Мемуары двоечника Ширвиндт Михаил
Я с женой Таней поехал в Гагры, где также с концертами выступали Михаил Михайлович Державин и мой папа.
Жили они на легендарной даче Председателя ЦК КПСС Абхазии Нестора Лакобы. Нет, не пугайтесь, Лакобу убил Берия в 1936 году, а в описываемое время дача превратилась в «Объект» специального назначения, то есть в дом приемов Абхазского руководства. Там-то папу с Державиным и поселили. Вообще-то дача эта была построена еще в 1903 году принцем Ольденбургским, который хотел превратить Гагры в кавказскую Ниццу, но не успел по вполне объективным причинам.
«Объект» оказался очень красивым миниатюрным замком с колоннами, балконами, галереями и просторной террасой, где каждый вечер партийные чиновники устраивали приемы для зарубежных и не очень гостей.
Когда папа с Державиным возвращались с концерта, приемы уже, как правило, заканчивались, и начиналось самое интересное. Все сотрудники «Объекта», от директора до уборщиц, конечно же, души не чаяли в своих именитых постояльцах, поэтому, как только уезжали партийные начальники, осуществлялась молниеносная ресервировка стола, и нас приглашали отужинать.
А. Ширвиндт, М. Державин
Еда была роскошная, самая что ни на есть партийная: икра нескольких видов, осетрина, шашлыки-коньяки, шампанское-фрукты и прочие сациви. И все это в диких количествах!
То, что не доедали и не допивали (уже во второй раз), грузили в наши холодильники — на завтрак. На следующий день все повторялось сначала. Нас с Таней оставляли контролировать ситуацию и разруливать потоки перемещаемых продуктов. Иногда ко мне подходил робкий официант и извиняющимся голосом просил:
— У нас там, это… мэры финских городов обедают… Мы чуть не рассчитали… Не могли бы вы одолжить до завтра пару бутылочек водки? (Из тех, которую они же нам загрузили вчера!) Мы прям утром и вернем!
— Берите! — обреченно разрешал я. — Про финнов я все знаю (когда-то же надо было вернуть былой ленинградский должок).
В общем, полный разврат и расслабуха!
Мы целыми днями, как сытые коты, дремали в шезлонгах. Наш покой нарушали только бесконечные переговоры по рации:
— Второй! Второй! Вызывает охрана «Объекта»!
Или:
— Охране «Объекта» от Четвертого, рапортую…
Как-то, когда усталые после выступления папа с Державиным появились в наших чертогах, а точнее, за сногсшибательно пересервированным столом, я, как настоящий мажордом, отчеканил:
— Охрана «Объекта» докладывает: кушать подано!
— Вы не охрана «Объекта», — мрачно проговорил папа.
— А кто мы? — не понял я.
— Вы — охрана объедков!..
Вот так и отдыхали.
Сытная жизнь пролетела быстро, пора было подумывать о чае с тушенкой, то есть о возвращении в мир искусства — в Умань.
Придя в Гагринскую авиакассу, отстояв длинную очередь, я обратился к толстенной вальяжной молодухе, сидевшей в «окошке»:
— Мне, пожалуйста, два билета в Умань.
— Такого города нэт! — лениво заявила она, даже не взглянув в свои таблицы.
— Как нет? — возмутился я. — Умань — город на Украине!
— Я сказала, такого города нэт, — спокойно повторила она.
И тут я понял, она знает только те города, куда проложено авиасообщение. Это означало, что в Умани нет аэропорта.
— Хорошо, — засуетился я. — А какой аэропорт есть поблизости?
— С чем?
Ах, ну да, она же не знает этого названия!
— Пожалуйста, покажите мне карту, — взмолился я.
Кассирша оказалась девушкой глупой, но не злой, и протянула мне в окошко карту СССР. С огромным трудом я нашел там Умань (еще чуть-чуть и я бы согласился, что этого города действительно НЭТ) и понял, что ближайший авиадостижимый город — это Киев.
— Тогда два — до Киева.
— Ну вот, — обрадовалась девица. — Такой город эст! — и выписала билеты.
Путешествие в Умань забрало все силы, с таким трудом восстановленные на объедках.
Стартовали мы из Гагр в сухумский аэропорт в три часа ночи. В восемь утра прилетели в Киев. И тут выяснилось, что расстояние в двести километров до Умани можно преодолеть либо на такси (тогда зачем вообще ехать?), либо на рейсовом автобусе. Естественно, мы выбрали второе и тронулись в путь на старом дребезжащем автобусе. Я даже не мог предположить, насколько он окажется «рейсовым». Во-первых, автобус был настолько переполнен, что нам пришлось полдороги «провисеть» на поручнях с чемоданами в руках. А во-вторых, он делал остановки, по-моему, каждые триста метров и подолгу разгружал и загружал людей с корзинами, курами, а один раз и с довольно крупной свиньей в наморднике. На Уманьский автовокзал мы приехали часов через восемь. Вымотанные до предела, мы подошли к таксисту.
— До гостиницы довезете?
— Сколько?
— Три рубля, — назвал я астрономическую сумму.
— Поехали, — мрачно буркнул таксист.
Мы погрузились, откинулись на мягкие сиденья… И приехали. Гостиница оказалась на площади за автовокзалом.
У меня не было сил, чтобы убить поганого водилу, но выразить свои мысли силы нашлись. Я сказал, он получил трешку, и мы расстались.
Вот мы стоим на главной площади перед долгожданной гостиницей и озираемся по сторонам. И вдруг я замечаю, что по площади в разных направлениях и в огромных количествах движутся евреи!
Нет, не подумайте, что я такой этнофизиономист, чтобы в разношерстной толпе уманчан вычленить ту или иную этническую группу. Нет. Это были настоящие евреи: в черных одеждах, в меховых или широкополых шляпах, с пейсами и бородами.
— Хасиды! — всплыло во мне какое-то генетическое знание.
Хасиды деловито входили в магазины, садились в троллейбусы, просто гуляли. Постепенно я понял, что эпицентром всего этого движения является наша гостиница. Потоки евреев то втекали в нее, то выплескивались наружу. Зрелище это было настолько поразительное и неестественное, что я решил, что все это — галлюцинация после восьмичасовой тряски в обнимку со свиньей.
В этот момент из-за угла появились Урсуляк и Лика Нифонтова, тоже приехавшие на автобусе. По их вытаращенным глазам я понял: это не галлюцинация, это хасиды!
Обескураженные, мы зашли в отель… и остолбенели окончательно.
Над главной парадной лестницей холла висела перетяжка с красочной надписью: «УМАНЬ ПРИВЕТСТВУЕТ СВОИХ ОСВОБОДИТЕЛЕЙ!»
Все! Приехали! Шок!
Столичные «звезды»
Первое, что я подумал:
— А, может, права была кассирша в Гаграх, что такого города НЭТ? В смысле, больше нет. Хасиды его освободили, и Умань теперь часть государства Израилева?
Как выяснилось, я был недалек от истины. В Умани находится могила рабби Нахмана, основателя брацлавского (бресловского) хасидизма, и каждый год тысячи евреев со всего мира отправляются в паломничество на эту святую могилу. Именно рабби Нахману принадлежит прекрасное, на мой взгляд, изречение, которое я поставил эпиграфом к этой главе.
Все точки над i расставила администраторша гостиницы:
— Та, евреи здесь кожен рік кучкуются.
— А плакат?
— Так це ж два ветерана войны приихалы — вони тут воювали.
Вот и все. Как просто.
Хотя нет — не все…
Как я сказал, паломников приезжали тысячи, а мест в гостинице было, наверное, около ста. Но, тем не менее, их всех прописывали в отеле. Цена за место для нас, граждан СССР, была три рубля, а для иностранцев сорок долларов — грех не поселить! При этом, как разместится гость, никого не волновало — лишь бы платил. Ну, они и жили по пятнадцать человек в трехместном номере. И то не все: некоторые ребята-хасиды спали прямо на полу в коридоре.
И вот мы возвращаемся ночью после концертов, подходим к своему номеру… и видим: в углу на полу под открытым окном… лежит и дрожит молодой хасид (начало песни…).
Я пытаюсь ему что-то сказать по-английски — он забивается дальше в угол и молчит. Хасида становится совсем жалко, и я жестами показываю, дескать, пошли к нам.
— Нет, — мотает головой.
Ну, если уж я завелся помочь еврею, то хоть ты тресни, а помогу!
— Ду ю спик инглиш? Парле ву франсе? Шпрехен зи дойч? — сыплю я, хотя последние два для меня — темный лес.
На дойч он немного оживился.
— Ком цу мир (иди ко мне), — вдруг выпаливаю я.
Мотает головой.
— Номе? Имя?
— Юда, — вдруг шепчет он.
Ага! Заговорил! И, обрадованный, я неосознанно произношу фразу, которую, наверное, слышал в каком-нибудь военном фильме и от которой у любого еврея сердце генетически уходит в пятки:
— Юда ком! (Jude komm — нем. «еврей, давай»).
Хасид дернулся, потом затравленно посмотрел на мое счастливое улыбающееся лицо, встал, прижав к груди саквояж… и обреченно шагнул в комнату.
Выпив горячего чая (от тушенки он почему-то отказался), Юда немножко расслабился и даже разговорился. Учитывая языковой барьер (из немецкого набора у меня остались только хенде хох! («руки вверх!») и Анна унд Марта баден («Анна и Марта купаются») — ни то ни другое не украсило бы нашу беседу, поэтому мы разговаривали рисунками.
Из его картинок мне удалось понять, что живут они в Израиле в маленькой деревушке. Семья большая, состоит из девяти голов (так было нарисовано). Денег у них мало. На его поездку собирали три года. Он счастлив поцеловать святую могилу рабби Нахмана. Ему очень нравится Умань, но спать на полу на сквозняке за сорок долларов — это дорого. Сколько же тогда стоит ваш номер? (маленькая комната с тремя узкими кроватками и водопроводом, работающим два часа в сутки). Я нарисовал Юде все ответы и предложил остаться у нас на свободной кровати. Он в панике вскочил, замотал головой и ринулся к двери. Тогда я свернул матрас с бельем, вышел с ним в коридор и постелил все это на полу, задраив распахнутое окно. Поняв, что спорить бесполезно, Юда благодарно растянулся на мягком и тут же заснул.
В семь утра, после четырехчасового сна, я был разбужен сокрушительным стуком в дверь. Вскочив как ошпаренный, я бросился к двери, распахнул ее и увидел двух теток: администраторшу и уборщицу. Первая ломилась в дверь, а вторая держала за шиворот нашего Юду со свернутым матрасом в руках.
— Это кто ж вам позволил?! — пронзительно заверещала администраторша. — Чистый тюфяк на пол выносить?! Я сообщу все директору! А этого поганца (она брезгливо показала на Юду) мы выселяем немедленно! — Для убедительности уборщица отвесила Юде подзатыльник.
В то время я еще курил. Утром я должен был выпить чашечку кофе, съесть какой-нибудь бутерброд и закурить. И только тогда я открывал глаза. Только тогда со мной можно было заговорить. И только тогда я становился милым, добрым ангелом… Но если что-то или кто-то этот ритуал нарушали!!!..
Даже невинный вопрос близких: «Который час?» — мог привести к летальному исходу… А тут!..
Сдерживая себя из последних сил, я отстранил орущую фурию, взял Юду за руку и с уже привычным для него «Юда ком!» втянул его в комнату.
— Куда?! Нельзя!!! — заголосили обе тетки.
Я, трясясь от бешенства, но с виду спокойно, попытался закрыть дверь. Ни тут-то было! Администраторша в последний момент просунула в дверь ногу и продолжила крик. И тогда я, задыхаясь от ярости, распахнул дверь, насколько хватило руки, и со всей силы захлопнул ее, невзирая на торчащую в проеме ногу. Раздался хруст.
«Дверь или нога? — равнодушно подумал я. — Судя по воплю — второе. Ну и хорошо».
Днем прибежал директор местной филармонии, сказал, что дело плохо — перелом, она требует возбудить уголовное дело… В общем, нам надо срочно валить. Что мы и сделали. Сбежали, не доиграв два концерта. Коллектив, прознав про наши приключения, меня поддержал. А вот как сложилась судьба Юды, я, увы, не знаю.
Знаю одно: хасиды передо мной в долгу — мы недополучили деньги за два выступления (с процентами набежала приличная сумма)!
Фиорди
После Умани мы, не заезжая домой, отправились в Тбилиси — теперь уже на гастроли театра «Сатирикон». Там мы поселились в старой уютной гостинице «Сакартвело» и стали жить-поживать да спектакли играть. Разместился я в двухместном номере с народным артистом России, лауреатом Государственной премии Российской Федерации Андреем Смоляковым. Правда, народный тогда и предположить не мог о своем грядущем лауреатстве, и жили мы мирно и дружно (до поры до времени!). На досуге мы с Андрюшей ловили мышь на железный рубль. Устройство очень простое. Берешь пол-литровую банку и ставишь ее на пол так, чтобы один край опирался о юбилейный (большой) рубль, стоящий на ребре. Внутрь кладешь кусочек хачапури (работает только с грузинскими мышами) и все. Мышь залезает за лакомством и неизбежно задевает рубль, он падает — мышь сидит в банке. Вторым развлечением была канистра с молодым кахетинским вином, которая стояла между нашими кроватями. От нее тянулись два длинных медицинских шланга, прикрепленные бельевыми прищепками к спинкам кроватей. Иногда эти два развлечения совпадали. Как только мы слышали звяканье упавшей монеты, сопровождающееся стуком вставшей на пол банки, мы мчались к койкам, падали на подушки, отцепляли прищепки и сосали вино — за успех охоты.
Потом мы аккуратно брали банку с пойманной в нее мышью и выносили во двор. Там мышь выпускали, вырвав у нее из лап дефицитный хачапури, и возвращались обратно для новой охоты. Мы так и не поняли, была ли это одна и та же мышь, возвращающаяся доесть, наконец, этот несчастный кусок, или это были все новые и новые претенденты, но на двор с банкой мы выходили раз триста! (Соответственно, столько же раз мы посасывали кахетинское из канистры.)
Вообще, как вы знаете, гостям в Грузии живется несладко. Просто до сладкого редко доходит. Сначала идет зеленое с красными круглыми, потом острое нарезанное, потом мягкое в ореховом соусе, потом то, что едят мыши, потом твердое на железных палочках, потом оно же вареное и без палочек… — и так до бесконечности или потери сознания, потому что запивается все это промышленным количеством белого и красного жидкого!
Каждый вечер после окончания спектакля на улице нас ждали «друзья». Некоторых мы уже где-то видели, остальные предлагали отпраздновать сегодняшний день как начало новой большой дружбы. В итоге нас всех разбирали, оптом или поштучно. Мы ехали в рестораны, или в гости, или в горы… потом нас полуживых везли в отель. По дороге, конечно же, надо было заехать к Дато (а то Дато обидится), потом к бабушке Гиви калбатони[7] Софико (она мечтала с тобой познакомиться), потом просто выпить пару тостов на высоком берегу Куры… и глубокой ночью, уже без сознания, но с подарками, тебя выгружали у дверей гостиницы.
В ту ночь (!!!) я почему-то спал. То ли меня не взяли, то ли просто устал, но факт остается фактом — спал.
Проснулся я от того, что кто-то грузно сел на мою кровать. В испуге я открыл глаза и увидел перед собой лицо Андрея Смолякова. Лицо было совершенно белое, зато глаза светились каким-то жутким красным светом. Он пристально смотрел на меня, но видел что-то совсем другое.
— Коля Фиорди! — угрожающе проговорил он и поднял высоко руку. В руке блеснул кинжал!
— Фиорди Коля!!! — закричал Андрей, выбирая точку для удара. Я лежал не шелохнувшись. Мозг лихорадочно просчитывал варианты действий. И не находил.
Наконец, даже не поставив меня в известность, мозг выкрикнул:
— Вон он! Там!
И рука указала в угол комнаты. Андрей резко повернулся, а я, кубарем скатившись с кровати, бросился к двери. Выскочив в коридор, я стал ломиться в соседний номер. Там жил Володя Большов. Вылетев как ошпаренный, он ошалело уставился на меня.
Представьте себе картину: мы оба взъерошенные, в трусах стоим в гостиничном коридоре в три часа ночи, и я кричу:
— Там! Скорей! Смоляк! Кинжал! Фиорди Коля!
На шум стали выходить соседи-коллеги. Когда я, наконец, сбивчиво объяснил, в чем дело, все решили, что надо подпереть чем-нибудь дверь и ждать до утра:
— Нет, — сказал Большов. — А что, если он себя зарежет? Я пойду.
Девочки стали возражать, но мужественный Володя решительно распахнул дверь и, как гладиатор на арену, вошел в номер. Через пару минут он вышел к нам с окровавленным кинжалом в руке и сказал, обращаясь ко мне:
— Я его нейтрализовал. Через десять минут можешь заходить.
(Драматургия заставила меня добавить крови — в реальности ее не было.)
Когда я через какое-то время боязливо протиснулся в комнату, то увидел мирно спящего в своей кроватке Смолякова. Большов так и не выдал секрет нейтрализации Фиорди. Но самое любопытное то, что и Андрей до сих пор не раскалывается, кто такой Коля Фиорди. И вообще утверждает, что ничего этого не было.
Мораль такая: с грузинским гостеприимством шутки плохи!
Призыв к грузинам: не дарите пьяным москвичам кинжалы!
P.S. Гагимарджос, генацвале!
Прощай, комедиант!
Не подумайте только, что театр «Сатирикон» состоял из одних алкоголиков. Тбилиси — это, конечно же, особый, исключительный случай. Там, говорят, недавно приняли закон: не пить — нельзя!
В Ленинграде мы выпивали крайне редко, просто не было сил: утром — тяжелая танцевальная репетиция, вечером — спектакль. И так каждый божий день.
Впрочем, и без алкоголя мы жили шумно и весело. Чуть ли не каждый вечер мы собирались с Костей Райкиным и Сережей Урсуляком у хлебосольной Лидочки Петраковой (нашей актрисы). Она из ничего готовила царские ужины, которые мы и поедали, запивая чаем. Эти посиделки сопровождались бесконечными рассказами и байками и заканчивались часа в два-три ночи. А по утрам, часов в восемь, мы с Костей и Сергеем встречались мрачные, невыспавшиеся в холле «Октябрьской», не глядя друг на друга, шли в промозглой темноте к Невскому, садились в переполненный троллейбус и ехали пять остановок до гостиницы «Европейская».
Заходили внутрь… Райкина все сразу узнавали, раскланивались — и мы шли в бельэтаж завтракать.
До сих пор, побывав в тысячах разномастных отелей, я не могу даже близко сравнить самые изысканные буфеты со шведским столом гостиницы «Европейская»! Помещение напоминало старинную бонбоньерку[8]. Мягкие ковры, бронзовые светильники, красного бархата диваны-купе создавали атмосферу абсолютной роскоши и в то же время уюта. А еда! На прилавках лежало все: от икры и осетрины до всевозможных паштетиков, омлетиков, салатиков и творожков. А какой там варили кофе!!! А еще там можно было курить!
И главное, стоила вся эта история 1 рубль 26 копеек!
Как я уже говорил, в то время цены разделялись на «для иностранцев» и «для своих». Иностранцы платили за завтрак дорого и валютой, а свои в гостинице практически не жили — отсюда такая дешевизна.
Мы набирали тарелки еды, заказывали двойной эспрессо (почему-то у нас все называют его экспрессо), потом закуривали… И наступало блаженство!
Длилось это шведское счастье минут сорок. Потом мы вскакивали и бежали в метро: в 9.30 начиналась репетиция. По мере приближения к театру мы из трех товарищей превращались в двух и начальника, Костя даже шел немного поодаль от нас. Это негласное правило разделения дружбы и работы никто из нас ни разу не нарушил. Дальше он гонял нас до изнеможения на репетиции, потом мы играли спектакль, ну а потом — опять ужин до трех.
По мере того как театр взрослел, разрастался — значительно увеличивалась труппа, и мои отношения с Костей склонялись все больше в сторону: начальник — подчиненный. В творческом отношении стали появляться точки «несоприкосновения». В итоге мы, в большой степени полюбовно, расстались. При этом мы решили так: я из театра ухожу, а Костя в нем остается (а ведь могли бы и монетку кинуть).
Ну а если говорить серьезно, то я очень рад нашему расставанию. Нет, не с Костей, с ним у меня сохранились хорошие отношения, я имею в виду расставание с театром, с актерской профессией.
Книги Андрея даже бросать нельзя
Актер по своей сути — профессия зависимая. Зависимая от чужой воли: от драматурга, режиссера, костюмера, гримера и т. д. Ты отдаешь свой талант в их руки и помогаешь им вылепить из себя произведение искусства. Актер — существо ведомое, а я всегда хотел быть ведущим — и в итоге им стал, правда, уже не в театре. Если же ты демонстрируешь свою независимость и противишься воли творца, то ты не артист, а г… Так вот, во мне эта независимость существует на уровне характера — со времен войн со школами. Я физически не могу соглашаться со всем, о чем меня просят — ни в жизни, ни в работе. А стало быть, исходя из своей же формулы, артист из меня — то самое (см. выше).
И я честно несу сей крест. Вернее, не несу крест комедианта. Сколько раз мои друзья, ставшие знаменитыми режиссерами театра и кино, звали меня туда-сюда сыграть роль — я не согласился ни разу.
Я, отдав актерскому искусству лучшие годы своей жизни, не снялся ни в одном фильме! А мой сын Андрей (кандидат юридических наук, магистр частного права LL.M., специалист по гражданскому и римскому праву, сравнительному правоведению, автор более 35 публикаций, в том числе трех монографий) сыграл роль в фильме Урсуляка «Сочинение ко дню победы» вместе с Вячеславом Тихоновым, Олегом Ефремовым и Михаилом Ульяновым!
Кинокухня
Уйдя из театра, я ринулся в кино. Нет, не в качестве актера (я же только что написал, что никогда не снимался — вы такие рассеянные!) Я пошел в продюсеры! Слово было новое, манящее… ну, я и клюнул. Партнером и начальником был мой товарищ Олег Капанец. Мы вместе постигали азы кинопроизводства, вместе выпустили несколько фильмов… Причем Олег осваивал новое для себя дело с поразительной скоростью. Он смело бросался во всевозможные авантюры — побеждал и проигрывал. Он стал «крестным отцом» для Сергея Урсуляка («Русский регтайм» (1993), «Летние люди» (1995)). Он снял голивудский фильм «Священный груз» (1995), где играли Мартин Шин, Крис Пенн и Джей Ти Уолш! А недавно Капанец осилил проект «Гагарин. Первый в космосе» (2013). (Кстати, никому и никогда не удавалось получить право на использование имени Гагарин… а Олег умудрился обаять дочку — и вот вам результат.)
За годы совместной деятельности были выпиты декалитры напитков — без этого кино не снимается. (Что за напитки, пусть каждый понимает, как хочет. Я же буду настаивать, что это были морс и ситро.)
И вот, казалось бы, и пили много, и закусывали правильно, но Капанец продюсером стал, а я нет. Не пошло. И вообще, продюсирование оказалось не совсем тем, что я себе представлял — скажем так, не совсем творческим процессом. Целыми днями я изучал какие-то бумажки-платежки, подписывал договора и отчеты — тоска. Олег-то финансист по образованию, ему это все было раз плюнуть, а я в отношении цифр — тупой со школьной скамьи.
Впоследствии я многократно был директором своих компаний, даже научился делать умное лицо на коммерческих переговорах, но стоило оппоненту спросить: «Это сумма с НДС или без?» — и я тихо впадал в прострацию, спасали коллеги.
Последней каплей в моем кинопроизводстве стал фильм Урсуляка «Летние люди» по «Дачникам» М. Горького. (Такое красивое и емкое название появилось совершенно случайно: мы отдали копию сценария американскому переводчику, чтобы сделать английские субтитры, и он перевел слово «Дачники» как Summer people (в переводе на русский — «летние люди»), ведь дача — это только наше слово и понятие. Сергею настолько понравился символический смысл этого словосочетания, что он решил так и назвать свой фильм.)
Съемки проходили в Чехии в обычном для кино режиме — полный аврал. Не привезли доски, у актера кончилась виза, костюм героини застрял на таможне, обеды на площадке оказались слишком дорогими и т. д. Я, сидя в душной Москве, пытался все это разрулить. Единственной радостью в этот период было ощущение богатства. Да, я богател!
Нет, с кино это никак не было связано: там я получал зарплату. Неслыханное богатство мне приносило МММ.
МММ
Нет, я не Леня Голубков (герой рекламы МММ) — я знал. Знал, что это чистой воды авантюра, что пирамида эта в какой-то момент рухнет, и влез туда не просто так, «с улицы», а по наводке товарища, который участвовал в их рекламной кампании.
Дело было в мае, и он мне сказал:
— Они накроются где-то в октябре, так что можешь пока поиграть.
Ну, я и поиграл. Благосостояние семьи в тот момент составляло $5000 — итог многолетней концертной деятельности. С согласия Капанца я вынул из сейфа на работе еще $6000 — и все это отнес в контору «МММ» к некой Нине.
И наступил рай! Проценты росли не по дням, а по часам (буквально). По часам же этот рост можно было контролировать. Набираешь по телефону «100» (Служба точного времени) и слышишь:
— Курс акций АО «МММ» — 68 рублей 37 копеек. (Пауза). Точное время: 17 часов 24 минуты.
А наутро:
— Курс акций АО «МММ» 76 рублей 55 копеек.
Сказка!
Тогда вся страна помешалась на «чарах», «хоперах», «властелинах» и прочих милых бандитах. Мои дети целыми днями вопили дурными голосами:
— Сретенка, 9, Армянский, дом 5.
Ваши проблемы сумеют понять.
Девятилетняя дочка Саша разыгрывала все рекламные ролики МММ.
— «Ну и что, что не молода, ну и что, что обжигалась? — думала Марина Сергеевна, разглядывая себя в зеркало. — А я еще ничего, даже хорошенькая!» — горланила Саша, прыгая на кровати. Потом слезала на пол и торжественно декламировала:
— «А чего это я тут сижу? Пойду-ка я куплю еще акций АО «МММ»!
(До сих пор считаю, что телевизионные ролики МММ — это рекламный олимп. Не соглашусь с теми, кто говорит, что это была халтура, сделанная «на коленке». Нет! Все эти лени голубковы, марины сергевны, все шероховатости и запритыкивания были просчитаны до мелочей. Именно эта кажущаяся простота и доходчивость клипов и сотворила чудо — в Леню Голубкова поверили миллионы соотечественников. А то, что в результате этой рекламной кампании эти миллионы людей разорились — это не вина создателей роликов, они со своей работой справились идеально.)
И вот как-то прекрасным летним утром я набираю по телефону «100», слышу отчет о курсе акций и понимаю: мои деньги удвоились! Всего-то за пару месяцев! О! «Так, — думаю я. — Сниму все вложенное, раздам долги, а остальное оставлю в игре». С этими мыслями звоню Нине в контору и говорю:
— Сегодня заеду — заберу деньги.
— Хорошо, — говорит она. — Я все подготовлю.
В ту же минуту стали звонить поставщики досок для декорации, администраторы гостиниц, актерские агенты… — ну, как всегда, обычная ежедневная катастрофа. И я впрягся, закрутился, и день покатился. Когда же я спохватился: «Ах да, МММ — было уже поздно. Я снова набрал Нине и сказал, что сегодня не успеваю:
— Ничего, — ответила она. — Заберете завтра.
Звоню на следующее утро.
— Да, да, я вас жду, — говорит Нина. Я уже собрался повесить трубку, как слышу, Нина с кем-то говорит:
— Что? Как это?! Не понимаю… Да нет, не может быть… — и, обращаясь ко мне: — Михаил, я вам перезвоню…
Отключилась. А потом появились первые новости. А потом шквал новостей. Когда я все же дозвонился до Нины, она мертвым голосом произнесла:
— Вы можете сдать свои акции по рублю за штуку. Извините.
То есть за час курс акций МММ упал в 127 раз!
То есть если бы я приехал, как и планировал, вчера, я бы получил $22 000!
То есть сегодня я могу за все акции получить 173 доллара!
Я сидел в офисе, машинально отвечал на звонки поставщиков и администраторов и думал: «Ну и что? Мир не перевернулся. Я сам во всем виноват. Я же знал, что этим все закончится. Ах, если бы я приехал вчера. Ну, ничего — прорвемся. Главное, что все здоровы!»
Но и тут я не угадал. Три дня я ходил «тревожный, но спокойный наружно» и заболел. Это было что-то вроде простуды, но с очень высокой температурой, которая с каждым днем поднималась все выше и выше. Через неделю мне было уже настолько хреново, что меня повезли в больницу. Сделали рентген — и на тебе! Двухстороннее крупозное воспаление легких! В июле, в самую жару!
В общем, антибиотики, капельницы, микстуры — ничего не помогает. Знаменитый академик Чучалин, осмотрев меня, сказал:
— У вас идеальная пневмония — пневмония бомжа, который заснул в луже и за ночь она замерзла.
Мой лечащий врач, а впоследствии подруга Надя Княжеская даже водила студентов показывать на мне хрестоматийную пневмонию.
Однажды она зашла с группой молоденьких девушек, показала на меня и спрашивает их:
— Какие признаки воспаления легких вы видите?
— Потливость, круги под глазами, белки красные, — как-то уж очень формально бубнят они, как будто им показывают картинку, а не живого (хорошо, полуживого) человека.
— А еще заострившийся нос, — пытаюсь поучаствовать в диспуте я.
Студентки даже не обернулись в мою сторону. А может быть, я ничего и не сказал… Дальше все помню смутно. Вдруг из меня полился пот, как у клоуна в цирке, струйками по голове… потом я куда-то поплыл… Потом Надя кричала на студенток:
— Быстро отсюда!
Потом мне беспрерывно меряли давление, температуру и кололи один укол за другим. Боли я не чувствовал, и это меня забавляло. Я вспомнил, как делал пластилинового ежика и втыкал в него спички, и подумал, что, наверное, выгляжу так же. Слышал какие-то непонятные термины… Удивило давление 50 на 20… А потом все. Никаких коридоров со светом я не видел. Просто открыл глаза и понял — жив. Вокруг стояли перепуганные врачи, а мне было хорошо. Впервые за две недели я испытал облегчение.
— Что это было? — прошептал я.
— Видите ли, — сказал врач, подбирая слова. — У вас очень быстро понизилась температура, и упало давление…
— Насколько понизилась?
— Ну… у вас она была 40,5, а стала — 34,2…
— Так не температура падает, — сказал я.
— А что?
— Так стынет труп!
И врачи облегченно захохотали — это был абсолютно их, медицинский юмор. И юмор выздоравливающего человека.
В общем, спасли.
Впоследствии все врачи сошлись на том, что болезнь возникла на нервной почве — последствия МММ. А ведь многих тогда не спасли. Очень много несчастных старичков и старушек поумирало в эти дни краха, не говоря о тех десятках людей, которые покончили с собой.
Их мне очень жалко. Не жалко себя. Я знал, что это обман, и все же влез. И не успел. И получил… Ну, в смысле, не получил.
Телеведущий
Еще один интересный вывод я сделал во время болезни. Когда я попал в больницу, шел кульминационный период съемок «Летних людей». Сергей Урсуляк находился в Чехии, а мы осуществляли всестороннюю техническую и административную поддержку из Москвы. Я понимал: стоит мне на день выпасть — и все рухнет. Все связи будут утрачены — и конец производству.
И вот я выпадаю по полной программе. На два месяца. Из них один — в реанимации. И ничего! Съемки не остановились, и фильм получился замечательный. И я осознал, как эфемерны бывают наши амбиции. И что незаменимых не бывает!
И утвердился в этой мысли окончательно через год, гневно уйдя из телевизионной программы «Лотто Миллион».
Да, но сначала я туда попал. Позвонила мне как-то подружка Люба Шакс и говорит:
— Не хочешь попробоваться на ведущего в новом телевизионном шоу?
Конечно, я хотел! На телевидении я до этого никогда не появлялся, а тут еженедельное вечернее шоу, да еще в прямом эфире!
Иллюзий особых я не питал: претендентов уйма, все опытные, а я-то кто? Бывший никому не известный артист, да и только. Но пошел. И прошел. Выбрали меня.
Не думаю, что по блату: это был серьезный коммерческий проект, там на фамилию и не взглянули. Скорее всего, победой в конкурсе я был обязан своему богатому концертному прошлому: умение разговаривать со зрителями не по бумажке, а своими словами оказало мне хорошую службу.
И началось строительство программы. Именно строительство, так как внутри лотереи проводились всяческие конкурсы, игры и викторины. Организаторов интересовала только коммерческая часть: лототрон и шары с цифрами. Все остальное отдавалось на откуп мне. Я целыми днями придумывал с конструкторами разные механизмы для еженедельно меняющихся конкурсов, сочинял вопросы для зрителей, писал подводки и т. д. В общем, полный кайф! По телевизору шла круглосуточная реклама. Надо было «заставить» все население страны включиться в игру; объяснить, как заполнять билеты; убедить, что все уже практически миллионеры.
Деньги на все это расходовались бешеные. Производила программу молодая продюсерская компания «Мастер ТВ», и наше «Лотто» содержало проекты остальных трех участников коллектива. Это были Константин Эрнст с «Матадором», Леонид Парфенов с «Портретом на фоне» и Игорь Угольников с «Оба-На». Неплохо, да?
И вот, наконец, долгожданный эфир! Прошло все без сучка и задоринки: мы не подвели прямой эфир, вписались секунда в секунду. И на следующее утро я проснулся знаменитым! Как в плохом фильме. Меня узнавали везде: на улице, в магазинах, в кафе. Это узнавание никак не было связано с любовью и уважением, нет — просто подогретая бесконечной рекламой страна посмотрела эту передачу. Ну, и я был ее приложением. В дальнейшем, может, я и заслужил симпатии зрителей — не знаю, но тогда первая волна славы меня совершенно потрясла.
Я не заболел «звездной болезнью» ни тогда, ни после. Просто я с детских лет знал цену актерского труда и признания — как результата этого труда. Поэтому я с большим сарказмом отношусь ко всем этим однодневным певичкам, шутникам или футболистам, которые «звездеют» от первого появления на экране и с первых минут устало несут бремя своей «славы» — пока их благополучно не забудут.
«Болезнью» я не болел, но удобствами узнаваемости, конечно же, пользовался. Покупал что-то «из-под полы», проходил куда-то без очереди… и главное — ГАИ!
Читать бесплатно другие книги:
