Офицер и шпион Харрис Роберт

Глава 14

Передышка коротка. В понедельник «Эклер» публикует вторую и более длинную статью. С моей точки зрения, ее заголовок хуже некуда: «Предатель: вина Дрейфуса доказана секретным досье».

Я с отвращением несу газету на свой стол. Статья чрезвычайно неточна, но в ней есть несколько красноречивых деталей: секретное досье было передано судьям в камере для совещаний и содержало конфиденциальную переписку между немецким и итальянским военными атташе, а в одном из писем упоминалось «это животное Дрейфус» – не «этот опустившийся тип Д.», но достаточно близко. «Данное неопровержимое доказательство, – гласят заключительные строки статьи, – и предопределило приговор судей».

Я барабаню пальцами по столу. Кто раскрывает все эти подробности? Гене говорит – семья Дрейфуса. Но я в этом вовсе не уверен. Кто выигрывает от утечек информации? Я со своей колокольни считаю, что наиболее очевидные бенефициарии – те, кто хочет создать в военном министерстве обстановку осажденной крепости и пресечь мое расследование деятельности Эстерхази. И вдруг фраза «это животное Дрейфус» задевает какую-то струну в моей памяти. Разве не дю Пати всегда утверждал, что у Дрейфуса «животные инстинкты»?

Я беру ножницы со стола и аккуратно вырезаю статью. Потом пишу письмо Гонзу, который все еще находится в отпуске:

Недавно я позволил себе смелость сказать Вам, что, по моему мнению, нас ждут серьезные проблемы, если мы не возьмем инициативу в свои руки. Приложенная статься из «Эклер», к сожалению, подтверждает это. Считаю своим долгом повторить, что, с моей точки зрения, нам следует перейти к решительным действиям. Если мы промедлим, нас сметут, поставят в безвыходную ситуацию, в которой мы не сможем ни защитить себя, ни установить истину».

Я медлю – не отправляю письмо сразу. Я официально заявляю свою позицию. Гонз – солдат до мозга костей, но солдат канцелярского шкафа, а не поля боя. Он примет мое послание за то, чем оно и является: эскалацией противостояния.

Тем не менее я его отправляю.

На следующий день Гонз вызывает меня. Отпуск он прервал и теперь сидит у себя в кабинете. Я за двести метров чувствую, что генерал в панике.

В коридорах министерства тише обычного. Бийо и Буадефр на юго-западе, сопровождают президента Фора, который инспектирует осенние маневры. Большинство офицеров Генштаба, имеющих карьерные амбиции, – а это почти все тамошние офицеры – постарались оказаться в поле. Я иду по пустым, гулким коридорам и вспоминаю атмосферу охоты на предателя два года назад.

– Я получил ваше письмо, – говорит Гонз, помахивая конвертом, пока я сажусь на стул перед его столом. – И не думайте, что я не сочувствую вашей точке зрения. Поверьте мне, если бы я мог перевести часы назад, ко времени, когда еще не началось это треклятое дело, то сделал бы это. Сигарету? – Он подталкивает пачку в мою сторону. Я отказываюсь, поднимая руку. Гонз вытаскивает одну, закуривает. Говорит со мной самым дружеским тоном. – Давайте смотреть правде в глаза, дорогой Пикар: расследование дела Дрейфуса шло не так профессионально, как должно было. Сандерр болел, а дю Пати… ну, я знаю, что представляет собой Арман, хотя у него и есть немало прекрасных качеств. Но теперь наша точка отсчета – нынешняя ситуация, и мы просто не можем пройти все это еще раз. Слишком многие язвы открылись бы. Вы видели прессу за последние дни – там поднимают волну истерии по поводу Дрейфуса. Мы должны ее пресечь – вы не можете не согласиться с этим.

На лице Гонза умоляющее выражение – такая настойчивая просьба согласиться с ним, что несколько скоротечных мгновений я борюсь с искушением. Он неплохой человек, просто слабый. Хочет жить спокойной жизнью, болтаться туда-сюда между министерством и своим садом.

– Я вас понимаю, генерал. Но эти утечки в прессу предупреждают нас и о другом. Мы должны признать, что расследование дела Дрейфуса уже идет, пока мы с вами разговариваем. К сожалению, оно организовано семьей Дрейфуса и его сторонниками. Процесс выходит из-под нашего контроля. Я в моем письме пытался донести до вас один из основных военных принципов: пока еще есть время, необходимо брать инициативу в свои руки.

– И как нам это сделать? Поднять руки? Отдать им то, что они хотят?

– Нет. Мы должны оставить позицию, которая становится абсолютно уязвимой, и занять новую, на более высоком месте.

– Ну да, как я и сказал, дать им то, чего они добиваются! В любом случае я с вами не согласен. Наша нынешняя позиция вполне защитима, если только мы будем держаться вместе. Ее прикрывает железная стена закона. Мы просто говорим: «Семь судей рассмотрели все свидетельства. Они пришли к единогласному решению. Дело закрыто».

Я покачиваю головой:

– Извините, генерал, но нам эту линию обороны не удержать. Судьи пришли к единогласному решению только благодаря секретной папке, а доказательства, которые там содержатся… – Я замолкаю, не зная, как продолжить. Вспоминаю выражение лица Гене, когда я начал задавать ему вопросы о его предполагаемом разговоре с Валом Карлосом.

– Что с этими доказательствами, полковник? – тихо спрашивает Гонз.

– Эти доказательства слишком слабы! – Я всплескиваю руками. – Если бы они были неопровержимы, мы могли бы объяснить тот факт, что их не предъявили защите. Но в данной ситуации…

– Я прекрасно понимаю вашу мысль, мой дорогой Пикар, – можете мне поверить! – Гонз подается вперед, на лице снова умоляющее выражение. – Но именно поэтому тайна секретной папки должна сохраняться любой ценой. Если мы пойдем путем, который предлагаете вы, отступим на более высокие позиции и скажем французскому народу: «Оказывается, „бордеро“ написал Эстерхази, давайте вернем Дрейфуса, устроим новый большой процесс…» – что случится тогда? Люди захотят узнать, как первые судьи – и заметьте: все семеро – могли так неверно воспринять всю историю. А это приведет прямо к секретной папке. Некоторые высокие фигуры окажутся в очень некрасивом положении. Вы этого хотите? Представляете, какой ущерб это нанесет репутации армии?

– Я понимаю, что ущерб неизбежен, генерал. Но мы завоюем и доверие, если очистим наши конюшни. А если мы станем громоздить новую ложь на старую, мне кажется, ущерб будет еще больше.

– Никто не просит вас лгать, полковник! Я вас лгать не прошу! Никогда бы не пошел на это. Я знаю, вы человек чести. Я вообще ничего от вас не прошу, если уж на то пошло. А прошу вас просто ничего не делать – и близко не подходить к делу Дрейфуса. Разве это не разумно, Жорж? – Гонз позволяет себе слегка улыбнуться. – Конечно, я знаю ваше отношение к избранному народу… ну скажите, когда дело сделано, все слова сказаны, какое для вас имеет значение, что один еврей останется на Чертовом острове?

– Для меня это имеет значение, потому что он невиновен, – осторожно говорю я.

Гонз смеется. В его смехе слышится какой-то истерический надрыв.

– Ах, как это сентиментально! – Он хлопает в ладоши. – Прекрасная мысль! Новорожденные ягнята, котята, а еще Альфред Дрейфус – все они невинны!

– При всем моем уважении, генерал, но вы говорите так, будто меня связывает с этим человеком какая-то взаимная симпатия. Могу вас заверить, никаких чувств к нему – ни негативных, ни позитивных – я не испытываю. Откровенно говоря, мне жаль, что Дрейфус невиновен, – будь он виновен, моя жизнь стала бы намного легче. И до недавнего времени я не сомневался в его вине. Но теперь я смотрю на материалы дела – и мне кажется, что Дрейфус не может быть виноват. Предатель – Эстерхази.

– Может, Эстерхази, а может, и нет. Почему вы так уверены? Но факт остается фактом: если вы будете молчать, никто ничего не узнает.

Наконец-то мы добрались до темной сути этого дела. Внезапно мне начинает казаться, что тишина в кабинете стала еще оглушительнее, чем прежде. Гонз внимательно смотрит на меня. Я отвечаю не сразу:

– Это отвратительное предложение, генерал. Вы не можете ждать от меня, что я унесу эту тайну с собой в могилу.

– Определенно могу и жду этого от вас! Уносить тайны в могилу – суть нашей профессии.

Еще одна пауза, потом я делаю новую попытку:

– Я прошу только об одном – о тщательном расследовании дела…

– Вы просите только об одном! – взрывается наконец Гонз. – Об одном! Мне это нравится! Я вас не понимаю, Пикар! Так вы что хотите сказать? Что вся армия – да что там армия, весь народ! – должна приспосабливаться к вашей чуткой совести? У вас слишком высокое самомнение, должен вам сказать! – Его жирная шея краснеет, словно какая-то невообразимая пневматическая трубка. Она распирает воротник его мундира. Я понимаю: генерал в ужасе. И вдруг его тон меняется на деловой. – Где сейчас находится секретная папка?

– В моем сейфе.

– И вы ни с кем не обсуждали ее содержимое?

– Конечно нет.

– И не снимали копий?

– Нет.

– И не вы источник этих утечек в газеты?

– Даже если бы и был, то вряд ли признался бы в этом. – Я больше не могу скрывать презрение. – Но если уж вы спрашиваете, то я отвечаю: нет.

– Вы мне не дерзите! – Гонз встает. Я следом. – Это армия, полковник, а не общество благородных девиц. Военный министр отдает приказы начальнику Генштаба, начальник Генштаба отдает приказы мне, а я приказываю вам. И теперь я официально и в последний раз приказываю вам не расследовать ничего, что имеет отношение к делу Дрейфуса, и не рассказывать о его деле никому, кто не уполномочен получать такую информацию. Если вы не подчинитесь, я вам не завидую. Вы поняли?

Я даже не могу заставить себя ответить ему. Отдаю честь, разворачиваюсь на каблуках и выхожу.

Когда я возвращаюсь в свой кабинет, Капио сообщает мне, что в приемной меня ждут Девернин и Лемерсье-Пикар. После разговора с Гонзом беседовать с таким существом, как Лемерсье-Пикар, – последнее, что мне хотелось бы делать, но и отказываться от встречи я тоже не хочу.

Я узнаю его сразу же, как вхожу: он был в той маленькой группе вместе с Гене, которая играла в карты и курила трубки в мой первый день работы. Имя Мойсес Леман подходит ему гораздо больше, чем Лемерсье-Пикар. Он невысокого роста, еврейской наружности, гладкий от обаяния и самоуверенности, пахнет одеколоном и жаждет поразить меня своим мастерством. Он убеждает меня написать три-четыре предложения моим обычным почерком.

– Давайте, полковник, от этого не будет никакого вреда. – После чего, сделав две пробные попытки, предъявляет мне вполне приемлемую копию.

– Тут главное – скорость, – объясняет он. – Нужно уловить характер строки и почувствовать ее буквы, а потом писать естественно. У вас красивый почерк, полковник: очень скрытный, интроспективный, если позволите.

– Хватит, Мойсес, – говорит Девернин, делая вид, будто дает ему оплеуху. – У полковника нет времени на твои глупости. Можешь пока выйти. Подожди меня в вестибюле.

– Рад познакомиться, полковник, – ухмыляется мне фальсификатор.

– Взаимно. Я бы хотел взять эти листы с моим почерком, если не возражаете.

– Да, конечно, – отвечает он, вытаскивая листы из кармана. – Чуть не забыл.

Мойсес уходит, и Девернин говорит:

– Я подумал, вам нужно знать, что Эстерхази, похоже, сделал ноги. Он и его жена съехали с квартиры на улице Бьенфезанс. Съехали в спешке, судя по всему.

– Откуда вам известно?

– Я был внутри. Не волнуйтесь – мне не пришлось делать ничего противозаконного. Она сдается. Я сделал вид, что ищу квартиру. Они увезли бльшую часть мебели, оставили только хлам. Эстерхази сжег много бумаги в камине. Вот что я там нашел.

Девернин показывает мне визитку, опаленную по краям.

Эдуард Дрюмон

Издатель

«Либр пароль»

Я кручу визитку так и сяк.

– Значит, Эстерхази вносит свой вклад в эту антиеврейскую помойку?

– Судя по всему. А может, просто сливает им информацию – многие в армии так делают. Но беда в том, полковник, что он словно под землю провалился. В Париже его нет. Даже в Руане нет. Он уехал в Арденны.

– Вы думаете, он знает, что мы напали на его след?

– Не уверен. Но не нравится мне это. Думаю, если мы хотим заманить его в ловушку, то должны делать это быстро.

– А с переговорными трубами мы что-нибудь делали?

– Их извлекли вчера.

– А как скоро дымоход будет заделан?

– Сегодня вечером туда отправится человек.

– Хорошо. Оставьте визитку мне.

Теперь моя последняя надежда – Бийо: старая ящерица, долгожитель, дважды военный министр. Он наверняка должен разбираться не только в бессмертии, но и понимать политическое безумие политики Генерального штаба.

С маневров на юго-западе Бийо должен вернуться в пятницу. Тем утром «Фигаро» публикует на первой странице текст петиции, поданной Люси Дрейфус в палату депутатов. В статье указывается, что правительство не опровергло истории о секретной папке:

…Из чего вытекает, что французский офицер был осужден военным трибуналом на основании документов, представленных обвинением суду без предъявления их обвиняемому. Таким образом, ни он, ни его защита не смогли даже обсудить их.

Это профанация всякого правосудия.

Два года я являюсь жертвой самого жестокого мучения, как и человек, в чьей невиновности я не сомневаюсь ни одной минуты. Я молчала, несмотря на гнусную и нелепую клевету, распространяемую в обществе и прессе.

Сегодня мой долг нарушить это молчание: безо всяких жалоб и упреков я обращаюсь к вам, господа, к единственной силе, которая может меня защитить. И я требую правосудия.

В узких, мрачных коридорах статистического отдела царит тишина. Мои офицеры закрылись в своих кабинетах. Я с минуты на минуту жду вызова к Гонзу для объяснения в связи с последней взорвавшейся бомбой. Но телефон не звонит. Я из своего окна поглядываю на дворец де Бриенн. Наконец в начале четвертого я за высокими окнами вижу, как проходят дневальные в форме с полевыми сумками. Вероятно, вернулся министр. Топография работает на меня: Гонз, сидящий на улице Сен-Доминик, пока еще не знает об этом. Я иду по улице Юниверсите, пересекаю улицу, достаю свой ключ, чтобы войти в министерский сад.

И тут происходит что-то странное. Ключ не подходит. Я делаю три или четыре попытки, тупо отказываясь верить, что он не действует. Но форма замка совсем не похожа на ту, что была прежде. В конце концов я сдаюсь и возвращаюсь назад, как обычный смертный, через площадь Пале-Бурбон.

– Полковник Пикар к военному министру…

Часовой пропускает меня, но капитан Республиканской гвардии внизу просит меня подождать. Несколько минут спустя спускается капитан Кальмон-Мезон.

Я показываю ему ключ, пытаясь обратить это в шутку:

– Он больше не работает. Я, кажется, как и Адам, изгнан из сада за чрезмерное любопытство.

Кальмон-Мезон смотрит на меня с каменным лицом:

– Извините, полковник. Нам время от времени приходится менять ключи. Безопасность – вы же понимаете.

– Вы ничего не должны мне объяснять, капитан. Но мне все еще нужно поговорить с министром.

– К сожалению, господин министр только что вернулся из Шатонёфа. У него масса дел, и он очень устал. Не могли бы вы прийти в понедельник?

По крайней мере, у капитана хватает совести иметь смущенный вид при этих словах.

– Долго это не займет.

– И тем не менее…

– Я подожду.

Я сажусь на банкетку из красной кожи.

Кальмон-Мезон неуверенно смотрит на меня:

– Пожалуй, мне следует спросить министра еще раз…

– Пожалуй.

Он стучит каблуками по мраморной лестнице и вскоре зовет меня сверху – его голос эхом отдается от каменных стен.

– Полковник Пикар!

Бийо сидит за своим столом.

– Пикар, – говорит он, устало поднимая руку. – К сожалению, я очень занят. – Однако в кабинете министра нет ни малейшего намека на какую-либо активность, и я подозреваю, что он перед моим приходом просто смотрел в окно.

– Простите, министр, я долго вас не задержу. Но в свете газетных публикаций на этой неделе, я чувствую необходимость поторопить вас с решением по расследованию дела Эстерхази.

Бийо устало смотрит на меня из-под своих кустистых бровей:

– Решение в какой именно части дела?

Я начинаю описывать предложение Девернина – заманить Эстерхази на встречу, сфальсифицировав письмо от Шварцкоппена, но Бийо тут же прерывает меня:

– Нет-нет, мне это вовсе не нравится – слишком грубо. И знаете, я думаю, что лучший способ разобраться с этой свиньей – не преследовать его вообще, а отправить на пенсию. Либо так, либо выслать его куда-нибудь к черту на кулички – в Индокитай или Африку. Не знаю… предпочтительно туда, где он подхватит какую-нибудь гадкую местную болезнь или просто получит пулю в спину.

Я не знаю, как реагировать на это предложение, а потому игнорирую его:

– А что мы будем делать с Дрейфусом?

– Ему придется оставаться там, где он находится. Приговор вынесен по закону, тут больше говорить не о чем.

– Значит, вы пришли к окончательному решению?

– Да. Перед парадом в Шатонёфе у меня была возможность обсудить это дело приватно с генералом Мерсье. Он специально приехал на машине из Ле-Мана, чтобы поговорить об этом.

– Кто бы сомневался!

– Осторожнее, полковник! – Бийо останавливает меня, подняв кверху палец. До этого дня он всегда подстрекал меня подходить к самому краю несоблюдения субординации – его забавляла роль снисходительного главы семейства. Очевидно, что, как и с доступом в его сад, с этим покончено.

Но я уже не могу остановиться:

– Секретная папка – вы знаете, что в ней нет ничего, что доказывало бы вину Дрейфуса? Что она, вероятно, даже содержит неприкрытую ложь?

– А вот этого я не должен слышать, полковник. – Бийо закрывает уши ладонями.

Вид у него нелепый – такой иногда бывает у упрямых стариков: надутый ребенок в детской.

– У меня громкий голос, – предупреждаю я его.

– Я не шучу, Пикар. Я не должен этого слышать! – резко произносит Бийо. И только удостоверившись, что я больше не буду загрязнять его уши, опускает руки. – Не будьте вы таким самоуверенным молодым дураком и послушайте меня, – примирительным тоном говорит он. – Генерал Буадефр готовится к приему царя в Париже, это будет дипломатическая акция, которая изменит мир. Мне нужно согласовать с финансовым комитетом бюджет в шестьсот миллионов франков. Мы просто не можем позволить себе отвлекаться от этих важнейших вопросов жалкой проблемой одного еврея на острове. Это разорвет армию на части. Меня выгонят из министерского кресла – и поделом. Вы не должны делать из мухи слона. Вы понимаете, что я говорю, полковник?

Я киваю.

Министр поднимается со стула и, с удивительным изяществом обходя стол, приближается ко мне:

– Кальмон-Мезон говорит, что нам пришлось поменять замки в саду. Вот еще незадача. Я распоряжусь, чтобы вам дали новый ключ. Я очень ценю ваш ум, дорогой мальчик. – Бийо протягивает мне руку. Его пожатие сильное, сухое, мозолистое. Он обхватывает мою руку обеими своими, словно заключая меня в плен. – Иметь власть – дело нелегкое, Жорж. Чтобы принимать жесткие решения, нужен характер. Но я уже видел все это прежде. Сегодня пресса не знает ничего, кроме Дрейфуса, Дрейфуса, Дрейфуса. Завтра, если не будет новых разоблачений, о нем забудут, вы сами увидите.

Прогноз Бийо относительно Дрейфуса и прессы оказывается верным. Так же неожиданно, как они подхватили эту тему, газеты потеряли интерес к узнику Чертова острова. С первых страниц его вытеснили известия о русском государственном визите, в особенности спекуляции на тему, во что будет одета царица. Но я о Дрейфусе не забываю.

Хотя мне нужно сказать Девернину, что нам не потребуются услуги Лемерсье-Пикара, так как наша идея ловушки не получила одобрения, я все равно продолжаю, насколько это в моих силах, расследование по Эстерхази. Разговариваю с отставным унтер-офицером Муло, который помнит, что копировал части артиллерийской инструкции для майора. Еще я встречаюсь с наставником Эстерхази в артиллерийской школе капитаном ле Рондом, который называет своего бывшего ученика подлецом: «Если встречу его на улице, руки ему не подам». Все это ложится в папку «Благодетель». Иногда в конце дня, перелистывая собранные материалы – «пти блю», фотографии наблюдения, заявления, – я говорю себе, что еще увижу его в тюрьме.

Но ключи от сада дворца де Бриенн мне так и не приносят: если мне нужно увидеть министра, то приходится просить об аудиенции. И хотя Бийо всегда сердечно принимает меня, я чувствую в нем некоторую сдержанность. То же самое относится к Буадефру и Гонзу. Они больше не доверяют мне, и они правы.

Однажды к концу сентября я поднимаюсь по лестнице в свой кабинет и вижу вдали в коридоре майора Анри, погруженного в разговор с Лотом и Грибленом. Анри стоит спиной ко мне, но широкие, плотные плечи и толстая шея узнаются так же, как если бы он стоял ко мне лицом. Лот замечает меня и стреляет в Анри остерегающим взглядом. Тот прекращает говорить и поворачивается. Все трое отдают мне честь.

– Майор Анри, – говорю я, – с возвращением. Как отдохнули?

Он изменился. Загорел, как, впрочем, и все остальные, кроме меня, но еще поменял стрижку – оставил короткий ежик, отчего стал меньше похож на лукавого фермера и больше – на пронырливого монаха. Есть и еще кое-что: я вижу в Анри новую энергию, словно все негативные силы, действовавшие внутри нашей маленькой группы, – подозрительность, неприязнь и тревога – слились в его вместительном теле и зарядили каким-то электричеством. Он их вожак. Мои риски – его возможности. Анри теперь опасен для меня. Все эти мысли мелькают у меня в голове за те мгновения, пока он салютует и, ухмыляясь, говорит:

– Мой отпуск прошел прекрасно, полковник, спасибо.

– Мне нужно ввести вас в курс дел.

– Когда вам будет угодно, полковник.

Я уже готов пригласить его к себе в кабинет, но неожиданно меняю решение.

– А знаете что… почему бы нам не выпить немного в конце дня?

– Выпить?

– Вас это удивляет?

– Только потому, что мы не выпивали прежде.

– Прискорбная ситуация, вам не кажется? Значит, нужно ее исправить. Сходим куда-нибудь вместе? Скажем, в пять часов?

В пять часов, как и договаривались, Анри стучит в мою дверь. Я беру фуражку, и мы идем на улицу.

– Вы куда хотите? – спрашивает он.

– Куда предложите. Я не частый посетитель баров в округе.

– Тогда «Рояль». Это избавит нас от необходимости думать.

Таверна «Рояль» – любимое заведение офицеров Генштаба. Я давно сюда не заглядывал. В этот час здесь тихо – всего два капитана выпивают у двери, бармен читает газету, официант вытирает столики. На стенах полковые фотографии, на дощатом полу – опилки, преобладающие цвета здесь: коричневый, медный и сепия. Анри чувствует себя в заведении как дома. Мы садимся за столик в углу, и он заказывает коньяк. Поскольку ничего лучше мне не приходит в голову, я тоже прошу принести мне коньяку.

– Оставьте нам бутылку, – говорит Анри официанту и предлагает мне сигарету.

Я отказываюсь. Он закуривает, и я вдруг понимаю, что какой-то причудливой части моего существа и в самом деле не хватало этого сукина сына. Так иногда человек проникается симпатией к чему-то знакомому, пусть даже уродливому. Анри – та самая армия, которой никогда не буду ни я, ни Лот, ни Буадефр. Когда солдат бежит с поля боя, именно такие, как Анри, могут заставить его вернуться и сражаться дальше.

– Так за что мы выпьем? – спрашивает он, поднимая бокал.

– Как насчет того, что мы оба любим? За армию.

– Отлично, – отвечает он. Мы чокаемся. – За армию!

Анри в один присест выпивает свою порцию, доливает мне, потом себе новую. Потягивает коньяк, глядя на меня над ребрышком бокала. У его небольших глаз серовато-грязный оттенок, они непрозрачные – я не могу читать по ним.

– Значит, дела в отделе идут неважно, полковник, если вы не против выслушать мое мнение.

– А я, пожалуй, закурю, если позволите, – говорю я. Он подталкивает ко мне по столешнице пачку сигарет. – И кто же в этом виноват, по вашему мнению?

– Не буду пальцем показывать. Просто говорю, что вижу.

Я закуриваю и играю со своим бокалом, двигаю его по столу, словно это шахматная фигура. При этом чувствую странное желание излить душу.

– Между нами, я никогда не хотел быть начальником этого отдела. Вы это знали? Шпионы наводили на меня ужас. Я получил этот пост случайно. Если бы я не знал Дрейфуса, то не участвовал бы в его аресте, а потом не оказался бы на заседаниях трибунала и разжаловании. К сожалению, у нашего начальства сложилось обо мне абсолютно неправильное представление.

– А какое правильное?

У Анри очень крепкие сигареты. Турецкие. Они обжигают мне ноздри.

– Я пересмотрел дело Дрейфуса.

– Да, Гриблен мне сказал, что вы забрали папку. Похоже, вы взбаламутили это дело.

– Генерал Буадефр пребывал в уверенности, что папка уничтожена. Оказывается, генерал Мерсье приказал полковнику Сандерру избавиться от нее.

– Я этого не знал. Полковник только сказал мне, чтобы я ее хранил.

– Почему, вы считаете, Сандерр не выполнил приказа?

– Спросите у него.

– Наверное, спрошу.

– Вы можете спрашивать у него что угодно, полковник, только ответов не получите. – Анри постукивает себя по виску. – Он сидит взаперти в Монтобане. Я столько проехал, чтобы его увидеть. Жалкое зрелище. – У Анри скорбный вид. Неожиданно он поднимает бокал. – За полковника Сандерра – за одного из лучших!

– За Сандерра, – отвечаю я, делая вид, что пью за его здоровье. – Но, как вы думаете, почему полковник сохранил папку?

– Думаю, он считал, что она может еще понадобиться, ведь именно на основании этих материалов и был приговорен Дрейфус.

– Вот только мы с вами оба знаем, что Дрейфус невиновен.

– Я бы не стал говорить об этом слишком громко, полковник… – Глаза Анри широко распахиваются. – В особенности здесь. Кое-кому из посетителей это может не понравиться.

Я окидываю бар взглядом. Он начинает заполняться. Подаюсь к Анри ближе и, понизив голос, говорю:

– «Бордеро» написал не Дрейфус. – Не знаю, жду ли я от него исповеди или сам ему исповедуюсь. Но какое-то очищение необходимо. – Его написал Эстерхази. Даже Бертийон говорит, что почерка абсолютно совпадают. И это начисто уничтожает все обвинения против Дрейфуса! Что же касается ваших секретных материалов…

Меня прерывает взрыв смеха за соседним столиком. Я раздраженно смотрю в ту сторону.

Анри теперь с очень серьезным видом внимательно изучает меня:

– Что вы хотели сказать о секретной папке?

– При всей моей симпатии, мой дорогой Анри, на Дрейфуса там указывает только тот факт, что итальянцы и немцы получали планы укреплений от кого-то, обозначенного инициалом «Д.». Я вас ни в чем не обвиняю: когда Дрейфуса задержали, ваша задача состояла в том, чтобы придать делу максимум убедительности. Но сегодня, когда нам известны факты об Эстерхази, все меняется. Теперь мы знаем: осужден был невиновный человек. И скажите мне, что мы должны делать, зная об этом? Просто молчать? – Я откидываюсь на стуле.

После долгой паузы, во время которой Анри продолжает разглядывать меня, слышу его вопрос:

– Вы у меня спрашиваете совета?

– Безусловно, – пожимаю плечами я. – Если у вас есть совет.

– Вы говорили об этом с Гонзом?

– Да.

– А с Буадефром? С Бийо?

– Да.

– И что они вам сказали?

– Оставить это.

– Тогда, бога ради, полковник, – шипит Анри, – оставьте это!

– Не могу.

– Почему?

– Я сделан из другого материала. Я не для таких дел поступил в армию.

– Тогда вы избрали не ту профессию, – недоуменно качает головой Анри. – Вы должны дать им то, что они хотят, полковник. Они ваши начальники.

– Несмотря на то, что Дрейфус невиновен?

– Ну вот, вы опять об этом! – Он оглядывается. Теперь наступает его очередь податься ко мне и говорить вполголоса. – Послушайте, полковник, я не знаю, виновен он или нет. И если откровенно, мне на это плевать, простите за грубость. В любом случае именно так должны к этому относиться и вы. Я выполнил приказ. Прикажите мне расстрелять человека, и я сделаю это. Если вы потом мне скажете, что перепутали имя… что ж, мне жаль, но это не моя вина. – Анри наливает нам обоим еще коньяка. – Хотите моего совета? Ну вот вам история. Когда мой полк был в Ханое, в казармах часто воровали. И вот однажды мой майор и я устроили ловушку и поймали вора на месте преступления. Оказалось, что он – сын полковника. Не знаю, зачем ему понадобилось воровать у таких же, как он, но он воровал. И вот мой майор – он был немного похож на вас, тоже немного идеалист, скажем так, – пожелал предать этого человека суду. Начальство не согласилось. Но он тем не менее довел дело до суда. Но военный трибунал не прислушался к доводам майора. Вора освободили. Это истинная история. – Анри подносит свой бокал к моему. – Вот вам армия, которую мы любим.