Мемуары двоечника Ширвиндт Михаил

Рома

Прежде чем рассказать о судьбоносном событии моей биографии, о знаменитом «снятии флага», я хочу сделать одно «лирическое отступление».

Одним из ключевых персонажей в этой драме, как, впрочем, и в моей жизни, является Рома. Роман Ефимович Козак (29 июня 1957, Винница, Украинская ССР — 28 мая 2010, Москва) — советский и российский театральный актер и режиссер, Заслуженный артист Российской Федерации, Заслуженный деятель искусств России. Был художественным руководителем Московского драматического театра им. Пушкина.

Когда Ромы не стало, мы, его друзья, написали книгу, которая так и называется «Рома. Роман Козак глазами друзей»[6]. И вот что рассказал я.

Однажды давным-давно, страшно вспомнить когда, а точнее, 19 октября 1975 года, мне позвонил мой друг Аркадий.

— Я хочу познакомить тебя с неким Романом. Он — НАШ!..

Мы встретились в переходе метро «Площадь Ногина»: Аркадий, я и какой-то парень. Я открыто и дружелюбно протянул руку и сказал:

— Миша.

Парень внимательно посмотрел на меня, а потом взял и плюнул. Да-да, плюнул! Не в переносном смысле, а в самом прямом — слюной! Естественно, я плюнул в ответ.

И все… Началось.

Вернее, началась.

В этот самый момент началась ЖИЗНЬ.

Как это объяснить, я не знаю. Ни одному живому существу я бы не простил такой оскорбительный и меткий плевок.

Много лет спустя

Очень многообещающий плевок, который стал эпиграфом к дружбе, руководившей нашими жизнями целых 35 лет.

И мы кожей чувствовали это ее руководство. И свою ответственность перед ней.

Рома иногда звонил мне среди бела дня и требовательно, с каким-то особым нажимом, спрашивал:

— Друг?

— Конечно, друг, о чем речь!

Частенько я вынужден был отвечать «Нет». Тогда с его стороны следовало резкое: «Все, пока», и на этом разговор обрывался. Это не было проверкой наших отношений на прочность — просто банальный вопрос, выпиваем ли мы вечером или нет.

Друг — это, пожалуй, самое емкое и правильное слово для того, что можно предложить.

Или попросить.

Или разделить.

В общем, для всего.

Очень тонкая и сложная система отношений скрывалась за «другом». Свой необъяснимый мир. Свой изощренный, временами извращенный и, на мой взгляд, восхитительный юмор, который, увы, никто кроме нас не понимал.

Например, мало кто понял нашу шутку со снятием и веселым уничтожением красного флага в День 60-летия СССР.

Сейчас уже кажется, мы были этакими предвестниками ПЕРЕСТРОЙКИ, детьми СВОБОДЫ… но тогда чудом не сели в тюрьму — всего лишь вылетели из комсомолов-институтов.

Шутили мы, на зависть некоторым, очень вкусно. Помню, стояли мы как-то раз — Рома, Аркадий и я — около Роминого дома на Сретенке и трепались. Вообще, Роминого дома — громко сказано… Это была 30-комнатная коммуналка, где он снимал за 10 рублей угол за занавеской у милейшей бабы Кати. Так вот, стояли мы около дома, а точнее, около жуткой корявой доски (такими перекрывали проход под сосульками). Говорили ни о чем. Я что-то сказал про эту доску, на что Рома ответил, что ее зовут Рая, а Аркадий тут же добавил, что она сегодня едет в Ленинград… Вот такая история.

Смешно?

Не очень?

Тогда следующая картина.

Спустя несколько часов мы, купив на последние деньги плацкартные билеты, умоляем проводницу открыть наглухо заколоченное окно, потому что Рая не влезает в тамбур.

Четырехметровая Рая.

Вообще, Раю все как-то полюбили. И проводница, вопрошающая, куда мы эту глупость везем. И пассажиры, спотыкающиеся об нее всю ночь.

Наутро, без денег, но с промокшими ногами и с Раей мы стоим в буфете на Московском вокзале и пьем одну чашку кофе на троих. Катастрофа. Рядом обнаруживается какой-то дядька и тоже пьет кофе. Целую чашку — сам!

— Кто это? — вдруг спрашивает он, показывая на доску.

В то время как любой нормальный человек воспользовался бы словом «что».

— Рая, — говорит Рома. — Наш друг.

— Раз так, поехали ко мне! — отвечает мужик.

И мы неожиданно соглашаемся.

А потом мы с Раей поселились в «Эрмитаже». Ну, не в самом музее, конечно, а в смежном доме у замечательного художника Алика, который кормил-поил и гулял нас. И с которым, кстати, вечером 7 ноября мы торжественно опустили Раю в Неву около «Авроры»…

Да, праздники праздновать мы всегда умели.

И каждый праздник, да и вообще каждый раз, как мы собирались вместе, мы понимали нечто важное друг о друге и о нашей жизни.

С интервалом в 20 лет

Помню, однажды в конце зимы появилось настроение, и мы запланировали отметить Новый год с особым размахом, огромной компанией. Но почему-то не получилось. Так и не собрались: кто-то уехал, у кого-то были более интересные предложения… И вот недели через три после новогодней ночи звонит Рома:

— Ну что? Будем встречать Новый год вместе?

— Давай, — соглашаюсь я.

Вечером мы семьями собрались у меня. Оливье, шампанское, кура… Сидим, выпиваем.

Оставалось только не проворонить наступление полуночи.

А у меня, на счастье, нашлась жуткая пластмассовая лягушка, привезенная из Болгарии. На присоске. А еще в ней была пружина. Короче, если присосать лягушку к столу, то она через какое-то только ей ведомое время резко подпрыгнет.

Делать нечего — решили встречать год по этой лягушке.

Прилепили ее и стали ждать. А она не прыгает.

Ну, то есть совсем не прыгает.

Прилипла намертво.

А мы собрались и ждем!

Так вот, никогда в нашей жизни не было такого торжественного и ответственного Нового года!

Непредсказуемость лягушачьего прыжка мобилизовала все слова и все эмоции.

И мало кто может представить себе тот залп радости и счастья, когда лягушка наконец прыгнула. Это было прекрасно. Для всех.

Рома

И вот тогда мы решили, что жить нужно именно так — быть всегда в тонусе, в напряжении. Ведь лягушка может прыгнуть в любой момент!

Рома так и жил.

Мы все старались так жить.

Хотя многие, конечно, этого не понимали. До сих пор не понимают — как можно быть такими свободными…

Но как-то так повелось, как-то так вышло, что на очень многие условности было наплевать.

Все-таки тот первый плевок сделал свое дело.

Флаги

Ну вот, теперь уж точно настало время «флагов», и вначале позвольте представить вам всех участников или, говоря языком театральным, действующих лиц этой драмы.

Аркадий, друг, 19-летний молодой человек.

Роман (в дальнейшем «Кирилл»), друг.

Саша Цирлин, одноклассник Аркадия, друг.

Я, друг.

Раиса Бедная, второстепенный персонаж, сыгравший ключевую роль.

Родители, наиболее пострадавшая (в прямом смысле) сторона.

В массовых сценах: сотрудники милиции, КГБ, партийных и комсомольских органов.

7 ноября 1977 года — 60-летие Великой Октябрьской Социалистической Революции.

Место действия: Москва (Таганка-Лубянка-Сретенка).

Все произошло из-за перегоревшей лампочки.

Но сначала мы вчетвером пошли к кому-то в гости на Таганку. Пришли, сели, выпили по глоточку… и вернулись родители (чьи-то). Пришлось поспешно сваливать.

Незадолго до…

Стали думать — куда? Вспомнили, что наш товарищ работает сторожем в «Узкопленочном отделе проката» (контора, где хранятся копии художественных фильмов), и решили ехать к нему. Но сначала надо позвонить, узнать, на месте ли он. Единственный телефон-автомат был намертво занят: какая-то девица болтала уже целую вечность. Тогда наш штатный ловелас и сердцеед Аркадий протиснулся к ней в будку и через три минуты представил нам Раису, готовую на все! Мы познакомились, причем Рома назвал себя Кириллом (так он и будет фигурировать в протоколах), и поехали на Лубянку к товарищу — смотреть кино.

Приехали, выбрали фильм для просмотра (как сейчас помню, это был «Жил певчий дрозд» Отара Иоселиани), расположились в уютном просмотровом зале, открыли (у нас с собой было), налили, выпили… а «кина» все нет. Оказалось, что перегорела лампа в проекторе, будь она неладна!

Ну и что делать?! Ну, посидели, ну, выпили еще… скучно! Никакого веселья! Собрались и пошли…

Шли в сторону Лубянки по улице Жданова — все впереди, а я чуть отстал. Вижу, они снимают флаг с ворот Архитектурного института и идут с ним во двор напротив. «Ага», — подумал я (Вот такая незатейливая мысль: «Ага»), подошел к воротам и тоже снял флаг. «Вот, — думаю, — удивятся!» Но никто не удивился. Меня и не заметили. Они сосредоточенно рвали свой флаг на 60 кусков — к 60-летию СССР! (Да, дорогой читатель, сейчас это кажется дикостью! Но тогда советско-коммунистическая цинично-унылая тоталитарная машина настолько всех задолбала, что такого рода проявления не казались чем-то экстраординарным — ну, по крайней мере, нам, но никак не правоохранительным органам.

Видя, что я чужой на этой акции протеста, я стал бегать по двору с высоко поднятым флагом, любуясь, как он «треплется» на ветру. Все мы при этом что-то громко кричали, пели, но тихое «Так!» услышали все.

В арке, отрезая единственный путь на улицу, стоял милиционер. (Его вызвал сторож Архитектурного института, наблюдавший наши «шалости».)

В одну секунду мы все всё поняли!

— За мной! — крикнул Аркаша, и они мимо милиционера рванули на улицу.

— Стой, стрелять буду, — закричал милиционер и бросился в погоню, вытаскивая пистолет! А я остался стоять в глубине двора с флагом наперевес. И что мне было делать? Бежать за ними, то есть за милиционером? Глупо. Двор замкнутый! Кошмар!

— Надо прятаться, — решил я и бросился по периметру двора. Вдруг мне на глаза попалась жалкая кучка лоскутков — все, что осталось от порванного флага. Я сгреб все обрывки и побежал дальше. Передо мной оказался высоченный забор. Одним прыжком я оказался на его кромке и рухнул вниз в неизвестность. (Потом я водил знакомых на экскурсию в этот двор, показывал трехметровый забор, который я перепрыгнул с двумя флагами в руках — никто не верил! Воистину, у страха глаза велики и прыжки высоки.) Неизвестностью оказалась груда ящиков, на которую я и приземлился. Тут бы мне и затаиться, переждать, но нет! Я понял, что вновь оказался в замкнутом пространстве, только уже совсем маленьком. «Здесь точно найдут!» — решил я и стал выбираться обратно. Флаги я спрятал в ящиках. Двор был по-прежнему пуст, но в моем воспаленном сознании слышались крики, топот погони, выстрелы! Я заскочил в подъезд, побежал наверх по лестнице, вижу — на третьем этаже приоткрыта дверь в квартиру… Нырнул туда и захлопнул за собой дверь. Я оказался в классической коммуналке: коридор метров тридцать и по обе стороны — комнаты, еще одна приоткрытая дверь — я туда, а это кухня на пятнадцать плит. У одной из них стояла старушка и варила почему-то тряпку.

— Где туалет? — грозно спросил я.

— Там, — показала рукой испуганная старуха. Туалет оказался в противоположном конце коридора. Я бросился туда и заперся внутри. Покой длился долго — секунд семь, потом опять паника: найдут! Сама же старуха вызовет милицию! Надо бежать! Здесь должен быть второй выход — парадный, на улицу!

Выскочил из туалета и действительно обнаружил еще одну входную дверь. Тихо открыл, бесшумно запер и помчался наверх! Перед люком на чердак сел на ступеньки и стал ждать.

Вот тут бы и отсидеться, но, увы, мания преследования меня полностью подчинила, и я побежал вниз.

Постоял у входной двери, собираясь с духом, распахнул куртку, взъерошил волосы (типа пьяный) и… вышел на улицу. Краем глаза увидел, что сзади на углу с Кузнецким Мостом стоят два «воронка» с мигалками, толпятся милиционеры. «Своих» не увидел и, пошатываясь, пошел в противоположную сторону. Прошел, наверное, метров сто, как из-за поворота появились два милиционера и двинулись мне навстречу. Я, во всю разыгрывая подвыпившего студента, шел им навстречу. Когда мы поравнялись, один из них взял меня за рукав и спросил:

— Откуда идешь?

— Из г-г-остей, — запинаясь, пробормотал я.

— Документы! — рявкнул второй.

Студенческий билет я уже держал раскрытым в кармане…

— Вот ст-ст-студенческий билет.

— Ладно, вали отсюда, — примирительно буркнул первый, и я не спеша (представляете, чего мне это стоило) двинулся дальше.

Пройдя шагов десять, я вдруг услышал сзади:

— Хотя постой! (Все-таки решили проверить.)

И я рванул! Они за мной! Шансов у них не было! «Догнать Савранского?!»

Я уходил от них, как юная лань от старого льва! Еще чуть-чуть и поворот… Но из-за поворота вышел новый милиционер, и, даже не поняв, что происходит, так, на всякий случай подставил ногу… Я полетел! Но не как буревестник, сквозь тучи, а как петух с отрубленной головой.

Меня доставили к «воронкам», я уже опять играл пьяного, друзей своих я не видел, зато обнаружил Раю (как потом выяснилось, Раиса Бедная, дважды судимая) и незаметно показал ей кулак.

— Этот с вами был? — спросили у нее.

— Не помню, — сказала Рая.

Подошел милиционер, который, вероятно, нас обнаружил.

— Он там был? — показали на меня.

— А она что говорит?

— Она говорит, был.

— Значит, был, — подтвердил милиционер.

И вот мы едем в «воронке»! На полу лежит древко от «их» флага — единственная найденная улика (вот я молодец!), как вдруг я вижу, на плече у Раи висит Аркашина матерчатая сумка! Каким образом она там оказалась, мы не знаем до сих пор!

Мы сидели на сиденье рядом, плечом к плечу, и мне достаточно было перекинуть лямку на свое плечо — и все, сумка уже у меня. Улучив момент, когда никто не смотрит, я это и сделал.

Но, вероятно, я улучил не тот момент! Шофер увидел в зеркало мой маневр и сразу же доложил об этом коллегам!

Ну и пошло-поехало! Я говорил, что сумка моя.

— Тогда почему она была у нее?

— Вам показалось.

— Нет, все видели… — ну и так далее.

В сумке оказалась Аркашина записная книжка. Сопоставив небогатую информацию, полученную от Раи, с записями в этой книжке, все фигуранты были довольно быстро раскрыты. За исключением Ромы, который в показаниях Раисы Бедной проходил как Кирилл.

В общем, взяли всех! Рому «вычислили» дня через три и задержали после спектакля в студенческом театре (как в фильме «Берегись автомобиля»).

О наших флагах в ту же ночь сообщил «Голос Америки»: «Группа молодых правозащитников устроила около здания КГБ акцию протеста против нарушения прав человека в СССР. Все участники арестованы».

Утром на следующий день отчет об «акции» лежал на столе у Гришина (Первый секретарь Московского горкома КПСС). Ознакомившись, он написал резолюцию: «Разобраться и наказать!» (Зачем разбираться, если все равно наказать?)

И вообще, это был единственный случай политически противоправных действий, зафиксированных в день празднования 60-летия Советской власти на территории СССР!

Ну, а дальше начался ад для родителей! Не знаю, скольких лет жизни им стоило «облегчить» ситуацию, ведь по закону нам грозило от двух до семи лет за надругательство над государственным флагом. А еще, учитывая общественный резонанс… В общем, кошмар!

Не буду вдаваться в детали, но в целом обошлось. Помимо нечеловеческих усилий родителей, нам еще очень повезло со следователем. Он сразу понял, что никакие мы не правозащитники, а просто молодые кретины, попавшие «под раздачу», и тоже постарался смягчить статью. Он устраивал нам «очные ставки», мы согласовывали показания — в итоге получилась такая картина: «Проходя мимо здания Московского архитектурного института, находясь в приподнятом настроении по случаю празднования 60-летия Великой Октябрьской социалистической революции, мы осуществили снятие государственного флага СССР со здания по адресу: ул. Жданова, д. 11 и направились с ним во двор дома № 8 (зачем?). Поняв, что шутка зашла далеко, Аркадий сказал: «Давайте водрузим полотнище на место!» «Нет, сначала походим с ним», — возразил Александр. «Нет, водрузим!» — настаивал Аркадий. «Походим!» — упорствовал Александр. В результате перепалки Аркадий попытался вырвать флаг из рук Александра, из-за чего произошел надрыв полотнища. (Надрыв! Видели бы они кучу, которую я прятал в ящиках!)

Вопрос: «А что в это время делал Михаил?»

Ответ: «Михаил бегал по двору со своим флагом» (откуда он у меня взялся?).

Вопрос: «Что в этот момент делал Роман?»

Ответ: «Роман в этот момент отвлекся с Раей».

Вот так!

Однажды нас вызывает следователь и говорит:

— У вас есть сорок минут, чтобы съездить за деньгами и оплатить штраф за «мелкое хулиганство»!

Разъехавшись по всей Москве, мы, тем не менее, минут через 37 вбежали в кабинет с оплаченными квитанциями! И сразу же раздался телефонный звонок. Следователь взял трубку, и по его напряженному лицу мы поняли, что это — ТО! Он долго слушал, потом произнес:

— Нет, я не могу: дело закрыто.

Дальше мы пытались определить свою судьбу, руководствуясь только ответами следователя.

— Я закрыл.

Пауза.

— Да, я принял решение самостоятельно.

Долгая пауза.

— Потому что я не нашел состава преступления.

Пауза, лицо белеет.

— Да, я знаю, с кем говорю!

И еще несколько минут в том же духе.

Повесив трубку, совершенно бледный, следователь обвел нас взглядом и сказал:

— Молите бога, чтобы не пошла вторая «волна»… А теперь — валите отсюда!

И мы свалили!

И вот уже начало казаться, что все страшное позади, что все обошлось, и даже может быть…

Но нет! Страшное оказалось позади, но не обошлось!

За дело взялся комсомол. Сначала — собрание комсомольской ячейки курса, потом — всего института. После бурных дебатов с небольшим перевесом присудили мне строгий выговор (и вновь надежда!). Осталось пройти райком комсомола… и я не прошел. Все было разыграно как по нотам, пристальные тяжелые взгляды, вздохи, поименное голосование и «трудное», хотя и единогласное, решение: отчислить! Правда, уже после принятия решения главный комсорг спохватился и спросил:

— А что постановило собрание института? И наша, институтская, комсомолка, видимо, чтобы не нарушить торжественность момента, сказала:

— Тоже отчислить! (Ать, молодца!)

И я услышал фразу из очень плохого советского фильма:

— Михаил, клади комсомольский билет на стол!

Постановление выглядело так: «Отчислить из комсомола за поступок, не совместимый со званием комсомольца».

И уже на следующий день на доске приказов института появилась «оригинальная» запись: «Отчислить из института за поступок, не совместимый со званием студента».

Аналогичное решение принял и Институт связи, где учились Аркадий и Роман (и это при том, что Рома, «отвлекшийся с Раей», проходил по делу свидетелем).

В те времена поступить в вуз не будучи комсомольцем можно было с большим «скрипом», но если тебя из комсомола отчислили — все, хана! Мой случай. Претендовать на то, что ты когда-либо продолжишь учебу, можно было, только восстановившись в комсомоле.

Роме с Аркашей относительно повезло, они получили строгий выговор, а я вот попал как кур в ощип. Ситуация казалась безнадежной, уж очень серьезный проступок я совершил, но вдруг выяснилось, что Андрей Миронов когда-то учился в школе с первым секретарем горкома ВЛКСМ Михаилом Мишиным! Как-то он с ним связался, тот сказал, что «очень сложно, но — посмотрим», вряд ли получится, но чтобы я готовил апелляцию.

Апелляцию я писал дома у Гердтов. Меня посадили в отдельную комнату и велели выйти, только когда все будет готово. Часа три я творил, иногда выходя к взрослым задать важные вопросы: «Апелляция» с одним «л» или с двумя?» «РаскаИваюсь или Еваюсь» и т. д.

На мой взгляд, получалось неплохо. Все покаянные обороты пошли в дело… И «полностью осознаю тяжесть содеянного», и что «конечно же, таким не место…», и «позвольте искупить»… Особенно мне удался финал, он пришел как озарение. Я написал: «Поймите, с комсомолом из моей жизни ушло самое главное: стимул!»

Когда я читал сей опус взрослым, я видел, как скривилось лицо у Зямы на этой фразе, но все же, взяв себя в руки, он сказал:

— Молодец, неплохо… — и не выдержал, — но этот твой… стимул!!! (Порядочному человеку трудно воспринимать такую галиматью.)

Прошла пара месяцев, и меня пригласили в горком комсомола на слушание «дела».

Было, конечно, страшновато, но все же я понимал, что «друг» Андрея уж как-нибудь посодействует… и я пошел.

Слуги народа сидели, естественно, в роскошном старинном особняке-дворце, и меня препроводили в ложу огромного зала дворцового театра. Оказавшись в этой ложе, я пришел в ужас: зал был заполнен до отказа пожилыми комсомольцами, и все они смотрели на меня!

Слово взял Мишин. Он подробно описал детали моего преступления и предложил товарищам задавать подсудимому вопросы. И началось такое…

— Скажи, Михаил, а как ты можешь вообще смотреть людям в глаза? — и все ждут ответа!

— Ну, я, это…

— Ты понимаешь, что опорочил честь всего комсомола? Имя Ленина?!

— Д-да, понимаю.

— А вот недавно на Арбате старушку зарезали, — встрял какой-то дядька. — Не ты?