Осенний трон Чедвик Элизабет
Руан,
лето 1199 года
Алиенора задумчиво изучала своего единственного оставшегося сына. Иоанна короновали в Англии два месяца назад, и теперь, в пиршественном зале в Руане, он сидел в золотой диадеме, усыпанной сапфирами и рубинами, дабы напоминать всем и себе в том числе о том, что он король. Настроение у него было самое что ни на есть благодушное. Алиенора только что передала ему свои права на Аквитанию, оставив за собой прижизненную верховную власть.
Приглашенные бароны сидели за роскошным угощением, на которое не пожалели денег. Стоящий на возвышении стол под белой скатертью украшали серебряные с позолотой кубки, ложки и миски. В середине стола тянулся ряд блюд с жареным мясом, морской и речной рыбой. Они перемежались сосудами с яркими пикантными соусами и буханками мягкого белого хлеба. Было представлено бесконечное разнообразие вин – от темного, как деготь, до бледно-золотого пуатуского, а одно, из Нормандии, весело искрилось на языке.
Время от времени Иоанн передавал лакомые кусочки с высокого стола менее значимым гостям, сидящим в зале, и пару раз приказал, чтобы оруженосцы вынесли корзины с обычным хлебом и круги копченой колбасы толпам народа, окружившим замок в надежде на подаяние.
Иоанн очень обрадовался встрече с сестрой, он усадил ее рядом с собой и делил с ней блюдо и кубок, называл дражайшей сестрицей и обещал, что поддержит ее в Тулузе, как только сможет. Иоанна купалась в заботах брата, и когда они стали со смехом вспоминать детство, Алиенора чуть не прослезилась при виде их родственной близости.
Рядом с Алиенорой сидел Уильям Маршал. Иоанн наградил его титулом графа Пембрука за помощь сразу после смерти Ричарда, и граф вознесся на самый гребень золотого королевского фавора. Маршал мягко флиртовал с Алиенорой, заставляя ее смеяться и пробуждая в ней эхо прошлых лет, когда она ощущала себя молодой и желанной. За столом в его заботе и внимании не было ни намека на ее возраст, и за это Алиенора тоже была ему благодарна.
– Должна сказать тебе спасибо за то, что ты поддержал моего сына, – проговорила она. – Без тебя и архиепископа Кентерберийского его путь к трону оказался бы более тернистым.
Уильям жестом велел слуге долить в ее чашу игристого вина.
– Он наш законный повелитель и зрелый мужчина. Я знал, госпожа, что вы и покойный король желали видеть его на троне.
– Еще не все улажено. В Аквитании пока спокойно, но в остальных владениях ситуация сложная. Продолжается конфликт из-за Вексена, и король Франции помогает Артуру, желая ослабить нас. Я сделала все, что могла, побеседовав с Филиппом и принеся оммаж за Аквитанию, но без участия Иоанна ситуация не изменится.
– Госпожа, я постараюсь донести это до короля, но у него свои представления о том, как действовать.
Их разговор прервался, так как Уильяма попросили спеть. Ему пришлось встать и выполнить просьбу. Его голос стал грубым с годами, но выводил мелодию чисто и проникновенно. Он исполнил песню, сочиненную дедом Алиеноры, прославленным поэтом. От прекрасной мелодии и стихов, описывающих радости весны, у королевы защемило сердце и выступили на глазах слезы, но это была сладкая боль, особенно когда Уильям дошел до последнего куплета и пропел его, не сводя с нее глаз.
- Она открыта сердцем, свободна душой,
- С ярким румянцем и золотыми волосами.
- О Господь, что одарил ее всей этой властью,
- Сохрани ее, ибо это – идеал.
В ту ночь она спала на широкой кровати, покрытой тюфяками из лебяжьего пуха и застеленной тончайшими льняными простынями, с Рихензой по одну сторону и с Иоанной по другую. Спала глубоко, без сновидений. Утром пробуждение было медленным; оттого что ночью почти не двигалась, все тело занемело. Рихенза к тому времени уже встала и занялась делами, но Иоанна еще лежала в постели и не спешила подниматься. Она сонно улыбнулась Алиеноре и протяжно зевнула, как кошка.
– Похоже, вчера в вине что-то было, – пошутила королева, сгибая и разгибая руку, которую за ночь отлежала до полной нечувствительности.
– Я просыпалась, чтобы сходить по нужде, и ты даже не шевельнулась. А у меня ребенок всю ночь вертелся, не давал спать. – Иоанна откинула покрывало, и когда она вставала с кровати, Алиенора заметила несколько свежих пятен крови на ее ночной рубашке и на простыне.
Иоанна обернулась на встревоженный возглас матери. В лучах солнца, лившихся через раскрытые ставни, под тонкой рубашкой просвечивал ее круглый живот.
– Думаю, нам стоит позвать повитуху и лекаря, – как можно спокойнее сказала Алиенора, чтобы не пугать дочь. – У тебя на рубашке немного крови.
Иоанна изогнулась и схватилась за подол посмотреть на пятна.
– Тебе не больно?
– Нет, мама. – Она приподняла рубашку. Между бедер виднелись размазанные следы крови. – Так уже было, пару дней назад, чуть-чуть потекло и перестало.
Вскоре явились врач и повитуха, они внимательно осмотрели Иоанну. Врач изучил ее мочу и объявил, что она здорова, но что ей было бы полезно выпить отвара ромашки с вином. К тому времени кровотечение прекратилось, и никаких неприятных ощущений Иоанна не испытывала, если не считать легкой озадаченности и беспокойства. Но и лекарь, и повитуха заверили ее, что ребенок жив и активен.
Пока дочь принимала предписанную ей ванну с теплой соленой водой, Алиенора отвела повитуху – даму Ортанс – в сторону и потребовала подробностей.
– Еще слишком рано что-то говорить, госпожа, – осторожно сказала женщина. – Все будет зависеть от самочувствия графини Тулузской в последние недели перед родами. Ей необходимо отдохнуть несколько дней в постели и никак не утруждать себя.
– Что значит – слишком рано что-то говорить? Что говорить?
Повитуха сложила ладони:
– Госпожа, ребенок лежит боком, но еще может повернуться. Так обычно и происходит, но… – Она замялась. – Но во многих случаях, когда ребенок лежит боком, перед родами бывают кровотечения.
У королевы от страха закружилась голова.
– А если ребенок не развернется правильно?
Карие глаза дамы Ортанс светились пониманием и сочувствием.
– Если все пойдет хорошо, ребенок сам развернется и родится живым и здоровым, но пятна крови указывают на то, что во время родов графиня Тулузская может потерять много крови. Поэтому ей надо как следует питаться и набираться сил, чтобы быть достаточно крепкой.
– Но если не все пойдет гладко?
Повитуха напряглась, но продолжала смотреть Алиеноре в глаза:
– Тогда кровотечение усилится, и когда начнутся схватки, только чудо спасет графиню и ее дитя.
У Алиеноры по позвоночнику пробежал зябкий холод.
– Оставь меня! – скомандовала она. – Этого достаточно. Иди.
Повитуха присела в реверансе и удалилась, и лекарь вслед за ней. Собравшись с чувствами, Алиенора вернулась к Иоанне, которая только что вышла из ванны. Ее волосы были заплетены в две тяжелые косы и заколоты на макушке, а выпавшие пряди прилипли к шее влажными завитками. Ее груди были округлы и полны, и живот тоже… полон жизнью и возможной гибелью.
– Ну вот, – с натянутой улыбкой произнесла Иоанна, – теперь я могу целыми днями лениться, и никто меня не станет отчитывать за это. И вы все тоже собирайтесь вокруг моей постели, устроим еще один пир.
Алиенора заставила себя улыбнуться в ответ:
– То, что тебе нужно лежать, не означает, что ты не можешь шить или диктовать письма, девочка моя. Я намерена нагрузить тебя делами в полной мере.
Иоанна состроила гримасу и рассмеялась:
– Иначе и быть не могло. Но на самом деле без работы я быстро соскучусь. Мне и правда надо написать мужу, где бы он ни был, и сообщить о том, как у меня дела.
– Вот именно, это твоя наипервейшая задача. Иди сюда, я причешу тебя. – Алиенора взяла в руки костяной гребень Иоанны.
– В детстве я обожала, когда ты расчесывала мне волосы, – призналась дочь, садясь к матери спиной. – У тебя это получалось лучше, чем у любой служанки или фрейлины.
– Да, ты готова была сидеть вечно!
У Алиеноры сжималось горло, пока она трудилась над густыми, блестящими локонами дочери. Они не выдерживали сравнения с пламенеющей гривой Рихензы, но все равно были красивы. Алиенору переполняли ужас и желание защитить дочь, хотя она знала, что все в руках Господа.
В последующие дни кровотечения продолжались с небольшими перерывами, и к исходу недели стало ясно, что симптомы не исчезают и, несмотря на покой и теплые ванны, Иоанна теряет все больше крови. Дама Ортанс излучала уверенность, когда говорила с Иоанной, но стоило ее подопечной отвернуться, как на лице повитухи появлялась все возрастающая обеспокоенность. Ребенок так и лежал боком, признаков, что он поворачивается, не было, и потом, на это уже просто не осталось времени.
На второй неделе, также не принесшей улучшения, Алиенора вместе с дамой Ортанс подошла к постели Иоанны. Присев на покрывало, она двумя ладонями взяла руку дочери:
– Нам надо кое-что сказать тебе, кое-что неприятное, но ты должна знать, чтобы быть готовой.
Иоанна переводила взгляд с матери на повитуху. В ее глазах росла тревога.
Дама Ортанс опустилась в реверансе:
– Госпожа, ребенок лежит боком в вашей утробе. Его головка здесь, – она показала на левую сторону живота Иоанны, – а ножки здесь. Это неправильное положение, именно поэтому у вас кровотечения.
Когда Иоанна осознала услышанное, ее тревога возросла.
– Разве нельзя как-нибудь повернуть ребенка?
– Сейчас это очень трудно сделать, госпожа, и вряд ли получится.
– Но если ребенок не повернется, как он сможет родиться? – Иоанна посмотрела на мать.
Алиенора сжала ее руку:
– Ты должна молиться Господу Всемогущему, и Пресвятой Деве, и святой Маргарите, покровительнице рожениц.
Дочь сглотнула.
– Ты хочешь сказать, что я обречена, – прошептала она. – Если ребенок не может родиться, то он умрет, и я умру вместе с ним. Я не смогу дать ему жизнь, вот что значат твои слова.
– Заранее нам ничего не известно, любовь моя, – возразила Алиенора, – но ты должна быть готова к такому исходу. Вот почему мы решили сообщить тебе, чтобы ты привела свои дела в порядок.
Иоанна приложила руку к животу и нашла точку, где повитуха показывала ей голову ребенка.
– И ничего нельзя поделать?
– Я буду с тобой, обещаю. – Алиенора не думала, что ее сердце может болеть сильнее, чем когда она потеряла Ричарда, но ошибалась. Сейчас оно разрывалось на кусочки. – Ты ни на миг не останешься одна. – Она притянула Иоанну к себе и прижала изо всех сил, будто ее объятия могли защитить дочь от судьбы.
В ту ночь, лежа в одной кровати, они обе не спали. Иоанна, которая весь день держала в руке крест и все еще сжимала его, тихо проговорила:
– Если ничего нельзя изменить, тогда я желаю умереть монахиней Фонтевро. Хочу принять постриг.
Алиенора села и в желтом сиянии лампады, подвешенной над кроватью, уставилась на Иоанну. Это дочь настояла на том, чтобы свет не гасили всю ночь, потому что свет означает жизнь. В глазах Иоанны бился страх, а челюсти были упрямо сжаты.
– Я хочу быть ближе к Богу, мама. Я хочу, чтобы Его свет сиял мне, когда я умру, и если я буду невестой Христа, то это поможет мне в той жизни. Разумеется, я больше не могу быть супругой Раймунда. – По ее щеке скатилась одинокая слеза.
– Тебе понадобится разрешение супруга на то, чтобы ты приняла постриг, – напомнила Алиенора, пытаясь прогнать оторопь практичными размышлениями. – Ты считаешь, он согласится?
Иоанна мотнула головой:
– Не знаю, но мне остается только надеяться. Для ребенка так тоже будет лучше, ведь мой статус перейдет на него в любом случае, выживет он или умрет. – У нее задрожал подбородок. – Ведь есть маленький шанс на то, что его спасут, даже если для меня ничего не смогут сделать. Позови писцов, мама, мне нужно написать Раймунду.
Алиенора неуверенно напомнила:
– Сейчас середина ночи…
У Иоанны дернулся рот.
– Скоро это не будет иметь никакого значения. Кто знает, сколько дней и ночей мне осталось? – Она стиснула губы. – И еще я напишу аббатисе Фонтевро, потому что требуется ее разрешение, и архиепископу Кентерберийскому. А ты поспи, мама, тебя это не должно беспокоить.
– Конечно же, меня это беспокоит! – отчеканила Алиенора, рассердившись. – Я тоже не знаю, сколько проживу. Если не можешь спать, то лучше заниматься делом, чем лежать всю ночь и считать часы до рассвета.
Она велела, чтобы зажгли больше свечей и позвали писца. Тот вскоре явился, заспанный, спотыкающийся; из-под косо надетой шляпы торчали во все стороны взлохмаченные волосы. Алиенора дала ему выпить своего вина и открыла окно, чтобы свежий воздух окончательно его разбудил. Снаружи стояла черная безветренная ночь, пряча звезды за пологом облаков.
Писец сел за узкий пюпитр и, положив перед собой одну из принесенных восковых табличек, достал из-за уха медный стилус.
Иоанна продиктовала два письма, одно мужу и второе аббатисе Фонтевро, в которых умоляла позволить ей стать монахиней. Третье письмо с той же просьбой было направлено Хьюберту Уолтеру, архиепископу Кентерберийскому. Писец ушел переписывать послания набело, чтобы потом Иоанна скрепила их личной печатью. На рассвете их отошлют адресатам.
И все равно Иоанна не готова была спать.
– Мне нужно составить завещание, чтобы моя воля была всем понятна.
С уст Алиеноры слетел тихий, скорбный возглас протеста – она не успела сжать губы. Но потом порывисто обняла Иоанну и мужественно сидела рядом с дочерью, пока та пункт за пунктом распределяла свое имущество: тысяча марок отписывалась аббатству Фонтевро; личные драгоценности оставлялись сыну и его будущей жене, за исключением красного пояса, расшитого маленькими золотыми львами, который предназначался Рихензе.
Только когда над Руаном занялся рассвет, Иоанна остановилась. С синими кругами под глазами она помолилась, причастилась и наконец, измотанная душой и телом, свернулась на кровати калачиком. И все равно гнала сон.
– Присмотри за мной, – прошептала она матери. – Мне страшно закрывать глаза.
– Всегда с тобой, любовь моя, всегда. Ты моя самая любимая девочка. Клянусь, что буду рядом!
Сама совершенно без сил, Алиенора держала руку Иоанны до тех пор, пока дочь не заснула. Потом она легла с ней рядом и обняла обеими руками. Уже в полусне почувствовала, как толкается в животе Иоанны ребенок, и ей пришлось изо всех сил сжать зубы, чтобы не испустить горестный вопль, что рвался из самого ее сердца.
Иоанна ушла в себя. Несмотря на всеобщую заботу и духовную поддержку капелланов, в ее глазах поселился страх, потому что она знала, что жить ей осталось мало, а представить себе небытие не могла. Как это – не вкушать еду, не пить вино, не видеть небо и смену времен года? У нее больше не будет зимы и рождественского пира. Она не увидит сына взрослым, и новый младенец в ее утробе почти наверняка обречен, как и она.
Через две недели прибыл гонец с ответным письмом от ее супруга. Раймунд пришел в ярость от ее желания стать монахиней и разрешения не дал. Он хотел, чтобы она жила в свете и не отдалялась от него, ее мужа. И вообще, не нужно было ей бежать к своей родне, а теперь нет никакой пользы от попыток договориться с Богом.
– Его слово неокончательное, – напомнила Алиенора. – Архиепископ Кентерберийский дал разрешение.
– Я ожидала, что он откажет, – глотая слезы, призналась Иоанна. – Он не понимает. Думает, будто я притворяюсь. О Господи, хотела бы я, чтобы это было лишь притворством. Мама, когда я… когда я уйду, ты поедешь к нему, объяснишь все?
Алиенора не желала этого, но она взяла дочь за руку:
– Все будет сделано так, как ты пожелаешь. Конечно, я поеду и все объясню.
Иоанна проглотила комок в горле.
– Он все же любит меня, но по-своему, – прошептала дочь. – Я не хочу, чтобы ты сердилась на него.
– Не переживай. Я выполню все, что нужно. – Нет, она не станет сердиться на Раймунда – она проклянет его, но Иоанне не будет об этом говорить. Пусть у нее все пройдет гладко на этом и без того ужасном пути.
– Скорее бы все закончилось! – вырвалось у Иоанны. – Ожидание – самое страшное страдание. И как я хотела бы увидеть мужа и сына один последний разочек.
– Я сообщу им, что ты думала о них. – Алиенора не понимала, как она смогла говорить в этот момент ровным голосом – ничего труднее ей не приходилось делать за всю долгую жизнь. – Не сомневайся.
Спустя два дня Иоанна, от потери крови бледная, как привидение, подставила свои чудесные рыжевато-каштановые волосы под ножницы. Ее коротко подстригли по монашескому уставу. Потом, облаченную в простую темную робу, отнесли в паланкине в Руанский собор, и там она стала монахиней в присутствии Хьюберта Уолтера, архиепископа Кентерберийского. Сентябрьское солнце светило через окна на усыпальницу ее старшего брата и на новую табличку над свинцовым ларцом, в котором хранилось забальзамированное сердце Ричарда. Обручальный перстень Иоанны сменило золотое кольцо невесты Христа, она дала обет и была принята в монашеский орден Фонтевро для вспоможения ее бессмертной душе.
Все было кончено. Алиенора надеялась – надеялась, когда уже не было никакой надежды, что повитухи и лекари ошибаются, что Иоанна чудом выживет, несмотря на кровотечение, и ребенок появится на свет живым. Но, держа в руках мертвую дочь, она должна была признать правду.
– Почему, Господи, почему? – обращала она к небу залитое слезами лицо. Почему она, морщинистая, немощная, старая, сжимает в костлявых руках прекрасную молодую женщину, которой жить бы еще и жить?
Алиенора прижалась лбом к холодному челу Иоанны. Простыни скрывали то, что с ней сделали после смерти: врачам пришлось взрезать ей живот, чтобы достать младенца. Это был маленький мальчик хорошего сложения. Повитуха утверждала, будто видела, как он дышит, и его наскоро окрестили Ричардом в честь дяди. Женщины омыли его, завернули в пеленки и положили под боком у матери. В комнате стоял тошнотворный запах крови, густой и тяжелый, несмотря на широко распахнутые в сентябрьское утро окна. Не так все должно было быть. Воображение Алиеноры закрывало невыносимую реальность иной картиной: она представляла, как Иоанна сидит в кровати и гордо демонстрирует розового новорожденного младенца у себя на руках. Слезы катились по щекам Алиеноры и терялись в морщинах, прорезанных ее собственными нелегкими годами.
После того как повитухи унесли пропитанные кровью полотенца и простыни, Алиенора взяла со стола небольшой костяной горшочек с умащением из розовой воды и стала втирать его в обмякшие пальцы и ладони Иоанны. Работая, она тихо напевала. Это была материнская песня, песня-утешение, которой Алиенора научилась от своей матери. Кто будет держать ее саму за руку, кто будет петь ей, когда приблизится смерть? Она родила десять детей, и восемь из них скончались раньше ее.
К Алиеноре подошла Рихенза, положила легкие ладони ей на плечи и постояла так мгновение, разделяя скорбь и желая утешить. Потом села напротив, взяла другую руку Иоанны и начала втирать в нее мазь так же, как и бабушка, и тоже запела. Где-то за болью, в уголке души таком крохотном, что и не отыщешь, Алиенора почувствовала искру тепла.
Глава 43
Дворец Пуатье,
зима 1199 года
Стоя посреди великолепного большого зала дворца Пуатье, Алиенора осматривала завершенное здание. Его заложили три десятилетия назад, когда Генрих был еще жив, а Иоанну исполнилось всего два года. Теперь аркадные стены завешены богатыми гобеленами и роскошными украшениями. Огромный канделябр, утыканный восковыми свечами, бросал свет на резные сундуки и скамьи, покрытые вышитыми подушками. В дальнем конце зала возвышался на помосте внушительный трон королевы, к нему по ступенькам взбегал красно-синий ковер. По обе стороны от трона сидели бронзовые леопарды. На их мордах навечно застыло царственное презрение. Эти фигуры когда-то принадлежали Генриху, потом их взял себе Ричард, и вот теперь они у нее.
Подножие помоста скрывали полотнища ткани, присыпанные золотистыми звездами; вокруг обеденных столов суетились слуги, накрывая их белыми скатертями и расставляя серебряные с позолотой лодочки, в которых лежали ложки и столовые ножи.
Алиенора обернулась к Иоанну – тот вошел в зал и, оглядываясь по сторонам, стягивал рукавицы.
– Большинство чаш и блюд было отправлено в Германию на оплату выкупа за Ричарда, – объяснила она. – Но постепенно я их возвращаю. – Она скривила губы. – Очень пригодились они Генриху.
Император умер от малярии в Мессине через три года после освобождения Ричарда, и все его амбиции превратились в могильный прах. Все в конце концов обращается в прах.
– Воистину, мама. – На его лице появилось болезненное выражение – он не любил вспоминать о том времени. – Этот зал исполнен величия, мои ощущения не изменились с детских лет. – Он засунул рукавицы за пояс. – Думал, что раз я стал взрослым, дворец покажется мне меньше.
– В те дни я была честолюбива, – бросила Алиенора, иронизируя над собой. – У меня было множество планов. Я хотела показать твоему отцу, что Аквитания – великое герцогство в своем праве и его герцогиня – тоже великая. Этот дворец будет стоять здесь еще долго после того, как меня не станет, и звук моих шагов по каменному полу потеряется во времени.
Иоанн бросил на нее косой взгляд:
– Мама, только не пытайся меня разжалобить.
– Это было бы лишено смысла. Но у меня есть свои сожаления и разочарования, как у любого человека. – Она встала лицом к сыну. – Я слышала, ты договорился с Филиппом о мире.
Иоанн стряхнул с плаща соринку:
– Он признал мои права и увел войска.
– Но ты должен заплатить ему? Двадцать тысяч серебряных марок – крупная сумма.
В его глазах вспыхнуло раздражение.
– Твои шпионы без дела сидят, да, мама?
– Это вопрос государственной важности. Мои шпионы работают не больше, чем твои.
Иоанн отвернулся от нее и пошел бродить по залу, рассматривая то одно, то другое, провел пальцем по гобелену, коснулся статуи святого Петра, стоящей в нише. Когда он возвратился к Алиеноре, то уже не упоминал двадцать тысяч марок, как она, впрочем, и предполагала.
– По пути я заезжал в Фонтевро и почтил дорогих усопших. У нас там уже целый мавзолей, тебе не кажется?
Алиенору покоробил его небрежный тон, но она сдержала готовое сорваться с языка язвительное замечание, что живым почтения от Иоанна не дождаться. В этом отношении он был совсем как отец.
– Когда я вернусь туда из Пуатье, то распоряжусь, чтобы вырезали каменные памятники на надгробия. Мне посоветовали одного резчика по камню – из Шартра. Говорят, он хороший мастер.
Ей было больно думать об усыпальнице в Фонтевро, и тем не менее ее мысли постоянно устремлялись туда. На своем пути на юг она завезла тело Иоанны в аббатство и с онемевшим сердцем смотрела, как ее захоронили у ног Генриха. Казалось невозможным, что все они мертвы, а она еще живет.
Иоанн теребил себя за подбородок большим и указательным пальцем:
– Я как раз собирался обсудить с тобой это.
– Что – надгробия? – Она взглянула на него с настороженным удивлением.
– Нет, твое возвращение в Фонтевро. Я прошу тебя сделать для меня одно одолжение перед тем, как поехать туда.
– И в чем состоит это одолжение? – Теперь она действительно ждала чего-то неприятного.
Иоанн сделал два шага в сторону и развернулся:
– Условия, на которых мы с Филиппом заключили мир, не ограничиваются лишь выплатой серебра. Чтобы закрепить договоренности, мы решили устроить брачный союз. Должно быть, ты слышала: между сыном Филиппа и моей племянницей Урракой.
– Да, слышала. – На самом деле об этой идее Алиенора узнала раньше, чем Иоанн. – Так что за одолжение?
Иоанн стал водить носком сапога по каменным плитам:
– Я подумал, что ты могла бы съездить в Кастилию и привезти девочку сюда для бракосочетания.
– Ты хочешь, чтобы я поехала в Кастилию?
Он закивал:
– Мама, ведь мы в Пуатье, а отсюда до Кастилии совсем недалеко. И мне казалось, что ты рада была бы увидеться с Норой и своими внуками перед тем, как вернуться в Фонтевро. Такая возможность вряд ли еще появится.
Все сказанное было правдой, но Алиенора не могла избавиться от неприятного чувства.
– Но ехать сейчас, посреди зимы? Не знаю, достанет ли мне сил.
– Это необходимо. По договору с Филиппом у нас пять месяцев на то, чтобы бракосочетание состоялось. Ты можешь провести несколько недель в Кастилии и поближе узнаешь девочку. Возьми с собой всю свиту, а если хочешь – и Рихензу забирай, пусть познакомиться с тетей и кузенами.
В душе Алиеноры проклюнулись ростки радостного возбуждения, но утомление побеждало. Она так устала.
Иоанн схватился обеими руками за ремень и нетерпеливо воскликнул:
– Ты пересекла Альпы в разгар зимы, чтобы привезти Беренгарию моему брату, вы вместе добрались до самой Мессины! И ты ездила в Германию выкупать Ричарда! Я для тебя значу меньше? Для меня ты ничего подобного не сделаешь? Даже ради будущего династии? Твоя внучка станет королевой Франции.
– Тогда я была на несколько лет моложе, – напомнила Алиенора. И менее измучена судьбой. А ради Ричарда вообще бы душу продала. Но этого она не сказала Иоанну.
– Мама, ты все еще очень сильная и в добром здравии.
– Да? – Она невесело усмехнулась. – Рада, что у тебя сложилось такое впечатление.
Алиенора глубоко вздохнула. Все-таки он ее единственный живой сын. Если эта поездка принесет мир и покой, нельзя отказываться. Кроме того, он прав: это ее последний шанс увидеть дочь.
– Ладно, я поеду. Какая разница, если остаток своего жизненного пламени я истрачу, решая твои проблемы? Ты понял бы, сколько я уже сделала для тебя, если бы не дулся обиженно на всех и вся. И не к чему упоминать Ричарда. Ты тоже моя плоть и кровь – мой сын.
Хотя глаза у нее давно помутнели, она видела серебряные нити в его бороде. Ее младшему ребенку почти тридцать четыре года. Алиенора мысленно оглянулась: жизнь пролетела слишком быстро, словно один год, вот уже поздняя осень сменяется зимой, и из фляги налит последний кубок вина.
– Мне придется оставить тебя на какое-то время. – Она похлопала Иоанна по щеке. – Лестно знать, что ты считаешь меня неутомимой, но перед обедом я должна отдохнуть несколько минут. А потом можешь развлечь меня своими новостями. – Ей было забавно видеть, что сын встревожился при этих словах. – Я отлично знаю, что ты поделишься не всем, но, поскольку мне об этом известно, разочарование не грозит.
– Вы же получили мое письмо, в котором я запретил Иоанне постриг в монахини. – Раймунд Тулузский гневно взирал на завещание, только что врученное ему Алиенорой. Он стукнул по пергаменту ладонью. – Вы пошли против моего прямого распоряжения. – Его темно-карие глаза горели как у безумца.
По дороге в Кастилию Алиенора навестила в Гаскони своего вдового зятя и привезла ему завещание Иоанны и ее вещи.
– Иоанна этого хотела, и я считала своим долгом помочь ей исполнить предсмертное желание, чтобы хоть немного смягчить страдания.
– Ага, и в результате ее упрямство стоило ей жизни! – воскликнул Раймунд.
– Она не сама запихнула ребенка себе в утробу, – ледяным тоном заметила Алиенора. – Ничего нельзя было поделать!
– Но все могло бы сложиться иначе, если бы она сидела здесь, в Тулузе, вместо того чтобы бежать к брату, который к тому времени уже умер. Как ей в голову могла прийти такая глупость? Вот вам и пример ее здравомыслия.
– Ребенок повернулся боком в ее чреве. После этого не оставалось никакой надежды.
– Если бы она была здесь, этого бы не случилось, – упрямо повторил граф.
– Иоанна не могла здесь оставаться. В вашем графстве стало небезопасно, и она пыталась помочь вам обоим, обратившись к Ричарду. Она не знала, что он умер! – Алиенора говорила жестким тоном. – Вы несправедливы!
На скулах Раймунда заходили желваки, и слезы блеснули в глазах.
– Она должна была вернуться ко мне. Но не вернулась и за это заплатила высокую цену, а вместе с ней заплатили я и наш сын, потому что теперь он растет без матери. Понимаете ли вы, как горько мне знать, что она у монахинь, а не у меня? Догадываетесь ли вы, что я из-за этого чувствую? – Он ударил себя в грудь. – А чувствую я, что меня предали и бросили, что Иоанна отвернулась от меня. Вы можете это понять?
– Ваши чувства имеют мало общего с правдой. Она не предавала вас и не бросала. Иоанна любила вас и хотела выжить, хотя этого ей было не суждено. В последние дни ее мысли занимали вы и ваш ребенок, и мысли эти были добрее ваших.
Мужчина повернулся спиной к Алиеноре и уткнулся лицом в кулаки, плечи его тряслись.
Алиенора сделала долгий вдох:
– Я не буду спорить с вами, она не этого хотела. Слишком много резких слов уже прозвучало, а в моем сердце столько скорби, что больше я не приму. Иоанна была моей дочерью и вашей супругой. Давайте помолимся вместе, а потом расстанемся во взаимопонимании.
Через несколько мгновений Раймунд обернулся и безмолвно кивнул – говорить он не мог. Алиенора видела, что до прощения еще далеко, но граф слыл человеком сильных чувств, которые быстро иссякают. В конце концов он смирится со своим гневом и болью. Когда пройдет достаточно времени, он все поймет. Алиенора надеялась на это.
Ясным, ярким утром в конце февраля Алиенора сидела в дворцовых покоях своей дочери в Бургосе, столице Кастилии, и наматывала шелковую нить на катушку. Шел десятый день ее визита, и она не могла нарадоваться тому, что решилась приехать. Весна здесь наступала раньше, и погода была милостива к ее старым костям.
Ее дочь, крещенную при рождении Алиенорой, с младенчества звали Норой, а выйдя замуж за Альфонсо Кастильского двадцать лет назад, она взяла себе имя Леонора. Она стала настоящей кастильской женщиной, свободно говорила на языке супруга – если у нее и чувствовался акцент, то во французском языке. Она унаследовала от Генриха широкие скулы и серые глаза, но в остальном походила на мать – такая же высокая и стройная, с изящным длинным носом и твердой линией рта. Алиенора узнавала в ней себя молодую – те же манеры, та же стать. Находясь рядом с дочерью, она исцелялась душой, ибо Леонора состоялась как женщина: она сильна, здорова, любима мужем. Они с Альфонсо были ровесниками и вместе взрослели. Альфонсо высоко чтил супругу и прислушивался к ее мнению, но оставался самостоятельным человеком и требовательным отцом.
Кастильский двор отличался церемонностью и строгим следованием правилам, но при этом был текуч и прозрачен, как вода в ручье. И в этом была заслуга Леоноры. Она обладала особым умением решать проблемы мягко и незаметно: легкое прикосновение здесь, слово там, жест и улыбка в нужный момент – все сплеталось в единую картину покоя и благополучия. Наблюдая дочь за работой, Алиенора восхищалась и безмерно гордилась. Ей даже стало казаться, что ее лучшие качества передались не столько сыновьям, сколько дочерям и их детям. В женской половине ее потомков чувствовалось величие, и она всеми силами постарается поддержать и подчеркнуть его.
Сейчас Алиенора изучала двух своих внучек, Урраку и Бланку, сидящих возле нее за шитьем. Все знали, зачем старая королева приехала в Кастилию, и ожидали от нее официального объявления о том, что Урраку избрали невестой французского наследника. Однако она не торопилась. Поскольку обе девочки достигли того возраста, когда их можно выдавать замуж, Алиенора хотела выбрать из них ту, что выкажет наиболее подходящие качества. Поэтому она внимательно наблюдала за поведением и характером внучек, прежде чем принять решение.
Старшей, Урраке, исполнилось четырнадцать лет, она чуть выше сестры и немного более развита физически. Ее густые каштановые волосы заплетены в косы и аккуратно заколоты под девичьим чепцом, украшенным вышивкой. У нее ясные золотисто-ореховые глаза и полные розовые губы, которые от природы складывались в капризную гримаску, каким бы ни было у девочки настроение. Во многих отношениях еще дитя, Уррака стремительно взрослела и уже очень хорошо разбиралась в придворной жизни. Алиеноре она напомнила ее племянницу – Беллу, и хотя сходство было отдаленным, оно настораживало.
У сестры Урраки, Бланки, волосы более светлого оттенка и в зависимости от освещения казались то медово-каштановыми, то темно-золотыми. А глаза цвета морской воды ей достались от Алиеноры. Длинные руки и ноги девочки были изящной формы, она красиво двигалась. Бланка не спешила отвечать на вопросы, предпочитая сначала подумать, поэтому ее ответы запаздывали по сравнению с Урракой, зато могли блеснуть неординарностью. Однако обе внучки были прекрасно воспитаны и образованны, Алиеноре не в чем было укорить Леонору и Альфонсо.
– Я стала королевой Франции в вашем возрасте, – сказала Алиенора девочкам. – Мне пришлось покинуть родной дом в Пуатье и отправиться в Париж к моему Людовику. Столь же юной, как вы сейчас, была и ваша мать, когда приехала в Кастилию, чтобы выйти замуж за вашего отца.
– Ты боялась, бабушка? – спросила Уррака, подавшись вперед.
– Да, – призналась Алиенора. – Я чувствовала себя соломинкой в бурном потоке. Все происходило стремительно и менялось бесповоротно, но мне было и интересно. К тому же я влюбилась в своего супруга и думала, что он сможет править целым миром. Оглядываясь назад, я понимаю, что слишком многого не знала тогда, мудрость приходит только с возрастом.
Розовый румянец расцветил щечки Урраки. Ей явно понравилась мысль о юной любви. Она обернулась к матери, блестя глазами:
– А тебе было страшно, когда ты ехала на свадьбу с папой?
Леонора улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки.
– Немножко боялась, а в основном волновалась оттого, что все будет другое. Я знала, чего ожидать – в худшем случае и в лучшем. Ваша бабушка хорошо подготовила меня. – Она послала Алиеноре теплую, чуть печальную улыбку. – И я тоже очень любила мужа.
Бланка спросила задумчиво:
– А чего ты тогда не знала, что нужно было знать?
Алиенору восхитила такая прозорливость внучки.
– Я не знала, что весна не длится вечно и что в благоприятные сезоны нужно собирать урожай и запасать его для более суровых времен. Что не стоит бросаться в каждое сражение, так как невозможно всегда побеждать. Что порой цена поражения чересчур высока, но то же самое применимо и к победам. – Она сосредоточила взгляд на девочках. – Будьте очень осмотрительны и всегда думайте перед каждым вашим шагом. Дружите с теми, кто не предаст вас, и вознаграждайте их по достоинству.
Бланка кивнула с приоткрытым ртом. Она впитывала бабушкину мудрость, как растение впитывает влагу, чтобы потом пустить в рост свежие листки.
Прибыл отец девочек, король Альфонсо, перекинуться парой слов с дамами и проводить их на обед. С ним явилось несколько оруженосцев, и Алиенора заметила, как Уррака поглядывает на самого высокого из них. Ее румянец разгорелся ярче, когда тот встретился с ней взглядом и потом опустил глаза. Алиенора отложила шитье, с трудом поднялась со скамьи и жестом велела молодому оруженосцу сопроводить ее в большой зал. Пока они шли, королева сумела расспросить его и узнала, что зовут юношу Хайме, его семья владеет поместьем в двадцати милях от Бургоса и он имеет хорошие связи. При этом Хайме был неотразимым красавцем со сверкающими темными глазами и мягкой бородкой, окаймляющей решительный рот. Такой очарует любую девушку, но кастильской принцессе он не пара.
За столом по одну сторону от Алиеноры посадили Урраку, по другую – Бланку, так что она могла продолжить знакомство с обеими внучками. Бланка внимательно следила за тем, чтобы Алиенора имела все необходимое, и поддерживала с бабушкой застольную беседу, но в то же время не упускала из виду, что происходит вокруг нее, и замечала даже незначительное. Эти качества крайне желательны королеве. Урраку же больше волновала собственная персона, и ее речам недоставало глубины. В то время как Бланка старалась позаботиться о других дамах за их столом, Уррака ни о чем таком не думала. Она дочь короля, и этого достаточно. Что еще от нее нужно? Хайме прислуживал за столом, и когда он склонялся над Урракой, чтобы поставить блюдо или налить вина, девочка посылала ему игривые взгляды, но очень быстрые. Алиенора не заметила бы их, если бы уже не была настороже.
По окончании трапезы внучки уселись у окна за шахматной доской, и Алиенора с дочерью остались наедине.
– У тебя две очень красивые и достойные дочери, – сказала королева. – Я горда быть их бабушкой. Ты отлично справилась с их воспитанием.
Леонора довольно улыбнулась:
– Надеюсь. Уррака вырастает в прелестную девушку. Как жаль, что ты не увидела нашу старшую дочь до того, как она вышла замуж и уехала. Наша Беренгария была бы счастлива познакомиться со своей знаменитой бабушкой.
– Знаменитой?
Леонора улыбнулась:
– Конечно, мама. И ты вдохновляешь нас всех. – Но потом ее улыбка угасла. – Это так печально – провожать детей из домашнего гнезда, и еще печальнее – терять их. Я очень горевала по усопшим братьям и сестрам.
На минуту мать и дочь отдались общей скорби об утрате тех, кого любили. В конце концов Алиенора издала протяжный вздох и произнесла:
– Сердечные раны никогда не заживут, и все-таки с твоими дочками мое сердце исцеляется. С ними и еще с Рихензой. Господь благословил меня замечательными внучками.
– Как ты права, мама. У меня тоже сердце болит при мысли о том, что Уррака отправится во Францию, но для нее это замечательная партия, и я рада, что Людовик одних с ней лет. Так все же будет полегче.
Алиенора собралась с духом и сказала:
Читать бесплатно другие книги:
