Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера Павлович Сергей

Глава 20

Мир острых углов, или Правила жизни в тюрьме

Это мир не ангелов, а острых углов, в нем люди говорят о моральных принципах, но действуют согласно принципам силы; мир, где мы всегда высоконравственны, а наши враги всегда безнравственны.

Сол Алински

Я находился в тюрьме уже три месяца. За это время я сменил две хаты, и ко мне периодически подсаживали «наседок», некоторые из них по непонятным причинам признавались мне в своей миссии и сообщали, что именно мусора хотят узнать. Эти признания всегда выглядели неожиданными, но нельзя ни на минуту забывать, что в тюрьме и у стен есть уши.

Наш быт отличался редким однообразием. Утром, после завтрака, мы шли на прогулку в тюремный дворик. Впрочем, назвать его двориком можно было лишь с натяжкой — самый большой из них не превышал размером гостиную в типовой советской квартире, а самый маленький был не больше лифта. Толстая металлическая решетка с наброшенной сверху сеткой, положенная на кирпичные перегородки, разделяла небо на равные квадратики, и это небо в клеточку, так же, как и силуэты охранников, застывшие наверху, создавали ощущение тоски и обреченности.

Время от времени мы смотрели телевизор. Когда он надоедал, играли в карты на интерес. Самыми популярными играми были «рамс», «тысяча», «дурак» и преферанс. Игральные карты за небольшую плату приносили менты, либо мы изготавливали их сами. За игру в карты можно было загреметь в ШИЗО (штрафной изолятор), но это никого не пугало. Официально были разрешены только шахматы, шашки, домино и нарды.

— Ты только посмотри на этот контингент, — сокрушался чеченец Валид, разглядывая обитателей нашей камеры. — Люди твоего возраста и младше не знают, кто такие Гитлер и Сталин, про Ленина говорят: «вроде был такой царь», не знают дату начала Великой Отечественной войны и кто написал «Евгения Онегина», зато без запинки перечислят двадцать марок «хорошего недорого» вина и видов десять наркотиков, которые они пробовали. Послушай, как они говорят: вместо брюк — «бруки», вместо коридор — «калидор», супинатор у них это «ступинатор». А еще «кардон», «квантуз», «интригант», «очки-халимоны» и, это вообще хит, — телефон «нокио». И ведь уверены, что так и надо. Или взять ту же религию — когда они были на воле, о Боге и не помышляли. А теперь у них руки по локоть в крови, но они на себя по пять икон и крестов вешают, целый иконостас прям. Глядя на то, как они веруют в Бога, так и хочется уверовать в черта. Так что не ищи себе друзей в тюрьме, 99 % из наших сокамерников — это волки в овечьей шкуре, лицемеры и приспособленцы. Спросишь любого бывалого арестанта, какое основное правило, помогающее выжить в тюрьме, и он ответит: «Не верь, не бойся, не проси». Все так, но я бы добавил к этому: «Не болтай, не мешай и не спеши». Пойми, это камерная система, и надо обладать железными нервами, чтобы быть приветливым каждый день с одним человеком. Нужно обязательно думать перед тем, как что-то сказать. Лучше помалкивать и казаться дураком, чем открыть рот и окончательно развеять сомнения. Говори мало и строго по делу, тогда каждое твое слово будет емким и к нему станут прислушиваться. Уметь слушать гораздо важнее, чем уметь говорить. Если бы это было не так, Аллах не дал бы нам два уха и один рот. Слишком много людей думают своим ртом вместо того, чтобы слушать и задавать вопросы. Не раскрывай никому своих планов, а то часто бывает, что расскажут в камере типа «в суде все решено, завтра пойду домой», а потом долго удивляются, почему это судью сменили… Не давай поспешных обещаний, вернейший способ сдержать слово — не давать его. Никого не оскорбляй и не унижай, даже тех, кто ниже тебя по статусу. Особенно осторожно выражай сарказм — минутное удовлетворение, полученное от едких слов, может быть перечеркнуто ценой, которую ты за них заплатишь. Говорить не думая — все равно что стрелять не целясь. Вырабатывай способность ко всему относиться отстраненно. Ни под каким видом не позволяй задевать себя. Я видел, как взрослые люди плачут, когда сокамерники, заметив, насколько те зависимы от писем из дома, писали им письма якобы от жены, где было сказано о необходимости расстаться. И сорокалетние мужики плакали, представляешь?

— Жестоко, конечно, — я представил себя на месте получателя такого «письма».

— А вдруг баба действительно такое напишет, и что — вешаться, что ли? — продолжал мой друг. — Слушай анекдот, вспомнил только что. Солдат получает письмо от любимой девушки. Та пишет, что встретила другого, и просит вернуть ее фотографию. Опечаленный солдат собирает все ненужные фотографии женщин у всего взвода и посылает их с запиской: «Дорогая, к сожалению, я не могу вспомнить, кто из них — ты. Пожалуйста, забери свою фотографию и верни остальные». Вот так нужно действовать. Стань скользким мячиком, который невозможно удержать: никому не показывай своих болевых точек и слабостей. Пресекай всякие попытки разговоров на интимные темы, а то за решеткой хватает умников, которые заводят невинный, на первый взгляд, разговор о том, кто как со своей женой, а потом загоняют тебя в «гарем». В России больше 40 % осужденных подвергались сексуальному насилию в местах заключения. В камере будь как можно незаметнее. Если не знаешь, как поступить в той или иной ситуации, лучше поинтересуйся у более опытных сидельцев. Если их нет в твоей хате, отпиши по централу — люди есть везде. Избегай конфликтных ситуаций, старайся уважать себя, окружающих и сложившийся в хате быт и порядок. Ни в коем случае не лезь в чужую игру на интерес — ни с советами, ни с поправками, ни даже если заметил, что один из игроков мухлюет. Не вступай в тюремные споры. Единственный способ победить в споре — не ввязываться в него. И последнее, Серега: никогда не бери чужие вещи, не спросив предварительно разрешения. В остальном разберешься сам, главное — ничего не бойся и будь самим собой.

* * *

Катя влипла в ужасно неприятную историю: оказалось, что Гриша — тот самый урод, что был со мной в ИВС и которого я просил позвонить Кате, втерся к ней в доверие и под видом того, что его родственник работает на Володарке и может передать мне мобильный телефон, «развел» ее на $3 тыс. Когда же спустя неделю я так и не вышел на связь и Катя потребовала у этого подлеца вернуть деньги и телефон, ублюдок подбросил в ее машину пять граммов «травы» и позвонил куда следует.

— Ну, как дела? — начал издалека невзрачный рыжий следователь Радненок, который как-то раз заменял Макаревича.

— Плохо, но привык. Чем обязан?

— Все молчишь?

— А то.

— А Катя твоя, оказывается, наркоманка…

— В смысле?! — я, как мог, постарался придать своему лицу удивленное выражение, хотя еще вчера узнал о случившемся от адвоката и был в курсе, что вопрос уже решается.

— Да-да, у нее обнаружили наркотики, — ехидничал Радненок. — А ведь мы бы могли ей помочь, но ты нам ничего не хочешь рассказать…

— Себе лучше помоги, — сквозь зубы процедил я и выдохнул в лицо следаку клуб густого сигаретного дыма. — Бог не фраер — он все видит!

Против Катерины завели уголовное дело по статье 328 УК РБ, предусматривавшей, между прочим, от двух до пяти лет лишения свободы, продержали ее пару дней в ИВС, и если бы не связи наших друзей и ее полная невиновность, дело могло закончиться очень плохо. Стоило огромного труда прекратить это дело и добиться возбуждения его в отношении того, кто подбросил ей наркотики.

Глава 21

Новый год

Расследование моего дела шло своим чередом. Катерина постоянно поддерживала меня, присылая порой по нескольку писем в день. Она же взяла на себя всю организацию для меня передач и всю работу с адвокатами. Следователь предоставил нам двухчасовое свидание, на котором от нее впервые прозвучало, что мы могли бы пожениться, но ни она, ни я не хотели делать этого, пока я нахожусь в СИЗО. Было решено дождаться мало-мальской определенности, а уже потом думать о бракосочетании.

Моя мать тем временем пыталась оформить развод со своим мужем-алкоголиком, но тот отчаянно сопротивлялся и не давал ей развода.

— А что за гусь этот Новиков? — спросил однажды Макаревич во время нашей очередной встречи.

— Какой Новиков?! — я не сразу сообразил, о ком идет речь.

— Да отчим твой.

— Аа-а, этот недоразвитый… А что такое?

— Да звонил мне как-то, примерно через неделю после твоего ареста. Сам меня нашел — я ж его знать не знаю. Представился и сказал, что может предоставить какие-то улики против тебя и все такое. Я отправил к нему опергруппу, те приехали к вам за город — неблизкий свет, а этот Новиков пьяный, еле языком ворочает. Сунул моим операм дискету какую-то «со следами твоих преступлений». Размагниченную, как позже в отделе выяснилось.

— Да мразь редкая. Матери моей всю жизнь испортил, теперь вот и мне пытается…

— Кто ищет, тот найдет, — непонятно к чему произнес Макаревич.

— Это ты о чем?

— Рано или поздно все свое находят. Это он тебя чекистам сдал…

— Что?! — я не поверил собственным ушам.

— Ну а как, ты думаешь, мы на тебя вышли? Батюк с Воропаевым проплати… Нет, лучше по-другому: ваше дело было приостановлено в связи с тем, что ты скрылся и был объявлен в розыск, и лежало в самом дальнем сейфе. Ты возвращаешься из Украины, уже полгода зависаешь в Минске, постоянно на виду — клубы-рестораны, и только через полгода тебя берут. Никогда не задумывался, почему так? А ведь мы практически сразу узнали о твоем возвращении в Беларусь.

Чем больше Макаревич рассказывал, тем отчетливее в моей голове складывался пасьянс из на первый взгляд незначительных, но неотвратимых событий, приведших в итоге к моему аресту.

— И не сидел бы ты сейчас здесь, если бы твой отчим не поехал в КГБ и не настучал, что ты, находясь во всевозможных розысках, преспокойно живешь в Минске и ни от кого не прячешься, — продолжил следователь.

Ага, это объясняет, почему при задержании вместе с мусорами присутствовал кагэбэшник, — положил я еще один пазл в общую картину.

— За что он с тобой так? — отвлек меня от размышлений больше риторический вопрос Макаревича.

За что… А действительно, ЗА ЧТО?! Я не находил логичного ответа на данный вопрос, но вслух сказал:

— Источник всех своих проблем и ссор с моей матерью Новиков видел не в своих бесконечных запоях и рукоприкладстве, а во мне. Типа я мать настраиваю против него. Шизофреник чертов. Он в армии в разведке служил. На Дальнем Востоке. Там и спился.

Ну и как объяснить, что не прошло и недели после моего разговора с Макаром, как мой несостоявшийся папаша сменил прописку на соседнюю в прямом смысле хату? Не имея за свои пятьдесят ни малейших проблем с законом, он сел за убийство. Ну, как я уже говорил, бог не фраер…

— Давай заберем его к себе в хату, — уговаривал я Фила. — Поговори с мусорами, я пять «листов» заплачу. А там посмотрим, что с ним делать.

Филонов записался на прием к оперативнику.

— Не получится, Серый, у нас забрать его, — сказал он мне через час. — Видно, опасаясь расплаты за свои грехи, твой отчим уже с порога написал заявление на имя начальника тюрьмы, где просил ни в коем случае не переводить его к тебе.

А жаль.

За убийство человека Новиков получил всего девять лет, из которых отсидел только четыре с половиной.

Менты, желая лишить меня малейшей возможности «сорваться», разбили дело на отдельные производства: эпизоды шопинга с Пашей и Степой — в одно, а все, что связано с продажей дампов, — в другое, что предполагало вынесение двух приговоров с последующим сложением сроков. Быть может, это имело и другую подоплеку, так как к моей маме приезжал Вова Боянков, который когда-то был моим подельником, но как-то подозрительно быстро стал всего лишь свидетелем, и предложил за взятку в $30–40 тыс. решить вопрос о прекращении моего второго дела. Мама, предупрежденная мной на случай возникновения подобных ситуаций и наученная горькой историей, произошедшей с Катей, записала все его предложения на диктофон и отклонила. Было это попыткой Баяна срубить денег по-быстрому либо же он действовал в сговоре с ментами из отдела «К», осталось за кадром.

В канун Нового года, 31 декабря, Андрей Филонов отозвал меня в сторонку с видом заговорщика.

— Курить будешь? — спросил он у меня.

— Спасибо, у меня есть, — я достал из кармана пачку красного Marlboro.

— Да не сигареты — травы покурим, сегодня зашла, — Фил разжал кулак и продемонстрировал несколько шишек. — Сканк, голландская, пробовал?

— Нет, блин, я в лесу родился. Слышь, откуда она?

— Достать в тюрьме любые наркотики не проблема, были бы деньги.

— Когда будем? — я понизил голос до шепота.

— Да хоть сейчас.

— Может, позже — вдруг меня еще на кабинеты дернут? — сам не знаю, отчего сопротивлялся я.

— Да не переживай ты, сейчас шесть вечера, кто к тебе придет? Адвокат ведь сегодня уже была…

— Ну ладно, — дал я себя уговорить.

Приготовления заняли около часа. Фил достал курительную трубку, специальный ершик и стал очищать ее от табачной смолы. Я взял наперсток — весь черный от нагара, пропитанный характерным запахом — видно, через него уже не раз курили, иголку и стал прочищать отверстия наперстка. Потом мы завесили большими полотенцами наш ходок — четверо нар в дальнем конце хаты, возле окна, где мы спали, собрались компанией — я, Батон, Фил, Славик-домушник, еще пару нормальных пацанов…

— Валид, ты с нами?

— Благодарю, парни, я не по этим делам. У меня еще сегодня молитва. Да и апельсины с водкой зашли, я лучше по алкоголю, — уверенно отказался чеченец.

— Ну как знаешь, захочешь — присоединяйся. Травы навалом, — сказал Дима Батон.

— Значит, так, пацаны, — начал Фил напутственную речь. — Трава убойная — прошу не «борщить». Многие до вас думали, что уже попробовали в этой жизни все, спросишь его: «Курил раньше?» А он: «Да с малых лет, меня уже даже не берет» — а потом два «напаса», пару вопросов, и он уже готов назвать номера всех своих счетов с миллионами или из хаты выламывается. В этом деле лучше недобрать, чем перебрать. Сделал затяжку — подожди две минуты, пропусти круг, почувствуй «приход». Все должны быть приблизительно в одинаковом эмоциональном состоянии, иначе не будем понимать прикол и друг друга. Если мало — позже догонимся.

— Братан, может, хватит? — остановил Фила Батон. — Здесь все курили, — он обвел рукой собравшихся, — причем, как я понимаю, — он пристально посмотрел на каждого в отдельности, — не маляры, а художники.

И понеслось. Затяжка — следующий — передохнем, пацаны. Ну что, всех вставило? Да-а, то, что надо. Хороша, чертовка! Анекдоты, веселые и не очень истории из жизни.

Поболтали, посмеялись. Вспомнили вольную жизнь. Повторили. Меня «накрыло» так, что я не то что встать со шконки, я слово «мама» с трудом выговаривал.

Стук в «кормушку».

— Мужики, кто там? — крикнул в дальний конец хаты Дима Батон.

— Павлович, — послышалось через несколько минут.

— Блин, Серый, тебя, — сказал Дима. — Иди на кабинеты.

— Вот черт! Как чувствовал, что не стоит курить.

— Ты, главное, не грузись, — советовал мне Фил. — Ничего страшного не произошло. Веди себя естественно. Если адвокат, так она и не чухнет.

— П-п-постараюсь.

— Удачи.

Я с трудом переоделся, взял с собой какие-то документы по делу, ручку, еще что-то.

— Ну что, готов? — послышалось из-за двери.

— Да погоди ты, старшой. Две минуты, — я оттягивал время.

— Серый, иди помой лицо холодной водой, — подошел ко мне Валид. — Попустит.

Вывели за дверь. Ноги ватные, идти не хотят, каждое движение дается с трудом. И рой мыслей в голове: кто бы это мог быть? Адвокат? Так ведь была уже. Следак? Маловероятно, 31-е число, вечер — он уже, поди, дома, оливье нарезает. Ладно, дойти бы до тех кабинетов для начала, а там разберемся. «Не волнуйся, Сережа, веди себя естественно», — всю дорогу повторял я про себя.

Тюрьма будто вымерла. В это время уже темно, на продолах включено только дежурное «ночное» освещение, а все арестанты, скорее всего, готовятся к встрече Нового года — нет-нет, да из-за дверей, к которым мы порой подходим слишком близко, раздается дружный смех. Четвертый этаж, третий, второй, первый, снова второй — все так медленно и длинно — наверное, на Голгофу путь был короче.

— Старшой, какой номер кабинета? — интересуюсь у контролера, надеясь получить подсказку: четная сторона была для адвокатов, нечетная — для следователей.

Молчит старшина. Как рыба об лед. Может, глухой? Сердце стучит так сильно, что, кажется, сейчас разобьется о внутреннюю сторону ребер. Заводят в «стакан» метр на метр, где обычно после ухода адвокатов и следователей ожидаешь, пока тебя отведут обратно в хату.

— Э-эй, старшой, да скажи ты номер кабинета, — бешено стучу я в дверь «стакана».

— Да погоди ты, сейчас вызовут, — раздался недовольный ответ.

Куда вызовут, кто вызовет? Опять рой гудящих пчел-мыслей. Так-так-так… Если адвокат, то сразу бы в кабинет отвели. Если следователь — та же картина. Значит, не они. Тогда кто?! И тут меня осеняет — «кум»! Что ж ему от меня надо? Видать, какая-то сука уже сдала, что мы траву курили… Да, точно, «кум». Что же он будет спрашивать?! В моей голове закружился водоворот возможных вопросов и ответов: если спросит это — отвечу так, а спросит то — отвечу по-другому. Ааа, мамочки, и чего ж так не везет? Зачем я курил?! Хоть бы не раскрутили, не хватало мне еще только «триста двадцать восьмой»… А вдруг это все в хате специально замутили? Писала же мне Катя: «В тюрьме никому верить нельзя», да и Валид же говорил… И как потом ей и маме в глаза смотреть?! Блин, ну вот зачем я курил?!

Лязг замка. — Павлович, на выход. — Куда? — Прямо по коридору.

В этой части тюрьмы я еще не был. Длинный коридор метров в десять и прямоугольники одинаково неприветливых, обитых черным дерматином дверей по обеим сторонам. Как в ОГПУ, или, как там, НКВД, — неизвестно, когда вернешься домой…

Иду осторожно, выверяю каждый шаг — попробуй угадай, за какой из дверей тебя ждут. Глаза в пол опустил, чтоб никто не «выкупил», что накуренный. Неожиданно третья справа дверь плавно открылась.

— Заходи.

Когда-то лакированный стол. Стул. Полумрак, верхнего освещения нет. И два мента — тучный капитан с лоснящейся мордой и сопливый лейтенантик лет двадцати трех.

— Присаживайся, — капитан показал мне на обшарпанный стул.

Лампа прямо в лицо. Настольная. Черт, ну ведь точно «выкупят», что накурен в хлам. Если бы не лампа, то еще ничего. А так…

— Как дела, Сергей? — начал капитан.

— Н-нормально, — стараюсь придать твердость голосу и справиться с волнением.

— Догадываешься, зачем позвал?

— Никоим образом (догадываюсь, конечно, ведь сдали ж. Нет, ну вот зачем я курил?..).

— Из прокуратуры запрос пришел, я должен тебя допросить, — начал приоткрывать завесу тайны капитан. — Взятку гаишникам давал?

— Какую взятку?!

— Да мне все равно, я ж не следователь. Я допрошу и отправлю твои ответы, а прокурор уже будет решать вопрос о возбуждении уголовного дела.

— Ну о’кей, я готов, спрашивайте.

— …числа сего года, когда тебя остановили на трассе Минск — Гомель, ты прошел в служебный автомобиль сотрудников ГАИ… Как они выглядели?.. Кто именно?..

Блин, пока он спрашивает, я уже начало вопроса забываю. Что-то трава не попускает. Убойная штука.

— Дайте я сам прочту, — пытаюсь выхватить у опера листы с вопросами.

— Эй, стой! — запротестовал кум. — Тебе нельзя это читать. Это я тебе должен их задавать.

— Ну давайте, только быстрее — Новый год скоро, я устал за день с этими следаками, адвокатами, а теперь еще и с прокурорами.

— Ну ладно, иди. Тебе сообщат из прокуратуры, если дело заведут. Может, и пронесет. Ничего особо криминального я здесь не увидел.

— Дай-то бог.

— В хате все нормально? — не отпускал «кум».

— Нормально. Хата хорошая, пацаны тоже. «И вообще, — подумал я про себя, — я люблю весь мир, только отпусти меня уже отсюда поскорей».

— Посотрудничать со мной не желаешь?

— В смысле?

— В прямом, — подключился к разговору молодой лейтенант, — рассказывать все, что происходит в камере.

— Не хочу.

— Ладно, иди, — наконец разрешил капитан.

Ух, пронесло. Завели обратно в хату.

— Ну что там? — поинтересовался Фил.

— Да у «кума» был, прокуратура поручила ему меня допросить. Экстрим, блин. Я уже все силы небесные вспомнил.

Ближе к отбою зашел корпусной Саша Рубин, который проводит утреннюю и вечернюю проверку — все ли на месте.

— Мужики, с Новым годом вас. Всем скорейшего освобождения.

— Спасибо. И вам желаем хорошо встретить, — нестройным хором ответили мы.

Простое человеческое внимание. Всего восемь слов, но не ожидаешь их в этих стенах, и оттого теплее вдвойне.

— Серый, пойдем дунем, — тащил меня за рукав Славик Белоскурский.

— Э-э-э, нет. Мне достаточно, — я наотрез отказался. — Я лучше с Валидом по апельсинам.

— Ну как хочешь.

Больше я не курил. Мы зажгли свечи. Откуда-то появилась хвойная лапка. Запах из детства. И каждый, вероятно, думал о том, что дома ждут, что дома очаг, семья, мандарины под елкой и шампанское на столах. Дети, жены, матери и близкие…

Новый год в тюрьме — в этом есть что-то противоестественное, неправильное. Для меня первый, для кого-то десятый, для иных — двадцатый. Сколько их еще будет?.. Грустно. На глазах слезы. И через расстояние чувствуешь тепло тех, кто ждет тебя дома…

В январе Валида Агаева перевели в другую хату. Причина? Он в открытую покровительствовал мне, что не могло понравиться Филу, который хотел извлечь из общения со мной определенную выгоду для себя. Валид не особо расстроился — со дня на день его должны были экстрадировать в Россию — и периодически писал мне «малявы» с другого корпуса.

Через пару недель его и Казбека действительно увезли в Москву, и они находились в фээсбэшном следственном изоляторе Лефортово. Я несколько раз звонил ему на мобильник, делился своими скудными новостями, а Валид рассказывал о себе.

— Убийство Хлебникова мне уже не шьют, — радостно кричал он в трубку. — Обвинили только в организации похищения с целью выкупа дагестанского бизнесмена Ахмед-Паши Алиева. Я его у чекистов перекупил, которым тот задолжал $300 тыс. Что? Да не потому, что я такой добрый, — просто из-за отсутствия Алиева могла сорваться одна очень крупная сделка, в которой я участвовал. Да все нормально, брат, вопрос и здесь решается, и, скорее всего, до суда дойдет только обвинение по статье 222 УК РФ (незаконное приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение оружия) — за то, что принес в квартиру одного земляка сумку с тремя пистолетами, двумя гранатами и патронами, — на мажорной ноте закончил Агаев.

Мне до сих пор неизвестно, кто убил Пола Хлебникова — были это Агаев с Дукузовым или кто-то еще. Впрочем, я и не хочу это знать. Но в чем я абсолютно убежден — так это в том, что, пока в России не прекратят убивать журналистов, ни Путин, ни тем более Медведев никогда не построят нормального государства.

Глава 22

Дилемма заключенного

В суд я поехал с обвинением по части 4 статьи 212 УК РБ, предполагав- 212 УК РБ, предполагав-212 УК РБ, предполагавшей от шести до пятнадцати лет лишения свободы.

Каждый выезд в суд — это серьезное испытание для нервной системы. Будят рано — около пяти, но, как правило, ты и сам в это время уже не спишь — шутка ли, завтра предстоят серьезные испытания, встреча с неизвестностью, а также с родными, поэтому можно и всю ночь не сомкнуть глаз. Наскоро умываешься, одеваешься, пытаешься унять дрожь — то ли от холода, то ли от волнения, завтракаешь через силу, ждешь неизбежного «Павлович, с вещами!» за дверью, в одну руку матрас (перед каждым выездом в суд сдаешь его на склад, чтобы вечером получить обратно, и отговорки типа «У меня ж еще двадцать судебных заседаний впереди, я вернусь в эту камеру» не канают), в другую — скромную пластиковую папку с документами по делу и вместе с двадцатью-тридцатью такими же «счастливчиками» попадаешь в «отстойник».

С «отстойника» в тюрьме все начинается, им же и заканчивается. Полпачки выкуренных сигарет, пару часов ожидания, скудные тюремные новости (кому сколько дали), однообразные бессмысленные разговоры или разгадывание сканвордов. Если сильно повезет, можно словиться и со своими подельниками.

— Привет, Паша, — офигел я от неожиданности, уже при первом выезде в суд завидев Пашу Воропаева.

— Здорово, Серега, — он выглядел побледневшим и осунувшимся.

— Я два раза отправлял «малявы» по всему централу, искал тебя, но тщетно.

— А у меня хата нерабочая, — пояснил Воропаев, — семь-шесть, в торце старого корпуса. Над нами 100-я, «коммерс-хата», а кроме них сработаться и не с кем. Через легавых тоже не вариант — «малява» запросто попадет на стол к «куму».

— Ну как ты в целом поживаешь?

— Привык, — безразличным голосом ответил Павел.

— Что думаешь?

— Даже боюсь загадывать, а ты?

— Паша, у нас статья до «пятнашки» — нам нет смысла топить друг друга. Есть же Боянков, другие действующие лица — на них и выедем. Ты слышал когда-нибудь о дилемме заключенного?

— Нет, а должен был?

— Вообще-то любому преступнику знать ее не помешает. Значит, в 1950 году Мелвин Дрешер и Меррил Флад обнаружили так называемую дилемму заключенного. Вот ее суть: двое подозреваемых арестованы перед банком и содержатся в разных камерах. Чтобы заставить их признаться в планировавшемся ограблении, полицейские делают им предложение. Если ни один из них не заговорит, обоим дадут по два года тюрьмы. Если один выдаст другого, а тот не заговорит, то тот, кто выдал, будет освобожден, а тому, кто не признался, дадут пять лет. Если оба выдадут друг друга, оба получат по четыре года. Каждый знает, что другому сделали такое же предложение. Что происходит дальше? Оба думают: «Я уверен, что другой расколется. Он меня выдаст, я получу пять лет, а его освободят. Это несправедливо». Таким образом, оба приходят к одинаковому выводу: «Напротив, если я его выдам, я, возможно, буду свободным. Незачем страдать обоим, если хотя бы один может выйти отсюда». В действительности в подобной ситуации большинство людей выдавали друг друга. Учитывая, что сообщник поступил точно так же, оба получали по четыре года. В то же время, если бы они как следует подумали, они бы молчали и получили только по два года. Еще более странно следующее: если повторить опыт и дать подельникам возможность посовещаться, результат остается таким же. Двое, даже выработав вместе общую стратегию поведения, в конце концов предают друг друга.

— Ну и что?

— Как что?! Ключевая фраза здесь: «Если бы они как следует подумали, они бы получили только по два года», — а вы со Степаном уже на два срока наговорили. Так что давайте хотя бы в суде придерживаться единой версии. Идет?

— Ну хорошо, — как-то подозрительно легко согласился Воропаев.

Около 8:00 приезжают автозаки. Точку в любом уголовном деле ставит суд, и хотя твою вину еще никто не доказал, ты уже априори виновен — даже далеких от тюрьмы людей, например по неосторожности совершивших наезд на пешехода, на суд возят в наручниках. Женщинам — спереди, мужчинам — сзади.

Металлический лязг: «Воропаев, на выход!»

— Паша-а-а, помни, о чем мы договорились! — кричу я вдогонку.

Отдельного упоминания заслуживают автозаки — металлические «гробы» на колесах, в которых перевозят заключенных. Открой пенитенциарные правила любой европейской страны и обязательно увидишь там примерно следующее: «Запрещено транспортировать заключенных в плохо вентилируемых и освещенных транспортных средствах или условиях, причиняющих им излишние физические страдания или унижающих их». А у нас что? Машина класса ГАЗ, или «газель», без окон, разделена на три отсека: кабина водителя, отсек для конвоиров и узкие «стаканы» для раздельной транспортировки заключенных, проходящих по одним уголовным делам, а также общая клетка — около 6 м, в которую иногда набивают и до двадцати человек. Почти без света, чьи-то руки — ноги — головы — локти — колени — как селедки в банке, не иначе. И наручники на каждом ухабе еще сильнее зажимаются…

Привезли в суд. Завели через черный ход. Снова «отстойник», на этот раз поменьше — для одного-двух человек. Если повезет и никого не подселят, можно неплохо скоротать ожидание. Какое? Случается так, что в суд привозят к девяти, а в зал судебных заседаний поднимают лишь к четырем, и то не факт. Бывает, что с утра послушают десять минут, а потом «вымораживаешь» до пяти, и большая удача, если в обед тебя заберет конвой из соседнего районного суда. А бывает… вот как у Батона однажды случилось:

— Блин, пацаны, что сейчас было… — вернувшись из суда, начал Дима.

— Что?

— Привезли из суда — ведут в самый дальний «отстойник». Пару часов «висим» там, все как обычно. Вот уже и по хатам пора поднимать, но за нами все не идут, только за дверью возня какая-то. Через десять минут открыли «тормоза», а за ними — все черным-черно. От масок.

— Каких еще на фиг, масок? — поинтересовался коммерсант Боря Чуносов.

— Да «маски-шоу», — Батон зло сплюнул. — Милицейское спецподразделение «Алмаз». Всех, кто был в «отстойнике», пропустили через строй их дубинок.

— Что ж это происходит?! Бьют ни за что ни про что средь бела дня, — недоумевал я. — XXI век все же на дворе…

— Это во всем мире XXI век, а здесь же Бе-ло-рус-си-я, — по слогам произнес Дима, русский по национальности. — Скоро будут судить банду Морозова — ОПГ из Гомеля, там около пятидесяти обвиняемых. Прямо в СИЗО судить будут. Менты рассказывали, что в актовом зале огромную клетку сооружают. Вот «Алмаз» и тренируется — на месте, так сказать, будущих событий.

— Д-а-а, блин, дела…

Две недели после этого весь централ били изо дня в день. Заходили во время просчетов, в основном вечерних — малейший шепот или, не дай бог, косой взгляд в их сторону — и вся хата убита в кровь. Просто так. На ком еще тренировать жестокость, как не на бесправных заключенных?..

В другой раз Батона привезли в суд — статья от трех до двенадцати. Иск в $300 тыс. и трое малолетних детей. «Вину признаете?» — «Нет». — «Прошу назначить наказание в виде двенадцати лет лишения свободы с конфискацией имущества». Приговор — через месяц. Перед ним — бессонная ночь, и не одна. Утром заказали с вещами. Завтрак на скорую руку, пачка крепких Marlboro, «отстойник», ожидание. Час, два, три. Всех уже увезли. «Эй, а как же я?» — «Жди, приедут и за тобой». Ждет. До пяти вечера. Подняли в хату.

— Димон, ну сколько привез?

— Нисколько.

— Где ж ты весь день шлялся?

— На «сборке» просидел, даже до суда не довезли.

— Да уж… Может, и к лучшему, дали б «десятку».

— И не говори.

— Когда в следующий раз?

— Через месяц опять.

— Держись, братуха.

Спустя месяц томительного ожидания Батона все-таки довезли до суда. Опять «отстойник», на сей раз в суде, ожидание… В зал так и не подняли.

— Дима, ну что?

— Ничего, все повторилось. В «стакане» день просидел. Детей бы хоть пожалели.

— Эти пожалеют, как же…

И только через три месяца, когда его нервы стали окончательно сдавать, Батону объявили приговор — восемь. Строгого. С конфискацией. И трое малолетних детей…

Когда в первый раз в жизни едешь в суд, не по себе от мысли, как будут смотреть на тебя друзья, родные и близкие. Стыдно, что ли, как-то и неуютно. И дрожь по всему телу от волнения.

Вводят в зал: клетка, конвоиры, казенная мебель, яркий дневной свет, от которого уже успел отвыкнуть, семья и близкие друзья. Взгляды у всех теплые, ласковые, сочувствующие — ни одного осуждающего, зря я переживал. Сидишь, как зверь в клетке, и некому тебе помочь — даже адвокат от тебя черт знает где сидит, хотя даже в той же России защитник находится рядом с тобой и может подсказывать и советовать.

«Паша-а-а, помни, о чем мы договорились!» — А он все равно несет то же, что и раньше. Правы были Дрешер и Флад. Я шел на процессе «паровозом» — то есть главным обвиняемым по делу. Прокурор не увидел доказательств по части предъявленных эпизодов и переквалифицировал обвинение на часть 3 статьи 212 (от трех до десяти). Ну слава богу — уже полегче. Запрос: Батюку и Воропаеву — по три года, Павловичу, как организатору, — три с половиной. Вообще отлично! Приговор — на следующий день. Ночь без сна, красные глаза, кофе, сигареты, нервы ни к черту. Судья зачитывает нарочито медленно: «Назначить наказание… Батюку и Воропаеву… в виде трех лет… ОГРАНИЧЕНИЯ свободы… Павловичу… в виде пяти лет… ЛИШЕНИЯ свободы с отбыванием наказания в колонии усиленного режима… применить к Павловичу… дополнительное наказание в виде конфискации имущества…»

Глава 23

Компромисс

— Что за дела? — спрашивал я у своего адвоката на следующее утро. — Почему мне столько дали?! После запроса в три с половиной я ожидал три, ну максимум три с половиной. А тут пять!.. Дали больше, чем просила прокуратура… Это что такое вообще?