Фрэнк Синатра. «Я делал все по-своему» Тараборрелли Рэнди

– Здравствуй, папа! – сказал Фрэнк и устремился прямо к Марти. Толпа перед ним расступалась. – Что думаешь о моем выступлении? – спросил Фрэнк с осторожной улыбкой.

– Ни слова не слышал, – признался Марти. – А сам-то ты слышишь, что поешь?

Фрэнк рассмеялся.

– Ну что, я по-прежнему раздолбай? Или как?

Марти прослезился и ответил:

– Нет, мой мальчик – не раздолбай. – И обнял Фрэнка. – Мой мальчик – звезда.

«А куда деваться?»

Буйный нрав, упрямство и склонность к необдуманным поступкам всю жизнь мешали близким Синатры и ему самому.

– Несносный человек, – говорил о нем Джордж Эванс. – Всегда ему надо доказать, что ты не прав. Но это бы еще ничего. Плохо, что он непременно вынудит тебя с этим его доказательством согласиться.

Фрэнк всю жизнь страдал от бессонницы, а боролся с ней посредством чтения. Он был очень эрудированным человеком, ведь долгие часы, с вечера до зари, проводил за книгами. Фрэнк буквально поглощал книги, не отдавая предпочтения какому-то одному жанру, но его особый интерес вызывала тема расовой толерантности. Среди его любимых произведений – «Американская дилемма: негритянский вопрос и современная демократия» Гуннара Мюрдаля, «История фанатизма в Соединенных Штатах» Густава Майерса, а также роман «Дорога свободы» Говарда Фаста. Синатре требовалось «учитать» себя, иначе он не мог забыться сном. А когда всё-таки засыпал, сон был неглубок и недостаточен. Из-за этого по утрам Фрэнк чувствовал себя усталым, проявлял раздражительность и к обеду, как правило, успевал разругаться со всеми, кто попадался ему под руку. Таковы уж последствия бессонницы. Эванс, впрочем, каким-то образом приноровился почти ко всем неприятным чертам характера Фрэнка. Просто списал их на артистический темперамент и итальянское упрямство. Единственное, чего Эванс не терпел, из-за чего постоянно ссорился с Фрэнком, – это склонность последнего к блуду.

– Помню одну такую стычку, – рассказывает Тед Хечтмен, приятель и деловой партнер Джорджа Эванса с тех времен, когда Эванс открыл офис на Западном побережье. – Стычка имела место на Бродвее, в кабинете у Джорджа. Джордж прямо заявил Фрэнку: прекрати блудить. Фрэнк взъярился: «Не твоя забота. Не суй свой нос в чужой вопрос». Джордж принялся его убеждать: «Карьера страдает. А если слухи дойдут до Нэнси – думаешь, тогда твоя популярность у девчонок останется прежней? Не останется, не надейся. Вылетишь из шоу-бизнеса как миленький». И знаете, чем Фрэнк парировал? «Я тебе, Джордж, за то деньги и плачу, чтобы слухи не просачивались. А если просочатся, это ты у меня, как миленький, с работы вылетишь. Поэтому, чем пугать меня, лучше подумай, как защититься от журналюг». Эванс рассердился. «Я не могу гарантировать, что пресса ничего не узнает. От тебя всего-то и требуется, Фрэнк, – штаны застегнутыми держать. Неужели так трудно?» Фрэнк вышел из себя. «Слышь, приятель, твоя задача – хранить мои тайны от прессы. А моя задача – не давать себе засохнуть. Потому что, когда я доволен, я хорошо пою, а это значит – деньги, для тебя в том числе. Я даже своей жене не объясняю такие элементарные вещи. Почему я должен объяснять их тебе? Всё, ты мне надоел, убирайся отсюда». «Вообще-то, Фрэнки, это мой кабинет, – напомнил Эванс. – Сам убирайся». Фрэнк пулей вылетел, дверью хлопнул.

Весной 1943 года Нэнси снова забеременела, каковой новостью Эванс не замедлил поделиться на пресс-релизе. Думал, теперь можно жить спокойно. И жил – целую неделю.

Рассказывает Тед Хечтмен:

– Нэнси позвонила Джорджу – это был первый такой звонок, потом они повторялись с завидной регулярностью, – и сказала, что не может найти Фрэнка, а он ей нужен, ведь дочурка подцепила какую-то детскую инфекцию. Джордж принялся сам названивать в разные места и наконец вышел на Фрэнка. Тот оттягивался в каком-то задрипанном отеле в пригороде Джерси. Эванс поехал прямо туда, стал стучать в номер. Ответа не последовало, тогда Эванс вошел – дверь была не заперта. В комнате – никого, зато из ванной слышится возня. Джордж, недолго думая, распахивает дверь ванной, а там Фрэнки со стриптизершей по кличке Длинная Губа. Сто лет проживу – не забуду эту кличку. Джордж просто взбеленился. «Фрэнки! – кричит. – Ты в своем уме? А как же Нэнси? Ты вообще о ней не думаешь, да? Господи, где только ты эту шлюху откопал? Поприличнее баб не было, что ли?» И тут Длинная Губа вдруг как зарыдает! «Фрэнки, ты же мне говорил, что разводишься! Ты же мне жениться обещал! Ты лгал, да? Как ты мог, после всего, что между нами было? Мы же столько друг для друга значим!» Фрэнки тем временем шарил по стене в поисках полотенца, чтобы прикрыться, и кричал: «Заткнись! Чтобы я женился на этакой потаскухе? Закатай-ка лучше свою длинную губу!»

Джордж Эванс был потрясен. Такого инфантилизма он от Синатры не ожидал. А Фрэнк плевать хотел на мнение своего агента. Он просто рассердился, что его в такой момент застали. Потом, когда Эванс попытался пристыдить Фрэнка за Длинную Губу, Фрэнк ему повторил: не лезь не в свое дело. И выплеснул на Эванса полстакана «дюбонне».

– Твоя работа – пиар мне обеспечивать. А Нэнси давно притерпелась. Ее всё устраивает.

Но нет, Нэнси не притерпелась, и ситуация ее отнюдь не устраивала.

– К концу 1942 года Нэнси и Фрэнк вместе ложились исключительно для того, чтобы зачать ребенка, – говорит Пэтти Демарест. – Мне кажется, Нэнси хотела детей потому, что ей необходима была любовь и чувство собственной незаменимости. От Фрэнка этого ждать уже не приходилось. Обида на него становилась всё глубже и горше. Нэнси больше не могла отдаваться мужу, как раньше. Он не просто изменял ей – он изменил ее самоё. Нэнси стала жесткой. Фрэнк заставил ее ненавидеть себя за смирение, за покорность судьбе. Она постепенно озлоблялась. В ней трудно стало узнать прежнюю наивную, добрую девушку.

Фрэнк не годился на роль отца. Он любил дочку, но как-то отстраненно. Мысли о ней всегда вытеснялись другими мыслями, а если желание побыть с ребенком всё же возникало, непременно находились неотложные дела, встречи, на которых он был обязан присутствовать, и так далее. Нэнси начала понимать: если она намерена рожать еще, ей придется смириться с тем, что дети будут видеть отца от случая к случаю. Однажды она сказала:

– А куда деваться?

Действительно, без Фрэнка Нэнси стала бы разведенной матерью, не имеющей перспектив устроиться на приличную работу. С Фрэнком она была супругой ярчайшей из звезд эстрады и не нуждалась в деньгах. Выбор казался очевидным, хотя дался Нэнси очень нелегко.

1943 год

Год начался для Синатры на мажорных нотах. В свои двадцать семь Фрэнк был уже состоявшейся звездой – о том, что карьера его переживает взлет, красноречиво свидетельствовали фото на обложках всех изданий, хоть как-то связанных с шоу-бизнесом.

В январе 1943 года Синатра снова выступает в театре «Парамаунт», на сей раз – с бендом Джонни Лонга. Программа с успехом идет целый месяц. В феврале Фрэнк наряду с Берил Дэвис и Эйлин Бартон становится постоянным гостем радиопрограммы «Твой хит-парад». В том же месяце «Коламбия Пикчерз» выпускает первый фильм с его участием, «Побудка с Беверли» (Reveille with Beverly), в котором Фрэнк сыграл эпизодическую роль, исполнив – без оркестра Томми Дорси! – композицию «Ночь и день». В этом фильме блистала и другая звезда студии «Эм-джи-эм» – чечеточница Энн Миллер.

В первые месяцы 1943 года Фрэнк и Нэнси купили на Лоуренс-авеню в Хасбрак-Хайтс, штат Нью-Джерси, новый дом. В нем было семь комнат, и стоил он двадцать пять тысяч долларов. Поскольку забор к дому не прилагался, многочисленные поклонницы Фрэнка легко могли попасть под самые его окна. Поистине чета Синатра очень быстро привыкла к почти полной публичности.

Джордж Эванс, Хэнк Саникола и другие персонажи из окружения Фрэнка понимали, что на одном только обожании сопливых девчонок его карьера долго не продержится. Команда хотела устроить Синатре ангажемент в клубе «Копакабана», что очень кстати открылся на Шестидесятой улице и уже заключил контракты с такими ориентированными на взрослую аудиторию исполнителями, как Джимми Дуранте и Софи Такер. Управляющий, Джулс Поделл, впрочем, решил не заключать контракт с Синатрой, опасаясь, что он не сможет привлечь достаточное количество взрослых слушателей. В конце марта 1943 года Фрэнк устроился в другой клуб, также ориентированный на взрослых. Назывался этот клуб «Риобамба» и находился на Восточной Пятьдесят седьмой улице. Узнав, что фигурирует на афише как «Бонус к обычному представлению», да еще и клуб, того гляди, закроется, Фрэнк очень рассердился. И всё-таки ангажемент в «Риобамбе» был весомым вкладом в карьеру Фрэнка, к тому же вся команда рассматривала его лишь как стартовую площадку перед прорывом. Сэмми Кан, присутствовавший на первом выступлении, вспоминает:

– Наконец-то зал заполнила солидная публика, искушенная, привыкшая клубиться на Манхэттене до двух-трех часов ночи. А не визгливые безмозглые школьницы!

Эрл Уилсон рассказывает:

– Фрэнк был в смокинге и при обручальном кольце. Завиток волос падал ему на лоб, почти что на правый глаз. С дрожащими губами – как ему это удалось, одному богу ведомо, – он исполнил «Она – удивительная» (She’s Funny That Way) и «Ночь и день» и сорвал бурные аплодисменты. Да, то был восхитительный вечер для всех нас, для всех, кто считал себя, так или иначе, причастным к успеху Фрэнки. Музыкальный критик из «Нью-Йорк пост», Дэнни Ричмен, наклонился ко мне и шепнул: «Он меня за живое тронул».

Теперь, после успеха в «Риобамбе», казалось, что карьере Фрэнка ничто не грозит. Обновленный контракт с «Парамаунт» давал ему две с половиной тысячи долларов в неделю (один только выход с Бенни Гудменом стоил полторы сотни в неделю).

В июне Фрэнк записал на «Коламбия Студиоз» первые композиции с «Исполнителями Бобби Такера». В тот период шла затяжная забастовка музыкантов, и поэтому девять песен были исполнены Фрэнком без инструментального сопровождения, в том числе – «Никогда не знаешь заранее», «Станут болтать, что у нас роман» и, что символично, «Музыка смолкла» (You’ll Never Know, People Will Say We’re in Love и The Music Stopped). Чуть позже «Коламбия» вновь выпустила пластинку «Всё или ничего» (впервые увидевшую свет в 1939 году). Казалось, у этой композиции есть все шансы стать главным хитом Синатры. Он перезаписывал «Всё или ничего» еще трижды – в 1961, 1966 и 1977 годах.

Двенадцатого августа 1943 года Фрэнк и его команда, включая Хэнка Саниколу и аранжировщика Эксела Стордала, прибыла в калифорнийский город Пасадену. Фрэнк собирался исполнить роль самого себя в фильме «Выше и выше» (Higher and Higher). До сих пор, появляясь в фильмах, он только пел, но не играл. Вдобавок у него был контракт на ряд концертов в зале «Голливуд-Боул». Истеричные поклонницы устроили ему на железнодорожном вокзале бурную, переходящую в дебош встречу.

Разрыв контракта с Дорси

Во время пребывания в Лос-Анджелесе Фрэнк окончательно решился разорвать контракт, подписанный им с Томми Дорси, и отказаться от кабальных условий. Тридцать три и три десятых процента от всех его заработков – в карман Томми? Да еще пожизненно? Да еще десять процентов – агенту Томми?

– А не слипнется у них? – съязвил Фрэнк в разговоре с Хэнком Саниколой, который теперь стал его официальным импресарио.

Напомним: по условиям контракта с Дорси Фрэнк должен был отчислять ему проценты от доходов в «Копакабана», «Риобамба», «Парамаунт». Но не отчислял, что весьма злило Дорси.

Бинг Кросби советовал соскочить поскорее, пока доходы Фрэнка не начали исчисляться миллионами. Фрэнк, полностью согласный, принялся активно разрабатывать соответствующую стратегию. В интервью прессе он теперь обязательно упоминал, что Дорси обманным путем вымогает у него деньги. Поклонники мигом организовали кампанию против Дорси – иначе говоря, завалили его гневными письмами. А потом Джордж Эванс подбил поклонников Фрэнка пикетировать открытие театра «Эрл» в Филадельфии, запланированное Дорси.

Вскоре Синатра и Дорси подали обоюдные иски. Дорси сдаваться не желал. Подумаешь, сделка чудовищно несправедливая! Синатра же на нее согласился (будучи в отчаянном положении и остро нуждаясь в работе), и никуда ему теперь от Дорси не деться.

В августе 1943 года адвокаты враждующих сторон разработали соглашение об условиях расторжения контракта. Мэни Сакс – новый друг Фрэнка из «Коламбия Рекордз» – нашел Синатре адвоката по имени Генри Джефф, также представлявшего Американскую федерацию артистов радио. Джефф сумел задействовать свои связи с Федерацией и убедить Дорси, что дальнейшие «вымогательства» могут вылиться «в проблемку» с высокодоходными выступлениями оркестра на «Эн-би-си». Фрэнк тогда был связан с агентством «Роквелла – О’Кифи», но ему хотелось контракта с Музыкальной корпорацией Америки, каковая корпорация им интересовалась. В конце концов было решено, что Корпорация выкупит Фрэнка у Дорси. Последнему заплатили шестьдесят тысяч долларов. Из этой суммы двадцать пять тысяч дал сам Фрэнк, одолжив у Мэни Сакса. (В пересчете на современные деньги это более восьмисот двадцати пяти тысяч долларов.) Таким образом, Корпорация получала к своим услугам Фрэнка Синатру и соглашалась делить комиссионные с агентством «Роквелла – О’Кифи» до 1948 года.

Много лет спустя распространился слух, будто бы Фрэнк для «убеждения» Томми Дорси задействовал связи в криминальном мире. Говорили, что джерсийский мафиози Вилли Моретти действовал от имени Фрэнка, а именно – приставил пушку к голове Дорси и вынудил его аннулировать контракт. Сам Моретти хвастался: я, мол, это ради Фрэнки сделал; но в 1951 году погиб в мафиозных разборках. Фрэнк всё отрицал, утверждал, что пользовался исключительно услугами лицензированных адвокатов.

Что касается Томми, ему потеря «золотой жилы» в лице Синатры далась нелегко. Во-первых, Томми жалел о деньгах, к которым успел пристраститься; во-вторых, он терпеть не мог проигрывать. В 1951 году в интервью журналу «Американ Меркури» он сообщил, будто бы во время тяжбы к нему явились «трое пижонов» и настоятельно посоветовали «подписать, а то как бы чего не вышло».

– Хоть бы ты в лужу сел, – высказался Томми в лицо Фрэнку при прощании.

Фрэнк не отреагировал. Ему дела не было до обид Томми, он как раз подписал семилетний контракт со студией «РКО» и намеревался заняться кино, начав с «Выше и выше», в котором снимались Джек Хэйли и Мишель Морган. Этот фильм должен был стать актерским дебютом Фрэнка, даром что играть предстояло самого себя, исполнять свои пять песен, в их числе – «Я не сомкнул сегодня ночью глаз» (I Couldn’t Sleep a Wink Last Night). Песня, кстати, была номинирована на премию «Оскар».

Томми Дорси скончался в 1956 году во сне, неожиданно для всех. Хотя они с Синатрой никогда не считались друзьями, они всё же виделись время от времени и даже пару раз вместе работали. За несколько месяцев до смерти Дорси они оба появились в театре «Парамаунт». А в шестидесятые годы Фрэнк записал целый альбом под названием «Я помню Томми». Это была его дань Дорси. Казалось, Фрэнку не надоедает говорить об эпохе Томми Дорси, обо всём хорошем и обо всём плохом, что связано с тем периодом. Даже горький осадок от судебной тяжбы не отравлял Синатре воспоминаний.

«Поднять якоря!» Отчаливаем в Лос-Анджелес

Десятого января 1944 года Нэнси Синатра всё в том же джерсийском родильном доме «Маргарет Хэйг» подарила жизнь единственному сыну Фрэнка. Счастливый отец был далеко – в Лос-Анджелесе, где шли съемки мюзикла «Шагай веселее». Как раз во время родов Фрэнк выступал на радио, в прямом эфире.

Супруги заранее договорились – если родится мальчик, они назовут его Франклином (в честь Франклина Делано Рузвельта) Уэйном Эммануэлем (в честь близкого друга Фрэнка, Мэни Сакса). Но затем передумали, и малыш получил имя Фрэнсис Уэйн Синатра, в историю же вошел как Фрэнк Синатра-младший.

Фрэнк гордился, что теперь у него есть сын. Он хотел быть малышу хорошим отцом, однако благим порывам, как и раньше, мешали то карьера, то личная жизнь. Нэнси подавила обиду на мужа и полностью отдалась воспитанию детей, утешаясь тем обстоятельством, что ни сама она, ни ее малыши почти ни в чем не нуждаются. Только в заботливом отце и внимательном муже.

Вскоре после рождения сына Фрэнк познакомился с главой компании «Метро-Голдвин-Майер» Луисом Б. Майером. Случилось это на благотворительном концерте в еврейском доме престарелых. Майер был настолько впечатлен исполнением «Старушки Миссисипи» (Ol’ Man River), что решил заключить с Фрэнком контракт – в полном соответствии со слоганом корпорации: «У нас звезд больше, чем на небе». Фрэнку светила отличная компания – Джин Келли, Фред Астер, Кларк Гейбл, Эстер Уильямс. И вскоре пятилетний контракт на полтора миллиона был подписан, заменив собой контракт с «РКО».

Несколько месяцев спустя Фрэнк сказал жене:

– Пора перебираться из Нью-Джерси на Западное побережье.

И купил у Мэри Астор усадьбу в средиземноморском стиле на Вэлли-Спринг-Лейн в пригороде Лос-Анджелеса под названием Толука-Лейк.

Нэнси не хотела переезжать. По крайней мере на Восточном побережье у нее друзья, на которых можно положиться (когда нельзя положиться на мужа или когда его нет рядом – то есть практически всё время). А кому она доверится в далекой Калифорнии? С другой стороны, Фрэнк теперь зарабатывает больше миллиона в год. У него вся работа в Лос-Анджелесе, и киностудия, и прочее. Если Нэнси намерена и дальше оставаться преданной женой, ей следует держать свое недовольство при себе и ехать с мужем. Итак, она согласилась. Постепенно на Западное побережье перебрались ее родители и шесть сестер, так что Нэнси по-прежнему получала поддержку близких людей.

Из Нью-Йорка в Пасадену семья ехала «звездным поездом» под названием «Супершеф», принадлежавшим корпорации «ХХ век». На новом месте Фрэнк продолжил поиски баланса между карьерой и семьей. Если сына он просто любил, то в дочке, Нэнси-младшей, души не чаял. Дочкой Фрэнк любовался, нарадоваться на нее не мог, катал по озеру на каноэ, учил плавать. Каждое утро они вместе завтракали. Фрэнк наслаждался ролью отца, и вдобавок у него имелось время на эту роль. Тогда-то и окрепли узы любви, всю жизнь связывавшие Фрэнка и Нэнси-младшую. Отношения отца и дочери отличались поразительным взаимопониманием; что еще важнее, Нэнси каким-то внутренним чутьем угадывала, когда можно спорить с отцом, а когда лучше помолчать, отступить. Фрэнк и Нэнси были словно настроены на одну волну – причем всю жизнь, до самой смерти Фрэнка.

Пятнадцатого июня 1944 года Фрэнк начал работу над своим первым фильмом на «Эм-джи-эм». Главная роль досталась Джину Келли, а назывался фильм «Поднять якоря!». Сюжет был проще некуда: Келли с Синатрой – матросы, во время увольнительной на берег влипшие в историю. Фильм сочли безобидным и забавным, он сделал неплохие кассовые сборы.

«Поднять якоря!» еще не вышел в прокат, а Синатра успел намутить воду неоднократными критическими заявлениями как в адрес этого конкретного фильма, так и в адрес всей киноиндустрии в целом. Ему не нравилось расписание съемок, и вообще он, мол, намерен развязаться с «этим тухлым бизнесом, в котором занята всякая сволочь». Джек Келлер, пиаривший Фрэнка совместно с Джорджем Эвансом, из кожи вон лез, чтобы сгладить впечатление от этих высказываний. Келлер даже написал от имени Синатры извинения и добился, чтобы их озвучили на радио.

В каком бы фильме Синатра ни снимался, он всё хотел делать по-своему. В случае с «Поднять якоря!» это означало, что на съемочной площадке вместе с Джулом Стайном должен был работать Сэмми Кан. Продюсер Джо Пастернак да и остальные сотрудники киностудии вовсе не хотели иметь дело с Каном, однако верх в перепалке одержал Синатра, а Кан, исполненный благодарности, выложился по полной, чем доказал изначальную правоту Фрэнка.

Следующим номером Синатра повздорил с Джо Пастернаком, и вот по какому поводу. На студии «Эм-джи-эм» актерам категорически запрещалось просматривать текущий съемочный материал. То была прерогатива режиссера, оператора, гримеров и прочих членов съемочной группы, и просмотр производился исключительно с целью понять, насколько успешно продвигается дело. Личный опыт Пастернака показывал: актерам не нравятся эти «куски», они огорчаются, разочаровываются, злятся, что плохо влияет на дальнейшую работу. Но Синатру такое объяснение не устроило. Он закатил скандал, и в итоге Пастернак сдался, согласился показать Фрэнку отснятое «в приватном порядке». Однако Фрэнк заявился на просмотр в компании шестерых приятелей, и этого Пастернак не стерпел – посторонние отснятого не увидят, и точка. Фрэнк ушел, сообщив, что дальше могут снимать без него. Впрочем, через несколько дней он как ни в чем не бывало вновь появился на съемочной площадке. О столь непоследовательном звездном поведении немедленно написали таблоиды (они почему-то всегда получали такие сведения). Синатра и без того имел репутацию «сложного» человека; теперь в пользу этой версии появились дополнительные аргументы.

А тем временем Джин Келли взял под крылышко неуклюжего, не успевшего поднатореть в актерском ремесле Синатру. В фильме требовалось танцевать, и Келли задался целью обучить Фрэнка этому искусству. Фрэнк очень старался, но выдавали его неумение отнюдь не ноги. В небесно-голубых Синатриных глазах словно бы застыл вопрос: «Какое па следует дальше?» Келли шутил: Фрэнк, мол, отодвинул искусство танца на двадцать лет назад.

Работа в фильме «Поднять якоря!» изматывала Фрэнка как эмоционально, так и физически. Только за первую неделю съемок он похудел почти на два килограмма, что при его недоборе веса – всего около пятидесяти семи килограммов – было непозволительно. Фрэнк хотел произвести хорошее впечатление и ужасно боялся «не потянуть» актерскую карьеру. Эти страхи выливались в стычки с долготерпеливым Джином Келли, в требования сократить количество танцевальных сцен. Келли, однако, чувствовал, что Синатра справится, если будет работать над собой. Практически лишенный эгоизма, Джин Келли максимально адаптировал фильм под способности Фрэнка, великодушно лишив самого себя шансов показаться во всей красе.

– Джин, в числе прочих, лепил из меня звезду, – позднее говорил Фрэнк о своем друге Джине Келли.

Одиннадцатого октября 1944 года Фрэнк Синатра получил ангажемент от «Парамаунт» на три недели. Юные поклонницы выстроились в очередь за билетами уже к половине пятого утра. Театр открывался в восемь тридцать, и к этому моменту билетов в кассе не осталось. Первое шоу было назначено на двенадцать часов дня. Проблемы возникли, когда поклонницы, посмотрев шоу, стали отказываться выходить из зала, ибо догадались запастись билетами на все шоу в течение дня. А снаружи десять тысяч человек, выстроившись по шестеро в ряд, готовились взять театр штурмом, в то время как еще двадцать тысяч, заблокированные на Таймс-сквер, пытались понять, что это за толпа и по какому поводу она собралась.

Двенадцатого октября вся Америка традиционно празднует открытие себя Христофором Колумбом, выходит по этому случаю на парад. За порядком наблюдают полицейские. Так вот, двести полицейских были срочно отозваны с этого мероприятия, проходившего в нескольких кварталах от Пятой авеню, чтобы навести порядок на Таймс-сквер. Когда очередь в кассу застопорилась, поклонницы потеряли остатки разума. Начались беспорядки. Один полицейский позднее сострил: более дикой девичьей толпы ему не случалось наблюдать с того памятного дня, когда в продажу впервые поступили нейлоновые чулки.

Ажиотаж вокруг Синатры никак не влиял на бдительность его агента, Джорджа Эванса. Эванс был убежден, что подобная популярность – вещь преходящая, что основная аудитория скоро «вырастет» из «Синатрамании», как из детского платьишка. По мнению Эванса, Фрэнку следовало расширять ряды зрелых поклонников. Однако у самого Фрэнка просто в голове не укладывалось, как это тинейджеры, изнывающие от любви к нему, вдруг возьмут да и потеряют интерес.

Девятнадцатого декабря 1944 года, после сеанса звукозаписи в Голливуде, между Эвансом и его партнером, Джеком Келлером, состоялась короткая беседа. Тщательнее необходимого протирая очки, Эванс скорбно качал головой и приговаривал:

– Наш подопечный и слушать ничего не желает.

– По-моему, в случае охлаждения аудитории ему грозит депрессия, – произнес Келлер.

– Точно. А охлаждение неминуемо, – согласился Эванс. – Взять хотя бы Руди Вэлли. Еще пару лет назад его обожали не меньше, чем Фрэнка, а что сейчас? Аудитория от него отвернулась. [Последний хит «Пусть время течет» (As Time Goes By) Вэлли записал в 1943 году. ] С Синатрой будет то же самое. Таковы законы нашего бизнеса.

– Да, но попробуй-ка ему это втолковать, – вздохнул Келлер.

– Отмахивается от наших предупреждений, как от мух, – подхватил Эванс.

Впрочем, был человек, который от предупреждений Эванса не отмахивался, а воспринимал их куда как серьезно. Я говорю о Нэнси. Уже несколько месяцев не прекращались ее ссоры с мужем по поводу мотовства. Фрэнк никогда не отличался склонностью к экономии; даже зарабатывая совсем мало, не думал, сколько и на что тратит. Теперь же он швырял деньги на дорогую одежду, роскошную мебель для их с Нэнси дома, на экстравагантные подарки друзьям и родственникам. Отдыхать он любил тоже со вкусом. Порой роскошные выходные Фрэнк проводил с Нэнси, порой – без нее. Что еще хуже – он сделал несколько рискованных капиталовложений, польстившись на баснословную выгоду в будущем – каковой выгоды, конечно, не последовало.

На плечи Нэнси легла ответственность за семейный бюджет и расходы, связанные с профессиональной деятельностью мужа. С одной стороны, Нэнси не уставала удивляться суммам, которые зарабатывал Фрэнк; с другой стороны, еще больше потрясали ее объемы трат. Фрэнк умудрялся проматывать практически всё, что получал.

– Вечно ты недовольна, – упрекал он жену. – Не думай о будущем. Живи настоящим. Есть только сегодняшний день, зачем беспокоиться о каком-то «завтра»?

– Никакого «завтра» и не будет, – парировала Нэнси, – если мы не начнем делать сбережения.

Часть третья
Крутизна

Голос: 1945–1946

Эти годы, помимо киноролей Фрэнка, отмечены записями самых его впечатляющих композиций. Почти всё созданное Синатрой в указанный период стало классикой. Назвать можно, в частности, такие песни, как «Буду осторожен», «Позабудь о грезах» и «У меня лишь одно сердце» (I Should Care, Put Your Dreams Away и I Have But One Heart). Планировалось провести двенадцать сеансов звукозаписи в сорок пятом и еще пятнадцать – в сорок шестом году, результатом которых должны были стать девяносто песен. Далее Фрэнк предполагал растасовать их по нескольким альбомам, что и сделал. Один из этих поразительно успешных альбомов назывался «Голос» (The Voice) и был первым, который Фрэнк записал на виниле.

К процессу звукозаписи Фрэнк относился крайне серьезно. В отличие от большинства вокалистов он лично вникал во все аспекты процесса – от подбора музыкантов и до аранжировки. Большинство жанров – джаз, классика, поп – очень нравились Фрэнку, и он поражал современников глубоким пониманием особенностей каждого жанра. При этом Фрэнк не знал нотной грамоты. Многих удивляет, как это он за всю жизнь не удосужился выучить ноты, а между тем тут в один ряд с Фрэнком можно поставить таких успешных композиторов и музыкантов, как Ирвинг Берлин и Пол Маккартни. Элтон Джон, по его собственному признанию, в юности учил ноты, но благополучно их позабыл. Лучано Паваротти также не владел нотной грамотой.

В случае с Фрэнком она явно была излишней. Фрэнк прислушивался к своему чутью. Если мелодия ему не нравилась, он ее забраковывал, невзирая на правильность с технической точки зрения.

– Я не из тех, кто заморачивается вопросами типа «почему» да «как», – заявил однажды Фрэнк.

Мелодия должна была звучать, и точка. Или, как он выражался, «цеплять».

По распоряжению Фрэнка продюсеры записывали каждое первое исполнение всех его композиций. Тогда, после еще нескольких записей, ему не было обидно, что кураж от чувства новизны потрачен впустую.

Еще один секрет успешности Фрэнка состоял в удивительном понимании им настроений и ожиданий аудитории. Прекрасно начитанный, Фрэнк не афишировал свою эрудицию, никогда не допускал ни слов, ни поступков, способных поставить его на ступень выше уровня большинства поклонниц. Фрэнк позиционировал себя простым хобокенским парнем, без претензий и изысков; простым парнем, на которого внезапно свалилась удача. Ни деньги, ни женщины, ни растущее влияние в шоу-бизнесе не отдаляли Фрэнка от аудитории, ведь юным девицам хотелось видеть его успешным, и они сами наслаждались его успешностью. Выбирая темами песен всем понятные вещи – боль, радость, разбитое сердце и попытки его снова склеить, – Синатра на сто процентов угождал своей аудитории.

Дом, в котором он живет

В мае 1945 года Фрэнк отправился в первое турне с концертами для военных. Он, комик Фил Силверс и еще ряд артистов имели большой успех за пределами США. Турне длилось семь недель. Увы, по возвращении (шестого июля 1945 года) Фрэнк сделал ряд нелицеприятных комментариев об Объединенной службе организации досуга войск.

– Досугом солдат заведуют сапожники в военной форме, ни бельмеса не смыслящие в шоу-бизнесе, – высказался Фрэнк, чем вызвал очередной скандал.

Против Синатры ополчился, в частности, писатель Ли Мортимер, протеже Уолтера Уинчелла. Этот последний на долгие годы стал одним из самых ярых преследователей Фрэнка в прессе. Таким образом, негатив перевесил все выгоды этого турне.

Недоразумение со Службой организации досуга войск окончательно убедило Джорджа Эванса в том, что Фрэнк непредсказуем.

В это же время Синатра сыграл самого себя в блистательном, «на ура» принятом критикой десятиминутном фильме «Дом, в котором я живу». Темой была выбрана религиозная и расовая толерантность, режиссировал картину Мервин Лерой, продюсировал – Фрэнк Росс, сценарий писал Альберт Мальц. Все доходы от проката пошли на программы по борьбе с подростковой и юношеской преступностью. В 1946 году фильм (последний для Синатры на студии «РКО») получил специального «Оскара».

В том же сорок шестом Фрэнка назвали в прессе коммунистом. Это прозвище тогда получили сразу несколько выдающихся фигур с либеральными взглядами, потому что они публично выступали за терпимость к разнообразию культур и сочувствовали беднякам.

А вот как дело обстояло с Фрэнком. В январе 1946 года Джеральд Л. К. Смит, представитель американских консерваторов, на заседании Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности (HUAC) заявил, будто Синатра выступает «в авангарде» организаций коммунистического толка. Смит, известный расизмом и антисемитизмом, вел тогда собственную передачу на радио. Обвинение его было голословно, никаких доказательств он не представил.

– Сукин сын! – возмущался Фрэнк в кругу друзей. – Подумать только, обозвал меня комми!

Слова Смита, пусть и нелепые, всё же возымели нежелательный для Синатры эффект, ибо были произнесены в обществе, пропитанном антикоммунистической паранойей.

Вскоре после этих событий Джервал Т. Мерфи, руководитель католической религиозной группы «Рыцари Колумба», объявил – Синатра якобы демонстрирует симпатии к коммунизму. А как же, ведь он толкал речь на «митинге красных, куда набежало шестнадцать тысяч леваков». На самом деле Фрэнк (обозвавший Мерфи «долбанутым») выступал перед ветеранами на заседании Независимого гражданского комитета деятелей науки, искусств и свободных профессий. Фрэнк призывал внести в законодательство пункт о социальной защите ветеранов. Он пытался максимально доходчиво объяснить свои взгляды на коммунизм и отношение к этой партии.

– Не люблю коммунистов и, уж конечно, к ним не принадлежу.

Казалось бы, яснее некуда. Впрочем, нагнетание страха перед красными приносило свои плоды. Немало людей поверило, будто Синатра – источник и глашатай так называемой красной угрозы. В частности, на Фрэнка ополчились родители его юных поклонниц, и беспочвенность громких обвинений их ничуть не смущала.

Мэрилин Максвелл

К 1946 году Фрэнк Синатра прочно закрепился в Голливуде – и получал наслаждение от каждой секунды своей жизни. Калифорния ему нравилась, он считал этот штат самым подходящим для себя. Познакомился почти со всеми местными деятелями шоу-бизнеса, например, с Лорен Бэколл и Хамфри Богартом, Джеком Бенни и Бингом Кросби. Все они рады были свести дружбу с Фрэнком. Так же он близко сошелся с рестораторами. В их числе были Майк Романофф, Дэвид Чейзен и Чарли Моррисон.

Кончилась эпоха персонажей вроде Длинной Губы; теперь на Фрэнка вешались женщины совсем иного толка. Среди них выделялась актриса Лана Тернер, не скрывавшая своих желаний. Фрэнк вел себя, как и раньше – снимал сливки, отнюдь не считая свой брак к тому препятствием.

– Мы тесно общались с сорок пятого по пятьдесят девятый, – вспоминает супруга Фила Силверса, Джо-Кэрролл Силверс. – И ни разу за это время Фрэнк не заговорил ни о Нэнси, ни с ней на людях, не оказал ей ни одного знака внимания.

В апреле сорок пятого в ночном клубе «Мокамбо», что расположен на бульваре Сансет, Синатра познакомился с блистательной брюнеткой Авой Гарднер. Двадцатидвухлетняя Ава была уже кинозвездой – и супругой Микки Руни. Фрэнк в шутку посетовал: мол, опоздал я на Аве жениться, Руни проворнее оказался. Ава отлично знала о Синатриной репутации донжуана – и всё-таки не удержалась, подпала под его чары. Ее номер телефона Фрэнк спрятал в бумажник – «на будущее», как он выразился, подмигнув Аве.

Летом сорок шестого Фрэнк начал ухаживать за двадцатичетырехлетней Мэрилин Максвелл, актрисой и певицей из бенда Кэя Кайсера. Мэрилин, ослепительная блондинка, уроженка штата Айова, с лучезарной улыбкой, внешне походила на Мэрилин Монро, а острила почти на грани фола – вроде Джоан Блонделл или даже скандальной Мэй Уэст. Максвелл только что развелась с актером Джоном Конте, в браке с которым состояла с 1944 года. Фрэнку импонировали ее начитанность, он угадывал в Мэрилин тонкую натуру. Их знакомство продолжалось уже около двух лет. Вместе они появлялись в театре «Люкс Радио» – это было в тот год, когда Максвелл вышла за Конте.

– Такие женщины, как Мэрилин Максвелл, не каждый день встречаются, – вспоминал друг Фрэнка, Ник Севано. – Они с Фрэнком будто с ума сошли.

Когда Фрэнка захватывала страсть, он отнюдь не пытался ей противиться. Напротив, весь отдавался чувству, не думая о последствиях. Пусть роман длился одну ночь – кому какое дело? В случае с Мэрилин Максвелл он сам заговорил о том, что они созданы друг для друга и что он намерен – опять! – просить у Нэнси развод. Правда, о новой мужниной пассии жена узнала не от него, а от доброжелателей. На этот раз Нэнси забеспокоилась – а ведь прежние любовницы Фрэнка ее не особенно напрягали. Теперь он связался не с какой-нибудь хористочкой и не со стриптизершей, о нет! Мэрилин Максвелл, пусть пока и не звезда, была не из тех, кого можно игнорировать. Нэнси просила совета у друзей и родных, и они чуть ли не в один голос говорили: разводись! Не только и не столько из-за Максвелл, сколько из-за самого Фрэнка. Близкие Нэнси недоумевали, как она терпит мужа. Он ведь неисправимый изменщик и вдобавок самовлюбленный донельзя, несносный человек! На жену с высокой вышки плюет, да и на весь институт брака. Настоящей моральной поддержки от него не жди, на понимание не надейся. А что же Нэнси? Нэнси давным-давно раскусила своего мужа – и научилась принимать его таким, каким он был. Она сделала выбор еще несколько лет назад. Но может, пришла пора пересмотреть решение?

Перед самым отъездом Фрэнка в Нью-Йорк (там планировались съемки нового фильма, «Это случилось в Бруклине», партнерами Фрэнка должны были стать Питер Лоуфорд и Джимми Дуранте) супруги Синатра крупно поссорились из-за Мэрилин.

– Нэнси, могу я поговорить с тобой откровенно? – спросил Фрэнк.

– Ты всегда этот вопрос задаешь, когда собираешься солгать, – заметила Нэнси.

Впрочем, на сей раз Фрэнк лгать не хотел. Он прямо сказал жене, что в Нью-Йорке у него назначено свидание с Мэрилин.

– Раз ты так спокойно об этом сообщаешь, значит, у тебя нет ни капли уважения ко мне, – сникла Нэнси и горько расплакалась. Сцена происходила в присутствии родственников, в том числе – Долли и Марти, которые как раз гостили у сына.

Позднее Долли рассказывала, что Фрэнк заявил жене:

– Твоя задача – заботиться о детях. А мои дела с Мэрилин Максвелл тебя не касаются. Запомни это.

Нэнси схватила пепельницу и запустила в мужа. Промахнулась буквально на волосок. Тяжелая пепельница просвистела мимо Синатриного уха и, расколотив окно, влетела в кухню.

– А вот это тебе даром не пройдет, – процедил Фрэнк, направляясь к дверям.

Правда, Долли успела сцапать его за шиворот и дернуть с такой силой, что Фрэнк едва устоял на ногах.

– Проси прощения у своей жены! Живо! – скомандовала Долли.

Фрэнк был не в том настроении, чтобы каяться.

– Ма, пусти меня! – крикнул он, высвобождаясь из цепких рук Долли. – И вообще, не лезь не в свое дело.

И ушел. Нэнси поняла: Мэрилин – просто очередная любовница мужа, наличие «звездности» никакой дополнительной роли не играет. А значит, она, Нэнси, так просто не сдастся. Мало ли было у Фрэнка женщин? Одной больше, одной меньше… Справимся, подумала Нэнси. Вдобавок, когда дело касалось «потаскух» Фрэнка, свекровь неизменно принимала сторону Нэнси.

– Борись! – внушала Долли своей невестке. – Тебе надо сохранить семью. Мой сын – он как ветер в поле. Не ведает, что творит. У вас двое детей – помни о них!

– А вы бы, мама, тоже боролись? – спросила Нэнси (если, конечно, Долли в момент интервью не изменила память).

– Что? Нет, конечно, – тряхнула головой свекровь. – Я бы ему, сукину сыну, просто яйца отрезала, да и дело с концом.

По словам Долли, она лично подобное поведение мужа и пяти секунд терпеть не стала бы. Нэнси, как ей представлялось, обладала куда большей стойкостью и силой духа. Эту мысль Долли и озвучила.

– Ты справишься, – напутствовала она невестку. – Тебе просто больше ничего не остается.

Тут же, при Долли, которая стояла в позе Наполеона, Нэнси принялась звонить Джорджу Эвансу.

– Боюсь, у нас проблема, – сказала Нэнси. – Прошу вас, Джордж, повлияйте как-нибудь на ситуацию с Мэрилин Максвелл.

Джордж Эванс с готовностью – как всегда – принял сторону Нэнси. И немедленно взялся за дело.

Вспоминает Тед Хечтмен.

– В тот раз Джордж не стал скандалить с Фрэнком. Он позвонил самой Мэрилин и сказал примерно следующее: «Вы не забыли, что у вас в контракте оговорено – никаких порочащих связей? Появляясь на публике с женатым мужчиной, вы дискредитируете киностудию, с которой сотрудничаете. Имейте в виду: если засветитесь с Фрэнком Синатрой в Нью-Йорке, вам мало не покажется. Такой скандал будет, какой вам и в страшном сне не снился». Мэрилин отлично знала, что за птица Джордж Эванс, но не могла понять, угроза звучит из его уст или просто предупреждение. На всякий случай Мэрилин решила не показываться в обществе Фрэнка. Эвансу она обещала, что пересмотрит свои отношения с Синатрой, только ей нужно время. Поистине, затевая роман, Мэрилин не представляла, каковы могут быть последствия. Фрэнк, разумеется, очень рассердился на Джорджа. Обзывал его по-всякому, откуда только слов таких набрался? Потому что все его планы полетели коту под хвост.

Джордж Эванс изрядно устал от выходок Фрэнка.

– У парня баксов больше, чем мозгов. Как ни применяй страусиную защиту, а приходится это признать, – говорил он.

Впрочем, битву с Мэрилин Максвелл Эванс выиграл. На какое-то время Нэнси могла расслабиться.

Сам Фрэнк недолго страдал по Мэрилин. Не успела она исчезнуть с его горизонта, как взошла новая звезда. На сей раз – ослепительная Лана Тернер.

Лана Тернер

Если Нэнси опасалась даже Мэрилин Максвелл, можно только догадываться, какое впечатление на нее произвела связь Фрэнка с голливудской звездой, двадцатишестилетней Ланой Тернер. Ее настоящее имя – Джулия. Она появилась на свет в городе под названием Уоллес, в штате Айдахо. Ее отцу и матери не исполнилось еще и по двадцать лет, когда они стали родителями. В 1931 году десятилетняя Джулия вместе с матерью перебралась в Лос-Анджелес. Отец ее к тому времени стал жертвой убийцы. Голливудская легенда гласит, что Тернер сначала работала в аптеке. Но вообще-то будущую звезду, тогда старшеклассницу, обнаружили в кафе на бульваре Сансет, и сделал это Уильям Р. Уилкерсон, журналист из «Голливуд репортер». Шестнадцатилетняя Тернер привлекла его внимание красотой и неординарностью, и Уилкерсон предложил одному из братьев Маркс[3] – Зеппо Марксу – подписать с девушкой контракт. В 1937 году Маркс заключил для Тернер сделку с «Эм-джи-эм». Луис Б. Майер не сомневался, что Тернер станет новым секс-символом, заменит в этой роли Джин Харлоу, скончавшуюся за полгода до «открытия» Тернер. К моменту встречи с Фрэнком Синатрой за плечами Ланы было уже более двадцати фильмов и два брака. Она жила в роскошном особняке в Бель-Эйр – фешенебельном районе Лос-Анджелеса, наслаждалась славой и богатством и была прямо-таки настроена на любовные отношения. Наличие трехлетней дочки по имени Черил Крейн (от недолгого брака с ресторатором Стивом Крейном) ничуть не влияло ни на звездный стиль жизни Тернер, ни на ее сексапильность. Фрэнк впервые увидел Лану в фильме «Почтальон всегда звонит дважды». Он сразу запал на загорелую блондинку в белоснежных шортах, топе на бретельках и тюрбане. «Я должен ее заполучить, – решил Фрэнк. – Должен, и точка». Через общего знакомого он раздобыл телефон Тернер – и позвонил.

В то время Лана была влюблена в тридцатитрехлетнего Тайрона Пауэра, но отношения как-то не складывались. А уж поклонников своих она даже не считала. Эстер Уильямс, близкая подруга Тернер, рассказывает:

– Гримерка Ланы была через стенку от моей. Как тогда обставляли гримерки? Да очень просто – кушетка, журнальный столик да пара стульев. А у Тернер посреди комнаты красовалась огромная двуспальная кровать с розовыми атласными простынями, а по стенам, помню, всё зеркала, зеркала… Я, как увидела, так даже присвистнула. И впрямь, не надо оканчивать дизайнерские курсы, чтобы сообразить, для чего актрисе подобная обстановка.

По воспоминаниям самого Фрэнка, ни одна из его любовниц не могла сравниться чувственностью с Ланой Тернер. Казалось, ее интересует только одно: как бы поскорее улечься в постель. Фрэнка это вполне устраивало. Затевать разговоры о кино или о его, Фрэнка, карьере было пустым делом. Лана не желала обсуждать даже собственные роли и перспективы! И уж точно Лану не волновала семья Синатры. Первое время он пытался говорить со своей любовницей, но каждая попытка натыкалась на ледяное равнодушие. Мировые события? Плевать на них. Новости? Забудь. Иными словами, Тернер хотела только секса с Фрэнком, и чем чаще, тем лучше.

Он совсем потерял голову. До сих пор ему не встречались женщины, столь зацикленные на своей сексуальной привлекательности. Мужчина видит в ней лишь объект для плотских утех? Так, по мнению Ланы, и должно быть.

Самоуверенность и дерзость – вот что привлекало Фрэнка. Всю свою жизнь он западал на сильных, склонных командовать им женщин. Таких, как Долли Синатра. Нэнси тоже обладала сильным характером, однако сила эта была совсем иного рода. Любовницы Синатры не шли с его женой ни в какое сравнение, все их закидоны казались дешевкой рядом со стойкостью Нэнси, долгие годы хранившей семью. Фрэнк этого не ценил, считал Нэнси скучной. Жену застили дивы вроде Ланы Тернер. Как всегда, чтобы увлечься, Фрэнку хватило двух недель. И в случае с Тернер он прямо сказал жене, что уходит.

– Я теперь с Ланой, – коротко объявил Синатра. – Отпусти меня, Нэнси, слышишь? Дай мне развод.

– Даже не надейся, – отрезала Нэнси.

Она тоже кое-чему научилась. В частности, стремительность, с какой развивался роман Фрэнка, подсказывала его жене: долго эта связь не продлится. А она, Нэнси, не намерена отказываться от семьи, над сохранением которой столько работала, ради очередной интрижки. Пусть даже эта интрижка – с суперзвездой Голливуда. И вот уже по привычке Нэнси позвонила Джорджу Эвансу, чтобы сказать: на сей раз проблема покрупнее прежних, и имя ей – Лана Тернер. Звонок состоялся пятого октября. Джордж не знал, удастся ли ему повлиять на Лану, но обещал попытаться.

Чтобы добыть ее телефон, пришлось обзвонить целый ряд знакомых. Наконец Джордж набрал заветный номер и пригрозил Лане тем же самым, чем столь успешно грозил Мэрилин. Прозвучали слова «пункт о моральном облике» и «расторжение контракта с киностудией». Но Лана Тернер – это не Мэрилин Максвелл! Чтобы Лану запугал какой-то там пиарщик? Да ни в жизнь! Лана только рассмеялась.

– Ну а вы, мистер Эванс, наверное, белый и пушистый? Уж вы-то точно без греха, не так ли?

Затем Лана напомнила Эвансу, что состояние сделала на имидже дрянной девчонки, и вряд ли кого на «Эм-джи-эм» шокирует очередной ее роман – не важно, с женатым мужчиной или с холостым.

– Хотите правду, мистер Эванс? Киношники только и ждут от меня полноценного скандала. Я же им кассовые сборы своими скандалами делаю! – И обрушилась на Джорджа с целой отповедью: – Раз вы ничего лучше не придумали, чтоб меня с Фрэнком разлучить, значит, у вас ума – на ломаный грош! Это вас миссис Синатра науськала, да? Конечно, она! В таком случае мне ее жаль. Бедняжка! А вам должно быть стыдно, мистер Эванс.

Джордж не мог дождаться, пока Тернер замолчит. Зря он вообще ей звонил! Он набрал номер Нэнси и сказал, что с Ланой ничего не вышло.

– Она ненормальная! Психованная! – восклицал Эванс. – Но вы не отчаивайтесь, Нэнси, эта стерва и Фрэнк скоро перегорят. Давайте просто выждем время.

На то же пятое октября, только на вечер, Фрэнк и Лана были приглашены к знаменитой норвежской фигуристке и актрисе Соне Хени. Они танцевали только вдвоем, и Лана – возможно, в пику Джорджу Эвансу – всячески старалась выставить напоказ их отношения. После вечеринки Фрэнк повез Лану в свою новую двухуровневую голливудскую квартиру. Лишь двумя днями ранее он снял это помещение и обставил на тридцать тысяч долларов, уделив внимание антиквариату. Это было сделано исключительно с целью произвести впечатление на Лану. (У Фрэнка уже имелась в Голливуде тайная квартира – по его мнению, недостаточно шикарная для избалованной Тернер.) Впрочем, Лана отнюдь не впала в экстаз. В любовном гнездышке, оборудованном Фрэнком, она только морщилась.

– Сущая барахолка! Чтобы я на эту кровать легла? Ага, жди!

Лана набросила манто, вздернула подбородок и решительными шагами направилась к двери. Поистине, Лана Тернер была актрисой не только в кино, но и в жизни. Особенно она поднаторела в эффектных появлениях и не менее эффектных уходах. Она вела себя так, будто в каждый момент времени на нее направлен луч софита, а где-то поблизости горит красным светом надпись «Выход».

– Ты права, это всё ужасная рухлядь, – поспешно согласился Фрэнк – и повез свою пассию в фешенебельный отель «Беверли-Хиллз», где снял на ночь целое бунгало.

Утром шестого октября Фрэнк сообщил Джорджу Эвансу, что намерен жениться на Лане Тернер, как только Нэнси даст развод. Разговор имел место в лос-анджелесском офисе Эванса. При нем присутствовал Тед Хечтмен.

– Ты идиот, – заявил Джордж, согласно воспоминаниям Теда Хечтмена. И продолжил: Нэнси, дескать, никогда не согласится на развод; он, Джордж, диву дается, как Фрэнк этого не понимает.

– Если она со мной не разведется, я сам с ней разведусь, – сказал Фрэнк. – Нэнси не может удерживать меня в опостылевшем браке.

– Еще как может, – возразил Эванс. – Может и будет. Глаза-то разуй, Фрэнк!

Затем Эванс принялся нахваливать Нэнси и малышей; у него в голове не укладывалось, почему Синатра не ценит своего счастья.

– От тебя одно требуется, Джордж – объяви в прессе о предстоящем разводе, – распорядился Фрэнк и напомнил, что Эванс вообще-то не на Нэнси работает, а на него, на Фрэнка. Также он предположил, что Эванс и Нэнси уже давно в сговоре. Далее последовала перепалка из-за угроз в адрес Ланы. – Как у тебя только язык повернулся пугать ее всякими дурацкими пунктами о моральном облике? – негодовал Фрэнк.

– Так вот и повернулся, – парировал Эванс. – На таких стерв, как твоя Тернер, только один аргумент и действует – что их снимать в кино перестанут.

Фрэнк заинтересовался, скольких еще его женщин Эванс отпугнул с помощью этого проверенного аргумента.

– Джордж солгал, конечно, – вспоминает Тед Хечтмен. – Сказал, что Лана была первой.

– Ты меня перед ней в дурацком свете выставил! – шумел Фрэнк. – Она мне, знаешь, какую сцену закатила? Удивляется, как это я держу на работе тупицу вроде тебя, Джордж.

– Развяжись с ней, Фрэнк, – увещевал Эванс. – По-твоему, мне интересно, что про меня думает Лана Тернер? Мне интересно твою карьеру спасти! Неужели ты этого не понимаешь?

Спор закончился ничем, и Джорджу оставалось только одно – выполнить требование Фрэнка, сообщить прессе, что у четы Синатра не всё гладко. Впрочем, Джордж проявил осторожность – по его версии, семью постигла «размолвка». Также он заверил журналистов, что о разводе и речи нет, и добавил:

– Это первая ссора супругов. Не думаю, что она приведет к серьезным последствиям.

Взбешенная Нэнси упаковала вещи Фрэнка в два чемодана и выбросила на лужайку перед крыльцом.

– Развода этот негодяй не получит, – заявила Нэнси. – Но и жить с ним под одной крышей я не собираюсь.

После появления в прессе новости о «размолвке» Фрэнк решил, что у него теперь руки развязаны. Окучивание Ланы возобновилось с новым усердием. Впрочем, дело было вовсе не в Лане как таковой. Дело было в неуемности Фрэнка, в вечной жажде новизны. Трудно поверить, что он действительно видел в Лане Тернер супругу, надежную спутницу жизни. Но как всегда, верх взяли эмоции. В будущее Фрэнк, по обыкновению, не заглядывал. Проявлялась худшая черта его характера, от которой ему суждено было еще не раз хлебнуть горя. Фрэнк думал только о настоящем моменте, его девизом было «здесь и сейчас». А будущее – оно когда еще настанет! Всё как-нибудь образуется само собой. Пока же Фрэнка обуревало лишь одно желание – обладать Ланой Тернер.

Вечером того дня, когда в прессе появилась статья о «размолвке», Фрэнк и Лана поехали в Палм-Спрингс, где у Ланы была вилла. Они танцевали в клубе «Чи-чи», не обращая внимания на любопытные взгляды и перешептывания. Однако назавтра Лана предприняла попытку отрицать связь с Фрэнком. Она позвонила журналистке Луэлле Парсонс, ведшей колонку светской хроники, и сказала:

– Я не влюблена в Синатру, а он не влюблен в меня. Я еще ни одну семью не разрушила. Что за нелепые обвинения!

(Лана, правда, не упомянула, что одновременно встречается с Тайроном Пауэром, женатым на французской звезде Аннабелле.[4]) Для Ланы не было ничего важнее пиара. Она никогда не упускала случая подогреть интерес к собственной персоне – особенно если для этого требовался скандальчик. Луэлла Парсонс обнародовала признание, и Лана с Фрэнком от души над ним посмеялись.

– Вот дурочка, – приговаривал Фрэнк. – Нельзя же быть такой доверчивой!

Минуло две недели. Любовное пламя начало понемногу затухать, Фрэнк и Лана всё чаще устраивали друг другу сцены ревности. Лана объявила, что не собирается рвать отношения с Тайроном Пауэром. Вдобавок ей шепнули, будто Фрэнк продолжает роман с Мэрилин Максвелл. Доказательств Лана представить не могла, но источник, по ее словам, был надежный (этим источником служила близкая подруга Ланы, Ава Гарднер, в то время – жена бывшего Ланиного мужа, музыканта Арти Шоу).

После очередной бурной сцены Фрэнк, несдержанный и непостоянный, бросил Лану. Как он заявил – навсегда. Да, таков был Фрэнк – моментально воспламенялся и столь же быстро остывал. Неудивительно, что Нэнси не принимала мужа всерьез. А что же Лана?

– Ты еще вернешься, – сказала она. Для нее уход любовника значил не более чем занавес в конце первого акта. – Никуда не денешься.

Вмешательство семьи

Скандал с Ланой Тернер нанес серьезный удар по имиджу Синатры. А с Ланы всё было как с гуся вода. Она появлялась с Фрэнком где только можно, не таясь – и это при живой жене!

Вспоминает Тед Хетчмен:

– Джордж Эванс собрал семейный совет в доме Синатры. Сам я тогда уже был партнером Эванса, возглавлял лос-анджелесское пиар-бюро. Меня тоже позвали. Присутствовали Долли и Марти, Нэнси и, конечно, сам Фрэнк. Родители и жена, а также мы с Джорждем уселись за кухонный стол и вперили в Синатру осуждающие взгляды.

Афера с Ланой зашла слишком далеко – так начал Джордж Эванс. Фрэнк заерзал на стуле, но промолчал. Джордж развивал мысль: Фрэнк, мол, вляпался в скандал, от которого не только его семья страдает. Нет, Фрэнк подвергается серьезному риску растерять симпатии поклонников. Синатра молчал.

– Что ты как воды в рот набрал! – взъярилась Долли и отвесила сыну подзатыльник. – Что за дьявол в тебя вселился? Нэнси – прекрасная жена, двоих детей тебе родила, терпит твои выходки. Хоть ее пожалей!

– Дай ты ему слово сказать, – произнес Марти.

Долли смерила мужа мрачным взглядом. Фрэнк начал мямлить нечто, отдаленно похожее на извинения.

– Заткнись! – крикнула Долли и снова ударила его, на сей раз по руке. Именно в это мгновение Нэнси осознала, что отношения с Фрэнком нужно разорвать. Однако ради его карьеры, а также ради святости брачных уз она решила дать мужу еще один шанс. Нэнси не плакала, глаза ее были абсолютно сухи. Она словно покорилась судьбе, словно решила до конца нести свой крест.

– Ладно, Нэнси. Раз ты так хочешь, я согласен, – пожал плечами Фрэнк.

Никаких следов раскаяния не было на его лице. Долли отвесила ему второй подзатыльник.

Фрэнк больше ничего не сказал. Он просто сидел, уставившись в одну точку. Годы спустя Тед Хетчмен так описывал состояние Фрэнка:

– Казалось, он изо всех сил старается что-нибудь почувствовать. Фрэнк хмурил лоб, тщась выжать из себя подобающую случаю эмоцию. Например, грусть. Или раскаяние. Или сожаление. Хоть что-нибудь. Тогда я вдруг понял: никаких эмоций он не испытывает. Его душа пуста.

Хетчмен утверждал, что до своих чувств Фрэнк просто не мог добраться.

– Да, он искал в себе некие переживания – но не находил. Потому что их не было. Наверное, Фрэнку в тот момент даже хотелось ощущать угрызения совести – а он ничего не ощущал. Хуже того, он и притвориться не мог.

Чем старше Фрэнк становился, тем явственнее проявлялась у него переменчивость настроения. Он бросался из одной крайности в другую. Апатия, во время которой Фрэнк вообще ничего не чувствовал (именно она обуяла Синатру в тот день); затем – депрессия, когда он бывал угрюм, погружен в самые мрачные мысли и охвачен тотальным недовольством собой; ярость, когда становился непредсказуем; наконец, гипертрофированное возбуждение, когда эмоции били через край. И никаких промежуточных стадий, никаких «оттенков серого». Вдобавок невозможно было угадать, от чего зависят эти состояния, какими внешними обстоятельствами они вызываются.

Современный врач скорее всего диагностировал бы у Синатры биполярное расстройство. На деле же единственный диагноз, когда-либо поставленный Фрэнку психиатром, был «маниакально-депрессивный синдром». К слову, тот же самый психиатр, доктор Ральф Гринсон, пользовал и Мэрилин Монро. О маниакально-депрессивном синдроме он заявил в пятидесятые годы. И не выписал Фрэнку никакого лекарства! А ведь Мэрилин он выписывал таблетки, которые, по мнению многих близких ей людей, и привели к кончине звезды.

– Джордж добрых полчаса распинался на тему, как уладить дело с Ланой, – вспоминает Тед Хетчмен. – Успел целую стратегию разработать. Нэнси и Фрэнк должны были помириться публично. Нэнси после колебаний согласилась. Фрэнк, ко всему в тот день равнодушный, кивнул, точно робот. Долли с Марти поразили меня чрезмерным энтузиазмом.

Несколько дней спустя запланированное воссоединение супругов состоялось на шоу Фила Силверса, в Голливуде, в клубе Макси Розенблюма, боксера и актера, известного как «Слэпси Макси» (Макси Оплеуха). Фрэнк поднялся на сцену, к Филу. Зрители решили, что он последовал внезапному импульсу; на самом деле всё было тщательно продумано. Фрэнк действовал по сценарию Джорджа Эванса, согласованному с Силверсом. Нэнси сидела в зале, за столиком – также в соответствии с инструкциями Эванса. Фрэнк запел «Не бойся вернуться домой» (Going Home); разволновался. Фил, уверенный, что Нэнси и Фрэнк созданы друг для друга, подвел Синатру к столику, за которым, обливаясь слезами, сидела Нэнси. Фрэнк обнял жену. Публика зааплодировала. На следующий день Синатра вернулся в лоно семьи.

Теперь, когда очередное препятствие к семейному счастью было устранено, Нэнси льстила себя надеждой, что всё у нее с Фрэнком наладится, что они заживут, словно «Лана Тернер и на свет не рождалась». Как бы не так! Связь с Ланой фатальным образом повлияла на Нэнси. Она больше не могла доверять мужу. Видимо, причина была в том, что с Ланой Фрэнк не таился, что его роман стал достоянием общественности, попал в прессу. А может, Лана просто явилась той последней каплей, что переполнила чашу терпения Нэнси Синатры. Известно одно: супруги Синатра так и не восстановили отношения после Ланы Тернер.

Бриллиантовый браслет

В течение следующих нескольких месяцев Фрэнк Синатра изо всех сил старался загладить вину перед Нэнси. В ноябре он купил жене длинное, почти до пят, горностаевое манто и муфту; супруги отправились в Нью-Йорк, где отметились в самых фешенебельных местах. Казалось, они прекрасно проводят время. На Рождество Фрэнк подарил Нэнси жемчужное ожерелье в три нитки. Много внимания он уделял детям – маленькой Нэнси и маленькому Фрэнки. Но хранил ли он верность жене? Нэнси Синатра старалась не вникать. Они вновь жили как любящие супруги, и Нэнси надеялась, что всё уладится. Она не желала знать больше того, что знала. И не задавала вопросов.

– Мой личный опыт показывает, – говаривала Нэнси, – что неверные мужья отлично умеют лгать. Так зачем же задавать им вопросы?

Однажды Нэнси обнаружила в бардачке «Кадиллака», только что купленного для нее Фрэнком, восхитительный бриллиантовый браслет. Нэнси решила, что браслет – очередное подношение провинившегося мужа на семейный алтарь. От сияния бриллиантов у Нэнси дух захватило, однако она спрятала браслет обратно в футляр и положила на место, в бардачок. Пусть Фрэнк сам его вручит, думала Нэнси.