Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу Павличенко Людмила

Увидев их вытянувшиеся физиономии, я не могла удержаться от смеха.

Честное слово, смешно совершать такие глупости в чужой стране. Отправиться на незнакомом плавсредстве на другой берег озера, барахтаться в воде, ныряя за шляпкой, выйти на берег на глазах у двух молодых идиотов, которые таращатся на тебя так, будто увидели пришествие на Землю марсиан.

Продолжая смеяться, я двинулась к своему гостевому домику, расположенному достаточно далеко от озера, за двухэтажным зданием. Мокрый воротник вязаной кофты прилипал к шее. Подол полушерстяного платья стал тяжелым и мешал шагать. В туфлях противно хлюпала вода. Но не раздеваться же прямо здесь! Да и холодно без одежды. Сентябрьский ветер – резкий, вовсе не теплый, температура воздуха не превышает плюс16 градусов.

– Льюдмила! – вдруг раздался встревоженный голос первой леди, открывающей окно на первом этаже хозяйского дома. – Что случилось?

– Плавание в озере без купальника.

– Но погода совсем не для купаний. Вам нужно срочно переодеться. Идите сюда.

Госпожа Рузвельт встретила меня в вестибюле и проводила к своему кабинету и спальне, соединенной с ванной комнатой и туалетом. По дороге я, все еще улыбаясь, шутливо рассказала ей о коварном поведении лодки, о фетровых шляпках, тонущих, словно свинец, о сынах Альбиона, что смертельно боятся воды и, наверное, никогда не видели женщин, как говорится, «неглиже».

Элеонора принесла большое махровое полотенце и протянула его мне. Я же в мокрых туфлях боялась встать на роскошный персидский ковер, расстеленный в кабинете на полу.

– Раздевайтесь в ванной, – произнесла она. – Я сейчас приду.

Минут через пятнадцать супруга президента вернулась. У нее в руках была ее собственная пижама, ножницы, шкатулка с нитками и иголками. Я ждала ее, завернувшись в полотенце. Мокрую одежду, белье, чулки и обувь я оставила в ванной комнате и стояла на ковре босиком, испытывая сильнейшее смущение от всего случившегося. В большом зеркале на туалетном столике я видела свое отражение: влажные спутанные волосы, обнаженные плечи, руки и ноги, потому что полотенце, хотя и имело ширину в полтора метра, полностью мою фигуру не закрывало.

Элеонора бросила на меня мимолетный взгляд, улыбнулась и вызвала горничную. Ей она объяснила, что делать с вещами в ванной: если они испачкались, то постирать, затем высушить, погладить, принести обратно. Полноватая негритянка средних лет в белой наколке на черных вьющихся волосах и белом фартучке с кружевной отделкой согласно кивала головой, изредка посматривая на меня. Наверное, гости президента никогда ранее не представали перед прислугой в столь пикантном виде.

Горничная ушла, и Элеонора обратилась ко мне:

– Вам нужно переодеться в мою пижаму.

– Но мы с вами разного роста.

– Пустяки. Я укорочу рукава на куртке и штанины.

– Вы сами? – я безмерно удивилась.

– Да, мой друг. Или вы считаете женщин из рода Рузвельтов белоручками? Уверяю вас, все американки отлично умеют работать…

Для начала она разложила пижаму на широкой постели. Совершенно новая, сделанная из плотного розового атласа с вышитыми на воротнике, обшлагах и карманах лиловыми цветами, она явно была недешевой. Но Элеонора задорно пощелкала над ней ножницами, потом достала из шкатулки длинную ленту-«сантиметр». Все-таки перед раскроем требовалось точнее узнать размеры, а не действовать «на глазок».

Умело пользуясь этой портновской принадлежностью, первая леди быстро определила длину моих рук. После чего подошла ко мне со спины, чтобы измерить ширину плеч. Полотенце доставало только до подмышек, и госпожа Рузвельт увидела длинную красноватую, с двумя разветвлениями линию шрама, пролегающую наискосок от правой лопатки к позвоночнику. Это поразило ее, и она, отступив на шаг, воскликнула:

– Боже праведный! Что это у вас, Льюдмила?

– След от кусочка металла, – ответила я, так как тогда не знала английских слов: «scar» – шрам, «splinter» – осколок, «shell» – артиллерийский снаряд, – и потому прибегла к замене.

– Но как сюда попал металл? – Элеонора осторожно коснулась пальцем шрама.

– В декабре прошлого года под Севастополем.

– В бою с немцами?

– Да, – подтвердила я.

– Бедная моя девочка! – госпожа Рузвельт порывисто обняла меня и коснулась губами моего лба. – Какие страшные испытания вам пришлось пережить…

Супруга президента говорила с искренним сочувствием и даже – с болью. Я поверила ей, хотя наша первая встреча за завтраком в Белом доме не обещала никакого взаимопонимания. Может быть, теперь она вспомнила свои слова, обидные для меня. Что-то ей не понравилось тогда в моем поведении, и она, будучи человеком, опытным в публичных дискуссиях, решила нанести легкий удар копьем по доспехам – так ей представлялось – странной «севастопольской амазонки». Но получила ответ, резкий и точный. Возможно, после этого Элеонора начала думать о том, что в русских людях есть какая-то тайна, англосаксам неведомая. Она захотела эту тайну разгадать.

Когда Франклин Делано Рузвельт, удивленный нашим отсутствием в столовой при приближении обеда, приехал на своем кресле-каталке на половину дома, занимаемую женой, то он застал нас в спальне. Мы сидели на широкой кровати, занятые шитьем. Работа над переделкой пижамы спорилась и приближалась к концу. Яркие куски ткани лежали вокруг нас, а также – ножницы, мотки ниток, иголки, воткнутые в изрезанный атлас. Мы оживленно обсуждали современную моду: лучший покрой платьев для каждой из нас, самые красивые цвета, отделку и подходящую к ним бижутерию. Куртку я уже надела на себя, однако, увидев президента США, от неожиданности вскочила на ноги и, придерживая полотенце на бедрах, выпалила:

– Прошу прощения, господин Рузвельт!

Он расхохотался. Картина, по его мнению, была весьма забавная. Двум женщинам, которые имеют большую разницу в возрасте, воспитании, образовании, социальном положении, да еще при наличии «языкового барьера», ничто не мешает увлеченно болтать о предметах, совершенно незначительных. Обнаружив полное сходство взглядов на разные явления жизни, они с восторгом смотрят друг на друга и наслаждаются пустопорожней беседой ни о чем. Она не дает им новой информации, не предполагает серьезных выводов и умозаключений, но тем не менее длится уже второй час…

Вечером на Гудзоне поднялся сильный ветер, небо заволокло тучами, пошел дождь, скоро превратившийся в ливень. В столовой разожгли камин, и это было кстати потому, что в просторной комнате, где подавали ужин, стекла в окнах дрожали от порывов шторма. Осенняя непогода, казалось, через стены проникала в большой каменный дом и наполняла его сыростью, поднимавшейся от реки.

К ужину в «Гайд-парк» приехал знакомый нам советник президента Гарри Ллойд Гопкинс. Он привез какие-то бумаги из Вашингтона и составил приятную компанию за столом. Правда, Гопкинс не употреблял спиртного, соленой, острой и жареной пищи из-за прошлогодней операции на желудке по поводу раковой опухоли. Но это обстоятельство нисколько не влияло на его нрав, и он веселил собеседников остроумными комментариями к последним событиям. Как я заметила, его приезду особенно обрадовалась Элеонора. Она предупредила советника, что хочет обсудить с ним одну проблему.

Семь дней в поместье Рузвельтов пролетели быстро.

Мы вернулись в Вашингтон и снова посетили нашего посла Максима Максимовича Литвинова. Он передал нам решение, принятое в Москве относительно дальнейшей работы студенческой делегации. К своему большому удивлению, мы узнали, что делегацию разделят на две части. Красавченко и Пчелинцев отправятся в поездку по городам Северо-Востока США: Кливленд, Буффало, Олбани, Питтсбург, Ричмонд и другие – для встреч со студентами в колледжах и университетах. Мне предстоит ехать на Запад и Средний Запад: Чикаго, Миннеаполис, Дэнвер, Сиэтл, Сан-Франциско, Фрасно, Лос-Анджелес. Мы с ребятами дружески простились 24 сентября. Но я не знала, что в поездке меня часто будет сопровождать госпожа Рузвельт. Присутствие первой леди определяло и уровень встреч с американцами: приемы у губернаторов разных штатов, в мэриях, бизнес-ланчи, ужины для деловых кругов, пресс-конференции для местных газет и радиостанций…

Президентский лимузин с бронированными стеклами, набирая скорость, мчался по пустынному шоссе. Впереди него двигалась первая машина с охраной, сразу за ним – вторая. Дома и улицы Дирборна, пригорода Детройта, старейшего города на Среднем Западе Америки, убегали вдаль. Только что закончился наш визит в штаб-квартиру «Ford Motor Company», известной на весь мир, крупнейшей в США.

Начался он с посещения авиационного завода, где делали двухмоторные бомбардировщики, прозванные американцами «Tin Goos» – «Жестяной Гусь». Нам показали весь процесс создания самолета, от сварки каркаса из металлических трубок и штамповки крыльев из дюраля на огромном механическом прессе до главного конвейера, где боевая машина обретала свой грозный вид. Пояснения давал господин Лоуренс, директор предприятия.

В здании заводоуправления гостей встречал сам «автомобильный король», члены его семьи и люди из высшего менеджмента компании. Генри Форд, бодрый, худощавый старичок, поспешил мне навстречу, вручил золотой значок «Форд Мотор Компани» и попросил разрешения сфотографироваться, став рядом со мной и с Элеонорой Рузвельт, которая тоже участвовала в этом путешествии. Репортеры тотчас бросились вперед, защелкали фотокамерами с яркими вспышками, стали задавать вопросы про завод, бомбардировщики, американскую военную мощь.

Однако на ланч представителей прессы не пригласили. Скромное угощение с бутербродами, пирожными «донатс» и кока-колой предназначались для узкого круга. Основатель и владелец компании сказал короткую патриотическую речь, затем выступил мэр Дирборна, затем предоставили слово мне. Прием длился ровно тридцать минут. Ничего не поделаешь, в империи Генри Форда, как нигде в другом месте, «время – деньги».

Но очень сильно меня удивило поведение рабочих.

В каком-то складском помещении их собрали, наверное, человек триста, не больше. Это были мрачные, неулыбчивые, чем-то озабоченные мужчины в фирменных светло-синих комбинезонах. Они попросили меня говорить кратко и обойтись без коммунистических лозунгов и призывов. Я и обошлась: передала пролетариям Америки привет от трудящихся Советского Союза, которые ждут помощи в своей борьбе с германским фашизмом. В ответ не раздалось ни привычных мне аплодисментов, ни вопросов, ни добрых пожеланий. Провожая меня, они молча поднялись со своих мест…

– Враг трудового народа! – саркастически произнесла я, мрачно глядя в боковое стекло автомобиля на деревья вдоль обочины, тронутые осенним увяданием и теряющие листву.

– Вы не правы, моя дорогая, – ответила Элеонора, усмехнувшись.

– А как он поступает с рабочими? Они у него – хуже бессловесного скота, затравленного сторожевыми собаками. Почему они молчали?

– Это – рабочая аристократия. Форд хорошо платит. Им есть что терять. Да, он следит за ними: ходите в церковь, не пейте виски, не играйте в азартные игры, обеспечивайте семью, не вступайте в профсоюзы, не участвуйте в забастовках… Они побоялись разговаривать с вами. Вы же – из коммунистической России.

– Ладно! – я стукнула кулаком по колену. – В следующий раз придумаю, что сказать американцам!..

Водитель и охранник, сидевший рядом с ним, отделенные от пассажиров стеклянной перегородкой, не могли слышать нашу беседу. Ровное гудение мотора ей не мешало. Машина шла с постоянной скоростью, определенной для президентских кортежей на междугородних трассах. Из Детройта мы ехали в Чикаго, расстояние до которого составляло чуть более 450 километров, и преодолеть его требовалось за пять с половиной часов.

Равнинные пространства штата Мичиган расстилались по обеим сторонам дороги. Видимо, Элеонора специально выбрала этот маршрут, чтобы показать мне Средний Запад своей родной страны с его небольшими и уютными городами Анн-Харбор, Албион, Каламазу, Бентон-Харбор. Затем шоссе сворачивало ближе к берегу огромного, похожего на море, озера Мичиган. Здесь пейзаж менялся. Холмы и небольшие перелески иногда закрывали зеркало воды. Множество маленьких островков виднелось у побережья. Чем дальше на юг, тем чаще появлялись довольно высокие и красивые песчаные дюны.

Первая леди давала пояснения, подробные, остроумные, увлекательные. Она любила и прекрасно знала Соединенные Штаты, изъездила страну вдоль и поперек, помогая мужу в его избирательных кампаниях, выполняя отдельные поручения президента. Она хотела, чтобы я лучше узнала Америку. Конечно, сердце младшего лейтенанта целиком и полностью принадлежит великой России, шутила она, но увидеть иные края, понять жизнь других народов – полезно для любого человека.

Госпожа Рузвельт старалась говорить по-английски медленно и просто, используя только грамматические времена «Indefinite». Однако речь, даже составленная из коротких предложений, при отсутствии у меня навыка общения на чужом языке, требовала напряженного внимания и за пять часов поездки порядком утомила. Кроме того, я не привыкла путешествовать в автомобиле, пусть и таком комфортабельном, как президентский «кадиллак».

В общем, прелестные пригороды Чикаго Сисеро и Ок-Парк я не увидела потому, что… заснула, положив голову на плечо первой леди. Смущение мое при внезапной остановке, меня разбудившей, было огромно. Элеонора улыбнулась как ни в чем не бывало:

– Please, wake up, my darling. We are in Chicago…[29]

Для проведения митинга власти Чикаго выбрали старинный, оформленный во французском стиле «Grant-Park», расположенный на берегу озера Мичиган. Он имел обширную благоустроенную территорию с газонами, клумбами, велосипедными дорожками, фонтаном, именуемым «Букингемским», памятником Аврааму Линкольну, а также – с концертной эстрадой. Эту эстраду украсили государственными флагами стран-участниц Антигитлеровской коалиции: США, Великобритании, СССР и Китая, – портретами их лидеров: Рузвельта, Черчиля, Сталина и Чан-кайши. Сообщение о митинге и призыв прийти на него поместила на своих страницах городская газета «Chicago Tribune».

Среди почетных гостей митинга числились Элеонора Рузвельт, Фред Майерс, директор благотворительной общественной организации «Russian War Rellief», созданной в июле 1941 года коммунистами США и сочувствующими им либералами, в основном из творческой интеллигенции (например, актер Чарльз Спенсер Чаплин, кинорежиссер Джорж Орсон Уэллс, художник Рокуэлл Кент). Должен был присутствовать на митинге и представитель армии США, полковник Стивен Дуглас, приехавший с военной базы «Форт Нокс», расположенной в соседнем с Иллинойсом штате Кентукки. Мне выпала честь представлять здесь Красную армию.

Как обычно, митинг открыл мэр города. Коротко рассказав об Антигитлеровской коалиции и участии в ней США, он предоставил слово мне. Я шагнула вперед, к микрофону. Перед сценой собралась изрядная толпа. Я отчетливо видела лица людей в первых ее рядах: в основном мужчин лет 30–40. Они довольно приветливо меня рассматривали и улыбались. Я начала с нескольких фраз о войне, что бушует сейчас в далекой от них России, потом сделала паузу и резко возвысила голос:

– Джентльмены! Мне двадцать пять лет. На фронте я уже успела уничтожить триста девять фашистских солдат и офицеров. Не кажется ли вам, джентльмены, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной?..

Оглянувшись на меня с изумлением, переводчик перевел фразы, стараясь сохранить мою интонацию. Толпа молчала несколько секунд. Потом на старинный парк обрушилась настоящая буря. Люди вопили, что-то скандировали, свистели, топали ногами, аплодировали. К эстраде бросились журналисты. Расталкивая репортеров, туда же устремились те, кто хотел сделать взнос в фонд помощи СССР, о чем и просил мэр Чикаго, открывая митинг, и для чего перед эстрадой установили специальные ящики от «Russian War Relief». Но находились энтузиасты, желающие вручить свой дар немедленно и непременно мне. Рослые охранники быстро выстроились в ряд перед эстрадой и не давали им нарушать порядок.

Я по-прежнему стояла у микрофона, переплетя пальцы опущенных вниз рук. Взрыв эмоций у публики показался мне слишком сильным, на подобное я не рассчитывала, когда в уме составляла эту речь. Просто после неудачи на заводе Форда хотелось придумать такое, чтоб сразу достучаться до них, до благополучных, спокойных и чрезмерно расчетливых жителей материка, когда-то открытого Колумбом.

Как мне потом рассказали, отчет о митинге в Чикаго и мое выступление на нем опубликовали на первых полосах многие американские газеты. По всему миру его разнесло агентство «Рейтер», сопроводив положительными комментариями. Они писали, что я образно и точно выразила суть позиции, занимаемой сейчас англо-американцами при кровавой борьбе России с германскими захватчиками.

На вечернем приеме, устроенном мэром Чикаго, мне торжественно вручили красиво отпечатанный диплом и золотой значок «Особо заслуженный человек США»[30], учрежденный в этом городе. В зале находилась избранная публика: дамы в открытых вечерних платьях и господа в смокингах. Наверное, моя гимнастерка защитного цвета, украшенная лишь орденом Ленина, медалью «За боевые заслуги», значками «Гвардия» и «Снайпер», которые блистали белой и красной эмалью, смотрелась здесь вызывающе скромно. Но таково было желание организаторов, и я выполнила его. Многие люди обращались ко мне с речами о советско-американском сотрудничестве в войне, необходимости открытия второго фронта в Европе. Хорошо бы подтвердить слова делами, думалось мне. Много говорилось и разных приятных слов в мой адрес. Я знала, как отвечать: с улыбкой, спокойно, невозмутимо, но без заносчивости.

Однако сохранить невозмутимость до конца оказалось трудно.

Уильям Патрик Джонсон появился, можно сказать, внезапно, на исходе сего пафосного мероприятия. Я не сразу отличила его среди прочих господ: тот же смокинг, белая рубашка, галстук-«бабочка», темные волосы на косой пробор, стандартное американское выражение лица: «у меня все хорошо, я счастлив» – и светская улыбка.

– Как вы сюда попали? – только и могла я сказать в ответ на его витиеватую приветственную фразу.

– О, совсем просто, госпожа Павличенко, – с грустью ответил он. – Я ехал за вами на автомобиле от Детройта. К сожалению, в штаб-квартиру Генри Форда меня не пустили. Очень строгая у него служба безопасности.

– А здесь не строгая?

– Здесь – другое дело. В пригороде Ист-Чикаго расположен металлургический завод. Примерно тридцать процентов его акций принадлежит мне. Было нетрудно поговорить с управляющим, и вот…

– Послушайте, Уильям, – я перебила этого странного человека, который, судя по всему, преследовал меня совершенно сознательно. – У вас так много свободного времени?

– Времени у меня нет, – Джонсон вздохнул. – Понимаете, я – вдовец. Моя жена, молодая красивая женщина, умерла полтора года назад от опухоли головного мозга. Я прочитал в газете, что ваш муж тоже погиб в бою под Севастополем.

– Да, он погиб.

– Потому я хочу сделать вам предложение руки и сердца.

– Вы сошли с ума! – я ответила ему резко, хотя старалась сохранить на лице прежнее приветливое выражение.

– Госпожа Павличенко, я полюбил вас сразу, как только увидел на митинге в Центральном парке Нью-Йорка. Вы – необычная женщина, и устоять перед вами невозможно. Сердце подсказывает мне, что вы – моя единственная избранница…

– Здесь не место для подобных разговоров.

– Конечно, не место, – обрадовался владелец металлургической компании. – Скажите, где мы теперь можем встретиться?

Прием подходил к концу, и гости начали покидать зал. Они раскланивались, говорили друг другу какие-то вежливые слова, и мало кто обращал внимание на мою беседу с Уильямом Патриком Джонсоном. Лишь Элеонора не спускала с меня глаз. Она сразу догадалась, что мне нужна помощь. Возвышаясь над толпой, первая леди решительно зашагала к нам. Появлению супруги президента миллионер не обрадовался. Он тотчас отступил на шаг, поклонился и ушел, не оглядываясь.

Несколько взволнованная, я объяснила госпоже Рузвельт суть дела. Она обещала навести справки о Джонсоне. Кроме того, она поспешила познакомить меня с полковником Стивеном Дугласом с военной базы «Форт Нокс» и председателем Чикагской ассоциации метких стрелков господином Мак-Кормиком. Они приглашали меня на встречу с членами ассоциации в их стрелковом клубе завтра. Я дала согласие.

За время пребывания нашей комсомольско-молодежной делегации в Соединенных Штатах некоторые местные журналисты не один раз пытались проверить свою гипотезу о том, будто бы коварные большевики прислали сюда не снайперов, а специально подготовленных пропагандистов-агитаторов, на фронте не бывавших. С этой целью они навязывали делегатам посещение воинских частей и офицерских клубов, где имелось ручное огнестрельное оружие, с последующим выходом в тир и стрельбой по мишеням. Потому я нисколько не удивилась, увидев на встрече в Чикагской стрелковой ассоциации шустрого молодого человека с блокнотом и двух солидных господ с фотокамерами.

С другой стороны, мне самой было интересно посмотреть на американское снайперское оружие. Таковую возможность мне предоставили. Сначала я взяла в руки самозарядную винтовку «Гаранд М1», потом – магазинную «Спрингфилд М1903». Обе они имели оптический прицел «Вивер».

Привычно я провела пальцами по затвору, стволу с мушкой, осмотрела спусковое устройство, крепление патронного магазина. «Гаранд» сильно напоминала нашу «СВТ-40», где автоматика работает за счет отвода пороховых газов в специальную камеру при выстреле. «Спрингфилд» поворотным продольно-скользящим затвором походила на «трехлинейку» Мосина. Кроме того, неавтоматический предохранитель придавал ей сходство с немецким армейским карабином «Маузер Zf.Kar.98k», который я тоже хорошо знала.

Американцы пристально наблюдали за моими действиями.

Кажется, версия о красотке, впервые увидевшей винтовку, отпала сразу, и они заулыбались. С помощью переводчика я объяснила союзникам, чем их оружие похоже на советские образцы и чем отличается от них. В сущности, мне пришлось прочитать короткую лекцию так, будто бы они являлись новыми солдатами в моем взводе, прибывшими с Большой земли в Севастополь. Члены стрелковой ассоциации слушали меня очень внимательно, а вот репортер с блокнотом быстро утратил к встрече интерес, поскольку никаких разоблачений и сенсаций тут не случилось.

Затем из оружейной комнаты мы отправились в тир.

Не скрою, волнение у меня было. Я не держала в руках снайперскую винтовку уже полтора месяца, настоящий же профессионал должен тренироваться хотя бы два раза в неделю. Не слишком я доверяла и качеству американских изделий. Но они оказались вполне добротными, тир – отлично оборудованным. Стрельба по мишеням, как обычно, доставила мне удовольствие, да и почти все пули угодили в «десятку».

Из тира стрелки дружной и веселой гурьбой перешли в зал, где для них сервировали небольшое угощение. На столах присутствовали крепкие спиртные напитки в виде джина, виски и бренди. Все-таки ассоциация объединяла по большей части бывших солдат и офицеров армии США, многие из которых участвовали в Первой мировой войне и служили именно снайперами. Но пили они немного. Одна порция равнялась сорока граммам. Я согласилась выпить с ними дважды: за боевое сотрудничество и за открытие второго фронта. После этого общение стало более открытым и непосредственным. Ветераны охотно делились воспоминаниями, и я услышала интересные рассказы об их оружии, методах маскировки, дуэлях с противником и проч.

При завершении визита меня ожидал приятный сюрприз. Председатель Чикагской ассоциации господин Мак-Кормик под громкие аплодисменты вручил мне подарок – пистолет «Кольт М1911» в ящичке из красного дерева, где находились разные принадлежности к нему и два магазина с патронами. На крышке имелась серебряная пластинка с памятной надписью. Не удержавшись, я сразу взяла оружие в руки. Мощный пистолет калибра 11,43 мм мне очень понравился. Изобретателем сего изделия выступал тот же знаменитый на весь мир гениальный инженер-оружейник Джон Мозес Браунинг. Фирма «Кольт» просто заключила с ним договор. В 1912 году пистолет приняли на вооружение армии в США. Россия, как и ряд других европейских стран, покупала его. Но я никогда не видела «кольты» у наших военнослужащих.

Вернувшись в гостиницу, я разобрала подарок на составные части, чтобы лучше ознакомиться с его устройством. От этого дела меня отвлекла Элеонора. Пистолет пришлось снова собрать и уложить в ящик. Первая леди тем временем заказала обед в номер потому, как посещение ресторанов после моего выступления в здешнем «Grant-Park» обычно превращалось в марафон по раздаче автографов, что меня здорово раздражало.

Обед подали, мы с госпожой Рузвельт сели за стол. Она взглянула на меня с улыбкой:

– Моя дорогая, есть хорошие новости для вас.

– Какие же?

– Уильям Патрик Джонсон действительно владеет металлургической компанией. Он действительно овдовел полтора года назад. Тяжелая болезнь внезапно свела в могилу его очаровательную молодую супругу.

– Что тут хорошего для меня? – спросила я.

– Его предложение руки и сердца можно рассмотреть.

– Вы серьезно говорите об этом, Элеонора?

– Почему нет, моя дорогая? – первая леди придвинула к себе тарелку с салатом. – Вы выйдете замуж за состоятельного джентльмена, который безумно в вас влюблен и обеспечит вам благополучную жизнь до конца дней. Вы останетесь в нашей стране, мы с вами будем встречаться. Я ценю такой невероятный шанс, предоставленный нам переменчивой судьбой.

– Господин Джонсон мне не нравится.

– Боже праведный! – воскликнула супруга президента. – Вы видели его только три раза. Вы могли ошибиться. Он – очень милый, приятный, воспитанный человек…

– Нет, я не ошибаюсь! – я встала из-за стола, взяла свежий номер городской газеты «Chicago Tribune» и подала его Элеоноре. – Вот, пожалуйста! «Госпожа Павличенко в восторге от американской кухни! Сегодня за завтраком она съела пять блюд…» Наглая ложь! Откуда они это взяли? Опрашивали официантов? Изучили чек в ресторане?.. Почему их занимают такие глупости?.. В вашей стране я чувствую себя героем анекдотов, предметом досужего любопытства, кем-то вроде циркового персонажа. Например, женщиной с бородой… Но я – офицер Красной армии. Я сражалась и буду сражаться за свободу и независимость моей Родины…

Начало речи, конечно, получилось у меня слишком эмоциональным, даже гневным. В поиске нужных слов я переходила с английского на русский, опомнившись, снова возвращалась к английскому. Я думала, госпожа Рузвельт обидится. Но она, отложив в сторону вилку и нож, наблюдала за мной с ласковой улыбкой. Так, наверное, взрослые воспринимают шалости хулиганистых подростков, которых они тем не менее любят. Элеонора не перебивала меня, только кивала в знак согласия головой. Я закончила сообщением о том, что нахожусь здесь исключительно по приказу товарища Сталина. Лишь в его власти продлить пребывание в США младшего лейтенанта Павличенко или же вернуть на фронт, в боевую часть, ведущую борьбу с немецко-фашистскими оккупантами.

– Everything is OK, my darling, – мудрая Элеонора наконец-то сумела вставить фразу в мою сумбурную речь. – Please, in the meanwhile forget about Mister Jonson. Tomorrow we will fly to Los Angeles…[31]

Лос-Анджелес, или «Город Ангелов», в штате Калифорния, как все южные города, был многонаселенным, шумным, разноликим. Он лежал на побережье Тихого океана, в долине, с одной стороны прикрытой горами. Осень, уже вступившая в свои права на Среднем Западе США, здесь почти не чувствовалась. С утра солнце заливало ярким светом его улицы, в полдень на них становилось нестерпимо жарко. Вечером прохлада опускалась на кварталы небоскребов и маленьких домиков на окраинах, и все обитатели «Города Ангелов» одинаково наслаждались дивным видом заходящего солнца над бескрайним океаном.

Среди множества обязательных встреч и выступлений я не выделила бы ни одной, по-настоящему запоминающейся и интересной, если б не поездка в Беверли-Хиллз, пригород Лос-Анджелеса. Там находились особняки успешных голливудских деятелей: актеров, режиссеров, операторов, продюсеров. Сотрудники советского консульства, ни о чем не предупредив, привезли к прямо дому Чарли Спенсера Чаплина, и так произошло мое знакомство с этим гениальным человеком, гуманистом и большим другом Советского Союза.

Чаплин сам открыл двери и увлек меня в гостиную, где собрались его друзья и коллеги. Я узнала актера Дугласа Фербенкса, сыгравшего главного героя в моем любимом фильме «Знак Зорро», и немного постаревшую, но все еще привлекательную актрису Мэри Пикфорд. Остальные гости, видимо, не менее знаменитые, рассматривали меня с тем же бесцеремонным любопытством, что свойственно простым смертным.

Предложив мне сесть на диван, Чаплин проделал цирковой трюк: встал на руки и на руках прошелся к корзине с бутылками вина и также вернулся, держа бутылку шампанского в… зубах. Бутылку откупорили, наполнили бокалы, и великий артист, опустившись на пол у моих ног, произнес тост за скорейшее открытие второго фронта в Европе.

Затем артистическая компания переместилась из гостиной в небольшой кинозал. Чаплин показал всем свой новый фильм «Диктатор», где он забавно пародировал Гитлера. За просмотром следовал ужин. Посадив меня рядом, великий артист и режиссер стал расспрашивать о впечатлении от фильма. Я сказала, что фильм мне понравился, но все-таки фашизм пока скорее страшен, чем смешон. Просто люди в Европе и Америке еще не знают обо всех зверских преступлениях, совершенных нацистами.

Чарли Чаплин играл большую роль в деятельности благотворительного общества «Russian War Relief» («Поддержка русской войны»), помогая собирать значительные суммы для населения нашей страны, для обеспечения Красной армии снаряжением и вооружением. Разговор с ним был содержательным. Он находился в курсе событий на советско-германском фронте и просил меня более подробно рассказать ему об обороне Одессы и Севастополя, а также – о снайперской службе. Однако закончилась встреча с ним для меня весьма неожиданно. Встав на одно колено, Чаплин сказал, что готов поцеловать каждый пальчик на моей руке за тех триста девять фрицев, что остались лежать в русской земле. К моему сильнейшему смущению, он немедленно осуществил свое намерение. Естественно, корреспонденты страшно обрадовались и защелкали фотокамерами. В американских газетах появился снимок с комментариями: Чарли Чаплин – на коленях перед русской женщиной-офицером и целует ей руку.

Наступило 19 октября 1942 года.

Члены студенческой делегации снова собрались в стенах посольства СССР в Вашингтоне. Литвинов выслушал наш отчет о поездке по стране. Он шутил, улыбался, говорил комплименты. По его словам, нам удалось почти невозможное. Общественное мнение в США постепенно склонилось в сторону Советского Союза. Дикие выдумки «свободной прессы» о советских людях и жизни в СССР разрушились под воздействием встреч с бравыми, веселыми ребятами, и особенно – с симпатичной девушкой, одетой в простую гимнастерку.

Мы сидели перед послом и в молчании слушали его пространную речь. Мы ждали главного сообщения: когда и каким способом нас отправят обратно в Москву. Но Литвинов обходил данную тему, хотя, конечно, понимал, что жизнь напоказ надоела делегатам Всемирной студенческой ассамблеи до чертиков. Сыты мы по горло американским гостеприимством, американской кухней, абсолютно не совпадающей с традиционным питанием в России, бесконечными и назойливыми американскими расспросами о вещах, понятных любому подростку в нашей стране.

Наконец, Максим Максимович объявил нам последнюю директиву, полученную им из Кремля: поездку продолжать, посетить Канаду, затем лететь в Великобританию. Миссия в Вашингтоне плавно переходила в миссию в Лондоне. Будучи в самом мрачном расположении духа, мы встали и направились к двери. Однако у посла был какой-то конфиденциальный вопрос ко мне, он просил задержаться в его кабинете.

– Путешествие с Элеонорой Рузвельт прошло хорошо? – спросил Литвинов.

– Да, очень хорошо.

– А что вы скажете об Уильяме Патрике Джонсоне?

– Откуда вы про него знаете? – я не могла скрыть своего изумления.

– Почитайте, – посол взял со своего стола и протянул мне лист плотной бумаги.

Бесспорно, заявление господина Джонсона, направленное в посольство Советского Союза в США, выглядело солидно. Написанное на гербовой бумаге, заверенное нотариусом и зарегистрированное в его конторе под трехзначным номером, оно гласило, что владелец металлургической компании «Джонсон и сыновья», пятимиллионного счета в «Bank of America» и других активов, заключающихся в движимом и недвижимом имуществе в штатах Иллинойс и Нью-Йорк, вдовец Уильям Патрик Джонсон просит правительство Советского Союза дать разрешение на его брак с гражданкой СССР младшим лейтенантом Красной армии Людмилой Михайловной Павличенко и оформить этот брак согласно всем законоположениям, действующим в СССР в настоящее время.

Не думаю, что Уильям Патрик Джонсон понимал, какие последствия для меня может иметь присланное им в посольство заявление. Также полагаю, что кто-то (вполне вероятно, и сама Элеонора Рузвельт) дал ему такой совет: обратиться прямо к правительству Советского Союза. Все это свидетельствует лишь о наивности американцев, их безграничной самоуверенности и нелепых представлениях о том мире, который лежит за пределами их континента.

Я положила заявление и приложенный к нему перевод на русский язык на стол посла и спокойно произнесла:

– Ну, он же сумасшедший.

– Вы уверены? – строго задал вопрос Литвинов.

– Конечно.

– Тогда пишите ответ.

– Какой? Кому? – удивилась я.

– Письмо господина Джонсона пришло по почте и зарегистрировано канцелярией посольства. Мы должны не только отчитаться о нем перед Наркоматом иностранных дел, но и дать официальный ответ просителю, опять-таки на бланке посольства, затем отправить его по указанному на конверте адресу. Составьте ваше письмо по-русски, наш переводчик его переведет.

– Так сразу и не придумаешь. Очень неожиданно все это.

– Самое простое, – Литвинов смотрел на меня с большим сочувствием, – сказать о женихе. Мол, в России вас ждет любимый человек…

Между тем отъезд советской делегации в Великобританию все откладывался. Англичане, большие любители бюрократической казуистики, то определяли ее статус: дипломатическая? военная? общественная? – то договаривались о самолете: пассажирский лайнер или бомбардировщик? – то ждали подходящей погоды, которая к концу октября становилась переменчивой.

Госпожа Рузвельт была в курсе этих приготовлений.

Когда дату согласовали – 1 ноября 1942 года, она пригласила нас на прощальный ужин в Белый дом. Там первая леди каждому вручила подарки. Прежде всего, свою большую фотографию в черном вечернем платье на фоне портрета президента и с дарственной надписью в верхнем правом углу. Кроме фотографии, мы получили красочные альбомы с видами Вашингтона и Нью-Йорка, книги, разного вида и размера коробки с сувенирами. Мне досталось на одну коробку больше. Элеонора, улыбнувшись, сказала, что это американские джентльмены, очарованные моей внешностью, решили преподнести мне кое-какую бижутерию. Открывать коробки прямо за столом, сервированным к ужину, никому в голову не пришло. Прислуга сложила их в бумажные пакеты и отнесла в машину.

Лишь очутившись в своей комнате, я взялась рассматривать подарки, из любопытства первой открыла коробку, оклеенную цветной тканью. Там лежали бриллиантовые, оправленные в золото, совершенно роскошные изделия: колье, два браслета, брошь и перстень. К ним прилагался чек из ювелирного магазина на восемь тысяч долларов, ибо при таможенном осмотре возможны всякие вопросы. Под колье я нашла небольшую фотографию Уильяма Патрика. На ее обороте он написал: «My darling, we will meet! To Luidmila with great love from W.P. Jonson»[32].

Но больше я не видела господина Джонсона. Его замечательный подарок я привезла в Москву и спрятала подальше. В нашей столице, в других городах мира мне потом доводилось бывать на торжественных приемах, носить красивые вечерние платья, к которым вполне бы подошли эти бриллиантовые украшения. Однако я никогда их не надевала, никому не показывала. Они оставались в моем доме как память о поездке в США, об американском джентльмене, взрастившем в своем сердце странное, необъяснимое чувство.

Совсем иначе сложились наши отношения с Элеонорой Рузвельт.

В Англии, в ноябре 1942 года мы увиделись снова. Она прилетала на Первый Всемирный конгресс молодежи, где наша студенческая делегация тоже присутствовала. Немного времени прошло после победы над фашистской Германией, как с легкой руки убежденного и злобного врага Советской России премьер-министра Соединенного Королевства Уинстона Леонарда Спенсера-Черчилля началась «холодная война». Ни президент США Франклин Делано Рузвельт, который умер в апреле 1945 года, ни его супруга к этому были непричастны. Элеонора лишилась своего прежнего, весьма значительного влияния на политику, но, будучи человеком демократических убеждений, продолжала широкую общественную и благотворительную деятельность.

Мы переписывались, сообщали друг другу семейные новости, обменивались впечатлениями об интересных литературных новинках, договаривались о поездках на международные конгрессы, посвященные борьбе за мир. По моему приглашению госпожа Рузвельт посещала нашу страну дважды: в 1957 и в 1958 годах. Мы много времени провели в Москве, вместе ездили в Ленинград, где побывали на театральных спектаклях, посетили Эрмитаж и Русский музей, Петергоф, Гатчину, Царское Село. Элеонора принялась хлопотать о том, чтобы состоялся мой ответный визит в США. Однако Госдепартамент (видимо, вспомнив мои пылкие речи на митингах в 1942 году) не дал на то разрешения.

Вот одно из писем госпожи Рузвельт:

«November 4, 1957.

My dear Luidmila,

I was very glad to get your letter and I want to thank you warmly for the photographs.

You were good of sending me the photographs and I am happy to have them as a souvenir of our most pleasant reunion in Moscow.

Since my return I have spoken often of your warm welcome and the kindness you showed me. Trude and Joe Lash were delighted to hear we had met and they join me in sending you many warm messages.

I hope you will be able to visit us here soon again.

With deep appreciation and my good wishes,

Very cordially yours, Eleanor Roosvelt».

«Ноябрь, 4, 1957.

Моя дорогая Людмила,

я была очень рада получить ваше письмо, и я хочу тепло поблагодарить вас за фотографии.

Вы были очень добры, послав мне фотографии, и я счастлива иметь их как память о нашей очень приятной дружеской встрече в Москве.

С тех пор, как я вернулась, я часто говорю о вашем теплом гостеприимстве и доброте, которые вы оказали мне. Труда и Джой Лаш[33] с удовольствием услышали, что мы встречались, и они присоединяются ко мне, посылая вам много теплых пожеланий.

Я надеюсь, вы сможете скоро посетить нас снова.

С глубокой признательностью и моими добрыми пожеланиями,

Сердечно ваша, Элеонора Рузвельт»[34].