Путешествие идиота Поль Игорь
Комната для инструктажа напоминает муравейник. Хмурый Крамер сидит за своим железным столом, подперев щеки кулаками, и молча наблюдает за творящимся в отсеке бедламом.
— Я на такое не подписывался! — громко заявляет Герб. — Ладно, хрен с ним, пускай будет война. Но по всем правилам: нормальный эскорт, подавление ПВО, все честь по чести. Это ж не контракт — натуральная кабала! Ни тебе нормальной техники, ни боеприпасов. Тактика — отстой. Каждый вылет — как на убой.
Его высказывание комментируется согласными кивками голов. Дружные восклицания: «В точку! Дерьмо, а не контракт!». Вокруг собралось много народу. И новички, и ветераны. Йозас молча сидит рядом и безучастно смотрит в переборку. Привык, наверное. Или просто устал. Иногда, когда кто-то из новеньких особенно резко высказывается, Йозас криво усмехается. Совсем невесело. Будто знает больше всех нас.
— Полковник, мы хотим, чтобы вы потребовали от компании принятия мер для обеспечения безопасности полетов, — поднимается Борислав.
Петр переводит взгляд на него. Молчит.
— Крамер, черт подери, какого хрена вы тут из себя изображаете? — ярится Герб.
— Полковник, согласитесь, наши требования вполне разумны, — вновь говорит Борислав. — Небольшие дополнительные затраты окупятся увеличением производительности.
Крамер задумчиво кивает. Мне кажется, кивает он не потому, что согласен с Бориславом. Просто манера думать у него такая. И думает он сейчас, что с нашим стадом делать.
— Питание — дерьмо! — выкрикивает кто — то.
— Самолеты — тоже! — поддерживает другой.
— Женщин нет!
— Даже пива на борту нет!
— Плата за риск отсутствует! За сбитые самолеты — тоже.
— В каютах душ не работает! Вода холодная.
— Расфигачить авианосцы к чертям, а потом и летать!
— Страховка смешная!
— На борту холодно!
— В общем, надули нас, парни! — громко заключает Герб, вызывающе глядя на Крамера. — Или обеспечивай условия, командир, или летай сам.
Крамер, наконец, поднялся. Крики потихоньку смолкли. Все уставились на него, ожидая, чего начальство скажет. Никому не хочется за просто так помереть. Даже таким синюкам, как наша команда. Да и мне тоже. То, что я увидел, здорово отличалось от моих представлений о службе. Спору нет, мы всегда рискуем, и каждый вылет для пилота может стать последним. Отрываясь от палубы, мы ведем войну со всем миром один на один, и за этот риск нам и платят. Но ведь мы еще и ценное имущество сами по себе. И я не привык, чтобы нами распоряжались так, словно мы какие-то андроиды из инженерного батальона.
— Значит так… господа.
«Господа» в устах Крамера прозвучало с изрядной иронией.
— Вы все подписали контракт. Короткий, всего на три месяца. Платят вам исправно, каждый день на ваш счет падает оговоренная договором сумма. Бытовые условия, оговоренные контрактом, обеспечены. Никто не обещал райской жизни. Мы не правительственная структура, лишних средств у компании нет. Поэтому настоятельно рекомендую успокоиться и выполнять свои обязанности с подобающим рвением. За переработки и сверхнормативные вылеты компания платит премиальные, и довольно неплохие. Так что вам остается немного напрячься и потерпеть свои три месяца. Сносно при этом заработав. Женщины в команде есть. Знакомство с ними и добровольные интимные связи не возбраняются. Могу также предложить офицерскую сауну. Она в рабочем состоянии…
Его слова потонули в выкриках. В отсеке опять начали шуметь. Кто-то вскочил на ноги. Пнул в досаде ни в чем не повинное кресло. Кто-то громко вспомнил интимное знакомство с бабушкой уважаемого командира.
Йозас снова усмехнулся.
— Сейчас, — сказал он непонятно.
Входные люки с двух сторон уползли вверх. Через пять секунд перед нами и позади нас стояли шеренги охранников. Лицевые пластины опущены, в руках мерцающие разрядами шоковые дубинки. Точно — военно-морская полиция. Их ухватки. «Криэйшн» и тут не отошла от своих традиций, набрала ветеранов посвирепее, чтобы не тратиться на обучение.
— …Кроме того, — продолжил Крамер. — На борту имеются необходимые средства для поддержания дисциплины. Дисциплина — единственный путь к успеху. Прошу это принять как руководящую директиву.
Он кивнул одной шеренге со стеклянными мордами.
— Герба — в Восьмой. На сутки.
И всем остальным пилотам:
— Гауптвахту содержать — себе дороже. Восьмой ангар для перевоспитания — самое оно.
Четверка охранников прошла сквозь кучку пилотов, как нож сквозь масло. Самые непонятливые или желающие показать норов от тычков шоковых дубинок отлетали бесчувственными куклами. Орущего Герба уволокли.
— А почему его не стукнули? — спросил я тихо.
— Гуманизм, мать его, — усмехнулся Йозас. — Если его сунут в Восьмой без чувств, его в момент или крысы сожрут, или замерзнет к такой-то матери. И в том, и в другом случае — пилот будет потерян. А Петр не любит ненужных потерь. Нас и так едва половина осталась от первоначальной партии.
— Те, кто не сможет восстановиться к следующему вылету, получат штрафной вычет из содержания за прогул, — добавил полковник. — А сейчас прошу всех разойтись по каютам и отдыхать. Через… — он глянул на часы на переборке, — … четыре часа пятнадцать минут инструктаж на очередной вылет. Летят все четные номера. Свободны.
И мы все потопали на выход мимо безликих настороженных морд. Опустив глаза и кляня себя за глупость.
— Эти на восемнадцатой палубе обитают, — кивнул Йозас на охрану. — Отдельно от всех. Как собаки цепные. У них и спиртное есть. И кормят их как на убой.
— Копы поганые и есть, — сказал Милан громко. Правда, на палубу плевать не стал. Плохая примета. Пусть авианосец и похож на летучую тюрьму, но это все же наш корабль. А охранники внимательно на него посмотрели. Это только кажется, что они одинаковые и равнодушные. Как бы не так. Голову даю на отсечение — они ему это припомнят.
Герб появился на следующий день, когда я отсыпался после очередного вылета. Еще сутки его никто не видел — отсиживался в каюте. Потом появился в кают-компании. Сам, без стюарда, молча взял поднос на раздаче, сел за пустой столик и начал жадно есть. Съел две порции мяса, умял огроменный ломоть хлеба и выпил три чашки горячего бульона. И ни на кого при этом не смотрел, только в тарелку. На вопросы отвечал односложно и тоже неохотно. Так что все от него быстро отстали.
Глава 46
Нежданная весть
Я вскакиваю со шконки, тру глаза, разбуженный хриплым голосом.
— Капитан Уэллс, получите письмо, — раздается в динамике над дверью.
Письмо? Мне? Чертыхаясь, активирую свой терминал. Неужто обязательно было будить меня таким образом? Решаю дать дежурному связисту в морду. Сразу, как только он сменится. Этот лысый Пабло в свитере с протертыми локтями всех достал своим юмором. На часах два тридцать ночи. Я свалился спать в час, сразу после вылета. Третьего за сутки, между прочим.
На фоне каюты с обшарпанными переборками и постели со скомканным армейским одеялом голубовато-белая голоматрица смотрится нелепо. Как воздушное бальное платье с открытой спиной у заляпанного мазутом наливного терминала. В заторможенное сном сознание, наконец, проникает мысль — я никогда ни от кого не получал писем. Моя мама умерла пять лет назад. Отца я не знал. Сведений о других родственниках у меня нет. Триста двадцатый уверяет — он рылся в полицейских и военных архивах. В открытой их части. Ничего там нет. Тем более интересно: кто это мог меня отыскать? Секунду подумав, решаю, что это неугомонный Васу. Вот уж не думал, что он на «ты» с поисковыми службами Сети.
«Дорогой Юджин.
Представитель охранной фирмы сообщил мне, что ты отказался от их услуг. Я встревожена. Надеюсь, ты не счел мое участие оскорбительным. Рада, что ты смог избавиться от шавок нашего попутчика. У меня душа была не на месте, когда представляла, что они с тобой могли сделать. С трудом смогла найти твои следы. Должна предупредить, что „Криэйшн корп“, куда ты завербовался, имеет дурную репутацию. И там всегда не хватает людей. Надеюсь, тебе не нужно объяснять, почему. Если хочешь выбраться из этого гадюшника, пожалуйста, сообщи мне. Поверь, я очень хочу помочь тебе. Буду рада, если сможешь ответить. Очень хочу тебя увидеть. Мы так неожиданно расстались тогда. Адрес, который ты видишь — мой персональный коммуникатор, канал защищен.
Обнимаю,
Мишель.»
Вот так. Ни больше, ни меньше. Баронесса Радецки фон Роденштайн. Собственной персоной. Сон сразу как рукой сняло. Влезаю в старый технический комбез. Удобен он, будто вторая кожа. Как привычные домашние шлепанцы. Иду в кают-компанию выпить кофе.
Отсек пуст. Тихо гудит вентиляция, пахнет оладьями. Стюард Павел сонно улыбается мне из-за стойки раздачи. Только что присел. Очередная смена пилотов едва убралась прочь, и парень приходит в себя. Весь персонал «Будущего Земли» вкалывает на износ, по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки. Диспетчеры, техники, медики, пожарные, палубные команды, машинное, электромеханическая часть. Стюарды не исключение. Машу ему рукой — сиди, я сам. Негоже лишать парня законного пятиминутного перекура. Вот-вот смена вахты и ему снова вкалывать, разнося еду и убирая со столов.
Нацеживаю из кофейного автомата большущую кружку капучино. Выбираю рогалик посуше. Мишель, Мишель… Что ж ты со мной делаешь, госпожа баронесса? Какое тебе дело до полузнакомого недоумка, случайного попутчика?
Внутри щемит. Кружка греет ладони. Триста двадцатый затаился в ожидании.
«Такие вот дела, дружище», — говорю ему.
— Эээ… Юджин?
Поднимаю глаза. Павел стоит, смущенно улыбаясь.
— Чего тебе, Павел?
— Тебе когда лететь?
— В восемь.
— У меня коньяк есть. Хочешь пару ложек в кофе? — шепчет он.
— Давай.
Павел исчезает и приносит маленькую бутылочку с белой наклейкой «Уксусная кислота».
«Для конспирации» — поясняет стюард. Плещет чуть-чуть в мою кружку.
— Спасибо.
— Всегда пожалуйста. Будет надо — не стесняйся.
Спохватываюсь.
— Сколько я должен?
Он широко улыбается.
— Это подарок. Для своих.
Его улыбка выдает возраст. Когда он так улыбается, видно, что он вовсе не тот парень средних лет, каким кажется. Внезапно думаю, что ему тоже несладко. И одиноко. Иначе с каких коврижек он бы тут оказался? И улыбаюсь ему в ответ.
— Если играешь в шахматы, забегай в два-ноль-восемь, на четырнадцатой. Мы там иногда собираемся.
— Что это — два-ноль-восемь?
— Что-то вроде клуба. Играем в шахматы, треплемся, танцуем. Иногда поем. Там нормальные парни собираются, синюков нет. Им с нами неинтересно. И женщины тоже бывают.
— Женщины?
— Ну да. Мы же не монахи, — снова улыбается он. — Да и им надо где-то себя показать. Чтоб все было пристойно.
— Я думал, женщины тут — не подходи — укушу.
— Разные есть. Некоторые и вовсе того. Шлюхи, в общем. Есть те, что даже за деньги. Только чтобы начальство не знало. Есть хорошие бабы. Среди спецов дур мало, ты же знаешь. Правда, они с пилотами не слишком корешатся. Только познакомишься, во вкус войдешь, а он раз, и того…
Я озадачен. Надо же, пилоты и черная каста. Все наоборот, не как раньше на службе. Павел истолковывает мой взгляд по-своему. Смущается. Начинает оправдываться.
— Я не то хотел сказать, — бормочет он. — Ну, просто бывает иногда… Ну… с заданий не возвращаются…
— Да ладно, дело житейское, — прерываю его сбивчивый говорок.
И впрямь — не надо быть шибко умным, чтобы увидеть, как тут дела обстоят. Не зря же столько охраны на борту. Нас было человек тридцать пять. Наверное, примерно столько прибыло и в прошлый раз. Осталось пятнадцать. Расход — один-два пилота в неделю. Потому они и в дефиците. С машинами проще. Ченг говорит, что половина трюмов забита законсервированными «птичками». Видимо, «Криэйшн» их оптом закупила. На вес.
Допиваю свой кофе. Мишель, как заноза, сидит внутри, и ее не вынуть. И понять не могу, чего я так взвинчен. Ведь простая попутчица. Взбалмошная аристократка.
Некстати вспоминаю ее теплые губы, ее возбужденный смех в казино. Крохотную морщинку на гладком лбу. Темно-серые глаза, что видят тебя насквозь.
Внезапно решаюсь. Вот возьму, да и отвечу. А почему нет? Что мне за это будет? Что с того, что она обедает с президентами, а муж ее — крутая шишка? Я мужчина. Мужчине страх не к лицу. И, черт меня подери, почему я боюсь признаться в том, что хочу ее видеть?
Кают-компания постепенно наполняется. Усталые люди, сменившиеся с вахты, шаркают ногами по палубе. Отрывисто переговариваются, заказывая еду. У многих глаза слипаются. Ужинать — и спать. Сон тут такая же ходовая валюта, как и на самой настоящей войне. Всегда в дефиците. Павел носится между столиками, как ракета. Киваю ему на прощание. Он улыбается на бегу.
Потом я долго лежу на узкой шконке, укутавшись в одеяло. Тихонько слушаю ребят под названием «Энималз». «Звери», — так перевел это слово Триста двадцатый. Странное название. Люди тогда сходили с ума от ложного чувства свободы.
В каюте прохладно. Климатические системы, давно выработавшие ресурс, барахлят без должного ухода.
Сон не идет. Я думаю о том, что напишу Мишель. В голове теснятся всякие глупости. Возьму вот и напишу про то, как мы тут воюем. Ей, наверное, будет интересно. Да и цензуры особой тут быть не должно. Все же не настоящая война. Дотягиваюсь до стенного рундука. Проверяю — на месте моя многострадальный пенал. Как ни странно, тут я беспокоюсь о его сохранности меньше, чем на роскошном лайнере. Мои товарищи-синюки оказались порядочнее всяких расфуфыренных банкиров да промышленников. Менее любопытными — уж точно.
Триста двадцатый интересуется, не помочь ли мне заснуть.
«Тебе надо выспаться перед полетом. Твое тело испытывает большие нагрузки и не успевает восстановиться», — важно сообщает он.
«Зануда», — улыбаюсь я. И сон опускается на меня черным звездным одеялом.
Глава 47
Отсек Два-ноль-восемь
Вчера мы прощались с наставниками. Все они отработали контракты, и никто не согласился продлить. Кроме «Кузнечика». Крепкого седого парня со странным именем Збигнер. Он тут дольше всех. Этот контракт у него будет четвертым по счету. Все говорят, что Збиг чокнутый. Играет в русскую рулетку. А по мне, так ему просто некуда возвращаться. Или незачем. Дольше его тут торчит только Крамер. Иногда мне кажется, что он изначально прилагался к нашей посудине. В качестве стандартного оборудования.
Несмотря на строгий сухой закон, ветераны умудрились выставить выпивку — вполне приличный натуральный виски. Все приложились по чуть-чуть. Кроме тех, кому через час на вылет. Те, кому на вылет, символически подняли стаканы с минералкой. Говорить было особенно не о чем. О чем вообще можно говорить с людьми, с которыми познакомился неделю назад и с тех пор перекинулся едва ли десятком слов? Да и то по дороге с инструктажа в ангар. Или из ангара в каюту, когда усталость с ног валит и не до разговоров. В общем, старики вставали, поднимали стакан, и просили беречь «кобыл». Глупых советов нам никто не давал. Тут у всех новичков не один год налета, учить их не надо. Парни просто отваливали и по традиции проставлялись. Как положено, в общем. Все это понимали, и в душу никто никому не лез.
Йозас сказал мне:
— Главное — друг за друга держитесь. Тут не любят спасательные экспедиции отправлять. Только если наедешь как следует. Поэтому следи за тем, кого где собьют. Если катапультировался — требуй эвакуацию.
— Ясно.
— И замочите, наконец, эти гребаные авианосцы, — желает он напоследок.
— Постараемся, Йозас.
— Бывай, «Красный волк». Может, где и свидимся, — Йозас крепко жмет мне руку.
— Конечно. Мир тесен, — отвечаю я машинально. — Пока, «Бульдог».
Старички нестройной толпой тащат свои баулы к центральному шлюзу. Техники и палубные толпятся у переходного люка, провожая своих подопечных. Последние рукопожатия, обмены сувенирами и адресами. Люк шлюза опускается. Мы остаемся одни.
— Группы один, три, пять — на инструктаж, — бубнит корабельная трансляция. Чип эхом дублирует команду. Шаркая ногами, пилоты плетутся на тринадцатую палубу.
«Привет, Мишель!» — начинаю я свое письмо. И долго думаю, что еще такого написать.
«У меня все хорошо. Я снова летаю. Для меня это очень важно. Нигде больше мне бы этого не позволили. Ты знаешь, почему. Тут у нас все, как раньше на Флоте. Даже есть своя война. Только здесь она называется экологической экспедицией. Нам говорят, будто мы выполняем великую миссию — возвращаем людям родину человечества. Правда, я не очень понимаю, что это значит. Мы все больше льем на планету какую-нибудь дрянь. В общем, я не мастер писать письма. Спасибо тебе за письмо. И не обижайся, что послал твоего охранника.»
Потом еще немного думаю. И добавляю: «Твой Юджин». Написать «Обнимаю» или там «Целую» не поднимается рука. Вдруг Мишель обидится? Решит, что я невоспитанный, или фамильярный. Нас учили в Академии — с женщинами надо вести себя корректно, тогда они сами сделают первый шаг навстречу. И все приличия будут соблюдены. Ведь Мишель целая баронесса и это, наверное, важно для нее — соблюсти приличия.
Спать да есть после полетов день за днем, болтаться в силовом тренажере положенные 30 минут и больше ничего не делать — так можно и на стены начать с тоски кидаться. Вспоминаю приглашение Павла. Этот самый два-ноль-восемь оказался довольно уютным местечком. Куча народу сидела за столиками по углам большого отсека со снятым оборудованием и негромко болтала о том, о сем. Пили чай в полумраке — большой чайный автомат стоял прямо у входа. И еще играла музыка. И в середине отсека, освещенные приглушенными потолочными панелями, медленно кружились пары. Будто в ресторане на окраине провинциального городка. Вот только официантов не было.
Люди из-за столиков кивали мне, как своему. Женщины улыбались. А мне опять, как и тогда, на лайнере, было неловко. Я заявился сюда в летных штанах и грубом армейском свитере до бедер. Удобная штука, и привычна мне давно. К тому же, не нужно гладить. А тут все принаряжены. Женщины в чистых блузках и кофточках. Мужчины в отглаженных гражданских брюках и в белых рубахах. Будто и впрямь в ресторане.
Большинство из присутствующих я не узнавал. А может, и не знал вовсе. Я ведь тут недавно, а база — здоровущая штуковина. Некоторых специалистов можно неделями не встретить. Разве что в столовой или в кают-компании случайно пересечешься. В общем, топал я тихонько вдоль стеночки и всем в ответ кивал. И улыбался смущенно. И все никак мне пустой столик не попадался. А потом какой — то мужчина помахал мне, и сказал, что я могу тут «упасть». Я и упал.
«Ян, БЧ-2, оператор зенитного поста», — так мне человек этот представился. А я ему: Юджин, капитан и все такое прочее.
— Пилот, значит, — резюмировал новый знакомый.
— Ага.
— Чаю хочешь?
Пожимаю плечами. Чаю я вообще-то не хотел. Но не сидеть же теперь, не зная, чем руки занять? И мужчина мне из пузатого керамического чайника горячей жидкости налил. И вазочку с сахарными кубиками подвинул. А из-за соседнего столика какая-то дама с каштановыми волосами меня долькой лимона угостила. Так что совсем как я люблю вышло. Еще бы капельку коньяку в чашку, да где его тут взять?
— В шахматы играешь? — спросил Ян.
— Не-а.
— Танцевать умеешь?
— Тоже нет.
— Может, истории какие интересные знаешь?
— Да какой из меня рассказчик…
Мне стало жаль, что я такой неотесанный. Даже компанию составить не могу, как следует.
— А что любишь? — продолжал меня пытать Ян. Правда, совсем необидно. Просто любопытство проявлял. А может, поговорить ему было не с кем, вот и искал тему.
Я подумал и ответил, что иногда слушаю музыку.
— Да ну? И что любишь? Нео-классику уважаешь? «Борцов за чистоту звука» слышал?
— Не знаю, я не специалист. Вот, иногда ребят из двадцатого века слушаю. С Земли, — говорю смущенно.
— Обалдеть! — восхитился Ян. — А мы тут ее как раз в каменный век загоняем. Заодно и приобщишься к древней культуре.
Мне его шутка не слишком смешной показалась. Но, чтобы его не обижать, я улыбнулся. Из вежливости.
— А почему двадцатый век?
— Тогда был расцвет музыки. В пятидесятых-шестидесятых. Блюз, блюз-рок, фанк, рок-н-ролл. Дженис Джоплин, «Крим», Джими Хендрикс, «Энималз», «Битлз».
— Впервые слышу. И что — здорово зажигают?
— Мне нравится. Сейчас так не исполняют. С душой. Еще Мадди Уотерс, Джонни Ли Хукер, Би Би Кинг. Да много кто. Я их могу часами слушать.
— Да ты просто фанат, парень! — восхищается Ян. — Может, еще и петь умеешь?
— Немного. Когда сюда летели, у нас с Джозефо неплохо выходило. Команде нравилось.
— Это не механик ли с «Либерти»?
— Он самый.
— Нормальный мужик. Только говорить не любит.
— Он такой.
И женщина, которая мне лимон дала, спросила, не хочу ли я спеть.
— Тут многие поют, — пояснила она. — Иногда, если слова знаем, даже подпеваем хором.
— Я не знаю, мэм. Специально я никогда не пробовал. Так, когда нет никого. Или когда все свои.
— Юлия, — так мне та женщина представилась. Лицо у нее было круглое, миловидное, а сама она вся была коренастой, что ли. — Я тоже из БЧ-2. Оператор наведения.
— Юджин. Уэллс. Э — э — э… пилот.
— Очень приятно, Юджин. Так что, споете нам?
— Так ведь музыки нужной нет, — попытался я отбиться.
Тут женщина встала и через весь отсек крикнула, враз заглушив все разговоры:
— Авиша!
— Здесь! — звонко отозвалась из полутьмы хрупкая блондинка.
— Тут летуну музыку надо обеспечить!
— Не вопрос! Тащи сюда свои кости!
— Ну вот. Сейчас все будет, — улыбается Юлия. — Авиша у нас в электромеханической центральный проводок. Из куска меди и тюбика помады что хочешь соорудит. И это «что-то» будет электричество производить, или сигналы передавать. Давай за мной.
Ян улыбается. Немного насмешливо, или иронично. Похоже, попасть в руки Юлии — все равно что в глубокой древности угодить под паровоз. Так, кажется, эта пыхтящая черная штука называлась. От Юлии исходит колоссальная энергия. Будто внутри у нее упрятан мощный излучатель.
«Ответ отрицательный. Человек „Юлия“ не имеет вживленных механических или биоэлектрических объектов», — докладывает мой верный зануда. Я вздыхаю, и под сочувствующими взглядами окружающих плетусь вслед за неугомонной дамой. Кое-где слышны негромкие смешки в мой адрес.
Я ведь все слышу, когда надо.
Глава 48
Блюз — это состояние души
— Ну что, капитан, начнем? — улыбнулась Авиша. Чем-то она напомнила мне Лотту, подругу Сергея. Разве что была чуть повыше ростом, да погрубее манерами. Сами понимаете, наша собачья работа не располагает к мягкости характера. И Триста двадцатый со мной согласился. Правда, я его попросил недавно, чтобы он не влезал, когда я с кем-то общаюсь. Особенно с женщинами. Особенно в некоторые моменты. Иначе такое общение становится похоже на банальную групповуху. И Триста двадцатый заверил меня, что мои доводы логичны и заслуживают всяческого уважения. Что не мешает ему продолжать вставлять свои комментарии в самые ответственные моменты.
— Давайте попробуем. Только зовите меня Юджином.
— Договорились. Что вы хотите спеть?
— Что-нибудь из того, что слушаю. Если получится.
— А что вы любите?
Тут я немного стушевался. Уж больно мне не хотелось снова ловить странные взгляды, когда я про свои музыкальные пристрастия говорю. Особенно, когда с тобой беседует такая женщина. С короткими светлыми волосами, вся из себя гибкая и сильная, словно оружейная пружинка.
— Старую музыку. Очень старую.
— Не беда, у нас хорошая база данных. Называйте исполнителя и композиции. Подберем.
— Ну… Мадди Уотерс. «Хучи кучи мэн».
Авиша постучала аккуратным кошачьим коготком по миниатюрному терминалу и подняла на меня озадаченный взгляд.
— Как-как вы сказали?
— Уотерс. «Хучи кучи мэн».
— Уотерс? Роджер? Из «Пинк Флойд»? Действительно, древность.
— Нет, не он. Мадди Уотерс. Это блюзовый исполнитель.
— Странно. У нас такого нет… А еще что-нибудь?
— Дженис Джоплин. «Саммертайм».
— Секунду… тоже пусто. Вы уверены, что хотите исполнить именно это?
— Я другого не знаю.
— Авиша, детка, ну что с того, что нету, — вмешивается каштановоголовая. — Подбери на слух. Или скачай с его терминала.
— Конечно, Юлия, — не поворачиваясь, отвечает блондинка. — Может, еще что-то вспомните? — с надеждой спрашивает она.
Я кожей чувствую ее желание помочь. Ее неожиданный интерес. Этот развернутый биочип — просто чудо-сканер. Если захочу, легко стану сердцеедом.
— «Крим». «Слипи тайм тайм», — говорю я. Вижу озадаченное выражение на ее лице и чувствую себя полным придурком. — Или «Степпин аут». Тоже нет? «Энималз», «Дом восходящего солнца»?
— Юджин, мне стыдно, но я о таких вообще впервые слышу. В базе этого нет, — признается Авиша. — Может, действительно сбросим с вашего терминала? Я уберу голоса, дел на пару минут. Идет?
Она смотрит на меня с выжидательной улыбкой. Слава богу, видя наши затруднения, народ про меня забыл. Каждый снова начал заниматься своим делом. То есть, кто чем.
— Я могу скинуть через свой чип. Мне нетрудно, — говорю я.
— Вот и славно, — обрадовалась Юлия. Потрепала меня по плечу и отвалила.
И дело пошло. Авиша перекачала через мой интерфейс несколько вещей, из тех, что пришли в голову первыми, и загрузила их в синтезатор. Так себе вещь, и лет ей прилично. Наверное, не меньше, чем этому авианосцу. Но мне многого и не надо. Мне симфонический гранд-оркестр ни к чему.
— Готовы, Юджин? — прищурилась Авиша.
Я пожимаю плечами.
— Откуда мне знать? Я никогда не пел на публике.
— Можете петь прямо отсюда. Не возражаете, если я буду смотреть? Свет я уберу, так вам будет удобнее. Или, быть может, хотите сесть за отдельный столик?
— Да нет… то есть, да… не возражаю, — совсем смешался я.
— Ребята, новенький будет нам петь. Кто засмеется — отключу климатизатор, — объявила Авиша.
Шум в отсека сразу утих, будто щелкнули рубильником. Белые пятна лиц повернулись ко мне. Как же их много!
А в следующий миг заиграла музыка, «Хучи кучи мэн». Не так, как я ее слышать привык, но все равно, очень похоже. Руки немного дрожали. Тогда я положил их на стол и начал ритм отбивать. И запел. Просто отключился и все дела. Закрыл глаза и запел. Не подражая, нет. Просто эта мелодия во мне словно отпечаталась и слова сами шли. В блюзе ведь главное что? Верно — душа. Если она у тебя есть, то все получится. Как ни странно, она у меня есть. Необычная, согласен. А что вы хотели от получеловека — полумашины? Но уж какая есть.
И я выплеснул в зал свою грусть. Свой упрек в том, что я не такой, как все. Свое желание быть одинаковым, каким мне никогда не стать. Свою страсть к человеку, которого я еще не встретил. Уж не знаю, то ли это моя беда на меня так подействовала, или Триста двадцатый ностальгии добавил, только пока я не замолчал, в отсеке не шелохнулся никто. Уж я-то знаю. Почувствовал. Все сидели и молча слушали. И глаза у многих сделались просто квадратные.
В общем, выдал я блюз. А как закончил, сорвал настоящие аплодисменты. А Авиша, так та просто глаз с меня не сводила. Очень уж я ее завел. Необычным показался. Вида она не показывала, что есть, то есть, но от ее тонкой фигурки веяло таким напряжением, куда там голой на морозе.
— Еще спой, Юджин! — раздались голоса, — Давай, отмочи еще!
Я пожал плечами и отмочил «Бэд лак блюз» Альберта Кинга. И какой-то худощавый чернокожий парень подсел ко мне и начал ритм отбивать вместе со мной. И головой с закрытыми глазами покачивать. И одна пара вышла и танцевать начала. А из меня что-то нерастраченное так и лезло. Будто копилось всю жизнь и вдруг выход нашло.
Почти без перерыва я спел им «Мадди шуз» Элмора Джеймса — любимую вещь Джо. Мы ее часто с ним пели. Народ за столиками уже стал потихоньку ногами притопывать. А черный парень мне даже подпевать пытался. Чуть из шкуры не выскочил, так его разобрало. А еще я выдал «Смоукстайк лайтин» Хаулина Волфа. А когда голос мой хрипеть начал, сразу несколько рук протянули мне стаканы с чаем.
К этому моменту народ уже толпился вокруг моего столика. Кто-то танцевал, кто-то просто притопывал ногой, кто-то хлопал в ладоши или кивал в такт. Откуда-то появилось пиво. Женщины порозовели. Глаза у них возбужденно блестели, хотя ни слова из моей билиберды никто не понимал. Пел-то я на старом слэнговом англо-американском.
В общем, весело было — не передать. Меня этот фон, что от окружающих шел, пронизывал, будто электричеством. И оттого у меня только лучше выходить стало. Авиша едва успевала новые мелодии в синтезатор свой загонять.
Я бабахнул «99» веселого Сонни Боя Уильямсона. Да так, что меня начали теребить и хлопать по плечам. А с чернокожим парнем чуть истерика не приключилась. Думал, он разрыдается. Такое внутри него творилось — жуть. Он словно в теплом море в неведомой стране плыл. И ночное небо сверху рушилось. И от этого он еще больше заводился. И меня заводил.
От «Ванг Данг Дудл» Коко Тейлор все словно ошалели. Били в ладоши, не переставая. А потом я совсем расхрабрился, и спел «Летнее время». Голос у меня не чета Дженис. Но я как раз к тому времени охрип чуток, так что вышло вполне пристойно.
А на «Доме восходящего солнца» я выдохся. Сказал, что больше не могу. Хотя мне так аплодировали, что многие отбили ладони. Прямо как на настоящем концерте. Женщины на меня смотрели… Задумчиво? Оценивающе? Кто их поймет, что у них внутри. Порой и названия тому, что они ощущают, я придумать не могу. Две дамочки, чьих лиц в темноте я не разглядел, меня даже расцеловали в щеки. И по-моему, обе явно были готовы на большее. Но мне тогда было не до того. Я был в жутком раздрае, будто нахлестался дармового виски. Без вина пьяный.
Читать бесплатно другие книги:
