«Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона: Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота Кош Алекс

Пятница [25 июня/]6 июля. Около 12.15 пополудни неприятель начал пальбу в наш авангард еще до того, как снаряд мог достичь цели, и по тому, как снаряды падали в воду, это были но они не долетали, так как на каждом из главных неприятельских кораблей имелись по 2 пушки на каждой стороне, расположенные около их галс-клампов567, эти пушки метали снаряды весом от 90 до 220 фунтов.

Точно в 12.20 наши два головных корабля «Европа» и [«Евстафий»] адмирала Спиридова оказались под огнем двух передовых кораблей противника, после чего наши корабли повернули на ветер, и «Европа» ударила по неприятелю из пушек правого борта, когда она оказалась на траверзе третьего корабля противника. Она сделала поворот, но ушла, лавируя против ветра так, что более она уже не вступала в бой568.

Это оставило адмирала Спиридова открытым огню противника, и как скоро «Св. Яннуарий», его второй корабль, оказался за кормой в досягаемости пушек неприятеля, он тоже стал поворачивать против ветра, и выстрелил правым бортом. Когда адмирал Спиридов оказался в столь неприятном положении, покинутый своими вторыми кораблями, не имея плана, как действовать, когда подойдет к врагу, он попробовал тоже сделать поворот оверштаг, но его корабль не стоял на месте. Все это время он лежал бортом к врагу и атаковал неприятеля, на что получал ответную пальбу. Он теперь установил свой фок и еще раз попробовал поверуть, но его грот-марсель был изодран ядрами и он потерял управление.

Увидев это положение, встав круто к ветру, я вышел из линии, не только чтобы помочь ему, но и по возможности заставить его вторые корабли прийти к нему на помощь. Я оказался на расстоянии окрика с «Яннуарием», но все без пользы, так как они были так испуганы, что, когда оказались вне опасности, подняли все паруса. Вскоре мы подошли на нужную дистанцию, чтобы попасть в цель, и дали залп всем бортом по передовому кораблю неприятеля. То, что адмирал Спиридов был на траверзе и очень близко к этому кораблю, заставило меня приказать не стрелять, так как я боялся, что наши ядра могут причинить вред адмиралу Спиридову, который теперь навалил на неприятельский передовой корабль569.

До того и все это время верховный лорд-адмирал и его дивизион были заняты центром неприятельского строя (кордебаталией), и около 12.40 грот адмирала Спиридова был обстенен и его корабль сцепился с наветренным бортом неприятеля. Когда пальба, казалось, прекратилась с обеих сторон этих кораблей, мы увидели дым и пламя, вспыхнувшее на неприятельской палубе по правому борту. Языки пламени вскоре стали разрастаться, и через несколько минут неприятельский корабль570 был весь в огне до верхушек мачт. Два или три выстрела были даны с нижнего дека адмирала Спиридова, когда они были рядом. За 10 минут до того, как корабли сцепились бортами, адмирал Спиридов со своим сыном [А. Г. Спиридовым]571, шурином [П. М. Нестеровым572] и с графом Федором Орловым покинули корабль на боте; они могли видеть, как турки бросаются по сторонам в воду, но другие, понявшие, что их корабль объят огнем, и не желавшие погибнуть в воде, заняли квартердек корабля адмирала Спиридова. Половина тех смелых кирасир, которых я вез из России, потеряли свои жизни, защищая его573.

Примерно через 15 минут после того, как адмирал Спиридов покинул свой корабль, грот-мачта неприятельского корабля упала между фок– и грот-мачтами [корабля «Св. Евстафий»], и тут же корабль адмирала Спиридова взорвался вместе с почти семью сотнями душ, что представило нашему взору самое мрачное и ужасающее зрелище!

Корабль был полностью разрушен, и от него ничего не было видно, кроме некоторых деревянных креплений на воде в дыму и огне. Я отправил наши шлюпки попробовать спасти людей*574. [На поле приписано:] *Это ужасное несчастье произошло изза недостатка малейшего разумения у тех на корабле, кто не отдал якорь, хотя имел 4 якоря по бортам и два висящих под крамболом, и самый малый якорь на корабле остановил бы его. В самом деле, ничего лучшего и не стоило ждать, как наброситься на неприятеля (который был неподвижен и ему оставалось только палить из пушек), без какого-либо плана, приказов или сигналов, направляющих действия командиров, когда они подошли к противнику. Так как никогда не было никакого плана или метода атаки, известного мне, поэтому каждый корабль делал то, что желал, и спасал себя сам. Невозможно было ожидать и того, что неприятель сдастся при первом же бортовом выстреле. Помимо этого, так как не было ни приказов, ни сигнала лечь на якорь, когда каждый корабль встал напротив своего противника, они делали поворот, давая неприятелю великое преимущество поражать их нос и корму. Доказательством тому служит «Яннуарий»: когда он поворачивал оверштаг, то получил ядро, пробившее его в футе под его левым кормовым портом, и это единственное полученное ядро [заставило бросить] их адмирала под огнем неприятеля*.

На «Святославе» мы находились носом к центру, имея намерение атаковать корабль Зефер-бея, но когда они увидели мою эскадру, направляющуюся в их сторону и все время стрелявшую, и свой собственный корабль в огне с наветренной стороны, мы вскоре обнаружили в дыму и огне, что неприятель готовится отступать, и как раз в это время «Саратов» был так близко от нашего подветренного борта, что мы были вынуждены бросить наш корабль на ветер, чтобы избежать столкновения, и при том, что ветер был слабым, «Саратов» оставался 6 или 7 минут на месте, пока, наконец, его не повернули носом по ветру. И мы погнались за неприятелем, который заводил последние свои корабли в гавань Чесмы575. В самом деле, нам казалось, что они намереваются выбросить свои корабли на мель, так как наш лоцман сказал, что в Чесменском заливе не будет достаточной глубины для таких больших кораблей.

Около половины второго пополудни неприятельский корабль взорвался, но только после того, как догорел до ватерлинии.

Когда дым в основном рассеялся, мы обнаружили, что только лорд верховный адмирал, наши и «Ростислав», которым командовал сухопутный офицер [Ю. В. Долгоруков], преследовали противника; все остальные лавировали против ветра и не могли присоединиться к нам ранее следующего дня (за исключением «Надежды»). Мы продолжали палить из носовых орудий по неприятелю и оставались теперь единственным кораблем погони, когда наш лоцман попросил бросить якорь, опасаясь наткнуться на подводный камень, который находится при входе в гавань. Пока мы готовились лечь на якорь, мы увидели, что наш фок загорелся от пушечных выстрелов под этим парусом. Это встревожило нас (и особенно после ужасной катастрофы, только что случившейся), но мы вскоре пламя погасили. Лорд верховный адмирал дал сигнал лечь на якорь как раз в тот момент, когда мы это и собрались сделать. Это случилось около 1 часа дня576.

Мы оказались меньше чем в двух кабельтовых [т. е. менее 350 м] от подводной скалы, о которой меня предупреждал наш лоцман. Неприятель теперь добрался до гавани Чесмы в большом беспорядке, некоторые из самых больших судов, похоже, стали на мель, но вскоре они собрали три своих корабля, прежде всего корабль Зефер-бея, и выстроились в ряд, подставив бока, перегородив вход в бухту и полностью закрыв его, так как он был очень узким.

То, что я предвидел, и произошло: и если бы турки имели разумение держаться вне гавани, и если бы они не осмелились встать нам навстречу, а ушли бы на Родос или в любой другой порт, тогда исход сражения не был бы ясен: у нас были равные потери с каждой стороны, но так как они всегда лучше шли на ветре, мы никогда бы не догнали их до наступления темноты или догнали бы немногих.

Как только наш корабль лег на якорь, я отправился на корабль лорда верховного адмирала [«Трех Иерархов»]. Я застал [графа А. Г. Орлова] в состоянии, которое легче представить, чем описать, так как он не знал о том, что его брат в безопасности577. Граф, казалось, осознавал, как плохо они поступили, не прислушавшись к моему методу атаки; он спросил меня, что мы будем делать в связис тем, что неприятель вошел в порт. Я ответил, что противник, к счастью, все еще в нашей власти, мы поймали его в сети и будет нашей виной, если мы дадим ему спастись; что у нас нет иного пути, кроме как уничтожить его флот при помощи брандеров, которые мы должны как можно скорее подготовить, а в это время послать бомбардирский корабль, чтобы отвлечь неприятеля и, возможно, учинить гранатный обстрел578.

Граф пожелал, чтобы я взялся за подготовку брандеров, и с этой целью ко мне будут присланы два греческих судна579.

Как только я отбыл от графа, пришла новость, что его брат [Федор Григорьевич Орлов] и адмирал Спиридов в безопасности и находятся на борту бомбардирского судна [«Гром»]. Бомбардирскому было приказано подойти, и я отправился собирать материалы со всех кораблей, чтобы сделать [воспламеняющуюся] смесь в достаточном количестве, нагрузить брандеры и они бы быстро загорались.

Бомбардирский был среди нас и расположился на очень малом расстоянии, чтобы бросать свои заряды, и неприятельские снаряды перелетали через него с кораблей и с лежащего слева по борту места при входе в гавань, где неприятель начал сооружать батарею. Поскольку у неприятеля было много галер и больших ботов с двадцатью гребцами, мне показалось, что бомбардирский корабль [«Гром»] находится в большой опасности и может ночью быть отрезанным от нас.

Я поэтому отправил офицера к графу Орлову известить об опасности для «Грома», и так как остальные корабли были далеко, если он сочтет нужным, то я бы снялся с якоря и подошел, чтобы прикрыть бомбардирский. Это тут же и было сделано. Когда несколько неприятельских ядер пролетело над нами, я поднялся на борт бомбардирского, то же сделал и командор Грейг; и пока подготавливали для стрельбы мортиры и само судно, чтобы оно стояло в правильном для пальбы положении, я приказал выстрелить несколько раз из двух гаубиц, которые они разместили на каждой стороне на баке, что, как мы надеялись, причинит ущерб неприятелю. Потом я вернулся на борт «Святослава» и нашел, что два греческих судна только что подошли к нам с большим количеством разного снаряжения на борту и c багажом их шкиперов и команд; все было вытащено, чтобы, насколько возможно, эти суда облегчить.

Бомбардирский продолжал палить всю ночь, но казалось, что заряды то недолетали, то перелетали, а бомбардиры выказывали очень слабое знание своего дела и не представляли себе ни силы пороха, ни длины фитилей. К восьми или девяти вечера враг усилил свою батарею до 8 или 10 пушек, которые беспокоили бомбардирский и наш корабль всю ночь, но, по счастью, только один снаряд пролетел на уровне ватерлинии, попал в бредкамеру и порвал часть нашего такелажа. На следующее утро на рассвете неприятель палил очень живо со своей батареи, и тогда лорд верховный адмирал прислал мне сообщение, чтобы я не подвергал себя опасности и вышел из-под обстрела вместе с бомбардирским, дабы нас не повредило. Мы, соответственно, и отверповались.

Около 9 часов утра граф Федор Орлов вступил на «Святослав», чтобы увидеть меня, он был в приподнятом расположении духа. Мы усмотрели, что враг начал сооружать батарею на противоположной точке берега залива, но после нашей пальбы и нескольких выстрелов лорда верховного адмирала, достигших цели, неприятель отказался от этой затеи, однако вознамерился усилить батарею, которую уже соорудил на левой стороне и имел там до 20 пушек, из которых часть выстрелов достигала поразительной дальности. Мы предположили, что эти пушки сняли с больших галер – их не водружали на станки, а только ставили на деревянные колоды, потому-то они так мало нас повредили ночью. Когда все материалы для брандеров были собраны, генерал-майор Ганнибал, чернокожий, командующий артиллерией, просил по праву оказать ему честь оснащать брандеры, поскольку он имел при себе нескольких пиротехников. Они, безусловно, как предполагалось, должны были знать больше в этом деле, чем знал я. Я с готовностью дал согласие, чтобы ему эту честь предоставить.

Суббота [26 июня/]7 [июля]. В полдень бомбардирский был снова поставлен на место и начал вести огонь с несколько большим успехом. Но несмотря на то, что бомбардирский был на предельной дистанции для бомбометания с большей порцией пороха, многие неприятельские выстрелы перелетали далеко за него. В 4 часа пополудни командор Грейг прибыл ко мне с посланием от графа, пожелавшего, чтобы я посетил брандеры и принял дальнейшие решения относительно того, что мне представляется правильным, а затем он желал видеть меня. В соответствии с этим я поднялся на борт двух судов побольше, с которых я и начинал работы, взяв с собой командора Грейга и лейтенантов Дагдейля580 и Макензи. Первый – с корабля графа, второй – с моего, так как было условлено собрать на два больших брандера и на два поменьше офицеров и матросов поровну от обеих наших эскадр.

[На полях приписано, а потом зачеркнуто:] *Лейтенант Дагдейль был лейтенантом Английского флота, он прервал службу и выехал из Англии с адмиралом Спиридовым, который произвел его в лейтенанты как человека, вполне способного вести эскадру, с его помощью они и нашли дорогу в Средиземноморье. Лейтенант Макензи родился в России, был сыном адмирала, мичманом (midshipman) в Английском флоте. Он вызвался волонтером, как только узнал о снаряжении брандеров, и сказал мне, что готов состязаться за это назначение и чает получить повышение, если ему удастся; он умолял меня дать один из брандеров под его команду. Я похвалил его за настрой, но сказал, что если я так поступлю, это будет выглядеть большой пристрастностью с моей стороны, поскольку он был самым молодым лейтенантом, а у меня на корабле были 2 капитан-лейтенанта и 3 лейтенанта старше его; что я пошлю капитана Роксбурга спросить у самого старшего капитан-лейтенанта и далее предложить офицерам рангом ниже, и если все они откажутся – команда перейдет к нему [т. е. Макензи]. Я соответственно послал капитана Роксбурга к старшему офицеру – капитан-лейтенанту Козлянинову, который отказался, так же поступили и все остальные с выражением ужаса на лицах. Лейтенант Макензи пришел ко мне и сказал с великой веселостью, что все отказались. Поэтому-то двумя большими брандерами командовали англичане; ни перспектива продвижения сразу на две ступени по службе, ни денежная награда, ни их собственная честь и любовь к своей стране не смогли воодушевить ни одного [российского] офицера взять на себя команду*.

Мы нашли брандеры в таком состоянии, что любая малейшая искра могла бы взорвать их сразу же. Было даже опасно двигаться на их палубах, так как они намазали все части палубы дегтем и смолой и везде рассыпали порох. Так наш чернокожий генерал-майор представлял себе брандер. Когда я увидел их расположение, я подумал, что оно столь опасно, что я приказал оттянуть их подальше от корабля, опасаясь несчастья, особенно потому, что, судя по погоде, вполне могла ударить молния. Я дал офицерам те указания и советы, что смог, и порекомендовал им не надеяться на спички, а зажечь брандеры с помощью пистолета, и все сухие спички и другие воспламеняющиеся предметы, которые они поместили в рубку, перенести под полубак, чтобы у них мог остаться путь к отступлению на их шлюпки, и смести рассыпавшийся порох, насколько возможно581.

[Согласно указанию автора, следующий абзац перенесен со стр. 167] Я не мог здесь не отдать справедливости лейтенанту Макензи, который был моим самым младшим лейтенантом в составе команды судна; когда он узнал о том, что на врага пошлют зажигательные суда, он желал с самого начала, чтобы ему оказали честь командовать одним из них. Я хорошо понимаю его мужество, но в то же время я сказал ему, что будет сочтено пристрастностью с моей стороны не предложить этого всем лейтенантам, начиная со старшего капитан-лейтенанта. Поэтому до того, как я отправился на осмотр брандеров, я послал моего капитана Роксбурга в офицерскую кают-компания спросить всех офицеров, начиная со старшего, но никто не согласился. Когда вопрос был поставлен, их обуял страх, и жребий выпал Томасу. [При этом] он никогда не получил тех наград, какие получил Дагдейль, хотя выполнил свой долг так хорошо, насколько позволило само положение. У него [у Томаса Макензи] был единственный брандер, который был подожжен правильно и точно врезался в одно из вражеских судов сразу после того, как на тот корабль переметнулся огонь от других582, тогда как Дагдейль наскочил на скалу в устье при входе в залив, его брандер был сожжен и потоплен, а он к тому же оставлен своей командой.

Когда командор Грейг сопровождал меня к лорду верховному адмиралу, все капитаны были созваны на военный совет и расхаживали по квартердеку.

Вскоре после того, как я вошел в каюту, позвали капитанов, секретарь прочитал бумагу на русском, после чего я услышал имена всех офицеров, перечисленные вместе с моим собственным. Я спросил командора Грейга, с какой целью читали ту бумагу, в которой упомянута была и моя фамилия. Он ответил, что это было формальное дело, что согласно Уставу полагалось по разным случаям созывать Совет, но на самом деле все готовится и решается главнокомандующим, которому всегда полностью подчиняются нижестоящие по званию офицеры. Я поблагодарил его за объяснения, но сказал, что я никогда не слыхал о военных советах, которые созываются, чтобы лишь подтвердить то, что выносится на обсуждение, и расписаться.

Грейг сказал, что граф отдал ему приказ прикрывать брандеры, и пожелал, чтобы я ради этого передал командование тремя ([на поле приписано:] *из пяти кораблей моей эскадры*) кораблями ему, командору Грейгу; что командор Грейг должен вступить на борт корабля «Ростислав», капитан которого [вписано:] *Лупандин* должен был еще раз пройти проверку, и если он не выкажет хорошего поведения, то пусть не ждет пощады, поскольку он [Грейг] имеет приказ заключить его под стражу.

Граф также распорядился, чтобы я оставался с остальными кораблями в качестве резерва, готовым помочь в случае необходимости.

Согласно этому распоряжению я поднялся на борт и дал команды капитанам «Саратова», «Не Тронь Меня» и «Надежды» слушать приказы командора Грейга. Кроме «Ростислава» потребовали и «Европу», чтобы также еще раз проверить ее капитана Колкачева после того, как он покинул своего адмирала [в Хиосском сражении].

Около 11 часов пополудни командор Грейг с кораблями, которым была дана команда сопровождать его, поднял паруса и встал под нашей кормой. Они поплыли далее к наветренному берегу, где находилась неприятельская батарея. Как только неприятель увидел наши корабли в движении, что случилось через 20 минут после того, как они встали под паруса, он начал палить с кораблей и с батареи. И когда был сделан сигнал брандерам, они последовали в том порядке, как ранее их разместил командор Грейг, чтобы их прикрывать. Примерно через 10 минут мы видели, как два самых больших брандера под командой лейтенантов Дагдейля и Макензи загорелись задолго до того, как войти ближе к устью [Чесменской] бухты.

[Заметка на полях:] *Тот, что был под командой лейтенанта Дагдейля, сел на мель на максимальном удалении с наветренной стороны. После того как лейтенант, вынужденный прыгнуть за борт, покинул брандер, русская команда его шлюпки подло оставила его583, но затем он был поднят на борт. Он был сильно опален и изранен. Все это произошло изза того, что на брандере было слишком много пороха изза невежественности тех, кто готовил брандер, о чем я и предупреждал раньше. Тот брандер, на котором был лейтенант Макензи, был подготовлен правильно. Я дал ему маленький английский катер, которым управляли английские же волонтеры с английскими боцман-матами для руления, они выполнили свою задачу и позволили командиру брандера вернуться в целости и сохранности. Я им тут же дал каждому по 10 дукатов*584.

К моменту, когда они поравнялись с батареей, размещавшейся при входе в залив, командор Грейг с его кораблями расположился напротив неприятеля, и они начали очень живую пальбу; весь дым потянуло на неприятеля.

Примерно через 20 минут после того, как наши корабли начали стрелять, мы увидели, как грот-брамсель одного из стоящих дальше всех с наветренной стороны неприятельских кораблей охватило пламя. Поначалу вспышка не казалось больше, чем звезда на небе, но сухость погоды и их парусов, сшитых из хлопка, вскоре позволили огню перекинуться на стоячий и лежачий такелаж. Менее чем через 15 минут очаги пламени соединились так, что пожар уже невозможно было погасить.

В это же время один из малых брандеров был зажжен или его охватило пламя. Мы позднее обнаружили: это не был брандер, который отправился от корабля лорда верховного адмирала, а тот малый брандер, который был моим и на который я поместил князя Гагарина585, мичмана, рекомендованного мне капитаном Роксбургом, чтобы представить его к повышению [Зачеркнуто: *Лейтенант Макензи был у меня самым молодым лейтенантом после формирования корабля и хотел с самого начала этого*], но бедный князь [зачеркнуто: принял внутрь столько ликера], принял такую большую дозу для храбрости (a large dose of Dutch courage), что он покинул свой корабль при появлении первой опасности, и мы видели его брандер среди скал с подветренной стороны на следующее утро586.

Около половины первого ночи первый корабль, который загорелся, взорвался и огонь перекинулся на несколько других. Наши корабли прекратили обстрел, который более стал не нужен – поражение неприятеля стало неизбежным.

Чтобы описать столь огромное пожарище, требуется перо самое искусное. Неприятель находился совсем близко от берега, и от каждого взрыва миллионы искр рассыпались по холмам, зажигая ароматические кустарники и деревья, и до того, как они гасли, все озаряли новые взрывы.

При этом неприятельские суда не оставались неподвижны среди этого ужаса и замешательства, поскольку, когда загорались их канаты, они меняли свое положение и, по большей части сцепляясь один с другим, палили как сигнальные пушки на погребении восьми или девяти тысяч членов своих команд, которые, как говорят, положили тогда свои жизни. О числе погибших я узнал от депутации, присланной ко мне от разных факторий Смирны, и [они сообщили], что только три тысячи из двенадцати спаслись. До того как занялся день, 11 главных кораблей взорвались, остальные позднее. Было подсчитано, что неприятель потерял около 100 судов, включая купеческие и лежавшие на берегу.

Список их кораблей

Шесть – 74–90-пушечных

Девять – 50–64-пушечных

помимо 22 шебек, 4 галер и галиота.

Корабль Зефер-бея, как мы увидели, когда его корпус оголился, был построен на 102 пушки помимо пушек на баке. Он значительно превосходил по размерам все корабли, что я когда-либо видел, так что, когда корабль адмирала Спиридова оказался борт о борт с неприятельским, то рядом с турецким 74-пушечным кораблем он казался 40-пушечным. Их пушки были установлены на 8 или 10 футов над водой, и их дула были такими широкими, что люди выбегали на внешнюю сторону и заряжали пушки нижнего дека, которые мы видели в Наполи.

Как только все неприятельские суда были охвачены огнем, я вступил на борт графского судна и поздравил его, получив в ответ от него и от его брата все возможные знаки почтения.

В 6 часов утра шлюпки вытянули из бухты единственный уцелевший корабль, который был худшим и самым малым, имел 60 пушек и именовался «Родос», а также три полугалеры и несколько корабельных ботов587.

Греки и албанцы, служившие во флоте, вскоре разграбили город и предприняли попытку сжечь его и цитадель, но безуспешно – все здания были каменными. Турки установили на свою батарею 28 пушек588, которые были взяты на наш флот, одна из пушек была замечательной длины. Как посчитали, не менее 1200 медных артиллерийских орудий пошли на дно Чесменской бухты.

Воскресенье [27 июня/]8 июля. тмечается годовщина Полтавской битвы, и два следующих дня отмечались как праздничные: день Восшествия на престол Ее императорского величества, и третий день – именины Великого князя. В воскресенье был назначен благодарственный молебен в честь свершившейся необыкновенной победы. Князь Долгоруков, который был шурином командора Барша589, обратился ко мне с просьбой, если возможно, восстановить командора в чине. Руководствуясь мотивами гуманности и не желая, чтобы хоть кто-то на флоте оставался в страданиях или бесчестии, я послал за его капитаном Поливановым и попросил его ответить по чести, не усмотрел ли он какой-нибудь знак трусости господина Барша во время последней атаки на врага, так как я должен был быть готов простить любую ошибку, проистекавшую от недостатка знаний, [зачеркнуто:] *невежественности*, или опыта в профессии. Капитан Поливанов уверил меня, что Барш вел себя очень хорошо и не выказал никакого страха. [Зачеркнуто:] *По сути, это было все равно что спросить своего брата, не вор ли он*

После такого рапорта я послал за Баршем и рассказал о том, как расспрашивал о нем, и что, как я и надеялся, вся его вина заключалась в незнании. Я простил его, должен был забыть, что произошло, и восстановить его в прежнем звании. Услышав это, он заплакал и благодарил меня со всей скромностью, говоря, что отныне будет считать меня своим самым лучшим другом, какого когда-либо имел, и что в будущем будет делать все, чтобы заслужить столь великую благосклонность590. В действительности, это и мне доставило удовольствие, и я понял, что счастлив, получив возможность восстановить его в звании. Были отправлены приказы установить его брейд-вымпел, и я взял его на борт корабля верховного лорда-адмирала, где обедали все основные офицеры, и после благодарственных молитв за победу и за Ее императорское величество весь флот палил из пушек по команде, данной после обеда. Стреляли из каждого ствола на корабле, когда пили за здоровье Ее величества.

Когда увеселения закончились, на следующий день наступили именины Великого князя, и я опять предложил командору Грейгу, что я немедленно отправлюсь со своей эскадрой и другими судами, которые мне смогут выделить, блокировать Дарданеллы до тех пор, пока весь флот не придет в полном составе, чтобы пройти пролив и совершить попытку [овладеть] Константинополем.

Ответ, который я получил, гласил, что в скорости весь флот снимется. Адмирал Спиридов все еще оставался на корабле графа, а поскольку думали, что зловоние от мертвых тел может повредить воздух, флот снялся из-под Чесмы и встал на якорь при островах Спалмадуры. Адмирал Спиридов покинул корабль графа и поднял свой флаг на корабле «Европа».

На следующий день была среда [30 июня/]11 июля. Корабль Его величества короля Великобритании «Winchelsea» (капитан Гудолл) пришел к флоту, чтобы потребовать средиземноморские пропуска от трех английских транспортных судов, но как только я узнал суть дела, я сказал графу, что я бы разгрузил их, чтобы избежать оскорбления двору Великобритании. Но только два из них были на месте, и я дал им приказ следовать в Маон и послал с ними другой приказ транспорту «Граф Чернышев», который был отправлен на Менорку с больными. Я посетил капитана Гудолла, и мне салютовали, и все иные знаки уважения были отданы согласно моему рангу.

Пока «Winchelsea» мне салютовала, лорд верховный адмирал принял это на свой счет и ответил на два выстрела меньше, но капитан Гудолл должным образом вывел его из заблуждения, сказав ему, что салютует мне. Когда капитан Гудолл вернул мне визит, я отправил к графу офицера, чтобы испросить разрешение салютовать британскому капитану при его отплытии в соответствии с его рангом, на что я получил ответ графа, что в этом нет надобности.

Однако граф вступил на палубу «Winchelsea» и был принят согласно его рангу; он очень был доволен чистотой на корабле, столь свойственной всем английским военным судам.

В это время я часто повторял свое желание и нетерпение продвигаться дальше, но мне всегда отвечали, что они там [при Дарданеллах. – Е. С.] будут так же скоро, как и я. Я просил командора Грейга сказать графу, чтобы их поторопить, что Ее императорское величество взяла с меня обещание выступить против Дарданелл, но все было бесполезно. «Winchelsea» простояла 48 часов, чтобы граф отправил корреспонденцию591 и послал с этим кораблем князя Долгорукова592, которого граф назначил курьером в Санкт-Петербург*. [Приписано поверх:] *Его должны были послать на транспорте «Граф Панин» до того, как пришла «Winchelsea»*. Я также отправил графу Панину следующее письмо о последней победе.

Святослав, при Хиосе 9/20 июля 1770 г.* [На полях:] *Это письмо никогда так и не было послано в Россию, оно было намеренно оставлено в Ливорно князем Долгоруковым*.

Милорд,

Оттоманского флота не существует, с этой знаменательной победой я от всего сердца поздравляю Ваше сиятельство и каждого подданного владений Ее императорского величества*. [На полях:] *В дополнении прилагаются подробности для Ее императорского величества*.

И нет сомнения, что Ее императорскому величеству все подробности сообщит его сиятельство граф Алексей Орлов. [Далее три строки тщательно замараны].

Я молю, чтобы Ваше сиятельство продолжали верить, что я приложу все усилия, чтобы оправдать расположение, которое уже имел честь испытать, и также Ваше особенное благоволение. Я рассмотрел поведение командора Барша в последнем бою, и его капитан убедил меня, что он не выказал никакой трусости, и потому, посчитав его прошлое поведение происходящим от неопытности, я восстановил его в прежнем звании в надежде, что в будущем своим поведением он оправдает расположение Ее императорского величества. Имею честь с самым высоким почтением оставаться самым преданным и покорным слугой Вашего сиятельства.

Д. Э.

Наконец мне сообщили, что я могу с моей эскадрой следовать своим инструкциям. На основании этого я издал приказ всем кораблям, находящимся под моей командой, пребывать в готовности выйти в море в миг, как только появится приказ, но когда я прибыл попрощаться с графом, мне сказали, что мне следует подождать, пока на флоте будет произведена раздача хлеба с рагузинского судна с грузом для турецкого флота, захваченного на второй день после битвы593. Это задержало еще на два дня. Наконец я снялся с якоря и попытался войти в пролив между островами Спалмадуры, но сильный ветер создал такое течение, что это заставило меня вернуться и бросить якорь там, где стоял флот. Ветер дул с такой силой, что задержал и отправление «Winchelsea». Я был весьма расстроен тем, что пришлось вернуться, поэтому, как только ветер стал умеренным, мы снялись с якоря и ушли, огибая южную оконечность Хиоса. В понедельник [5/]16 июля, как только мы прошли Чесму, мы обнаружили к югу паруса шести судов и погнались за ними. Поговорив с одним из них, узнали, что то были греческие суда, нанятые графом Орловым. Два из них были 18–20-пушечными фрегатами под командой графа Ивана Войновича и его брата594. Они случайно встретились с шестью нагруженными рагузинскими судами, направлявшимися с богатым грузом в Константинополь. Мы не знали, что эти суда, оказывается, уже были захвачены и шлюпки были посланы с приказами привести эти суда ко мне.

Я был под южной оконечностью Хиоса и лег на якорь. В 2 часа ночи «Не Тронь Меня» и «Надежда», которые я отправлял на переговоры с греческими судами, встали на якорь возле нас; так сделали и греческие фрегаты, и их призовые суда. Наших людей сняли с этих судов и отправили к графу Войновичу сопровождать их ко флоту. Мы также обнаружили около острова греческую фелуку, которая только что пришла из Константинополя, и когда на ней нас увидели, то высадили трех важных турок. С фелуки сообщили нам, что два турецких военных корабля были пять дней назад у Тенедоса, они шли для усиления турецкого флота, но, как только узнали о поражении, вернулись в Константинополь.

Вторник [6/]17 [июля]. В полдень был дан сигнал сниматься, и в 4 часа пополудни мы снялись и встали под паруса. Увидели британский корабль Его величества «Winchelsea», проходящий мимо нас с двумя транспортными судами [«Граф Панин» и «Граф Орлов»].

В 8 часов вечера спокойно, в 1 час ночи подул легкий бриз с запада. Установили стаксели. В 10 утра лавировали у берега при Хиосе. Остановили греческую лодку, с нее подтвердили сообщение о двух турецких военных кораблях, бывших при Тенедосе.

Среда [7/]18е. Легкий ветерок переменно с безветрием. В 9 вечера остров Псара к [склонению компаса на] NWbN, северная оконечность Хиоса – на NEbE. В 6 часов утра видели несколько судов другой эскадры выходящими между островами Спалмадуры. Из-за сведений о двух турецких военных кораблях, бывших при Тенедосе, мы предпочли поспешить к этому острову.

[10/]21 [июля] мы поднялись [на широту] Лемноса и проплыли мимо форта около городка Св. Клеменса595, но хотя мы были близко от него, мы не увидели ни одной живой души. [На поле приписано:] *Это был форт, который русские осаждали два месяца, и после того, как турки капитулировали и дали заложников, он был оставлен с великой поспешностью*.

Наш грек-лоцман сообщил нам, что форт необитаем и только служит убежищем для турок, когда на них нападают восставшие греки, пока не придет подкрепление из Константинополя, чтобы их освободить596.

В понедельник [12/]23 [июля] с наветренной стороны обходили мыс Баба. В 2 часа пополудни увидели два паруса на якоре у восточной оконечности Тенедоса, но изза сильной дымки не смогли их рассмотреть. Продолжали поворачивать на ветре между мысом Баба и южной оконечностью Тенедоса. В 8 часов вечера Святая гора [Афон] была на NWbW и Лемнос на WNW.

В половине одиннадцатого вечера мы легли на якорь у южной точки Тенедоса при глубине в 22 сажени. В половине четвертого утра мы снялись с якоря, когда нас могли увидеть с берега при дневном свете. Появились дымы от костров, которые разожгли на острове и на противоположном берегу [на материке] около руин Трои. Трою мы видели на значительной протяженности вдоль берега. Три прекрасных арки полностью сохранились, руины почти покрыты деревьями и песком.

Моя эскадра повернула на ветре к Лемносу [описка, нужно: к Тенедосу] и мы увидели неприятеля очень отчетливо. Это были 60– или 70-пушечные корабли, и их, казалось, верповали под мысом Янисари.

В 10 часов утра мы были на траверзе форта Тенедос – все его обитатели оказались под ружьем597, их число достигало 2000, почти с 20 флагами. Поскольку мы были вынуждены держаться близко к берегу, они, укрывшись за скалами, палили в нас, и некоторые из их ружейных пуль достигали нас. Мы держали их в постоянном движении, поскольку они думали, что мы имеем намерение высадиться на берег. Мы выпустили по ним несколько снарядов из наших малых гаубиц туда, где было большее скопление людей, что отвлекло их внимание и позволило нам сделать отвлекающий маневр. Но когда мы подошли к восточной оконечности острова Тенедос, пролив стал очень узким, и лоцман сказал, что, судя по данным о течениях, будет очень опасно двигаться, если нет попутного ветра. Поэтому я отправил офицера на фрегаты «Надежда» и «Африка», приказав держаться на том месте, где они находились в виду неприятеля, чтобы наблюдать за его передвижениями до тех пор, пока я с другими кораблями пройду вокруг острова. Я сразу удалился.

Турки, увидев, что мы ушли, теперь собрались в городе и в форте, они сразу же покинули свои позиции и стали нас преследовать, пока не поняли, что это напрасно (для кораблей нетрудно осуществить причаливание без потерь там, где имеется много мест, чтобы пристать).

В полдень мы были на траверзе южной точки Тенедоса и обошли ее в миле от берега при глубине 15 саженей.

Среда [14/]25 [июля 1770 г.]. В 3 часа пополудни течение из Дарданелл начало нас сносить, мы вошли в устье Геллеспонта и очень ясно увидели оба замка. В 6 часов вечера появились два неприятельских корабля с наветренной стороны острова, который, казалось, был в 3–4 милях ниже азиатского замка. «Саратов» был далеко позади, и я дал сигнал поднять больше парусов. Так как мы находились на виду у неприятеля, то, дождавшись одного из наших фрегатов, я дал сигнал подойти для переговоров.

В 7 часов вечера подул слабый ветер, и лоцманы пожелали, чтобы мы взяли курс по направлению к острову Имброс и маневрировали при этом острове. В 11 вечера мы были уже в двух лигах от него и продолжали идти вокруг него всю ночь. При свете дня мы обнаружили себя на траверзе неприятельских кораблей, которые, как мы могли различить, верповались, буксируемые несколькими галерами. В полдень мы приблизились к европейскому берегу при входе в Дарданеллы. Ветер был достаточным, чтобы брать близко к берегу и растянуться поперек пролива, сделав попытку атаки обоих турецких кораблей. Но наши два корабля были так далеко позади, что [зачеркнуто: «Саратов»] мы были вынуждены ждать их подхода, чтобы сообщить им план атаки.

Поскольку неприятель разместил семь галер перед двумя кораблями, которые шли один за другим на расстоянии примерно двух кабельтовых, я предложил лавировать поперек Геллеспонта и держаться поблизости к галерам, которые легли к нам носовой частью, чтобы встретить наш [удар]; а когда мы подойдем ближе, пойти им наперерез и палить в них из наших пушек верхнего ряда и квартердеков на случай, если у нас не будет времени зарядить все стволы до того, как мы достигнем кораблей.

Как только мы бы прошли мимо галер, «Саратов» был назначен головным, «Святослав» в центр и «Не Тронь Меня» в арьергард курсом к ветру. «Саратов» имел приказ лечь с подветренного борта замыкающего корабля на шпринг, чтобы вступить в бой. «Святослав» должен был оказаться рядом с головным судном, а «Не Тронь Меня» впереди, чтобы держать галеры в деле или отойти, если возникнет надобность перенести удар некоторых пушек против кораблей и выполнить это с возможной быстротой. План был отправлен на два корабля с приказами встать под все паруса, так как ветер начал стихать.

Четверг [15/]26 [июля]. Умеренный ветер при хорошей погоде. Только после 6 часов пополудни «Саратов» присоединился к нам, и был дан сигнал приготовиться к сражению и занять место в нашей небольшой линии баталии. Пока мы поворачивали против ветра, чтобы дать «Саратову» возможность занять свое место, мне сообщили, что командор Барш прибыл на мое судно. Это меня поразило: как человек может покинуть свой корабль в момент, когда он тотчас должен вступить в бой с врагом?! Поэтому я принял его очень холодно и спросил о его требованиях при лорде Эффингеме, графе Разумовском, при моем капитане и еще при нескольких людях, оказавшихся рядом со мной на кормовой галерее. Он ответил, что осмелился прибыть, чтобы убедить меня не предпринимать атаки, потому что его лоцман сказал ему, что это будет очень рискованно и что он признается сам, что боится. Заламывая руки, смертельно бледный, он умолял меня не начинать и спросить у его лоцмана. Услышав то, что он сказал, я с трудом мог найти силы для ответа, пока, наконец, не выговорил, чтобы он немедленно убирался с корабля и исполнял свои обязанности или я пошлю другого, который будет их исполнять. Я сказал ему, что он должен быть благодарен за то, что оказался в положении, когда сможет искупить свое прошлое поведение. Он сказал, что не в силах объяснить причину своего страха, я повернулся от него с выражением презрения и покинул его, когда он смел по подлости или слабости по-французски умолять лорда Эффингема использовать свое влияние, чтобы убедить меня не начинать [сражения]. Его обращение к милорду было весьма неудачно, так как лорд испытывал удовольствие в предвкушении атаки и ответил ему совершенно правильно, что он не считает уместным делать такого рода предложения адмиралу, который, безусловно, лучше знает свое дело. После этоо я не мог сдержаться и сказал ему, что он способен заразить [своими страхами] всю эскадру, и если он не покинет тотчас корабль, я заключу его под стражу и отправлю в Россию. Я спросил его, видел ли он сигнал к построению в линию? Бедный командор отправился прочь, повесив голову.

В 6.30 мы держались так близко к берегу, как считали необходимым, и испытали на себе огонь неприятельских ружей; в ответ мы стреляли картечью из наших орудий, размещенных на верхней палубе, что привело противника в сильное замешательство; но как только мы начали подбираться к форту на европейском берегу, течение начало тянуть корабли и поворачивать их бортами к подветренной стороне. К моменту, когда «Саратов» наконец поравнялся с дальней стороной форта и с несколькими орудиями, установленными на колодах ниже форта, судно было уже вне досягаемости неприятельских снарядов. Мы потом встали поперек Геллеспонта и повернули, чтобы какое-то время держаться носом к галерам, но день склонялся к ночи, и ветер нас подвел. Когда мы прошли две трети расстояния, течение овладело нами так, что [зачернуто:] *20 минут* «Святослав» не слушался руля, его повернуло против всех лодoк и на 15–20 минут мы потеряли управление. Форт на азиатском берегу начал приводить в действие артиллерию, и загрохотали его огромные пушки*. [На поле приписано:] *Каменные ядра весом в 250 фунтов; там, где они падали, морские воды поднимались вверх на поразительную высоту*. Также галеры и корабли обстреливали «Саратов». Что касается огня из форта, то его выстрелы не достигали и половины расстояния. Мы вовсе не двигались вперед, и теперь нас сносило к подветренной стороне от объекта нашей атаки598. Поэтому мы были вынуждены изменить курс и вернуться к Имбросу, чтобы нас не сносило течением. Если бы «Саратов» был с нами тогда, где должен был быть, и мы бы начали атаковать, когда ветер был достаточный, чтобы управлять нашими кораблями, мы бы увели их [неприятельские корабли] или по крайней мере уничтожили их, так как мы приблизились к ним на расстояние неприцельного выстрела, и оба наших корабля, «Саратов» и «Не Тронь Меня», стреляли по ним из бортовых орудий, но неприятель отвечал плохо. Их корабли казались сильно облегченными, что, наверное, было результатом верпования; помимо орудий на кораблях и галерах неприятель везде установил пушки под мысом Янисари. Нам казалось, что неприятель покинул бы вскоре свои корабли, если бы мы могли достаточно близко лечь на якорь.

«Саратов» потащило на подветренную сторону от кораблей дальше, чем на пушечный выстрел, еще до того, как он смог повернуть и отойти от берега.

Около двух часов ночи то ли изза отсутствия впередсмотрящего, то ли изза течения наши три корабля оказались так близко друг к другу, что чуть не столкнулись. «Саратов» и «Не Тронь Меня» коснулись бортами, а я ожидал, что наша корма навалится на «Не Тронь Меня», однако, по счастью, мы разошлись без ущерба.

Мы намеревались встать вне влияния течений, внешняя граница которых проходит от точки на европейской стороне и заканчивается в 5 или 6 милях от Имброса, что совершенно ясно видно по сильному колебанию волн. Как только вы входите в зону этого волнения, ваш штурвал перестает вас слушаться до тех пор, пока вы не пройдете эту зону.

К полудню мы подошли к наветренному берегу, откуда за день до того начали нашу попытку наступления.

Ко мне присоединились два фрегата, которым было приказано подгонять отстающих, держаться с наветренной стороны и все свое внимание обратить на галеры, атаковать их, но в то же самое время иметь наготове свои шлюпки с людьми и оружием. После того как мы начали атаковать и под дымовой завесой отправили их отрубить канаты самого дальнего с наветренной стороны корабля противника, неприятель быстро сформировал лагерь, и на всем берегу стояли в ряд вооруженные стрелки. У них также была замаскированная батарея с 8 пушками, расположенная на бровке холма, чтобы достать нас до того, как мы доберемся до форта.

Неприятельские корабли подтянулись ближе, чем прошлой ночью, почти на 2 мили к азиатской крепости и казались почти в зоне досягаемости ее пушек.

Пятница [16/]27 [июля]. Маловетренно и ясная погода. Также ветер был на два румба [компаса] менее благоприятен, чем на день раньше. Я намеревался произвести еще попытку атаковать и компенсировать нехватку силы ветра силой течения, зная уже особенности этого места. После того как корабли встали в линию, мы держались ближе к наветренному берегу на расстоянии пистолетного выстрела. Неприятель начал очень жаркую ружейную пальбу, но при наших ударах картечью, направленных в его сторону, прятался за скалами. Мы увидели, как турецкий офицер на белом коне упал и его тело унесли.

Как только мы оказались на траверзе означенной батареи [замаскированной на холме], выстрел указал ее местонахождение, и мы обнаружили жерла их пушек, раскрашенных в красный цвет. Среди кустарников они были скрыты, но казались выше, чем уровень пушек нашего верхнего дека, и их ядра пролетали только через наши снасти и падали далеко позади нас. Однако вскоре их заставило замолчать превосходство нашей пальбы картечью, мы были так близко от берега, что это мешало ветру наполнять наши паруса, поэтому нам пришлось поставить впереди наши шлюпки. Рассеянные группы неприятеля часто возвращались на свои позиции, заряжали ружья и палили в наши шлюпки. До того как мы оказались на траверзе Европейского замка, ветер стих настолько, что мы не без трудностей могли вырулить и держаться от берега и были вынуждены послать все шлюпки, чтобы оттянуть «Саратов». Сотни ружейных пуль потом сметали с корабельных палуб и собирали с оставшихся шлюпок, но, по счастью, никто не был ранен.

Несмотря на наше большое расстояние от неприятеля, он продолжал палить из пушек со своего замка, с кораблей и с берега, где стояли их корабли. На берегу на всей протяженности до замка в результате упорных трудов минувшей ночи и утра были в ряд расставлены пушки.

Как только мы вытянули корабли на достаточное расстояние от берега, мы встали поперек Геллеспонта и казалось, что повернулись прямо на замок азиатского берега. Я надеялся, что отошел достаточно по ветру, но ветер стих, и это помешало нам, когда мы уже прошли больше половины пути. Неприятель бесцельно начал чрезвычайно живо палить с галерей замка, с батарей и с кораблей, на что «Саратов» отвечал по кораблям, но теперь нас сильно отнесло к наветренной стороне, и мы были вынуждены отступить. Из-за слабости ветра было немало хлопот, чтобы обойти Тенедос.

В 10 вечера мы были при Имбросе и продолжали поворачивать на ветре, чтобы добраться снова до наветренного берега.

В 8 утра было спокойно, и вскоре ветер подул с запада. С 8 утра до полудня мы не смогли преодолеть и одной мили.

Суббота [17/]28 [июля]. В полдень турецкие корабли распустили все паруса и при легком ветре с юго-запада, который помогал им верповаться, они встали под защиту своего замка, однако ветер поменял направление на северо-западное. Мы предприняли еще одну попытку атаковать, но, столкнувшись с огнем неприятеля, на который мы, как и раньше, ответили, по той же причине должны были отступить, когда подобрались к неприятельским кораблям ближе, чем ранее.

С рассветом на следующее утро неприятельские корабли скрылись из виду и оказались в безопасности от наших атак. Все это время я очень удивлялся тому, что нигде не появлялся ни лорд верховный адмирал, ни весь остальной флот. [На полях приписано:] *В 8 утра греческий фрегат от графа Орлова присоединился к флоту. Капитан поднялся на борт с поздравлениями от графа Алексея Орлова: он желал знать причину пальбы, которую они слышали, и сообщал, что они находятся на Лемносе и хотят знать, не смогу ли я снабдить их суда хлебом и дровами, что я и сделал, написав графу следующее письмо:

При острове Имброс 28 июля нов. ст. 1770 г.

От капитана Белича599 я имел удовольствие узнать о здоровье Вашего сиятельства. Мы, к сожалению, опоздали со взятем или разрушением двух неприятельских линейных кораблей, [хотя] предприняли несколько попыток. Я вызвал на себя огонь замков с их несколькими батареями и семью галерами на европейской и на азиатской сторонах Геллеспонта, но меня всякий раз относило от этих неприятельских кораблей течениями и изза уменьшения силы ветра. Неприятель использовал всю возможную помощь, чтобы за день и ночь отверповать корабли под защиту их замков, и теперь выполнил это. Я приказал «Не Тронь Меня», «Надежде» и «Африке» крейсировать между северо-восточной оконечностью острова Имброс и замком на европейской стороне Геллеспонта, тогда как «Святослав», «Саратов» и «Св. Павел» стараются пополнить запасы воды на Имбросе, где, как мне сказали, имеется маленькая речка. Этот остров, между прочим, я считаю ключом к Дарданеллам, предпочитая его Тенедосу, так как ни один корабль не может ни войти, ни выйти из Дарданелл, не будучи с него замеченным.

Я надеюсь, что неприятель был сильно обеспокоен в 

Их пушки страшно ревели, и они всегда беспокоились, чтобы дать Вам знать, что они у них есть, до тех пор, пока они смогут привести их в действие. Передайте мое почтение графу Федору Орлову. Я надеюсь, что командор [Грейг] также хорошо себя чувствует. Имею честь оставаться, сэр, Вашим верным и преданным слугой

Д. Э.

Его сиятельству графу Алексею Орлову*.

Если бы у меня были небольшие фрегаты или галеры, которые были у них [А. Г. Орлова и Г. А. Спиридова], чтобы эти суда легли на якорь к наветренной стороне и чтобы они нас защитили от любых попыток неприятеля пустить брандеры, я бы мог лечь на якорь как можно дальше к наветренной стороне и отверповаться вдоль неприятеля или по крайней мере помешал бы их намерению верповаться, пока не представилась бы благоприятная возможность, которая, без сомнения, привела бы к успеху. Или если бы они отпустили со мною бомбардирское судно, которое должно было быть у меня, я мог бы с величайшей легкостью стереть в пыль форт на европейской стороне, так как бомбардирский мог лечь позади форта на любом расстоянии, какое было бы сочтено нужным, не будучи доставаем неприятельским огнем, и был бы прикрыт двумя фрегатами. И если показалось бы необходимым атаковать в упор двумя или тремя линейными кораблями, то замок вскоре был бы обращен в развалины.

Но ни один из замков на самом деле не нужно ни захватывать, ни атаковать, чтобы сделать покушение на Константинополь, поскольку они располагаются по меньшей мере в 6 милях друг от друга и не точно один напротив другого, так что при попутном ветре (а без ветра этого сделать невозможно!) любой корабль может пройти их столь же безопасно, как лодка пройдет под центральной аркой Вестминстерского моста, а два верхних замка не могли бы быть основанием достаточным, чтобы остановить флот, поскольку они находятся в руинах, и от очень надежного человека я слышал, что пальба их же пушек погребет защитников под рухнувшими стенами600.

Едва ли что-то может быть более очевидным, чем то, что, если бы мне позволили продвигаться сразу после сожжения флота и при ветре, который был три или четыре дня после виктории, находясь не более чем в 190 милях пути, то те два турецких корабля попали бы мне в руки и я бы их оставил против двух верхних фортов, а сам бы прошел с флотом до Константинополя. И вполне можно предположить, что, когда бы я принес им новости о потере их флота, да еще и неожиданно там появившись, последствия были бы фатальны для и императрица была бы величайшим монархом во вселенной601. По крайней мере, попытка была бы славной, и при нужде течения могли бы обеспечить безопасное отступление.

Не видя другой части флота, я заключил и часто указывал на это лорду Эффингему (разумеется, конфиденциально), что граф имел приказы не пробовать пройти Дарданеллы из опасения вызвать зависть других европейских держав602.

То, что те два турецких корабля подошли, сделало попытку [их атаковать] в 10 раз более опасной, так как они заняли хорошее место, чтобы противостоять нашим атакам.

Мы ничего не знали о другой эскадре, поэтому я рассматривал, как мог бы распорядиться моими кораблями и где установить их на позицию, чтобы предотвратить на входе в Дарданеллы поставку провизии и припасов любого вида, как того требовали данные мне Инструкции.

Я понял, что расположение между материком и Тенедосом при входе в пролив не давало возможности пресекать поставки, в особенности при ветрах, господствовавших в это время года. Поэтому в противоположность тому, что показывали лучшие карты, к каким я мог обратиться, да и в противность моему собственному мнению, существовавшему до моего появления там, я теперь нашел, что лучше всего лечь на якорь под восточной оконечностью Имброса (которая находится с наветренной стороны Тенедоса). Это было лучшим постом, на котором я бы мог оказаться, так как он располагался всего в 5 или 6 милях от материка и в виду обоих замков, которые защищают вход в Геллеспонт.

Затем я должен был решать, как достать воды и продержаться с нашей провизией. Несколько греков, что были у меня на борту, сказали, что на западной оконечности Имброса есть река. На основании этих сведений я оставил «Не Тронь Меня», «Надежду» и «Африку» в крейсерстве между восточной оконечностью Имброса и замком на европейской стороне Геллеспонта и ушел с «Саратовом» искать место для налития водой.

Мы встали на якорь [18/]29 июля напротив указанного места, где нашли небольшой залив. Я высадил сторожевой отряд на берег и отправился осмотреть место, которое выглядело как русло реки, но воды не было. Вскоре в результате раскопок мы нашли, что там много родников, и, соорудив дамбу около кромки морского берега, прокапывая глубокие ямы и направляя маленькие ручейки до берега в один канал на расстоянии 500 ярдов от берега, мы вскоре сделали какой-то задел для налития водой. Мы, к счастью, также нашли немного фруктов и получили от греческих жителей несколько бычков и баранов; последние были особенно малы, но когда барашки были жирными, они на вкус были очень хороши. Целый баран весит всего от 8 до 12 фунтов.

[19/]30 июля. В 2 часа пополудни отправили на берег несколько парусов, чтобы соорудить палатки для солдат и больных, занятых налитием водой. Получили небольшое число бычков и баранов от местных жителей. Последние сказали нам, что те турки, числом около 30, которые жили на этом острове, ушли на континент после нашего приближения и что мы можем не опасаться, что нас будут беспокоить. Однако, предпочитая не верить им на слово, я приказал поставить строгую охрану и зорко следить, чтобы не произошло внезапного нападения, так как турки, судя по расположению острова, могли за несколько часов ночью отправить достаточные силы, чтобы помешать нам наливаться водой, но этого, к моему большому удивлению, они не сделали. Я приказал также достаточному количеству шлюпок оставаться ночью на берегу, чтобы в случае неожиданного нападения снять всех, кто был на берегу на дежурстве, и больных.

Мы получили сведения, что на противоположной стороне острова появилось судно, поэтому отправили туда греческое судно, присоединившееся к нашей эскадре. Оно вернулось с четырьмя пленными, которые бежали с Лемноса, и те сообщили нам, что все турки, кроме укрывшихся в форте, покинули Лемнос.

[20/]31 июля. Заняты налитием водой и починками на корабле. Дали кораблю Boot Tops603, это было новостью для русских офицеров. Приказал подтянуть реи для того, чтобы управлять ими, но русские офицеры ставили их наоборот и не могли взять в толк, как это может сослужить службу кораблю, если приносит им временные беспокойства.

Фрегаты «Надежда» и «Африка» изза того, что по беспечности ночью не держались близко к Имбросу, были снесены к подветренной от нас стороне, «Африка» – почти к Лемносу. «Не Тронь Меня» шел тем е путем. Я понял, что нельзя было полагаться на их наблюдение, так как изза того, что их сносило, мы могли видеть, что входит и выходит из Дарданелл, лучше, чем все они. И хотя мы были на самой подветренной части острова, мы оставались в поле видимости замка на европейской стороне.

Среда [21 июля/]1 августа. Заняты налитием водой, дали людям возможность освежиться по очереди, сходя на берег в дневное время. «Не Тронь Меня» и двум фрегатам я разрешил быть с подветренной стороны этого залива, который для лучшего распознавания мы назвали заливом Св. Екатерины604.

Четверг [22 июля/]2 августа. Заняты тем же, чем и раньше. Увидели два паруса к подветренной стороне при Лемносе. Так как мы уже закончили наливаться водой и больные значительно окрепли, я приказал дать сигнал «Не Тронь Меня» и «Надежде» лечь на якорь. В полдень «Не Тронь Меня» лег на якорь.

Пятница [23 июля/]3 [августа]. В час пополудни снялись с якоря и отверповались подальше от берега, так как нашим кораблям в том весьма рискованном положении было лучше плыть, будучи открытыми на половину компаса и при юго-западных ветрах. В 8 часов вечера [фрегат] «Надежда» лег на якорь.

Суббота [24 июля/]4 [августа]. Греческая фелука бросила якорь у берега. Один из наших катеров отправился к ней и привез несколько джентльменов с этого судна, не задумываясь, откуда они могли прибыть, но я пресек их попытку подняться на корабль и попросил подойти под корму, сообщив, что я буду говорить с ними от люка кают-компании младших офицеров (gunroom port). Оказалось, что джентльмены были депутацией от английской, голландской и других факторий, отправленной из Смирны молить графа Орлова не атаковать Смирну, так как турки сказали, что, если русские не смогут взять город, они [европейцы] вместе с семьями и прочие [христиане] погибнут. После сожжения турецкого флота те моряки, что спаслись, числом три тысячи, пришли в Смирну в полном неистовстве и убивали каждого грека, встречавшегося на их пути. И после их прихода в Смирну все европейцы – мужчины, женщины и дети – должны были ради безопасности бежать на купеческие корабли, стоявшие в гавани, так как эти турки провозглашали, что намереваются убить каждого француза или любого похожего на англичанина, так как они приписывали все свои потери англичанам. Они были уверены, что эскадра английского адмирала состояла целиком из английских офицеров и матросов, иначе они бы никогда не испугались московитов. Я посоветовал джентльменам отправиться к графу, который, как я слышал, находился на Лемносе, и сказал, что у меня нет ни малейших сомнений, что граф сделает все, чтобы рассеять их страхи. Они сообщили нам, что турки потеряли около 9000 человек в ту страшную ночь, так как, не желая полагаться на греков, отправили их на берег, когда впервые были атакованы, а когда корабли загорелись, не было никого, чтобы спустить шлюпки. Это и было причиной потери стольких жизней.

Джентльмены оказали мне честь принять в шлюпку закуски (refreshments) и отплыли на Лемнос. Однако, опасаясь инфекции, я приказал всем нашим людям, что были на борту судна или в шлюпке, отправиться на берег и подождать, окуривая себя и свое платье, перед тем, как они вернутся на борт. Я позднее слышал, что граф принял депутацию с большим почтением605 и отпустил несколько пленников, чтобы услужить англичанам606, но не предпринял никаких мер, чтобы предотвратить инфекцию, хотя чума никогда не покидает Смирны, а изза зловония стольких тел поблизости следовало предпринять все возможные меры предосторожности.

Суббота [24 июля/]4 [августа]. В 11 утра возле нас встал на якорь [фрегат] «Африка».

Воскресенье [25 июля/]5 [августа]. 8 утра. «Саратову» и пинку «Св. Павел» дан сигнал сниматься с якоря вместе с нами; также дан сигнал всем лейтенантам [съезжаться для получения приказов].

Понедельник [26 июля/]6 [августа]. В 2 часа пополудни снялись с якоря и направились к восточной оконечности Имброса. Несмотря на то что сигнал сниматься был дан почти час назад, пришлось послать офицера с приказом «Саратову» встать под паруса. В 4 часа пополудни дан сигнал «Саратову» и «Надежде» поднять паруса – оба они дрейфовали. Кажется, капитаны «Не Тронь Меня» и «Африки» были на обеде с командором Баршем, и он был столь обходителен, что лег в дрейф, дабы они могли хорошо выпить после обеда. В 6 часов пополудни мы встали на якорь у берега, который в восточной части Имброса образовал маленький залив. Мы встали от берега на достаточном расстоянии, чтобы иметь возможность маневра на случай, если будет сильный западный ветер.

Это положение оказалось значительно лучше, чем я предполагал. С квартердека я мог наблюдать за каждым движением неприятеля, который теперь сформировал вдоль берега цепь лагерей протяженностью семь или восемь миль от замка на европейском берегу, а также устроил лагерь около замка на азиатской стороне. Так как мы находились от них поблизости, они вынуждены были быть постоянно начеку.

Был дан приказ сделать на Имбросе у берега шатер, чтобы принять наших больных и держать караулы из солдат и шлюпки всегда наготове, дабы снять больных при малейшей опасности.

Оказалось, что на этом острове греки очень привержены туркам, и они обманули меня, отказываясь обеспечивать нас крупным скотом и баранами, за которых мы обещали им заплатить. Они перевели весь свой скот на другую сторону острова и там спрятали. Это заставило меня отправить усиленный отряд солдат с приказом обыскать остров и пригнать весь скот и баранов вниз к палаткам, где находились больные. В итоге они пригнали около 50–60 быков и 200 баранов.

Вторник [27 июля/]7 [августа]. В полдень между мысом Янисари и восточной оконечностью Тенедоса показался парус. Я послал пинк «Св. Павел» в погоню. В 9 часов пополудни подул крепкий ветер с NNE, раскачивавший верхушки мачт. В 8 утра ветер стал умеренным. Увидел пинк «Св. Павел» и судно, за которым он погнался, подходящими к заливу Св. Екатерины, где находилась остальная часть моей эскадры.

Среда [28/]8 [августа]. Крепкий ветер и облака с северо-востока. В 5 часов пополудни увидел, как «Св. Павел» и захваченное им судно бросили якорь в заливе Екатерины. Ветер крепчал и с большой силой дул всю ночь.

Четверг [29/]9 [августа]. Первую половину и середину дня сильный ветер продолжался, потом ветер стал умеренным, в 8 утра мы подняли стеньги и реи. Всем конопатчикам со всех кораблей был дан приказ конопатить палубы и борта «Святослава» до ватерлинии. Хотя это был новый корабль, но и на нем такие работы требовались, так как все русские суда построены из плохо просушенного или сырого леса, и даже швы между дубовыми досками, которыми была обшита капитанская каюта, на дюйм разошлись с момента, как их шпаклевали в Портсмуте.

Пятница [30/]10 [августа]. В 2 часа пополудни «Не Тронь Меня», «Надежда», «Св. Павел» и захваченное им судно встали на якорь в заливе Св. Павла. Это название мы дали рейду, на котором стояли. Судно оказалось французской полакрой, направлявшейся к Энезу и загруженной только балластом. Со «Св. Павлом» и с греческой фелукой, что пришла с Лемноса с вином, я послал следующее письмо графу Алексею Орлову:

«Святослав», в заливе Св. Павла, 10 августа 1770 г.

Сэр,

с тех пор как я имел честь писать Вашему сиятельству через капитана Белича, ничего существенного не произошло. Мы только должны внимательно наблюдать, чтобы никто не проходил в Дарданеллы без переговоров [с нами]. Французская полакра была приведена к нам «Св. Павлом». Полакра шла из Константинополя только с балластом – она два месяца назад привезла туда зерно (corn), и c нее нам сообщили, что в Порте были большие волнения и после того, как туда дошли вести о потере флота, янычаров удавалось сдерживать только деньгами и подарками от великого визиря. Несмотря на это янычары непрерывно насильничают, грабят, даже поднимаются на торговые суда и берут все, что им приглянется.

Два линейных корабля, которые от нас спаслись, с двумя дугими, с их галерами и судами из Черного моря стоят в Дарданеллах, и с тех пор, как мы сюда пришли, на европейской стороне сделали несколько батарей для очень тяжелых пушек.

Когда стало известно о частых беспорядках, все зарубежные министры [в Константинополе] заперлись в своих загородных резиденциях607.

Пока постоянно дул северо-восточный ветер, мы стояли на якорях, так как большим кораблям не хватало пространства для крейсирования и изза риска внезапного изменения течения. Мы смогли дать некоторый отдых и свежие продукты корабельным командам и больным, последних я разместил на берегу, пока флот наливался водой. Я надеюсь, что хлеб, который Ваше сиятельство ожидали, прибыл, так как без хлебного провианта и дров я не смогу держать мой пост долее чем месяц начиная с этого дня.

Поскольку ожидаются юго-западные ветра, я намереваюсь встать на якорь между Тенедосом и материком, поскольку там безопаснее, чем на нашем нынешнем месте, и суда могут вставать на якорь в любое время.

Если я смогу получить хлебный провиант и около 50–60 вязанок дров, я смогу находиться на моем посту до октября со всеми моими судами, но потом будет абсолютно необходимо отправить «Не Тронь Меня» и «Надежду» в какой-нибудь порт для ремонта608. Поскольку от их капитанов часто поступают жалобы, я потребовал, чтобы корабли осмотрели плотники, и плотники рапортовали, что на судах все прогнило и они непригодны для плавания.

Офицеры и команды моей эскадры испытывают сильную нехватку вина, поскольку с тех пор, как мы покинули Англию, мы не были нигде, где могла бы появиться возможность его раздобыть609.

Я тешу себя надеждой, что Ваше сиятельство согласится со мной, что некоторые корабли при любом стечении обстоятельств должны оставаться на этой позиции так долго, как позволит состояние их припасов. В конце концов это должно оголодить Константинополь.

Если у меня будут соответствующие суда и достаточно провизии, я не сомневаюсь, что буду в состоянии продолжать занимать мой пост между Тенедосом и материком всю зиму, а неприятель, без сомнения, надеется, что его снабжение в зимнее время года наладится.

Несколько рагузинских судов принуждены служить туркам и перевозить зерно, их собирались отправить за другим грузом для снабжения турецкой армии, но с того времени, как наш флот пришел сюда, их отпустили, и рагузинцы теперь ожидают ответа от их Республики [Рагузы], как им действовать, будучи в нерешительности [и не зная], какой прием они могут встретить у русских610.

Так как вход в Константинополь действительно 611 эскадрой Ее императорского величества, я бы хотел узнать, покуда я не имею специальных инструкций на этот счет: могут ли неутральные612 суда входить [в пролив] или выходить из него (или отправлять их назад, чтобы усилить нужду в провианте613), если они не имеют ни провизии, ни контрабандных товаров614.

В нашем положении мы весьма нуждаемся в  хотя бы в одном или двух, чтобы проскальзывать незаметно в погоне за кораблями. Ожидается, что из Константинополя пойдут несколько таких судов, иные из которых нагружены, другие же, кто уже привез туда зерно, только с балластом.

Капитан полакры также говорит, что султан (Grand Senior) разослал приказы во все порты прекратить плавание всех судов с провизией и прочим для Константинополя.

Я молю Ваше сиятельство сообщить, могу ли я ожидать получения соленой провизии из итальянских земель, и если нет, то я мог бы вовремя написать, чтобы мне прислали провиант из Ирландии. В то же время и Ваше сиятельство может оттуда получить провиант, который его превосходительство господин Мусин-Пушкин по весьма необременительному фрахтовому тарифу отправил бы прямо в Маон или Ливорно.

Прошу также передать мои заверения в неизменном почтении его сиятельству графу Федору и также командору [Грейгу]. Имею честь оставаться Вашим верным и преданным слугой

Д. Э.

PS. Капитан французской полакры также говорит, что два французских 40-пушечных корабля и две вооруженные шебеки скоро ожидаются в Смирне, чтобы потом выступить против тунисцев. Этот капитан не имеет никаких новостей о наших армиях. Из этого я заключаю, что в армиях все благополучно, иначе турки вскоре бы опубликовали известия о своих победах над ними.

Греческая фелука пришла с Лемноса и привезла мне следующие письма от графа Федора Орлова615:

С корабля Трех Иерархов от 24 июля [/ 4 августа]

Брат мне приказал к Вам отписать и просить Вашего превосходительства, что Вы нас почаще о себе уведомляли, где Вы, что предпринимаете и в каком состоянии. Мы до сего времени еще стоим у острова Лемноса, сделали десант, вогнали турков в крепость, бомбардируем и надеемся через несколько времени овладеть сим весьма для нас нужным местом. В предосторожность нашу брат же приказал мне писать, чтоб Ваше превосходительство из стороны Вашей взяли благоразумную осторожность да из турков воспрепятствовать из стороны Натолии на остров Лемнос сикурс подвести, каким образом оное исполнить, то совсем предаем на волю Вашу, будучи уверен, что Вы подробным разсмотрением, конечно, и сами ничего не упустите.

Вашего превосходительства покорный слуга г[раф]

Федор Орлов616.

Судя по направлению течений у берегов Анатолии, существовала очень небольшая вероятность, что турецкое подкрепление может быть отправлено оттуда, потому что, если случится безветрие, его неизбежно потянет мимо острова, кроме того [азиатский] берег был напротив той стороны Лемноса, которую они заняли, и был виден, и при свете дня они могли видеть подплывающие оттуда суда на слишком большом расстоянии, чтобы те могли преодолеть это расстояние за одну ночь.

Поскольку они сомневались, что смогут сами подобный десант [в русских источниках обычно называется «сикурс»] предотвратить крейсированием собственных судов, при том, что у них, действительно, было для этого больше судов, то я подумал, что мне важнее вести наблюдение от Энеза до Саросского залива – так как оттуда враг мог с величайшей легкостью посылать на фелуках любое подкрепление, какое захочет, не рискуя оказаться отнесенным течением. Поэтому я приказал «Надежде» и «Африке» осуществлять наблюдение за этим заливом и отправиться для этого в поход на 8 дней. Я дал капитанам [зачеркнуто:] *«Надежды»* соответствующие распоряжения, приказав одному идти вокруг западной оконечности Имброса, а другому вокруг восточной. [Фрегат] «Африка» должен был следовать вместе с французской полакрой до Энеза.

[Фрегат] «Надежда» пробовал повернуть вокруг северо-восточной оконечности – но до темноты он всегда оказывался с наветренной стороны острова, а к рассвету – по упущению и неготовности продвигаться вперед – мы вновь находили его вблизи нашего корабля или с подветренной стороны. После трех дней притворных попыток обойти остров я дал им сигнал подойти к корме моего корабля и встать на якорь.

[2/]13 [августа] греческая фелука пришла с Лемноса со следующим письмом от графа Федора Орлова617:

С корабля Трех Иерархов из под Лемноса от 29 июля [/ 9 августа 1770 г.]

Брат просит Вашего превосходителства, чтоб Вы к нему при первом способном случае переслали шестьсот бомб, которыя у Вас на фрегате Надежде. От сердца желаю, чтоб мое писмо застало Вас и всех Ваших подкомандующих [sic!] в добром здоровье.

Покорной слуга Вашего превосходительстваграф Федор Орлов

[в сургуч. печать.]

Получив это письмо, я издал приказ относительно отправки примерно 200 бомб (гранат) [sic!] с «Надежды». Остальные снаряды я пока взял на борт «Святослава», так как видел, что «Св. Павел» возвращается с Лемноса. 200 бомб я отослал тот же час на греческой фелуке, усиленной отрядом морских солдат для сопровождения на случай, если греки окажутся предателями и повезут боевые припасы врагу. Чтобы послать снаряды, у меня не было другого судна, кроме «Надежды», а той предназначалось иное задание. Я мог бы послать один из линейных боевых кораблей, но один из них я намеревался вскоре отправить, чтобы он встал на якорь между западной оконечностью Тенедоса и мысом Баба, что, по представлениям осаждавших, было важно для охраны Лемноса.

[5/]16го «Св. Павел» вернулся с Лемноса и сообщил нам, что турецкий военный корабль с фрегатом и другими небольшими судами находится в гавани; что большие суда были на якорях в другой точке, где был форт, который, как я предполагал, было необходимо взять, прежде чем завладеть гаванью.

При этом я удивлялся, как турецкий военный корабль мог туда пройти, если только он быстро не пронесся мимо нас в ночное время. Действительно, данные, полученные от русского офицера, были столь неопределенными, что я никак не понимал, как они могут овладеть заливом, вначале не овладев фортом618. Так как у меня были хорошие сведения об острове Тассо и о том, что он расположен более удобно, чем Лемнос, а его преимущества связаны с направлениями течений, что важно на случай отступления, я приказал «Надежде» отправиться туда, не зная, что граф Орлов уже послал туда корабли619. Я отдал капитану «Надежды» следующий приказ:

От контр-адмирала Элфинстона, главнокомандующего эскадрой военных кораблей Ее императорского величества620

5/16 августа. Командующему фрегата «Надежда». Сим велено вам итьить, не медля ничего, с порученным вам Ее императорского величества караблем в остров Тассо на берегу Романии, держа, как можно, на ветр с матерой земли, а потом итьить всегда по берегу, пока вы к тому острову придете, вам же всмотривать по пути во всяком порте. Когда ж вы к Тассу приедите, изобретать вам как можно все те места, которые способны военным кораблям на якоре стать, и можно ли тамо вода и дрова легко достать, и подробно, как можно, осведомит[ь]ся о состоянии онаго острова, касающееся до числа людей и произрящении онаго. Буде какие греческие суда к вам приедут, то вам велить оным привести к эскадре всякие провианты, а особливо вино, а ежели они кому не очень охотны кажутся, то взять или разорить вам все, что находите, хоть и греческие, хотя турецкие, дабы им препятствовать подвести произращение онаго острова к неприятелю. Во время крезерования вашего вам строго и осторожно осмотрется, чтоб никакие суда шли к Лемносу или по той дороге, дабы препятствовать подвозу туда секурзов, потому что граф Алексей Орлов ныне осаждает оной остров. Вам продолжать службу до 30го числа сего месяца, потом со мною соединит[ь]ся у Имбра, а не находя меня тамо, соединиться со мною у Тенедоса; буде же и тамо меня не найдете, то итьить вам в Лемнос для других приказании.

Отдан на борту корабля Ее императорского величества «Святослав» в заливе Св. Павла 16 августа 1770 г.

Д. Э.

Я был готов распределить свои несколько кораблей, чтобы насколько возможно содействовать осаде Лемноса, поэтому отдал командору Баршу следующий приказ621:

Приказ от 5/16 августа 1770 г. От контр-адмирала Элфинстона, главнокомандующего, к командующему корабля «Саратова»

Сим велено вам итьить с порученным Вам Ее императорского величества караблем «Саратов» и на якоре стать под нордвестовым концом острова Тенедоса, и буде возможно так, чтоб вы в виду были моих сигналов, во время вашего тамо пребывания вам прилежно осматриваться и остановить все суда, которые вы увидите отправляющия из матерой земли или из какого острова с секурзом в Лемнос, пока вы услышите, что Лемнос уже взят, тогда вам немедленно со мною соединиться. Вам же быть во всегдашной готовности со мною соединиться по учинении от меня нижеписанных сигналов днем или ночью, а буде вам когда потребно будет какой от меня помощи, то учинить вам оные ж сигнали622.

Буде же какие неутралные суда пройдут между Тенедосом и матерою землею, то вам принудить оные на якоре стать и тамо оные держать, пока я о том не известюсь. И не по какой причине дозволить людям вашим на оные суда итьить, потому что поветрие всегда бывает в Константинополе. Вам же остановить и удержать все корабля или суда, назначенные к Константинополю.

Подписано на борту корабля Ее императорского величества

«Святослав» в заливе Св. Павла 16 августа 1770 г.

Д. Э.

На следующий день «Саратов» отбыл к Тенедосу и встал на якорь так, что мы могли видеть верхушки его мачт, чтобы замечать сигналы. Вскоре после того, как ушел «Саратов», пришел [фрегат] «Африка», который никогда так и не поднимался выше Энеза, хотя ему был дан приказ пройти как можно дальше вдоль Саросского залива, ибо я считал, что кораблям нетрудно выйти из портов на Румелийском берегу и, держась близко к Афонской горе, а затем вдоль берега до Саросского залива, привезти груз зерна к Галлиполи, откуда он может быть доставлен по воде в порт. Однако страх помешал капитану [Клеопину] выполнить приказ. Он, впрочем, привез мне сведения об увиденных им у Энеза 30 греческих и турецких судах, два из которых были большими и лежали вне портовых ограждений, нагруженные железом для Константинополя. Капитан [уверял, что] пришел ради того, чтобы мне об этом сообщить.

[8/]19е. Я дал капитану «Африки» приказ соединиться с «Саратовом» и перейти под команду командора Барша623. В это время к нам пришла вооруженная шхуна, откликнувшаяся на призыв графа Орлова. Это было бермудское судно [далее названо «Liberty»]624. Как я узнал, его шкипер хотел подрядиться [на службу к графу], но пока еще никаких приказов не имел. Я предложил ему пойти с [фрегатом] «Надежда», которому был дан приказ выяснить положение и попробовать уничтожить суда при Энезе. Пришедшая шхуна была малого водоизмещения, и на ней охотно приняли это поручение625. Поскольку [фрегат] «Надежда» задержался в продвижении к Тассо, его капитан получил следующий приказ626:

От контр-адмирала Элфинстона, главнокомандующего

8/19 августа. Командующему фрегата «Надежда».

Невзирая на последние Вам данные приказы сим велено Вам по получении сего взять под Вашею командою судно «Санкт Павел» и греческое судно, с ним посланное, и итьтить вам в Еннио, где, мне объявляют, находятся почти тридцать греческих и турецких судов, последных которых два нагружены железом для Константинополя и лежат вне вехи реки, того ради вам употребить всевозможное ваше старание, чтобы взять или разоружить сколько можно тех судов. Потом итьить вам столь далеко, сколько можно вверх в залив Сароса и взять или разорить все греческие или турецкие суда, выключая прежных тех, которыя доброволно с вами соединаются, притом быть осторожным, чтоб им не очень вверить. Как скоро вы можете без «С. Павла» обойтиться, то послать Вам оное судно к северной стороне Имброса, чтоб нагрузится хлебом.

Дан на борту корабля Ее императорского величества «Святослав» в заливе Св. Павла 19 августа 1770 г.

Д. Э.

PS После сего «Санкт Павел» отправлен в Лемнос, того ради вам итить в Еннио и без онаго судна.

Вечером [8/]19 [августа] греческое судно, которое я отправил с 200 снарядами, вернулось и привезло мне следующее письмо от графа Алексея Орлова627:

Государь мой,

Осада крепости сего острова продолжается с успехом, и нарочитыя зделаны уже бреши, почему я имею нужду в двадцати четырех фунтовых ядрах; прошу Ваше превосходителство, не помедля, прислать мне оных тысячу пятьсот, я при том ожидаю в скором времени присылки ко мне разных сортов ядер по данной от меня комиссии, и как скоро получу, то не умедлю я возвратить на эскадру Вашу того ж числа ядер и такого ж калиберу. Я прошу Ваше превосходительство приказать отправить помянутое число ядер как можно скорее, дабы замедление не причинило остановки в осаде.

Я есмь с истинным почтением покорной слуга

граф Алексей Орлов

от Лемноса от 2 числа августа 1770 года.

PS При сем отправляется к эскадре Вашей греческая лодка, нагруженная коровьим маслом, в котором, буде вы имеете нужду, то можете приказать купить потребное число.

На Имброс

Мне показалось весьма странным, что они просят у меня пополнить их запас 24-фунтовых снарядов, тогда как сами имеют пять линейных кораблей, помимо турецкого [«Родоса»], и все эти корабли имеют 24-фунтовые орудия. Однако я получил письмо в 6 вечера и уже к 9 послал [пинк] «Св. Павел» со снарядами вместе с графом Эффингемом, мистером Стейплтоном и мистером Мак-Кинсли [здесь McQuisin; имя этого волонтера Элфинстон пишет по-разному], которые пожелали отправиться на Лемнос и участвовать в осаде, а также с двумя письмами от меня графу Алексею [и графу Федору] Орловым.

Залив Св. Павла. 19 августа 1770 г.

Его сиятельству графу Федору Орлову.

Я имел честь [получить] Вашу высокую оценку и знаки расположения через мистера Престона628, который сообщил мне о желании турок капитулировать. Мы будем оставаться на якоре с линейными кораблями. 11го [августа] я отправил «Африку» вокруг юго-западной оконечности Имброса продвигаться вдоль Румелийского берега до конца Саросского залива, так как полагал, что, весьма вероятно, неприятель может послать корабли или суда поменьше из Солоник и до Галлиполи. [«Африке» приказано] захватывать или уничтожать любые греческие или турецкие суда, а также предотвратить подкрепление неприятеля или помешать сикурсу из этих мест высадиться на Лемносе*, что враг может сделать с этого берега совершенно безопасно, не будучи замечен ни Вами, ни нами.

[На полях приписано:] *как раз из того места, откуда приплыл сикурс и пристал к Лемносу*.

[Фрегат] «Надежда» был под парусами эти 5 дней, стоя между нами и фортом на европейской стороне Геллеспонта, но течение здесь столь сильное, что он терял за ночь столько же, насколько мог продвинуться днем. Я забрал снаряды, что были у него на борту, и намеревался послать его также вверх по Саросскому заливу и затем вниз к острову Тассо тщательно осматривать все порты и бухты, которые он проходит, чтобы никакое военное подкрепление не было послано к Лемносу, и захватывать или уничтожать все лодки, с которыми встретится, и продолжать нести эту службу до 30 настоящего месяца.

Я с нетерпением ожидаю удовольствия получить известие об успехе оружия Ее императорского величества при Лемносе, тогда я сразу сообщу об этом туркам пушечными выстрелами и расцвечу флагами свои корабли, чтобы они увидели все из своих военных лагерей и [Дарданелльских] замков.

Греческое судно я удержу, чтобы оно гонялось за любым малым суденышком, которое только попробует выйти, или [чтобы] посылать сообщения Вашему сиятельству, так как такой род судов более пригоден к службе, нежели большие. Поскольку у меня будет всего три линейных корабля, один из которых я отправлю встать на якорь на северо-западе Тенедоса так, чтобы он видел мои сигналы. Этот корабль сможет просматривать все до мыса Баба и острова Митилини.

Прошу передать мое почтение графу Алексею Орлову с пожеланиями здоровья и всяческих успехов. Имею честь оставаться преданным слугой Вашего сиятельства.

ДЭ

Два следующих письма я получил от графа Алексея Орлова:

Сэр,

Я получил Ваше письмо, и Ваше сообщение о замешательстве в Константинополе обрадовало меня, я надеюсь, что смятение там не прекратится, а будет увеличиваться с каждым часом. Сведения о турецких морских силах, полученные от капитана французской полакры, неточны. У меня есть известия, подтверждающие, что у турок в Константинополе имеется не больше пяти кораблей, как пристойных, так и ненадлежащего состояния; а точнее: два корабля, которые Вы видели, и два похожие на них, которые, по нашему убеждению, не могут быть настолько починены, чтобы выйти в море, и есть еще один, трехпалубный, совершенно не годный к службе.

Страницы: «« « 4567891011 » »»