Порог греха Курц Юрий

За время, проведенное в мечети, Алесь почувствовал некое сближение с имамом, но тот так и не снизошел до дружеского общения и придерживался официального тона. И когда, прощаясь, Алесь протянул руку с уверением, что когда-нибудь отплатит благодарностью за своё спасение, имам не подал свою, а сложил ладони лодочкой у груди и молча поклонился Алесю.

Когда потайная дверь захлопнулась за спиной Алеся, он огляделся: у груды мусора стояла милицейская машина с проблесковым маячком на кабине, возле неё виднелись две фигуры с автоматами. Бежать не было смысла: подстрелят. На шум примчатся другие патрули, и если ему чудом удастся уйти от этих, то вряд ли от всех. К тому же снова прорезалась боль в раненой ноге.

Намеренно приволакивая её, Алесь двинулся к машине: с двумя ментами он справится без особого труда, даже с браслетами на запястьях. Шуршала под ногами жухлая листва. В нескольких метрах от машины Алеся остановил властный окрик.

– Стоять! Руки вверх! Стоять!

Алесь остановился и поднял руки.

– Мужики, я свой! Не стреляйте!

– Эт мы щас выясним! Стоять! – заскрипел под ботинками милиционеров строительный мусор. Один из них остановился метрах в двух напротив Алеся, нацеливаясь автоматом прямо в грудь. Другой, отстёгивая с пояса наручники, зашёл за спину.

– На землю! Быстро! Руки за спину!

В лицо Алеся ударил луч электрического фонарика. Как бы ошеломлённый внезапным светом, прикрываясь от него поднятыми к глазам руками, Алесь пригнулся, но в тоже мгновение, ударив ногой в стоящего за спиной милиционера, нырнул под дуло автомата первого. В считанные секунды патрульные лежали на земле и ойкали от боли, а спустя минуту сидели в кабине, прикованные наручниками один к рулю, другой к креслу.

Это была привычная для Алеся работа, выверенная до автоматизма. Он даже не почувствовал ни страха, ни злобы. Бросил на заднее сиденье автоматы. Снял с поясов пистолеты и по две гранаты. Вывернул нагрудные карманы: в них были только удостоверения личности. «Наверное, недавно заступили на дежурство. Денег насобирать не успели». Это были те самые милиционеры, о которых, скоргоча зубами, Алесь читал в газете «Провинциальная жизнь». Это они забили насмерть невинного человека, а голову его отправили жене и двум дочерям в устрашение: не пикайте.

– Мужик, ты нарываешься, – сказал тот, что сидел за рулём, – кругом наши… Тебе не уйти.

– Молчи, гнида! – Алесь ткнул стволом пистолета ему в затылок. – Мне терять нечего – разнесу башку вдребезги! Крути баранку за город!

– Муж-жик… Может, договоримся? – как тяжело было ему выдавливать из себя слова, которые он привык слышать от других, с обращёнными к нему подобострастными взглядами!

– Крути за город, может быть и договоримся!

Две патрульные милицейские машины, встреченные по пути, дружелюбно помигали фарами: «Свои!» До самого перевала на хребтине горы второй мент так и не просветлел в сознании – стонал и мычал. Алесь приказал остановиться, вылез из кабины.

– Мужик, а мужик? Ты чё надумал? Мужик, мы же… – от удара по затылку он ткнулся лбом в рулевое колесо; перегнувшись через него, Алесь поставил рычаг переключения скоростей в нейтральное положение, щёлкнул замком руля, толкнул машину – она легко тронулась с места и, быстро набирая скорость, покатилась по склону горы.

«За добро – добро, за зло – по справедливости». Грохот взрыва и взметнувшееся в ноги пламя поставили точку в его очередном суде совести. Алесь спустился с горы к реке. Рана болела, одеревеняя ногу. Укрыться и передохнуть Алесь мог теперь только в «Лондоне»: он находился недалеко – в километре вниз по течению.

Возле домика Нельсона горел костёр. Первым почуяла Алеся собака – её предупредительный лай поднял у костра двух охранников с ружьями в руках.

– Стой! Кто идёт?

«Ясно, служили», – подумал Алесь, а вслух ответил:

– Свой я. Иду к вашему вождю. Доложите ему, что брат в гости пожаловал.

– Какой ещё брат?

– Он знает.

Охранники перебросились между собой парой слов. Один пошёл в домик, другой нацелился ружьём в Алеся.

– Ни с места!

В домике засветились окна. Надевая на ходу пальто, вышел Филипп. Прихрамывая, Алесь двинулся к нему навстречу. Внезапное появление друга не удивило Филиппа: Алесь бывал в «Лондоне» редко и только ночью, чтобы не привлекать к себе лишние глаза.

– Что-то случилось, брат?

– Случилось, Филя. Менты подстрелили… В ногу, сволочи! Да не пугайся, не опасно, но болит, зараза!

– Коля, – обратился Филипп к одному из охранников, – разбуди Марину. Пусть зайдёт ко мне с инструментами. О госте ни слова. Усёк?

– Есть, командир!

В домике Филипп усадил Алеся на диван, предложил водки. Алесь отказался, попросил чаю.

– Марина – со странностями, – предупредил Филипп, – заскоки случаются. Но дело своё знает превосходно!

– Беда какая приключилась?

– Ни приведи Господь! Хотя, наверное, не без его воли: чем согрешил, тем и накажешься. Она к нам полгода назад прибилась.

И Жмыхов коротко поведал историю жизни медицинской сестры. Работала в санатории, без мужа родила и вырастила сына. Души в нём не чаяла, всё для него старалась – избаловала! В медицинский институт устроила за немалую мзду. Парень здоровый, красивый, роскошную жизнь любил, а она денег требует. Главный врач санатория и соблазнил Марину работать операционной медсестрой в тайно организованной им лаборатории по пересадке органов. За одну операцию она получала столько денег, сколько бы не имела за несколько лет её привычной профессиональной ставки!

Как-то привезли на операцию какого-то богатенького воротилу: требовалась срочная пересадка сердца, а донорское оказалось с дефектом. Сынок Марины в этот злосчастный и для него, и для неё день приехал к матери на выходные. Главврач и использовал парня в своих целях. Ассистировала при операции, конечно, другая медсестра – подруга Марины. Сына её она узнала после того, как его распластали. Виду не подала, но утаить злодейства от Марины не смогла. Та слегка умом-то и тронулась. Как на нашей свалке оказалась – не помнит. Но целью жизни поставила отомстить своему бывшему начальнику.

История Марины не удивила Алеся: случаются и похлеще!

– Главврач – отпетый отморозок. Его надо наказать. Я помогу несчастной женщине. Убрать ублюдка – не проблема, но надо накрыть всю шайку.

– Это не так просто, Алесь!

– Ничего, придумаю. Как её по батюшке?

– Павловной.

Марина оказалась очень миловидной: у неё было тонкое, будто точёное, лицо с красиво очерченным носом, губами и очень строгими голубыми глазами; на них, закрывая брови, была надвинута белая медицинская шапочка. Под белым халатом чувствовалась сильная и гибкая талия. Марина молча кивнула. Молча сменила повязку на ноге Алеся. Молча сделала укол.

– Всё в порядке? Это не опасно? – спросил Алесь.

Она всё также молча помотала головой и собралась уходить.

– Постойте, – придержал её Алесь, – простите, Марина Павловна, я знаю о вашем сыне. Хочу помочь.

План был прост и дерзок. Однако известно, что такие больше всего и удаются всем сорви-головам.

Через месяц Алесь и Марина, загримированные, приехали в санаторий под видом супружеской пары писателей, желающей месяц-другой отдохнуть и поработать в тишине. Чистый воздух, целебная вода и хороший стол – вот всё, что им было нужно. Такие липовые супружеские пары в санатории не были редкостью. Деньги закрывали глаза главного врача на наличие паспортов и путёвок. Марина должна была указать Алесю всех причастных к преступному делу и привести к лаборатории, а он уже на месте должен был принять решение, как с кем поступить. Алесь не мог предвидеть только одного – поведения Марины. И это сыграло роковую роль: не зря же он любил действовать в одиночку!

В санаторий они приехали вечером. Их поселили в двухкомнатном номере: светлом, хорошо меблированном, с ванной, туалетом, телевизором, телефоном и холодильником. Алесь заявил Марине, что на её прелести покушаться не намерен и она может чувствовать себя совершенно спокойно: спать он будет на диване, а она пусть блаженствует на широченной, как стадион, кровати. За лёгким ужином выпили вина. И странно: Алеся сразу же поклонило ко сну! Он едва добрался до дивана и провалился в забытьё.

Глубокой ночью его разбудила Марина. Она трясла его за плечи, шлёпала ладонью по щекам, заставляла выпить что-то из стакана. Он выпил. Голова прояснилась.

– Алесь Вацлавич, – сказала Марина, голубые глаза её пылали возбуждённым огнём, – вам необходимо немедленно исчезнуть! Я прикончила ублюдка! Отомстила за своего мальчика! А без него мне незачем жить на свете… – она кинулась к столу, взяла его ПБ, направила себе под подбородок, взвела курок и нажала на спусковой крючок.

Алесь, на ватных ногах, бросился к ней, пытаясь оказать помощь. Тело её обмякло. Сердце не билось.

Выругавшись, растерянный Алесь огляделся и заметил на столе кейс. «Значит, вечером Марина подсыпала в вино снотворное, нашла пистолет…» Он поднял крышку: до самого верха дипломат был заполнен пачками денег. Явно принадлежал главному врачу. Алесь накрыл Марину одеялом, постоял над телом. Поднял пистолет. Оделся. Взял кейс.

В трёх километрах от санатория проходил автомобильный тракт. На попутке Алесь доехал до города. Добрался до Жмыхова, рассказал обо всём и передал дипломат с деньгами. Сказал, от Марины.

До Осикты дотащился на лесовозных машинах.

После случая с Мариной сердце Алеся нередко охватывала смурь: холодело в груди, немел затылок. Мысли сбивались на одно вопрошающее направление: зачем этот белый свет? зачем жить? зачем мучаться? На войне, в Афгане, он подавлял их в себе одним способом – стаканом водки. Так поступали все спецназовцы, чтобы не свихнуться. При их кровавой работе это было единственным лекарством: ошпарить мозги сивухой, замереть на несколько минут с закрытыми глазами, погрузиться в колыбельный туман полузабытья. В атмосфере коллективного братства это было благом, но в смятенном одиночестве грозило психическим срывом. Поэтому Алесь использовал ещё одно действенное средство – слово.

«Тайга! Тайга! С чем сравнить тебя, как не с гигантским простором океана, давшего жизнь всему сущему Земли? И сама ты, как океан, эту жизнь хранишь и сотворяешь. Защитной бронёй сдерживаешь обжигающий напор Солнца, даря прохладу в знойные дни. Бережёшь тепло под сенью своей в студёные ночи. От проливного дождя прикроешь зонтом и разгульного ветра перехватишь свальный порыв. Потому и хорошо тем, кто живёт в кронах твоих дерев и возле могучих их корневых свай.

Дух томится при огляде твоей шири с высей на уровне птичьего полёта. Уходят к дымчатому сближению земли и неба застывшие в разбеге волны гор и сопок с зубчатыми коронами скал, проплешинами гарей, крутыми развалами древних валунов, прогалинами цветастых еланей и серой немотой сухостоя.

В разные времена года рядятся разные дерева, подростковая и совсем малая кустарниковая поросль, в зелёные, бурые, багровые и жёлтые одежды. Знатоки лесных наук по такой окраске на глаз определяют древесную породу. И каждая из них на своём семейном участке способствует благодатному проблеску мысли и шевелению души.

В кедровнике – тонкий запах желанного труда. Если приспела пора собирать кедровые орешки, то этим и определяется настроение. Главный снаряд добычи бесхитростный до примитивизма: чурка под сотню килограммов весом, насаженная на могутную слегу, – что-то вроде гигантского молота – да тройка-пятёрка парных мужских рук, кои раскачивают и буцают таким молотом по стволу, срывая гулким сотрясением тугие бурые шишки.

В берёзовой роще пахнет молодостью. В ней любить хочется, только добрые дела сотворять. Крылья за спиной трепещут!

Лиственничник мрачной строгостью своею напоминает о бренности всего сущего земли. Не потому ли в таёжных деревнях последний путь обретшего вечный покой человека устилают мохнатыми ветвями-лапами?

В просторном сосновом бору с колышащейся в воздухе солнечной паутинкой так и подмывает упасть на колени и молитвенно воздеть руки к небу. А сунься в болотный, называемый в народе «свиным» багульник, что как верный любовник всегда жмётся к кустам застенчивой голубики на заболоченных еланьках, таким забористым духом шибанёт в нос, разопрёт до боли грудь, и через минуту-другую закачается перед глазами мир от головного кружения. Но затаись, не вороши пахучее содружество голубичных и багульниковых куреней, тяни воздух медленным дыханием, и начнёшь исцеляться прежде всего от носоглоточных недугов. А уж если устроил ты бивак, накипятил воды на трескучем костре, кидай в котелок или чайник несколько багуловых веточек. От их заварной горечи сходит любой лёгочный налёт, молодится желудок.

Случается и такое. Ударит в смуту грозовую огнепалая змея с неба. Или нерадивый человек оставит по небрежению костёр на вольный самопотух, того хуже – по умыслу зловредства уронит искру в жохлую траву, и пойдет по таёжным просторам разгульной пирушкой огонь. С гулом самолётным! Напором танковым! Размахом средневековой степной орды! Накатной волной пламени слижет пышность крон, высушит до гибельной черноты кору стволов, выгрызет под корнями смертельные норы. Но пройдёт время. И то же небо, посылающее огонь порушения, уронит на землю благодатную влагу. Проникнет она сквозь толщу гари и пепла к живой почве, где утаились от погибели корешки разных трав и деревьев, и позовёт их к жизни. И вздымется над прахом юная поросль, оберегая друг друга, к солнцу. И потянет корешками из недр земных глубинную живодавнюю воду. Выбьется она из каменной темени на волю, разбежится звонкоструйными ручейками, наполнит болотистые низины, озёра и реки, а те в свой черёд дадут силу другим травам, деревьям и кустарникам. И через несколько десятков лет зашумит на поражённом месте новая тайга, как торжество ничем не одолимого круговорота жизни.

Тайга, тайга! Ни один растительный мир не может сравниться с божественным духом и сказочной красотой дебрей твоих! Колдовской силой манят и тянут они к себе. Бывает, не сдерживается человек и как исполинский сохатый, налитый молодой задиристой силой, ломанёт напрямик, хрустя ногами по кедровому или пихтовому стланикам, раздирая руками цепастую стену ерника, перелезая через заломы давно утративших жизнь стволов. Капризное упрямство не даёт воли на отступ, на обходные пути у скопищ одеревеневших динозавров, крокодилов и анаконд. И пока пролезет, продерётся упрямец через такое завальное порушение, сто потов сойдёт с его распалённого жаром крови тела, сто недугов скатится. Хлебнёт он из таёжного родничка или богажинки пригоршню-другую водицы кристальной до ломоты зубовной и невольно устремит повлажневшие глаза к небу: «Господи, спасибо тебе, что создал чудо такое на земле!»

Суровая в доброте своей и щедрости, не терпит тайга тварей злокосных, поспешных и суетливых. Но доверчивым и терпеливым всегда даёт знак на выживание. Вот, скажем, попадёт в глухомани её новоявленный грибник или ягодник, увлечётся собиранием, ублажится роскошью и потеряет ориентиры на возвратный путь. Кружит, кружит по тайге в слепом отчаянии до устани и тела, и трепещущей в ужасе души, обращая в просветы крон молящие небо глаза. Посидит под каким-нибудь деревом, приведёт в порядок мысли и чувства. Оглядится. Попросит матушку-тайгу сердцем или гласно дать дорогу. И она отзовётся. Свинцовая тяжесть ног заставит его двигаться только под уклон. Спустится он с сопки в распадок и уткнётся в ручеёк, петлисто высверкивающий под зелёной шубой мелкого кустарника и травы. А это – живой, бормочущий счастливый исход поводырь. Первозданная влага его обожмёт спасительной стужей перехваченное сухостью горло, оросит распалённое жаждой нутро, и просветлеет мир вокруг, наполнится привычными запахами и звоном жизни. И пойдёт человек вниз по течению ручья, срывая на ходу ягоды моховки, красной смородины или костяники. И выведет его ручей к реке. А это уже верное спасение! Всегда на берегах её можно наткнуться на какого-нибудь рыбаря с удой, компанию бродяг с гитарою, а в самой счастливой удаче – деревеньку, посёлочек или лагерь отдыхающих на природе человеков.

Тайга! Тайга! Зеленокудрая весной. Густо-зелёная летом. Роскошно-пёстрая осенью. Седовласая зимой. Манишь тайной кладов своих. И встречаешь со строгой доверчивостью. И привечаешь щедрым распахом. И наказываешь жестоко. Сказочным волшебством полнится твоя потаенная жизнь. И любуешься тобой с хмельным восторгом. И входишь в кущи твои с душевным трепетом. И благоденствуешь под сенью твоей с радостной надеждой. Дикая. Вольная. Тороватая. Ранимая. Жестокая и добрая. Не тобою ли рождён и выпестован дюжий, сильный, терпеливый, страстоносный, гордый и щедролюбый народ, прозванный сибиряками?»

К вечеру последнего дня уходящего 1998-го года Алесь очистил на берегу озера площадку от снега. Выложил из камней кострище, нарубил кучу сушняку, поставил рядом складные стол и стульчик. С приближением праздника вливалась в сердце грусть, тяжёлая и горькая, исполненная смутных предчувствий и тревожных ожиданий. Зло, с которым он боролся, не убывало. Напротив, оно возрастало, приспосабливалось, огрызалось в чудовищном оскале.

Несколько раз в эту зиму на Олгоките Алесь останавливал колонну автомашин, гружённых кедрачом. Угрожая оружием, заставил браконьеров доставить ценную породу в Осикту и сдать главе администрации. Предупредил: при повторной встрече разговор будет иным. Но, как известно, предупреждённый вооружается. Обошлось без огня, и Алесь должен был поблагодарить этих людей, что они не прикончили его.

Затем он встретил колонну в километре от засады и перестрелял скаты автомобилей. Разыскал лесосеку чёрных лесорубов, уничтожил технику и домик на колёсах, в котором они проживали. При очередной встрече с лесовозной колонной, Алесь наткнулся на воинское охранение: браконьеров сопровождали два бронетранспортёра с солдатами. Воевать с ними он был не в состоянии.

Всё чаще Алесь думал о конце своей жизни. Ницше будоражил его мозг, неустанно кружил над ним невидимой птицей: «Когда-нибудь ты устанешь от одиночества, когда-нибудь гордость твоя согнётся и твоё мужество поколеблется. Когда-нибудь ты воскликнешь: «Я одинок!»

Это «когда-нибудь» пришло и неотвязно следовало за Алесем последние месяцы, особенно остро напоминая о себе, когда он возвращался из города.

«Зачем заманил себя в рай древнего змея? Зачем ты заполз в себя – в себя самого?» Ах, как обескураживающее точен Ницше в обращении к Заратустре. Вот и я заполз в себя самого. И что увидел? Не вершину сияющей радости, а бугор удовлетворённого самолюбия. Зло ниспровергал злом!

Но какой летяще-ликующей становилась душа в борении с опасностью! Обострялось всё: окоёмность взгляда, охват звуков, пружинность мышц, предельная точность руки, пускающей пулю или нож. Жаль, возраст требовал своей естественной дани: тело хотело покоя. Алесь не мог, как зверь, окончить жизнь на охотничьей тропе. Да, он настолько сблизился с тайгой, что мог назваться её сыном, но не мог оставаться в ней навсегда: душа Алеся устала значительно раньше истомлённого тела.

За полчаса до полуночи Алесь разложил костёр. Поставил на складной столик бутылку водки, достал холодную закуску. Угостил Андакана. Выпил за уходящий год. Закутался в тулуп и стал смотреть на огонь. Костёр разгорался, стрелял искрами, которые вместе с дымом улетали в звёздное небо.

Алесь включил транзистор. Эфир трещал от звонких похвал достижениям страны в росте благосостояния народа. Что-то построили, кому-то дали новую квартиру, кого-то наградили. С горькой усмешкой Алесь слушал голоса подкупленных подарками дедушек и бабушек, молодых рабочих и студентов, благодарящих власть за стремительно набирающую высоту народное счастье. Приводили примеры: в прошлом году на душу населения приходилось по пять съеденных кур, а в уходящем – уже восемь (к «душам», естественно, причислялся и тот субъект, который ни одной курицы и в глаза не видел).

Местное лесогорское радио трещало в таком же пропагандистском русле, славя «мудрое руководство губернатора». Назывались объявляемые Салиподом кампании года инвалида, года матери, года села, года здравоохранения, года спорта. Инвалидов не убавлялось, напротив, прибывало от спивающихся безработных и молодых наркоманов. Разводов становилось всё больше, детей рождалось всё меньше.

Пустопорожние передачи обрамлялись бравурной музыкой. Алесь поставил кассету с записью произведений Морриконе. Дивная музыка отвлекла его от мрачных мыслей. Он погрузился в расслабляющую дрёму, как бы и не думая ни о чём, скользя мыслью по каким-то событиям жизни, не задерживаясь на них.

Ровно в полночь под Алесем вздрогнула земля. С деревьев посыпалась затвердевшая на морозе кухта. Андакан, тоже дремавший рядом у костра, вскочил и уставился мордой в сторону озера. Над поверхностью воды гулял синий огонь, похожий на горящий спирт. Он собрался на середине в жгут, столбом взметнулся в небо, рассыпаясь на мелкие звёздочки и освещая всё вокруг рвущимся матовым светом.

– Ну, дружочек мой, с Новым годом! – Алесь прикоснулся рюмкой к носу Андакана. Тот благодарно лизнул руку и взобрался на колени.

Алесь перебирал пальцами подушечку и коготки на мягкой распустившейся передней лапе рыси. Вот оно – дивное орудие зверя: ласковое и нежное в сытой неге, острое и смертельно разящее в голодной схватке. Всё в одном! «Иному ты должен подать не руку, а только лапу – и я хочу, чтобы у твоей лапы были когти». Ницше прав. Надо достать лапой Салипода, а потом решать, что делать дальше.

В эту ночь Андакан не захотел гулять на морозе и улёгся в постель одновременно с хозяином. Алесь обнял друга и быстро уснул. Ему приснился большой и красивый город со старинными замками, зелёной рекой и ажурными мостами над нею. Под сенью пышных деревьев гуляли ярко одетые, улыбающиеся люди. Он бывал здесь раньше, но не мог вспомнить, когда. Красивая седая женщина взяла Алеся за руку и повела его в глубину прекрасного парка.

– Кто вы и куда мы идём? – спросил её Алесь.

– Разве ты не узнаёшь меня, мой мальчик? Я твоя бабушка. Мы идём в дом, где родился твой отец. Ты жил очень далеко от нас. И вот, наконец, вернулся на родину!

С неба падал оранжевый свет. Звучала необыкновенно нежная музыка органа. В зелёных водоворотах реки кружились алые маки.

– Что это за город?

– Разве ты не узнаёшь его? Это злата Прага!

Алесь проснулся. В окно пробивался рассвет раннего утра. Он успокоил вскочившего Андакана:

– Тише, тише, я никуда не ухожу!

Андакан сладко зевнул и вытянулся.

Алесь засветил свечку. Снял с полки книгу толкования снов Зигмунда Фрейда. «Если вы оказались во сне в незнакомом городе, – это предвестье того, что печальный повод послужит смене ваших занятий, изменению образа жизни и даже, может быть, места жительства. Над вами нависла опасность. Надо быть чрезвычайно осторожным».

– Занятно, – сказал Алесь вслух, – куда же я могу уехать? Не представляю.

Но сердце забилось в болезненной тревоге.

Этот день специальный корреспондент московской газеты «Провинциальная жизнь» Ксения Друбач посчитала самым счастливым в своей творческой биографии: дал о себе знать тот, кто уже больше года наводил ужас на всю нерадивую чиновничью рать Лесогорска!

О Рыси она уже опубликовала несколько материалов, вызывая всякий раз поток благодарных читательских писем. Вопреки многим своим коллегам, она никогда не называла народного мстителя ни террористом, ни бандитом, ни убийцей, ни уголовником. Она пыталась понять, философски осмыслить причины всех его поступков и понуждала читателя к размышлению. Подспудно её согревала вера в то, что этот несомненно умный, расчётливый, образованный и сильный духом человек читает местные газеты и слушает радио. Несколько небольших корреспонденций она публиковала в «Лесогорском вестнике» и участвовала в большой пресс-конференции, которая транслировалась по радио. Ксения защищала Рысь. Напрямую заявляла о желании встретиться с ним для абсолютно честного и непредвзятого разговора.

В канун старого Нового года во второй половине ночи её разбудил телефонный звонок. Мягкий мужской баритон поздравил её с наступающим праздником. «Разве нельзя было сделать это вечером, – вскинулась Ксения, – посмотрите на часы!» «Простите за беспокойство! Я не мог иначе. Я тот, с кем вы давно ищите встречи. Ждите моего следующего звонка, – незнакомец сделал короткую паузу и уточнил, – в это же самое время». На часах высвечивалась цифра два. «Час быка, – запульсировала мысль, – самый глухой период суток, по восточным верованиям, – начало движения тёмных сил природы. Случайное совпадение или сознательный намёк на обстоятельства, в которых находился этот человек?»

Несколько ночей, не досыпая, не без душевного трепета, Ксения ждала повторного звонка. Телефон прозвенел ровно через семь дней в два часа ночи: «В вашем почтовом ящике письмо. Возьмите его немедленно». Набросив халат на плечи, она сбежала на второй этаж, где теснился ряд железных почтовых ящиков. Достала письмо. Также бегом вернулась в квартиру и прямо у дверей вскрыла конверт: «В середине будущего месяца жду вас в северном селе Осикта. Спросите главу администрации. Очень прошу: никому ни слова! Записку уничтожьте». Последнее предложение послания было жирно подчёркнуто красным фломастером.

В Москве уже начался рабочий день. Ксения, не медля ни минуты, позвонила шеф-редактору.

– Срочно высылайте деньги. Еду в экспедицию.

– Уж не на поиски ли снежного человека? – пошутил шеф-редактор.

– Именно так, – Ксения задыхалась от радости. – Он дал знать о себе. Вы поняли, о ком я?

За Рысью охотились не только опера силовых структур, но и репортёры.

– Давай, Ксеньюшка! Давай, милая! – обрадовался редактор. – Все страницы газеты станут твоими! Жду звонка! Жду материала!

Ксения предполагала, что в условиях тотального контроля за жизнью лесогорцев, слежка за журналистами была первостепенной и её телефон не мог не прослушиваться, но на миг она потеряла бдительность. Спохватившись, успокоила себя мыслью: кто догадается, о каком снежном человеке идёт речь? Она явно недооценивала провинциальный сыск.

До Осикты Друбач почти два часа летела на стареньком двукрылом самолётике. Он давным-давно отработал отпущенный ему конструктором Антоновым век, но снова был призван временем послужить враз скорченному от рыночной перестройки капитализма народу: воздушные реактивные гиганты прозябали на зарастающих сорняками аэродромах в ожидании топлива, смазочных масел или продажи на распил. Пилотировали «Аннушку», судя по белым головам, тоже ветераны воздушного флота. Но это не обескураживало пассажиров, напротив, старые лётчики внушали полное доверие и надёжность.

Самолётик надрывно тарахтел мотором, часто ухал в воздушные ямы, скрипел железным, исхлёстанным непогодами долгих лет телом, пропуская в полость свою холодный воздух. У Ксении подмёрзли ноги, сводило тошнотой желудок. Комфортно чувствовали себя только ещё десять находящихся на борту пассажиров. По тому, как они общались между собой, было понятно, что это северяне, хорошо знакомые друг с другом. Они поочерёдно пили водку прямо из горлышка бутылки.

На аэродроме пассажиров поджидал старенький автобус с ободранным корпусом и выбитыми стёклами салона. Управлял им водитель с испитым, изморщенным старостью лицом. Он и подвёз Ксению до самой гостиницы. Весело щерясь, сказал, что её ждут в «управе». Степан Иваныч.

– А кто это такой?

– Как кто? – в удивлении водитель даже треух сдвинул на затылок. – Это же наш голова району. Кто ж его не знает?

– Спасибо, – поблагодарила Ксения и сунула ему несколько купюр. За десятиминутную поездку это была хорошая плата – глаза шофёра потеплели в удовлетворённом прищуре.

– Если надо, я подброшу к администрации!

– Спасибо, – вторично поблагодарила Ксения, – мне надо ещё устроиться и отдохнуть с дороги.

В большом бревенчатом здании гостиницы было необычайно тихо и пусто. Из-за редко появляющихся здесь гостей отапливались две-три комнаты, каждая на двух обитателей. Умывальник – на кухне. Туалетные удобства – во дворе. Это не смущало Ксению: в комнате тепло и сухо, есть стол, стул, кровать, а большего и не нужно!

Хозяйка гостиницы, сероглазая, золотозубая и улыбчивая женщина в толстом, домашней вязки, свитере и меховой шапке, которую она не снимала даже в помещении, поинтересовалась:

– Надолго в наши края?

– Пока не знаю. Вот встречусь с вашим главой и определюсь!

Наскоро перекусив, Ксения пошла в администрацию. Она размещалась в единственном двухэтажном здании из белого силикатного кирпича в самом центре посёлка. На центральной улице журналистка не встретила ни одного человека. Дома казались нежилыми.

Гекчанов сидел за столом и что-то писал. Он только один раз посмотрел на Ксению, изучающе, точно прицеливаясь, но и этого было достаточно для того, чтобы она запомнила лицо главы: узколобое, продолговатое, с маленьким носом-пуговкой и тонкими губами; скулы туго обтягивала гладкая кожа с неестественно красноватым цветом. Неохотно и односложно отвечая на вопросы Ксении, он убирал глаза и продолжал писать, всем своим видом показывая нежелание говорить с журналисткой.

Поняв, что притирочный разговор с главой – пустая трата времени, Ксения выстрелила в упор:

– Где я могу увидеть Рысь?

Ответ прозвучал незамедлительно, Гекчанов был готов к нему:

– Завтра в восемь часов утра ждите меня у входа в гостиницу, без опоздания. Хозяйке скажете, что едете готовить репортаж в становище промысловиков. Ясно? Оденьтесь потеплее! До свиданья!

В эту ночь Ксения плохо спала. Часто просыпалась, опасаясь, как бы не прозевать час подъёма. Электричество в целях экономии отключали с вечера. Ксения чиркала спички, освещая циферблат ручных часов. В семь утра она уже была на ногах. Оделась как можно теплее, предполагая дальнюю поездку: глава намекнул не зря! Разбудила хозяйку.

– И куда вы ни свет ни заря? – ворчала та, зажигая свечу.

– К охотникам.

– За пушнинкой?

– За материалом.

Хозяйка поняла это по-своему.

– Тоже бизнес?

– Бизнес, бизнес, – не стала она разочаровывать хозяйку, удивляясь, как быстро язык рыночной экономики отвоёвывает своё место в языке даже тех, кто не имеет к ней никакого отношения.

– И кто же вас в тайгу повезёт?

– Степан Иванович.

«Надо же! – изумилась хозяйка. – Должно быть, важная птица эта городская вертихвостка, если сам глава района к ней в водилы определился!»

Как только за Ксенией закрылась дверь, она бросилась к телефону. Долго трещала наборным диском. Когда на другом конце провода подняли трубку, сердито прокричала:

– Палец чуть не сломала! Не дозвонишься до тебя! Сам говорил: в любое время дня и ночи! А щас какая ночь? Утро уже… Поехала она. Да! Да! С Гекчановым. На становище.

С минуту Ксения постояла на крыльце гостиницы, обвыкая на морозе. Прокалённый им воздух сразу же заставил укоротить дыхание. Она прикрыла рот шерстяным платком и поглубже натянула на голову ондатровую шапку-ушанку. Крепость мороза ощущалась даже под тремя шерстяными рейтузами, пуховой кофтой и курткой на овечьем меху.

Глухая, непроглядная, стылая тьма охватывала Ксению со всех сторон. На небе – ни звёздочки, значит, оно сплошь закрыто облаками. Предвестником стылого непогожего дня – порывистый ветер, жутковатым напором пытающийся свалить с ног. Ксения облегчённо вздохнула, когда на дороге, идущей к гостинице, мелькнули огни автомашины.

Гекчанов поздоровался, помог положить на заднее сиденье тяжёлую дорожную сумку и, пока ехали до места встречи с Рысью, не произнёс ни слова. В кабине, плотно обитой изнутри толстым войлоком, было тепло. Ксения придрёмывала под мерное урчание мотора. Ехали по льду реки, хорошо прилизанному ветрами, с напрочь прикатанным колёсами машин снегом: по этой ледовой дороге вывозили из тайги лес.

Минут через сорок Гекчанов остановился и вышел из машины. В свете фар Ксения увидела снегоход «Буран» (не раз приходилось передвигаться на таком в командировках по северным районам области), с прицепленной к нему санной повозочкой с покатым, на дугах, белым верхом. Возле неё стоял человек в белом маскхалате. Гекчанов обнялся с ним. С минуту они о чём-то говорили. Затем человек подошёл к машине и открыл дверцу со стороны Ксении.

– Здравствуйте. Я тот, с кем вы искали встречи. Рысь. Алесь Вацлавич. Как вам будет угодно! Прошу вас на мой транспорт!

У Рыси был приятный баритон. «Наверное, он хорошо поёт», – подумалось Ксении. Она назвала себя по имени и отчеству и, выбираясь из кабины с его помощью, добавила:

– Называйте просто Ксюшей.

Гекчанов попрощался. Машина, помаргивая красными фонарями задних стоп-сигналов, скрылась во тьме ещё не закончившейся северной ночи. По реке мело. Рысь достал из повозки огромный овчинный тулуп, надев который, Ксения буквально утонула: так он был ей велик! Рысь помог ей забраться в повозку. Поставил в ноги дорожную сумку и укрыл их какой-то меховой полостью.

– Здесь вам будет тепло. В изголовье есть карман. В нём термос с чаем и бутерброды. Можете перекусить. Путь неблизкий. Постарайтесь заснуть. Входной клапан закрывается изнутри тесёмками.

Детский восторг ожидания чего-то необычного, удивительного, охватил Ксению. Есть не хотелось. Она закрыла клапан. Устроилась поудобнее на мягком ложе и, полностью отдавшись ровному, с убаюкивающим покачиванием, движению саней, неожиданно для себя быстро заснула.

Проснулась Ксения от тишины и покоя: повозка не двигалась. В свежий морозный воздух примешивался знакомый с детства, ласкающий память обоняния запах костра.

– Алесь Вацлавич! – позвала девушка, развязывая тесёмки клапана.

Рысь помог ей выбраться.

День занялся уже давно, но было ощущение сумрака. Солнце бледным шаром висело над чахлым лиственничным лесом. Медленно, словно нехотя, сыпались из низкой сплошной пелены облаков снежинки – можно было разглядеть каждую в отдельности! Унылый, однообразный пейзаж в свете серого морозного дня скребанул по сердцу.

– Уже приехали? – Ксения огляделась по сторонам, не скрывая настроения.

– Нет-нет! – поспешил рассеять её разочарование Рысь. – Это болото. Вот минём его – там откроются красоты волшебные. Может быть, и солнышко покажется!

– Давно мы стоим?

– Где-то около часу. Не хотел вас тревожить. Местность здесь кочкарная – все внутренности вытряхнет! Ждал, пока вы сами проснётесь.

– Да, давно я так сладко не спала, – потянулась Ксения, – уж и не помню, когда ещё так доводилось!

Рысь усадил её у костра на поваленное дерево. Подал пластмассовую кружку с чаем и ломоть чёрного хлеба с кусочками поджаренного на вольном огне свиного сала. Сам сел за костром напротив, и Ксения могла теперь разглядеть его: кудрявая борода, начинаясь под глазами, полностью закрывала рот и шею, торчал только прямой нос с чуть заметной горбинкой; густая тёмно-русая, с проседью, шевелюра ниспадала на плечи; карие подвижные глаза искрились весёлым лукавством.

– В заушениях ваших коллег я предстаю этаким лешим, вурдалаком, который пьёт кровь и питается сырым мясом. Похож?

– Вы напрашиваетесь на комплимент, Алесь Вацлавич? – Ксения отхлёбывала чай и жмурилась от удовольствия. – Какой аромат! Господи, никогда не пила подобного!

– Это заварка из семи таёжных трав. Она очищает кровь. Бодрит мышцы тела. Проясняет мозг.

– Как долго вы намерены продержать меня в своих владениях, господин Рысь? – игриво спросила Ксения. От выпитого чая у неё сразу же улучшилось настроение.

– Это число часто упоминается в русских народных сказках.

– Значит, три дня.

– На утро четвёртого мы должны быть на реке, в том же самом месте, где встретились с вами. Степан заберёт вас и доставит в село.

– Прямо как в детективном кино, – улыбнулась Ксения. – Вы уж не обессудьте за правду: не понравился мне ваш товарищ: бирюк бирюком!

– На правдивое слово обижаться грех! – рассмеялся Алесь. – Степан не уважает людей вашей профессии: натерпелся от них. Если бы я не попросил его об одолжении, он ни за какие коврижки не пожелал с вами встретиться!

– Вам он отказать не мог?

– Как и я ему. Мы с ним побратались ещё в Афганистане. Обязаны друг другу жизнями. А фронтовое братство крепче кровного родства!

– Это я знаю, – посерьёзнела Ксения, – времени у меня, как полагаю, в обрез, тогда не будем его транжирить на досужие разговоры!

Годами выработанная привычка не откладывать дело на потом, потому что этого «потом» могло и не быть, заставляла журналистку сразу же взяться за работу.

– Вы позволите мне воспользоваться атрибутами моей профессии? – Ксения извлекла из сумки кинокамеру, фотоаппарат и магнитофон. – Могу я вас снимать открыто или только какую-то часть? Записывать натуральный голос?

– Конечно, – к радости Ксении, согласился Рысь, – как вам удобно! Меня это не смущает. Мой внешний облик субъективный. Это не я реальный. Вскоре вы в этом убедитесь. Но я должен предупредить вас: я бы не хотел снимать там, куда мы приедем.

– А куда мы едем?

– На остров.

– На остров? Там есть большая вода?

– В привычном географическом понимании это, разумеется, никакой не остров. Я так называю место в тайге, окружённое болотами. Она разительно отличается от всего окружающего нас мира. Открыто таёжным эвенкийским народом несколько столетий назад и считается священным. Этот остров – Буркачан – полтора года назад мне показала одна девушка-эвенкийка. Уникальность его в том, что он врачует любые раны и болезни, гасит враждебные чувства, заставляет думать о чистом и возвышенном. А главное – он не хочет открывать себя миру людей, именно тому миру, в котором все мы живём сейчас, – Алесь подумал какое-то мгновение и добавил, раздельно кидая слова одно за другим, – жестоком, кровавом, лживом и подлом.

– Однако ж… – Ксения вскинула бровки, и на тонком красивом лице её нервически заиграло любопытство. Она установила сборный треножник, закрепила на нём камеру, несколько раз объективом нацеливаясь на Рысь, поставила рядом с ним магнитофон.

– Часть разговора я запишу здесь. А если потом возникнет необходимость, то будем выезжать за пределы острова. Идёт?

– Согласен.

– Ведите себя непринуждённо: наливайте и пейте чай, подбрасывайте сучья в костёр, шуруйте в нём, поглядывайте по сторонам, в небо. То есть чувствуйте себя так, как если бы меня здесь не было.

Снег прекратился. Облачная пелена потончала. Заярчился солнечный диск. Посветлела серая матовость дня. Ксения удовлетворённо обвела небосвод глазами.

– В самый раз. Освещение – на ять! Включаю камеру.

– Постойте, – смутился Алесь. – А с чего начать разговор?

– Я буду задавать вопросы. Разговор может принять спонтанный характер. Пусть это вас не волнует. Я при монтаже всё почищу, придам ему нужную композиционную стройность!

– Я доверяю вам. И полагаю, что не буду выглядеть монстром-убийцей или просто идиотом! – улыбнулся он.

– Не допускайте даже мысли о моей непорядочности, – почти обиделась Ксения, – я служу истине, а не мамоне! Хотя сотни моих коллег делают наоборот. Вы готовы? Тогда работаем!

Ксения включила камеру, присела рядом с Рысью и щёлкнула клавишей магнитофона.

– Алесь Вацлавич! Все журналисты мечтают встретиться с вами, написать историю вашей жизни. Почему вы отдали предпочтение мне?

– Я читал ваши статьи. Вы не поливали меня грязью. Вы пытались меня понять. Как честный журналист, а не записной журналюга, вы доискиваетесь истины. В наше время это небезопасно и дорогого стоит.

– Спасибо за доверие! Вы могли встретиться со мною и гораздо раньше, а решились только сейчас. Почему?

– К этому меня принудили жизненные обстоятельства. Моим именем начали пользоваться подонки – настоящие убийцы, преступники. На местах грабежей и разбоев они оставляют якобы мои следы – метки Рыси. Кровь – не моя стихия. Я приговариваю к смерти только самых отпетых негодяев. Я никого не грабил. Я только вершил суд. Случалось, и над теми, кто сам обязан был по закону творить суд праведный и нелицемерный, но не делал этого. Более того, оправдывал самых злейших преступников.

– Вас называют лесным дьяволом…

– Это расхожая метафора. Если бы мне иметь хоть чуточку его силы! Знаете в чём уникальность этого князя тьмы?

– В чём же?

– Он сумел внушить миру мысль о том, что на самом деле не существует на свете. И действует гораздо энергичнее Бога. Попробуй-ка докричаться до Бога? А дьявола только упомяни! Он всегда рядом. Его дыхание за спиной вы услышите сразу, как только замыслите дело неправое: украсть, убить, оболгать. Это он подталкивает человека к запойной рюмке, табаку, к косушке наркотика, в конечном счёте, к яду и петле.

– Значит, вы не верите в Бога?

– В того, что придумали люди, упиваясь ложной радостью сотворения по его образу и подобию, – нет! Он другой.

– Вы открываетесь миру… Не значит ли это, что завершается ваша борьба?

– Всё когда-то заканчивается. Я не вечен. Но я не хотел бы исчезнуть бесследно, да ещё и с позором. Простые люди должны знать причины, побудившие меня встать на тропу войны.

– Не кажется ли вам, что борьба с властью в одиночку не имеет победной перспективы?

– Я выступаю не против власти вообще, а против власти преступной.

– Почему вы выбрали псевдоним Рысь?

– С детства любил кошек. Моё таёжное одиночество сейчас разделяет лесная кошка – настоящий рысь: чудный, умный и лучший в мире друг. Видимо, мне послала его судьба. Я даже представить себе не могу, как бы жил без него!