Покоритесь воле Ночи Кук Глен

22

Посланцы и раненое божество

Из самых дальних краев потянулись на восточный берег Мелкого моря толпы переселенцев, хотя идти кланам, семьям и поредевшим племенам пришлось в разгар зимы. Раненый Ветроходец отвлекся и был пока далеко. Быть может, это их единственная надежда на спасение.

Беженцам были не рады – повсюду не хватало еды, и северянам приходилось сражаться, зачастую еще отчаяннее, чем когда их понукал повелитель стужи.

В отличие от остальных, империя Тистимеда Золотого принимала переселенцев: там нужны были новые подданные, ведь Тистимед понес огромные потери в битве с Ветроходцем.

Великий владыка кипел от злости, и приближенные начали уже опасаться, что от очередного приступа гнева его хватит апоплексический удар. На империю наседали гаргарлицейцы, им удалось отвоевать несколько городов, в которых кочевники обрушили стены. Каифат Каср-аль-Зеда вел себя вызывающе – там с презрением отвергали послов и казнили купцов, уличенных в шпионаже.

Никогда еще не приходилось Тистимеду сталкиваться с подобными трудностями. Он бранил своих военачальников, словно вздорный капризный мальчишка, пока самые разумные не начали задаваться вопросом, а не пора ли выбрать преемника среди сыновей?

Но зимой оставалось лишь отдыхать и восстанавливать силы. Даже Тистимеду приходилось считаться с природой. Он смирился с реальностью и ждал.

Ему приходилось переживать испытания и раньше – в самом начале, хоть и не столь тяжелые. Единственное средство – терпение и время. Он дождется нового поколения воинов, а пока пусть поредевшие ряды восполнят бывшие враги – с северянами ведь враждовали предки почти всех его воинов.

Беженцы охотно на все соглашались: их терзал голод, а голодный человек привередничать не станет.

От южного берега восточной Андорегии откололась огромная глыба льда. Ее подмыли неукротимые приливы и отливы в проливе Ормо. В результате обнажился участок каменистого взморья, и чудовищная жаба (хотя теперь она скорее напоминала переходную форму от головастика к лягушке) вскарабкалась туда. Изнуренное божество лежало без движения, растеряв почти все силы. Так продолжалось больше месяца.

Харулк сумел выбраться из моря, но по-прежнему болтался между жизнью и смертью. Он вытягивал волшебство из воздуха, но ему едва хватало, чтобы не умереть.

В теле засели железные наконечники с примесью серебра, терзавшие его своей отравой.

У Ветроходца имелось значительное преимущество – он был огромен. Чтобы погибнуть окончательно, ему, даже в нынешних обстоятельствах, потребуется целая вечность.

Самые шустрые из мелких Орудий отрывали по кусочкам гниющую божественную плоть. Меньшие поедали большего. В срединном мире подобное случалось, но среди созданий Ночи – никогда.

Ветроходец упрямо противился гибели, но все отчетливее осознавал, в каком именно времени оказался. Он не мог двигаться, потому что все силы уходили на страшную борьбу. Частичка его сознания открылась и приняла в себя события конкретного мира и времени.

Харулк чувствовал, что делают его враги, и мог проследить за ними, но сил действовать у него не осталось. Он ощущал себя похороненным заживо.

Исцеление продвигалось медленно, а время все шло: рано или поздно наступит лето.

Даже слабенькое тепло, от которого всего-то чуть подтают льды, не сулило богу зимы ничего хорошего.

23

Люсидия, Шамрамди

Гора почтил память мученика Амбеля, устроив вместо него поход по злачным притонам Шамрамди. Нассим пил в тавернах, которые держали чалдаряне-антасты (у них вино не считалось греховным напитком, но бывали в таких местах обычно переодетые правоверные грешники), и таскался по дорогим и дешевым борделям. Этому пороку он никогда раньше не предавался, даже в молодости, у него ведь была жена…

Нассим не имел ни малейшего понятия, что сталось с его женой. Последний раз видел ее во время одобренного командующим визита в Аль-Кварн несколько лет назад. Шпионы из Аль-Минфета ничего не смогли разузнать, но Гора подозревал, что они особенно и не старались. Какое им дело до его жены? Женщины не играют особой роли, к тому же слишком настойчивые расспросы могли привлечь к соглядатаям внимание эр-Рашаля аль-Дулкварнена.

Свой пятый вечер в Шамрамди Нассим встретил в кабаке с совершенно непроизносимым названием. Выцветшую вывеску украшало изображение ключей, игральных костей и какой-то странной рыбы. Члены семьи, которая держала заведение, говорили на многих языках, и на всех одинаково скверно. Нассим кое-как растолковал им, что ему нужно вино – еще вина. Монеты все сказали яснее слов.

Вино он не любил, от него во рту оставался кислый привкус.

Гору терзал вопрос: зачем же он пьет, если вино ему противно, а напиваться стыдно?

Но он пил и пил, в одиночестве, в память об Амбеле. Какой-то юнец в темном углу напротив начал строить ему глазки.

Этому пороку предавались многие правоверные, но не Нассим Ализарин. Сама мысль об этом ему претила, да и в заумные оправдания мужеложства он никогда не мог толком вникнуть.

В Писании гомосексуалисты были провозглашены мерзостью, противной господу, их надлежало убивать – лучше всего забрасывать камнями. Тем не менее в Обители Мира для мужчин постарше не считалось зазорным использовать мальчиков для утех. В Шамрамди имелись и такие бордели. Пороку предавались даже святые люди, и камнями никого не забрасывали.

Нассим пил вино и радовался, что товарищи из Тель-Муссы его не видят. Хотя они бы как раз поняли лучше прочих.

Амбель был для Горы никем: до истории с огненным порошком и Черным Роджертом Нассим и не знал о нем толком, помнил лишь имя. Мальчишка мог точно так же погибнуть в битве, и тогда его смерть Ализарин принял бы к сердцу не ближе, чем смерть любого другого солдата.

А тем временем наглеца с маслеными глазками ничуть не смутило, что Гора не обращает на него внимания. Сначала Нассим подумал, что парень, видимо, и понятия не имеет, с кем кокетничает, но потом решил, что все как раз наоборот и здесь явно затевается какое-то злодейство. В кабаке с легкостью нашлись бы более сговорчивые клиенты.

Раззадоренный выпитым вином, Нассим решил подыграть парнишке и выяснить, что происходит. Чем это могло для него обернуться, ша-луг в его состоянии просчитать не мог, и маленькому пройдохе это было вполне на руку.

Нассим притворился, будто клюнул на удочку, но тут к нему за низенький столик уселся какой-то забулдыга и, скрестив ноги, поставил перед собой бутылку и кружки. Воняло от него нестерпимо. Вместо приветствия пьянчужка что-то невнятно пробормотал и махнул кому-то рукой. Нассим не стал ругаться с незваным гостем – такое поведение в переполненном трактире никому не в диковинку.

Кутила меж тем разлил вино, старательно наполняя кружки поровну. Его грязная одежда со свежим слоем пыли очень напоминала ту, которую носят жители пустынь, а в головном уборе, по всей видимости, с незапамятных времен обитали вши и блохи. Вместо правого глаза у него был шрам, но на повязку, похоже, денег не хватило. Мужчина ухмыльнулся Нассиму.

Зубы его тоже давно пришли в негодность.

За столик уселось еще несколько жуликов первому под стать. Одноглазый подвинул Нассиму кружку и что-то ворчливо произнес на незнакомом языке.

Мальчишка, который уже шел к Горе, внезапно решил изменить маршрут и поискать развлечений в другом месте.

Одноглазый поднял кружку, словно бы за здоровье нового знакомого, и вдруг прошептал совершенно трезвым ровным голосом:

– Нассим Ализарин, вам следует вести себя осторожнее. Не можем же мы постоянно за вами присматривать.

Мальчишка устремился к выходу из кабака.

– Вот расстроятся в Аль-Кварне, – прошептал одноглазый и налил еще вина. – Сегодня вы увидитесь с владыкой Индалой.

К удивлению Горы, знаменитый Индала аль-Суль Халаладин действительно оказался коротышкой, как о нем и рассказывали. И стариком, хотя годы свои носил с достоинством.

Точь-в-точь владыка и полководец из ходивших о нем историй.

По слухам, Индала всегда настаивал на том, чтобы его положению и титулу было оказано должное уважение, но как только убеждался, что собеседник ведет себя подобающе, немедленно забывал обо всех формальностях. На аудиенции с Горой он покончил с ними немедленно.

– Присядьте, генерал. Объясните-ка, почему Рашид с братьями застали вас в таком месте.

Следовало полностью и безоговорочно склониться перед высоким саном Индалы и говорить только чистую правду. Нассим так и сделал: ничего не приукрашивая и не щадя себя, объяснил, что именно с ним творится.

– Значит, вы в некотором роде ощутили себя таким же негодяем, как и тот, по чьему приказу убили вашего сына.

Нассим опустил голову.

– Но эти два случая отличаются, – сказал Индала.

– Если вспоминать об отличиях, получится, будто я оправдываюсь.

– Понимаю, – отозвался Индала, глядя на свои руки. – Зачастую нас более всего мучают решения, определившие судьбу именно незначительного числа людей.

– Именно. Потому принять их еще сложнее. Сколько людей отдало за вас жизнь, с тех пор как я начал управлять Тель-Муссой? Наверное, десятка четыре.

– Пятьдесят три воина погибли или пропали без вести, – отозвался Индала.

Вот еще одна грань незаурядного характера, благодаря которому Индалу считали самым почтенным полководцем Каср-аль-Зеда. Если слухи не слишком преувеличены, он наверняка знает почти всех погибших по имени, знает, откуда они, к какому племени принадлежали и как именно пали.

– Это было его решение. Он вызвался сам, – сказал Индала.

– Да. Но я видел, что он готов отказаться, и все равно позволил ему это сделать.

Аль-Суль Халаладин снова принялся задумчиво рассматривать свои руки. Когда он поднял глаза, Нассим почувствовал, что его взгляд словно проникает в самую душу.

– Скажите мне, окончательно ли вас сломила эта смерть? – спросил Индала. – Сможете ли вы продолжать? Пошлете ли сыновей других матерей в пекло промеж ада и небес? Станете ли раздумывать тогда, когда мгновение, потраченное на раздумье, может решить исход дела?

Нассим понял, о чем его спрашивают. От ответа зависело его будущее, и Индала безошибочно определит, искренен ли этот ответ.

– Я ша-луг, – сказал Нассим и, хотя ему казалось, что Индала все прекрасно понял, добавил: – Я справлюсь. Мой разум не затуманится, и у меня не дрогнет рука, когда полетят стрелы.

– Хорошо сказано. – (В комнату вошел какой-то мужчина.) – Минуту.

Мужчина чем-то напоминал юного Аза, только повзрослевшего лет на тридцать. Индала взмахнул рукой, дозволяя ему приблизиться. Посланец подошел и что-то прошептал владыке на ухо. Индала кивнул. Вид у него был торжественный, но Нассиму показалось, что вести опечалили аль-Суля Халаладина.

– Я пришлю указания, перед тем как отправлюсь почивать, – пообещал Индала.

Посланец, кланяясь, удалился. Нассим заметил, что кланялся он без особого рвения.

– Занятно, – сказал Индала. – У Герига появился новый хранитель – Анселин Менандский, младший брат Регарда, короля Арнгенда. Прибыл туда во главе огромного отряда, по большей части состоящего из рыцарей Братства Войны.

Нассим лишь грустно хмыкнул в ответ.

– Похоже, генерал, вы их обеспокоили.

– Сомневаюсь, что они обо мне такого уж высокого мнения.

– Возможно. А теперь расскажите про мальчика. Про Азима.

Удивленный Нассим подчинился.

– Значит, у него есть задатки?

– Еще какие. Нужно только его правильно наставлять. Блестящий и быстрый ум. Многие солдаты любят Азима.

– Хорошо, – кивнул Индала. – Я надеялся на это. К нам только что заходил брат его отца – сын моего почти самого младшего брата. Отец и дядя Азима тоже опытные воины, но их солдаты не любят.

– Зазнаются из-за своего положения?

Лоб Индалы прорезала глубокая морщина.

– Именно. Слишком много о себе возомнили: они, дескать, родня Индале, Нирхему и Суфику.

Нирхем и Суфик были покойными дядьями Индалы и почти такими же великими воинами, как и он сам.

– Семейные связи. Я чужак и потому скажу прямо: семейные связи – тяжкое бремя, именно они мешают вашему каифату развиваться.

– Многие доверяют только родне.

– И поэтому вы женитесь на своих кузинах и полагаетесь лишь на зыбкую родовую преданность. Поэтому горстке арнгендцев удалось отвоевать в Святых Землях целое королевство и с полдюжины владений помельче.

– Поэтому, а еще потому, что простолюдинам в основном плевать, кто у власти, – лишь бы поддерживали мир. А в Святых Землях за их долгую историю мир царил нечасто.

– Еще одна причина, по которой не распадаются здешние чалдарянские государства: когда у власти западные военачальники, на десятилетия воцаряется мир. В мирные времена, да еще из-за нескончаемого потока паломников, чалдаряне процветают. В Тель-Муссе мы сражались с гизелами-фракирами.

– Разумеется, – усмехнулся Индала. – Мы, правоверные Каср-аль-Зеда, охотнее занимаемся междоусобными сварами. Хотя я и стараюсь это изменить. Интересно, почему тогда Аль-Минфет и сплоченное братство ша-луг не отвоевали Святые Земли? В битве Гордимер Лев непобедим. Его воинов натаскивают с рождения. Это, наверное, лучшие воины в мире.

Нассим открыл было рот, но Индала предостерегающе поднял руку:

– Риторический вопрос, и ответ на него – эр-Рашаль аль-Дулкварнен и Гордимер Лев. Оба убеждены: если отпустить войско далеко от себя, жди беды, а сами отправляться в поход не хотят.

– Страхи великих мира сего.

– И страхи вполне оправданные. Чем выше поднимаешься, тем больше людей хочет тебя скинуть. А уж эта парочка наживает себе врагов без разбора, походя, охотно и почти намеренно. Словно искушают судьбу.

– Прибавьте еще – глупо. Им незачем было обращать меня против себя, незачем было дразнить злобных созданий Ночи.

– Давайте побеседуем о них. Или даже об одном только Гордимере. Как далеко распространяется влияние волшебника?

– Рискну показаться гизелом-фракиром, но все же скажу. Шельмец влияет на Гордимера гораздо больше, чем тот способен вообразить. Но в то же время гораздо меньше, чем думает сам колдун. До сих пор их интересы совпадали. Теперь Гордимер желает лишь одного – окопаться в безопасном Дворце Королей и предаваться всем тем порокам, за которые он так презирает своего предшественника. Эр-Рашаль потакает ему и потому вволю творит что вздумается.

– С Абадом у эр-Рашаля были такие же отношения?

– Вы же знаете, что да. Абад пал гораздо ниже, чем когда-нибудь падет Гордимер. Если враги бросят чести ша-луг серьезный вызов, Лев вспомнит, как рычать, выйдет и сразится. Но если при этом волшебник пожелает иного исхода, все может повернуться весьма любопытным образом.

– Следует это обдумать. Особенно – как подстегнуть Гордимера.

– Войско с севера, – ответил Нассим.

– Что?

– Когда Гордимер сверг Абада, стали шептаться о пророчестве. Весьма туманном, как это и бывает с пророчествами. Гордимер решил, что там говорится о войске, явившемся в Аль-Кварн, чтобы сокрушить его. В ночных кошмарах ему видится, что в войске этом маршируют его же собственные солдаты.

– Иными словами, вы.

– Возможно. Мне бы хотелось так думать. Но сами судите: у него полно врагов не только среди ша-луг. Новая Бротская Империя собралась устроить очередной священный поход.

– Генерал, чалдаряне вечно об этом твердят, но, стоит им собрать несколько армий, тут же принимаются биться меж собой, – ответил Индала и поднял руку, призывая к молчанию.

Получается, Индала не знал о пророчестве, сулящем Гордимеру беду? Было ли оно правдивым видением, ниспосланным Ночью? Падет ли Гордимер перед Каср-аль-Зедом? Объединившись, Каср-аль-Зед и Аль-Минфет сумели бы изгнать неверных из Святых Земель.

– Генерал, все это весьма интересно, есть над чем поразмыслить, но годы дают о себе знать. Мне нужно отдохнуть. Напоследок хочу лишь предупредить: ваш сегодняшний несостоявшийся возлюбленный утверждает, что явился из Идиама и жил в мертвом городе.

– Не может быть.

– Я склонен ему поверить, хоть никогда не бывал в этой населенной призраками пустыне и не имею ни малейшего понятия, что там правда, а что ложь. Юноша – шпион эр-Рашаля. Может, ша-луг, а может, и нет. Люди эр-Рашаля умеют не привлекать к себе внимания. Помните: они рядом. Держитесь подальше от мест, подобных тому, где вас разыскали сегодня. Соберитесь. Азим лестно о вас отзывается и считает вас незаменимым воином. Я желаю, чтобы завтра вы продемонстрировали все это военному совету.

Нассим покорно склонил голову.

– Я и сам предавался порокам, когда мне было столько же, сколько сейчас Азиму, – продолжал Индала. – Задержитесь у нас подольше, сами услышите от моей родни о моих похождениях. Но у опытных воинов есть обязательства. У вас они есть. Я желаю видеть вас завтра днем – живым, трезвым и без следов похмелья.

– Как пожелаете.

– Люди из моей личной стражи вас проводят.

Нассим, старый Аз, Костыль и несколько молодых парней из Тель-Муссы жили неподалеку от дворца в небольшом доме, отведенном специально для них.

Гора прекрасно понимал, зачем понадобилось это сопровождение. Люди Индалы должны были лично убедиться, что он никуда не свернул по дороге домой.

Нассиму не хотелось думать о том, с каким неодобрением посмотрят на него Костыль и Аз, если вдруг гвардейцы захотят поведать о его похождениях. У этих старых вояк не допросишься снисхождения и понимания.

Вот уже несколько десятков лет прошло с тех пор, как Нассим, тогда еще юнец, в последний раз разочаровал бывалого вояку. Тогдашний Нассим хорошо усвоил урок, и нынешний молился, чтобы этот урок помог и теперь.

В небе светила почти полная луна. Гора залюбовался серебристым светом, который так гармонировал с холодной зимней ночью.

Чуть позже появятся облака, а к рассвету пойдет снег. Он пролежит много дней – небывалая история для Шамрамди.

Вот обрадуется городская ребятня.

24

Брат Свечка, полный оборот

Больше месяца укрывался совершенный у кауренских мейсалян – тех, у которых обычно не останавливался. Наконец, когда король Регард снял осаду и воцарилась радостная неразбериха, ищущие свет тайком вывезли его из города. Почти все солдаты Регарда отправились в Арнгенд. В Коннек они уже не вернутся. Но сколько-то осталось – те, у кого не было других перспектив. Их было не много, они захватывали небольшие замки, убивали еретиков – то есть всех, на кого указывала Конгрегация, – и в конце концов соорудили всего в нескольких милях от Каурена жалкое и плохо укрепленное подобие лагеря.

Те арнгендцы, что поумнее, боялись грядущего лета. В Каурене и, что еще важнее, в Диреции никто не сыпал страшными проклятиями и угрозами – значит, жди кровавой расплаты.

Самые упорные коннектенцы – сельские феодалы, разделявшие взгляды известного повсюду графа Реймона Гарита, – неустанно задирали арнгендцев, намереваясь как можно больше ослабить их ряды, пока Анна Менандская не собрала очередную шайку мерзавцев. Когда Безмятежный грозил отлучить их от церкви, коннектенцы отвечали весьма грубо.

Граф Реймон и Антье по-прежнему дарили надежду тем, кто не желал смиряться с властью чужеземцев и религиозными притеснениями, хотя теперь, когда ушли в небытие вискесментские патриархи, сложнее стало законным образом противиться воле Брота.

Сложнее стало доказать, что бротский патриарх – орудие ворога. В конце концов, господь ведь может опротестовать любые выборы.

Вместе с братом Свечкой прочь из Каурена устремились сотни людей – каждый по своей причине. Хоть во время осады кольцо и не сомкнулось полностью, многие боялись отправиться в путь, пока под стенами сидели арнгендцы. Брат Свечка, сменив одежду, ехал вместе с семейством, которое направлялось к своей родне в Кастрересон. Стражам на воротах не было дела до семьи из двенадцати человек и их престарелого родича – они разыскивали некие весьма ценные предметы, которые герцог Тормонд предположительно передал некоему монаху.

Предметы эти покинули Каурен через другие ворота. Юнец, которому их поручили, ни малейшего представления не имел о том, что несет. Он встретился с братом Свечкой возле недоброй памяти Камден-анде-Гледса, где совершенный забрал свои сокровища и отправился на восток вместе с «семьей». Те подозревали, кто именно попался им в попутчики, но не очень понимали, почему Свечку ищут: видимо, за какие-то религиозные преступления.

В Кастрересоне верховодили навайцы, которым Белый Город отошел, когда в права наследования вступила Изабет. Горожане, включая мейсалян, были вполне этим довольны. Роптали лишь приближенные к бротской церкви, но роптали тихо. Друзей графа Реймона в Кастрересоне было больше, чем друзей Безмятежного.

Несколько недель брат Свечка пытался разыскать этих самых друзей графа – таких, которых он бы знал и которым мог довериться, но безуспешно. Вскоре ему пришлось в спешке покинуть Белый Город, потому что местные мейсаляне начали хвастаться, что к ним приехал знаменитый совершенный. Слухи дошли до графа Дигреса Алпликово, наместника королевы Изабет.

Отойдя подальше от стен Белого Города, монах переоделся в дорожный мейсальский наряд. Да, теперь враги легко его узнают, но зато в коннекской глуши его скорее узнают друзья. Конечно же, в тот самый день брат Свечка попался шайке разбойников. Разбойники узнали в нем совершенного и потому даже не спросили, что у него в дорожном мешке.

Эти четырнадцать человек сыграли в истории Свечки эпизодическую роль – кормили его и защищали по пути в Шивеналь. Он запомнил имена лишь троих братьев – Гатора, Гейса и Гартнера. Шайка иллюстрировала собой последние два десятилетия чалдарянской истории: разбойники были выходцами из разных стран, среди них попадались дезертиры из разных армий, кого-то лишила дома война, кому-то пришлось бежать из большого города из-за своих преступлений. За отрядом следовало с полдюжины оборванных родственников – по большей части женщины, угодившие в гораздо более необычные обстоятельства, чем их мужчины. В благодарность за помощь брат Свечка, которого повергли в отчаяние страдания детей и женщин, написал короткое послание и вручил его Гейсу:

– Отнеси это в Антье и отдай человеку по имени Бернардин Амбершель. Он вам поможет.

Гейс поблагодарил старика, но письмо вызвало у него подозрения. Никто и никогда ничего хорошего для этих людей не делал. Ни Гейс, ни его спутники не умели читать и потому не могли проверить, что написал монах, – не предаст ли их это послание в руки закона? С другой стороны, совершенные ведь не способны на коварство.

И Гейс обещал.

Мейсаляне уехали из Шивеналя, перед тем как город захватил прежний главнокомандующий. Уехали оттуда и последователи других нечалдарянских религий. Когда Миролюбец Безупречный отменил священный поход и послал главнокомандующего сражаться с язычниками на Артесипею, вернулись немногие. Брату Свечке с трудом удалось отыскать местных мейсалян, а когда он их все же нашел, то почувствовал себя среди них не особенно уютно. Хоть они и звали себя ищущими свет, вера их отличалась от той, что процветала на западе. Монаху показалось, что эти люди, с одной стороны, слишком привязаны к мирскому, а с другой – слишком уж не от мира сего.

Они не верили в таинство брака, но и воздержание отрицали, и потому владели друг другом и своим уцелевшим имуществом сообща. А еще придерживались странных представлений о реинкарнации.

Брату Свечке все эти изменения представлялись ошибочными. Возникли они потому, что у этих мейсалян не было наставника-совершенного. Потом он узнал, что новые идеи пришли из Фиральдии. На мировоззрение тамошних ищущих свет повлияли философы из отдаленных пределов Восточной Империи. Совершенный встречал нескольких мейсалян-фиральдийцев, и они повергли его в смятение, потому что помимо всего прочего придерживались таких же воинствующих взглядов, что и члены Конгрегации по искоренению богохульства и ереси.

Как только представилась подходящая возможность, брат Свечка покинул Шивеналь на борту торгового суденышка, направлявшегося вверх по реке Джоб. Наверняка шпионы из Конгрегации и Наваи и вообще все, кто заинтересован в посылке герцога Тормонда, будут следить за подходами к Антье, но вряд ли кто-нибудь догадается, что монах путешествует по воде.

Маленькое суденышко якобы перевозило засоленную рыбу. Матросы приходились друг другу родней и, на взгляд Свечки, были вылитые пираты. Несомненно, пиратством они с удовольствием бы занялись, если б уверились, что это сойдет им с рук. Да и пассажира с удовольствием бы ограбили, если б представилась возможность ловко избавиться от тела. Но грабить Свечку им и в голову не пришло: у мейсальского совершенного нечего брать, а если поднять на него руку, можно навлечь проклятие на всю свою семью.

Старика всегда удивляло, что так называемые святые люди, как дурные, так и благочестивые, вызывают подобное уважение. Особенно в последние несколько лет, когда многие из них сами открыто занимались грабежом.

Однако уважением этим монах охотно воспользовался.

По его просьбе матросы дождались сумерек, чтобы войти в гавань Антье. Время прибытия не играло особой роли, потому что в Родном море приливы и отливы почти ни на что не влияли.

Гавань располагалась вниз по течению за стенами города и представляла собой сооруженные на скорую руку сараи. За последние несколько лет Антье не раз осаждали, и никто не желал тратиться на строительство, если имущество потом нельзя будет защитить. Все твердо верили, что новый патриарх отомстит городу за пережитое унижение и полученные раны.

Совершенный сразу же пустился на поиски собратьев-мейсалян, и они отыскались во ножестве. Граф Реймон превратил свой город в настоящее прибежище для ищущих свет: он знал, что эти люди будут биться, когда явятся солдаты патриарха. Но никого из местных мейсалян совершенный не знал – ни лично, ни через кого-то, – а незнакомцам не доверял из-за опасений за свой ценный груз.

Зима уже оскалила зубы, и бездомным оставаться не хотелось.

На берегу моря было тепло, но, когда суденышко поднялось на несколько миль по реке, сразу похолодало. По Джобу плавал лед. Брат Свечка переночевал на улице, но одного раза ему хватило.

Слишком он стар для подобных приключений.

Свечка отправился в мейсальскую церковь, где помогали нуждающимся. Церковь! Чудо чудное. У мейсалян не было церквей. Но именно этот храм отобрали у бротских епископальных чалдарян из-за непотребств, творимых священниками. Для пущей острастки граф Реймон передал его местной мейсальской общине, и там устроили больницу и ночлег для беженцев.

Совершенному дали тоненький матрас, набитый соломой, и налили в миску для подаяний суп из общего котла. Человек, разливавший суп (судя по запаху, дубильщик), принялся извиняться:

– Обычно у нас похлебка наваристее, брат, и наливаем сколько хочешь, но в последнее время слишком много народу. Холод ведь какой. И большинство не мейсаляне. Но если говорят, что должно, мы их не гоним.

– Правильно. В сердце нашей веры – милосердие, – отозвался Свечка, но его мирская сущность напомнила: в том-то и опасность.

Среди отчаявшихся оборванцев, жаждущих укрыться от холодов и Ночи, наверняка есть и шпионы Конгрегации – составляют тайком свои списки.

Три дня монах приглядывался, что да как, и в конце концов уверился: в этой части Коннека никто, сбившись с ног, не разыскивает Шарда анде Клэрса, известного также как брат Свечка. Те, кто хотел помешать ему встретиться с графом, видимо, затаились и ждут, пока совершенный сам не покажется.

Изо дня в день брат Свечка выходил утром просить подаяния. Он опирался на палку, нарочито хромал и прикрывал повязкой один глаз. Борода его и волосы пожелтели от грязи. Скрыть свои годы и бедность совершенный никак не мог, поэтому преувеличивал их. Сначала монах хотел еще и безумие изобразить, но сдержался. Назвался он братом Непорочностью, – что бы он ни делал, испортить репутацию этого человека было просто невозможно.

Однажды утром Свечка присел на ступени сожженного собора – передохнуть на минуточку, и его сморило.

Проснулся он оттого, что кто-то тыкал в него палкой. Заспанный Свечка поднял голову и увидел перед собой троих горожан. Судя по одеянию, один из них был новым епископом, присланным из Брота. Его спутник как раз и тыкал в старика дубинкой. Монах успел удивиться: неужели кто-то еще согласился принять должность епископа Антье? Во владениях графа Реймона дурные епископы жили недолго. А ехать сюда к такой опасной пастве соглашались лишь худшие из худших, особенно после того, как Непримиримый отменил в Антье архиепископство. Видимо, надеялись разбогатеть, когда церковь наконец одержит победу.

– Фу! – поморщился мужчина с дубинкой. – У него из-под повязки течет.

– Тогда разговаривать с ним не будем. Отдубасьте его и гоните прочь.

– Прекрасная мысль, – поддакнул вдруг материализовавшийся за спинами троицы всадник. – Только отдубасим мы черную ворону.

Брат Свечка поднял голову и увидел веселые глаза Бернардина Амбершеля. Монах не желал, чтобы кого-нибудь избили, но заговорить не посмел.

Люди епископа узнали Амбершеля, но все равно попытались воспротивиться. Подъехало еще несколько всадников.

– Отметельте его как следует, парни, – приказал Амбершель. – Пусть запомнит это место. Когда сделаете свое дело, я ткну его мечом. Если завизжит – велю и вас отлупить.

Епископ приехал в Антье недавно и решил, что сможет своими угрозами запугать самого храброго охотника на священников в этой части Коннека.

Амбершель ударил его ногой по зубам.

– Ах, ты так? Значит, я тебя прямо сейчас убью, чтоб потом не ждать удара в спину. – С этими словами Бернардин выхватил меч из ножен.

Брат Свечка прикусил язык.

– У меня случился приступ милосердия, – вдруг передумал Амбершель. – Епископ, злобный ты падальщик, еще раз меня оскорбишь – лишишься головы. Предупреждать не стану – чик, и все. И в собор не суйся. Это памятник всему тому злу, которое учинили в Антье по воле Брота.

Церковники поковыляли прочь. Епископа хоть и не избили, но кровь из разбитых губ у него текла. Амбершель опустил взгляд на старика:

– Так я и думал. Идемте с нами. Или хотите верхом?

– Лучше пусть все думают, что я ваш пленник.