Сталин и Дальний Восток Мозохин Олег

Рассказала, что у Люшкова живут в Харькове мать, брат Семен, две сестры – Лиза и Нюра. Семен Люшков работает инженером, за принадлежность к троцкистам его в 1935 или в 1936 г. исключили из партии. До этого муж был с ним в хороших отношениях, Семен гостил у них в Москве. Со своими сестрами Люшков был менее близок, но тем не менее всегда заботился о них, посылал им и матери деньги. Нюра была им устроена на службу в ПК (перлюстрация корреспонденций). Вторая сестра, Лиза, – врач.

Наиболее близкими друзьями Люшкова были: И. М. Леплевский, М. А. Коган, Г. М. Осинин. С этими людьми у него была политическая дружба и между ними, особенно между Люшковым и Леплевским и Люшковым и Коганом, не было секретов.

До осени 1931 г. Люшков был в очень хороших отношениях с В. А. Балицким, но со времени его переезда в Москву в качестве зампреда эти отношения ухудшились. Люшков объяснял этот поворот во взаимоотношениях тем, что последний поддерживал, как он выражался, выскочку – Письменного и его преследования меня, как бывшей жены Письменного. В самом деле, как потом оказалось, Люшков изменил свои отношения к Балицкому потому, что он начал сближаться с Ягодой и его группой. Когда И. М. Островский сблизился с его домом, он неоднократно подчеркивал хорошие отношения и доверие Ягоды к Люшкову.

Люшков установил также хорошие отношения с Я. А. Дейчем, Б. Д. Берманом, бывая друг у друга на дому; кроме того, бывали иногда у Л. Д. Вуля. Он был в хороших отношениях с Дейчем Максом, Бельским Яшей и Западным Семеном. В 1935 г. они с мужем отдыхали в Сочи совместно с А. А. Андреевой, с которой близко сошлись. Позже бывали друг у друга на дому.

Отметила, что до 1936 г. у Люшкова была троцкистская литература: собрание сочинений и несколько книг Троцкого, изданных за границей. Эту литературу он частично сжег дома в 1936 г., а часть книг, по его словам, отнес в НКВД. Вместе с троцкистской литературой хранилось несколько журналов «Социалистического вестника».

Как Люшков реагировал на снятие Ягоды, жена Люшкова не вспомнила, но арест Молчанова, по ее словам, очень взволновал и Люшкова, и Когана. Этот период работы Люшкова она характеризует большой нервозностью с его стороны. Я. А. Дейч ежедневно, иногда по нескольку раз в день звонил Люшкову в Ростов по ВЧ и информировал его о московских новостях. Эти новости и служили причиной его волнений. Если эти разговоры по телефону происходили в ее присутствии, но они носили условный характер, так что ей трудно было догадаться, о чем и о ком идет речь. С назначением Люшков на ДВК он успокоился, считая, что Н. И. Ежов относится к нему хорошо, но в январе 1938 г. в настроениях Люшкова произошла перемена – он начал нервничать и беспокоиться. Появилось большое беспокойство и у Когана.

Будучи с Люшковым в январе 1937 г. в Москве, Нина спрашивала его, не боится ли он ареста в связи с арестами ряда его близких знакомых и сослуживцев. На что он ответил: «да, странно, все может быть». Она неоднократно спрашивала, что же будет с ним, на что он обычно отвечал лаконически: «да, все может быть». В этот период времени Люшков сделал ей предложение разойтись с ним.

В середине мая 1938 г. Люшкову стало известно об аресте И. М. Леплевского. Внешне Люшков делал вид, что он не реагирует на этот факт, тем не менее было видно, что он очень волнуется. С тех пор он стал задумчив и замкнут. Его сильно беспокоил отзыв Когана из ДВК и отсутствие от него писем и телеграмм. К этому времени относится вызов Осинина в Москву и его возвращение в ДВК. Возвращению его Люшков был очень рад, ждал его с нетерпением.

Перед отъездом Когана в Москву Люшков сказал в Хабаровске на вокзале, что не исключена возможность его ареста, что вместо нового назначения попадет в Лефортовскую тюрьму.

В мае 1938 г. Люшков начал уговаривать Нину поехать в Москву с дочерью и, несмотря на ее возражения, настоял на этой поездке. Люшков советовал взять все свои вещи, мотивируя это тем, что за время ее отсутствия его, возможно, переведут в Москву. Перед отъездом дал ей восемь тысяч рублей и облигаций на шесть тысяч рублей.

Далее она сообщила, что в последних числах мая Люшков уехал на границу и взял с собой штатский плащ и кепи. При нем был его портфель, наполненный документами, который он привез обратно. Из вещей он брал одну смену белья, носовые платки, носки. Все это он привез обратно в неиспользованном виде, хотя был в дороге около 8 дней. Плащ был запачкан якобы в машине, где он валялся. С ее слов, это был первый случай в ДВК, когда он брал с собой штатскую одежду.

Уезжая на границу, Люшков сказал, что приедет не позже 3 июня, т. к. на это число был назначен день отъезда Нины. Однако Осинин сообщил, что Люшков задерживается и просит перенести отъезд на 5 июня, что и было сделано. Люшков вернулся в Хабаровск 4 июня в подавленном состоянии. Прощался с женой сверх ожидания, очень тепло, как бы зная, что расстается с ней навсегда. Поведение Люшкова в течение 4 и 5 июня было очень странным, чувствовалось, что в нем происходит какая-то борьба. На вокзале он просил жену телеграфировать ему с пути и сам обещал сделать то же. В Иркутске 8 июня она получила в поезде телеграмму от Люшкова и ответила ему.

Люшков говорил жене, что собирается на месяц поехать на границу, а затем в ближайшее время на Сахалин. Никаких поручений к своим родным не давал и не говорил о них.

О своем выезде Нина с дороги телеграфировала в Москву воспитаннику Люшкова Ройфе Александру Владимировичу на его служебный адрес – АХУ НКВД. Ройфе опоздал на вокзал к приходу поезда и приехал 13 вечером к ней домой. Люшков рассказывал ей, что ранее Ройфе был беспризорным, он его воспитал.

Жена Люшкова рассказала, что муж дважды был за границей на лечении, в 1927 и 1928 гг., и то, что он был в большой дружбе с секретарем Леплевского – Инсаровым.

На следующий день, 16 июня 1938 г., она показала, что за семь лет своей совместной жизни с Г. С. Люшковым она не наблюдала случая, чтобы он чем-нибудь выражал свою радость по поводу достижений советской власти. По ее словам, он был страшным карьеристом и по своим человеческим качествам был весьма отрицательным типом: лицемером, злопамятным и завистливым чиновником. За годы их совместной жизни Люшков никогда не читал и не интересовался политической литературой, хотя очень увлекался художественной. До 1933 г. Люшков, выполняя некоторые общественные и партийные обязанности, ими не тяготился. Но с 1933 г. в нем произошла большая перемена – он стал относиться равнодушно к политической жизни. К факту его избрания в Верховный Совет СССР отнесся безразлично, не переживал радости по поводу принятия Сталинской Конституции. Также равнодушно относился к работам 1-й сессии Верховного Совета. Больше того, в отношениях Люшкова к большим и важным достижениям советской власти сквозила ирония. Ей особенно запечатлелось его ироническое отношение к стихотворениям Джамбула, посвященным Сталину. По поводу процессов правотроцкистских шаек Люшков не выражал никакого негодования и не реагировал на них ни единым словом, хотя дома подымался этот разговор.

Оценивая семь лет их совместной жизни, Нина рассказала, что Люшков носил маску, при помощи которой старался скрыть от людей, от партии и советской власти свою пошлость, свое двурушничество и предательство. По ее мнению, Люшкова и Когана связывала какая-то тайна. Люшков в душе не любил Когана, так же как Коган не был искренен к Люшкову, но тем не менее они стремились работать вместе. В январе 1938 г. Люшков говорил, что он ставит вопрос об отзыве Когана, но причины этого жене не объяснял.

Аресты Молчанова и других лиц, с которыми Люшков был в близких отношениях, огорчали его. Однако по поводу арестов Балицкого и его группы он злорадствовал. О ходе следствия по делу украинских чекистов его ориентировал по телефону из Киева И. М. Леплевский. С 1936 г. Люшков старался конспирировать от жены свои встречи с ним. Нине казалось, что это объяснялось его отрицательным отношением к нему, на почве его вмешательства в их семейную жизнь. Когда позже Люшков сообщил ей в мае 1938 г. об аресте Леплевского, Нина задала ему вопрос, а как с Инсаровым? На что Люшков ответил, что, наверное, арестован и Инсаров.

В заключение она рассказала, что Люшков условился писать ей в Москву не на адрес квартиры, а до востребования, на имя ее матери, которую она предполагала пригласить к себе в гости из Кисловодска. На вопрос жены, зачем он это делает, Люшков не ответил.

По ее словам, в Хабаровске у них дома бывали только Коган и Осинин.

С Блюхером Люшков был в плохих отношениях. Она однажды невольно слышала разговор Люшкова с Осининым о Блюхере, после чего ей стало ясно, что Люшков не ладит с Блюхером и не любит его.

Жена Люшкова рассказала все. Было ясно, что о готовящемся побеге она ничего не знала. Тем не менее 19 января 1939 г. она как «член семьи изменника Родины» была осуждена на восемь лет лишения свободы. Через восемь лет она была освобождена.

НКВД спешно проводил расследование бегства Люшкова. Ежов докладывал Сталину предварительные результаты расследования обстоятельств измены бывшего начальника НКВД по ДВК. Писал, что НКВД располагал сведениями, что он был близок к Молчанову и Ягоде и являлся для них своим человеком. В силу этого им было принято решение Люшкова с Дальнего Востока отозвать. Ежов считал, что по ряду выявленных теперь признаков можно судить, что решение бежать за кордон созрело у него давно, а самый побег тщательно подготовлялся в течение длительного времени. При этом он ссылается на показания жены Люшкова, изложенные выше.

Он сообщал, что 13 и 22–29 мая Люшков под различными служебными предлогами один, без секретаря, выезжал на границу, на участки Гродековского и Посьетского пограничных отрядов и обстоятельно занимался вопросами работы иностранного отдела и, в частности, вопросами переброски и приема закордонной агентуры. До этого Люшков на границе никогда не был и работой Иностранного отдела особенно не интересовался.

По показаниям заместителя начальника Иностранного отдела УНКВД по ДВК Стрелкова, 28 или 29 мая Люшков вызвал его к себе с докладом. Не слушая доклада, Люшков взял со стола несколько телеграфных бланков, исписанных его рукой, и задал Стрелкову вопрос: «Вы знаете, как может ИНО перебрасывать свою агентуру без пограничной охраны?» На этот вопрос Стрелков ответил отрицательно. Тогда Люшков сказал, что от народного комиссара им получено задание, которое лично им было расшифровано, – принять важного агента, ожидаемого из Хунчуна на участке заставы имени Косарева.

Люшков приказал Стрелкову для проведения операции достать 15 тысяч валюты и строго предупредил никому, даже его заместителю Осинину, ничего об операции не говорить. Если кто-либо будет интересоваться поездкой, то сказать, что он едет обследовать Приморское управление НКВД и одновременно для того, чтобы подобрать кандидатуры для вербовок и для участия в областной партийной конференции.

Заехав в Ворошилов на полтора часа, Люшков сразу же выехал на заставу имени Косарева. На заставе Люшков по карте участка границы выбрал дорогу, идущую с территории СССР на г. Хунчун, и приказал начальнику заставу вести его на участок. Вместе с собой взял начальника Посьетского пограничного отряда Гребенника, Стрелкова и начальника заставы, которым приказал пограничные наряды на избранном участке не выставлять.

По истечении условленного времени Люшков на месте мнимой встречи с агентом обнаружен не был. Его нашли через 2 часа, примерно в трехстах метрах от границы. Люшков причину своего отсутствия объяснил тем, что заблудился, и категорически приказал никому об этом не говорить. Стрелков, Гребенник и начальник заставы это приказание выполнили.

Ежов делает вывод, что Люшков еще 28–29 мая подготовил свой побег за границу, а вернувшись в Хабаровск, ускорил свои домашние дела, отправив жену и дочь в Москву вместе с их имуществом.

Далее Ежов пишет, что 9 июня Люшков, совместно с начальником штаба ОКДВА комкором Штерном, полковником Ивановым, заместителем начальника Иностранного отдела Стрелковым и сотрудником УГБ Простокулаковым, выехал в Гродеково. Эту поездку он мотивировал необходимостью личной проверки обстановки в Гродековском укрепленном районе в связи с захватом и уводом японцами красноармейцев. Одновременно приказал подготовить к переброске за кордон агента и 2 группы партизан для действий против белых в Пограничной.

Из Гродеково ночью 10 июня Люшков выехал на заставу Рассыпная Падь, где интересовался степенью защищенности границы. 11 июня он заявил, что ночью на участке Рассыпная Падь, или Падь Этапная, на территорию СССР должен выйти агент, прибывающий из Харбина. Приказал полковнику Иванову выехать на заставу Кордонка и обследовать территорию. Позже Люшков сам прибыл на заставу Кордонка и оттуда направился к границе к Пади Щель. При этом Люшков пытался приблизиться к линии границы, но предупреждался в нецелесообразности этого. Ночью 11 июня Люшков еще раз выезжал на границу к Рассыпной Пади.

В 7 часов утра 12 июня Люшков прибыл в Ворошилов и направился в областное Управление НКВД, откуда в 9 часов прибыл в свой вагон, где, запершись в салоне, вел продолжительную беседу с командиром корпуса Штерном. В 11 часов вместе с Ивановым и Стрелковым Люшков выехал в Посьет и в 19 часов прибыл на заставу имени Косарева, где приказал начальнику заставы Дамаеву вести его к границе. Там он в бинокль тщательно изучал местность, спрашивал, где находится город Хунчун, где расположена японская застава.

Далее описывался побег Люшкова. Сообщалось, что никаких ценных документов при себе он не имел. Однако, обладая достаточной памятью, он хорошо и подробно помнит все основные данные, касающиеся вопросов обороны Дальнего Востока, работы органов НКВД и охраны границы.

Из беседы с комкором Штерном Люшкову также могли стать известными и намечаемые по ОКДВА организационные мероприятия.

По данным закордонного агента хунчунской жандармерии, было выяснено, что Люшков был обнаружен на территории Маньчжоу-Го при обходе японской пограничной стражи в 5 часов 13 июня. При нем было 2 пистолета и свыше 3 тысяч гоби. На месте не было переводчика, и Люшкова направили в Хунчунскую жандармерию, где он стал сообщать важные военные данные, о чем сразу было сообщено штабам Корейской и Квантунской армий.

Из-за границы были получены сведения, что 19 июня в Хунчун прибыл командующий японской армией в Корее генерал Койса якобы для инспектирования войск в Хунчуне. Однако можно предположить, что его приезд связан с нахождением в Хунчуне Люшкова.

Ежовым были даны указания усилить охрану границы, принять меры к сохранению агентуры в Корее, свернуть резидентуры, непосредственно подчиненные Хабаровску.

Люшков после своего бегства был доставлен в Японию, тайно помещен в так называемую «контору Кудан», где систематически допрашивался.

При переходе границы у него действительно никаких документов не было. При себе имелось лишь служебное удостоверение, два пистолета (системы Маузера и «дерринджер»), часы «лонжин», черные очки, папиросы, 4153 иены в японской, корейской и маньчжурской валюте, 160 рублей, орден Ленина и еще две награды (имеются в виду почетные знаки: V лет ВЧК и XV лет ВЧК-ОГПУ), фотография жены, телеграмма и несколько документов на русском языке. Все остальное он «хранил» у себя в голове.

«Как ни старались японцы сохранить в секрете побег Люшкова, об этом (до сих пор неизвестно, каким образом) пронюхали агенты польской разведки. Но их собственное руководство в это не поверило. Сведения были очень расплывчатыми. Впервые анонимная информация о переходе Люшкова к японцам была помещена в одной из газет Риги 24 июня. Через неделю аналогичная заметка появилась в немецкой прессе. Советские власти „железобетонно“ молчали, хотя им уже стало ясно: Люшков сбежал. О том, что Люшков находился в Японии, не знали даже сотрудники японского посольства в Москве. Уже после разгрома Японии американские исследователи нашли в материалах японского МИДа несколько нот советского посла в Японии с требованием выдачи Люшкова590».

Вот что вспоминал о первых допросах Люшкова бывший начальник военной разведки в Сеуле Матасаки Онухи: «Допрос проходил в здании штаба, в комнате для высоких гостей… Люшков был человеком среднего телосложения, среднего роста, с усиками, как у Гитлера, волосы на голове курчавились и были взлохмачены. По лицу генерала было видно, что возбужден и напряжен. По документам Люшкову было 38 лет, но выглядел он старше. Первый допрос продолжался до ужина и носил формальный характер. Возраст, профессия, мотивировка побега и т. д. Что касается мотивировки побега, то было сказано, что побег продиктован опасениями в связи с чистками по приказу Сталина. После допроса сели за обеденный стол. На ужин была подана традиционная японская пища. Люшков, видимо, оказался голоден и без какого-либо неудовольствия съел все, хотя впервые пробовал японские блюда».

Во время второго допроса Люшков выдвинул условия, на которых он согласен был сотрудничать с японцами. Он требовал обещаний освобождения и возможности выезда в третью страну, возвращения изъятых у него денег, а также выплаты дополнительно 500 тысяч японских иен и обеспечения ему безопасности на весь период пребывания в Японии. Также бывший комиссар ГБ 3-го ранга просил получить подтверждения того, что его семья успела бежать в Финляндию. Если же хоть одно условие не будет выполнено, Люшков обещал держать свои секреты при себе.

Японцы пригрозили перебежчику, в случае молчания он будет либо предан суду за незаконный переход границы, либо депортирован в Советский Союз. На эти угрозы Люшков, как вспоминал Матасаки Онухи: «Не меняясь в лице… сказал, что, если подобное произойдет, японской армии, видимо, впоследствии придется раскаиваться, и спокойно пояснил, что 500 тысяч иен – небольшие деньги по сравнению с затратами на войну в Китае. Я сказал, что сам не уполномочен принять такие условия. В ответ Люшков заявил, что в таком случае не скажет больше ничего до подтверждения его условий. И хотя я убеждал его, что японская армия ничего плохого не сделает, все это напрасно. Поэтому и на втором допросе он ничего не раскрыл».

Тем временем в Сеул прибыл представитель 2-го отдела Квантунской армии подполковник Тацуро Утагава. Он ознакомился с протоколами первых допросов, дополнительно опросил Люшкова и забрал его с собой в штаб Квантунской армии.

В Харбине Люшков практически все время проводил на допросах. Его шантаж японцев оказался бессмыслен, и он был вынужден уступить требованиям своих новых хозяев. Он стал выдавать всю известную ему информацию о военном и политическом положении в Советском Союзе591.

По свидетельству бывшего офицера 5-го отдела японского Генштаба Коидзуми Коитиро: «Сведения, которые сообщил Люшков, были для нас исключительно ценными. В наши руки попала информация о вооруженных силах Советского Союза на Дальнем Востоке, их дислокации, строительстве оборонительных сооружений, о важнейших крепостях… В полученной… информации нас поразило, что войска, которые Советский Союз мог сконцентрировать против Японии, обладали, как оказалось, подавляющим превосходством…» Офицеру японского Генштаба вторил и начальник разведывательного отдела Корейской армии Масатака Онуки: «В его информации было такое, что являлось для нас серьезным ударом. Советская Дальневосточная армия неуклонно наращивала свою мощь, а… японская армия… совершенно не была готова к военным действиям с Советским Союзом»592.

Вскоре Люшкова перевезли на самолете в Токио. В японской столице его вначале передали в распоряжение специального отдела безопасности министерства внутренних дел, а затем вновь вернули военным разведчикам. Для уединенного и безопасного проживания ему был выделен небольшой особняк в токийском районе Кудан. Допросы Люшкова продолжились. Теперь их вели сотрудники специальной группы, состоявшей из представителей военной разведки и иностранного отдела МВД (главным образом специалистов по Советскому Союзу). В дальнейшем эту группу в донесениях японского разведывательного сообщества стали именовать «конторой Кудан», по месту ее постоянного нахождения593.

Представленные Люшковым сведения позволили руководству Японии по-иному взглянуть на своего западного соседа. Сведения Люшкова о том, что Советский Союз намерен дождаться момента, когда Япония истощит свои силы в войне с Китаем, а затем осуществит на нее нападение, во многом изменили внешнеполитические и военные планы Японии.

После того как Люшков был переброшен в Токио, начальник восьмого отдела Кояма Ясуо решил использовать его для активизации антисоветской пропаганды. Его назначили старшим консультантом в совершенно секретном отделе, который занимался пропагандой, разведкой и психологической войной против СССР. «В ноябре 1937 г. было утверждено „распределение обязанностей между управлениями центрального аппарата императорской армии в военное время“. В соответствии с этим распределением „ведение пропаганды, организация подрывных действий и контрразведка возлагаются в основном на начальника второго отдела с привлечением в необходимых случаях к выполнению этих функций начальника восьмого отдела, начальника управления информации и других работников“. Таким образом, ведение пропаганды возлагалось на Кояма.

Восьмой отдел составил проект пропагандистских мероприятий, а организация их проведения была возложена на управление информации военного министерства. В этом управлении имелся отдел планирования, который также составлял различные планы пропагандистских мероприятий. Однако в случае с Люшковым эти планы были разработаны восьмым отделом, а выполнялись они управлением информации, поскольку Кояма рассчитывал использовать бегство Люшкова в целях развертывания антисоветской пропаганды в международном масштабе.

Отдел планирования управления информации принял предложения Кояма и приступил к их реализации. 1 июля японским корреспондентам, аккредитованным в пресс-клубе военного министерства, была передана информация о бегстве Люшкова. Одновременно эта же информация была распространена иностранными телеграфными агентствами Ассошиэйтед пресс; Юнайтед пресс, агентством Байас, ДНБ, а также опубликована в выходящей в Японии на английском языке газете „Джапан адвертайзер“. Сообщения вызвали громадный отклик. Задачей этой пропагандистской акции было показать тоталитарный характер сталинского режима, убедить всех в опасности коммунизма. Цель была достигнута. В американских и немецких газетах также появились статьи, осуждающие сталинский режим произвола и насилия»594.

«После того как побег Люшкова перестал быть секретом, а также с целью поколебать престиж Советского Союза японцы решили устроить пресс-конференцию и показать Люшкова, так сказать, живьем. Ровно через месяц после побега, в центре Токио, в отеле „Санно“, Люшков предстал перед японскими и зарубежными корреспондентами. Так как он слабо владел иностранными языками, то пресс-конференцию разделили на две части – один час он выступал перед иностранцами, а затем, несколько больше, – перед корреспондентами японских газет.

Все репортажи об этой пресс-конференции отмечали: Люшкова очень сильно охраняли – в зале было значительно больше переодетых агентов охраны, чем корреспондентов. Во вступительной части Люшков опроверг заявление советских властей, что на пресс-конференции покажут подставное лицо. А настоящий Люшков-де находится на территории СССР. Он предъявил корреспондентам свое служебное удостоверение, удостоверение депутата Верховного Совета, другие документы. На вопросы отвечал уклончиво. Поэтому многие сомневались. Даже такая солидная газета США, как NevYorkTimes, в своей редакционной статье назвала пресс-конференцию „дневником японского школьника“. Разумеется, в Советском Союзе никаких комментариев не последовало595».

После этих интервью и пресс-конференций сомнений в умышленном бегстве к японцам начальника Управления НКВД по Дальневосточному краю отпали.

Заместитель наркома М. П. Фриновский вынужден был сам ехать наводить порядок в ДВК. 6 июля 1938 г. в своей директиве он отметил, что, несмотря на относительно высокие цифры арестованных в Дальневосточном крае, анализ проведенной оперативной работы указывает на явное неблагополучие в деле разгрома врагов. Отмечались следующие ошибки: так, лица, которые прошли по показаниям арестованных, не были учтены и не были репрессированы, следственная работа велась поверхностно; арестованные троцкисты и правые якобы не допрашивались об их организационных преступных связях с эсерами, меньшевиками и др. Не все жены заговорщиков арестовывались. Приказывалось усилить следствие и в семидневный срок провести массовую операцию, тщательно подготовив аресты всех врагов в промышленности, войсках, укрепрайонах.

9 июля 1938 г. приступили к составлению оперативных списков на весь антисоветский элемент, подлежащий репрессированию. В оперативные списки подлежал включению весь контингент, предусмотренный приказом НКВД № 00447, как то: бывшие офицеры, бывшие белые офицеры, бывшие белые добровольцы, купцы, помещики, кулаки, бежавшие из ссылки и возвратившиеся из лагерей, бывшие чиновники, бывшие военнопленные, эсеры, меньшевики, анархисты, казачьи авторитеты, белые эмигранты, церковники, контрабандисты и другие. На харбинцев, латышей, поляков, немцев, финнов, иранцев, болгар, румын, афганцев, греков, итальянцев и других составлялись отдельные оперативные списки, так как данная категория лиц должна была «проходить по альбомам».

12 июля 1938 г. Н. И. Ежов предоставил М. П. Фриновскому под его председательством право рассмотреть на месте по согласованию с прокурором дела по «альбомным» операциям, то есть упрощенно. На каждой странице т. н. альбома значились имя, отчество, фамилия, год рождения и совершенное преступление арестованного. Этого было достаточно, чтобы утвердить приговор к высшей мере наказания или к длительному сроку лишения свободы.

На правах Особого совещания таким же образом было организовано рассмотрение дел по арестованным женам заговорщиков и антисоветским элементам596.

Из-за бегства Люшкова руководство НКВД СССР действовало безжалостно, только бы самим уцелеть. Так, 27 июля М. П. Фриновский просит утвердить для ДВК дополнительный лимит на 15 тысяч человек по первой категории и 5 тысяч по второй, о чем 29 июля было доложено Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину. Эта просьба нашла одобрение.

Через неделю после утверждения лимита Н. И. Ежов направляет в Хабаровск шифртелеграмму с просьбой сообщить о ходе операции по представленным дополнительным лимитам в 20 тысяч человек. Особо подчеркивалась необходимость очистить оборонные объекты, такие как органы связи, склады, госсооружения, дороги и другие597.

18 августа 1938 г. И. В. Сталин получил телеграмму из Хабаровска от М. П. Фриновского, в которой он докладывал о невозможности в установленный срок рассмотреть все дела, подлежащие передаче в Военную коллегию и на рассмотрение Особого совещания. Это объяснялось отдаленностью от центра, перегрузкой тюрем и необходимостью использовать пребывание на ДВК выездной сессии Военной коллегии для рассмотрения максимального количества дел. М. П. Фриновский просил санкционировать право на предварительное рассмотрение законченных следствием дел, подлежащих передаче в Военную коллегию, начальнику УНКВД по ДВК и прокурору выездной сессии Военной коллегии. Кроме того, он также просил предоставить начальнику Управления на три месяца права Особого совещания для рассмотрения дел на жен осужденных участников правотроцкистской и военно-заговорщической организаций598. Такие права были предоставлены.

В это же время Фриновский активно занимался расследованием обстоятельств бегства к японцам бывшего начальника Управления НКВД по ДВК. Так им был выявлен антисоветский краевой общезаговорщический центр. В ходе следствия было установлено, что Люшков, оказывается, долгие годы являлся скрытым троцкистом и особо законспирированным членом этого центра. Было сделано предположение, что он, предвидя провал своей преступной деятельности, разработал план нелегального ухода за границу. С этой целью он и изучал возможности бегства.

Материалы расследования не давали никаких оснований к подозрению кого-либо из военнослужащих пограничной охраны в способствовании Люшкову совершить бегство. Он как начальник Управления НКВД по ДВК имел право отдавать приказание командному составу пограничной охраны по делам службы. Его распоряжения не носили явно преступный характер, и командный состав пограничного Посьетского отряда обязан был выполнять эти распоряжения. Однако начальник 52-го Посьетского пограничного отряда полковник Гребенник в то же время обязан был максимально обеспечить неприкосновенность начальника УНКВД от захвата его с сопредельной территории. Он не должен был оставлять Люшкова одного. Нарушением службы полковника Гребенника являлось также сокрытие им перед начальником войск пограничной и внутренней охраны ДВО комдивом Соколовым этого чрезвычайного происшествия.

В сентябре 1938 года Фриновский направил Сталину свое заключение по делу измены Родине, бывшего начальника Управления НКВД по ДВК Люшкова. Согласно этому заключению, на основании материалов, собранных на ДВК, а также показаниям арестованных в Москве: бывшего начальника Экономического отдела НКВД СССР Миронова и бывшего заместителя Люшкова Когана было установлено, что Люшков являлся старым скрытым троцкистом и участником ранее существовавшего в НКВД антисоветского заговора, возглавлявшегося Ягодой.

Приехав в начале августа 1937 г. на Дальний Восток, Люшков связался на преступной основе с секретарем крайкома ВКП(б) ДВК Стацевичем, возглавлявшим после ареста Варейкиса правотроцкистскую организацию на Дальнем Востоке. Якобы по договоренности с ним Люшков, оставаясь на особо законспирированном положении, включился в антисоветскую работу, проводившуюся дальневосточным заговорщическим центром.

Арест ближайших друзей Люшкова – Леплевского в апреле и Когана в мае 1938 г. – свидетельствовал о том, что окончательный план бегства у Люшкова созрел в мае 1938 г.

28 мая 1938 г. Люшков получил от Ежова телеграмму о том, что предполагается его отзыв в Москву для ответственной работы в центральном аппарате. Усмотрев в этом ускорение развязки, Люшков приступил к выполнению плана бегства за кордон. Он дал ответную телеграмму Ежову о готовности работать в центральном аппарате в тот же день, 28 мая выехал на границу, где сделал свою первую неудавшуюся попытку перехода границы.

Связи Люшкова с японцами установлены не были. Тем не менее анализ его поведения давал основания считать, что он был уверен в том, что японцы окажут ему приют. Никаких признаков, которые указывали бы на наличие у него пособников среди личного состава войск пограничной охраны не установлено. Начальствующий состав пограничной охраны старался, как можно более четко и лучше выполнять все его приказания и обеспечить его безопасность.

Фриновский предложил необходимым в новом уставе пограничной охраны предусмотреть следующее принципиальное положение, что ни один человек, какое бы он положение ни занимал, кроме лиц, назначаемых в пограничный наряд или для проверки наряда, не могли быть допущены или оставлены на линии государственной границы, без сопровождения лиц начальствующего состава пограничной охраны. До издания нового устава считал необходимым эти положения ввести в действие приказом народного комиссара внутренних дел СССР.

Далее Фриновский писал, что в связи с уходом за кордон Люшкова были арестованы заместитель начальника 7 отдела УНКВД ДВК лейтенант госбезопасности Стрелков и начальник заставы имени Косарева лейтенант Дамаев. К моменту его приезда в расположение Посьетского погранотряда начальник отряда – полковник Гребенник был болен воспалением легких. Во время событий у озера Хасан он, не оправившись от болезни, принимал активное участие в боевых действиях, где проявил геройство и отвагу в боях с японцами за дело защиты социалистической Родины – представлен к награждению орденом Красного Знамени. Лейтенант Дамаев, находившийся под арестом в помещении Посьетского погранотряда, во время событий у озера Хасан, несколько раз обращался с просьбой направить его на передовые позиции, где бы он мог доказать свою преданность партии и советской власти и, если нужно, умереть. Фриновский хорошо характеризовал полковника К. В. Гребенника и лейтенанта И. И. Дамаева, считая не целесообразным привлекать их к ответственности.

Люшков же в это время рассказывал японцам, что прибыл на Дальний Восток в августе 1937 г. Перед выездом из Москвы был вызван к Сталину, где застал Молотова, Ворошилова и Ежова. При встрече Сталин сказал, что война с Японией неизбежна и Дальний Восток рассматривается японцами как плацдарм для ведения этой войны. В связи с этим он предлагал принять самые решительные меры к очистке армии и тыла от враждебных шпионских и японофильских элементов. Заговор Тухачевского, арест Сангурского, Аронштама, Кащеева показал, что в армии не все благополучно. Руководители НКВД на Дальнем Востоке Дерибас, Западный и Барминский – японские шпионы. Япония располагает большой базой для шпионской и повстанческой деятельности в лице корейцев и китайцев.

Сталин заявил, что заговорщики в армии возлагали основные надежды на Дальний Восток. Гамарник все время ездил туда, создавая там основную базу заговорщиков. Поездки Рыкова на Дальний Восток были также организованы заговорщиками. План их сводился к тому, чтобы вызвать столкновение с Японией и по соглашению с ними повернуть войска против Сталина. Особую роль в этом плане играли Дерибас и Западный, т. к. было выяснено, что Гамарник и Сангурский были связаны непосредственно с ними. В связи с этим Сталин считал, что удар необходимо начать с них, чтобы парализовать их планы.

Сталин считал, что на Дальнем Востоке хозяйничают японцы. Обратил внимание на чистку партийного и советского аппарата, при этом остановился на секретаре крайкома партии Варейкисе. Сказав, что он был в т. н. рабочей оппозиции и имелись сведения, что он не вполне надежен. Варейкис собрал группу близких, преданных ему людей.

В отношении Блюхера Сталин выразил мнение, что при Сангурском и Аронштаме он фактически не командует. Однако после его вызова в Москву Блюхер обещал исправить свои ошибки. Сталин полагал, что Блюхер очень популярен на Дальнем Востоке и должен быть сохранен.

После совещания Ежов сказал Люшкову, чтобы он под видом усиленной охраны Блюхера, объясняя это его личной безопасности стал наблюдать за ним и сообщать о его контактах в Москву. Подводя итог беседе, Сталин предложил, очищая тыл, терроризировать край и границу, чтобы не дать японцам никакой возможности вести шпионскую работу на территории ДВК. Был предварительно решен вопрос об увеличении численности пограничных войск для усиления охраны границы.

После совещания Ежов еще раз подчеркнул необходимость быстрых и решительных мер к очищению Дальнего Востока, в предстоящей войне с Японией, так как мы можем очутиться в таком положении, что тыл будет в огне. Ежов предположил, что если удастся быстро очистить тыл и армию, возможно, будет целесообразным при выгодно сложившейся обстановке не ждать, пока Япония нападет на СССР, а самим взять инициативу в свои руки.

Он заявил, что, по мнению Ворошилова и военных, Гитлер пока не готов к войне. Оказывая активную помощь Испании, преследовалась цель втянуть немцев в более широкие операции. В то же время Япония не начнет войну против СССР, прежде чем не обеспечит себе тыл со стороны Китая, а если она сцепится как нужно с Китаем, то надо использовать эту обстановку для активных действий.

Ежов сказал, что Сталин хочет прежде всего очистить страну от оппозиционных и враждебных элементов, тем самым создать более устойчивое положение. Он вынужден был проявлять большую осторожность в международных вопросах в связи с заговорами. Поэтому и спешил очистить Дальний Восток.

Операция в Хабаровске по НКВД была разработана совместно с Ежовым. Предлагалось начать с ареста Западного и Барминского. Дерибасу предлагалось передать письмо Ежова, в котором ему сообщалось о его вызове в Москву. Пока он будет готовиться к поездке, необходимо было установить за ним наблюдение, чтобы выяснить, с кем он встретится. Одновременно ускоренным следствием Западного и Барминского установить связи и роль Дерибаса в заговоре, а также его связи с заговорщиками в армии. Затем, получив разрешение Москвы, арестовать его.

Ежов предложил Люшкову выехать на Дальний Восток негласно, взяв с собой группу работников НКВД. По приезде начать немедленно аресты в НКВД. Предлагалось арестовать всех руководящих работников, чтобы пресечь все агентурные связи с японцами. При этом Ежов высказал опасение, как бы Дерибас и Западный, узнав о приезде Люшкова, не убежали к японцам.

Люшков с группой сотрудников прибыл в Хабаровск в отдельном вагоне в ночь на 9 августа. Со станции он связался Дерибасом, объяснил ему свое прибытие поручением, которое имел для него и предложил ему прибыть в управление на личное свидание. При разговоре по телефону Дерибас волновался. После разговора он послал на станцию автомашину, в которой были Западный и секретарь Дерибаса Соловьев. Дерибас послал Западного, чтобы узнать о цели прибытия Люшкова. Однако узнать тот ничего не успел, так как по прибытии со станции в управление Западный был арестован в своем кабинете.

Дерибас ждал, что Западный сообщит ему цель прибытия Люшкова. Не дождавшись, два раза позвонил по телефону в кабинет Западного, но получил ответ, что тот вышел. Подозревая что-то плохое, он пришел в управление, поднялся на леса (здание было в постройке), чтобы посмотреть через окно, что произошло в кабинете Западного. Однако проходившие сотрудники, заметив, что кто-то лазит по лесам, начали кричать. Он был вынужден сойти вниз и войти в здание.

В здании Люшков встретился с Дерибасом, дал ему письмо Ежова. Сказал, что арестовал Западного. При этом предложил ему вызвать к себе Барминского. Дерибас вынужден был позвонить на квартиру Барминского и вызвать его по срочному делу. Когда тот явился в управление, он был также арестован. Дерибас, сдавая дела, сказал Люшкову, что не может выехать в Москву, прежде чем не увидится с семьей, которая находилась во Владивостоке. Люшков настойчиво ему рекомендовал не лететь самолетом, как он хотел, а ехать поездом или автомашиной, так как в противном случае он лишился бы возможности наблюдать за ним. Кроме того, Люшков опасался, как бы тот не улетел за границу. Дерибас учел рекомендации Люшкова и выехал во Владивосток на машине, под наблюдением. Как впоследствии оказалось, он ездил туда к бывшему начальнику областного Управления НКВД Визелю, также участнику заговора, чтобы вместе с ним выяснить возможность бегства за границу, но из этого ничего не вышло. Дерибас вернулся в Хабаровск. Люшков, предварительно связавшись с Москвой, арестовал его.

Из показаний Дерибаса, Западного и Барминского устанавливалось, что в войсках НКВД и в погранохране существовал заговор, созданный в результате их связей с Гамарником. Дерибас давно был лично связан с Рыковым. Он вместе с бывшим секретарем крайкома партии Лаврентьевым, бывшим предрайисполкома Крутовым и группой заговорщиков в армии в лице Сангурского, Аронштама и других предполагал совершить переворот на Дальнем Востоке и договориться с японским правительством о помощи и совместных действиях против CCCР.

Ими были завербованы в НКВД пять начальников отделов, комендант управления, начальник Приморского облуправления – Визель, его заместитель – Кондратьев, начальник Амурского управления – Давыдов, начальник Нижне-Амурского облуправления – Липовский, начальник Уссурийского облуправления – Пряхин, начальник управления Еврейской области – Лавтаков, начальник Комсомольского горотдела – Голянов, особоуполномоченный управления – Кричинский, заместитель начальника Сахалинского облуправления – Домарев, начальник горотдела города Оха (Сахалин) – Балицкий, заместитель начальника Особого отдела Тихоокеанского флота – Новицкий, начальник Особого отдела 51 авиабригады – Коган и многие другие руководители органов НКВД, начальники отделений и уполномоченные в краевом управлении НКВД и в районах.

В пограничных войсках также была создана организация, во главе которой стоял начальник политуправления этих войск Богданов. В нее были вовлечены начальник оперативного отдела штаба погранвойск – Груздь, зам. начальника политотдела – Катцент, инструктор политотдела – Шестовский, начальник Камчатского погранотряда – Лев и другие командиры и политработники.

Сотрудники японской разведки отмечали добросовестность и усидчивость Люшкова. Он сочинял доклады, антисталинские памфлеты и листовки. Переводчики сетовали, что за Люшковым не угнаться – он писал в день до сорока страниц текста. Все это надо было быстро перевести на японский и передать в соответствующие отделы.

«По некоторым источникам, требующим уточнения, в конце 1938 – начале 1939 г. Люшков в качестве советника японской военной разведки принял участие в ликвидации закордонной агентурной сети советских спецслужб. Он выехал из Токио в г. Чаньчунь, где расположился штаб Квантунской армии. Японские источники ничего не сообщают о количестве разоблаченных бывшим чекистом агентов НКВД и РУ РККА, ограничиваясь пространной фразой, что „русской разведке был нанесен серьезный удар“»599.

Японские офицеры, сопровождавшие Люшкова в этой командировке, вспоминали «о бывшем чекисте, как человеке безжалостном и бессердечном». Он лично принимал участие в допросах подозреваемых в сотрудничестве с советскими спецслужбами корейцев, русских и китайцев. Если на допросе захваченный агент медлил с ответом, то Люшков «…сразу тыкал ему в лицо нож, или плескал на него керосин, а затем чиркал спичкой и говорил допрашиваемому, что если тот не заговорит, пока спичка догорает в его пальцах, то он бросит эту горящую спичку ему на голову». Причину такой жестокости бывшего чекиста японцы связывали с его переживаниями о судьбе своих близких, оставленных в Советском Союзе. Их арест и осуждение якобы и сделали Люшкова ожесточенным и беспощадным человеком600.

Жил Люшков довольно уединенно. Не любил гулять в людных местах. Много читал. Просил начальство обеспечивать его текущей советской периодикой. Доклады Люшкова по военным вопросам публиковались в японской военной печати, некоторые статьи переводились в США.

Люшковым заинтересовался начальник немецкой военной разведки «Абвер» адмирал Канарис. «Он немедленно направил в Японию своего представителя, с которым японцы обещали поделиться разведывательной информацией, полученной от Люшкова. Об этом стало известно советской военной разведке. При аресте Зорге и его помощников японцам удалось захватить шифр, и они сумели прочитать ряд посланных из Москвы телеграмм. Одна из них, от 5 сентября 1938 года, гласила: „Сделайте все возможное, чтобы достать копии документов, которые специальный представитель Канариса получил от японской армии (или копии документов, полученных этим представителем у Люшкова). Передайте их немедленно“»601. Зорге смог скопировать наиболее важные страницы. Пленка была направлена в Москву, куда была доставлена в начале 1939 г.

Для немцев и японцев показания Люшкова были очень ценны, особенно сведения о частях Красной армии и о политико-экономической обстановке в СССР.

23 ноября 1938 г. Н. И. Ежов направил в Политбюро ЦК ВКП(б) на имя И. В. Сталина письмо с просьбой освободить от работы наркома внутренних дел. В числе прочих причин своего освобождения с поста он указал, что «вина моя в том, что, сомневаясь в политической честности таких людей, как бывший нач. УНКВД ДВК предатель Люшков и последнее время Наркомвнудел Украинской ССР предатель Успенский, не принял достаточных мер чекистской предупредительности и тем самым дал возможность Люшкову скрыться в Японию и Успенскому пока неизвестно куда, и розыски которого продолжаются.

Все это вместе взятое делает совершенно невозможным мою дальнейшую работу в НКВД»602.

25 ноября 1938 г. И. В. Сталин направил шифртелеграмму руководителям парторганов, проинформировав их о неблагополучном положении в НКВД. Он писал, что в середине ноября текущего года в ЦК поступило заявление из Ивановской области от т. Журавлева (начальник УНКВД) об ошибках в работе НКВД, о невнимательном отношении к сигналам с мест, о том, что нарком Ежов не реагировал на эти предупреждения. Одновременно в ЦК поступали сведения о том, что после разгрома банды Ягоды в органах НКВД СССР появилась другая банда предателей, вроде Николаева, Жуковского, Люшкова, Успенского, Пассова, Федорова, которые запутывали следственные дела, выгораживая заведомых врагов народа.

ЦК ВКП(б) потребовал от Ежова объяснений. Ежов признал, что не справился со своими задачами в НКВД и просил освободить его от обязанностей наркома НКВД, сохранив за ним посты по НКВоду и по линии работы в органах ЦК ВКП(б). ЦК ВКП(б) удовлетворил просьбу Ежова.

Таким образом побег Люшкова стал основным поводом смещения наркома НКВД Н. И. Ежова.

Люшков семь лет работал на японский Генеральный штаб в составе Бюро по изучению Восточной Азии. Он занимался проработкой данных советской прессы, был участником планирования работ местной разведки и входил в состав сотрудников по психологической войне. Жил в Токио, носил фамилию Маратов, а в самом конце войны сменил ее на Ямогучи.

Сотрудник разведки японского Генштаба М. Сагуэса так характеризовал Люшкова: «В нем было что-то демоническое. Под его взглядом хотелось съежиться, спрятаться. Руки и ноги делались вялыми. Мысли путались. Вероятно, подобное чувство испытывает кролик, встречаясь взглядом с удавом. Я безоговорочно верил рассказам Люшкова о том, как он добивался признаний у арестованных оппозиционеров. Ему, конечно, ничего не стоило загнать человеку иголку под ногти или прижечь тело горящей папиросой».

В начале 1941 г. Люшкова перевели на работу в гражданское учреждение «Това кенку дже» (Бюро по изучению Восточной Азии), являющееся фактически филиалом японской военной разведки. В обязанности входило изучение и анализ агентурных материалов, сведений радиоразведки и приграничных наблюдательных пунктов, а также показаний перебежчиков из Советского Союза. На основе этих материалов бывший чекист готовил аналитические сводки о положении в СССР. Так, в частности, Люшков подготовил критические заметки к «Краткому курсу истории ВКП(б)», проанализировал материалы стенографического отчета XVIII съезда партии603.

«Японцы активно использовали Люшкова и в пропагандистской войне против СССР. Подготовка антисоветских пропагандистских материалов и документов концентрировалась в 8-м секторе разведывательного отдела японского Генштаба. Сотрудники этого сектора привлекали в качестве эксперта Люшкова. При его участии было подготовлено несколько радиовыступлений, которые в дальнейшем японцы распространяли с передвижных радиостанций и громкоговорительных установок на территорию Советского Союза. В конце 1942 – начале 1943 г. по просьбе японского командования Люшков неоднократно выезжал в районы действия Квантунской и Корейской армий. Здесь он участвовал в разработке разведывательных и контрразведывательных операций, направленных против советских спецслужб.

К этому времени уже мало кто знал, что этот эксперт по Советам, работающий в „Това кенку дже“, в недалеком прошлом бывший чекист, комиссар госбезопасности 3-го ранга и орденоносец Генрих Самойлович Люшков. Благодаря японской разведке Люшков получил новые документы на имя некоего Маратова, обзавелся несколькими квартирами в разных районах Токио, постоянно переезжая с одной на другую. Маратова – Люшкова постоянно сопровождала вооруженная охрана (японцы всерьез опасались за жизнь перебежчика). Обустроена была и личная жизнь бывшего начальника УНКВД. Его познакомили с вдовой-японкой, которая в прошлом жила во Владивостоке и немного говорила по-русски. Теперь все свободное время Люшков проводил в окружении этой женщины, четырех полицейских охранников и личного переводчика. Если приходилось выезжать на материк, то, как правило, Люшкова снабжали документами на другое имя. Так, во время своей командировки в 1944 году в Харбин он проживал в гостинице „Нью-Харбин“ под видом японского служащего Като Тадаси»604.

Органы «Смерш» в период Великой Отечественной войны, после оккупации Маньчжурии предприняли поиски изменника Родины Люшкова.

В ходе допроса арестованного японского гражданина Такеока Юсаки было установлено, что 26 ноября 1941 г. он встречался с Люшковым в Дайрене. С его слов, о нем много писали в японских газетах и журналах как о перебежчике из Советского Союза. Он занимал в СССР большой пост и имел высокое военное звание. Вместе со статьями в газетах и журналах помещались его фотографии.

Такеока рассказал, что в середине января 1945 г. на его имя от старшего офицера харбинской военной миссии Асада поступило распоряжение, согласно которому он должен был прибыть в Порт-Артур и подобрать подходящую квартиру для жительства некоего Маратова, связанного со 2-м отделом штаба Квантунской армии. С этой целью им был подобран отель «Огонзан». В конце июня 1945 г. по делам службы в Дайрен приехал офицер 2-го отдела подполковник Нахара, во время встречи он рассказал, что Маратов – это вторая фамилия Люшкова.

В середине июля 1945 г. Такеоке поступила телеграмма, в которой сообщалось о том, что 2-й отдел хочет использовать Маратова в своих целях. При этом указывалось, что с целью засекречивания места пребывания Маратова необходимо разместить его в Порт-Артуре. При этом предлагалось все расходы, связанные с устройством Маратова, Дайренской военной миссии взять на себя. Было обещано, что эти затраты будут компенсированы дополнительным ассигнованием. Подчеркивалось, что содействие в устройстве Маратова окажет начальник штаба обороны Квантунского полуострова генерал-лейтенант Янагита Тендзо.

6-7 августа 1945 г. от 2-го отдела штаба Квантунской армии была получена вторая телеграмма, предупреждающая о том, что 7 или 8 августа Маратов прибудет из Чанчуня в Дайрен в сопровождении сотрудника харбинской военной миссии японца Такая.

8 августа утром Маратов вместе с Такая на пассажирском поезде приехал в Дайрен. Встретив их вместе с сотрудником дайренской миссии Ивато Каици на вокзале, вчетвером направились в миссию. Такая во время пребывания в миссии рассказал, что Люшков – Маратов имеет еще и японскую фамилию Като Тадаси и что в Чанчунь он прилетел из Токио на самолете. После двухдневного пребывания в Чанчуне они выехали в Дайрен. Во время встречи Такеока рассказал Люшкову, что в Порт-Артуре подобрал для него хорошую квартиру в отеле «Огонзан» и что за ее благоустройство и конспиративность может не беспокоиться. Кто он такой и с какой целью следует в Порт-Артур, Такеока у Люшкова не спрашивал, желая подчеркнуть тем самым серьезность конспирации в разведывательной работе.

Примерно через час Люшков вместе с Такая, в сопровождении сотрудника дайренской военной миссии Уэно Кэнтаро выехал в Порт-Артур. В тот же день Уэно вернулся обратно в Дайрен и доложил, что разместил их в отеле «Огонзан» в ранее подобранном отдельном домике.

10 августа, т. е. через три дня, Люшков с Такая вернулись обратно. Это было сделано по настоянию Люшкова, т. к. он узнал, что начались военные действия СССР с Японией и, не желая рисковать жизнью, не захотел более оставаться в Порт-Артуре. Будучи возмущен самовольными действиями Люшкова, Такеока в день их возвращения из Порт-Артура направил Такая в Чанчунь с задачей связаться с 2-м отделом штаба Квантунской армии и доложить о самовольном выезде из Порт-Артура Люшкова. Самого Люшкова временно решили поместить в Дайрене в отеле «Ямато». Такая из Чанчуня не вернулся, а телеграфная связь тем временем была прервана. В связи с этим никаких указаний от 2-го отдела штаба Квантунской армии о Люшкове получить не удалось.

16 августа Такеока встретился с начальником штаба обороны Квантунского полуострова генерал-лейтенантом Янагита. Штаб обороны Квантунского полуострова находился на улице Хигаси-Коэн-Це. Его кабинет представлял ближнюю комнату с тремя широкими окнами. Обстановка кабинета: три прямоугольных стола, поставленных в форме буквы Ж, за которыми он работал, один из них был покрыт зеленым сукном, а другой имел форму бюро. На левой стороне при входе в кабинет и прямо стояли две ширмы, справа в углу помещался несгораемый шкаф, там же стояла и вешалка. В левой части кабинете стоял еще круглый стол, покрытый белой скатертью, обставленный 5 стульями.

В беседе с Янагита Такеоке необходимо было выяснить вопрос об отправке на пароходе в Северный Китай атамана Семенова и решить вопрос о том, как поступить в дальнейшем с Люшковым. Указав при этом на 4 возможных варианта решения этой проблемы, а именно:

1. дать ему возможность бежать в Китай;

2. в случае требования правительства СССР выдать его им;

3. убить его или же предложить покончить жизнь самоубийством;

4. бросить на произвол судьбы.

Несмотря на то, что Такеока настаивал на первом варианте, Янагита Тендзо предложил убить Люшкова, если он сам не захочет покончить жизнь самоубийством. Рекомендовал отравить его ядом. Каким образом поступить с трупом, вопрос не поднимался.

Янагита знал Люшкова плохо, именно поэтому он предложил его уничтожить в то же время, как к атаману Семенову проявлял большую заботу и предпринимал все меры к тому, чтобы тот удачно мог бежать в глубь Китая. Безусловно, он знал, что Люшков изменил Советскому Союзу и занимался разведывательной работой в пользу Японии, но лично они не встречались.

Возвратившись от Янагита, Такеока в первую очередь занялся вопросом подготовки побега атамана Семенова в Северный Китай, на что потратил 3 дня. Прекратив подготовку, в связи с тем, что Семенов категорически отказался бежать, решил заняться Люшковым.

В 21 час. Такеока вместе со своим сотрудником Ивамото пошел в отель «Ямато» и предложил Люшкову зайти с ними в помещение миссии переговорить по вопросу, касающемуся его лично.

Далее Такеока показал, что, придя втроем в военную миссию, в свой кабинет, который находился на втором этаже, около двух часов вели разговор о том, как лучше поступить с Люшковым, в связи с тем что части Красной армии скоро могут быть в Дайрене. Так как Такеока не владел русским языком, а Люшков плохо говорил по-японски, всю беседу переводил Ивамото.

Планировалось вначале отравить Люшкова там же в кабинете, с этой целью у Такеока при себе в боковом кармане брюк было заранее приготовлено в маленьком флакончике около 5 граммов цианистого калия в кристалле. Цианистый калий он приобрел у начальника жандармского отряда гор. Дайрен подполковника Мориясу для себя на случай, если японская армия в войне с Советским Союзом потерпит поражение. Пытаясь реализовать свой план отравления Люшкова, в процессе беседы с ним Такеока предложил ему чай, рассчитывая незаметно подложить в стакан яд и, таким образом, отравить его. Однако Люшков пить чай отказался, заявив, что у него болит желудок.

Видя, что отравить Люшкова не удается, Такеока стал вести разговор к тому, чтобы он покончил жизнь самоубийством, указывая на безвыходность создавшегося положения, хотя прямо об этом не говорил ему. Люшков вел себя по-прежнему так, что настоятельно требовал создать ему благоприятные условия для побега, высказывая при этом мысль, что, если, мол, поймают во время побега, то, значит, такова его судьба. Жалея Люшкова, как человека и имея к тому же приказание уничтожить его, Такеока очень волновался, в связи с чем в процессе беседы с ним выходил неоднократно на веранду. Будучи твердо уверен, что сегодня Люшков должен быть убит, Такеока согласился для видимости, что не возражает против его побега, и предложил пойти вместе с ним в порт, чтобы подыскать подходящее судно, на котором Люшков мог бы уплыть в Китай.

Спустившись со второго этажа на ступеньки при выходе во двор военной миссии, огороженный каменным забором, Такеока зашел вперед и внезапно из имевшегося при нем браунинга выстрелил в левую сторону груди Люшкова. Он упал, после чего Такеока вторым выстрелом в правый висок убил его. Ивамото при этом был рядом. Во время убийства Люшкова других сотрудников миссии рядом не было, все они находились в помещении. Люшков был убит примерно в 23 час. 30 мин.

Сразу же после того, как Люшков был убит, Такеока приказал Ивамото принести одеяло, завернуть в него труп Люшкова и положить его возле каменного забора с внутренней стороны ограды. Сам Такеока поднялся на второй этаж к себе в кабинет с намерением вызвать из квартиры шофера миссии – китайца Ли-Ге-Юй, который перед убийством Люшкова был отправлен домой. На его вызов потребовалось около часа времени. После его прибытия Такеока с сотрудником миссии Аримицу Кацуо на машине поехали к Янагита доложить о выполнении его приказа.

Янагита в это время находился у себя на квартире в доме на улице Каэдэ. Квартира его размещалась на втором этаже. С внешней стороны дом был построен в европейском стиле, а внутренняя часть квартиры оборудована по-японски. Янагита спал. На звонок вышел его адъютант Оказаки в чине поручика, которому Такеока сообщил о необходимости срочно переговорить с генерал-лейтенантом. Последний принял без промедления. Был одет в спальный японский халат, клетчатого узора, синеватого цвета в одной из своих передних комнат. Извинившись за беспокойство, Такеока доложил об убийстве Люшкова и предложил свой план ликвидации его трупа, заявив, что целесообразнее предать труп Люшкова кремации, выполнив все необходимые формальности не от имени военной миссии, а от военного госпиталя, в котором якобы скончался своей смертью Люшков. Янагита не возражал, одобрив этот план. Он тут же позвонил начальнику госпиталя полковнику Йосимура, согласовав с ним вопрос о кремации Люшкова.

Побеседовав с Янагита еще около 6 минут в части и о том, что 2-й отдел штаба Квантунской армии безответственно поступил и уклонился от окончательного решения вопроса о Люшкове, Такеока попрощался и поехал к полковнику Йосимуре.

Договорившись с ним относительно выполнения формальностей по кремации трупа Люшкова, не назвав его фамилии, упомянул, что человек, которого будут кремировать, является большим политическим преступником. Йосимура вызвал поручик Иносьта и приказал, чтобы тот перевез труп из миссии в госпиталь. После чего Такеока вернулся к себе в военную миссию.

20 августа примерно к 4 часа утра из госпиталя прибыла закрытая санитарная машина и забрала труп Люшкова. Грузили его в машину сотрудники военной миссии Аримицу, Каджуо, Уне Нобу, Такая Сюнжо, Хасилюто Тарижо. Сам Такеока в это время находился на втором этаже в своем кабинете.

В этот же день в 10 часов утра в госпитале была произведена похоронная церемония трупа Люшкова вместе с трупом умершего в тот же день в госпитале японца. По окончании ее оба трупа сотрудники госпиталя отвезли в Дайренский крематорий. Формальности в части сожжения этих трупов были заранее соблюдены, этим занимался обслуживающий персонал госпиталя.

Вся одежда Люшкова была сожжена вместе с ним в крематории.

В 16 часов военнослужащий госпиталя принес урну с прахом Люшкова в военную миссию. При ее передаче присутствовало большинство сотрудников миссии, в том числе и Такеока. Кто-то из сотрудников миссии принял урну с прахом Люшкова и поставил ее на полку домашней божницы на третьем этаже в здании миссии.

Утром 25 августа Такеока отдал приказание Ивамото урну с прахом Люшкова поместить в японском храме (буддийском) в Дайрене, предварительно согласовав этот вопрос с властями городской управы.

Ивамото взял урну и на машине отправился в управу. Как Ивамото договорился в управе с ее администрацией, Такеока не интересовался. Примерно в 14 часа 30 минут Имамото доложил, что урну с прахом Люшкова поместили в буддийском храме на хранение под фамилией Кимура или Киносьта. Была ли указана на урне дата смерти Люшкова, Такеока не знал, но когда еще урна находилась в миссии, на ней никаких дат не было.

В дальнейшем Такеока сообщил, что из разговора с сотрудником харбинской военной миссии Такая он понял, что Люшков выехал из Токио, с одной стороны, по причине участившихся налетов на Токио американской авиации. В это время население Токио рассредоточивалось во избежание больших человеческих жертв. А главное, этот выезд необходим был для использования Люшкова 2-м отделом штаба Квантунской армии в разведывательной работе против Советского Союза.

Он также знал, что в Токио Люшков занимался разведывательной и информационной работой против Советского Союза при Генеральном штабе японской армии.

Такеока описал внешние приметы Люшкова – среднего роста, около 45 лет, брюнет, волосы вьющиеся, зачесывал их назад, нос прямой, большой, глаза темные, лоб высокий и широкий, рот тоже широкий, лицо брил, шея нормальной длины, голос средний, говорил не громко, плечи сравнительно широкие, походка обыкновенная. Такеока слышал от Такая, что с Люшковым было трудно договориться, страдал нервозностью. На руке как будто носил золотое обручальное кольцо. Одет был, когда прибыл в Дайрен, в черный костюм, мягкую шляпу серого цвета, в галстуке, без пальто, в руках нес узелок с книгой на русском языке и газетами «Правдой» и «Красной звездой».

Такеока перечислил сотрудников миссии, которые знали об убийстве Люшкова: Ивамото Каицы работал в дайренской военной миссии в качестве переводчика русского языка и в то же время являлся начальником сектора по руководству, белоэмиграции; Аримицу Кацус – сотрудник разведотделения; Унэ Нобуо – сотрудник сектора белоэмиграции; Такая Сюнжо, он же сотрудник белоэмиграции; Хасимото Тарижо – сотрудник разведотделения, по совместительству заведовал финансовой частью.

Все они вместе с Такеока 22 августа были задержаны в Дайрене отделом контрразведки «Смерш» 22-й мотомехбригады.

Ивамото Каицы, по информации Унэ Нобуо, 24 августа бежал из-под стражи. Остальные до 25 августа находились в заключении. Позже Такеока слышал от белоэмигрантов, что всех содержавшихся под стражей якобы отпустили домой.

Все эти 5 сотрудников знали о том, что Люшков был убит Такеокой.

Кроме вышеперечисленных об этом знал также начальник разведотделения Андо Эйдзи, начальник разведотделения белоэмиграции Нива Павло, сотрудник информационного отделения Уэно Кэнтаро, сотрудник отделения разведки Харадэ Мицуо, сотрудники общего отделения Танигуцы Томео и Томиеси Ивакицы.

Нива и Уэно 22 августа были вместе с Такеокой задержаны в Дайрене. Уэно в последний раз Такеока видел под стражей в Дайрене 29 сентября, а Нива 30 сентября был в Мукдене, куда их переправили из Дайрена.

22 августа задерживались и остальные 4 сотрудников, но 25 августа их освободили.

Иосимура и Иносьта должны были оставаться в Дайрене, так как военнослужащие госпиталя не подвергались задержанию органами советской разведки. Оказаки, видимо, был задержан и направлен на содержание в лагерь военнопленных, Такеока предполагал, что в Рюдзютон, в 30 километрах севернее Дайрена. Такая он не видел с тех пор, как его послали в Чанчунь для установления связи с 2-м отделом штаба Квантунской армии.

29 ноября 1945 г. был допрошен осужденный к высшей мере наказания Погрешяков-Нива Павел Михайлович, 1900 г. р., уроженец Приморской области, который работал в дайренской военной миссии, выполняя обязанности начальника разведывательного отделения по сбору информации. Эту должность он занимал с июля 1944 года.

Он сообщил, что Люшкова знал как перебежчика из Советского Союза, о котором много писалось в японских и русских газетах. От японцев он слышал, что тот проживал в Токио, где работал в Генеральном штабе. В 1940 г., когда Погрешяков-Нива сопровождал в Токио в качестве переводчика атамана Семенова, тот рассказал, что Люшкова передали Советскому Союзу в обмен на плененного какого-то принца императорской крови. По возвращении в Дайрен он слышал такую же версию от других сотрудников военной миссии.

Примерно с лета 1944 г. в дайренскую военную миссию стали поступать сводки из штаба Квантунской армии о внешней и внутренней политике Советского Союза, с обоснованными данными о мнении советских военных кругов по вопросам хода войны на Тихом океане. Особо интересные сводки зачитывал капитан Андо, который работал с Погрешяков-Нива за одним столом. На вопрос, кто пишет такие ценные сводки, Андо ответил, что пишет их Маратов.

Погрешяков-Нива рассказал о дальнейшей судьбе Маратова. Примерно 17 августа 1945 г., со слов, солдата дайренской военной миссии Такая, он узнал, что из Токио прибыл Маратов – перебежчик из Советского Союза и что он секретно проживает в Дайрене в отеле «Ямато», его хотят отправить куда-то дальше. С этого дня между японцами из числа сотрудников велись скрытные разговоры, в которых часто приходилось слышать фамилию Маратов.

19 августа в 9 часов утра сотруднику военной миссии Аримицу было приказано Такеоке провести какое-то оформление, какое – Погрешяков-Нива не понял, но дело касалось крематория. Аримицу несколько раз уходил в госпиталь и всегда возвращался возмущенным тем, что администрация госпиталя не соглашается с оформлением, и только под вечер он добился положительного результата.

Ивамото с утра 19 августа готовил какой-то ранец. Погрешяков-Нива обратил внимание, что вещи в этом ранце не его, а принадлежали кому-то из европейцев. Примерно в 9 часов вечера он заметил, что в кабинете Такеоки очень ярко горит свет. Будучи в это время дежурным по военной миссии, он спросил у кого-то из других дежуривших сотрудников – что, мол, делается в кабинете начальника миссии. Ему ответили, что Такеока ведет разговор с одним из посетителей, а с кем именно – не сказали.

В 22 часа 30 минут поочередно раза по два-три в кабинет Такеоки вызывали Ивамото и Аримицу. Последний раз Ивамото пробыл в кабинете минут 30.

Примерно в 23 час. 30 мин. Такеока с посетителем и Ивамото со второго этажа стали спускаться вниз. Такеока шел рядом с посетителем, а Ивамото сзади. Как только они втроем сошли со ступенек первого этажа, раздался выстрел, затем последовало падение тела, послышался стон раненого человека. Погрешяков-Нива в это время сидел в дежурной комнате. На выстрел несколько сотрудников сразу же выбежали на улицу. Погрешяков-Нива и Андо перепугались и никуда с места не пошли. Внизу, раздавался шепот, он, мол, жив, его надо оттащить во внутрь двора. В это время в дежурную комнату бледный и трясущийся вбежал Ивамото. У него был в руках револьвер системы Браунинга. Тут же его позвали снизу, и он выбежал опять на улицу.

Примерно через полминуты раздался второй выстрел, дальше послышались слова: скорей несите одеяло. Кто-то из сотрудников схватил в дежурной комнате два-три одеяла и унес во двор. Слышно было, как Такеока тихим голосов отдавал приказание отнести труп в подвал. Но там натолкнулись на служанку, как потом Погрешяков-Нива узнал, и бросили труп около каменного забора на уголь. Затем унесли труп дальше во двор. Погрешяков-Нива спросил у сотрудника Андо, кто это такой. Он ответил, что это Маратов, и добавил, как подло с ним поступили, ведь он большие услуги сделал японскому государству, а его убили.

Во время этого разговора в дежурную комнату вбежала из подвала прислуга-японка Кояма и стала говорить, что происходит, что-то странное во дворе миссии, что она слышала два выстрела и стоны человека в углу двора. Андо ее стал успокаивать, заявляя, что ничего особенного не случилось и, чтобы она продолжала свою работу. Через минуту она снова пришла и заявила, что не может больше находиться в подвале, что в столовой на столе она видела револьвер, значит, не так все просто. Тут же в дежурную комнату пришли со двора два сотрудника миссии во главе с Такеокой. Увидев прислугу Кояма, Такеока предложил ей уйти домой. После чего она ушла. Затем Такеока собрал всех вокруг стола и заявил, что сегодня ему впервые пришлось совершить гнусное дело. Не хотелось, чтобы это пятно легло на дайренскую военную миссию. Он сказал, что командующий войсками генерал-лейтенант Яногито Кендзо дал категорический приказ ликвидировать Маратова. Его приказание исполнено. Это является государственной тайной и никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах никто из присутствующих не должен об этом рассказать. Далее он продолжал, что Маратов – перебежчик из Советского Союза. Его никто здесь не знает, потому тело Маратова должны перевезти в военный госпиталь. Завтра он будет погребен, как японец. Тело Маратова сожгут в крематории по буддийскому обряду, отслужат по нему панихиду. Возможно, что выстрел кто-нибудь слышал на улице и если в будущем возникнет какое-либо следствие, то все должны сказать, что это покончил жизнь самоубийством военный чиновник Северной Маньчжурии. Остальные пояснения по этому вопросу дам сам, сказал Такеока.

Для погрузки трупа на машину, которая прибыла из госпиталя вместе с врачом, в чине капитана или поручика, Такеока выделил Хасимото, Такая, Унэ, Аримицу и, кажется, еще прапорщика Уэно. Когда труп грузили в машину, Такеока говорил врачу о том, чтобы они оформили сожжение тела в тот же день, и сказал, что на урне надо написать фамилию, точно не помню, но как будто Сано. Как только труп увезли, Такеока распорядился никуда не расходиться и отдыхать всем в помещении миссии. Револьвер, который лежал в столовой на столе, был разряжен и спрятан в сейф.

На следующий день, 20 августа Погрешяков-Нива слышал из разговоров сотрудников некоторые детали убийства, Маратова. Якобы сначала Маратову в кабинете Такеоки предлагали выпить яд, но он категорически отказался и просил дать ему возможность бежать. Возмущались тем, что Такеока первый выстрел нанес неудачно в грудь, в область живота и, растерявшись, передал револьвер Ивамото, а тот, в свою очередь, передал его Аримицу, который выстрелом в голову и убил Маратова.

В этот же день Погрешяков-Нива обратил внимание, что Аримицу очень беспокоится о скорейшем сожжении трупа Маратова в крематории. В конце дня он заявил, что все формальности соблюдены. Погрешяков-Нива указал, что урны с прахом Маратова он не видел.

10 марта 1946 г. УКР «Смерш» был задержан бывший начальник русского отдела дайренской японской военной миссии Ивамото Кончи, который ранее 23 августа арестовывался, но сумел в тот же день бежать. Ивамото дополнил рассказ об обстоятельствах убийства Люшкова. Он рассказал, что после убийства Люшкова лично ходил в госпиталь, где оформил акт смерти Люшкова под вымышленной фамилией Рейчи.

Утром 23 августа 1945 г. Такеока вручил Ивамото удостоверение о смерти Ямагучи Рейчи, полученное из городского самоуправления, и приказал захоронить прах Люшкова на кладбище. Ивамото получил в крематории завернутый в белую материю ящик с прахом Люшкова, после чего совместно с работником похоронного бюро Мальцо поместил его в особый памятник умерших, не имеющих родственников.

УКР «Смерш» был проверен факт кремации Люшкова. Согласно выписке из книги регистрации Дайренского крематория за 20 августа 1945 г., порядковый номер записи 2391, в этот день было действительно дано разрешение на кремацию за № 2277 Ямагучи Рейчи, 10 января 1916 г. р., японца, мужчины, вольнонаемного служащего японской армии. Время смерти было обозначено: 1 час дня 19 августа 1945 г. Причина смерти – пулевое ранение сердца. Проситель кремации: начальник отряда Маньчжоу-Го 15518 Иосимура Фумио.

Сотрудниками органов «Смерш» была изъята урна с прахом Люшкова. Ивамото урну опознал. Сторож кладбища Нисияма Фуку в свою очередь опознал Ивамото как человека, принесшего урну на имя Ямагучи Рийчи для захоронения на кладбище. 5 декабря 1945 г. бывшего начальника Дайренского специального агентства доставили и в Москву. Здесь его допрашивал сам Абакумов. Он обвинил Такеоку в неискренности. Капитан спросил, что тот имеет в виду, – оказалось, что чекисты знают: добивал Люшкова кто-то другой. Выяснилось, что Аримицу тоже был допрошен и признался, что второй выстрел произвел именно он. Такеока стал оправдываться, что хотел только подчеркнуть: всю ответственность за убийство перебежчика взял на себя как старший начальник и потому не упоминал своего подчиненного. Он полагал: Москве важно знать, жив Люшков или мертв, а не то, выстрелили ли в него один или два раза. Абакумов раздраженно заметил: «Что важно, а что нет – решать советскому правительству, а не вам». Год Такеока провел в тюрьме на Лубянке. В августе 1946 г. был вызван свидетелем на процесс по делу бывшего атамана Забайкальского казачьего войска Г. М. Семенова, которого судил военный трибунал. Затем Такеока два года сидел в Лефортовской тюрьме. В июне 1948 г. его осудили на 25 лет тюрьмы за шпионаж против Советского Союза, перевели во Владимирскую тюрьму.

В 1956 г. Такеока был репатриирован на родину. По возвращении в Японию он молчал до 1979 г. и только после публикации книги Хиямы о несостоявшихся покушениях на Сталина рассказал журналисту газеты «Сюкан асахи» Кавагати Нобокжи о том, как убил высокопоставленного советского перебежчика605.

Таким образом, тайна смерти Люшкова УКР «Смерш» была раскрыта, отдельные разночтения в показаниях не имеют существенного значения.

Заключение

Рассмотренный период во взаимоотношениях Советского Союза и Японии является важной вехой в истории двухсторонних отношений. Отношения регулировались и строились в соответствии с Пекинской конвенцией 1925 г., устанавливавшей основы взаимоотношений между двумя странами. Однако их нельзя назвать дружественными. Маньчжурские события начала тридцатых годов и последующие конфликты их еще более обострили.

В это время основную угрозу Советскому Союзу И. В. Сталин видел в Японии, проводящей ярко выраженный агрессивный курс против СССР. В связи с этим он принимал меры по укреплению обороноспособности ДВК. Большое финансирование получает Красная армия и Военно-морской флот, которые были перевооружены новейшей военной техникой. Была улучшена работа транспорта. Созданы мобилизационные резервы на случай войны.

Однако И. В. Сталина не удовлетворяла сложившаяся обстановка на Дальнем Востоке. С середины 30-х гг. XX в. с учетом укрепления экономики СССР он предпринимает попытки по стабилизации политико-экономической обстановки в регионе. Идет «чехарда» переназначений как по партийной линии, так и по линии органов госбезопасности. Его не удовлетворял и командный состав Красной армии.

По сообщениям партийных и чекистских органов следовало, что Дальний Восток находился под влиянием японцев, где они безраздельно хозяйничали. При этом местное население, в особенности корейцы, благосклонно к ним относились.

В связи с этим предпринимались меры по выселению с ДВК корейского населения. Репрессиям также подверглись китайцы и харбинцы, замешанные в связях с японцами. Происходила чистка приграничных территорий. Выселялись семьи репрессированных. Проводились массовые репрессии партийных деятелей, руководящего состава органов НКВД, командиров Красной армии.

Им на смену присылались новые кадры. Вкладывались новые огромные средства, направлявшиеся на модернизацию армии, пограничные войска, социально-культурные нужды края.

Необходимо отметить, что запущенный Политбюро механизм массовых репрессий не пощадил Дальневосточный регион. Несмотря на свою отдаленность от центра, он пострадал, пожалуй, более других. В это время органы госбезопасности превратились в карательный инструмент государственного управления.

Почти все материалы по партийной линии и по линии органов госбезопасности, связанные с Дальневосточным краем, направлялись И. В. Сталину на доклад. Именно он принимал окончательные решения, касающиеся этого стратегически важного региона страны.

Четко прослеживается, что каждый вновь назначаемый руководитель края стремился показать засилье врагов на ДВК, с которыми до его назначения боролись недостаточно успешно.

Особое внимание уделялось армии, флоту и НКВД. По мнению Сталина, во главе этих структур должны были стоять преданные ему люди. Однако многие его назначенцы не справлялись, да и не могли в реалиях того времени справиться с возложенными на них обязанностями.

Нарастание международной напряженности вело к повышению роли спецслужб в реализации внутренней и внешней политики страны. Приоритетным направлением органов госбезопасности стало обеспечение обороноспособности государства606.

В исследуемый период были проведены результативные контрразведывательные операции по нейтрализации и пресечению подрывных замыслов японских спецслужб и белоэмигрантских центров. Органы госбезопасности сумели сыграть свою роль и обеспечить условия для наращивания военного потенциала.

Тем не менее наша контрразведка не всегда работала эффективно. Созданные японскими спецслужбами массовые агентурные позиции во время оккупации Дальнего Востока, а также агентура белоэмигрантских организаций, да и просто недовольных советской властью граждан, способствовали тому, что японская разведка довольно эффективно действовала против органов государственной безопасности СССР. Слабо была обеспечена экономическая безопасность Дальнего Востока. Процветало браконьерство японцев в советских территориальных водах. Велась разведывательно-подрывная деятельность на японских концессиях.

В это время японцы стали уделять большое внимание своим спецслужбам. Стремясь активизировать информационно-разведывательную деятельность, в августе 1940 г. была проведена реорганизация разведывательных органов и сделан акцент на совершенствование и развитие структур подразделений, проводивших подрывную работу против Советского Союза. Был увеличен кадровый состав японских военных миссий в Маньчжурии, Северной Корее и на Южном Сахалине.

Органы госбезопасности СССР прилагали большие усилия по получению разведывательной информации о проведенной ими реорганизации. Однако достаточно полных данных по этому вопросу не было получено вплоть до окончания Второй мировой войны. Структура японских разведывательных органов была уточнена только после окончания боевых действий на Дальнем Востоке в результате изучения трофейных документов и материалов допросов сотрудников и агентов японских спецслужб.

С началом Великой Отечественной войны японцы в надежде на успех гитлеровской доктрины «блицкрига» против Советского Союза максимально активизировали подрывную деятельность в отношении СССР. Основное внимание уделялось проведению разведывательно-подрывных акций, формированию новых диверсионно-разведывательных подразделений и групп, активизации сбора военной, экономической и политической информации. Япония была в преддверии начала войны, политическое руководство ждало падения Москвы, чтобы начать военные действия против нашей страны.

В это время система специальных служб Японии состояла из органов высшего руководства и координации, к которым относились созданные в 1937 г. Специальное исследовательское бюро при кабинете министров Японии и его военный филиал при императорской военной ставке – Главное разведывательное управление. Органом, объединявшим военную, политическую и экономическую разведки, стало 2-е управление ГШ японской императорской армии и 3-й отдел морского Генерального штаба.

В разведывательные органы ведомственного подчинения входили органы военной разведки и контрразведки, разведка министерства иностранных дел, министерства внутренних дел, министерств торговли и промышленности, железных дорог, колонизации и финансов. Кроме того, разведывательными органами использовались государственные и негосударственные учреждения и организации.

Организацией подрывной деятельности против Советского Союза непосредственно занимался 5-й (русский) отдел 2-го управления Генерального штаба японской армии, в состав которого входило шесть отделений. А также 7-й (русский) сектор 3-го отдела Морского Генерального штаба.

2-й отдел штаба Квантунской группировки войск осуществлял общее руководство деятельностью японских разведывательных органов в Маньчжурии, занимавшихся подрывной работой против Советского Союза. Руководил работой разведывательных подразделений (секторов) войсковых дивизий и отдельных воинских частей, подчиненных КГВ. Непосредственный контроль его деятельности осуществлял начальник штаба КГВ, информируя о состоянии оперативной работы русский отдел 2-го управления ГШ японской императорской армии.

ИРУ КГВ, созданное на базе главной ЯВМ в г. Харбине, в августе 1940 г. стало основным разведывательным органом Японии на континенте, который занимался организацией и проведением агентурной разведки против СССР. Ему подчинялись 12 периферийных ЯВМ, находившихся в различных городах Маньчжурии, на которые замыкались более 20 миссий и их отделений на местах. Организация периферийных ЯВМ, замыкавшихся непосредственно на ИРУ, в основном повторяла структурные звенья центрального органа.

В связи с победами Красной армии над фашистской Германией японская разведка внесла существенные коррективы в свою подрывную работу против Советского Союза. Предвидя затяжной характер войны, японские спецслужбы максимально ограничили проведение акций по непосредственному подрыву политического и военного потенциала СССР. Они продолжали решать задачи по сбору сведений о советских войсках, но активнее стали использовать легальные возможности в сборе сведений политико-экономического характера.

В период окончательного разгрома фашистской Германии японская разведка перешла к оборонительной тактике. Максимально снижалось проведение активных мероприятий против СССР, сокращалось количество агентов, забрасываемых на территорию Советского Союза. Происходило усиление политической разведки для получения сведений о позиции СССР в отношении Японии после окончания войны на Западе.

Предвидя поражение фашистской Германии, руководители японской разведки приняли решение о переподчинении периферийных ЯВМ штабам армий и фронтов, в районе действия которых они дислоцировались. Фактически эти миссии оказались в двойном подчинении, т. к. кроме штабов армий и фронтов, они поддерживали прямую связь с ИРУ. Проведение этих реорганизационных мероприятий объяснялось необходимостью быстрого получения разведывательной информации соответствующими штабами японских войск в Маньчжурии, чтобы оперативно ее использовать в оборонительных мероприятиях против возможного выступления Красной армии на Дальнем Востоке.

Реорганизация не затрагивала ИРУ КГВ, в непосредственном подчинении которого оставалась только абаганская ЯВМ, осуществлявшая разведывательно-подрывные акции против Монгольской Народной Республики.

Эта структура в Маньчжурии просуществовала до конца июля 1945 г., когда была предпринята новая попытка его усовершенствования.

В это время спецслужбы Японии в борьбе против Советского Союза перешли на оборонительные позиции. Они возвратились к тактике использования массовой агентуры. Стремились реорганизовать свои разведывательные органы, для того чтобы эффективнее использовать их в возможной оборонительной войне против СССР.

Последние предвоенные реорганизационные мероприятия сводились к созданию на территории Маньчжурии т. н. особых отрядов охраны. Предполагалось, что они будут являть собой мобильные военизированные подразделения японских спецслужб с наделением их функциями бывших ЯВМ, жандармерии и особых отделов управления полиции.

Реорганизацией предусматривалось переподчинение всех периферийных ЯВМ командирам вновь создававшихся отрядов охраны с окончательным выходом из подчинения ИРУ. Однако в связи с началом и скоротечностью боевых действий она не была осуществлена до конца, что отрицательно сказалось на эффективности реализации разведывательно-подрывных акций противника в ходе боевых операций на Дальнем Востоке.

9 августа 1945 г. Советский Союз, верный своим обязательствам по антигитлеровской коалиции, объявил Японии войну. Подчеркнем, что для японского правительства это было неожиданным, т. к. разведывательные органы ориентировали, что советские Вооруженные силы смогут выступить против Японии только к концу зимы – началу весны 1946 г. В результате стремительного наступления Красной армии японские спецслужбы не смогли осуществлять управление разведывательно-подрывной деятельностью, применить преступные средства ведения бактериологической войны.

Особо хочется отметить большую эффективность деятельности контрразведывательного аппарата советских органов госбезопасности в годы войны с Японией. В ходе наступления частей Красной армии на территорию Маньчжурии пограничными войсками НКГБ СССР были разгромлены японские гарнизоны, дислоцировавшиеся на приграничной с СССР территории.

Командование Советской армии своевременно получало объективную информацию о дислокации, численном составе, вооружении, передвижении частей и соединений Квантунской группировки войск и японской Корейской армии, что способствовало быстрому разгрому японских войск.

В это время органам военной контрразведки «Смерш» удалось полностью разгромить специальные службы Японии, которые в течение почти 30-летнего временного периода занимались организацией и осуществлением подрывной деятельности против СССР.

Иллюстрации

Приезд в Читу из Верхнеудинска правительства ДВР. Октябрь 1920 г.

Страницы: «« ... 1213141516171819 »»

Читать бесплатно другие книги:

«…Интересно положить под лупу любую человеческую жизнь и рассмотреть ее по атомам и молекулам. Затем...
На что только ни пойдешь, лишь бы не выйти замуж… Молодая и обеспеченная Эмма не видит для себя перс...
Независимая и гордая американка Александра Маунтбаттен не искала ни любви, ни мужа, ни – тем более –...
Лидии Федоскиной двадцать девять. Молодая, успешная женщина, с чувством юмора и шикарной дачей в шес...
Эта книга – помощник для тех, кто хочет погрузиться в волшебство Викки, природной магии. Традиционно...
Вегетарианство – это не диета, а образ жизни. Быть вегетарианцем модно, а придерживаться вегетарианс...