Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу Павличенко Людмила

Глава 10

Поединок

С первых чисел января 1942 года на фронте наступило относительное затишье.

Артиллерийские перестрелки между советскими и немецко-фашистскими войсками продолжались. Тут работали и дальнобойные орудия калибра 305 мм, например, с береговых бронебашенных батарей № 30 и № 35, и гаубицы калибра 152 мм, и пушки 122 мм артполков 134-го и 265-го, базировавшихся в нашем третьем секторе обороны, и корабельные орудия крейсеров и эсминцев, привозивших в Севастополь пополнения, боезапас, продовольствие, технику. При хорошей погоде активно действовала авиация. Она бомбила вражеские тылы, вела воздушную разведку и корректировку огня береговой артиллерии, прикрывала Главную военно-морскую базу от налетов фашистов и даже… разбрасывала листовки над окопами немецких и румынских полков.

Бывало, сухопутные части производили разведку боем на разных участках фронта для изучения переднего края противника, его огневых средств, опорных пунктов и узлов сопротивления. Такие схватки длительностью и ожесточением не отличались, но представление о том, что и как делается у фрицев, давали.

Однако случались и печальные истории.

В четверг, 8 января 1941 года, начальник штаба Приморской армии генерал-майор Н.И. Крылов выехал на легковом автомобиле в третий сектор, чтобы осмотреть расположение боевых подразделений. Его сопровождал адъютант командующего армией старший лейтенант Кохаров. Они посетили штаб 79-й стрелковой бригады и уже двигались по проселочной дороге к нам, в 25-ю дивизию. Вдруг генерал остановил машину. Ему захотелось взглянуть с небольшого взгорья на живописный отрог Камышловского оврага, в конце декабря бывший местом упорных сражений. Через минуту сзади него разорвалась мина, затем вторая – сбоку, третья – впереди. Кохаров был убит сразу. Крылов получил три ранения осколками мин. Его на том же автомобиле срочно доставили в госпиталь, где он перенес несколько операций. К счастью, генерал-майор остался жив и вернулся в строй.

Дело в том, что Камышловский овраг, по дну которого протекал извилистый ручей, местами заросший камышом, местами скрытый яблоневыми садами, сейчас являлся нейтральной территорией. Два его склона: более пологий северный и крутой лесистый южный, – образовывали между собой глубокую впадину. Гребень южного склона кое-где поднимался до высоты более трехсот метров над уровнем моря. Этот гребень занимали «чапаевцы»: наш 54-й полк – на два километра севернее хутора Мекензия; на полтора километра севернее от нас – 2-й Перекопский полк морской пехоты; за ним – 287-й стрелковый полк (почти у высоты 198,4). На северном же склоне стояли части 50-й пехотной Бранденбургской дивизии немцев. Они могли с коротких дистанций обстреливать из минометов и пулеметов и дно оврага, и южный склон его, и наши позиции на гребне. Мы, естественно, отвечали им. Так что за возмутительное нападение на начальника штаба Приморской армии фрицы получили от нас немало горячих «подарков».

Красивый горный пейзаж, сильно заинтересовавший генерала, дополнял мост.

Он назывался Камышловским и соединял два высоких склона этого оврага. Его построили в давнее царское время, когда от Москвы до Севастополя протянули железнодорожную дорогу и по ней стали ходить товарные и пассажирские поезда. При обороне города мост оказался не нужен ни русским, ни германцам. Его взорвали. Теперь над серыми бетонными опорами в беспорядке громоздились перекрученные, изломанные, разбитые металлические конструкции. Центральная часть довольно длинного моста обрушилась вниз, уцелело лишь по два-три пролета с той и с другой стороны. Великолепное инженерное сооружение превратилось в руины, свидетельствующие о беспощадной и бессмысленной силе войны.

Иногда я разглядывала его в бинокль.

Ясно, что разрушенный мост представлял собой выгодную с военной точки зрения позицию. Он господствовал над местностью. С одной его стороны – назову ее северной – на расстоянии 600–800 метров отлично просматривались передовые позиции и тылы наших войск. С другой – соответственно, южной – немецкие. Среди его железных обломков, вознесенных над оврагом, вполне можно было бы найти место, подходящее для снайперской засады. Я раздумывала над этим. Привязанность к крымскому лесу мешала мне быстро принять решение. К деревьям я привыкла, а нагромождение искореженного металла следовало еще изучать и осваивать. К тому же мост находился в зоне ответственности 79-й бригады, километра на четыре к северо-западу от нашего полка.

В данном случае интересно то, что профессионалы думают и оценивают обстоятельства примерно одинаково…

В тот день с утра мы с Федором Седых проводили в нашем взводе занятие по материальной части винтовки «СВТ-40» (три тысячи штук их доставили в Севастополь в конце декабря прошлого года, нам выдали восемь и к ним – столько же прицелов «ПУ» с кронштейнами). Как известно, самозарядная винтовка Токарева имеет довольно сложное устройство. Даже неполная ее разборка требует хороших навыков, тщательности, аккуратности, и я бы даже сказала, осторожности.

Занятие мы построили таким образом, что я рассказывала бойцам о деталях, из которых состоит оружие, сержант Седых медленно показывал, как оно разбирается. Начали, само собой разумеется, с отделения коробчатого магазина на десять патронов. Следующая операция: отделение крышки ствола. Федор отжал хвост защелки вверх и положил винтовку на стол прицелом вверх так, чтобы скоба упиралась в край ствола. Дальше он левой рукой продвинул крышку за заднюю часть вперед до отказа, большой палец правой руки упер в головку направляющего стержня, не касаясь им крышки, и, поднимая передний конец крышки вверх, отделил его от ствольной коробки. Показалась возвратная пружина. Ее нужно было освободить от упора головки стержня в заднюю стенку ствольной коробки и затем тоже отделить. Количество разложенных на столе деталей, крупных, мелких, очень мелких, постепенно увеличивалось. Вместе с тем росло и беспокойство наших солдат. Но они еще не знали, что для полной разборки «СВТ-40» нужно провести 14 операций, и последняя из них – отделение ударника от затвора.

Чувствовалось, что занятие легким не будет.

Мне совсем не хотелось отвлекаться от него, однако ординарец, появившийся в блиндаже, передал приказ майора Матусевича: командиру взвода немедленно прибыть на командный пункт полка. Там, кроме майора, находился еще один офицер – среднего роста и крепкого телосложения, лет 38-ми от роду, одетый в черную морскую униформу с четырьмя золотыми нашивками на рукавах. Матусевич представил меня ему: старший сержант Людмила Михайловна Павличенко, командир взвода второй роты первого батальона, – затем его мне: командир 79-й морской стрелковой бригады полковник Алексей Степанович Потапов. Полковник бросил на меня внимательный взгляд:

– Говорят, будто вы, Людмила, – лучший снайпер Чапаевской дивизии. Я видел вашу фотографию на дивизионной доске Почета.

– Ее туда поместили недавно, товарищ полковник.

– Дело у меня к вам серьезное. На нашем участке обороны, кажется, появился отличный немецкий стрелок. За два дня – пять убитых, из них два – командиры, в том числе комбат второго батальона. Все попадания – в голову.

– Его засада обнаружена? – спросила я.

– Полагаем, бьет он с разбитого железнодорожного моста.

– С моста?! – не удержалась я от восклицания.

– Значит, вам знакомо это место? – удивился Потапов.

– Не то чтобы знакомо, товарищ полковник. Но я думала о нем.

– И каковы ваши соображения? – Потапов жестом пригласил меня к столу, где лежала карта-«трехверстка», изображающая здешнюю местность и расположение на ней воинских частей третьего сектора обороны. Карандашом полковник указал на Камышловский овраг и тонкую черную линию, пересекающую его наиболее узкую часть на северо-западе.

– Очень выгодная позиция, – сказала я. – Особенно, если найти место на уцелевшем пролете и спрятаться среди разбитых металлических конструкций. Стрелять прицельно можно на дистанции шестьсот-восемьсот метров. Передний край и ближние тылы Пятидесятой пехотной дивизии фрицев – как на ладони. С той стороны, вероятно, так же хорошо видны огневые рубежи вашей бригады. Вот он и стрелял в свое удовольствие.

– Вы можете прекратить эти упражнения?

– Могу, – твердо произнесла я. – Если, конечно, товарищ майор меня отпустит.

– Нет вопросов, – Николай Михайлович Матусевич, слушавший наш разговор, весело улыбнулся. – Для морской пехоты – все, что угодно.

– Кроме того, нужен снайпер-наблюдатель. Лучше всего – сержант Федор Седых, мой постоянный и опытный напарник.

– Все ясно, договорились, – Матусевич кивнул. – Сегодня же будет приказ по полку о командировке старшего сержанта Павличенко и сержанта Седых в распоряжение командира семьдесят девятой бригады…

За ужином мы с мужем, как обычно, обсуждали последние дела на службе. Появление немецкого снайпера Алексей Киценко считал событием закономерным. На недавнем совещании командиров рот и батальонов третьего сектора, где ему довелось побывать, говорили о новых приемах в тактике гитлеровцев. При первом штурме они надеялись взломать оборону города с ходу. Получили отпор в ноябре 1941 года, но надежд на скорую победу не оставили, начали усиливать штурмовые части, готовить их ко второму штурму. Неудача с нападением, предпринятым в декабре, заметно охладила пыл завоевателей, заставила их серьезно рассмотреть обстановку. «Севастополь оказался первоклассной крепостью», – сообщил в своем рапорте фюреру генерал-полковник Эрих фон Манштейн, командующий германскими войсками на полуострове.

Если есть крепость, то нужна правильная ее осада. Позиционная война – лучшее время для работы сверхметких стрелков, и в январе 1942 года они у фрицев появились в немалом количестве. С их деятельностью советские части уже сталкивались на других участках фронта. Некоторых удалось нейтрализовать. Их солдатские документы свидетельствовали, что в Крым немецкое командование переводило снайперов из дивизий, базирующихся в Польше и Франции. Также попадались новички, закончившие курсы краткосрочного обучения в тылу самой Одиннадцатой армии.

Кто будет моим противником, мы загадывать не стали. Супруг просил меня быть осторожной и внимательной. Он одобрил мой выбор снайпера-наблюдателя. Сержант Федор Седых, по его мнению, лучше других бойцов моего взвода подходил к роли помощника в этом поединке, который не будет ни простым, ни легким, ни скоротечным. Ведь известно место только одной засады немца, да и то – неточно. Сколько у него таких заранее подготовленных позиций, нам пока неведомо.

Утром полковник Потапов прислал за нами машину.

Мы с Федором, нагруженные снайперским снаряжением, с вещмешками за спиной, с винтовками Мосина на плече, в шинелях и шапках-ушанках, устроились на заднем сиденье «эмки» и поехали в расположение 79-й морской стрелковой бригады. После второго штурма гитлеровцам удалось потеснить защитников города, и теперь морпехи занимали рубежи на гребне южного склона Камышловского оврага от высоты 195,2 и дальше, на восточных скатах высоты 145,4, восточнее и севернее высоты 124,0 и ближе к полотну железной дороги, к реке Бельбек и одноименному с ней татарскому селению. Местность здесь имела знакомый нам рельеф: взгорья, холмы, глубокие балки с крутыми склонами, поросшими густым кустарником и кое-где – лесом, долины между ними с виноградниками и садами, с небольшими населенными пунктами. Участок обороны 79-й бригады пролегал здесь, имея примерно четыре километра в длину и два с половиной километра в глубину.

Бойцы и командиры этого воинского соединения появились в Севастополе не так давно. Отряд кораблей Черноморского флота доставил их сюда из Новороссийска 21 декабря прошлого года. Бригады прибыла в количестве четырех тысяч человек, с полным вооружением, и сразу получила направление на самый трудный участок фронта – на Мекензиевы горы. Прямо после высадки с кораблей морская пехота пошла в бой и уже 22 декабря смелой атакой сбила фашистов с ранее занятых ими высот 192,0 и 104,5, чем в немалой степени способствовала отражению второго немецкого штурма. Однако потери 79-я бригада понесла большие: к 31 декабря в ее рядах осталось менее трети прежнего состава.

Теперь бригада принимала пополнение, восстанавливала разрушенную в ожесточенных боях линию обороны. Мы увидели первую сплошную траншею, проходившую по переднему краю. В боевых порядках трех ее стрелковых батальонов находились минометы калибра 50 мм и 82 мм, станковые и ручные пулеметы. Также имелись окопы, хорошо оборудованные огневые точки, сборные железобетонные долговременные укрепления с амбразурами. Ходы сообщения глубиной до двух метров тянулись на несколько километров.

Командный пункт 79-й морской стрелковой бригады располагался довольно далеко от переднего края обороны, на километр южнее от лесного кордона № 1 «Мекензиевы горы», в небольшом белом домике у шоссе. Мы сначала приехали туда и представились полковнику Потапову и военкому бригады полковому комиссару Слесареву, потом в сопровождении двух офицеров третьего батальона отправились к высоте 124,0. Она находилась ближе всего к Камышловскому мосту.

С первого взгляда мне стало ясно, что устроить снайперскую засаду на южной его оконечности невозможно, поскольку она сильно пострадала от взрыва. Всего один пролет моста тут уцелел, да и то – неполностью. Совсем другая картина была на вражеской стороне, на северном конце моста. Там сохранилось три пролета. Стояли они довольно крепко, хотя и были окружены согнутыми металлическими балками, перекрученными прутьями, вздыбившимися вверх рельсами, обгоревшими и расщепленными шпалами. Спрятаться в этом железно-деревянном хаосе было проще простого. Я не сомневалась, что фриц стрелял именно оттуда. Но придет ли он снова на позицию, где уже дважды вел удачную охоту?

С подробным рапортом я отправилась к Потапову и закончила свой доклад этим вопросом. Полковник выслушал меня внимательно. Он долго раздумывал, потом спросил:

– А вы бы сами пришли на такую позицию?

– Наверное, пришла бы. Уж очень хорошее место. Прямо-таки мечта снайпера.

– Если это – мечта, то как вы сможете победить врага?

– Старым русским способом: хитростью, упрямством и терпением, – ответила я.

В составе 79-й бригады находилась саперная рота численностью до ста человек. Саперы помогли нам с Федором устроить засаду. Они ночью на нейтральной полосе среди зарослей можжевельника и орешника быстро и качественно прорыли по моему чертежу траншею глубиной до 80 см и длиной до десяти метров перед первой линией обороны третьего батальона. Траншея приводила в глубокий и большой окоп. Над ним мы установили раздвижной металлический каркас, забросали его ветками и снегом. Так же замаскировали и траншею, дабы сверху она казалась обычной канавой. Кроме того, мы заготовили «куклу», то есть манекен на палке, наряженный в шинель и каску, с винтовкой, привязанной к его спине для пущей достоверности.

Два дня я изучала взорванный мост в бинокль. Мест, которые идеально подходили для размещения человека с винтовкой, нашлось всего два. С Федором мы по очереди наблюдали за ними, и особенно внимательно – в предрассветные часы. Зловредный немец все не появлялся. Я уже начала опасаться, не прикончили ли его наши где-нибудь в лесу, куда он отправился в поисках новой добычи. Седых отвечал мне в том духе, что фашисты, будучи людьми крайне расчетливыми, отказаться от моста с таким замечательным видом на передовые рубежи и ближайшие тылы 79-й морской стрелковой бригады просто не могут. Стрелок появится. Важно вовремя его заметить.

Я дремала, сидя на корточках и привалившись плечом к стенке окопа. Зимняя форменная одежда: теплое белье, гимнастерка, стеганые ватные безрукавка и штаны, шинель, белый маскхалат – не позволяли замерзнуть, но и согревали не слишком хорошо. Вдруг сержант коснулся пальцем моего плеча и потом показал на мост. Я быстро достала бинокль из футляра, висевшего на груди, и приложила к глазам. Январская ночь понемногу отступала. Мост вырисовывался в предрассветной дымке. Темная фигура человека, перебирающегося через искореженные балки, возникла на фоне светлеющего неба и тотчас пропала.

Мы с Федором обменялись взглядами. Он опустил большой палец вниз. Я кивнула головой, соглашаясь со своим снайпером-наблюдателем: объект прибыл на место боя. Теперь надо дать ему возможность осмотреться, установить ружье, зарядить его, найти знакомые ориентиры на пространстве, где он успел освоиться раньше. Но едва ли фриц обнаружит нашу засаду. Мы потрудились на славу, выполнив абсолютно все правила маскировки, преподаваемые в киевской школе Осоавиахима.

Дальнейший план действий мы согласовали заранее, еще до выхода в окоп. Сержант, выбравшись из него через траншею, окажется около нашего переднего края, возьмет «куклу» и будет ждать моего сигнала, когда я закончу подготовку к выстрелу. Подготовка несложная, давно знакомая. Это будет стрельба снизу вверх, с поправкой на «угол места цели».

Прошло полчаса.

Пятница 23 января 1942 года начиналась как день сугубо тихий. На сухопутных рубежах обороны Севастополя ни одна из сторон боевых действий не вела. Молчали пушки, минометы, пулеметы. Не поднялись в небо бомбардировщики, штурмовики, истребители. Война как будто затаилась. В эти минуты и часы – а они теперь выпадали нередко – чудилось, что смертоубийство закончено, что мирная жизнь возвращается, и наше ремесло востребовано больше не будет. К сожалению, пока верить в это было опасно.

Прислушиваясь к необычной тишине, я приложила два пальца к губам и свистнула. Седых отозвался таким же коротким свистом. Я не спускала глаз с моста и знала, что Федор, прячась в траншее, уже потащил «куклу» на нейтральную полосу. Издали казалось, будто советский часовой, покинув окоп, осматривает местность перед ним. Клюнет ли немец на старинную уловку, применявшуюся еще на фронтах Первой мировой войны?

Выстрел с моста прозвучал глухо, точно кто-то ударил железным прутом по деревянной доске. Короткая вспышка блеснула именно там, где я и предполагала. Честно говоря, я бы тоже выбрала этот закуток. Слева позицию надежно прикрывала металлическая балка. Ружье удобно лежало на согнутом пруте, сам стрелок сидел на пятке правой ноги, коленом упирающейся в разбитую шпалу, левый локоть поставив на левое колено. Наконец ты, сволочь фашистская, мне попался, а то больно зябко тут сидеть! В окуляр оптического прицела я увидела его голову. Фриц передернул затвор винтовки, подобрал гильзу, сунул ее в карман и выглянул из своего укрытия. Правильно говорил Дорогой Учитель: «Никогда не думай, что твой выстрел – последний, не любопытствуй зря!»

Задержав дыхание, я плавно нажала на спусковой крючок.

С высоты пяти метров немец упал на чуть подтопленное водой из ручья, густо заросшее камышом дно Камышловского оврага. Следом за ним свалилась и его винтовка. К моему удивлению, работал он не со снайперским германским карабином «Zf.Kar.98k», а с ружьем системы Мосина, имевшим прицел «ПЕ», конечно же трофейным. Много отличного, совершенно исправного нашего оружия (которое мы, красноармейцы – «разинцы», получить тогда не могли) досталось захватчикам в первые месяцы войны.

Федор, взяв в руки автомат «ППШ-41», остался в окопе: прикрывать мой бросок к пораженному в переносицу врагу. За четверть часа где бегом, где ползком я преодолела камышовые заросли и очутилась возле трупа. Не люблю смотреть на лица мертвых врагов и уж тем более – потом вспоминать о них.

Счет пошел на минуты.

Я быстро обыскала гитлеровца, одетого в маскхалат поверх утепленного кителя. Вот его солдатская книжка, вот погоны, обшитые серебряным галуном, вот красная с черно-белой окантовкой орденская ленточка из второй петли на кителе, вот и знак ордена «Железный крест». Ножом-«финкой», острым, как бритва, я срезала эти вещи. Капитан Безродный будет доволен. Он ценит подобные сувениры и говорит, что они прекрасно дополняют его отчеты о службе разведки в поле.

Кроме того, женщине – будем откровенны – никогда не помешает запас из бинтов и ваты. Они у фрица есть. Большой пакет – во внутреннем кармане правой полы, пакет поменьше, на пять метров бинта – в правом нагрудном кармане кителя. Есть и подарок для любимого моего супруга – плоская фляга с коньяком, портсигар с сигаретами. В металлическом цилиндре, предназначенном для ношения противогаза, на самом деле никакого противогаза нет. Там снайперский сухой паек, видимо, на сутки: четыре пачки галет, две плитки шоколада в фольге, банка сардин в масле с ключом для открывания, припаянным к крышке.

Закинув за плечо «трехлинейку» с оптическим прицелом, ныне фашисту совсем не нужную, я вернулась к своему окопу. Федор Седых ждал меня с нетерпением. Он помог мне перевалиться через бруствер обратно в окоп и спросил, улыбаясь:

– Кого на сей раз пристукнули, товарищ старший сержант?

– Важная птица. Смотри, какие у него регалии, – я достала из кармана чужой орден.

– Ну, самое главное, – ответил Федор, – морячкам-то нашим станет спокойнее.

– Заметь, кругом тишина. Значит, один на охоту ходил, был в себе уверен, – я достала немецкую солдатскую книжку и прочитала вслух. – Гельмут Боммель, сто двадцать первый пехотный полк пятидесятой пехотной Бранденбургской дивизии, обер-фельдфебель. Ладно, уходим отсюда, пока они его не хватились…

Седых взял у меня обе винтовки: мою и трофейную, – и мы с ним быстро поползли по траншее к передовой линии третьего батальона 79-й бригады. Солдаты из боевого охранения нас встречали. Помахал нам рукой и пулеметчик, которому было поручено прикрывать гостей-снайперов в случае их обнаружения противником. Едва мы очутились между высоких земляных стен в ходе сообщения, как над Камышловским мостом засвистели мины, затрещали пулеметные очереди. Немцы очнулись и поливали огненным дождем нейтральную полосу. Наши им ответили. Тихо и умиротворенно начиналась пятница 23 января, а все-таки война свое отыграла…

Полковник Потапов, сидя за столом, долго рассматривал солдатскую книжку Гельмута Боммеля, приложенный к ней русский перевод и орден «Железный крест». Мы с Федором стояли перед ним, вытянувшись по стойке «смирно».

– Кто из вас снял снайпера? – спросил Потапов, почему-то глядя на сержанта Седых, мужчину рослого, сильного, с добродушной физиономией.

– Я, товарищ полковник, – мой ответ прозвучал четко и громко.

– Как это удалось?

– Привычное дело, товарищ полковник, – ответила я.

– Я тут прочитал, – неспешно продолжал беседу командир 79-й бригады. – Этот Боммель сюда переведен недавно, до того воевал в Польше, Бельгии и Франции, служил снайпером-инструктором в Берлине. У него на счету двести пятнадцать уничтоженных солдат и офицеров. А у вас сколько, Людмила Михайловна?

– Двести двадцать семь.

– Стало быть, поединок шел на равных?

– Так точно, товарищ полковник.

– У него два ордена. А у вас, товарищ старший сержант, есть правительственные награды?

– Никак нет, товарищ полковник.

В комнате воцарилась тишина. Алексей Степанович задумчиво меня разглядывал, точно видел в первый раз. Я же при таких объяснениях с начальством всегда старалась помалкивать. Полугодовое пребывание в Вооруженных Силах привело меня к мысли о том, что длительные разговоры со старшим командным составом ничего хорошего младшему командному составу не приносят. Потому я смотрела не на полковника, а на цветной плакат над его головой, изображающий строгую молодую женщину в красной косынке: «Т-с! Враг подслушивает!»

– Собирайтесь, товарищи сержанты! – вдруг нарушил молчание Потапов. – Сейчас поедем в штаб Приморской армии. С рапортом о вашем подвиге…

Алексей Степанович пользовался большим уважением у командования Приморской армии. Военную службу он начинал рядовым в 3-й Крымской стрелковой дивизии, потом стал офицером, закончил в 1939 году Краснознаменные высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел», преподавал в Военно-морском училище береговой обороны имени ЛКСМУ. Великая Отечественная война открыла в нем талант военачальника. Вверенная ему 79-я морская бригада покрыла себя неувядаемой славой в боях за Севастополь, ее бойцы и командиры показывали образцы массового героизма. Потапов имел репутацию командира строгого, но справедливого. Своих подчиненных полковник представлял к наградам регулярно, считая, что те, кто под Севастополем отбивается от Одиннадцатой армии, имеющей двукратное численное превосходство над защитниками города, вполне заслуживали и медалей, и орденов, и внеочередного присвоения воинских званий.

Само собой разумеется, обмена мнениями между полковником Потаповым и генерал-майором Петровым мы с Федором не слышали. Когда они закончили свой довольно энергичный разговор, адъютант командующего Приморской армией пригласил нас зайти в кабинет. Иван Ефимович улыбнулся мне как старой знакомой, спросил про отца и, пожав руку, сказал с улыбкой:

– Значит, фрица обманула, дочка?

– Так точно, товарищ генерал-майор.

– То есть все их приемы уже знаешь?

– Ничего сложного в них нет, Иван Ефимович.

– Молодец! Горжусь твоим подвигом и поздравляю. Сдается мне, я виноват перед тобой, Людмила. Но ничего, скоро исправлюсь…

Сержанту Седых он тоже пожал руку и похвалил его за отвагу, проявленную в схватке с известным германским снайпером. Командующий также выразил надежду, что бойцы 54-го имени Степана Разина стрелкового полка на этом не остановятся, будут уничтожать врагов социалистического Отечества до полной победы. Этот положительный опыт, сказал командарм, нужно распространять по всем подразделениям СОР и для того нас с Федором сфотографируют, чтобы выпустить «Боевые листки» с подробным рассказом о столкновении советских воинов с фашистским убийцей у Камышловского моста.

В тот момент мы этим словам значения не придали. Очень хотелось после двухдневной вахты в холодном окопе вернуться в родную роту, улечься на лежанку в блиндаже, согретом огнем печки-буржуйки, и выпить горячего чаю с сахаром (впрочем, теперь у нас имелся шоколад) и ломтем ржаного хлеба, испеченного в штольнях Севастополя. Отцы-командиры отпустили нас восвояси и были так добры, что на машине доставили до командного пункта первого батальона нашего полка. Оттуда мы с сержантом Седых бодро зашагали по лесной тропе, придерживая брезентовые ремни наших «снайперок», закинутых за плечи.

Однако утром следующего дня наш с мужем завтрак прервало появление незнакомого старшего политрука. Он представился: редактор многотиражной газеты Приморской армии «За Родину!» Николай Курочкин – и сообщил, что я должна ему рассказать о том, как веду борьбу с немецкими оккупантами. Он же должен – по распоряжению генерал-майора Петрова – написать об этом интересный очерк в очередной номер газеты. Чем больше я ему расскажу, тем лучше будет очерк. Кроме того, сейчас сюда придет фотокорреспондент, который будет снимать меня для иллюстрации этого очерка. Действительно, бойкий юноша (фамилию не помню) с фотоаппаратом «лейка» перешагнул порог нашего фронтового жилища и с ходу заявил, что я – очень фотогеничная.

Возникло сильное желание немедленно выставить вон двух молодых нахалов. Пусть «Анка-пулеметчица» из первой роты дает интервью и фотографируется, снайпер же не должен привлекать к себе внимания. Главное условие его успешной работы – скрытность. А газета «За Родину!» имеет тираж в несколько тысяч экземпляров, и кому в руки они попадают, мне неизвестно. Между тем, согласно приказу наркома обороны СССР, информация о правилах обучения сверхметкой стрельбе, типах снайперских винтовок, оптике, способах маскировки, методах воздействия на противника широкому разглашению не подлежит. Она предназначена ТОЛЬКО для специалистов. Возможно, я в резкой форме и объяснила бы журналистам данное обстоятельство, но тут в наш блиндаж пришли новые гости: военный комиссар 54-го полка Мальцев вместе с военным комиссаром первого батальона Новиковым. Такой чести мы с Леней раньше никогда не удостаивались, и мне стало ясно, что мой удачный выстрел на Камышловском мосту вызвал какие-то особые последствия. Хорошо это или плохо, покажет время. Утром 24 января 1942 года в присутствии двух военкомов я коротко отвечала на вопросы Курочкина, затем со своей парадной винтовкой «СВТ-40» позировала фотографу в анфас, в профиль, стоя, а также лежа в ближайшем кустарнике со «светой» у плеча, держа ее «по-пулеметному», то есть левой рукой за приклад.

Впоследствии мои встречи с представителями прессы продолжались.

У меня побывали корреспонденты городской газеты «Маяк Коммуны», газеты Черноморского флота «Красный Черноморец», газеты Крымского обкома партии «Красный Крым». Военный кинооператор Владислав Микоша провел на позициях нашей второй роты полдня, снимая разные сюжеты. Особенно он досаждал мне потому, что искал, как он выразился, «удачные ракурсы» и, в конце концов, заставил меня забраться с винтовкой «СВТ-40» на дерево и сделать вид, будто я целюсь из нее во врага. Напрасно я говорила ему, что в Севастополе с деревьев не стреляю, и это будет обман зрителей. «Киношник» упрямо стоял на своем. Чтобы отделаться от него, пришлось с ружьем залезть на старую яблоню, которая росла возле большой «клубной» землянки в пятистах метрах от переднего края обороны.

Впрочем, у пишущей братии получалось еще заковыристее.

Корреспонденты не пожалели красок для Гельмута Боммеля: толстый, как жаба, водянистые глаза, желтые волосы, тяжелая челюсть. Я, конечно, ничего подобного им не рассказывала, поскольку не запоминаю внешность тех, в кого стреляю. Они не существуют для меня, это просто мишени. Некоторые мои однополчане говорят о холодной ненависти к захватчикам. Но даже такое определение я считаю слишком сильным, больше подходящим для агитационных листовок. Сверхметкий стрелок не думает об этом. Он выходит на огневую позицию со спокойным сердцем и твердым, глубоким убеждением в свой правоте. Иначе он рискует промахнуться и пасть жертвой в дуэли с жестоким и злобным врагом.

С личным снайперским счетом фашиста литераторы тоже не церемонились: указывали и 300 убитых, и 400, и 500, хотя для начала 1942 года это – абсолютно нереальное количество. Репортерам в голову не приходило, что война Германии с европейскими странами протекала быстро, без позиционной борьбы. Только в ней снайпер имеет возможность значительно увеличить число своих побед. В Советском же Союзе боевые действия шли всего полгода, причем гитлеровцы в основном наступали. Большую роль тут играли танки, авиация. В сверхметких стрелках фрицы тогда не особенно нуждались. Да и нашим было не до снайперских винтовок. По-настоящему результативно снайперы могут работать при длительных осадах, блокадах городов, что и происходило под Одессой, Севастополем, Ленинградом, потом – под Сталинградом.

К моему удивлению, поединок на взорванном железнодорожном мосту почему-то не вдохновлял корреспондентов. Может быть, стоило свозить их к Камышловскому оврагу, показать необычность этого места и объяснить, что Гельмут Боммель выбрал его правильно, но в силу традиционной немецкой самоуверенности не ожидал скорого ответа? Только зачем тратить время на людей несведущих, но убежденных в своей правоте…

Они все равно напишут по-своему. Например, следующее:

«Так, не шелохнувшись, лежали они сутки. Утром, когда просветлело, Люда увидела, как, прячась за макет коряги, снайпер передвигается едва заметными толчками. Все ближе и ближе к ней. Она двинулась навстречу, держа винтовку перед собой, не отрывая глаз от оптического прицела. Секунда приобрела новую, почти бесконечную протяженность. Вдруг в прицел Люда уловила водянистые глаза, желтые волосы, тяжелую челюсть. Вражеский снайпер смотрел на нее, глаза их встретились. Напряженное лицо исказила гримаса, он понял – женщина! Мгновение решало жизнь – она спустила курок. На спасительную секунду Люда опередила врага. Она выждала. Немецкие автоматчики молчали. Только тогда она поползла к снайперу. Он так и застыл, целясь в нее. Люда вынула снайперскую книжку гитлеровца, прочла «Дюнкерк». Рядом стояла цифра, еще цифры. Более четырехсот французов и англичан приняли смерть от его руки…»[22]

Потом, поразмыслив здраво, я пришла к выводу, что репортеры, сочиняя ахинею после бесед со мной, все-таки способствуют пропаганде снайперского движения в Севастопольском оборонительном районе. Основной принцип работы сверхметкого стрелка на войне изложен правильно: умело замаскироваться, терпеливо ждать, когда противник совершит ошибку, тотчас воспользоваться ею и произвести выстрел точно в цель. Никаких сведений об обращении со специальным стрелковым оружием и оптическими приборами, ни слова о том, как рассчитать траекторию полета пули в разных геогрфических и погодных условиях, о непреложных законах баллистики и прочих сугубо военных знаниях, позволяющих обычному человеку стать снайпером. Тот, кто заинтересуется нашим ремеслом, узнает подробности, попав на двух-трехнедельные курсы по обучению метких стрелков, которые уже создают для рядовых пехотинцев при штабах некоторых дивизий.

Выдумки журналистов – лишь одна из составных частей пропаганды.

Для большей убедительности людям нужен живой герой. Кажется, на эту роль в политотделе Приморской армии, возглавляемом полковым комиссаром Л.П. Бочаровым, теперь выбрали меня. По крайней мере, так мне показалось, когда из штаба полка в наш с Алексеем блиндаж доставили приказ: 2 февраля 1942 года командиру взвода старшему сержанту Павличенко Л.М. отправиться с переднего края в город и принять участие в конференции женщин-активисток Севастопольской обороны, которая будет проходить в Доме учителя. На конференции запланировано мое выступление длительностью до пятнадцати минут, посвященное работе снайперов.

Прочитав приказ, я растерялась. Наши лесные засады обострили мое зрение и слух, но приучили к молчанию, к соблюдению тишины. Обращение с подчиненными во взводе также не требовало ораторских навыков. А тут доклад на пятнадцать минут. Это же сколько слов произнести надо! Да еще перед большой аудиторией, в шумном зале, при свете ламп!

Однако драгоценный мой супруг, человек находчивый, постарался меня успокоить и воодушевить. Леня говорил, что давно пора мне побывать в тылу, в прекрасном городе Севастополе, встряхнуться, себя показать, на других посмотреть. Обычно фронтовикам это здорово поднимает настроение. Тем более до выступления – три дня, за такой отрезок времени можно и десять докладов приготовить.

– Но где парадное обмундирование взять? – спросила я его.

– Ерунда! Я сейчас старшине позвоню. Пусть на полковом складе поищет, – ответил командир второй роты.

О форменном платье из ткани цвета «хаки» с отложным воротником, поясом и прорезными карманами, положенном женщинам-военнослужащим, не приходилось даже мечтать. Максимум, что смог раздобыть старшина, – юбка, новая гимнастерка с парадными малиновыми петлицами и относительно новые сапоги, на которые ушло полкоробки черного гуталина. Две пары трикотажных чулок телесного цвета я хранила в солдатском вещмешке, как невероятное довоенное сокровище, и они наконец пригодились.

Утром 2 февраля на легковой машине командира полка мы поехали в город.

Мы – это я и старший сержант первой роты пулеметчица Нина Онилова. Увидев меня в машине, Нина удивилась. Она считала себя признанной героиней, а вот за какие подвиги направили на эту конференцию меня, ей было непонятно. Но будучи человеком простого и доброго нрава, она через десять минут уже весело болтала со мной. Онилова не в первый раз участвовала в подобных мероприятиях и потому всю дорогу оживленно рассказывала, как надо держаться на трибуне, как читать доклад, как отвечать на вопросы участников конференции, если таковые возникнут. Она не давала мне сосредоточиться. Ну, прямо как в песне: «Так-так-так» говорит пулеметчик, «так-так-так» говорит пулемет!» Я ведь не считала себя оратором и тезисы выступления по совету мужа записала на бумаге. Хорошо бы ничего не перепутать, говорить убедительно и нашу, малознакомую штатским людям, профессию представить в лучшем виде…

На конференцию собралось довольно много народа. Прибыли женщины с разных предприятий, школ, больниц. Среди их разноцветных платьев и блузок по-особому строго смотрелись форменные гимнастерки военнослужащих: связисток, санинструкторов, врачей из медсанбатов и походно-полевых госпиталей. Нина со своим орденом Красного Знамени на груди пользовалась большой популярностью. С ней многие здоровались, расспрашивали о делах на переднем крае, обменивалась веселыми репликами. Меня никто не знал, и я скромно заняла место у окна, чтобы еще раз перечитать свои записи.

Доклад с обзором основных событий на фронте сделал на конференции командующий Приморской армией генерал-майор Петров. Женщины встретили его долгими аплодисментами. Ивана Ефимовича действительно любили в Севастополе за тот огромный вклад, что он внес в оборону Главной военно-морской базы. После его доклада прозвучали и другие выступления, яркие, содержательные и не очень. Женщины рассказывали о своей работе, о своих чувствах и мыслях, связанных с родным городом. Мне все казалось интересным. Раньше я не представляла себе, каково учить детей в школе, расположенной в бомбоубежище, по двенадцать часов в сутки стоять у станка, штампуя корпуса ручных гранат, днем работать в швейной мастерской, изготавливая комплекты белья для армии, а вечером идти в подземный госпиталь и ухаживать за ранеными бойцами.

Женщины Севастополя на производстве заменили мужчин, ушедших на войну, и справлялись с работой ничуть не хуже. Как не вспомнить об Анастасии Чаус, моей сверстнице, трудившейся на спецкомбинате № 1. При бомбежке ее тяжело ранило, девушка потеряла левую руку, но осталась в городе, вскоре вышла на работу, освоила специальность штамповщицы и с одной рукой выполняла норму на 200 процентов.

Быт севастопольцев был трудным. Существовали карточки, и по ним выдавали хлеб: рабочим, инженерно-техническим работникам оборонных предприятий – 800 г; служащим, пенсионерам – 600 г; иждивенцам – 300 г. Очень выручали жителей города рыбаки. Они выходили в море под артобстрелом, пробирались через минные поля и вылавливали и доставляли в столовые и магазины десятки центнеров рыбы, в основном хамсы и камбалы.

О трудностях участницы конференции тоже говорили, но как-то вскользь. Они словно бы остались за стенами Дома учителя. Не ради их обсуждения собрались здесь женщины разных возрастов и профессий. Они хотели передать друг другу нечто иное. Может быть, святую веру в победу над фашистами, может быть, силу духа, может быть, надежду на скорее изменение ситуации в любимом городе. Иногда это звучало примерно так: «Я, маленькая единица, именуемая тылом, делаю все, что умею, хочу сделать еще больше. Отдав всех четырех сыновей на борьбу с врагом, я не пощажу себя и пойду на любой участок…» (учительница средней школы № 14 Александра Сергеевна Федоринчик).

После столь страстных речей сухой рапорт о количестве уничтоженных гитлеровцев прозвучал бы просто нелепо. Я отложила в сторону листок с заранее подготовленными тезисами и стала говорить о том, что лежало на сердце, что волновало до глубины души…

Глава 11

На безымянной высоте

Севастопольская зима переменчива.

Два дня назад небо закрывали низкие облака, падал снег, трещал мороз, было минус пятнадцать градусов. Сегодня все по-другому: снег растаял, на небе сияет солнце, температура воздуха плюсовая. На пологих склонах крымских возвышенностей вновь видна трава, буро-желтая и пожухлая, яркой зеленью на ее фоне горят кусты можжевельника, устремленные вверх кипарисы, невысокие деревца туи.

Я рассматривала в бинокль панораму Балаклавской долины, устроившись у амбразуры пулеметного ДЗОТа недалеко от деревни Верхний Чоргунь[23]. Вдали виднелась серая лента шоссе Севастополь – Ялта, ближе ко мне – неширокая речка Черная, вьющаяся среди холмов, поля с ровными шпалерами виноградников, скаты красивой горы Гасфорта, покрытые кое-где дубовыми рощами, а также – разломанная снарядами белая стена вокруг Итальянского кладбища и крыша его часовни, напоминающая детский игрушечный кубик своими прямыми и короткими стенами.

Во время второго штурма здесь пролегала передовая линия второго сектора обороны с окопами, дерево-земляными огневыми сооружениями, минометными площадками и глубокими траншеями. От атак противника ее героически защищали бойцы и командиры 7-й бригады морской пехоты, 31-го и 514-го стрелковых полков. Гора и возвышенности рядом с ней несколько раз переходили из рук в руки. В конце концов, потеснив наших, там закрепились немцы.

Группа фашистских снайперов заняла высоту, на карте именуемую Безымянной. С расстояния в 500 метров они начали прицельно обстреливать проселочную дорогу от деревни Камары до деревни Шули, которая проходила по тылам второго сектора обороны и играла важную роль в снабжении наших войск продовольствием, вооружением и боеприпасами.

Их последнее наглое действие: убили и тяжело ранили больше половины личного состава батареи противотанковых пушек калибра 45 мм и запряжек к ним из 24 лошадей, перевозивших эти орудия по дороге. Все попытки подавить врагов артиллерией и минометами ни к чему не приводили. Снайперы меняли позиции на высоте и возобновляли обстрел.

Так что здесь, вдали от родной Чапаевской дивизии, я оказалась неслучайно.

После нескольких наших удачных походов на нейтральную полосу и в тыл врага командование Приморской армии сочло, что в первом батальоне 54-го полка сложилась смелая и хорошо обученная группа сверхметких стрелков и ее можно использовать не только в третьем секторе обороны, но и на других участках севастопольского фронта. Мы стали «гастролировать» по всему переднему краю обороны, выполняя задания особой сложности. На сей раз нам поручили провести операцию на высоте Безымянная в районе горы Гасфорта и Итальянского кладбища.

Сначала в штабе армии произошла моя встреча с комендантом второго сектора полковником Николаем Филипповичем Скутельником, командиром 386-й стрелковой дивизии, в чьей зоне ответственности находился этот участок, и начальником штаба дивизии подполковником Добровым. Затем я поехала в деревню Верхний Чоргунь, чтобы осмотреть местность и применительно к ней разработать план операции снайперской группы по захвату высоты и уничтожения гитлеровцев.

Гора Гасфорта, названная в честь героя первой обороны Севастополя полковника В.Г. Гасфорта, командира Казанского пехотного полка, который сражался здесь в 1854–1855 годах против союзных англо-франко-итальяно-турецких сил, находилась примерно на пятнадцатом километре шоссе Севастополь – Ялта и сама по себе была невысока – всего 217,2 метра над уровнем моря. Но ее окружали более мелкие возвышенности, впадины между ними, перемежающиеся ровными полянами. Итальянское кладбище занимало часть горы Гасфорта. На нем действительно в 1882 году по разрешению русского правительства перезахоронили останки итальянцев: более двух тысяч солдат и офицеров Сардинского корпуса, погибших в боях и умерших здесь от эпидемии холеры.

Сильно пересеченная местность давала надежду на успех рейда. Однако требовалось провести тщательную разведку и изучение сил противника, его оборонительной системы. Об этом я сказала полковнику Скутельнику. Он согласился со мной и пообещал, что воинские части второго сектора окажут снайперам необходимую помощь.

Я вернулась в расположение второй роты и собрала командиров отделений своего взвода в нашем с Алексеем блиндаже. Надо было что-то придумать. Белым днем нам на эту высоту Безымянную не подняться. Мы – внизу, немцы – наверху, они легко нас обнаружат, а затем перестреляют, как зайцев. При том наблюдении, которое постоянно вели за ними люди 386-й дивизии, места снайперских засад не просматривались. Вероятно, фрицы устроили там не один десяток замаскированных гнезд для сверхметких стрелков.

В ту пору командиром первого отделения, как и прежде, являлся сержант Федор Седых, второго отделения – младший сержант Владимир Волчков, переведенный во взвод из третьей роты по приказу лейтенанта Дромина, как стрелок, показавший отличные результаты при уничтожении немецкого батальона, прорвавшегося в наш тыл при втором штурме, а именно – 22 декабря. Третье отделение у нас существовало пока номинально, вместе с ефрейтором Анастасом Вартановым в нем числилось пять человек, и мы ждали прибытия маршевого пополнения из Новороссийска. Первым я предоставила слово старому егерю, поскольку среди нас он был самым младшим по званию. Анастас высказал сожаление, что местность Балаклавской долины ему не так знакома, как кордон № 2 на Мекензиевых горах, а то бы он провел нас туда охотничьими тропами.

Карта-трехверстка второго сектора обороны, выданная мне в штабе 386-й дивизии, на которой я сделала дополнительные отметки, побывав в селе Верхний Чоргунь, лежала перед нами на столе. Своим рассказом я постаралась дополнить информацию о высоте Безымянной. Но многое, в частности – расстояния, оставалось неизвестным, так как подойти к объекту будущей атаки близко мне не удалось. Пространство перед ним простреливалось.

Мы довольно долго рассматривали эту карту. Теперь уже не помню, кто из сержантов обратил внимание на то, что западный склон, густо заросшей можжевельником, собачьим шиповником, бузиной и «держи-деревом», имеет много неровностей. Используя их для маскировки, можно ночью подобраться к подножию высоты, затем, срезав несколько веток в этих кустах, поднять их выше, «посадить» там, а самим спрятаться за глыбами известняковой породы, в нескольких местах выходящей здесь на поверхность земли. Что сделают фрицы, обнаружив новые кусты, выросшие за ночь на пустом склоне? Конечно, откроют по ним стрельбу, и мы увидим, сколько их и откуда они ведут огонь.

– А зачем срезать ветви кустов на горе? – спросил Федор. – Давайте сделаем их заранее и принесем туда. Это безопаснее, да и выглядеть они будут натурально…

Изготовление кустов я поручила Вартанову. Уж он-то знал крымские лесные растения наизусть и быстро соорудил шесть макетов с ветвями можжевельника длиной до сорока сантиметров, темно-зелеными колючими листьями и круглыми сизоватыми плодами. Кое-что из этих украшений ему даже пришлось прикрутить проволокой. Но в целом изделия смотрелись вполне достоверно и надежно крепились к острым штырям, с помощью которых мы собирались их «посадить» на склоне.

В состав группы, кроме меня, вошло семь человек.

Алексей Киценко, будучи командиром роты, проверял каждого из них. Он хотел, чтобы мы не погибли в неравном бою, а вернулись с победой, поскольку она вполне достижима. Ведь опыт, полученный в предыдущих рейдах, научил нас всех осторожности, боевой взаимовыручке, точности в исполнении команд. Мои суждения о качествах бойцов обычно совпадали с мнением младшего лейтенанта. Потому мы с ним сразу и единогласно выбрали Федора Седых (чему он очень обрадовался), Владимира Волчкова (его я знала хуже, но Алексей уверил меня в полной надежности младшего сержанта), Анастаса Вартанова (сомневались не в храбрости, а в его силе и выносливости, ведь егерю недавно исполнилось 50 лет). Остальные участники рейда служили в снайперском взводе примерно три месяца (срок изрядный при севастопольских боях и потерях) и стреляли отлично.

О снаряжении группы надо сказать особо. От шинелей и ушанок мы отказались в пользу ватных курток и штанов, касок и пилоток. Поверх них надели осенние камуфляжные куртки с капюшонами горчичного цвета с темно-коричневыми разводами и такие же брюки, довольно просторные, заправлявшиеся в сапоги. На поясе – четыре кожаные патронные сумки, три гранаты, кобура с пистолетом «ТТ», нож-«финка» в металлических ножнах, малая саперная лопатка в чехле, фляга с водой, тоже в чехле, через плечо – водонепроницаемая продуктовая сумка с сухим пайком на три дня (черный хлеб, сало, банка тушенки). Кроме того, с собой взяли бинокли, фонарики на батарейках, ракетницу. Вопрос о вооружении долго не обсуждался: четыре винтовки Мосина с прицелом «ПЕ», четыре «СВТ-40» с прицелом «ПУ» и по двести патронов к ним, три автомата «ППШ-41» с двумя запасными магазинами-дисками. Любимый нами ручной пулемет Дегтярева на сей раз решили не брать. Вместо него в мешок упаковали макеты кустов, аккуратно связанные веревками.

Прощаться долго я не люблю. Долгое прощание печалит сердце, особенно – на войне.

Леня крепко обнял меня в блиндаже, поцеловал. Шаг через порог, и мы с ним уже не супруги, а однополчане. Вместе с другими бойцами вышли к командному пункту батальона, где группу ждала грузовая машина – «полуторка», ведь ехать далеко, на другой край Севастопольского оборонительного района. Последнее рукопожатие и добрые пожелания снайперам от командира роты, последний его взгляд и последнее слово: «Возвращайтесь!»

Первый день ушел на доскональное изучение местности. Ничего утешительного мы тут не обнаружили. В зарослях не укрыться, они располагались довольно далеко от высоты Безымянной. Немцы контролируют все пространство, периодически открывают по долине огонь из пулеметов и минометов. Наши отвечают, но боеприпасы им приходится экономить. По моей просьбе пулеметчики 7-й бригады морской пехоты обещали этой ночью, часа в три, начать обстрел высоты и продолжать его минут 20–30, чтобы прикрыть наше движение по склону вверх. Хорошо бы еще попросить (но у кого?) темную ночь, умеренный ветер и температуру воздуха не менее пяти градусов тепла…

Ночь наступила, и действительно – безлунная, безветренная, теплая.

Начав движение в три часа утра, под треск пулеметных очередей, раздававшихся с советских рубежей, мы доползли почти до вершины, и фрицы нас не заметили. На расстоянии семидесяти метров от их окопов мы воткнули в землю наши макеты кустов и отступили от них метров на тридцать вниз, к серо-белым камням известняка, за которыми рос шиповник.

При первом же луче рассвета гитлеровцы открыли бешеную стрельбу из автоматов и пулеметов по изделиям старого егеря Вартанова. Они превратили их буквально в ошметки, в мелкие кусочки дерева, коры, листьев. Они изрыли пулями землю вокруг них в диаметре двух-трех метров и не успокоились, пока пыль там не поднялась столбом. Когда наступила тишина, фашисты вылезли из окопов и стали в бинокли разглядывать склон высоты. Наверное, хотели увидеть тела русских снайперов, уничтоженных столь быстро.

Их огневые точки мы легко засекли при стрельбе. Теперь оставалось прицелиться так, чтобы ни одна наша пуля не пролетела мимо. Расстояние не превышало ста метров. Цель находилась гораздо выше горизонта оружия, следовательно, угол места цели приближался к 50 градусам. По законам баллистики в таких условиях восходящая ветвь траектории пули начинает выпрямляться, земное притяжение все меньше и меньше смещает пулю в горизонтальном направлении. Кроме того, в разреженной горной атмосфере пуля испытывает меньшее сопротивление воздуха.

Все это учтено в специальных таблицах, которые мои подчиненные, не кончавшие снайперских школ, знать не могли. Однако на то у командира и голова на плечах. Еще при выходе на рубеж я им приказала прицел уменьшить, сделать поправку в его делениях минус , при заряженных патронах калибра 7,62 53R с «легкими» пулями образца 1908 года.

Как водится, мой выстрел был первым.

Затем громыхнуло еще семь, после чего, через десяток секунд, пока мы перезаряжали свои «трехлинейки» – снова восемь. Но звук их в значительной мере заглушила канонада. Дальнобойная артиллерия противника работала, нанося удары по городским кварталам. Наши артиллеристы начали отвечать, чтобы подавить вражеские батареи. В небе загудели моторы, и появились самолеты с красными звездами на крыльях. Они ушли в сторону Алушты. Несколько мощных орудийных залпов донеслось с моря. Огонь вел, кажется, лидер эсминцев «Харьков», стоявший после разгрузки в Южной бухте.

Такое шумовое прикрытие помогло затушевать истинную картину боя. Фрицы попадали: кто-то – прямо на дно окопов, кто-то – на бруствер, кто-то даже покатился вниз по склону. Промахов у нас не случилось. Погибли все пятнадцать гитлеровцев. Боевое охранение противника перестало существовать.

– Вперед, ребята! – крикнула я, показав на вершину Безымянной.

Задыхаясь, мы преодолели семьдесят метров крутого подъема и спрыгнули во вражеские окопы. Нам досталась прекрасно оборудованная позиция с глубокими ходами сообщения, укрепленными досками и бревнами, с пулеметными гнездами и траншеями, подводящими к ним, с четырьмя блиндажами, врытыми в землю на два с половиной метра. Оружия тут валялось много: винтовки, в том числе – снайперские, автоматы, гранаты, разложенные на уступах в окопах, три пулемета «МG-34» с заправленными в них лентами. Вид с высоты на окрестности открывался просто восхитительный, не зря фрицы так яростно боролись за нее, не хотели отсюда уходить.

Мы пустили вверх красную ракету, чтобы дать нашим сигнал: Безымянная захвачена. Нам ответили одной зеленой: поздравляем, вы – молодцы. Вскоре по проселочной дороге от деревни Камары до деревни Шули началось интенсивное движение. Штаб второго сектора проводил перегруппировку войск, приступил к подвозу боеприпасов и продовольствия.

Нам же следовало оглядеться.

Если раньше снайперы, произведя неожиданную атаку на немцев, поспешно уходили, то теперь предстояло остаться на завоеванных рубежах до приказа командования. Позиция позволяла с успехом вести оборонительные действия. Только надо все изучить, понять, какие у нее сильные стороны, какие – слабые, собственными шагами измерить длину ходов сообщения, приспособиться к чужим окопам, отрытым в твердом крымском грунте, посмотреть, куда направлены пулеметы, каков у них сектор обстрела и т. д. и т. п.

Вскоре добрались и до блиндажей. Тут произошла еще одна схватка. На пороге самого дальнего земляного убежища на нас бросился ефрейтор с пистолетом «вальтер». Пришлось его застрелить. Дальше, за дверью, прятался унтер-офицер, и в дело пошла «финка», которой отлично владел Владимир Волчков. Мы очутились в подземном помещении небольшого размера, но обустроенного тщательно, похожего на жилье офицера или на штаб. На столе стояла довольно большая, почти в полметра высотой армейская ранцевая радиостанция «Torn.Fu.b1» с приемопередатчиком и ящиком для батарей, ее штыревая антенна прошивала крышу блиндажа, выходя на поверхность.

На столе лежали наушники и толстая тетрадь, заполненная записями. Красные буквы на левой панели рации гласили: «Feind hoert mit», то есть «Враг подслушивает». Значит, это не только позиция снайперов, но скорее всего – наблюдательный пункт корректировщиков, а также – немецкой разведки.

Исправная радиостанция являлась ценным трофеем. Но воспользоваться ею мы не могли, в группе не было радистов или людей, хоть немного знакомых со средствами связи. Оставалось отключить радиостанцию от батарей и приготовить к транспортировке. Решили взять ее с собой, когда будем возвращаться, хотя вес она имела немалый – до сорока килограмм.

Трупы мы обыскали. Целый ворох документов оказался у меня в руках: солдатские книжки, письма, фотографии, принадлежавшие двенадцати рядовым, ефрейтору, унтер-офицеру и одному фельдфебелю 170-й пехотной дивизии. Фельдфебель имел награду – «Железный крест» 2-й степени, цветную ленточку, пришитую к петлице кителя. Теперь все это попадет к капитану Безродному, далее – к переводчику. Письма никогда не дойдут до адресатов в германских городах…

Пир победителей состоялся в виде завтрака с немецкими сосисками и русским черным хлебом. Нашлись и консервы с сардинами в масле, столь любимые сержантом Седых. Из штабного блиндажа в конце концов извлекли деревянный ящик с двенадцатью полулитровыми бутылками рома (фрицы спрятали его под столом), и я задумалась о том, как их использовать. Одну распили за завтраком. Остальные решили разлить по алюминиевым немецким флягам и отнести однополчанам. Правда, по вкусу трофейный ром сильно напоминал нашу деревенскую сивуху.

После бессонной ночи снайперы нуждались в отдыхе. Я назначила двух часовых и отправилась в офицерский блиндаж. Не снимая ватника, улеглась на лежанке и даже не заметила, как уснула. Ближе к вечеру меня разбудил часовой, наблюдавший за восточным склоном Безымянной, обращенной к вражескому фронту:

– Товарищ старший сержант, к нам – гости!

Вдали появилась группа немецких автоматчиков, наверное, человек двадцать. Они поднимались по узкой тропинке, которая пересекала заросли орешника. В бинокль было видно, что солдаты идут спокойно, не оглядываясь, покуривая сигареты, разговаривая между собой. Оружие они держали не наизготовку, а несли за плечами. Все свидетельствовало о том, что противник пока не догадался о захвате своего наблюдательного пункта. Автоматчики выдвинулись к Безымянной скорее для проверки, чем для настоящего боя.

Теперь предстояло стрелять сверху вниз на той же дистанции. Как и стрельба снизу вверх, это тоже весьма сложная по исполнению вещь, связанная с регулировкой оптического прицела. При стрельбе сверху вниз плотность воздуха повышается, но одновременно повышается и скорость пули. Ее «тянет» вниз сила тяжести. Средняя точка попадания повышается, причем – существенно. Потому приходится понижать (то есть уменьшать) прицел или ниже брать точку прицеливания.

Расчеты я сделала и отдала команду подчиненным. Мы выждали, пока автоматчики выйдут на дистанцию в сто метров, затем открыли огонь. Отряд справился с задачей не менее точно, чем при стрельбе снизу вверх. Мы спровадили на тот свет всех немцев с автоматами, и очень быстро. Получилось, что восемь сверхметких стрелков уничтожили за один день примерно 35 человек. Совсем неплохо. В течение следующих четырех суток снайперы действовали также умело. Нам удавалось отбиваться от атак противника, используя выгоды своего положения на высоте Безымянной. Один раз фрицы предприняли артналет. Мы переждали его в блиндажах, так основательно устроенных доблестными солдатами фюрера.

Сколько их теперь лежало на склонах высоты с простреленными головами, я сосчитать затруднялась. Некоторые остались в густых зарослях можжевельника и шиповника, некоторые скатились в лощинки между взгорьями, некоторых наступавшим удалось унести. Но их явно было больше сотни.

На смену снайперскому отряду командование прислало стрелковую роту. Красноармейцы взошли на высоту под нашим прикрытием. Мы передали им объект в целости и сохранности и, пожелав удачи, поехали на той же «полуторке» к себе в 25-ю дивизию.

Торжественной встречи нам никто не устраивал. На огневых рубежах Севастопольского оборонительного района бойцы и командиры советских частей совершали подвиги каждый день. Подвигом являлась даже самое обычное исполнение своих служебных обязанностей под регулярными вражескими бомбежками и артиллерийскими обстрелами, работа на предприятиях, укрытых глубоко в штольнях Инкермана.

Рапорт о рейд на Безымянную высоту я написала и сдала капитану Безродному вместе с немецкими документами, радиостанцией и другими интересными предметами (например, фляга с ромом). Количество их помощника начштаба по разведке сильно удивило. Мы с ним еще поговорили об этой истории, и я спросила его, нельзя ли представить участников рейда к правительственным наградам, ведь снайперы проявили изрядное мужество, стойкость и превосходную выучку. Безродный загадочно улыбнулся.

– Такие планы у командования имеются, – ответил он.

Капитан не обманул. В начале марта мне вручили Диплом снайпера-истребителя от Военного совета Приморской армии, который удостоверял, что старший сержант ПавлЮченко (такую они допустили ошибку в написании моей фамилии) уничтожила 257 фашистов. Диплом подписали командующий армией генерал-майор Петров, а также члены Военного совета дивизионный комиссар Чухнов и бригадный комиссар Кузнецов. Это было первое официальное признание моих скромных достижений. Кроме того, в апреле мы с Федором Седых и Владимиром Волчковым получили медали «За боевые заслуги».

С мужем я потом долго обсуждала наш поход, но больше с той точки зрения, кто из снайперов как в нем себя проявил. Военное поведение моих подчиненных было безукоризненное, и в данном обстоятельстве я видела объяснение тому, что мы выполнили приказ, не потеряв ни одного человека. Для меня, как командира, сие являлось важнейшим показателем успеха. Очень горько на войне терять соратников, особенно – проверенных в боях. Думала тогда и сейчас думаю, что война при всей жестокости своей есть лучший способ узнать человека. Те, кто под Севастополем находился рядом со мной, люди – высочайших достоинств. Только потом судьба у каждого из них сложилась по-разному.

Глава 12

Весна сорок второго года

Награду за высоту Безымянную мы все– таки получили: увольнение в город.

Нам с Алексеем Киценко советовали посетить музей, который открылся 23 февраля в помещении картинной галереи на улице Фрунзе. Медленно мы ходили там по залам и рассматривали экспонаты. Это было настоящее путешествие в историю: от первой обороны 1854–1855 годов до эпохи Великой Октябрьской социалистической революции и Гражданской войны, затем – события и герои второй обороны. Среди фотографий и документов я нашла сведения о Чапаевской дивизии, о пулеметчице Нине Ониловой и даже… о себе. В отдельном зале организаторы выставили оружие и боеприпасы, изготовленные для Приморской армии на севастопольских предприятиях, разместили портреты ударников производства. Кроме того, экспонировались и трофеи: немецкое вооружение, обломки самолетов, сбитых над городом, письма оккупантов и их дневники, знамена фашистских полков, захваченные в бою, приказы гитлеровцев местному населению, где слово «расстрел» встречалось чаще всего.

Несмотря на боевые действия, жители Севастополя постоянно проводили работы по восстановлению разрушенного хозяйства, и город не выглядел заброшенным, грязным, покинутым людьми. Работали магазины, поликлиники, бани, парикмахерские, разные мастерские, ходили трамваи. Теперь открыли новый музей, который охотно посещали все: сами севастопольцы, люди, недавно прибывшие сюда с Большой земли, отпускники из воинских частей. Отношение к фронтовикам было очень сердечным. Чистильщик сапог предложил нам бесплатное обслуживание, женщины, которые встретились на площади Коммуны у кинотеатра «Ударник», – стирку и глажку одежды. А ведь вода в городе отпускалась строго по нормам…

С зимой мы расставались без сожаления.

Она прошла в битвах и тревогах, но укрепила защитников в мысли о том, что бешеный натиск гитлеровцев выдержать они способны. Однако от весны ждали какого-то облегчения. Вот зазеленеют леса на Мекензиевых горах, и листва надежно укроет от противника блиндажи, окопы, ходы сообщения, огневые точки, тогда и потери уменьшатся. С моря подует теплый южный ветер, и не так холодно будет нести боевое охранение по ночам. Упадут дожди, пусть и не очень обильные, но воды в горных родниках все-таки станет больше. Сквозь тучи все чаще будет выглядывать солнце, и все мы будем думать, что это солнце нашей Победы.

Утро 3 марта 1942 года выдалось таким погожим, таким теплым, что усидеть в блиндаже было положительно невозможно. Мы с Алексеем собрались завтракать на свежем воздухе, под чириканье неистребимых севастопольских воробьев. Обнимая меня за плечи, супруг сидел рядом со мной на поваленном дереве и рассказывал какую-то смешную историю, приключившуюся с ним в детстве. Вражеский артналет на позиции 54-го полка начался внезапно. Огонь вели дальнобойные орудия. Первые снаряды разорвались далеко в тылу, второй залп вышел с недолетом, но третий…

– Ты не устала? – только и успел спросить меня Киценко, как третий снаряд разорвался у нас за спиной. Десятки осколков просвистели в воздухе. Получилось, что младший лейтенант прикрыл от них меня, но сам ранения не избежал. В первую минуту мне показалось, что оно – нетяжелое. Алексей схватился за правое плечо, застонал. Но потом кровь обильно потекла по рукаву его гимнастерки, рука повисла плетью и бледность начала покрывать лицо раненого.

– Леня, держись! Леня, сейчас я тебя перевяжу! – я разорвала санпакет и начала торопливо обматывать его плечи бинтом. Белая марля ложилась первым, вторым, третьим слоем, но кровь проступала через них, поскольку раны оказались глубокими.

На помощь прибежал Федор Седых. Мы уложили командира на одеяло и бегом понесли к медпункту. По счастью, ротный санинструктор Елена Палий находилась на месте и повозка, запряженная парой лошадей, – тоже. Устроив командира роты на скамье, мы быстро поехали в Инкерман, в дивизионный медсанбат, к нашему хирургу Пишелу-Гаеку. Там без промедления Леню взяли на операцию, а я осталась ждать ее окончания.

В сердце жила надежда на чудо. В эти полтора часа я размышляла о многом, вспоминая свою первую встречу с ним, лес на закате дня, когда младший лейтенант нашел меня под расколотым деревом, его объяснение в любви, нашу счастливую семейную жизнь. Не было у меня ближе и роднее человека, чем Алексей Аркадьевич. При сложных обстоятельствах он сохранял бодрость духа, при неудачах не отчаивался, при удачах не обольщался. Но главное – умел вовремя находить самые нужные слова, и я верила ему больше, чем себе.

Замечательный наш врач Владимир Федорович Пишел-Гаек вышел из операционной с мрачным лицом, сжал мою ладонь и тихо сказал:

– Людмила, держись. Надежды на излечение мало. Пришлось отнять ему правую руку, она держалась на одном сухожилии. Гораздо хуже то, что семь осколков попало в спину. Три я извлек, но остальные…

Что произошло дальше, не помню. Очнулась в какой-то комнате на узкой госпитальной койке. Молоденькая медсестра в белом халате и косынке подала мне стакан с жидкостью, имевшей сильный запах валерьянки, и попросила выпить его до дна. Я исполнила ее просьбу, все еще пребывая в странном, сумеречном состоянии. Машинально положила руку на кобуру с пистолетом «ТТ» и поняла, что его нет на месте. Девушка испуганно взглянула на меня и начала объяснять: мол, оружие мне обязательно вернут, но позже.

– Мой пистолет! Немедленно! – я рывком поднялась с постели.

– Люда! Люда! Остановись! – оказывается, Пишел-Гаек стоял недалеко. – Что ты собираешься делать? Зачем тебе пистолет?

– Это мое табельное оружие. Оно всегда должно быть при мне.

– Ты прежде всего успокойся.

– Думаете, хочу покончить жизнь самоубийством? – я, наверное, говорила слишком громко. – Нет, этого не будет! Этого они не дождутся. Фрицы сейчас дорого заплатят за его смерть. Я сведу с ними счеты…

Короче говоря, после небольшого скандала «тотошу» отдали, и я, ласково погладив рубчатую рукоять, вложила тяжелый пистолет в кобуру, застегнула ее на петельку. Комбат Дромин разрешил мне остаться в госпитале, возле тяжелораненого мужа. Ночью Алексей то бредил, то терял сознание, то приходил в себя, с трудом улыбался и говорил мне что-то ободряющее. К середине дня 4 марта все было кончено. Он умер у меня на руках.

Похороны состоялись на следующий день на Братском кладбище. Присутствовали все офицеры 54-го полка, свободные от дежурств, командир полка майор Матусевич, военком Мальцев, многие бойцы из второй роты и весь мой взвод полностью. Матусевич сказал короткую, но яркую и красочную речь. Потом с младшим лейтенантом Киценко попрощались его подчиненные. Когда гроб опускали в могилу, раздались залпы прощального салюта из винтовок и автоматов. Офицеры салютовали выстрелами из пистолетов, но я так и не смогла достать свой «ТТ». Мальцев спросил меня, почему я не салютую. Честное слово, иногда наши политработники проявляют удивительную душевную черствость, и отвечать им искренне невозможно. Вероятно, мои слова прозвучали дерзко:

– Не артистка я, чтобы в воздух стрелять. Мой салют будет по фашистам. Обещаю уложить не меньше сотни, а то и больше…