Путешествие идиота Поль Игорь

Глава 60

Деревня Каменица, что близ городка Биелина

Жидкий огонь вливается в горло. Кашляю, пытаясь вытолкнуть его непослушным языком. Но голова моя запрокидывается помимо моей воли и огонь проникает внутрь. Обжигает пищевод. Хочется открыть глаза, но попытка пошевелить веками вызывает такую сильную боль, что я отказываюсь попробовать еще раз. Судорожно сглатываю. Новая порция льется в мой обожженный рот. Послушно раскрываю его пошире и часто сглатываю, чтобы не захлебнуться. Так повторяется бессчетное количество раз, после чего меня оставляют в покое.

Огонь растекается по животу расплавленным свинцом. Больно шевелить шеей. Больно шевелить рукой. Что-то твердое упирается в поясницу, но сил сдвинуться нет. Я медленно вдыхаю воздух с незнакомым запахом. Тепло растекается по телу. Я расслабляюсь и вновь погружаюсь в вязкое ничто, где нет воздуха и нет воды, только пустота без цвета и запаха. Гулкий голос беседует со мной. Неугомонный Триста двадцатый. Отвечаю ему с некоторой ленью. Трудно подыскивать нужные слова. Он пытается мне что-то рассказать. Так необычно слышать, как перед тобой оправдывается боевая машина. Да еще такими смешными словами. Пополам с собственной обидой. Я говорю ему, чтобы он сделал поправку на то, что я ничего не соображал, когда оскорблял его на болоте. И, наверное, нам с ним жить осталось совсем ничего, так зачем попусту друг друга нервировать. Он в ответ изображает такую бурю эмоций, что я начинаю опасаться, как бы мое бедное больное сердце не остановилось раньше времени. Видали когда-нибудь радостного щенка, что норовит подпрыгнуть и в щеку хозяина лизнуть? А потом он обрадовал меня. Сказал, что я не в плену у армии землян. Меня подобрали какие-то местные жители. И что мое состояние здоровья существенно улучшилось за прошедшие двое суток, пока я тут валяюсь. И, судя по тому, что меня лечат, зла мне не желают. Иначе — зачем тратить на меня и без того скудные ресурсы? Хотя, едко добавил мой зануда, люди такие алогичные и нерационально скроенные существа, что от них всего можно ждать. В этом он весь, этот мой Триста двадцатый. Наивный, добрый и циничный одновременно. Эхо его голоса затухает где-то внутри. Я проваливаюсь в сон без сновидений. Это ж надо, двое суток…

Еще примерно через сутки я прихожу в себя. На щеках и подбородке топорщится жесткая щетина. Глаза еще побаливают, поэтому стараюсь оглядываться, двигая одной шеей. Лежу в каком-то низком каменном строении. Видимо, это сарай или что-то техническое. Потолок сделан из полупрозрачного материала, через него проникает тусклый серый свет. Густые растения зеленеют на многочисленных подвесных полках. Пахнет тут… ну, как в полевом давно не чищеном сортире. И еще тут тепло, даже жарко. И влажно. Напрягшись так, что с непривычки закружилась голова, сажусь на своем ложе — на большой охапке соломы. Я абсолютно гол, подо мной грубая ткань. Еще один кусок такой же ткани укрывает меня сверху. Правой руке что-то мешает. Подношу ее к глазам. Вот те раз! Как в старинных книгах про рабов. На моем запястье грубый металлический браслет. От него к вмурованному в каменную стену кольцу тянется толстый шнур из какой-то незнакомой мне синтетики. Триста двадцатый подтверждает: эту веревочку мне не осилить.

Хочется есть и п пить. И еще — ну, по маленькому. Да и по большому тоже. Вокруг ничего похожего на отхожее место. Не ходить же под себя, словно животному. Я сажусь, подтягиваю колени к подбородку и жду хозяев. Укутываюсь в рогожу. Периодически впадаю в дрему. И просыпаюсь, когда начинаю терять равновесие.

Ждать приходится довольно долго. Если быть точным — два с половиной часа, судя по показаниям чипа. А потом где-то вверху на стенах моргнул и начал разгораться желтоватый свет. Через десяток секунд глаза уже слезятся от нестерпимого сияния. Весь этот сарай становится таким ярким, как стол операционный. Потому я не сразу разобрал, кто ко мне подошел. Оказалось — женщина. Черные глаза, черные блестящие волосы, подбородок с ямочкой. Неулыбчивое лицо, одета во что-то темное из грубой ткани, так что фигуры не разобрать. Скорее молода, чем стара. Точнее возраст определить не могу. Смотрит на меня внимательно. Насторожена, как олениха. Было такое земное животное. Некстати вот вспомнилось, когда-то в детстве я читал книгу с ее участием. Женщина держит в руках парящую кружку. Говорит что-то на незнакомом языке. Триста двадцатый тоже в недоумении. Пожимаю плечами. Тогда женщина показывает сначала на меня, а потом на кружку. А, это надо выпить! Протягиваю руку. Не тут-то было. Женщина проворно отступает на шаг назад. Наклоняется и осторожно ставит кружку на земляной пол. Боится меня.

Беру кружку, нюхаю. Запах резкий и незнакомый. Хотя нет, что-то подобное мне уже пробовать приходилось. Кажется, именно этим меня и поили в беспамятстве. Пробую жидкость на вкус. Горячая и терпкая, аж сводит скулы. Женщина замечает мои колебания, недовольно хмурит брови. Снова показывает на кружку.

— Ладно, ладно. Не сердись, — говорю ей.

Брови ее ползут вверх. Удивлена, будто вдруг стенка с ней заговорила. Пью мелкими глотками. Гадость какая.

— Это все надо выпить? — спрашиваю я.

Она опять удивляется. Что-то лопочет по-своему. Потом задумывается на краткий миг, снова что-то спрашивает. Почти по слогам. Видно, язык этот ей не родной. Господи, да это же английский! Тут говорят на языке, на котором пела Дженис!

— Где ты есть прийти? — переводит Триста двадцатый. Извиняется: эта женщина сказала именно так. Перевод точный. Видимо, она спрашивает, откуда я.

Что ей ответить? Сказать, что я с орбиты? Может быть, меня просто убьют после этого. Но врать этой сосредоточенной неулыбчивой дамочке не хочется. Показываю на себя, а потом тычу пальцем вверх. Ставлю кружку и растопыриваю руки, изображая самолет. Снова показываю на себя.

— Я оттуда, понимаешь? — Триста двадцатый подсказывает нужные слова. — Из космоса. С орбиты.

Она опасливо забирает кружку. Рассматривает меня, как редкую зверушку.

— Где я? Что это за место? — я показываю на пол. Обвожу рукой вокруг. Наверное, я выгляжу полным идиотом со своими детскими жестами.

Она произносит несколько слов.

— Селение Каменица есть расположено под город Биелина, — подсказывает Триста двадцатый. Разворачивает в моих мозгах карту. Подсвечивает и укрупняет нужный район. Все-таки я дотянул до Балкан!

Женщина поворачивается, чтобы уйти.

— Эй, постой! Мне бы это…

Я краснею. Не умею я с женщинами говорить, тем более о таких вещах. Но она понимает. Приносит из темного угла круглую глиняную чашку, ставит передо мной, отходит в сторону и отворачивается. Черт, кажется, она собирается дожидаться, пока я сделаю свои дела! Ну и нравы тут. Смущаясь, неловко выполняю все, что положено. Использую клок соломы. Других материалов не предвидится. Брезгливо вытираю руки о край рогожи. Женщина поворачивается как ни в чем не бывало. Спокойно берет судно и выливает его в какой-то чан неподалеку. От чана идут трубы к ящикам с растениями. Да тут у них все в дело идет! Осмелев, показываю на свой рот. Потом на живот.

— Есть хочу, понимаешь?

Она кивает.

— Ждать, — говорит требовательно. И уходит, растворившись в свете ослепительных ламп.

Ну что ж, ждать так ждать. Мне не привыкать. Я даже начинаю испытывать интерес к происходящему. Куда меня занесло на этот раз? Выберусь ли? Кажется, судьбе нравится испытывать меня на прочность. Сначала Плим, потом Восьмой ангар, теперь вот Земля. Интересное у меня выходит путешествие. Прежняя жизнь теперь кажется сном. Неужели все это было — мороженое, Сергей, Генри? Тело снова начинает ломить. Сворачиваюсь калачиком, подтягивая колени к груди, укутываюсь рогожей. Солома подо мной уютно хрустит. Слышен барабанный бой тугих капель. По прозрачной крыше бегут потоки воды. Закрываю глаза.

Глава 61

Враг моего врага

Местная еда оказалась такой же простой, как и нравы местных женщин. Месиво, на вкус похожее на бобы с грибами. Странный вкус, и пахнет не то дымом, не то подгоревшим жиром. Но я так голоден, что уже готов сжевать собственные ногти.

Женщина, принесшая еду, перекрестила чашку пальцами. Наверное, тут у них перед обедом молиться принято. Жаль, что я не умею, сейчас бы вера мне очень сгодилась. Так смешно мы устроены, люди — вера нужна нам только тогда, когда мы по уши в дерьме.

К концу обеда еда больше не кажется невкусной. Грубой — да. Но и сытной одновременно. Я поставил глиняную чашку на пол, осторожно подвинул ее ногой к ожидавшей в сторонке хозяйке. Пока я ел, она пробежалась вдоль ящиков с растениями, чего-то куда-то подсыпала, подкрутила какие-то вентили, где-то что-то оторвала. Развернула пару конструкций другим боком к свету. Без дела не стояла, в общем. А потом вернулась и молча ждала, пока я верну тарелку.

На мгновенье ее взгляд пересекся с моим.

— Я Юджин, — говорю я и для убедительности тычу в свою грудь пальцем. Повторяю по слогам: — Юд-жин.

Она смотрит на меня, раздумывая. Неожиданно повторяет:

— Ю-жин, — и еще раз: — Е-жен.

Будто на вкус пробует. Неожиданно улыбка трогает ее губы. Лицо словно светлеет.

— Бранислава, — представляется она. — Бранка…

— Бранишлав?

— Бра-ни-сла-ва, — поправляет женщина, растягивая слоги.

— Брани-шлава, — старательно повторяю я.

Светлый лучик тянется ко мне от этой славной молодой женщины. Конечно же молодой! Теперь я ясно вижу это. Улыбаюсь в ответ. Просто так. Без всякой нужды.

Она подхватывает тарелку и снова исчезает в ярком свете. Ей на смену вскоре появляются два крепких бородача в мокрых черных штормовках с капюшонами. У одного из них оружие. Не похожее ни на одно из виденных мною раньше. Но все равно я узнаю в этом странном сооружении с торчащим из него острием что-то стреляющее. И еще — от бородача исходит настороженная холодная враждебность, он с трудом сдерживается, чтобы не разрядить в меня свою острую штуку. Так что я сижу и не двигаюсь. Мало ли что этот здоровяк подумать может. Я почесаться захочу, а он решит, будто я колдую или что-нибудь вроде этого. И пришпилит меня к соломе. Как назло, мне сразу нестерпимо захотелось почесать спину. Аж между лопатками засвербило. Неловко ерзаю, стараясь не шевелиться слишком сильно.

«Наблюдаю недружественные намерения. Рекомендации: сохранять неподвижность. Постепенно сократить дистанцию до врага. Вступить в бой на дистанции, не позволяющей противнику эффективно использовать оружие».

«Принято. Помолчи, пожалуйста. И не вздумай без моего разрешения прыгнуть в драку».

«Выполняю», — выражение голоса Триста двадцатого можно трактовать как «насупился».

Второй мужчина выступает чуть вперед. Власть расходится от него, как круги от камня на воде. Присаживается на корточки. Наверное, он тут самый главный. Босс, я это явственно ощущаю. Он внимательно рассматривает меня прищуренными глазами. Я не прячу взгляд, мне бояться нечего. Тоже гляжу на него. Красное лицо, продубленное ветром, с сеточкой резких морщин вокруг глаз и на лбу. Крылья длинного носа четко вылеплены. Волосы коротко стрижены, на висках седина. Щели его глаз — как острые буравчики.

— Ты есть Эжен, — говорит он.

— Да, Юджин, — соглашаюсь я.

— Мое имя есть Драгомир. Ты понимать мой?

Я медленно киваю. Триста двадцатый переводит почти синхронно.

«Драхомэр…»

— Так сойти, Эжен, — большой местный босс, наконец, улыбается. — Сказать мне, откуда ты есть?

— Из космоса. Оттуда, — я дополняю свой ответ тычком пальца в потолок. Толстый шнур волочется за рукой. Смотрю на него с досадой. — Зачем это? Я вам не враг.

— Так есть надо. На время. Я думать. Вокруг много плохой люди. Я не понять ты.

Совершенно некстати я удивляюсь тому, как сильно изменился за несколько веков английский. Наверное, через несколько дней я начну разговаривать так же, как эти бородатые. «Мой есть Юджин. Мой бывать пилот…»

— Как называется эта страна? — решаю я внести ясность в свое положение. Я слышал, на Земле было много разных стран. И в каждой из них люди говорили на своем языке.

— Что есть страна? — в свою очередь спрашивает большой босс.

— Ну, вы ведь живете в какой-то стране. Раньше на Земле были разные страны. Америка, Британия, Россия, Япония… — На этом мои познания о родине человечества заканчиваются. Триста двадцатый предлагает мне на выбор сведения о странах, что в разное время располагались ранее в этом регионе. Турция. Босния. Югославия. Язык можно сломать от таких названий.

— Мы есть жить в Каменица. Каменица близ Биелины, — отвечает бородатый. — Я не знать, что есть страна.

Тут пришла моя очередь задуматься. Нет стран? И в империю не входят. Кто же ими правит?

— Каменица я править. Мэр я, да, — поясняет Драгомир. Его спутник при этом стоит так же напряженно, как и в начале разговора. — В Биелина править Радован Маркович. В Модран — Драган Стоич. Мэр есть везде править. В каждый город. И деревня. Везде мэр.

— А почему твой товарищ все время хочет в меня выстрелить? — показываю я на второго бородача.

— Его имя есть Горан. Он воин. Солдат. Юсы забрали его брат. Два штук. Не за товар. Убить скот. Он не любить юсы.

— Кто это — юсы?

— Ты не есть юс? Ты говорить со мной, как юс, не знать мой язык. Не бояться. Сказать мне, кто твой. Если твой юс, мой продать тебя назад.

— Нет, я не юс. Я Юджин Уэллс. Я пилот. Летчик. Я из космоса. Из Земной империи. Наш император — Генрих.

— Не знать империя. Летающий машин у юс. Твой машин летать?

— Да. Только мы здесь, чтобы Земля стала чистой. Я не юс. Даже не знаю, кто это такие. Император хочет вернуться сюда, поэтому мы очищаем воздух от всякой дряни.

— Твой император хотеть жить здесь, в Каменица? — с беспокойством уточняет мэр.

— Нет, не здесь. Просто на Земле.

— Тогда где? В Биелина? Зворник, Лозница? Или в Београд?

— Послушайте, я простой пилот. Откуда мне знать такие вещи?

Мэр покачивается с носков на пятки. Земля поскрипывает под его массивным телом. Затем он приходит к какой-то мысли. Настороженность в нем сплетается с другими чувствами. С алчностью, страхом, любопытством, надеждой. Тот еще букет.

— Вы делать черный дождь? — спрашивает он, вновь поднимая на меня свои пронзительные буравчики.

Ничего не поделаешь. Не хочу ему врать. Это ведь мы всю эту сажу сотворили.

— Да, мы, — киваю.

— Юсы говорить — вы хотеть всех убить. Зачем?

— Мы не хотим никого убивать. Мы простые работяги. Мы просто сбрасываем сверху бактерии, а они жрут ваш дурной газ. И небо становится чище. А сажа — вроде остатка выходит. А еще мы сеем кораллы. И они делают новую землю вместо воды.

— Когда идти черный дождь, наш скот умирать. Совсем мало теперь есть. Болеть. Держать за крыша. Мясо мало есть. Зачем черный дождь, если всех не убивать?

Я долго и сбивчиво пытаюсь объяснить ему, чем мы тут занимаемся. Трудно это делать на незнакомом языке. Да еще когда сам толком в этих делах не понимаешь. Я ведь и вправду простой пилот. Мне говорят что делать — я и делаю. Всякие так стратегии с науками мне неизвестны. Я только и умею, что летать. Нравится мне это дело, ничего с собой поделать не могу. Мэр слушает меня внимательно. Удивительно, но он понимает о чем я толкую. Сразу видно — башковитый мужик, не зря в мэрах ходит. Когда рассказ мой доходит до схваток в воздухе, Драгомир слегка подается вперед.

— Вы есть бить юс?

— Только если они на нас нападают. Тогда мы даем сдачи.

— Твой машин может бить машин юс? — еще более заинтересовано спрашивает мэр.

— Вообще-то у меня простой штурмовик, не истребитель. Но когда припрет — приходится на нем драться. Мы ведь не армия, просто наемники. И нас мало.

— Что есть штурмовик?

— Такой самолет, который бомбит. Сбрасывает всякие бомбы и ракеты.

— Сбрасывать? Куда?

— Куда скажут. На заводы, если дымят. В воздух, чтобы его чистить. На корабли. Недавно даже авианосцы ваши топили.

Глаза мэра превращаются в почти неразличимые щели. Он отрывисто уточняет.

— Что есть «аносец»?

— Авианосец? Такой большой корабль, с которого самолеты взлетают. Когда потери у нас стали большие, мы решили самые крупные авианосцы потопить.

— Вы взорвать большой корабль с много летающий машин?

— Мы потопили три самых больших авианосца. Совсем недавно. Остались только эскортные, — заметив недоумение на лице мэра, уточняю: — Те, что поменьше.

Горан смотрит на меня удивленно. И недоверчиво. Драгомир быстро переглядывается с ним.

— Ваш император есть враг юсов?

— Наш император даже не знает, кто это.

— Ваш император есть главней юс?

— Это уж точно, — усмехаюсь я. — Если Генрих придет сюда, ваши юсы станут как все. Законопослушными. Или их просто раздавят.

— Император есть хотеть давить юс?

— Я же говорю — если те будут ему мешать.

— Ваш император есть справедлив?

Пожимаю плечами. Справедливость. Что это такое? Все в этом непонятном мире относительно. Если те, кто на Йорке живут, из коренных, у тех своя справедливость. А у таких как Васу — своя. Своя у Сергея. Своя у Триста двадцатого. И у меня тоже своя. Разве справедливо, что я не как все? Что не знаю самых простых вещей и вообще — в любой компании как белая ворона? Поэтому я говорю вождю:

— Не знаю. Говорят всякое. Кто-то недоволен. Кто-то наоборот. Но в такой помойке, как у вас, никто не живет, такого я нигде не видел. А если Генрих задумал вашу Землю лучше сделать — он сделает, точно вам говорю. Он такой. Будете ходить по нормальной зеленой траве. И солнышко сверху будет светить, а не эти ваши облака.

— Нет облака? Нет черный дождь? Так бывать?

— Конечно. На всех планетах так. Дождь идет, только редко.

— Нет кислота с неба? Нет ветер? — еще более недоверчиво интересуется Драгомир.

— Не-а.

— И дети рождаться?

— Ну да. А что такого-то?

— Значит, это тебя юс искать. Немного назад. Летать машин, спрашивать нас. Долго искать. Ты враг юс?

— Да не знаю я, кто это такие, ваши юсы! — взмолился я. — Я бомбил завод, меня сбили. Может, и враг.

— Юс везде. Прийти далеко. Сильный много. Люди забирать, мужчины. Говорить: война. Не спрашивать. Говорить: защищать нас. Плохо брать мужчины. Потом они язык забывать, мать не знать. Совсем чужой стать, другой. Грабить. Юсы слова красивый говорить. Про справедливость. Лживый слова. Когда делать не как они говорить — убивать. Машин летучий стрелять. Женщин брать, скот бить. Плохой человек юс. Непонятный. Менять еду на всякий товар. Лампы, провод, железо, инструмент. Дорого менять. Других менять нет — все им. Раньше в Биелина менять. Потом корабль юс прилететь, все не так есть. Биелина теперь тоже юс менять. Всюду один юс. Их справедливость только у них. Для себя есть.

Мэр встает. Его спутник отступает на шаг и снова становится похожим на сжатую пружину.

— Мы тебя юс не выдать. Прятать. Тебе есть помощь. Ты есть враг юс и друг нам. Кормить тебя, не бояться. Женщин дать. Хорошо у нас жить. Ты воин быть. Ждать.

— Драгомир, мне бы назад вернуться, — прошу я. — Я тут чужой совсем.

— Помочь, да. Ждать.

Он наклоняется и подает мне грубую, как жернов руку. Я пытаюсь пожать ее. Прилагаю все силы. Все равно, что камень тискать. Мэр скупо улыбается и уходит. Напоследок оглядывается через плечо каменный непроницаемый Горан. Неожиданно подмигивает мне. Улыбаюсь ему в ответ.

Откидываюсь на солому. Дела. Что тут у них творится-то? Кто эти юсы? Почему я их враг? Не те ли это ребята, что нам кровь с авианосцев портят?

«Как думаешь, Триста двадцатый?»

«Очевидно, местные жители организованы в общины по месту обитания. Существа, условно поименованные „юсами“, пытаются диктовать им свои условия, отвечающие интересам своего правительства или иного законодательного органа. Юсы предположительно являются владельцами средств ПВО, препятствующих выполнению миссий „Криэйшн корп“».

«Ты не можешь говорить проще? — прошу я. — Знаешь ведь — мне трудно длинные предложения разбирать».

«Извини, — совсем по — человечески отвечает мое второе „я“. — Я хотел сказать, что высока вероятность того, что их враги являются и нашими тоже. Юсы — те самые парни, что портят нам кровь».

«Ты даешь! — восхищаюсь я. — Прямо как человек заговорил!»

«Правда?» — недоверчиво спрашивает моя жестянка.

«Точно. Будто сам не знаешь, шпион проклятый».

И Триста двадцатый топит меня в волнах искристой радости. Ему так хорошо, что я невольно забываю о своих трудностях. Все же замечательно, что нас двое.

«Точно, — нахально подтверждает моя железяка. — Мне здорово, когда мы вместе».

Глава 62

Как стать другом всей деревни

— Я не знать, что там есть люди. Нам говорить: это ложь. Давно люди с Земли улетать. Много тысяч лететь. Сейчас говорить: нет их, пропали. Жить долго космос нельзя.

— Там, на других планетах, много людей, — отвечаю я. — Больше, чем на Земле. Намного больше. Люди летают между планетами.

— Ты тоже летать?

— Конечно. Иначе как бы я у вас оказался? — улыбаюсь я.

Бранка подпирает щеку рукой, смотрит, как я ем. Улыбается, глядя как неуклюже орудую неудобной ложкой из тонкого пластика. Наши ложки, те, что в сухом пайке, и то прочнее. Эта того и гляди сломается. Она вся источена от частого и долгого употребления. Просто прозрачной стала. Когда я пару дней назад сломал такую, Бранка расстроилась. Глаза у нее тревожные стали. Испуганные.

— Сильно ценно есть. У юсов на зерно менять. Плохо ломать, — сказала она.

И мне стыдно стало, что я ее обидел нечаянно. И теперь я стараюсь перехватывать эту драгоценность ближе к низу ручки, чтобы не перегнуть ненароком лишний раз. А каша из бобов такая густая, что враз ее не подцепить.

Вообще, тут ко многим привычным мне вещам относятся с уважением. Даже к тем, что я всегда мусором считал. К примеру, простой упаковочный полиэтилен здесь великая ценность, его используют для пошива плащей, и для устройства окон и прозрачных крыш. Для этого его складывают во много раз. И куски пенопласта тоже ценный ресурс. Их тщательно крошат, смешивают с глиной и из этого делают теплонепроницаемые прокладки для домов. Кладут между стен. Спасает и от сырости и от сквозняков. Ветра тут такие, что, бывает, даже глину между камней в стенах напрочь за неделю выдувают. Кусочки ударопрочного стекла идут для крыш теплиц. В одной из таких я и валялся. На первом этаже тут растят всякие злаки и овощи, а в темном подвале — грибы. Много стекла не бывает никогда. И куски всегда приходят неровные и битые. Но все равно — их и такими берут. Все это меняется у юсовцев на еду. Не на что попало. Всяких там соленых змей или крокодилов те не берут. Это едят сами жители деревни. Обычно юсовцы охотно берут фасоль, чечевицу, пшеницу. Грибами тоже не брезгуют, но цена на них низкая. Убейте меня, но кажется, что за всю эту дефицитную жратву они сюда норовят всякий хлам продать. Отходы, одним словом. За редким исключением, типа теплогенератора или металлических вещей. Инструментов там или оружия. Но эти вещи совсем непомерно стоят. Никакой пшеницы или бобов не хватит. Тут юсы хитрят. Теплогенератор пять молодых мужчин стоит. И не каких попало, а сильных и здоровых. А где их взять-то? Детей мало рождается, а здоровых — и того меньше. Все мужчины, кто способен оружие в руках держать, — наперечет. Охотятся на болотах да деревню стерегут. Много всяких плохих людей вокруг шляется. Есть те, чьи деревни или хутора выродились и погибли. Им деваться некуда, вот они и пытаются стянуть, что плохо лежит. От голода. Есть преступники, что от людей бегут. Таких здесь убивают. Бывает, из какого-нибудь города отряд большой приходит. Пограбить. Юсы на такие вещи сквозь пальцы смотрят. Вроде как — пускай местные крысы сами меж собой разбираются. Пока на них не нападаешь — им все равно. И когда на деревню нападают, мужчины стоят насмерть. И женщины им помогают. Нету в деревне лишнего. К примеру, остаться без теплогенераторов — смерть. Теплицы родить перестанут. А на одной болотной добыче долго не протянуть. Все это я у Браниславы выведал. Она иногда выкраивает пару минут минут со мной поболтать. Больше нельзя, потому что у нее работы выше головы. Как и у всех тут. Кроме меня, конечно. И еще ко мне часто приходит мэр. Все об империи меня расспрашивает. Как там люди живут, не голодают ли. И какой работой заняты. Чем с ними расплачиваются. Вижу, ему здорово в нашей империи пожить охота. Когда над тобой — только император, и никаких юсов. А я его, в свою очередь, про устройство их мира пытаю. Он ничего, рассказывает. Правда, иногда чуток приукрашивает. Мне кажется, это ему за Землю свою стыдно немного. Я для него вроде как представитель иной деревни. Или даже города, причем большого. И Драгомир старается так про все говорить, чтобы у меня мнения не сложилось, будто они тут как скоты живут. А я вид делаю, что не понимаю его хитрости. Все равно потом у Бранки что надо вызнаю.

Я доедаю кашу и Бранка подает мне еще одну миску — с мясом. Кормят меня тут как на убой. Уверен — не каждый из местных так сытно ест. Не представляю, за что мне такая честь. Но пока предлагают — беру. Кто знает, сколько мне потом голодать придется? Подхватываю из миски кусок нежного мяса. Бранка сказала, что это «лягушка». Не знаю, что за зверь, да и знать не хочу. Главное — вкусно очень. Ем с удовольствием. Еще мне нравится мясо змей. Оно более жирное. И куски от них больше. И рыбу люблю, в которой костей нет. А от мяса крокодила отказываюсь. Бранка этому удивляется. Убеждает меня, что это полезно для мужчин, и вкусно. И что она сама готовила. И даже с настоящей солью. Не морской. И с травой ароматной. Но я все равно вежливо тарелку возвращаю. Говорю, что наелся. Не могу же я ей объяснить, что крокодилы людей жрут. Если я эту пакость попробую, получится, я тоже вроде как людоедом стану.

Доедаю мясо и получаю кружку величайшей ценности. Чистую воду. Благодарю Бранку. Говорю ей «спасибо». Она смущается, как и всегда. Женщины тут не привыкли благодарности получать. Оттого, если благодаришь, стоят, бывает, и смотрят, разинув рот. Не знают, как себя вести.

— Как думаешь, Бранка, когда меня Драгомир отпустит? — спрашиваю. Не то, чтобы мне здешние люди не нравились. Просто устал я на цепи сидеть. И вообще — на базу свою хочу. Никогда бы не поверил, что скучать буду по этой старой ржавой посудине.

— Знаю, — отвечает Бранислава и отчего-то краснеет.

— Когда?

— Когда ты стать крепкий.

— Я уже крепкий, — возражаю я.

— Когда станешь друг.

— Я и так друг. Вы все хорошие люди, — недоумеваю я.

— Друг есть, когда след оставлять, — непонятно отвечает Бранка и уносит посуду.

Хорошая она. Так я думаю, глядя ей вслед. Я часто часами наблюдаю за тем, как она работает в теплице. Иногда одна, иногда с помощницами, разными женщинами, молодыми и совсем старыми. И детьми. Тут все работают. Приносят и выливают в чан это, как его… удобрение. Я же говорил — тут все в дело идет. Оттого и запах в этой их теплице — закачаешься. Я наблюдаю, как Бранка копается в земле, выдергивая из ящиков сорняки. Как снимает урожай. Носит ящики с зерном и томатами. Мне хочется ей помочь, но веревка держит мою руку крепко. Когда Бранислава склоняется над очередной грядкой, непонятное томление посещает меня. Я стесняюсь его. Бранка — хорошая женщина. У нее есть муж. Тут у всех женщин есть мужья, такой в этой их Каменице порядок. Так что негоже мне про всякие глупости думать. Стыдно. Она ведь за мной ухаживает. Заботится. Готовит мне вкусную еду, кормит, меняет постель, приносит чистую солому. Но все равно, ничего с собой поделать не могу. Потому что я мужчина, а она женщина. Потому, что меня кормят тут, как кабанчика на убой, и оттого лишние силы во мне образуются. И бывает даже, что к Бранке я прикоснуться боюсь. Коснусь руки случайно, когда миску принимаю, и будто током меня бьет. И Бранка это чувствует. Опускает глаза. Я ведь вижу, будь проклята моя ненормальность, ей со мной не просто как с человеком интересно. Она мужчину во мне ощущает. Пусть не такого как все, но для Земли этой, я, похоже, вовсе не так плох оказываюсь.

В этот раз, не успел я заснуть, как кто-то еще ко мне подошел. Вечер был, потому лампы в теплице уже погасили. Только и понял я, что женщина пришла. С каким-то большим чаном в руках.

— Что это? — спрашиваю.

— Плохо говорить. Мыться, — отвечает незнакомый голос.

Мыться? Блеск. Мыться я тут здорово полюбил. С водой у них туговато. Поэтому для мытья мне давали небольшой ковшик утром и такой же ближе к ночи. В этот раз вот не дали, забыли видно. Тем более хорошо. Такой большой таз! Наконец-то смогу смыть грязь по-настоящему.

— Спасибо, миз, — говорю.

Женщина стоит, как стояла. Не уходит. Опять, видно, переклинило. Не знает как вести себя в ответ на благодарность.

— Спасибо, дальше я сам.

Вот черт. Все равно не уходит. Может, ждет, когда я вымоюсь и чан верну?

— Отвернись, — прошу я.

Женщина делает шаг и оказывается совсем близко. От нее даже пахнет не так, как обычно от местных женщин. Не потом и землей. Чистой одеждой и еще чем-то свежим.

— Я тебя мыть, — говорит она.

— Вот еще, — возмущаюсь я. — Я и сам справлюсь. Ты иди пока. Или отвернись.

— Мыть тебя, — упрямо говорит женщина. Голова ее опущена. Длинные волосы падают и закрывают лицо. Смущена она до крайности, больше, чем я сам. Внезапно понимаю, что она не уйдет. Задумываюсь на мгновенье — вдруг традиция у них такая? Вроде сбора тех самых… удобрений из ночного горшка. И отказать нельзя. Люди тут простые, обидчивые. Не хочется, чтобы они про меня плохо думали. Решаюсь.

— Хорошо. Мой.

И женщина сдвигает подальше мою постель, отводит меня в сторону, насколько позволяет длина шнура. Натирает мокрым пучком соломы с чем-то пахучим. Аккуратно смывает. Руки ее несмело касаются моего естества. Она и я вздрагиваем одновременно. Но все же сеанс мойки продолжается. Она намыливает меня снова. Трет мне спину. Аккуратно и нежно проводит соломой по всяким моим деликатным местам. Жар во мне такой, что сейчас пучок в ее руках задымится. Стесняюсь себя невыносимо. Женщина то и дело касается меня грудью через тонкую ткань своей одежды. В темноте я не вижу ее лица. Но все равно, она кажется мне красавицей. Закрываю глаза. Господи, да заканчивай ты уже поскорей свою пытку!

И вот меня в очередной раз омывают водой. Тело поет и горит. Как хорошо все-таки быть чистым. Женщина медлит, глядя на меня. Заворачиваюсь в свою рогожу. Недоумеваю, чего ей еще-то? Внутри нее чувствуется тревожное ожидание.

— Спасибо, — благодарю я. — Было очень здорово.

Она кивает. Смотрит на меня бездонными в темноте глазищами. Наконец, разворачивается и быстро уходит. Обида и разочарование плещется в ней мутной взвесью. Гадаю, чем же я ее все-таки обидел? И никак не могу понять. Советуюсь с Триста двадцатым. Тот тоже в недоумении. Все-таки странные существа, эти женщины. Даже тут, у черта на куличках, от них сплошные трудности. И Триста двадцатый со мной соглашается. Сообщает, что согласно обобщенной статистике, каждый раз, когда я связывался с существом женского пола, со мной происходили неприятности. В общем, лежу я без сна и переживаю. Вот сейчас придет кто — нибудь из их молчаливых бородачей и пристрелит меня напрочь. А я так и не узнаю, что же такого натворил.

И как будто накаркал. Далеко-далеко открылась дверь и кто-то с фонарем ко мне приблизился. Судя по росту — на этот раз не женщина. Я было приготовился к драке, как понял, что враждебности в ночном госте нет. Это Драгомир оказался. Собственной персоной. Подошел и присел тихонько рядом. Повздыхал о чем-то своем.

— Мне есть жаль, Эжен, — скорбно так сказал.

— Я знаю, я вашу женщину чем-то обидел, — виновато говорю в ответ. — Честное слово, не знаю, чем именно. Ты сердишься, Драгомир?

— Я нет сердиться. Я есть печален. Ты не хотеть быть друг, — отвечает мне мэр.

— Я очень хочу быть вашим другом, Драгомир! — горячо заверяю я.

— Я прислать тебе самый красивый женщина. Очень красивый. Ее муж — сильный воин. Йован из Салаша. Я понимать — твой женщина там, наверху, лучше наших…