Путешествие идиота Поль Игорь

Глава 37

Простота хуже воровства

Не понимаю, как я раньше жил без «Гепарда»? Я еще только на лифте к нему поднимаюсь, а он меня уже узнает. Пусть мне Клеменс и не верит. Говорит, что интеллектуальная система управления не активна, пока я пилотский шлем в кабине не подключу. Я с ним не спорю. Зачем? Какими словами передать ощущения, когда «Гепард» делится со мной радостью предстоящего полета? Пусть даже имитационного. Иногда я думаю, что я существо другого порядка. А все остальные, кто в испытательном зале, — ущербные, лишенные чувств существа. И тогда мне кажется, что быть не таким как все не так уж и плохо. Сэм объясняет мои способности теорией «лоскутного» мышления Снайдера — Митчелла. Он любит находить любому факту рациональное объяснение. Определений «талант» или «призвание» в его лексиконе не найти. Он заменит их чем-нибудьо вроде «индивидуальные особенности личности, являющиеся субъективными условиями успешного осуществления определенного рода деятельности». Ну и кто из нас после этого недоумок?

Мы теперь летаем по полной программе. На максимальной скорости в верхних слоях. С выходом в космос. С отработкой полного набора маневров. Особенно впечатляют возможности маневровых движков в атмосфере. С ними я могу выделывать такое, что моему старичку «Гарпуну» и не снилось.

А еще стрельбы. Лазерами в режиме суборбитального или мезосферного перехвата. Из кинетических орудий по космическим целям. Тяжелыми ракетами класса «космос-космос» и «космос-поверхность». Управляемыми и самонаводящимися ракетами «воздух-земля». Планирующими бомбами с гравитационными или термобарическими боеголовками огромной мощности.

А еще штурмовка наземных объектов, атака морских судов противокорабельными ракетами, бомбардировка подводных лодок, маневренный воздушный бой на малых и средних высотах. С отражением ракетных атак и использованием ракет «воздух-воздух». Дьявольски умных и изворотливых. Атаки планетарных целей с космического авианосца. Скрытное перемещение у поверхности. Применение развернутых средств РЭБ.

Мощь X-201 переполняла меня и наделяла уверенностью в собственном могуществе. Казалось, я могу протянуть руку в любую точку пространства и раздавить все, что пожелаю. Люди представлялись мне жалкими букашками.

И еще я начал понимать, почему у меня не случалось никаких сбоев. Просто мы с машиной сливаемся до состояния единого организма. Именно поэтому я отключал склонный к отказу агрегат задолго до его выхода из строя. Знаете, это — как желание почесаться. Слишком умный человек будет думать, что это желание вызвано раздражением кожи механическим воздействием волосяного покрова, часть которого потеряла эластичность ввиду загрязнения. А такой как я просто почешется и пойдет себе дальше. Результат один и тот же, а затраты разные. Так и в полете. Я не задумываясь менял режимы при первых же полуосознанных признаках неприятных или необычных ощущений, вызывавших у меня дискомфорт. Машинально переключал цепи управления системой гравикомпенсаторов. Открывал огонь не штатно — с двух симметричных подвесок, а в кажущейся произвольной последовательности. Интуитивно варьировал режимы работы двигателей в пределах отведенного заданием коридора. Я чувствовал самолет так, как будто он был моим телом. Я был им, а он — мной. И самолет отвечал мне тем же. Только однажды произошел сбой системы выпуска переднего шасси. Вы когда — нибудь испытывали чувство внезапного онемения в ноге? Когда наступаешь, а ногу-то не ощущаешь. И непроизвольно переносишь вес тела на другую. Примерно такое же чувство я и испытал. Одновременно с собачьей виной тела-самолета. Он словно извинялся передо мной за собственное несовершенство.

Мы стартовали с магнитно — гравитационных катапульт морского авианосца. Взлетали с полевых грунтовых аэродромов. Поднимались с пятачка летной палубы авианесущего крейсера. Пулей выскакивали из стартовой ячейки космического носителя. Я был готов летать весь день напролет, и «Красный волк» страстно поддерживал мое желание. Но медики и Сэм упорно вытаскивали меня из кабины, как только мои затраты энергии превышали какие-то там их «нормативные». Мой рекорд — шестичасовой полет с отработкой орбитального удара и последующей посадкой на морской авианосец в другом полушарии.

Однажды, когда я весь выжатый сидел у лифта и приходил в себя после полета, ко мне подсел какой-то парень. Васу назвал бы такого важным перцем. Так вот, поставил этот перец стульчик раскладной, и рядом со мной уселся. Подсел и подсел, мне-то что? Места хватает. Может, ему заняться больше нечем, кроме как со мной рядом прохлаждаться. Только человек этот не просто так пришел. Я уже потом узнал, что это не просто техник из испытательной лаборатории. Этот перец оказался самым, что ни на есть, главным начальником. «Господин Председатель Правления», так его все называли. И начальник этот, пока я в себя приходил, ну меня пытать про самолет. Будто не видит, что не в себе человек. Спросил, на чем я раньше летал. А я ему: «На „Гарпуне“, на чем же еще».

— И как вам прежний самолет?

— Нормально, — пожал я плечами. — Все машины по-своему хороши.

И коктейль свой прихлебываю. Вот привязался. Я еще где-то там, за облаками. На посадку захожу. Рук не чувствую.

— Я не в этом смысле. Я про то, как «Гарпун» работает в роли универсального палубного истребителя?

— В роли универсального — никак. В космос выйти может, но там он как пуля в воде — движки слабоваты. Да и топлива в обрез — только на коротенькую орбитальную миссию. Потому и оружия берет мало, а из тяжелого и вовсе почти ничего. На серьезную атаку в космосе не способен. Разве что для обороны носителя или бомберам в эскорт для солидности. Опять же, на небольших дистанциях. Одно только название, что универсальный.

— А в атмосфере?

— В атмосфере — другое дело. На малых и средних высотах скорость что надо. Дальность приличная. Для эскорта лучше машины не найти. И как высотный перехватчик очень даже ничего. Атмосферного вооружения хватает на любую цель. И в маневренном бою лучше него не сыскать.

— А защищенные наземные цели?

— Мил-человек, «Гарпун» — не бомбер. Какие такие защищенные цели? Вынырнул — ударил — исчез. А для взлома обороны «Москито» придуманы.

— Ну да, конечно, — смутился собеседник. Или сделал вид, что смутился.

И сделал знак, чтобы мне еще коктейля принесли. И снова ко мне с расспросами:

— А как вам «Гепард» по сравнению с «Гарпуном»?

— Сказка, не машина.

— А что конкретно вам нравится?

— Да много чего. Скорость. Универсальность вооружения. Система управления как живая. А маневровые движки — это вообще мечта, особенно в атмосфере. Нипочем ни поверил бы, что такая туша окажется юрчее «Гарпуна». А уж бой на вертикали — это просто песня! Такой запредельной тяги ни у кого нет.

И я вновь приложился к коктейлю. Горячая волна из желудка постепенно возвращала меня к жизни. Глядь — а вокруг нас половина инженеров стоят. Почтительно так выстроились. И Сэм тоже тут. Смирный и благообразный, словно икона. А дядечка этот все меня расспрашивает. И все ему в рот заглядывают, будто он пророк какой.

— Наши конструкторы позиционируют «Гепард» как машину превосходства в атмосфере и в космосе. Скорость и дальность действия позволяют эффективно контролировать планету силами всего двух-трех авианосцев. Время реакции морской авиации теперь будет исчисляться не часами, а минутами. Вы согласны с таким определением?

Тут я совсем уже в себя пришел, и не знаю, что ответить. А все смотрят на меня в ожидании, и долго молчать неловко. И тишина такая, что в ушах звенит.

— Самолет-то классный, — так я сказал. Подумал, и добавил: — Посадочные антигравы только выбросить, а на их место дополнительные баки. И еще парочку оружейных контейнеров с тяжелым оружием для космоса.

Сказал и аж взмок весь. Чего это я несу? Как будто за меня кто разговаривает. А тишина вокруг не просто сгустилась — она теперь как камень стала. Наверное, я опять чего — то не то сказал.

— А… зачем их выбрасывать? — наконец спросил важный мистер.

— Ну… как… на кой они в космосе — то? Машинка — класс, только не морская она. Космическая, как ни крути. Добавить горючки, чуть форсировать движки, да тяжелого вооружения для космоса. И все. Для ударов с орбиты — самое оно. И для эскорта будет — хоть куда. В общем — и впрямь станет универсальной штукой, — продолжал молоть мой язык. — Но только космического базирования.

— А чем же он вас над морем-то не устраивает? — холодно так спрашивает этот самый председатель. А Сэм ему знаки делает, мол, не видите — не в себе парень. Только дядечка на него и не смотрит даже. Только на меня. И глаза — как синие буравчики.

— Ну как вам сказать. Знаете, что будет, если его накроют в атмосфере? Основные движки вразнос пойдут, вот что. Пятьдесят на пятьдесят. А что будет с планетой, если пяток таких птичек рванет? Атмосферный термоядерный взрыв, это вам не кот чихнул. И кому после будет нужна радиоактивная помойка, в которую превратится эта планетка? А вот в качестве ударного с космического авианосца — милое дело. И цели накроют, и ПВО их в атмосфере бить поостережется. Потому как от него живого вреда меньше, чем от сбитого. И в качестве эскорта — они же любого «Мавра» разделают. Блеск, а не машинка. В общем, никакой он не палубный и не универсальный. Он ударный космический. Только антигравы выбросить.

— Дались вам эти антигравы! — в сердцах сказал Председатель и со стульчика поднялся.

Я сделал неимоверное усилие, чтобы заткнуться. Но слова упорно лезли из меня наружу.

— И еще…

— Да?

— На «Гарпуне», ежели что, я мог и на ручном до палубы дотянуть. И даже сесть. А тут — сразу гроб. Никакое ручное эту ласточку не удержит. Норов у нее бешеный… И катапультироваться с нее — гиблое дело. Так что с пилотами у вас будет постоянный некомплект. Хотя мне машина нравится. Ничего подобного в жизни не пробовал.

— Спасибо, — ледяным голосом поблагодарил председатель.

И к выходу направился. И охрана по бокам от него пристроилась. А Сэм за ним побежал. И что-то на ходу пояснял. А люди вокруг почему-то на меня не смотрели. Отворачивались в смущении. А я что — я же как лучше хотел. Самолет-то мне нравится. Не мог же я такому важному мистеру соврать. Я врать не обучен.

В этот день я больше не летал. А когда пошел на выход, «Красный волк» меня коснулся. «Закрытая ментопередача» — так мне голос сказал. И такая тоска вдруг на меня накатила, будто умер кто. Я даже с шага сбился и на «Гепарда» взглянул. На его мускулистые крылья и хищный клюв. Уже потом я понял — это он так со мной прощался. Очень уж ему со мной, дурачком, летать понравилось.

— Прощай, «Красный волк», — так я ему ответил.

И отвернулся. Потому что слезы отчего-то к горлу подступили.

Больше меня сюда не пускали. Охранники на вахте говорили «Ваш пропуск аннулирован, мистер Уэллс».

Целую неделю я сюда приходил по утрам. А потом перестал. Чего зря ноги-то бить?

Глава 38

Первым делом — самолеты

И стали мы с Васу к отъезду готовиться. Точнее, он готовился, а я просто лежал и в потолок смотрел. И на все вопросы только молча кивал. Потому что мне все равно было. Все, абсолютно. И еще я на себя досадовал. Ну почему у других все получается, а я, за что не возьмись, обязательно напортачу? Как же я теперь без «Гепарда»? Кто сейчас на нем вместо меня? Наиль, конечно, мужик толковый. А кто еще? Ведь «Гепард» — существо тонкое. Это он только с виду грозен, а внутри — как малое дитя, его любой обидеть может. И что потом? Зарубят самолет на этом их «конкурсе». И все, сотрут. Убьют то есть. А он ведь живой, как и я. Или вот как Васу.

Васу мне подружек приводил. Чтобы от всякого дерьма отвлечь, как он говорит. Только мне никого не надо, и девчонки это сразу понимают. Посидят смирненько, пива немножко выпьют, да и прощаются. И смущаются отчего-то. А Васу злится. Говорит: не факт, что на Кришнагири таких кисок отыщем. Там они все такие, как я, в смысле, как он. Смуглые и черноволосые. А белокожих почти и нету. Так что надо пользоваться всласть, пока можно. А я с ним соглашаюсь. Киваю. Только неохота мне ничего. Я и ем-то едва-едва. И голос внутри тоже как-то не в себе. Привык он со мной летать.

И как-то раз я так лежал, и в потолок смотрел, пока Васу по делам бегал. Наверное, насчет билетов договаривался. И тут по визору реклама началась. И давай по комнате самолеты маленькие летать в каких-то розовых облаках. И белые следы за собой оставлять. И веселый мужской голос сказал, что это достойная работа для настоящих мужчин. Для отставных военных летчиков, то есть. Для тех, кто не забыл, как земля с высоты выглядит. И адрес назвал. И еще сказал, что краткосрочный контракт с полным обеспечением. И я подумал — а чем черт не шутит? Вдруг и вправду полетать удастся? В общем, оделся я быстренько и рванул.

Вербовщик этот почему-то в таверне «Обожженные барды» контору свою устроил, ту, что недалеко от окраины, по дороге в порт. Кто это такие «барды», и почему они обожжены, я не знал. Но забегаловка там была еще та. Любой питейный подвал для всякого отребья в нашем районе в сравнении с этими «бардами» — все равно что дорогой ресторан. В полутемном зале воняло кислятиной, на полу — слой опилок вперемежку с окурками, вдоль стен столики из камня и тяжеленные стулья. Какие-то мутные личности за столиками курят отраву, аж дух от дыма перешибает. И бутылки в баре все пыльные. Сразу видно, что они тут просто так стоят и никто из них давно ничего не пьет. Воняющий перегаром бармен рассказал мне, где тут вербовщик. На втором этаже, в номере восемь. «В люксе», как он объяснил. Ну я я пошел. Сначала по полутемной скрипучей лестнице, потом по длинному коридору. В одном углу какой-то щетинистый мужик женщину тискал. А она хихикала и говорила, что сначала деньги. А потом я люкс этот нашел. Большая такая желтая дверь в грязных пятнах.

Вербовщика звали Кеони. Смуглый, подвижный. Когда улыбается, видно, что у него вместо переднего зуба — дырка. Я и понять ничего не успел, как уже рядом с его столом в продавленном кресле сидел. А Кеони говорил и говорил. Я даже спросить ничего не мог, потому как он слова не давал вставить. Рассказывал, какая это интересная работа. И что, по-хорошему, так за нее не платить надо, а наоборот — плату взимать. Потому как проводиться она будет на прародине человечества — давным-давно забытой Земле. И что компания, которую представляет Кеони, называется терра-чего-то-там. Она получила от правительства подряд на эту планету. «Пришла пора вернуть ее людям», так он заявил. Вроде как сам император возжелал вновь на Землю вернуться, и свою резиденцию там устроить.

«Наша империя как называется? Правильно, Земная. А какая же она Земная, ежели Земля в помойку превратилась, и на ней никто давно не живет?»

Так Кеони мне сказал, наставительно подняв палец вверх. В общем, я только и понял из его болтовни, что над этой Землей летать надо и распылять какие-то штуки. И все.

«Не работа — прогулка», — объяснил Кеони. И еще добавил, что полдня работаешь, а остальное время на орбите отрываешься. На комфортабельной орбитальной станции. «Со всеми, понимаешь, делами». И подмигнул. А насчет документов, если я вдруг волноваться буду, то ни к чему это. Компания не сторонница формальных отношений. Главное — дело. И снова палец поднял. Я подумал, это он о том, что главное — уметь летать.

— Я летать умею, не беспокойтесь, — сказал я, как только вербовщик замолчал.

— Нет проблем, уважаемый Юджин, нет проблем. Пойдемте со мной, устроим маленький тест. Прямо скажем — плевок, а не тест, — и повел меня по грязному ковру в соседнюю комнату.

А там — не поверите — стоит имитатор. Старенький, я таких даже в академии не застал. Кресло, ремни, джойстик и шлем. И ничего больше. Кеони мне костюм контактный надеть помог. По мне, так он больше мешал, чем помогал. Суетился вокруг и все время что-то из одной руки в другую перекладывал. Но я терпел. Я видел, он мне радуется искренне. А чего еще мне надо? Чтобы на меня зла не держали. И еще чтобы летать. И я влез в этот тесный костюм с несвежей подкладкой, и шлем нахлобучил. И когда чип мой врубился, оказалось, что в руках у меня джойстик ручного управления, и сижу я в кабине «Москито». Не в том, современном, который A60S, а в каком-то другом, допотопном до ужаса. Видимо, в одной из тех урезанных моделей, что когда-то на слаборазвитые планеты на экспорт поставляли. На таких, наверное, лет сорок уже никто не летает. Даже гравикомпенсатор — и тот упрощенный, потому как работает только в вертикальной плоскости. И управление наполовину ручное.

И вот для теста надо мне выполнить три фигуры пилотажа. Боевой разворот, двойной восходящий разворот с полубочкой, и еще пикирование с горкой. И все бы ничего, только этот «Москито» будто камнями набили. Управление как сонное, так что пока я двойной восходящий выполнял, весь взмок, от носков до подмышек. А Кеони ничего, обрадовался. «Чудненько», — так он сказал. И сунул мне контракт. «Стандартный летный. На три месяца. С правом продления».

Я и подписал не читая. Главное, думал я, летать по-настоящему. И прямо из этой дыры, из «Бардов» этих, меня на такси в порт повезли. Кеони сказал, что по условиям контракта остальных членов команды ждать будем на борту транспорта. «А то мало ли что», — так он сказал, хихикнул и руки потер. И «подъемные» мне выдал. Маленькую карточку с нарисованным посередине сине-зеленым шариком. Едва я водителя упросил, чтобы по дороге к Васу заехать.

Васу расстроился. Он совсем было уже собрался на Кришнагири. Даже вещи упаковал. Хотя какие там вещи, четвертым-то классом? Там сам будто груз летишь. Куском мяса в морозильнике. Но потом я ему объяснил, что немного, всего три месяца полетаю, а потом к нему вернусь. И уж тогда мы и рванем за богатством. Потому как на Кришнагири Упаван летать мне будет не на чем и некогда. А мне не летать никак нельзя. И он меня понял. Сказал, что подождет. Братаном назвал. Обнялись мы крепко, и я потопал.

А народ откуда-то узнал, что я уезжаю. И когда я к такси шел, целая толпа меня проводить вышла. Женщины слезы вытирали. И крестили воздух над моей головой. Наверное, это примета такая. На счастье. Я им всем улыбнулся. А лавочник Пинк приволок мне копченый свиной бок. «На дорожку», — так он сказал смущенно. И другие тоже — кто чего притащил. Так что скоро все заднее сиденье у такси стало как продуктовый склад. Мне очень приятно было. Я ведь тут проездом оказался. И мне тут вовсе не по нраву поначалу пришлось, в этом их каменном Плиме. А поди ж ты — как я ко всем этим простым людям, которых прежде не замечал, привык… Оказывается, когда про человека не думаешь плохо, то он становится лучше. И тоже перестает думать о тебе плохо. И мне все говорили, чтобы я возвращался. А новая молодая жена Пинка меня даже поцеловала.

«Господи, так бы и жил тут всю жизнь с этими добрыми людьми. Куда меня несет?» — подумал с комком в горле. И сглотнул, чтобы не заплакать. А то что обо мне люди подумают? Я ведь мужчина, черт меня возьми.

Глава 39

Летучий курятник

Примерно через неделю мы, наконец, в путь отправились. А до этого времени все слонялись без дела по нашему транспорту — ржавой калоше, грузопассажирскому старичку «Либерти». Делать там было абсолютно нечего. И места на транспорте тоже не было. Три радиальных коридора, камбуз да библиотека. И кормовой кубрик, что под нашу команду временно отвели. Вот, пожалуй, и все. Старикан наш на пассажиров особо и не рассчитан. Пассажиру тут положено погрузиться и сразу в гроб залечь. Так на флоте криокамеры зовутся. Они плотно, как соты в улье, в третьем кормовом отсеке набиты. Длинный такой коридор, а в него отсеки-выгородки без дверей выходят. И эти самые отсеки от палубы до подволока напиханы гробами, крышками в коридор. Если в них не ложиться, то команде до места назначения нипочем не долететь — не хватит ни продуктов, ни воздуха. Так уж эти грузопассажирские посудины устроены. Одно слово — «четвертый класс». Потому он и дешевый, что в нем ни есть, ни пить не надо. И всякие там стюарды «мерзлякам» не требуются. На всю толпу — один пассажирский да один багажный кондукторы. Да и те — трюмные машинисты по совместительству.

Поэтому все наши, кого Кеони на Йорке насобирал, только и делали, что спали, напивались да в карты играли. А когда надоедало, по этим самым трем коридорам бродили, или друг к дружке цеплялись. Еще было развлечение — драки с командой устраивать. Потому что народ собрался — оторви да выбрось. Прямо сказать — поганый народ. Ни с кем из них мне разговаривать не хотелось. Совсем не о чем было. Они только и спрашивали у меня: «Выпить е?» Или еще: «Есть чем закинуться?» Это когда трезвые или с похмелья. А в остальное время норовили ухватить за грудки и орать про то, как они кровь на всех фронтах проливали, пока я за их спиной жировал. В общем, люди они все были странные, хоть и пилоты. Братьями, как Алекса или Наиля, мне их называть почему-то не хотелось. Вот не лежала к ним душа и баста. И еще они так и норовили в мой пенал залезть. Наверное, думали, что я там «дурь» прячу. Поэтому я от них старался держаться подальше. Сначала уходил в судовую библиотеку. Листал старые журналы да пару затрепанных книг. Больше там ничего и не было. Потом некоторые из наших навострились там попойки устраивать. Их кок с камбуза гонять начал, вот они сюда и перебрались. А я их пойло пить не любил, хотя мне и предлагали. Уж больно оно вонючим было. А закусывали они, как правило, моими продуктами. Теми, что я с собой привез. Поначалу спрашивали у меня, а потом привыкли и сами брали, кому что надо. Я и не возражал. Мне не жалко. Какие-никакие, а все же это мои товарищи. Моя команда. И мне с ними скоро летать. А за продукты меня часто к выпивке звали. «Слышь, малахольный, иди дерни», — так они говорили. Но я вежливо отказывался.

Когда они напивались, то начинали хвастаться. Рыжий Милан, тот, что вечно небрит и с красными глазами, стучал кулаком по столу и кричал, что он на Форварде в первой волне летал. На орбитальном бомбере, в «Гремящих ангелах». И без всякого сопровождения. А наполовину лысый Борислав с обвисшими щеками его перебивал и кричал, что двадцать лет, как один день, на скоростных «Миражах» отпахал и даже дважды катапультировался. Но Милану казалось, что его Форвард круче. А Файвел ему говорил, что он «фуфел». Потому как никакого сопровождения на этом Форварде и не требовалось, потому как у тамошних повстанцев не то что боевой авиации — челноков не было. А Милан злился и еще сильнее по столу стучал. Пока чего-нибудь с него не ронял. Если это что-то оказывалось недопитой бутылкой, то остальные начинали Милана бить. А Борислав за него вступался. И начиналась свалка. Тогда я потихоньку уходил. Потому что в таких свалках норовят бить не тех, кто ближе, а тех, кто ни при чем и в стороне стоит. Типа меня. А затем прибегали несколько матросов вместе с боцманом, или с пассажирским кондуктором, и начинали всех «гасить». И потом уволакивать отсыпаться в кубрик. И кто-нибудь обязательно при этом кричал «наших бьют». И тогда те, кто не спал, вставали, закатывали рукава, шли в библиотеку и тоже с матросами бились. Ну и те в долгу не оставались. Потому как трезвые были, да еще и с обрезиненными жгутами в руках, теми, которыми в трюмах груз обвязывают. Они этими жгутами страсть как больно дрались. И когда драка в коридор выкатывалась, кто-нибудь из матросов тоже кричал «наших бьют». Тогда и к ним тоже подходила подмога. Иногда мне казалось, что все эти матросы только и ждут, когда в библиотеке кто-то напьется и буянить начнет. И они специально в кубрике собираются и дожидаются, когда можно будет кости поразмять. И «пижонам этим», то есть нам, «хари начистить».

Не любят они летчиков. Пусть даже таких, как мы. Наверное, скучно им на своем корыте. С утра до вечера — или на вахте, голые серые переборки да тусклое освещение, или в кубрике дрыхнешь, а в перерывах офицеры авралами достают. И так месяцами. Какие уж тут развлечения. Я их понимаю. И они меня тоже. Потому что как-то раз, когда драка была, они меня заодно со всеми хотели побить, хотя я и в стороне стоял. Ну и, как всегда, я стал железным. Я даже стал привыкать: чуть что — сразу становлюсь непробиваемым. Наверное, это мой голос внутренний старается. Я и не против. Я даже с удовольствием.

Так они на меня однажды бросились, ну а я их по всему коридору разбросал. И подмогу их тоже. И другую подмогу. И наших, тех, что мне помогать кинулись, но в полутьме не разобрали, кто где, — тоже раскидал. В общем, никого больше не осталось, и я на камбуз пошел. На обед. И с тех пор меня матросы понимать стали. Где бы кто ни дрался, меня уважали и не трогали. Да и капитан им сказал, мистер Тросси, чтобы не лезли ко мне. «Убью, — сказал, — сукины дети, ежели кто к этому чокнутому сунется. У меня и так работать некому, а он полкоманды в лазарет уложил. Так что не дай бог кому — сразу придушу». Очень строгий у нас был капитан. С большими усами, в несвежей белой тужурке и мятой фуражке с лакированным козырьком. Сразу видно — старый космический волк. Его за глаза так и звали — «Волк».

В общем, через неделю такого отдыха многие из наших зубов недосчитались. И места в библиотеке мне не стало. А больше на этой жестянке одному побыть было негде. Не лежать же в душном полутемном кубрике, слушая храп и пьяные вопли? Но тут я случайно на обеде познакомился с механиком. С Джозефо то есть. Он завистью смотрел, как я их кашу из кукурузы заедаю свиным боком. И тогда я его угостил, а он обрадовался. Сказал, что страсть как свинину любит. А эта поганая «Криэйшн корп», на которую он уже третий год пашет, норовит команду всяким дешевым дерьмом потчевать, да химией разной. Так что нормально поесть получается разве что на станции или в порту, в увольнении. А такое редко выпадает.

Ну, мы с ним и разговорились. Я ему про Дженис рассказал. А он улыбнулся и сказал, что я «родственная душа». И что тут редко ценители попадаются. И еще про то, что блюз шибко уважает. И Мадди Уотерса, и Ли Хукера, и Сонни Боя Уильямсона. И других «старичков». И что Дженис тоже телка клевая. «Когда такая деваха блюз поет — аж слезы наворачиваются», так он выразился.

В общем, проболтали мы с ним до самой его вахты. А потом я ему подарил большой кусок копченого мяса, того, что наши пьяницы стащить из рундука не успели. И сушеных фруктов. И грибов в банке. И жирнющую рыбину. Джозефо сказал, что это царский подарок. И еще, чтобы я называл его просто Джо. И теперь, когда он на вахте был, я мог в его каюте сидеть и музыку слушать. Он мне второй ключ дал. Сказал, что я ему кореш. Я помню: кореш — это почти как друг. Правда, Дженис у него в коллекции не было, но и его «блюзы» мне тоже здорово нравились. Я даже многие песни наизусть заучил.

И вот однажды ночью сам Кеони на борт прибыл. Сказал, мол, больше дураков нет. И что можно трогать. И нашу полупьяную братву стали за руки за ноги по гробам этим раскладывать. Снимают одежду, и отдают багажному кондуктору. А потом засовывают пассажира в люк ногами вперед. И кондуктор ему багажную карточку на шею прицепляет. Затем наполняют «гроб» мягким гелем и крышку захлопывают. Некоторые из наших спросонья драться пробовали, но матросы таких «гасили» быстро. «Напоследок», так они шутили. Ведь теперь у них два месяца никаких развлечений. Так всех наших и уложили, будто мешки какие.

А как до меня очередь дошла, оказалось, что последний «гроб» диагностику не проходит. И красный индикатор на крышке никак гаснуть не желает.

Тут все начали думать, что дальше делать. Кто-то посоветовал меня обратно высадить. Но кондуктор сказал, что пилотов всегда не хватает и за такие дела можно враз с работы вылететь. Еще кто-то дал совет на тесты внимания не обращать. Говорит, что все эти тесты избыточны, и даже если треть не проходит, груз все равно свеженьким доезжает. Мол, были случаи.

Но я ответил, что в нерабочий «гроб» ни за что не полезу. И к стене подальше от всех отошел. И все на меня посмотрели озадаченно, потом друг с другом переглянулись. Я чувствовал — уж больно им неохота было со мной связываться. Ведь я, если разойдусь, могу эту жестянку и вовсе без команды оставить. Так я им и сказал: «Даже не пробуйте, ребята».

Они и не стали. Связались с капитаном, и Волк им ответил, что один бездельник нас не объест. И что я корешах у механика хожу, значит, у него в каюте и жить стану, места хватит. И все по местам разбежались, потому что сигнал к разгону дали. Я тоже потихоньку двинулся. Открыл каюту своим ключом и стал хозяина в откидном кресле дожидаться.

И мы полетели.

Нам в одной каюте с Джо не слишком просторно было. Она вовсе не такая была, как та, что на лайнере. Но все же мы отлично ладили. Слушали музыку. Джо рассказывал про блюз, про его «течения». О том, что бывает «ритм-н-блюз» и «блюз-рок». И еще «блюз-модерн». И еще всякие. Про то, что почти все известные блюзовые исполнители были «неграми». Это значит, что у человека кожа черная. Сейчас такого редко встретишь, а тогда, в этом самом двадцатом веке, на старушке Земле их было — пруд пруди. И еще он про себя рассказывал. Про то, как двадцать лет оттрубил на ударном авианосце «Калигула» из состава Второго Колониального. И как до третьего сменного механика дослужился. Про всякие смешные и не очень случаи на борту. Про то, как пенсию выслужил и сюда устроился, в «Криэйшн», чтоб с тоски не помереть. А я ему рассказал про Дженис. О том, как ее в первый раз услышал. И про Хендрикса. И про «Грэйтфул дид». И даже «Ядро и цепь» напеть пытался. Правда, без музыки у меня не очень выходило, но Джо все равно понравилось. Он сказал, что у меня голос есть. И что он не понимает, как я в «банде» этой очутился. И еще он мне подпевать начал, когда слова выучил. Очень здорово у нас получаться стало. Джо даже сказал, что на ближайшей станции Дженис прикупит. И всех остальных ребят тоже.

А я рассказал ему про то, как летать люблю. И что другого способа такому как я не найти. И что я ради неба на все готов, и потому я здесь.

А он посмотрел на меня внимательно, и выдал:

— Видать, таким как ты, без полетов никак. Это у тебя в крови. Ты кто по званию?

— Капитан.

— Ишь ты. А я только до воррента дослужился. Второго класса. Ничего, что я с тобой так запросто?

И засмеялся. По плечу меня хлопнул. Хорошо мне с ним было, такой он был простой. Жесткий, жизнью умудренный, но при этом совершенно не озлобленный. С ним я себя совсем нормальным чувствовал.

Одному в каюте сидеть было скучно, а больше на судне пойти было некуда. Капитан, когда я по коридорам без дела слонялся, сильно ругался. Балластом меня называл. И тогда я вместе с Джо на вахты ходить начал. В машинном было интересно. Всякие там блестящие штуки от палубы до самого верха. Повсюду трубы да индикаторы. По переборкам щиты разные и кабели в руку толщиной. И еще тут было светло, не в пример остальным отсекам.

Джо мне рассказывал про устройство мюонного двигателя. И про гравикомпенсаторы Попова. Да так понятно, что через пару недель я уже мог самостоятельно кожух снять и штатную профилактику провести. Даже без помощи ремонтного робота. Вот только в порядке отключения гравиконтуров немного путался. Их, если не в том порядке вырубать, запросто пожечь можно. А без гравикомпенсаторов до места долетит один корпус с кашей из нашего мяса внутри. Так Джо объяснил. Мне это знакомо было. На самолетах тоже такие штуки ставят, чтобы летчика и нежную аппаратуру во время маневров не размазало. Только у нас они крохотные, а тут — на пол-отсека.

Джо сказал, что я быстро учусь, и что у меня отличная память. Как-то это не слишком вязалось с тем, что я еще недавно все забывал через минуту. Но все равно, мне приятно было, когда он меня хвалил. Джо — он надежный был, как скала, хотя и неразговорчивый. А со мной обо всем говорил. Однажды мы даже про любовь с ним разговорились. И я признался, что мечтаю ее на Кришнагири найти. И что сразу после Земли я с компаньоном туда рвану. И там у меня обязательно будет любимая женщина.

— Странные у тебя мечты, — так мне Джо на это сказал. — Я вот раз пять думал, что нашел ее, эту самую любовь. А на поверку оказывалось, что это я просто от одиночества бегал. Знаешь, что такое одиночество?

— Мне ли не знать? Я всегда один. Даже когда вокруг люди. Я ведь не как все. С такими, как я, не слишком водиться любят.

— Это ты брось, капитан. Ты же не идиот слюнявый. А если что и повредил себе, так не по пьянке дурной. Ведь так?

И я ответил, что да. И снова «Гарпуна» своего вспомнил. Отчего-то он представлялся мне не как машина, а как живое существо. Которое я спасти не смог. Однажды ночью я даже сон увидел. Про то, как «Красный волк» меня катапультировал. Удар, перегрузка и невозможно дышать. Потом взрыв, и тишина. И я в спасательной капсуле вниз лечу, прямо в море до самого горизонта, как в огромную чашу без края. А до этого мы падали. Бесконечно долго, целую жизнь. И нас расстреливали здоровенные двухмоторные монстры. А я одно только и мог — на ручном тянуть, вяло уклоняться, да ловушки отстреливать. Потому что движок едва двадцать процентов выдавал и маневровые горели. И за нами хвост дыма в полнеба. А после ловушки закончились и гидравлика окончательно сдохла. И я проснулся. И теперь, когда про войну мне говорят, это снова со мной. И снова вижу вспышку высоко над головой. Вижу, как погиб мой самолет. Моя душа.

— Ну-ну. Не переживай так, капитан, — похлопал меня по руке Джо. — Все мы когда-нибудь оказываемся в заднице. И не все оттуда вылезаем целыми. Такая уж она сука, военная судьба…

А еще через неделю я самостоятельно провел обслуживание резервного гравикомпенсатора. Один, без чьей-либо помощи. Только Джо рядом стоял и наблюдал. Он сказал, что я способный, хоть и летчик. А они все белоручки, поголовно.

Еще Джо меня выучил петь песню со странным названием «Хучи кучи мэн». И мы с ним так здорово ее пели, и ритм руками по столу отбивали, что нас даже матросы из соседнего кубрика слушать приходили. Стояли в коридоре и слушали. А мы им еще разные вещи пели. И они научились в такт песне ногами притопывать. И тогда у нас совсем замечательно выходить стало. Даже капитан, когда меня встречал, не ругался больше. Тем более, что я теперь, как и Джо, носил рабочий комбез, так что сразу было видно: я на борту не прохлаждаюсь, потому как все рукава у меня затерты и испачканы смазкой.

Когда мы, наконец, на эту станцию у Земли прилетели, Джо мне сказал:

— Слушай, а может, плюнешь на свой контракт? Оставайся. Я из тебя в полгода второго механика сделаю.

А я подумал и честно ответил:

— У тебя в машинном здорово, но я пилот. Нравится мне это дело. Ты уж извини.

— Ну, за спрос денег не берут. Хороший ты мужик, Юджин.

И руку мне пожал. Пожатие у него — что твои тиски. На прощанье он мне половину своей коллекции на шлемный интерфейс из пилотского комплекта сбросил. «На память», так он сказал. Очень грустно мне с ним прощаться было. И что я за человек такой? С кем ни познакомлюсь, нипочем потом от сердца не оторвать.

Наших, всех синих и трясущихся, команда смешками провожала. Матросы гоготали: «С прибытием, груз». А меня все хлопали по плечу и говорили, чтобы я там «не спалился». Пока до шлюза добрался, все плечи мне отбили. Я так решил, эти парни удачи мне желают. А еще сам капитан по судовой трансляции объявил: «Счастливо, мистер Уэллс». И пилоты на меня после удивленно смотрели. Ну а я решил, что это не так и плохо, когда тебя считают «своим парнем». Пусть даже такие грубые люди, как матросы со старой дырявой лоханки. В конце концов, не их это вина, что они такие. Просто жизнь у них не сахар.

С такими мыслями я и шагнул в трубу переходного шлюза.

Глава 40

Будущее Земли

Орбитальная база с громким названием «Будущее Земли» на деле оказалась старым авианосцем класса «Меркурий». Так Борислав сказал. «Я на этих гробах прожил больше, чем на поверхности. С закрытыми глазами их узнаю, — заявил он, как только мы из шлюза вышли. — Вот за этим люком направо — лифты на главные палубы. Этот радиальный коридор, где мы стоим, — минус третий уровень, одиннадцатая палуба. Направо отсеки жизнеобеспечения, налево зенитные посты. Вон на той переборке должна быть табличка с названием».

Кто-то не поленился, сходил к указанному месту.

— Замазано на хрен. Не разобрать ничего. Но табличка на месте.

— Вот. Я же говорил! Тип «Меркурий», мать его. Последнее такое корыто лет десять назад списали, — почему-то обрадовался Борислав. Будто друга встретил.

«Ностальгия у него», — так мне Дуонг сказал. Его все почему-то звали Дыней. Я почти и не разговаривал с ним на «Либерти» — он все время глотал какие-то пилюли и сидел, покачиваясь, на своей шконке, как желтокожий Будда с остекленевшими глазами.

— Ностальгия?

— Ну да. Юность вспомнил. Все мы тогда были молоды и неудержимы. Всего и забот было — отлетать задание да гудеть в городке, жизнь прожигать.

И я взглянул на Борислава по-новому. Трудно представить, что этот наполовину лысый толстяк с дряблыми щеками был когда-то юным и сильным. И даже летал.

Больше никого никуда рассматривать не пустили. С каждой стороны коридора стояло по паре охранников при оружии, и даже в легкой броне военного образца.

Тут люк открылся и нам навстречу вышел человек в летных штанах и вязаном морском свитере. Свитер я сразу узнал, у меня когда-то был такой же. Когда «Нимиц» всплывал в высоких широтах, я надевал такой же, выбираясь на верхнюю палубу подышать воздухом. Поэтому незнакомец сразу показался мне симпатичным. Особенно на фоне моих синюшных товарищей с недостающими зубами и щетинистыми рожами. Во всяком случае, он был чисто выбрит и твердо стоял на ногах.

— Добро пожаловать на борт, господа, — сказал человек. — Я Петр Крамер, ваш командир на время контракта.

— Какой, на хрен, командир! — возмутился маленький человек в задних рядах. Гербом его величали. — Я всех командиров послал, когда форму снял! У нас гражданский контракт.

И тут люк переходного шлюза за нашими спинами схлопнулся. И герметизировался. А на переборке голубой индикатор засветился, что означало вакуум. А охранники по флангам опустили лицевые пластины, и положили руки на рукояти шоковых дубинок. На всякий случай.

— Утихни, — спокойно ответил Крамер. — И чем быстрее, тем лучше. У нас тут маленькая война под видом научной экспедиции, так что воспитывать тебя некогда. Будешь нарушать дисциплину, сброшу в Восьмой ангар, и все дела.

— Что это, Восьмой ангар? — спросил кто-то.

— Законсервированный отсек. Персонал не в состоянии обслуживать всю базу — народу маловато. Он законсервирован. Оборудование снято. Ничего нет. Воздуха самый минимум, только чтобы климатизаторы не отключались. Термоизоляция обшивки местами нарушена. Из жратвы — только крысы. Они там размером с добрую кошку. Вода — конденсат и изморозь на переборках. В общем, «страна дикарей». Самое то для воспитания штрафников.

— И что — перевоспитываются?

— А то. Даже случаи людоедства зарегистрированы. Один пацифист там весь срок отсидел. Крыс жрал. Правда, зверушки в долгу не оставались — ночью отъели ему пальцы на руке.

— Понятно. Война так война, — сказал Борислав.

И все вокруг с ним согласились. Даже Герб.

— Прошу следовать за мной, господа.

Крамер развернулся на каблуках и нырнул в отъехавший в сторону люк. Весь он такой коренастый был, плотный. И топал по палубам бодро, мы едва за ним поспевали.

Народу навстречу маловато попадалось. Иногда вообще казалось, что мы тут совсем одни. Авианосец этот был здоровущий, как железный город, где вместо неба — низкие потолки. Жутковато было идти по пустым длиннющим коридорам. Только эхо наших голосов по ним и гуляло. От неровных слоев серой краски на переборках глаза уставали быстро, так что только под ноги и хотелось смотреть. Те из местных, кого мы изредка встречали, топали куда-то по своим делам и на нас смотрели без интереса. Мне даже показалось, с жалостью. А четверка охранников шла позади нас, выстроившись цепью поперек коридора.

Через систему лифтов и транспортеров мы притащились, наконец, в большой круглый зал, напоминающий кинотеатр. Только потолок больно низкий и по стенам сплошь ниши с разными надписями. Типа: «Пост жизнеобеспечения», или «Аварийно-спасательное оборудование». И пара — красных, как кровь: «Пост пожаротушения». Правда, в большинстве из ниш оборудование лет сто не включалось, потому как все пылью покрылось. А некоторые штуки с мертвыми индикаторами так и вообще наполовину разобранными стояли.

— Это наш зал для инструктажа, — сказал Петр. И за металлический стол в середине уселся. — Прошу устраиваться, господа. Перед тем, как расселитесь по каютам, кратко введу вас в курс дела.

Мы уселись, кто где. Места хватало. Сиденья были какие-то холодные и с неуютные с виду. На деле же оказалось, что сидеть в них удобно. Кое-кто из наших сел один на целый ряд, и даже ноги на спинки впереди закинул. Петр про это ничего не сказал. «Вольницу пилотскую чтут. Значит, жить можно», — так Файвел пробурчал. И тоже развалился поудобнее и задрал ноги на спинку. Ну а я сел просто так. Без ног. Рядом с Дыней и Миланом. И Борислав сзади нас.

— Итак, господа офицеры, все вы наняты компанией «Криэйшн корп». Уже из названия следует, что компания специализируется в области терраформирования планет. С целью их преобразования для нужд человечества. В настоящее время мы выполняем правительственный заказ на планете Земля, Солнечная система. Цель заказа — превращение планеты в место, пригодное для комфортного проживания человека на поверхности без средств защиты. Поясню суть проводимых работ.

Тут он чем-то в столе пощелкал, и за его спиной в воздухе развернулась большущая картина. На ней крутился голубой шар, укутанный в вату. Потом Петр достал световую указку, и начал тыкать ею в разные места шара.

— Итак, что сейчас представляет собой наша старушка. Помойку и больше ничего. В результате естественных изменений климата, а также вследствие бурной промышленной деятельности человека среднегодовая температура поверхности поднялась более чем на девять градусов Цельсия. Основное повышение температур пришлось на средние и особенно на высокие широты, где оно достигало десятков градусов, тогда как потепление в экваториальной и тропических зонах в среднем составило всего 3–4 градуса. Первичное повышение температуры было связано с увеличением в атмосфере содержания углерода вследствие сжигания большого количества природных ископаемых в качестве топлива для обогрева жилищ, а также метана. Впрочем, отчасти эффект потепления замедлялся выбросом в атмосферу большого количества частиц-загрязнителей, которые, вызывая прорву респираторных заболеваний у живых существ, тем не менее препятствовали проникновению на поверхность Земли солнечного излучения. Значительная часть выброшенного в атмосферу углерода соединялась с кислородом, образуя диоксид углерода, что не только сокращало запас свободного кислорода, но и способствовало удержанию атмосферой тепла. Это явление получило название «парниковый эффект». С ростом этого эффекта нарушения климата приобретали все более отчетливые формы. Гибли многие виды растений, животных и микроорганизмов. Началось таяние полярных льдов и повышение уровня океана. Произошло существенное увеличение водной поверхности и, как следствие, площади испарения, что еще больше усилило эффект потепления. Огромное количество метана, выделяемое болотами, образовавшимися на месте вечной мерзлоты, также способствовало повышению температуры. На завершающей стадии процесса, из-за потепления полярных морей в атмосферу в больших количествах начал поступать метан, до этого находящийся в виде кристаллогидрата в донных отложениях. С этого момента процесс приобрел необратимый характер. Полярные льды растаяли. Уровень океана поднялся более чем на 70 метров, оставив от суши лишь жалкие остатки. Большинство животных и тропических растений не выдержали перемены климата. В настоящее время процесс несколько стабилизировался, ввиду того, что плотный облачный покров, образовавшийся вследствие потепления, существенно сократил проникновение солнечного тепла. Жить в этом бедламе практически невозможно. Дышать можно, но нежелательно. Еще точнее — можно, но недолго. Концентрация углекислого газа, метана и других газов близки к предельно допустимым для человеческого организма пропорциям.

Тут Петр прервался, чтобы глотнуть пива из высокой бутылки.

— Безалкогольное, — пояснил он. — На борту сухой закон.

Чем вызвал недовольное перешептывание в рядах.

— Наша с вами задача, — продолжил Крамер, — проста и тривиальна. Мы должны распылять в атмосфере аэрозоли с бактериальной культурой, перерабатывающей и разлагающей метан. Это во-первых. Во-вторых, засеивать похожей по свойствам культурой поверхность океана. В-третьих, с низких высот сеять на мелководьях растворы, содержащие личинки специально выведенных кораллов. Они поглощают углекислоту и очень быстро растут, образуя новые участки суши.

Петр замолчал и вновь приложился к бутылке.

— А в-четвертых? — громко спросил Герб, когда стало ясно, что это еще не все.

— В-четвертых, на остатках суши живут аборигены, — ответил Крамер. — Хотя Земля номинально в составе Земной Империи, местные ничего об этом не знают. Они изолированы от внешнего мира и считают наше вмешательство агрессией. Кроме того, та дрянь, что мы распыляем в атмосфере, в качестве побочного эффекта вызывает дожди из сажи. Теоретически они не приносят особого вреда, но согласитесь, приятного мало, когда на тебя днем и ночью сыплется черная дрянь. И еще. Их заводы и другие промышленные объекты продолжают выбросы. Руководство корпорации считает это недопустимой порчей имперского имущества. Мы выдвинули аборигенам ультиматум — в течение полугода прекратить загрязнение воздуха. И теперь периодически проводим рейды по уничтожению тех структур, что продолжают работать. Они не остановили работу ни одного объекта.

— Так может, им без них крышка? — спросил Борислав.

— Может быть, — спокойно согласился Крамер. — Но мы приказы не обсуждаем.

— Они и кусаются, поди? — поинтересовался Дыня.

— Бывает. Но в целом уровень их техники существенно уступает нашему. Так что особо опасаться нечего. Риск присутствует, но в пределах нормы.

Эта его «норма» мне отчего-то не понравилась. Я сразу понял, что Петр не договаривает. Сильно не договаривает. И все это поняли, потому что затылки чесать стали. А Герб даже вслух сказал: «Вот гадство-то».

Тут ребята остальные стали спрашивать, на чем мы летаем. А Петр ответил, что в основном на А57 нескольких модификаций. На тех самых примитивных «Москито» первых выпусков.

— А истребители прикрытия? — спросил кто-то.

— У нас их нет. Они тут не нужны.

— Да? А как же аборигены? Неужто у них нет перехватчиков?

— Есть, но в малом количестве. И они уступают нам в скорости. И в высотах. Кроме того, они практически не выходят в космос. А их баллистические ракеты, что иногда за атмосферу прорываются, наши зенитчики крошат еще на подходе. Они довольно примитивны.

— Ни хрена себе, примитивны! Ракеты, которые способны шарахнуть по орбитальной цели, это примитивно? — удивился Борислав.

— На некоторые задания вместо бомб мы вешаем лазерные батареи и ракеты «воздух-воздух». Такие машины мы отправляем в качестве прикрытия, — нехотя признался Крамер.

— «Москито» в качестве истребителя? Да что за дурь!

— Согласен, не лучший вариант. Но мощность залпа искупает недостаток маневренности. И берет он не десяток ракет, как обычный легкий истребитель, а больше трех десятков. А если на дополнительные пилоны — и того больше.

Народ загудел, обсуждая услышанное. Похоже, многим тут предстояло вспомнить свою боевую юность. А я с грустью подумал, что опять вляпался в какое-то дерьмо. Надо хоть почитать этот самый контракт — сколько мне платят за этот цирк.

— На первое время за вами будут закреплены наставники из числа пилотов-ветеранов, — громко сказал Петр, перекрывая гул голосов. — Рекомендую выбрать для расселения каюты на пятнадцатой палубе, — она наиболее обитаема. Народу на станции не больше двадцати процентов от штатного состава. Поэтому кое-что не работает, кое-что работает не так, как надо. Хотя в целом посудина у нас добротная. По всем вопросам, касающимся быта, прошу обращаться к старшине Бару. Он находится там же, на пятнадцатой палубе, в адмиральской каюте. Все свободны. До завтра, господа.

С этими словами Крамер погасил картинку и утопал с чрезвычайно деловым видом.

— Пошли, братва, покажу, где эта пятнадцатая палуба, — потянувшись, сказал Борислав.

И мы гурьбой двинули за ним. Ни у кого не было охоты заблудиться на огромной орбитальной базе и до скончания века бродить по безлюдным отсекам.

Глава 41

Явление призраков, или как я сошел с ума

Моим временным наставником сделали человека по имени Йозас, позывной «Бульдог». Вид у него был такой, будто он вечно в туалет опаздывал. Наверное, это оттого, что его контракт вот-вот закончится, и парню не терпелось поскорее сбежать отсюда. Так я про себя решил. А может, это у него характер такой от природы. Хотя, если бы он был таким торопыгой в полете, вряд ли дожил бы до смены. Не надо быть шибко умным, чтобы до такого додуматься. На базе этой о потерях не слишком распространяются, особенно начальство. Но по тому, как мало пилотов нам представили на следующий день, я понял, что это все, кто остался.

Многим ветеранам дали не по одному, а по два подопечных. И сразу же после представления, как по заказу, загудели баззеры, и заморгало освещение. И все кинулись куда-то бежать. «Давай за мной, новичок», — так мне Йозас сказал. И я рванул за ним.

— Я сегодня в дежурном звене, — крикнул на бегу Йозас. — У меня спарка, будешь оператором оружия.

Прибежали мы в ангар, а там суета почище, чем на рынке в день распродажи. Звено «Москито» на стартовых столах. Ускорители в режиме разогрева. Палубная команда вся поголовно в легких скафандрах. Заправщики в традиционно пурпурных куртках сноровисто скатывают шланги. Красные, как кровь, оружейники уволакивают за пламеотражающие переборки транспортные платформы с боезапасом.

Двое в коричневом сразу к нам бросились. Техники. Вмиг обернули нас в летную сбрую. Компенсирующий костюм оказался на диво чистым, и шлем тоже. И я понял, что кое-кто на борту дело свое знает. И сразу успокоился. Когда вокруг знающие люди, всегда уверенность ощущаешь.

И тут палуба под ногами вздрогнула, и тело на мгновенье налилось свинцом, а потом стало легче перышка. Это скакнула гравитация. И тут же заревели насосы. Это из отсека начали удалять атмосферу. Как на самой настоящей войне.

— Почему тревога? — спросил я у напарника.

— Призраки, — коротко ответил тот на ходу.

— Чего?

— Та самая несуществующая земная авиация. То есть по документам начальства ее как бы нет, но периодически она поднимается с какого-нибудь авианосца и дает нам прикурить. Потому и призраки.

— У них что, и авианосцы есть? — поинтересовался я, падая в ложемент.

— Конечно. Не дрейфь, у их птичек за атмосферой серьезного оружия нет. Или ракеты, или горючее, что-то одно. Да и зенитчики их щелкают — будь здоров. Готовность две минуты. Принимай пакет.

И тут же голос внутри доложил о приеме полетного задания. Немного необычно слышать голосовую озвучку того, что привык ощущать как продолжение тела. Обычно я просто знаю, что пакет пришел и загружен. Откуда — сказать не могу. Просто знаю, и все тут. Своеобразное мышечное чувство, что ли. Биочип — как дополнительный орган, так расширяет твои ощущения, что даже не задумываешься, какая часть тела их испытывает. И тела ли вообще.

— Пакет принял.

— Активация.

— Есть активация.

И я стал кентавром. Не самолетом, не человеком. Гибридом, растущим из крылатого тела. С кучей конечностей. Четырехствольная лазерная батарея. Кинетическая пушка. Восемь малых ракет «космос-космос». Пока техники докладывают командиру о готовности машины, я осторожно шевелю пальцами-стволами, привыкая к ощущениям. Смотрю одновременно на триста шестьдесят градусов. Пробую системы захвата и наведения. Голос внутри изъявляет удовольствие. Любит он драку. Вслед за ним я начинаю растворяться в волне ошалелой дури. Голова немного кружится от чувства собственной мощи. Только вот в районе печенки ощутимо покалывает — барахлит контроллер реактора накачки.

Докладываю:

— Стрелок готов, статус систем зеленый, контур 34-452 — диагностика не проходит, резервный контур отсутствует.

— Принял.

— Таблицы стрельбы не соответствуют внешним условиям, — доложил мой неугомонный голос. — Адаптировать таблицы?

— Давай, — согласился я.

— Выполняю.

В голове потеплело.

— Эй, стрелок, ты с кем это там беседуешь?

Я смутился. Настолько, насколько может смутиться многорукая безногая машина-кентавр.

— Виноват, командир.

— Лазерами не увлекайся — накачка у меня давно барахлит. На средних дистанциях бей ракетами. Лучше парами, у этих чертей противоракетные средства — будь здоров. На дальних — бей из пушки. Развалить до конца не старайся — достаточно сбить с курса атаки. Если повезет, выкрошить внешнее покрытие, дальше он сам сгорит на сходе.

— Принял.

— Таблицы стрельбы адаптированы. К бою готов.

— Черт, да заткнись ты!

Голос обиделся. Я это почувствовал под слоями полимерной брони. Но в этот раз он не промолчал.

«КОП-320 любит воевать. КОП-320 создан для боя. КОП-320 имеет боевой опыт. КОП-320 прошел адаптацию в новом теле. Доклад: уровень боеготовности — девяносто семь процентов…».