Вторжение в Империю Вестерфельд Скотт

– Я предчувствую, что это будет он, Роджер.

Найлз нахмурился, но Оксам заметила, как запорхали по клавиатуре его пальцы. Ее верный товарищ сменил направление поиска.

Сенатор плыла в собственном, синестезическом облаке данных. Она обшаривала каналы сплетен Форума, открытые заседания, выпуски новостей, системы голосования. Она хотела узнать, остались ли какие-то следы в политическом организме от ее предложенного и поспешно отозванного пакета законопроектов. Кто-то из тех, кто составлял бесчисленные орды аналитиков СМИ, «выгребателей мусора», пиарщиков, – кто-то из них наверняка должен был поинтересоваться, что означал этот странный ход. Кто-то, проявив интерес и обладая достаточным опытом, мог расшифровать содержание законопроектов, понять суть предложенных налоговых и ленных мер и законов. Это было только делом времени.

Конечно, через несколько дней – а может, и часов – новость о диверсии риксов должна была стать известна всем. Если повезет, то пертурбации в системе властных полномочий, паническая переориентация рынков и ресурсов, бешеные потоки военных новостей смоют все следы злосчастных законопроектов. Тогда у Оксам не было бы причин для беспокойства. Одно дело – слегка уколоть Императора в мирное время, другое – в тот момент, когда Империи грозила опасность, и уж совсем особое – если ты член военного совета. И главное: молодая сенаторша очень не хотела, чтобы все выглядело так, словно она купила себе место в совете, отозвав свои законопроекты.

Ей самой, по крайней мере, так не казалось.

– И еще кто-то – с Чумной Оси, – объявил Найлз.

– Это еще почему, объясни, ради всего святого?

– А я предчувствую, – чуть ехидно отозвался он.

Оксам улыбнулась. Они тридцать лет работали вместе, а Роджер по сей день терпеть не мог, когда она ссылалась на свои эмпатические способности. Тем самым она, видите ли, оскорбляла его ощущение политики как дела житейского, людского. Найлз до сих пор считал проявления действия синестезических имплантатов в чем-то… сверхчеловеческими.

Но Чумная Ось? Наверное, Найлз пошутил. Империя Воскрешенных была поделена между живыми и мертвыми, а Чумная Ось служила чем-то вроде сумеречной зоны. Тамошние жители были переносчиками древних болезней, ходячими депозитариями старинных врожденных дефектов. В те времена, когда тысячу лет назад люди начали управлять собственной генетической судьбой, в итоге было избрано очень немногое число признаков, и большой массив информации оказался утерян. Слишком поздно евгенисты осознали, что в «нежелательных» признаках таились определенные преимущества: серповидные клетки передавали иммунитет к латентным заболеваниям, аутизм был напрямую связан с гениальностью, а некоторые формы рака за счет не до конца понятого механизма способствовали стабилизации крупных человеческих популяций. Чумная Ось, средоточие напичканных микробами людей, подверженных любым капризам эволюции, была нужна для сохранения ограниченной изменчивости населения, в избытке пользующегося услугами генной инженерии.

Но чтобы эти люди были представлены в военном совете?! О да, Оксам и сама, строго говоря, не могла похвастаться совершенным здоровьем, если вспомнить о ее безумии, но при мысли о прокаженных ей стало зябко.

Сенатор опять принялась рассматривать список, который они с Найлзом составили. По традиции в военный совет должно было входить девять членов, включая Императора. Главным приоритетом при формировании этого органа являлось равновесие сил: для того, чтобы Сенат мог делегировать военному совету реальную власть в условиях войны, здесь должны были быть представлены все партии. Главные властные блоки в Империи отличались более или менее ясно обозначенной консолидацией, однако существовали мелкие «кирпичики», которые предстояло втиснуть на свободные места за столом Совета. Тут вариантов было – как в покере. И течение войны зависело от того, как лягут карты, каким образом Император заполнит эти места за столом.

От этих размышлений Нару Оксам отвлек мелодичный звук. Она уловила его вторичным слухом. Сигнал был настолько силен, что перекрыл все остальные каналы информации. Низкий, непрерывный, устрашающий сигнал самой басовой трубы органа. К тембровой окраске этого звука примешивались и звуки иных частот: еле различимое дыхание далекого океана, шелест птичьих крыльев, разрозненные писклявые звуки настраивающегося оркестра. Звук был властным, безошибочно различимым.

– Созывают заседание совета, – проговорила Нара Оксам.

Она воочию увидела, как Найлз один за другим сбросил слои вторичного зрения. Его внимание переключилось на «здесь и сейчас», и он стал похож на некоего обитателя подземных глубин, выбравшегося на поверхность, где светило доселе неведомое ему солнце.

Итак, сбросив сотканную из данных вуаль, Найлз подслеповато уставился на Оксам. За пару мгновений взгляд его стал сосредоточенным и в нем отразился удивительный, могучий ум этого человека. Он осторожно осведомился:

– Нара, ты помнишь о толпах?

Он имел в виду толпы людей на Вастхолде во время первых избирательных кампаний Оксам – в ту пору, когда она наконец избавилась от страха безумия.

– Конечно, Роджер. Помню.

В отличие от большей части Империи, политика на Вастхолде никогда не становилась заложницей средств массовой информации. Здесь она скорее была подобна представлениям уличных театров. Важные вопросы дискутировались лицом к лицу в многонаселенных городах, на уличных манифестациях, где население одного дома спорило с другим, на подпольных собраниях, на сборищах у костров в парках. Импровизированные дебаты, демонстрации, открытые стычки были в порядке вещей. Для того чтобы избавиться от застарелого страха перед большими скоплениями людей, Оксам в свое время дала согласие произнести свою предвыборную речь на политическом диспуте. Однако за счет усилия воли она лишь отчасти сумела подавить в тот день свою эмпатическую чувствительность, сознательно решившись на встречу с теми демонами, которые так мучили ее в детстве. Поначалу вихри психики, исходящие от толпы, приняли знакомые очертания, уподобились огромному зверю, воплощению «эго» и противоречий, голодной буре, жаждавшей поглотить ее, сделать ее частью бушующего смерча страстей. Но к тому времени Оксам уже стала взрослой, ее собственное «эго» успело закалиться за защитным барьером лекарства, снижавшего уровень эмпатии. Ее голос был усилен, изображение увеличено, и она усмирила демонов страха, она оседлала толпу, будто дикую лошадь, она смогла управлять эмоциями множества людей своими словами, жестами, даже ритмом своего дыхания. В тот день она узнала, что по другую сторону страха лежит… власть. Найлз кивнул – он все понял по ее глазам.

– Теперь мы очень далеко от них, от тех толп. Здесь столько притворства, что легко забыть о реальном мире, который ты призвана представлять.

– Я не забыла, Роджер. Но помни: я не бодрствовала столько, сколько ты. Для меня прошло не десять лет, а всего два года.

Он потрепал рукой свои седые волосы и улыбнулся.

– Тогда постарайся не забывать вот о чем, – сказал он. – Твои изысканные законопроектики теперь будут выглядеть проявлениями войны. Любое принятое тобой решение будет означать насилие и гибель людей.

– Конечно, Роджер. Ты должен понять: граница с риксами не так уж далеко. Для меня – нет.

Роджер нахмурился. Она никому, даже Найлзу, не рассказывала о своем романе с Лаурентом Заем. Все казалось таким кратким, таким внезапным. А для Найлза это случилось более десяти лет назад.

– Один человек, который мне очень дорог, – там, Найлз. На передовой. И когда речь будет идти о жизни далеких, абстрактных людей, я буду вспоминать о нем.

Роджер Найлз прищурился, его высокий лоб от изумления подернулся морщинами. Видимо, могучий разум консультанта пытался понять, кого она имеет в виду. А Оксам порадовалась тому, что ей все еще удавалось хоть что-то сохранить в секрете от главного советника. Так хорошо, что никому ничего не рассказала, и то, что было между ней и Лаурентом, принадлежало только им, им одним.

Сенатор Нара Оксам встала. Призывный звук еще слышался – как отголоски звона гигантского колокола, которые, казалось, не умолкнут никогда. Ей вдруг стало интересно: а не зазвучит ли сигнал громче, если она не откликнется на него.

Взгляд Найлза снова стал отрешенным, советник нырнул в поток данных. Оксам точно знала, что после того, как она уйдет, Найлз будет волноваться из-за сказанного ею напоследок и наверняка обшарит обширные кладовые баз данных, чтобы выяснить, кого же она имела в виду. И в конце концов докопается до истины и поймет, что речь шла о Лауренте Зае.

И вдруг у Оксам мелькнула мысль о том, что к тому времени ее любимый может погибнуть.

– Я уношу все твои тревоги с собой, Роджер. Война очень, очень реальна.

– Спасибо, сенатор. Вастхолд верит в вас.

Древняя ритуальная фраза, которой сенаторов провожали с Вастхолда на пятьдесят лет. Найлз произнес ее так печально, что Оксам не выдержала, обернулась и снова посмотрела на него. Но он уже словно бы снова набросил на себя вуаль, опустился в недра своего виртуального царства и приступил к поиску данных по всей Империи, чтобы найти ответы на вопросы, поставленные… войной. На мгновение он вдруг стал таким маленьким и одиноким, потерялся посреди гор своего оборудования. На его плечи как будто легла тяжесть всей Империи. Оксам остановилась на пороге. Она должна была показать ему… Найлз должен был увидеть тот знак любви, который она хранила.

– Роджер.

Оксам подняла руку с зажатым в пальцах маленьким черным прямоугольником, испещренным желтыми предупреждающими полосками. Это был одноразовый пульт, закодированный для отправки срочного сенаторского послания. На пульте стоял знак личных привилегий Оксам, дававший возможность отправить сообщение по выделенной имперской информационной сети. С одноразовой уникальной кодировкой, предназначенное только для прочтения адресату. Вскрытие, раскодировка карались смертью. Пульт содержал также сведения о ДНК Оксам, профиле ее феромонов и фонограмме голоса.

Найлз взглянул на пультик, и его взгляд прояснился. Оксам ухитрилась привлечь внимание советника.

– Может быть, мне придется воспользоваться этой штукой, когда я буду находиться на заседании военного совета. Она сработает из Алмазного Дворца?

– Да. В правовом отношении Рубикон простирается от Форума до того места, где ты находишься, а вместе с ним – возможность передачи сообщений на нанометровых волнах.

Оксам улыбнулась, порадовавшись этому подарку из области сенаторских привилегий.

– Сколько времени потребуется, чтобы сообщение дошло до Легиса-XV?

При упоминании об этой планете Найлз вздернул брови. Теперь он понял, что ее возлюбленный действительно на передовой.

– Длинное послание?

– Одно слово.

Найлз кивнул.

– По этому выделенному каналу сообщения передаются мгновенно – но только в том случае, если квантовые устройства приемника физически вывезены с Родины…

– Это так, – коротко подтвердила Оксам.

– Значит, он…

– На боевом корабле.

– Ну, тогда о времени можно вообще не говорить. – Найлз помедлил, поискал в выражении глаз Оксам хоть какие-то признаки ее намерений. – Можно спросить, что за сообщение?

– Нет, – ответила она.

Хоббс нервно вытянулась по стойке «смирно». Зай кодированными жестами отдал несколько команд небольшому персональному компьютеру, размещенному рядом со входом в наблюдательный блистер.

Хоббс неотрывно смотрела во мрак космоса. Привычное головокружение при виде прозрачного пола отступило, сменилось сокрушительным ощущением поражения. Под ложечкой у нее пульсировала мертвенная пустота, во рту появился металлический привкус – словно она держала под языком монетку. Скрупулезнейшее изучение обстоятельств спасательной операции, бессонные часы, посвященные рассматриванию каждого кадра с десятков разных ракурсов, – все ее труды не дали ровным счетом ничего. Она не спасла своего капитана, она только разозлила его.

Казалось, ничто не заставит согнуться этого упрямого ваданца. Никто не убедит его, что провалили спасательную операцию аппаратчики, а не военные. Посвященный отправился с десантниками, невзирая на все возражения капитана, помахав императорской бумажкой, – так почему же капитан Зай не мог поверить в свою невиновность?

Можно было хотя бы представить собранные свидетельства в трибунал. Зай был героем, он принадлежал к числу возвышенных. Он не мог отдать свою жизнь просто так, ради какой-то жестокой и бессмысленной традиции.

Старший помощник Хоббс родилась на одной из утопианских планет, что среди военных было большой редкостью. Привлеченная ритуалами «серых», их традициями и дисциплиной, Хоббс отказалась от гедонистического образа жизни, царствовавшего у нее на родине. Жизнь «серых» была целиком посвящена служению, и из-за этого они казались Хоббс чуть ли не инопланетянами, хотя и ей тоже были чужды недолгие плотские радости. Для Хоббс капитан Лаурент Зай, стоявший рядом с нею здесь, в холодном блистере, такой спокойный и сильный, с лицом, не тронутым пластической хирургией, был воплощением стоицизма «серых».

Но под этой маской стоика Хоббс видела в нем израненную человечность: следы невероятных страданий, пережитых на Дханту, печальное достоинство, отражавшееся в каждом его шаге, сожаление о каждом из потерянных «парней».

И вот теперь понятия Зая о чести требовали, чтобы он покончил с собой. Неожиданно вся религиозная уверенность, все традиции «серых», которые так восхищали Хоббс, стали казаться ей попросту варварскими, приобрели образ грубой сети, в которую по собственной воле угодил ее капитан в своей патетической слепоте. Спокойствие и смирение Зая были еще горше, чем его гнев.

Капитан отвел взгляд от клавиатуры.

– Стойте крепче, – распорядился он.

Пол дрогнул так, словно корабль полетел с ускорением. Хоббс с трудом удержалась на ногах. Вся вселенная словно бы на миг сместилась. Но вот прозрачный пузырь блистера уравновесился, и Хоббс увидела, что произошло. Блистер действительно превратился в пузырь. Теперь он висел в пространстве отдельно от корабля, его удерживали лишь гравитационные генераторы «Рыси» и наполняли только те воздух и тепло, что заключались внутри оболочки. Ощущение притяжения казалось неправильным, хотя генераторы «Рыси» и старались создать некие произвольные «верх» и «низ» внутри этого маленького воздушного шарика.

Головокружение мстительно возвратилось к Кэтри.

– Теперь мы можем говорить свободно, Хоббс.

Она медленно кивнула, не решаясь вымолвить хоть слово, чтобы не беспокоить вестибулярный аппарат.

– Похоже, вы не понимаете, что сейчас поставлено на карту, – сказал Зай. – Впервые за шестнадцать столетий член императорской семьи умер. И не из-за несчастного случая, а в результате вражеской диверсии.

– Вражеской диверсии? – осмелилась переспросить Хоббс.

– Да, проклятье. Это все случилось из-за риксов! – прокричал Зай. – Не важно, кто нажал на курок этого бластера, – рикс, притворявшаяся мертвой, или этот сбрендивший после десантировочной травмы имбецил-аппаратчик. Не имеет значения. Императрица мертва. Они победили. Мы проиграли.

Хоббс уставилась на свои ботинки. Ей так хотелось, чтобы под ними появился нормальный пол!

– Очень скоро вам придется принять на себя командование этим кораблем, Хоббс. Вы должны понимать, что с командованием приходит ответственность. Я отдал приказ о начале этой спасательной операции. Я и должен ответить за ее исход, каким бы он ни был.

Хоббс посмотрела в сторону, оценила расстояние, отделявшее блистер от «Рыси». Эту пропасть не могли преодолеть звуковые волны, капитан обо всем позаботился. Она могла говорить свободно.

– Вы возражали против того, чтобы посвященный участвовал в десанте, сэр.

– У него имелось предписание Императора, Хоббс. Мои возражения были бесполезной позой.

– Ваш план спасательной операции был продуман верно, сэр. Император совершил ошибку, выдав этим тупицам предписание.

Зай со свистом вдохнул через стиснутые зубы. Каким бы он ни был осторожным, но таких слов явно не ожидал.

– Это подстрекательство, старший помощник.

– Это – правда, сэр.

Зай сделал два шага к Хоббс. Прежде ваданская сдержанность всегда удерживала его от чего-либо подобного. Он заговорил почти шепотом, старательно подбирая слова:

– Послушайте, Хоббс. Я мертвец. Призрак. Для меня нет такого понятия, как «завтра». И никакая правда меня не спасет. Вы, по-видимому, этого не поняли. И еще вы, кажется, полагаете, что правда защитит вас и всех остальных офицеров «Рыси». Нет. Не защитит.

Хоббс с трудом выдерживала взгляд Зая. Ее щек коснулись несколько капелек слюны, слетевшей с его губ, и обожгли ее, словно кислота. Такие горькие, такие обидные слова… Из-за кормы «Рыси» выглянуло яркое, слепящее солнце. Оболочка блистера была поляризованной, но все же внутри прозрачного пузыря сразу стало заметно жарче. Из-под мышки у Хоббс потекла струйка пота.

– Если еще раз вы устроите что-то наподобие такого брифинга, вы убьете и себя, и всех остальных офицеров. Я не позволю, не допущу этого.

Хоббс сглотнула подступивший к горлу ком, часто заморгала от неожиданно яркого света. У нее резко закружилась голова. Неужели так быстро кончался кислород?

– Прекратите попытки спасти меня, Хоббс! Это приказ. Вам все ясно?

Ей хотелось, чтобы он замолчал. Ей хотелось вернуться под надежную обшивку корабля. К уверенности и порядку. Подальше от этой жуткой пустоты.

– Да, сэр.

– Благодарю вас, – выдавил он.

Капитан Зай отвернулся и на шаг отступил. Он смотрел на зеленоватый шар Легиса-XV, висящий в черном космическом пространстве. Зай негромко выговорил команду, и Хоббс почувствовала, как «Рысь» потянула к себе блистер.

Все время, пока блистер приближался к фрегату, Хоббс и Зай молчали. Когда люк шлюзовой камеры открылся, капитан знаком позволил Хоббс уйти. Она заметила у него в руке черный прямоугольник дистанционного пульта. Его «клинок ошибки».

– Отправляйтесь на капитанский мостик, старший помощник. Скоро вы там понадобитесь.

Хоббс послушно покинула блистер. В ее легкие хлынул прохладный, свежий воздух. Ей казалось, что она непременно должна оглянуться и бросить последний взгляд на капитана – хотя бы для того, чтобы запомнить его лицо другим: не злым, брызгающим слюной. Но она не сумела обернуться.

Она утерла слезы и побежала.

Дрон-библиотекарь передвигался от одного блока к другому, будто глуповатый ребенок, не знающий, какую игрушку выбрать. Он работал старательно и искал некую тайну, упрятанную внутри этих сухих, строгих кирпичиков. Х_рд, выпотрошив стеллаж-сейф, терпеливо сидела рядом и прислушивалась к любому звуку, какой бы ни донесся сверху.

Поначалу она нервничала, оказавшись в библиотечном подвале. Риксы вообще не любили подземных помещений. Она и ее сестры выросли в космосе и в гравитационных шахтах оказывались только во время тренировок или боевых вылетов. На х_рд словно давила вся тяжесть металла и камня. Час назад она, оставив дрона возиться с блоками данных, наведалась на первый этаж и включила сигнализацию, реагирующую на движения, около всех входов и выходов. Но на прилегавших к библиотеке улицах было пусто, ее преследователи явно ушли в другом направлении, двинувшись по какому-то из ложных следов, проложенных Александром. А в этом районе города все еще действовал объявленный милицией режим эвакуации.

Кроме нее и дрона, в библиотеке не было никого.

С трудом верилось в то, что Александр, разум планетарного масштаба, вдохнул жизнь в это грубое маленькое устройство. Единственное колесико дрона позволяло ему ловко передвигаться по ровным проходам между рядами шкафов, но здесь, посреди развороченных обломков сейфа, он явно чувствовал себя не слишком уверенно, его движения стали неловкими. Наверное, так чувствовал бы себя цирковой унициклист, случись ему проехаться по строительной площадке. Х_рд с улыбкой наблюдала за комичным зрелищем. Все-таки лучше компания безмолвного робота, чем одиночество.

Неожиданно дрон словно бы вздрогнул и жадно запустил свой щуп в очередной исследуемый блок. Еще мгновение дрон жутко дрожал, а потом отпустил блок и развернулся. Расшвыряв обломки, он с удвоенной скоростью покатился дальше по узкому проходу.

Х_рд медленно поднялась. Ее тело сморщилось, покрылось мелкой рябью. Включился двухсекундный режим, в течение которого все одиннадцать сотен мышц рикса поочередно растянулись. Спешить было некуда. Дрон не мог от нее убежать. Одним прыжком х_рд оказалась по другую сторону груды металлических обломков – свидетельств ее вандализма – и развернулась на сто восемьдесят градусов. Задав бластеру режим широкого низкоразрядного луча, она направила его дуло на искореженные плиты металла и гору кубиков с данными. В итоге блоки данных получили ровно такую дозу облучения, чтобы все их содержимое стерлось и даже никаких намеков не осталось на то, что здесь мог обнаружить Александр. Противопожарное устройство над головой у х_рд застрекотало, но она успела заблокировать его, прежде чем оттуда вылетела хоть капля пены.

Х_рд круто развернулась и побежала. Буквально в несколько широченных шагов она догнала дрона. Они продолжили путь вместе – парочка странных спутников в покинутой всеми библиотеке. Попискиванию колесика робота вторило еле слышное ультразвуковое шелестение сервомоторов рикса.

Х_рд шла за дроном вверх по пандусам. Они одолели все подземные уровни и выбрались на первый этаж. Дрон со скрипом прокатился вдоль рабочих столов сотрудников библиотеки, проехал в проем в стене, вырезанный точно по его размерам – словно дверка для кошки или собаки. Эта полоса препятствий предназначалась для малютки-дрона, а никак не для амазонки двухметрового роста. Возникшие трудности вызвали у рикса улыбку. Х_рд пригнулась, подпрыгнула и ввинтилась в тесный проем. Они с дроном оказались в смежном кабинете. Дрон притормозил и остановился около неровной стопки пластиковых квадратов, размером приблизительно с человеческую ладонь.

Рикс взяла один из квадратиков. Это был портативный компьютер – редкое материальное средство для хранения и показа информации в мире, где царствовали вездесущие инфоструктуры и вторичное зрение. Риксам приходилось оказываться в боевых условиях на враждебных планетах вне доступа к местным инфоструктурам, так что х_рд знала, как обращаться с этим устройством. В библиотеке такого типа портативные компьютеры предназначались для того, чтобы старшие сотрудники могли выносить из ее стен важную информацию, которую следовало держать подальше оттуда, где она могла стать достоянием общественности. Портативный компьютер должен был быть снабжен интеллектом определенного уровня и паролями, чтобы его содержимое не попало в чужие руки.

Дрон подключился к одному из устройств, и они словно слились в кратком объятии. Еще мгновение… Послышалось тихое жужжание, и маленький экранчик ожил.

Рикс взяла компьютер у дрона. На первой странице оказалась карта планеты, яркими линиями был начертан маршрут. Х_рд пробежалась ловкими пальцами по миниатюрной клавиатуре и обнаружила, что в памяти компьютера – тысячи страниц информации: подробный план того, как ей добраться до следующего места назначения – крупного коммуникационного комплекса связи на полюсе. Этот комплекс открывал доступ ко всей информации, поступавшей на Легис-XV и уходившей с него.

До цели было четыре тысячи километров.

Х_рд вздохнула и с укором посмотрела на маленького дрона.

Каждая рикс из группы близнецов, которые добровольно вызвались участвовать в этом рейде, хорошо осознавала, что данная миссия граничит с самоубийством. Посеять зерно гигантского разума – да, это было достойным великой славы ударом по Империи Воскрешенных, и боевикам сопутствовал успех сверх всех ожиданий. Впервые на имперской планете зародился риксский разум. То, что в результате этой дерзкой акции могла вспыхнуть полномасштабная война, значения не имело. Риксам было все равно – мир или война с теми политическими образованиями, которые оказывались вблизи их военных баз. Риксское существование представляло собой непрекращающийся джихад, непрерывные миссионерские попытки распространения гигантских сетевых разумов.

Но четыре тысячи километров по враждебной территории? В одиночку?

Как правило, самоубийственные задания хотя бы были короткими.

Х_рд быстро пробежала глазами странички на экране. Нашла карту маршрутов поездов на магнитной подвеске. Хотя бы есть возможность не идти пешком. Еще она обнаружила записи из истории болезни одной дамочки из рядов легисской милиции, которая внешне походила на х_рд и обладала опытом, который очень пригодился бы при выполнении этого задания. Рикс поняла: Александр хочет, чтобы она действовала под прикрытием, чтобы она сошла за обычного человека, подданную Империи. Как это было неприятно.

Х_рд зашагала к выходу из библиотеки. Лучше скрыться отсюда сейчас, пока не отменили режим эвакуации.

Попискивание колесика дрона слышалось за спиной у рикса, пока она шла к двери. Через какое-то время маленький библиотекарь обогнал х_рд и поспешно загородил ей дорогу.

Х_рд резко остановилась. Он, что же, решил пойти с ней?!

Однако она тут же догадалась о намерениях дрона. Александр перекачивал через его память тот самый драгоценный секрет, ради которого были предприняты поиски. Очень могло быть так, что где-то внутри дрона остался какой-то осадок, какие-то следы той информации, которую дрон нашел для Александра.

Х_рд установила высокоразрядный режим на регуляторе бластера и навела оружие на дрона. Робот попятился назад. Но нет, это просто-напросто Александр заботился о х_рд, чтобы она не оказалась в зоне действия бластерного разряда. И все-таки этот робот-малютка казался таким жалким и испуганным, балансируя на своем единственном колесике, словно понимал, что сейчас погибнет.

Х_рд вдруг стало не по себе. Ей не хотелось уничтожать дрона. Несколько часов он был ее спутником здесь, в этом чужом мире, где все были против риксов, он стал ей почти сестрой. Странно было думать так о дроне, аватаре одного из ее божеств. И все же у х_рд было такое ощущение, будто она убивает друга.

Но приказ есть приказ.

Она закрыла глаза и нажала на кнопку.

Из дула бластера вылетел язык плазмы. Дрон превратился в язычки пламени и куски металла. Х_рд перепрыгнула через его останки и устремилась во мрак ночи.

Она бежала между онемевшими домами и постепенно теряла ощущение одиночества. Александр был с ней, он был повсюду вокруг нее, следил за ней со всех мониторов, установленных над дверями подъездов, заметал ее следы всеми возможными способами. Она была единственным человеком – агентом гигантского сетевого разума на этой вражеской планете. Она была его возлюбленной.

Х_рд бежала быстро и старательно. Она исполняла волю бога.

На этот раз до Алмазного Дворца пришлось добираться по туннелю, о существовании которого Оксам даже не догадывалась. Путь занял несколько секунд, и ускорение, которое Оксам ощутила физически, на уровне среднего уха, показалось ей почти незаметным для такого расстояния.

Оксам встретил молодой аспирант из Политического Аппарата. Его черная форма из новенькой кожи похрустывала, когда они шагали по широкому коридору. Несмотря на то, что Оксам намеренно почти не снизила уровень своей эмпатии, дабы воспользоваться этим даром в полной мере во время заседания совета, эмоций, исходящих от аспиранта, она совсем не ощущала. Видимо, этот молодой человек обладал особой чувствительностью к обработке, которой подвергались аппаратчики. Очень могло быть и так, что именно потому его и избрали для этой миссии. Его сознание выглядело для Нары сущей пустыней – она ощущала только разрозненные обрывки воли, видела словно бы холодные пни, оставшиеся от выжженного леса.

Она обрадовалась, когда оказалась в палате совета, – хотя бы потому, что избавилась от леденящей тьмы отсутствия психики рядом с собой.

Стены палаты заседаний военного совета, как и у большинства помещений в Алмазном Дворце, были сложены из структурированного углерода. Повсюду в эти кристаллические стены были вмонтированы проекторы воздушных экранов, записывающие устройства и громадные имперские базы данных. Поговаривали, будто бы среди мощных процессоров этой структуры зародилось нечто подобное крупному искусственному разуму, против существования которого Император, однако, не возражал. Дворец был напичкан уймой всяких кибернетических устройств и полон мистики, которая всегда сопутствует очагам власти и могущества. Между тем пол под ногами у Оксам оказался прочным, сложенным из какого-то природного минерала. По крайней мере, имел вид каменного.

Она вошла в палату последней. Все остальные молча выждали, пока она займет свое место.

Сама по себе палата заседаний размерами оказалась скромнее других апартаментов, которые Оксам довелось повидать во дворце. Тут не было ни сада, ни высоченных колонн, ни животных, не отмечалось никаких гравитационных фокусов. Отсутствовал даже стол. В стекловидном полу было вырезано углубление с плоским дном, и сенаторы сидели на его бортике – словно некая компания полуночников вокруг высохшего фонтана. Дно углубления было выложено тем же самым гиперуглеродом, из которого состояли все прочие структуры во дворце. Непрозрачная, слепяще-белая, жемчужно-костяная поверхность.

Оксам была вынуждена признаться в том, что в этой сцене есть изящная простота.

Искусственные вторичные ощущения пропали, еще когда Оксам только приблизилась к палате заседаний военного совета, теперь она не слышала мурлыканья и шелеста новостей и политики, была отрезана от источников связи и бесконечных слоев данных. Сев на бортик белой впадины, сенатор поразилась внезапной тишине. Тот торжественный зов, который вел ее сюда, наконец утих.

Здесь, в этом алмазном зале, царили безмолвие и спокойствие.

– Заседание военного совета объявляется открытым, – сказал Император.

Оксам обвела взглядом членов совета и обнаружила, что предсказания Найлза оказались, по обыкновению, очень точными. На заседании присутствовало по одному представителю от четырех главных партий, включая и саму Оксам. Она не ошиблась насчет того, что лоялистов будет представлять Ратц имПар Хендерс. От партий утопианцев и экспансионистов в совет вошли именно те люди, о которых говорил Найлз. Подтвердилось и его показавшееся диким предположение: поодаль от остальных сидел посланник с Чумной Оси, чей пол было трудно определить из-за того, что посланник был облачен в неизбежный для такого случая скафандр.

Двое советников из числа воскрешенных были, как водится, военными. Женщина-адмирал и генерал. «Темная карта», как именовал Найлз традиционно неполитическое и невоенное место в совете, досталась крупному магнату, владельцу интеллектуальной собственности Акс Минк. Оксам прежде никогда с ней лично не встречалась. Баснословное богатство этой женщины вынуждало ее окружать себя плотным коконом безопасности. Как правило, она обитала на одной из своих личных лун – спутников планеты Шейм, родной сестрицы Родины. Оксам почувствовала, как некомфортно ощущает себя Минк здесь, лишенная обычной свиты телохранителей. Зря она боялась. В могиле было не так безопасно, как в Алмазном Дворце.

– Дабы придерживаться полной объективности, – проговорил мертвый генерал, – заметим, что мы еще не являемся военным советом в полном смысле этого слова. Сенату пока даже не известно о нашем существовании. Пока мы действуем в обычных рамках власти Воскрешенного Императора: контроль над флотом, Аппаратом и Живой Волей.

«Власти предостаточно», – подумала Оксам. Это означало управление военными, политиками и невероятными богатствами Живой Воли – всеми накоплениями возвышенных, которые по традиции добровольно передавались Императору. Одной из движущих сил развития капитализма на Восьмидесяти Планетах было то, что самые богатые всегда относились к числу возвышенных. Другой – то, что каждому новом поколению все приходилось начинать сначала: такое устаревшее понятие, как передача ценностей по наследству, отводилось для низших классов.

– Я уверен в том, что как только Сенат будет проинформирован об этих наглых происках риксов, нам будут приданы подобающие полномочия, – заявил Ратц имПар Хендерс, осуществив тем самым свою лакейскую функцию. Слова эти он произнес набожно, будто какой-нибудь не блещущий большим умом деревенский проповедник, наставляющий свою приходскую паству. Оксам была вынуждена напомнить себе о том, что этого человека не стоит недооценивать. Как она заметила за время нескольких последних сессий Сената, сенатор Хендерс мало-помалу начал прибирать к рукам партию лоялистов, хотя отслужил еще только половину своего первого сенаторского срока. Его собственная планета, к слову сказать, не блистала благонадежностью: за последние три столетия в Сенате ее представляли поочередно то секуляристы, то лоялисты. Видимо, Хендерс был то ли блестящим тактиком, то ли фаворитом Императора. По самой своей природе лоялисты являлись партией старой гвардии, где соблюдались незыблемые традиции наследования. Хендерс представлял собой аномалию, к которой следовало самым старательным образом присмотреться.

– Быть может, вопрос о наших полномочиях следует оставить на усмотрение Сената, – проговорила Оксам. Ее резкая реплика вызвала у Хендерса всплеск удивления. Оксам выждала, пока рябь на эмоциональной поверхности успокоится, и добавила: – По традиции.

В ответ на эти слова Хендерс сдержанно кивнул.

– Верно, – согласился Воскрешенный Император, и его губы тронула едва заметная улыбка. Вероятно, после стольких лет абсолютной власти ему было даже забавно наблюдать эту маленькую стычку.

Хендерс заметно приободрился. Каким бы он ни был ловким политиком, следить за его эмоциями труда не составляло. Возражение Оксам его взбудоражило, поскольку он даже представить не мог, чтобы Воскрешенному кто-то перечил – пусть даже по протокольному вопросу.

– Сенат ратифицирует вопрос о наших полномочиях сразу же, как только станет известно о том, что произошло на Легисе-XV, – холодно изрек генерал.

У Нары Оксам перехватило дыхание. Все удовольствие от того, что ей удалось уколоть Хендерса, как рукой сняло, оно сменилось ощущением беспомощного волнения, какое можно испытать в больничной комнате для посетителей. Оксам сосредоточила свое внимание на «сером» генерале. Она пристально разглядывала его бледное восковое лицо, ища там отгадку, но, имея дело с такой безжизненной древностью, это было бесполезно.

Найлз был прав. Не игра. Жизнь или смерть.

– Три часа назад, – продолжал мертвый генерал, – мы получили подтверждение сообщения о том, что Императрица Анастасия была хладнокровно убита захватчиками в разгар осуществления спасательной операции.

В палате стало совсем тихо. Оксам слышала, как бешено колотится ее сердце. На ее собственную реакцию повлияла вспышка эмоций всех остальных членов совета. Животный страх сенатора Хендерса рикошетом ударил по Наре. Акс Минк напугали грядущие нестабильность и хаос – и Оксам охватило чувство, близкое к панике. Генерал с мрачной болью припомнил былые сражения – и Наре показалось, будто она проехалась зубами по стеклу. В палате воцарился трепет, словно бы предчувствие страшного урагана. Все до одного понимали, что в конце концов война могла оказаться неизбежной.

Как в те мгновения, когда она просыпалась после холодного сна, Оксам заполонили эмоции окружавших ее людей. Ее неудержимо потянуло в омут безумия, в бесформенный хаос стадного сознания. Даже голоса миллиардов жителей столицы проникли сюда, в палату совета; белый шум вопля сорвавшихся с поводка политики и торговли, жуткий, металлический скрежет бури в сознании жителей столицы – все это могло вот-вот поглотить Оксам.

Дрожащими пальцами она дотронулась до своего лечебного браслета и ввела себе дозу лекарства. Знакомое шипение инъектора успокоило ее. Нужно было посидеть, послушать это шипение, подержаться за него, как за амулет, пока психика не среагирует на лекарство. Препарат подействовал быстро. Нара почувствовала, как в палату возвращается реальность, как убегают прочь вихри демонов на фоне притупления ее эмпатического дара. Все это пропало. Вернулось холодное, гнетущее безмолвие.

Теперь слово взяла мертвая в чине адмирала. Она подробно описала спасательную операцию. Десантники достигли поверхности планеты, спустившись на скоростных гондолах, по всему дворцу закипела перестрелка, но одна-единственная, последняя рикс только притворялась мертвой и убила Дитя-императрицу тогда, когда победа уже была на стороне сил Империи.

Эти слова ничего не значили для Нары Оксам. Она знала одно: ее любимый обречен, ему грозит обвинение в Ошибке Крови. Он теперь занимается делами, готовит команду корабля к своей смерти, а потом… потом он распорет себе живот тупым ритуальным клинком. Сила традиции, несгибаемая жесткость культуры «серых» и его собственное понятие о чести – все это обрекало его на самоубийство.

Оксам незаметно извлекла из потайного кармана в рукаве маленький пульт. Ладонь словно закололо мельчайшими иголочками – устройство впитывало испарину, знакомилось с кожей. Закончив идентификацию, пультик одобрительно завибрировал. Нара, пользуясь тем, что остальные члены совета внимательно слушают монотонную речь адмирала, прижала пультик к шее и полушепотом произнесла:

– Отправляй.

Пультик еще немного подрожал и замер. Он исполнил свою роль.

Оксам представила себе, как крошечный «пакетик» информации ускользает от «мусорщиков», жадно ожидающих горячих новостей у границы Рубикона. Никто не смог бы перехватить это послание, отправленное из дворца. Преодолев алмазные грани, оно стало неприкосновенным. Потом оно должно было угодить в бурный поток столичной инфоструктуры и уподобиться насекомому водомерке, отважно шагнувшему на поверхность мятущейся реки. Однако послание несло на себе печать сенаторских привилегий – оно обладало абсолютным приоритетом и должно было обогнать ожидающие своей очереди межпланетные сообщения, прорвавшись через сеть передатчиков, – срочнейшее, как указ Императора.

Послание должно было добраться до устройства связи, упрятанного под километрами свинца, до хранилища получастиц, чьи двойники замерли в ожидании на имперских боевых кораблях или были доставлены субсветовыми звездолетами на другие планеты Империи. Определенные с невероятной точностью конкретные фотоны, находящиеся в слабо взаимодействующей среде, должны были перейти из когерентного состояния. В десяти световых годах от Родины их двойники на «Рыси» должны были ответить и как бы упасть с лезвия клинка. Картина этих изменений – набор позиций, подвергнутых дискогеренции, – и составляла содержание послания, отправленного на «Рысь». «Только доберись до него вовремя», – пожелала Оксам вслед своему письму.

А потом сенатор Нара Оксам мысленно вернулась в холодные стены палаты заседаний военного совета и старательно прогнала из разума все мысли о Лауренте Зае.

Ей надо было думать о войне.

Клинок» лежал на ладони у Зая – черный прямоугольник на фоне черной бесконечности. Он ждал, когда на него нажмут.

Трудно было поверить, сколько всего произойдет от одного-единственного движения. Конвульсии по всему кораблю, принимающему боевую конфигурацию, три сотни человек, спешащие на свои посты, зарядка и разворот орудий, в то время как бортовой компьютер тщетно ищет приближающийся флот противника. «Это ведь будет не просто пустая трата энергии», – думал Зай. Сюда, к границе с риксами, приближалась война, так что экипажу «Рыси» совсем не мешало провести учебную боевую тревогу. Быть может, осуществленная в порядке отработки процедуры эвакуации работа по переноске трупа – трупа капитана – заставит его подчиненных понять, что дело серьезное, что они находятся на линии фронта в преддверии предстоящего вторжения риксов.

Нет-нет, Зай вовсе не планировал превратить эту разновидность самоубийства в учения. Просто-напросто перевод корабля в состояние боевой готовности был единственным способом блокирования системы безопасности наблюдательного блистера.

«Какой странный способ самоубийства», – думал он и пытался понять, как же ему пришло в голову выбрать именно такой «клинок ошибки». Декомпрессия не сулила быстрой смерти. Сколько времени человек умирает в полном вакууме? Десять секунд? Тридцать? И ведь эти мгновения будут мучительными. Разлетятся в клочья сердце и легкие, лопнут кровеносные сосуды в головном мозге, взорвутся пузырьки азота в коленных суставах.

Пожалуй, боли будет слишком много, чтобы ее мог оценить человеческий разум, слишком много одновременных страшных изменений в организме. «В какое мгновение хор агоний зазвучит тише вопля изумления?» – гадал Зай. Сколько бы ни стоял он здесь, глядя на непроницаемую тьму и рассуждая о том, что с ним произойдет, он все равно не смог бы подготовить свою нервную систему к страшному концу.

Конечно, традиционный ритуал, при котором следовало вогнать в живот тупой клинок, а потом глядеть на то, как твои кишки вываливаются на церемониальный коврик, вряд ли можно было назвать симпатичным. Но, будучи возвышенным, Лаурент Зай имел право выбрать любой способ самоубийства. Он не обязан был страдать. Существовали безболезненные методы ухода из жизни, и даже довольно приятные. Столетие назад возвышенная транс-епископ мать Сильвер убила себя гальционидом и, умирая, задыхалась от оргазма.

Но Зай хотел ощутить космос. Как бы ни было больно, он желал видеть, что все эти годы таилось за прочной обшивкой звездолета. Он был влюблен в пространство, в пустоту – он любил их всегда. И вот теперь ему предстояло встретиться с ними лицом к лицу.

В любом случае, решение он уже принял. Зай сделал свой выбор и, как все офицеры, занимавшие командные посты, знал, сколь опасно раздумывать над принятым решением. Кроме того, ему нужно было подумать и о другом.

Зай закрыл глаза и вздохнул. По его приказу блистер был заблокирован, отделен от корабля. Он пробудет здесь в одиночестве до самого конца; больше не имело смысла демонстрировать свое мужество подчиненным. Одну за другой Зай отжал неподатливые клавиши воображаемого пульта управления самим собой, своими мыслями. Впервые за все время после того, как совершилась его ошибка, Зай позволил себе такую роскошь, как мысли о ней – о сенаторе Наре Оксам.

По имперскому абсолютному времени прошло десять лет с тех пор, как он видел ее в последний раз. Но пока вершились фокусы ускорения, Воришка-Время похитило более восьми из этих лет, и поэтому воспоминания Зая о цвете ее глаз, о ее запахе остались свежими. А Нара тоже порой останавливала для себя время. Будучи сенатором, она часто проводила перерывы между сессиями Сената в холодном сне, окутывала себя непроницаемым для времени коконом. Ее образ – образ ожидавшей его спящей принцессы – помогал Заю на протяжении последних относительных лет. Он раздумывал над романтическим понятием о том, что любовь побеждает время, что она длится на протяжении долгих и холодных десятилетий разлуки, неуязвимая, равнодушная к коловращению вселенной.

Так казалось. Зай был возвышенным, бессмертным. Нара была сенатором, и ее непременно возвысили бы, если бы она отказалась от своего секуляристского стремления к смерти. В конце концов, от этого отказывались даже самые «розовые» из всех «розовых» политиков. Они оба были бессмертны, им не грозили капризы времени, а от долгих разлук их оберегала сама относительность.

Но похоже, время было не единственным их врагом. Зай открыл глаза и посмотрел на маленький черный пульт.

В руке он держал смерть.

Смерть была самым настоящим вором. Она всегда была такой. Любовь в сравнении с ней выглядела настолько хрупкой и беспомощной. С тех пор как люди впервые обрели самосознание, их всегда пугал призрак исчезновения, обращения в ничто. И с тех пор как первый человекоподобный примат научился тому, как проломить другому череп, смерть стала самым могущественным атрибутом власти. Неудивительно, что Воскрешенному Императору поклонялись как богу. Тем, кто служил ему верой и правдой, он даровал спасение от самого заклятого врага человечества.

И требовал смерти для тех, кто обманул его ожидания.

«Лучше поскорее покончить с этим», – подумал Лаурент Зай. Нужно было соблюсти традицию.

Он сложил ладони – так, словно собрался помолиться.

У него свело спазмом желудок. Ему казалось, что от его рук исходит запах стыда – из детства, из того дня, когда он молился Императору о том, чтобы тот даровал ему одноклассников ростом повыше. Он почувствовал, что к горлу поднимается желчь – как тогда, на футбольном поле, когда он упал на колени, по-детски уверенный в том, что это он – он виноват в эпидемии на планете Крупп-Рейх. До сих пор он ощущал на себе отголоски грубо сработанной ваданской пропаганды. От его рук пахло блевотиной.

И вместо того, чтобы помолиться Императору, вместо того, чтобы произнести ритуальные слова перед самоубийством, он шептал и шептал одну и ту же фразу:

– Нара, прости меня.

Он крепко, до боли сжимал в руке пульт, но все еще не мог нажать клавишу смерти.

Послание для капитана Зая, – мелькнула вдруг строчка в поле вторичного зрения.

Зай открыл глаза и недоуменно покачал головой.

– Хоббс… – вздохнул он. А ведь он специально распорядился. Неужели эта женщина не даст ему умереть?

Но старший помощник не отвечала. Зай пригляделся к парившей у него перед глазами строчке и сглотнул подступивший к горлу ком. Послание предназначалось только для личного прочтения, его вскрытие посторонним лицом каралось смертью. Оно миновало командный отсек, оно искало его и только его – это послание, снабженное сенаторской печатью.

Сенаторской.

Нара. Она все знала.

Положение дел на Легисе-XV относилось к категории наивысшей секретности. Десантники блокировали планету в первые же часы кризиса и захватили полярный центр связи, с помощью которого осуществлялась сверхсветовая передача сообщений. Даже вездесущий риксский гигантский разум был отрезан от остальной Империи.

В Сенате только избранные могли знать о том, что Императрица мертва. Пропагандистская машина Политического Аппарата должна была очень аккуратно подготовить широкую общественность к этому известию. Но по всей вероятности, Нара все знала. Похоже, сенатор Оксам за эти десять лет достигла высокого положения в рядах своей партии.

А может быть, это послание – просто совпадение? Но нет, это было маловероятно. Нара не стала бы просто так отправлять ему послание, вскрытие которого было чревато смертью для посторонних. Значит, она знала о его ошибке.

Ему не хотелось вскрывать послание, не хотелось читать слова Нары, порожденные его поражением, его исчезновением. Лаурент Зай обещал вернуться – и обманул ее. «Включай пульт, – мысленно говорил он себе. – Избавь себя от этой боли».

Однако сенаторская печать несла в себе зачатки разума. Послание «понимало», что благополучно добралось до «Рыси» и что Зай еще жив. К Наре отправится сообщение о том, что он не стал читать ее послание. Печать расскажет ей о его последнем предательстве.

Он должен был прочесть. Все прочее было бы слишком жестоко.

Лаурент Зай вздохнул. Всю жизнь он служил традиции, но, похоже, ему не суждено было умереть просто и ясно.

Он расправил пальцы и протянул руку, словно ожидал подарка, – этому первому интерфейсному жесту учили маленьких детей.

Перед ним распростерлась сенаторская печать, обрамленная ярко-алой полосой, знаком Вастхолда. Третичным зрением Зай едва рассмотрел официальные титулы Нары Оксам.

– Капитан Лаурент Зай, – проговорил он, не спуская глаз с печати.

Печать не вскрылась. Искусственный интеллект, ведавший ее системой безопасности, не был удовлетворен этим ответом. Тонкие лучи лазеров «Рыси» омыли руки Зая, покрыли их блестящей красноватой патиной. Он повернул руки ладонями вверх, чтобы лазеры прочли рисунок линий на его ладонях и подушечках пальцев. Лучи поползли выше, коснулись его глаз.

Печать по-прежнему не вскрывалась.

– Проклятье! – выругался Зай. Сенаторская безопасность работала круче военной.

Он прижал запястье правой руки к нашивке на левом плече. Металл нашивки слегка задрожал, тестируя его кожу и пот. Еще пара мгновений ушла на анализ ДНК, феромонов и крови.

Наконец печать вскрылась.

Послание появилось перед глазами Зая – белые сенаторские значки на черном фоне космоса. Они повисли в пустоте, неподвижные и безмолвные – ясные, как нечто весомое и прочное. Одно-единственное слово.

Послание гласило:

Нет.

Зай моргнул и покачал головой.

Он так и думал, что легко не получится. Что теперь уже никогда и ничто не получится легко.