Корабль для уничтожения миров Вестерфельд Скотт
– Говори, – сказал Зай.
Рикс вдохнула, выдохнула и начала:
– Вашу Императрицу убили не мы, а ваши аппаратчики.
– Конечно, – прошептала Хоббс. Ведь судя по видеозаписи боя во дворце, так все и было. В убийстве сестры был повинен Император.
– Но это не та тайна, которая касается тебя, Зай, – добавила Херд. – Перед гибелью Императрицы внутри ее тела побывал Александр – из-за того, что внутри нее находилось некое устройство.
– «Поверенный», – уточнил капитан Зай.
– Именно так. Александр взял это устройство под свой контроль, как все прочие электронные приборы на Легисе, и смог заглянуть внутрь Императрицы. Александр кое-что увидел.
Рикс-боевик продолжала рассказ, и ее негромкий голос стал звучать нараспев. Казалось, она рассказывает детскую сказку. Она склонила голову к плечу Раны Хартер, а мертвая женщина стояла рядом и гладила связанные руки Херд.
Рассказ занял пятнадцать долгих минут.
Хоббс понимала, что для нее связь с миром «серых» порвана – из-за ложного обвинения в Ошибке Крови, из-за тех мучений, которые довелось пережить «Рыси», и вот теперь капитан Зай, казалось бы, поставил точку в этом перечне – он совершил самую настоящую измену. Но то, о чем говорила рикс, – это было нечто совсем иное. Из-за ее слов капитан Зай опустился на пол, и его вытошнило, а сама Хоббс чувствовала себя так, словно из нее последние убеждения выдергивают будто кишки крюком из рыбьей утробы. И потом все стало иначе.
Ожидая, что капкан, выставленный Императором, вот-вот захлопнется, Нара Оксам вела себя очень осторожно.
Она инстинктивно чувствовала, что со временем сотрудники Политического Аппарата обязательно узнают о послании, которое она отправила Заю. Вероятно, они уже все знали об этом и просто ожидали удобного момента, чтобы выступить против нее. Проведя дома несколько нервных и почти бессонных ночей, Оксам решила ночевать в своем сенаторском офисе, где ее защищала граница Рубикона. Как правило, так не случалось, чтобы сенатор вдруг неожиданно исчез без какого бы то ни было объяснения, но обвинения в государственной измене в военное время Политическому Аппарату вполне могло хватить для того, чтобы сделать исключение.
Но когда капкан начал захлопываться, все закрутилось очень быстро.
Вести разлетелись по столичной инфоструктуре со скоростью пламени, вспыхнувшего в атмосфере чистого кислорода. Началось все со светских сплетен, отлично состряпанных, но все равно выглядящих маловероятно. Тогда были подброшены доказательства. Фотографии Оксам и Зая во время разговора на приеме во дворце у Императора десять лет назад. Схема прохождения первого послания Нары Заю. Отчеты о повестке дня заседаний военного совета (те пункты повестки, по которым в итоге был задействован закон о столетнем табу, были жирно замалеваны черной краской). И наконец – ее голос, диктующий первые несколько слов предупреждения Заю. Голос был синтезирован – для вящего эффекта.
На протяжении нескольких судорожных утренних часов вопрос о государственной измене, совершенной сенатором Нарой Оксам, передвинулся с последних страниц, где публиковались сплетни и разбирались теории заговоров, к ярким заголовкам, разместившимся на периферии всех каналов, вещавших в поле вторичного зрения.
Сотрудникам новостных каналов было строго-настрого запрещено даже гадать по поводу того, какие именно секреты раскрыла сенатор своему возлюбленному воину, однако для доказательства ее вины вполне хватало нарушения закона о столетнем табу. Эта молодая упрямая женщина обманула доверие императора.
В то утро, когда «бомба» взорвалась, Нару пробудило накопившееся в городе напряжение. Этот нарастающий гнев миллионов людей вполз к ней в голову, подобно тому, как сигнал будильника прорывается в сон крепко спящего человека. В те краткие мгновения, пока длилось ее безумие, Нара видела, как раздувшееся тело столицы бьется в конвульсиях, похожее на выброшенного на берег кита, пытающегося в жутком, нелепом посмертном спазме согнать со своего трупа птиц-падальщиков. И падальщики, взлетев, на какое-то время решили оставить свое пиршество, где угощением им служила военная экономика, и переметнулись к новой цели.
Сенатор-изменница: живая добыча.
Эмпатическое видение начало угасать. Сенатор Оксам ощутила собственное тело, почувствовала чью-то руку на своем запястье: кто-то орудовал с ее противоэмпатическим браслетом. Она открыла глаза, готовясь обрушить на наглеца бурю возмущения. Но на коленях рядом с ней стоял хмурый Роджер Найлз.
Оксам зажмурилась и снова открыла глаза.
Доза лекарства оказалась высокой, и буквально через несколько секунд Нара смогла мыслить ясно и четко. Она сразу же поняла, что случилось. Это и была та самая западня, которую приготовил для нее Император. И она вошла в западню, все прекрасно зная и понимая.
– Что ты наделала, Нара? – спросил Найлз. Оксам подняла руки, поднесла ладони к лицу, потерла щеки, чтобы убедиться в реальности собственного тела. Пошевелилась, села. После ночевок на диване в кабинете у нее всегда побаливала спина.
– Я мало что могу тебе рассказать, Роджер. Закон о столетнем табу.
Он горько усмехнулся.
– Ну да, теперь ты вспомнила о законе?
– Я должна была рассказать Лауренту о том, что задумал Император. Я знала, что меня поймают, но я должна была спасти его.
– Они требуют твоей крови, Нара.
– Знаю, Роджер. Я хорошо слышу их голоса.
Она махнула рукой, и перед ней возникло поле вторичного зрения. Картина, наблюдавшаяся в синестезическом пространстве, подтвердила сказанное Роджером Найлзом и нарисованное эмпатией. Ее историю пережевывали на всех новостных каналах. Оксам быстро пробежалась по некоторым из них: ее голос и фотография, текст бесполезного ордера на ее арест от Политического Аппарата, какой-то лоялист, с высокой трибуны требующий ее изгнания из Сената. Изгнание из Сената, как понимала Оксам, было ключевым моментом. Лишившись сенаторского иммунитета, она стала бы самой обычной гражданкой Империи. Банальной изменницей, которую не в силах был защитить Рубикон.
– Я предупреждал тебя, Нара. Почему ты не послушалась меня?
– Меня могут вышвырнуть, Роджер?
– Из Сената? Прецедент имел место, но такого не случалось уже сто пятьдесят лет.
– А в тот раз какая была причина?
Найлз заморгал, пошевелил пальцами.
– Убийство. Утопианка убила своего любовника. Задушила в постели.
Оксам вяло усмехнулась. Она-то, по крайней мере, нарушила закон не для того, чтобы убить возлюбленного, а для того, чтобы его спасти.
– Это выглядит гораздо более драматично, – заметила она.
– Но тогда и речи не было о преступлении против государства, – возразил Найлз. – В протоколе о лишении этой дамы сенаторских полномочий значилась формулировка «за неподобающее поведение». Это обвинение будет помягче государственной измены, я бы так сказал.
– Как долго это тянулось?
– Сорок семь дней. Устроили суд перед Сенатом в полном сборе. Свидетели, совет защитников и даже психолог.
– И в итоге ее изгнали из Сената.
Найлз кивнул.
– А как только она лишилась сенаторского иммунитета, гражданский суд обвинил ее в убийстве. Ее лишили Возвышения и приговорили к пожизненному заключению.
– Все же это лучше, чем обескровливание.
– Господи, Нара, – проговорил Найлз дрожащим голосом. – Неужели ты действительно сделала это? Выдала Заю секреты военного совета?
– Да. Чтобы спасти его.
– Вероятно, можно найти какое-то исключение, оправдание за счет необходимости военного времени…
Она покачала головой.
– Выхода нет, Роджер. Государственная измена чистой воды: я поставила моего возлюбленного выше моего повелителя. Я сделала выбор.
Найлз умолк и погрузился в процесс исследования информации. Он встал и начал шевелить пальцами. Нара видела, как он напряжен, и понимала, что он всеми силами старается изыскать хоть какую-то зацепку, хоть какое-то оправдание для нарушения закона о столетнем табу. Он сейчас походил на человека, играющего в виртуальную игру и пытающегося выбраться из лабиринта. Стоило напороться на препятствие или зайти в тупик – и его лицо выражало неподдельное отчаяние.
Нара тем временем снова нырнула в мир новостных каналов, вещавших в поле вторичного зрения. Один из каналов показывал толпу, собравшуюся возле Рубикона. Это были лоялисты, требовавшие, чтобы Нару немедленно лишили сенаторского иммунитета и предали имперскому суду. Теперь, когда целью для нападок лоялистов стала она, их извечно наигранный праведный гнев уже не выглядел таким комичным. По другому каналу выступал представитель партии секуляристов, молодой человек, заменивший Нару после того, как она стала членом военного совета. Он призывал к спокойствию и примирению, пытался сдержать развитие событий и вообще не затрагивал вопрос об обвинении Оксам в измене. Нара ему не завидовала.
Страсти бушевали нешуточные, а Нара вдруг ощутила странное умиротворение. Обычные исполнители политического спектакля – политические партии, пропагандистская машина Аппарата, заказные новостные материалы – все это пришло в движение самым обычным путем. Зоркий поиск преимуществ, но при этом – осторожность и расчет. Оксам чувствовала, насколько зыбка почва под ногами у тех, кто ведет эту борьбу за власть, какое напряжение – в каждом произнесенном слове, в каждом нарочитом прочтении кодекса имперских законов или устава Сената. Но в самой середине этого хаоса находилась одна-единственная неподвижная точка: правота сделанного ею выбора.
Совершив государственную измену, Нара Оксам словно бы очистилась. После всех компромиссов, на которые ей пришлось пойти, она в конце концов совершила нечто, руководствуясь самой простой и ясной причиной, и ей не важно было, чего ей будет стоить этот поступок.
– Я свободна, Роджер.
Найлз широко раскрыл глаза.
– Что?
– Нельзя вечно сражаться с Императором с помощью одного только прагматизма.
Найлз сокрушенно покачал головой. Несколько серебряных волосков вылетели из его седой прически. Казалось, он с каждой минутой все сильнее старится.
– Ты выбрала неудачное время, Нара. Идет война.
Она понимала его точку зрения. Защищая Империю, монарх всегда находился на пике власти. Однако это утверждение имело и обратную сторону. Именно на своем пике власть более всего одурманивает.
– Я собираюсь всей Империи Воскрешенных сказать то же самое, что сказала Заю, – заявила она. – О планах Императора насчет Легиса.
Найлз устремил на нее взгляд, полный отчаяния.
– Они убьют тебя, – прошептал он.
– Пусть.
– Воспользуйся всем, что тебе известно, и попытайся откупиться.
Она покачала головой. Никакого выхода для нее не существовало и существовать не могло, уж Император об этом позаботится.
– Нара, из тебя выпустят кровь, каплю за каплей.
– Но сначала я настрою против него целое поколение людей.
Найлз облизнул пересохшие губы. Оксам понимала, что он все еще пытается найти какой-то выход, и вдруг догадалась, в чем состоит главный недостаток ее старого консультанта. Какой бы лютой ненавистью он ни пылал к мертвым, Найлз всегда боролся с ними с предельной осторожностью, выстраивал планы медленно и скрупулезно. Он недолюбливал драматизм.
– Сколько тебе лет, Роджер?
– Много. Жутко много, – отозвался он. – Так много, что я знаю, как остаться в живых.
– В этом твоя проблема. Война порой требует жертв.
– Ты говоришь о самоубийстве, Нара.
Она кивнула.
– Верно, Роджер. О заслуженном и хорошо обдуманном самоубийстве.
Старик-консультант устало сел рядом с ней. Нара с ужасом увидела, что его лицо залито слезами.
– Тридцать лет я потратил на то, чтобы привести тебя сюда, сенатор, – проговорил Найлз и всхлипнул.
– Знаю.
– И вот как ты мне отплатила?
Мгновение на размышление – и ответ пришел сам собой.
– Да. Именно так.
Потом они какое-то время сидели молча. Оксам отключила поле вторичного зрения, прервала поток мнений и позерства, хлынувший в комиссии, слушания, дебаты. Неповоротливая машина законотворчества совершала неуклюжий маневр, разворачиваясь против принадлежащего к ней человека, против «своей». Лучи восходящего солнца заблестели на гранях кристаллов, осторожно перенесенных в кабинет из прежнего офиса Найлза. Похожие на дерево, увешанное множеством крошечных зеркал, кристаллы, хранившие бесчисленное множество данных, отбросили на стены отражения лучей от своих граней – веселых солнечных зайчиков.
Нара Оксам слушала тяжелое дыхание Найлза, и ей было жаль, что она не может избавить его от этих страданий. Ей по-прежнему требовались его советы. Она надеялась, что Найлз от нее не отвернется.
И словно бы услышав ее мысли, старик развел руками и спросил:
– А мне-то что теперь делать, сенатор?
Она взяла его за руку.
– Постарайся потянуть время. Потом соглашайся на судебное разбирательство. Но никаких свидетелей в мою защиту. Свидетельствовать буду только я сама. С самым широким, насколько возможно, освещением в общественных средствах массовой информации.
Найлз нахмурился, отчаяние в его взгляде сменилось сосредоточенностью.
– Тебе попытаются заткнуть рот, сенатор. Государственные тайны, сама понимаешь.
– Они не смогут изолировать весь Сенат, Роджер. А лишить меня сенаторского иммунитета может только Сенат, и больше никто.
Найлз прищурился. У него появилась информация к размышлению, и в его глазах сразу вспыхнули искорки.
– Пожалуй, больше никто, сенатор.
– И я имею право выступить на процессе, где будут судить меня.
Найлз кивнул.
– Конечно. Даже закон о столетнем табу стоит ниже сенаторского иммунитета. Так что, по большому счету, заставить тебя замолчать смогут только после того, как Сенат официально решит изгнать тебя из своих рядов.
– Теперь, когда я избрала смерть, возможностей у меня больше, – сказала Нара.
И задумалась над собственными словами. Она прямо сейчас могла выйти к Рубикону и обратиться к толпе представителей новостных каналов, вооруженных камерами. Она могла рассказать этим людям о том, что замышлял Император сотворить на Легисе. Но новостные каналы не смогут передать информацию, подпадающую под действие закона о столетнем табу. Так что раскрыть чудовищные планы Императора она могла, только выступив в Сенате.
– Я дождусь разбирательства и сыграю свою роль, когда на меня будет смотреть вся Империя.
– Аппарат уничтожит все твои слова. Прекратят вещание из Сената.
Нара посмотрела на Найлза и кивнула.
– Значит, нам нужно придумать запасной план. Как опубликовать мою речь, если мне заткнут рот. Это должно быть что-то такое… немножко нелегальное – вроде того, как мы распространяли слухи на Вастхолде.
– На Родине это будет непросто. Все коммуникационные сети – в руках у аппаратчиков.
Нара на миг задумалась.
– Пожалуй, я знаю, как обойти Аппарат. Есть у меня кое-что, прибереженное на черный день.
Найлз озадаченно посмотрел на нее, и вымученная улыбка немного смягчила хмурые черты его лица.
– Что ж, все-таки хоть самую малость прагматизма я в тебя вколотил, сенатор.
– Не прагматизма – тактики, – поправила его Оксам. – Пусть только меня услышат, и Император сильно пожалеет о том, что тысячу лет назад не умер своей смертью.
– Мне нужно отправить сообщение, – повторил Зай.
Адепт Харпер Тревим взглянула на него, пытаясь приспособить свое сознание к лихорадочному ходу времени живых. Насколько проще было смотреть на стены. Даже тускло-серый цвет гиперуглерода, такой светлый по сравнению с густо-черным, казался богатым и привлекательным на фоне продолжающейся реанимации.
Симбиант Тревим продолжал трудиться, дабы полностью оживить ее. Ее новое сердце еще не полностью восстановилось. Угодливые, трудолюбивые клетки Другого взяли на себя большую часть работы и реставрировали трехстворчатый и митральный клапаны. От выстрелов Зая ее головной мозг не пострадал, но зато легкие и позвоночник были немилосердно изрешечены дротиками.
Адепт была едва в сознании. Когда она закрывала глаза, то за сомкнутыми веками перед ней представал алый горизонт – первый знак воскрешенных.
Тревим заставила себя посмотреть на этого человека и, какой слабой она себя ни ощущала, у нее все же хватило сил проворчать:
– Оставьте меня в покое, капитан. Вы прострелили мне сердце, а теперь ждете, что я совершу измену, чтобы вас отблагодарить?
– Измену совершил Император, и больше никто, – возразил Зай.
От этих слов Тревим вздрогнула, и на миг мир живых предстал перед ней четко и ясно.
– Богохульство! – прошипела она, брызжа слюной. – Вы ответите за это, Зай. Те страдания, которые вы пережили на Дханту, покажутся вам сущей ерундой в сравнении с местью Императора.
– Адепт, мне нужно отправить сообщение. Только вы можете дать разрешение на его отправку.
Зай говорил с ней как с непослушным ребенком и повторял свою просьбу со сдержанной настойчивостью здравомыслящего взрослого.
– Ваш экипаж разделит с вами ваши страшные мучения, Зай, – сказала Тревим.
Тень гнева пробежала по лицу капитана, и Тревим испытала едва ощутимое удовольствие. Он посмел обращаться с ней, адептом Политического Аппарата, прожившей четыреста субъективных лет, как с ребенком? Даже если бы Зай уничтожил ее, даровал ей окончательный мрак, все равно она была одной из почтенных мертвых. Ее никто не запугает и никто не сможет ею манипулировать.
Его экипаж. Слабое место Зая. Он всех этих людей втянул в мятеж.
– По приказу Аппарата их всех разорвут на куски, Зай. Одного за другим, на глазах у вас и их родных. Вы все – изменники.
Капитан глубоко вдохнул, выдохнул, склонил голову набок и улыбнулся.
– Я знаю Тайну Императора.
Тревим содрогнулась. Жуткий спазм отвращения сковал все мышцы ее тела. Она в отчаянии замотала головой. Зай ничего не знал. Он просто не мог ничего знать. Тайна была слишком крепко связана с миром сотрудников Аппарата. Непосвященный и к тому же живой человек ни за что бы не смог раскрыть Тайну.
– Нет, – выдавила адепт.
– Мне все рассказала пленница-рикс.
Эти слова вызвали очередной шок у Тревим. Новый спазм был так силен, что ее не до конца восстановленное сердце еле выдержало. По левой руке от плеча вниз прокатилась волна физической, биологической боли – такой боли Тревим не чувствовала уже несколько десятков лет.
Она тихо застонала. Другой пытался успокоить ее, но та «обработка», которой подвергались все сотрудники Аппарата, представляла собой неотвратимую, несокрушимую силу, и эта сила ураганом бушевала в каждой клетке тела Тревим. Такая реакция за века служения престолу отложилась в ее организме, словно осадок минеральных солей. Эти спазмы, эта боль служили чем-то вроде кляпа, мешавшего аппаратчикам выболтать Тайну.
И вот теперь эту боль использовали против нее.
Тревим сглотнула скопившуюся во рту слюну и заставила себя поверить в следующие свои слова:
– Вы блефуете, Зай. Вы ничего не знаете.
– Мертвые умирают, адепт Тревим.
– Молчать! – взвизгнула она, и все у нее перед глазами заволокло алой пеленой. У нее внутри что-то отвратительно зашевелилось. Казалось, на миг Другой собрался ее покинуть, он словно бы отдернул свои волоконца, испугавшись столь бурной реакции.
Адепт Тревим более или менее сносно понимала, какие научные наработки лежат в основе чудесного действия симбианта. Способность Другого исцелять и сохранять требовала абсолютной покорности от тела. Пресловутое спокойствие почтенных мертвых было средством для того, чтобы разум и тело не отторгали действие симбианта, рассчитанное на поддержание жизни. Эмоциональная холодность бессмертных являлась не просто неким духовным достижением. Она была необходимым состоянием. И вот теперь профессиональное «зомбирование» Тревим сражалось с ее мертвенным спокойствием, и это грозило союзу тела с Другим.
Слова Зая в буквальном смысле разрывали ее надвое.
– Молчите! – умоляюще произнесла она и чуть не задохнулась.
– Просто отмените предписание, Тревим. Отмените предписание, мешающее нормальной работе узла связи.
В поле вторичного зрения Тревим увидела соответствующий значок. Ей нужно было только сделать кодовый жест – и Зай получил бы доступ к передатчику. Он смог бы послать сообщение на Родину.
Совершить новую измену.
– Нет, – процедила сквозь зубы Тревим.
– Мертвые умирают, адепт. С самого начала.
Боль снова накатила жаркой волной. Но страшнее физической агонии было ощущение того, что Другой уходит, что он шарахается от тех конвульсий, которые сотрясают ее тело. Ее сердце судорожно сжималось. Казалось, оно вот-вот оторвется и упадет.
– Вы убиваете меня, Зай.
– Умирайте, если вам так хочется.
И он продолжал хладнокровно пересказывать все, что ему поведала рикс.
Адепт Тревим всеми силами пыталась овладеть собой, вытерпеть боль, устоять против увещеваний Другого вернуться к спокойствию. В какое-то мгновение она вдруг увидела, как непроизвольно вытянулась ее рука, как пальцы чуть не сложились в кодовый знак, так необходимый Заю. Но все же она смогла сдержаться. А он все говорил и говорил, и страшное сражение в теле адепта продолжалось.
За мгновение до того, как она уже была готова сдаться, еще не полностью восстановившееся сердце Тревим вдруг затрепетало, а потом с силой ударилось о грудную клетку. Другой покинул ее, и она стала погружаться в забытье.
На миг адепт решила, что победа осталась за ней. Ее разум начал угасать. Но вот ведь ужас – победа смерти успокоила ее, а Другой вернулся и снова начал вершить чудеса – чинить, восстанавливать, латать. Сознание ускользало с каждым мигом, и все же Тревим успела догадаться, что после реанимации она снова испытает все эти муки. Могущество симбианта было слишком велико, он был неукротим и совершенен, но и многовековое зомбирование не желало сдавать свои позиции. Умирая, Тревим понимала, что ее воля, оказавшаяся между этими двумя неотступными силами, в конце концов рухнет.
Рано или поздно она покорится Заю.
Редко ей случалось видеть Сенат в столь полном сборе.
От многих планет, в том числе и от Вастхолда, в Форуме всегда заседал только один сенатор. «Победитель забирает все» – шутили по этому поводу. Но с большинства из Восьмидесяти Миров присылали делегации, пропорционально представлявшие их значимость. Количество голосов в общем хоре для каждой планеты определялось объемом выпущенной продукции, облагаемой налогами, и сенаторы с планет, имевших в Форуме много представителей, свои голоса дробили. Эта система разрабатывалась в течение многих столетий в целях достижения равновесия, но создавала сложности при подсчете голосов. К тому же в тех редких случаях, когда все сенаторы оказывались на своих местах, как сейчас, Большой Зал Форума бывал переполнен.
Все собрались, чтобы судить Нару Оксам за государственную измену.
Большой Форум представлял собой громадное углубление пирамидальной формы, высеченное в гранитном основании, на котором была выстроена столица. Если бы кому-то вздумалось наполнить эту полость гипсом, то получился бы перевернутый зиккурат – ступенчатая пирамида с плоской вершиной, в данном случае являвшейся полом. Каждая из мажоритарных партий занимала одну из треугольных «лестниц». При этом лидеры партий группировались ближе к низу, а их соратники, занимавшие более скромные посты, размещались выше, на более широких ступенях-рядах.
Председатель Сената восседал на Нижнем Возвышении, за круглым мраморным столом в самом центре «ямы» Большого Форума. Сенатор Оксам раньше только один раз видела этого старика, Пурама Дрекслера с планеты Фатава, на парадном возвышении. Это было в тот день, когда она давала присягу, и председатель вручил ей сенаторские регалии. Странно было думать о том, что через несколько дней все это у нее могут отнять и обречь на смерть после того, как этот самый человек сосчитает голоса.
Сегодня Большой Форум был как-то особенно, нереально освещен. На серый гранитный пол не падали тени. Сделано это было для телекамер, облепивших верхнюю ступень Форума по всему периметру. Сенатор Оксам позволила себе на секунду заглянуть в поле вторичного зрения, чтобы проверить, какова зрительская аудитория. На Родине статистика была ошеломляющая: прямую трансляцию из Форума смотрело восемьдесят процентов населения. Даже в городах противоположного полушария, где сейчас в лучшем случае было раннее утро, а в худшем – полночь, большинство жителей настроились на эту передачу. Найлз сообщил Оксам о том, что сверхсветовой сигнал небольшой мощности передается «в живую» через имперскую систему ретрансляторных антенн, затем этот сигнал будет усилен, и в итоге запись судебного процесса обязательно увидят на всех планетах Империи. Императору так и не удалось превратить Лаурента Зая в мученика, как он этого ни жаждал, но зато теперь он обрел злодейку, которую следовало образцово обвинить и наказать.
Политический Аппарат сделал все возможное для того, чтобы раздуть аудиторию, следящую за процессом Нары Оксам. Видимо, политиканы не опасались того, что она может сказать.
Ей позволили выступать в собственную защиту. Председатель Сената Пурам Дрекслер настоял на самой обширной интерпретации традиции сенаторского иммунитета, подкрепив свое решение аргументами о безопасности Империи – от той партии, которую он сам представлял. Но даже сенаторский иммунитет нельзя было противопоставить закону о столетнем табу, и потому был изобретен компромисс. Пурам держал под рукой пульт-выключатель – на тот случай, если Оксам заговорит о задуманном Императором геноциде. Шею Нары обвивал шоковый ошейник, чтобы она думала о том, что говорит.
Здесь, на парадном Возвышении, Дрекслер казался немного бледным. Видимо, аппаратчики хорошенько просветили его относительно замысленной Императором ядерной атаки на Легис, и теперь Дрекслер знал, когда именно ему следует вносить в речь Оксам цензуру. Оксам не сомневалась, что Дрекслер глубоко возмущен подобным нарушением устава Сената, но как бы противны ни были ему лично планы Императора, политика Дрекслера оставалась такой же «серой», как тот гранит, в котором были высечены ступени Большого Форума. Оксам была уверена в том, что он непременно утихомирит ее, – если она хотя бы намекнет на запретную тему. Она с грустью подумала о том, что представителям «розовых» политических партий несколько десятков лет в голову не приходила мысль о переизбрании Дрекслера. Все считали, что пост председателя – фикция, номинальная должность. И вот теперь этот человек держал в руках ее жизнь.
Шла вторая неделя подготовки к процессу, и когда об этих условиях узнал Роджер Найлз, он обреченно покачал головой.
«Нам конец, – сказал он. – Если ты не сумеешь сказать им о Легисе, все бессмысленно. Сдавайся и проси пощады».
«Не волнуйся, Найлз, – ответила она. – У меня в запасе есть и другие тайны».
Услышав это, ее главный консультант изумленно вздернул брови, но больше она ему ничего не сказала.
Император понятия не имел о самом последнем сообщении, полученном Оксам от Лаурента Зая. Это сообщение было очень ловко упрятано внутрь политического отчета от адепта Харпер Тревим. Пленница-рикс рассказала о том, что узнал на Легисе гигантский разум. О правде насчет спасения заложников, о симбианте, об Империи в целом. Оксам владела тайной Императора.
Да, она не имела права говорить о геноциде, но это не имело никакого значения. Теперь у нее имелась история получше. Аппаратчики заперли не ту дверь.
Сенатор Дрекслер открыл заседание. Он сжал костлявой правой рукой жезл и стукнул по полу его металлическим наконечником. Звук удара был усилен и эхом разлетелся по каменным просторам Форума.
– Тишина, – проговорил он. Его голос был подобен скрежету гравия.
В Большом Форуме воцарилась тишина.
– Мы собрались, чтобы разобрать дело об измене.
Нара оставила транслируемую «картинку» в поле вторичного зрения и теперь видела перед собой собственное лицо. Какая-то далекая камера пристально следила за ее реакцией. От созерцания себя самой в синестезическом зеркале у нее возникло неприятное чувство – она словно лишилась тела. Оксам моргнула и прогнала изображение.
«Нужно оставаться в реальном мире», – напомнила она себе.
Она даже свою речь целиком заучила наизусть, не желая, чтобы нормальному зрению мешали синестезические суфлеры.
Наре нужно было видеть лица сенаторов, а не волноваться о том, как все происходящее транслируется в эфир. Если ей не удастся завладеть вниманием соратников-солонов, то ей совсем не поможет то впечатление, какое она произведет на зрительскую аудиторию.
– Кто является обвинителем? – спросил Дрекслер.
На ступенях, оккупированных лоялистами, поднялась мертвая женщина. Прелат. Сенат выдал ей специальное разрешение на проход через Рубикон, и она стала первой представительницей Политического Аппарата, кому такое позволили.
– Сам Император, – ответила женщина-прелат. – И я представляю Его.
– Кто является обвиняемой?
– Представительница его величества с планеты Вастхолд сенатор Нара Оксам.
Произнося эти слова, аппаратчица указала на Нару.
Нара почувствовала, как всколыхнулись в зале эмоции, и ее пальцы машинально потянулись к лечебному браслету, но она совладала с собой и опустила руки. Она заранее выставила нужный режим эмпатии и чувствовала, как над ее головой парит, подобно громадному стервятнику, вся столица, как она следит за каждым словом, звучащим здесь, но при этом сдерживается, не выдает своих чувств. На протяжении нескольких недель звучало множество призывов к немедленной расправе, но теперь торжественный ритуал судебного процесса превратил бешеную толпу в уважительную аудиторию. Людей в столице долго приучали почитать традиции.
К сенатору Оксам подошел вооруженный сенатский охранник. Только этому молодому человеку разрешалось иметь при себе оружие в Форуме. Об этой должности Нара прежде тоже всегда думала как о номинальной, но вдруг и охранник, и оружие стали весьма реальными.
Он взял ее за руку.
– Это она? – спросил охранник у женщины-прелата.
– Да.
Охранник отпустил ее руку, но остался рядом – словно Наре могло прийти в голову сбежать.
– Кто будет говорить в защиту обвиняемой? – спросил Дрекслер и обвел взглядом всех сенаторов – словно бы гадал, кто из них дерзнет выступить против Императора.
– Я буду говорить в свою защиту, – сказала Нара, и собственный голос показался ей отделенным от тела – из-за громкого усиления и невероятности происходящего. Ей трудно было поверить, что она обращается к сотням миллиардов людей, к истории, и что от этих слов зависит ее жизнь.
– Что ж, пусть уважаемый Сенат выслушает обвинение, – сказал Дрекслер и опустился на каменный стул.
Мертвая женщина-прелат снова поднялась и подошла к краю Возвышения.
– Председатель, сенаторы, граждане, – начала она. – Императора предали.
Процесс начался.
Прелат продолжала свою речь – звучную и изобилующую повторами и оттого похожую на молитву. Ритуальные фразы волнами накатывали на Нару – все эти слова о клятвах на крови и плате кровью за нарушенные клятвы, о войне против смерти, о бессмертии – великом даре Императора… Все это туго вплеталось в речь прелата. Все прописные истины, вдалбливаемые каждому ребенку еще в раннем детстве. В конце концов даже сама сенатор Нара Оксам ужаснулась тому, что натворила. Как она посмела нарушить верность человеку, который победил смерть – Древнего Врага?
Она взяла себя в руки, заставила успокоиться. Пусть разыгрывают все свои карты. Пусть пробуждают все, какие только есть, замшелые предрассудки. Тем больнее будет падение Императора, когда раскроется его тайна.
– Эта женщина была призвана, чтобы давать Императору советы во время войны.
Наконец прозвучал явный упрек.
– И, дав клятву не разглашать военные тайны, – продолжала прелат, – она предала военный совет Императора. Она нарушила законным образом введенное правило столетнего табу. Нара Оксам стала изменницей.
Затем последовали доказательства. Свет в Большом Форуме померк, и ожил воздушный экран над Нижним Возвышением. Пураму Дрекслеру пришлось бы выгнуть свою старческую шею, чтобы смотреть на экран, и он этого делать не стал, а взирал на аудиторию как строгий учитель, наблюдающий за ходом виртуального урока.
Сенат выслушивал обвинительницу в торжественной тишине, хотя все эти факты и изображения передавались по всей Империи в течение последних двух недель. Но в выпусках новостей, конечно, повторялось одно и то же сочетание доказательств: кадр, на котором Оксам и Зай были запечатлены во время торжественного приема, несколько слов из посланного Заю предупреждения, произнесенные ее голосом, и дальний снимок восточного крыла Алмазного Дворца, где заседал военный совет. А вот здесь, в Сенате, масштаб доказательств растянулся в противоположном направлении. Время начало двигаться ползком. Каждый след отношений между Оксам и Заем, запечатленный средствами массовой информации, теперь объяснялся в течение нескольких невыносимо долгих минут. Их первый разговор был разобран, кадр за кадром, словно преступление, случайно заснятое камерой наружного наблюдения. Короткие записки, которые они посылали друг другу в течение десяти лет, были скорбно, нараспев, зачитаны вслух женщиной-прелатом. Она рассуждала о планах Оксам и Зая на будущее так, словно их роман с самого начала представлял собой преступный заговор.
Затем были зачитаны последние несколько сообщений, отправленных Оксам на борт «Рыси». Эти послания на заседании Сената два дня назад большинством голосов были лишены сенаторской тайны переписки. То письмо, которое состояло из одного-единственного слова «нет», прелат связала с отказом Зая от «клинка ошибки». Все свидетельства были отредактированы во имя безопасности и представлены так, чтобы Оксам в этом союзе выглядела агрессором. И Нара радовалась тому, что аппаратчики не устроили облаву на Лаурента. Наоборот: последние две недели они только тем и занимались, что усиленно муссировали образ Зая-героя. Этот пропагандистский образ значительно ослаб, но не был уничтожен. Теперь Зая представляли некогда непоколебимым имперским воином, которому заморочила голову женщина-интриганка.
К счастью, среди свидетельств не было последнего письма Зая. Его маневр сработал. Враги до сих пор не знали, что Нара Оксам владеет тайной Императора.