Гимн Лейбовицу Миллер-младший Уолтер

– Завтра во втором часу та же группа должна прибыть в лазарет для полного медицинского осмотра, – закончил настоятель. Он повернулся и вопросительно посмотрел на дома Зерки. – Господин аббат?

– Да, и еще, – сказал аббат, подходя к кафедре. – Братья, не стоит думать, что начнется война. Напомним себе, что на этот раз Люцифер был с нами почти два столетия. И его сбросили всего дважды, размером менее мегатонны. Мы все знаем, что могло бы случиться, если бы началась война. Генетическое нагноение все еще с нами – с тех самых пор, когда Человек в последний раз пытался ликвидировать себя. В те времена, во времена святого Лейбовица, люди, возможно, не знали, что произойдет. Или знали, но не могли поверить, пока не испытали оружие, – словно ребенок, знающий, на что способен заряженный пистолет, но никогда не нажимавший на спусковой крючок. Тогда они еще не видели миллиарды трупов, не видели мертворожденных, уродов, обесчеловеченных, слепых. Они еще не видели безумие, убийства и уничтожение разума. А теперь… теперь монархи, президенты, президиумы, теперь они прекрасно знают. Они видели детей, которых зачали и отправили в приюты для искалеченных. До последнего времени на Земле был мир – не Христов мир, но все-таки мир, и только два похожих на войну инцидента за столько же веков. Они все знают, сыны мои, и потому не могут сделать это снова. Так поступили бы только безумцы…

Аббат умолк. Кто-то улыбался. Среди моря мрачных лиц улыбка бросалась в глаза, как муха в миске со сливками. Дом Зерки нахмурился. Старик продолжал криво улыбаться. Он сидел за «столом для нищих» с тремя другими бродягами – старик с кустистой бородой, пожелтевшей у подбородка, и в мешке с отверстиями для рук. Древний, словно источенная дождем скала, подходящий кандидат для обряда омовения ног беднякам. «Может, он сейчас встанет и что-нибудь скажет – или подует в рог?» – подумал Зерки. Но это была лишь иллюзия, созданная улыбкой. Аббат быстро отмахнулся от ощущения, он уже где-то видел этого старика, и завершил свою речь.

Возвращаясь на место, он остановился. Нищий добродушно кивнул ему. Зерки подошел ближе:

– Кто вы, позвольте спросить? Я вас где-то видел?

[102]

– Что?

– Latzar shemi[103], – повторил нищий.

– Я не совсем…

– Тогда зовите меня Лазарем, – усмехнулся старик.

Дом Зерки покачал головой и пошел дальше. В округе рассказывали бабушкины сказки о том, что… Глупый миф. Воскрешенный Иисусом, но все равно не христианин, судачили местные.

Тем не менее аббат не мог избавиться от чувства, что где-то видел старика.

– Пусть принесут хлеб для благословения, – велел он, и отложенный ужин наконец начался.

После молитв аббат снова взглянул на стол для нищих. Старик обмахивал свой суп чем-то вроде плетеной шляпы. Зерки пожал плечами, и трапеза началась в торжественном молчании.

Повечерие в церкви прошло особенно проникновенно.

Джошуа спал плохо – во сне вновь встретил миссис Грейлс. Рядом был хирург – он точил нож, приговаривая: «Это уродство необходимо удалить, пока оно не стало злокачественным». Рейчел открыла глаза и обратилась к Джошуа; он едва ее слышал и не понимал ни единого слова.

– Точное есть я исключение, – вроде бы говорила она. – Я соразмеряю обман зрения. Есть я.

Не в силах ничего разобрать, он хотел коснуться ее. Казалось, их разделяла упругая стеклянная стена. Джошуа стал читать слова по губам. Я есть, я есть…

– Я – Беспорочное Зачатие, – донеслось до него во сне.

Он попытался разорвать упругое стекло и спасти Рейчел от ножа, однако опоздал, а потом было много крови.

Джошуа с содроганием очнулся от богохульственного сна и долго молился, – но как только заснул, то снова увидел миссис Грейлс.

Той беспокойной ночью правил Люцифер. В ту ночь Атлантическая Конфедерация нанесла удар по азиатским космическим объектам.

Возмездие последовало стремительно, и один древний город погиб.

26

– Работает система оповещения о чрезвычайных ситуациях, – говорил диктор, когда на следующий день после полунощницы Джошуа вошел в кабинет аббата. – Мы передаем последний бюллетень о распределении радиоактивных осадков после вражеского ракетного удара по Тексаркане…

– Вызывали, господин аббат?

Зерки знаком велел ему замолчать и садиться. Лицо священника осунулось и побледнело, превратилось в серую стальную маску ледяного самоконтроля. Джошуа показалось, что со вчерашней ночи аббат уменьшился в размерах и постарел. Они мрачно слушали голос, который то усиливался, то слабел с четырехсекундными интервалами – радиостанции включались и отключались, чтобы затруднить врагу их обнаружение.

– …только что сообщило Верховное командование. Королевская семья в безопасности. Повторяю: нам известно, что королевская семья в безопасности. Говорят, что в момент, когда враг нанес удар по городу, Регентский совет находился за его пределами. Нет и не ожидается сообщений о беспорядках за пределами района катастрофы… Международный суд наций отдал приказ о прекращении огня, а также вынес смертный приговор несущим ответственность главам обеих стран. Приговор будет приведен в исполнение только в том случае, если страны не выполнят приказ. Оба правительства немедленно телеграфировали о том, что распоряжения Суда получены. Поэтому велика вероятность, что на этом боевые действия закончатся – всего через несколько часов после того, как был нанесен превентивный удар по определенным незаконным космическим объектам. Вчера ночью космические войска Атлантической Конфедерации атаковали три замаскированные азиатские ракетные базы на обратной стороне Луны и полностью уничтожили одну вражескую космическую станцию, которая участвовала в наведении ракет «космос – земля». Ожидалось, что враг нанесет ответный удар по нашим силам в космосе, однако варварская бомбардировка нашей столицы стала актом отчаяния… Экстренный выпуск новостей. Правительство только что объявило о своем намерении соблюдать перемирие в течение десяти дней, если противник согласится на немедленную встречу министров иностранных дел и представителей военного командования на острове Гуам.

– Десять дней, – простонал аббат. – У нас слишком мало времени.

– …Однако азиатские радиостанции по-прежнему утверждают, что недавняя термоядерная катастрофа в Иту-Ване, которая унесла жизни восьмидесяти тысяч человек, была вызвана случайным попаданием ракеты Атлантической Конфедерации, и, следовательно, уничтожение города Тексаркана является соразмерным возмездием…

Аббат выключил аппарат.

– Где правда? – спросил он тихо. – Во что верить? Да и какая разница? Когда на массовые убийства отвечают массовыми убийствами, на изнасилования – изнасилованиями, на ненависть – ненавистью, нет смысла спрашивать, на чьем топоре больше крови. Зло на зле поверх еще большего зла. Была ли необходимость в «полицейской операции» в космосе? Разумеется, тому, что сделали они, оправданий нет… или все-таки есть? Мы знаем только то, что говорит эта штука, а она действует по приказу. Азиатское радио должно говорить то, что меньше всего раздражает правительство его страны; наше – то, что меньше всего раздражает наш прекрасный патриотический упрямый сброд. О Боже, если на Тексаркану сбросили настоящую бомбу, наверное, там погибло полмиллиона людей. Мне хочется произносить слова, которые я никогда даже не слышал. Жабье дерьмо. Ведьмин гной. Гангрена души. Вечная гниль мозга. Ты понимаешь меня, брат? А ведь Иисус дышал тем же тухлым воздухом, что и мы! О смиренное величие всемогущего Господа! Какое бесконечное чувство юмора – Он, Царь Вселенной, стал одним из нас! – чтобы такие, как мы, распяли его на кресте, словно иудея-неудачника. Говорят, Люцифера изгнали за то, что не поклонялся Воплощенному Слову; должно быть, у нечистого совсем нет чувства юмора! Бог Иакова, даже Бог Каина! Зачем они снова это делают?.. Прости, меня понесло, – добавил аббат, обращаясь даже не к Джошуа, а к деревянной статуе святого Лейбовица, стоявшей в углу кабинета. Статуя была очень, очень старой. Какой-то из предыдущих правителей аббатства отправил ее в подвал, в пыль и мрак; сухая гниль поела все весенние волокна, оставив летние, и теперь казалось, будто лицо святого покрыто глубокими морщинами. Однако на лице святого по-прежнему сохранилась саркастическая улыбка. Именно из-за нее Зерки спас статую от забвения.

– Видел вчера в трапезной того старого бродягу? – спросил он невпопад, все еще с любопытством глядя на статую.

– Я его не заметил, господин аббат. А что?

– Не важно. Наверное, это все мое воображение. – Он коснулся горы хвороста, на которой стоял великомученик. «Именно на ней все мы стоим сейчас, – подумал он. – На огромной груде хвороста прошлых грехов. И часть из них – мои. Мои, Адама, Ирода, Иуды, Ханнегана, мои. Грехи всех и каждого. Грехи облачают колосс государства в мантию божества, – а потом его поражает кара небесная. Почему? Мы же достаточно громко кричали: Богу должны подчиняться не только люди, но и народы. Цезарь должен быть полицейским Бога, а не его полномочным преемником и не его наследником. Во все века, всем народам… “Если кто выделяет расу, государство или его специфическую форму либо иное средоточие власти… если кто возвышает их над уровнем обычной ценности и делает их объектом поклонения, то он искажает и извращает мир, замышленный и сотворённый Богом”… Откуда это? Пий XI, – подумал он без особой уверенности, – восемнадцать веков назад. Но когда Цезарь получил средства уничтожить мир, разве его уже не обожествили? Только с согласия народа – той же черни, которая кричала: “Non habemus regem nisi caesarem[104], которая высмеивала и плевала на Него, Воплощение Бога. Та же самая чернь, которая замучила Лейбовица…»

– Снова обожествляются кесари…

– Господин аббат?

– Не обращай внимания… Братья уже собрались во дворе?

– Когда я проходил мимо, пришли примерно половина. Сходить проверить?

– Да. А затем возвращайся. Прежде чем присоединиться к ним, я хочу тебе кое-что сказать.

Пока Джошуа не было, аббат достал из стенного сейфа бумаги по проекту «Quo peregrinator».

– Вот, ознакомься вкратце, – приказал он монаху. – Посмотри штатное расписание, прочитай план действий. Все это ты тщательно изучишь, но позже.

Джошуа еще читал, когда громко загудел коммуникатор.

– Преподобного отца Джетру Зерки, аббата, пожалуйста, – монотонно произнес голос робота-оператора.

– Слушаю.

– Срочная телеграмма от сэра Эрика, кардинала Хоффстраффа из Нового Рима. В данный момент курьерская служба недоступна. Прочитать телеграмму?

– Да, прочитай. Позднее я пришлю кого-нибудь за копией.

– Текст следующего содержания: «Grex peregrinus erit. Quam primum est factum suscipiendum vobis, jussu Sactae Sedis. Suscipite ergo operis partem ordini vestro propriam…»[105]

– Можешь прочитать это в переводе на юго-западный? – спросил аббат.

Оператор выполнил приказание, но и в этом варианте сообщение не содержало в себе ничего неожиданного, лишь подтверждало намеченный план и приказывало действовать с максимальной скоростью.

– Сообщение принято, – сказал аббат наконец.

– Будет ли ответ?

– Ответ следующий: «Eminentissimo Domino Eric Cardinali Hoffstraff obsequitur Jethra Zerchius, A.O.L., Abbas. Ad has res disputandas iam coegi discessuros fratres ut hodie parati dimitti Roman prima aerisnave possint»[106]. Конец текста.

– Повторяю: Eminentissimo…

– Да, это все. Конец связи.

Джошуа закрыл папку и медленно поднял взгляд.

– Ты готов к распятию? – спросил Зерки.

– Я… я не понимаю. – Монах побледнел.

– Вчера я задал тебе три вопроса. Ответы мне нужны сейчас.

– Я готов отправиться в путь.

– Осталось еще два.

– Господин аббат, я сомневаюсь в призвании.

– Ты должен принять решение. У тебя меньше опыта работы на кораблях, чем у других. Никто, кроме тебя, не посвящен в духовный сан. Кому-то нужно уменьшить нагрузку, чтобы он мог выполнять обязанности пастора и администратора. Я сказал, что тебе не придется покидать орден; твоя группа станет независимым отделением ордена, под автономным управлением. Наместника выберут тайным голосованием те, кто дал монашеский обет, и ты – наиболее очевидная кандидатура. Так есть у тебя призвание священника или нет? Вопрос стоит остро, и отвечать нужно сейчас.

– Преподобный отец, я еще не изучил…

– Не важно. Кроме двадцати семи человек экипажа (все они – наши люди) с тобой отправятся и другие: шесть сестер и двадцать детей из школы святого Иосифа, двое ученых и три епископа. Они вправе рукополагать даже епископов, ведь один из них – делегат Святого отца. Когда они решат, что ты готов, они могут посвятить тебя в сан. Ты ведь проведешь в космосе много лет… Но мы должны понять, есть ли у тебя призвание.

Брат Джошуа замялся, потом покачал головой:

– Не знаю.

– Хочешь подумать полчаса? Может, выпьешь воды? Ты так побледнел… Сынок, если ты собираешься вести паству, то должен уметь принимать решения мгновенно. Ну что, говорить можешь?

– Господин, я не… уверен…

– А хрипеть можешь? Примешь ли ты на себя это бремя, сынок? Или тебя еще не объездили? Тебя попросят стать ослом, на котором Он въедет в Иерусалим; это тяжкая ноша, и она сломает тебе хребет, потому что Он несет грехи всего мира.

– Вряд ли я способен…

– Хрипи и сопи. Но рычать ты тоже можешь, а для вожака это полезное качество. Послушай, на самом деле никто из нас не был готов. Однако мы пытались – и нам выпадали испытания. Тебя будут испытывать до самой смерти; для того ты и пришел сюда. У ордена были аббаты из золота, аббаты из холодной твердой стали, аббаты из свинца – и никто из них не был «способен», хотя некоторые были способнее остальных, а единицы – даже святыми. Золото расплющивалось, сталь становилась хрупкой и ломалась, а свинец Небо превращало в прах. Лично мне повезло, я – ртуть: я разлетаюсь на капли, а они каким-то образом собираются вместе. Но, брат, я чувствую, что скоро меня расплескают вновь, и на этот раз – навсегда. Из чего сделан ты, сынок?

– Из щенячьих хвостов, преподобный отец. Я – мясо, и мне страшно.

– Сталь визжит, когда ее куют, и ахает, когда ее закаливают. Под грузом она скрипит. Сынок, даже стали бывает страшно. Может, подумаешь полчаса? Глотнешь воды? Глотнешь свежего воздуха? Поброди где-нибудь. Если от этих мыслей начнется морская болезнь, – освободи желудок. Если они тебя пугают, кричи. Если они хоть что-нибудь с тобой делают, молись. Но приди в церковь еще до начала мессы и скажи нам, из чего сделан монах. Ордену предстоит разделиться, и часть, которая уйдет в космос, покинет нас навсегда. Призван ли ты стать ее пастырем? Иди и прими решение.

– Похоже, выбора у меня нет.

– Выбор всегда есть. Тебе нужно просто сказать: «У меня нет призвания». Тогда выберут кого-то другого, вот и все. Поэтому успокойся, а затем приходи к нам в церковь и скажи «да» или «нет». Лично я сейчас туда и отправляюсь. – Аббат встал и кивком отпустил монаха.

* * *

Во дворе стояла почти полная темнота. Только тонкая струйка серебряного света просачивалась из-под двери церкви. Сквозь легкую дымку пробивался слабый свет звезд. На востоке еще ничего не предвещало наступления зари. Брат Джошуа побродил в тишине и наконец сел на бордюре клумбы с розовыми кустами. Он подпер голову ладонями и стал катать ногой камушек. Здания аббатства окутались темными, сонными тенями. На юге невысоко в небе висел месяц, похожий на ломтик дыни.

Из церкви донеслось негромкое пение:

– Excita, Domine, potentiam tuam, et veni, ut salvos… Яви, Господи, свою помощь во всех моих нуждах…

Молитва будет возноситься до последнего вздоха. Даже если братья считают это напрасным…

«Если у Рима еще остается надежда, то зачем они отправляют космический корабль? Зачем – если в Риме верят, что молитвы о мире на Земле будут услышаны? Разве отправка корабля – не акт отчаяния?… Retrahe me, Satanus, et discede![107] Космический корабль – это символ надежды. Надежды на человечество за пределами Земли, на мир – если не здесь, то где-то еще: может, на планете у альфы Центавра, у беты Гидры или в одной из хилых удаленных колоний на той планете рядом с как-бишь-ее-там в созвездии Скорпиона. Надежда, а не безысходность – вот что отправляет корабль в полет, ты, подлый искуситель. Да, может, у этой надежды нет сил, может, она устала, как собака, но она говорит: “Отряхни прах с ног своих и иди в Гоморру проповедовать о судьбе Содома”. Да, это надежда, иначе она не говорила бы “иди”. Это надежда – не на Землю, но на душу и суть человека. Сейчас, когда над нами навис Люцифер, мы, не отправив корабль, явили бы гордыню – ведь ты, грязнейшее существо, искушал Господа нашего: если Ты Сын Божий, сойди с креста. И пусть Тебя несут ангелы.

Слишком сильное упование на Землю привело людей к попытке превратить ее в Эдем, и отчаялись они, приведя мир к гибели…»

Кто-то открыл двери аббатства. Монахи тихо расходились по кельям. В церкви царил полумрак. Джошуа видел лишь несколько свечей и неяркий красный глаз лампады в святая святых. Он разглядел силуэты двадцати шести его братьев – они стояли на коленях и ждали. Кто-то снова закрыл двери, но не плотно, поскольку красная точка в алтаре еще была видна. Огонь, зажженный в поклонении, горящий во славу Его, в благоговении… тихо горел там, в своем красном сосуде. Огонь, самая красивая из четырех стихий мира… однако и элемент ада. Огонь горел в сердце храма, но в ту ночь он также выжег все живое в одном городе и разлил свой яд по земле. Как странно, что Бог говорил из неопалимой купины, и что человек превратил символ небес в символ преисподней.

Джошуа снова взглянул на утреннее звездное небо. Там рая не будет, говорили они. И все-таки там уже были люди. Они смотрели на чужие солнца в чужих небесах, дышали чужим воздухом и в поте лица своего возделывали чужие земли – на планетах с ледяной экваториальной тундрой, на планетах с укутанными паром арктическими джунглями, возможно, немного похожих на Землю, достаточно похожих, чтобы мог жить человек. Их была всего лишь горстка, этих небесных колонистов вида Homo loquax nonnumquam sapien[108], в немногочисленных колониях, которые до сих пор получали крохи помощи от Земли, а теперь вообще ее лишатся в своих новых не-Эдемах, совсем далеких от Рая. Возможно, к счастью для них. Чем ближе люди подходили к созданию Рая, тем более строгими они становились, тем больше требовали – и от него, и от себя. Они создали сад удовольствий и, пока он набирал мощь и красоту, становились все более несчастными – ведь теперь было легче заметить, что в саду чего-то не хватает, какого-то дерева или куста, которые никак не желали в нем расти. Когда мир погрязал в нищете и убогости, можно было мечтать о совершенстве и стремиться к нему. Но когда мир озарили благоденствие и разум, он начал чувствовать узость игольного ушка и уже не желал мечтать и стремиться. А теперь они вновь намерены его уничтожить – этот культивированный сад на Земле, вновь разорвать его на части, чтобы Человек вновь обрел надежду в кромешной тьме?

И все же Реликвии улетят на корабле! Проклятие?.. Discede, Seductor informis![109] Это не проклятие, а знание, – если человек не обратит его во зло, как обратил во зло накануне огонь…

«Почему я должен лететь, Господи? – подумал он. – Должен ли я лететь? И что я пытаюсь решить: лететь или отказаться? Но ведь это уже решено: я был призван, причем давным-давно. Значит, Egrediamur tellure[110], ибо так велит данный мной обет. Поэтому я отправлюсь в путь. Но рукоположить меня и назвать священником – и даже аббатом, поставить меня охранять души моих братьев? Почему преподобный отец настаивает?.. Впрочем, он не настаивает; он лишь спрашивает, настаивает ли на этом Господь. Но какая ужасная спешка… Неужели он так во мне уверен? Чтобы взвалить на меня такую ношу, надо быть более уверенным во мне, чем я сам в себе уверен.

Явись, знамение, явись! Судьба тебе кажется чем-то далеким, отдаленным на десятилетия… и вдруг ты понимаешь, что она решается прямо сейчас. Но может, судьба всегда рядом, тут, каждую секунду, каждый миг.

Разве не достаточно того, что он во мне уверен? Нет, совершенно недостаточно. Я каким-то образом сам должен обрести уверенность. За полчаса. А теперь уже меньше… Audi me, Domine[111] пожалуйста, Господи, внемли червю из нынешнего поколения тварей Твоих, он отчаянно молит Тебя, отчаянно хочет узнать, получить знак, предвестие, знамение. У меня слишком мало времени, чтобы решить».

Джошуа нервно вздрогнул. Что-то… ползет?

Он услышал тихий шелест сухой листвы за спиной. Кто-то остановился, пошуршал и снова заскользил. Может ли знак небес скользить? Предвестие или знамение могли бы. «Язва ходящая во мраке» могла бы. Гремучая змея – тоже.

Сверчок? Или просто листья шуршат. Брат Хиган однажды убил во дворе гремучую змею, но… В листве опять зашуршало. Будет ли это подходящий знак, если что-то выползет и ужалит его в спину?

Из церкви донеслась молитва: «Reminiscentur et convertentur ad Dominum universi fines terrae. Et adorabunt in conspectu universae familiae gentium. Quoniam Domini est regnum; et ipse dominabitur…»[112] Странные слова для сегодняшней ночи: «Вспомнят, и обратятся к Господу все концы земли…»

Внезапно шуршание прекратилось. «Кто-то прямо за спиной? Господи, знак не так уж и необходим. Честное слово, я…»

Что-то коснулось руки. Он с воплем отпрыгнул, схватил камень и швырнул его в розовые кусты. Раздался громкий треск. Джошуа почувствовал себя глупо. Он почесал бороду, подождал. Из кустов никто не вышел. Никто не выполз. Джошуа бросил туда еще камушек, и тот с шумом покатился по земле. Он подождал, но так ничего и не заметил. Попроси о знамении, а потом побей его камнями – de essential hominum[113].

Розовый язык зари начал лизать звезды. Пора сообщить аббату о своем решении. И что ему сказать?

Брат Джошуа вытряхнул из бороды мошек и направился к церкви, поскольку кто-то открыл дверь и выглянул наружу. Его уже ищут?

«Unus panis, et unum corpus multi sumus, – донеслось из церкви, – omnes qui de uno…»[114] Один хлеб, и мы многие одно тело, и одного хлеба мы вкусили, и пили из одной чаши…

Джошуа замер на пороге и оглянулся на кусты. «Устроил ловушку, да? Послал это существо, зная, что я швырну в него камень?»

Секунду спустя он проскользнул в церковь и опустился на колени рядом с остальными, вплетя свой голос в хор моления; на какое-то время он перестал думать, оказавшись в компании монахов-космопроходцев. «Annuntiabitur Domino generatio ventura… Потомство мое будет служить Ему, и будет называться Господним вовек: придут и будут возвещать правду Его людям, которые родятся, что сотворил Господь».

Затем, очнувшись, он увидел аббата, который манил его к себе. Брат Джошуа подошел и опустился на колени рядом с ним.

– Hoc officium, Fili – tibine imponemus oneri?[115] – прошептал аббат.

– Если я им нужен, – негромко ответил монах, – honorem accipiam[116].

Аббат улыбнулся.

– Ты меня не расслышал. Я сказал «бремя», а не «честь». Crucis autem onus si audisti ut honorem, nihilo errasti auribus[117].

– Accipiam, – повторил монах.

– Ты уверен?

– Если выберут меня, то я буду уверен.

– Хорошо.

Так все было решено. Когда встало солнце, избрали пастыря, который поведет паству.

Затем отслужили мессу для паломников и путников.

* * *

Заказать чартерный рейс в Новый Рим было нелегко, но еще сложнее оказалось получить разрешение на взлет. На время чрезвычайного положения гражданская авиация перешла под юрисдикцию Министерства обороны, и требовалось получить одобрение военных. Местное командование ответило отказом. Если бы аббат Зерки не знал, что некий маршал авиации дружит с неким архиепископом, двадцати семи книгобандистам с узелками, возможно, пришлось бы совершить паломничество в Новый Рим на своих двоих. Однако к полудню разрешение было получено. Аббат Зерки поднялся на борт самолета перед взлетом – чтобы попрощаться.

– Вы продолжаете дело ордена, – сказал он им. – С вами отправляются Реликвии. С вами же отправляется апостольская преемственность – и, возможно, место святого Петра… Нет, нет, – добавил он в ответ на удивленный шепот монахов. – Не Его святейшество. Раньше я вам этого не говорил, но если на Земле произойдет худшее, тогда соберется конклав – или то, что от него останется. Возможно, колонию на альфе Центавра признают отдельным патриархатом, а власть патриарха получит кардинал, который будет вас сопровождать. Если нас здесь постигнет кара, то ему достанется и все наследие Петра. Возможно, жизнь на Земле будет уничтожена – Боже упаси! Но если на Землю падет кара, и здесь не останется выживших, то кардиналу перейдет и папское звание. Однако это не самая главная ваша забота, братья и сыны мои, хотя вы будете подчиняться своему окормителю по особым обетам – подобным тем, которые связывают иезуитов и папу. Много лет вы проведете в космосе. Корабль станет вашим монастырем. В колонии на альфе Центавра вы построите центр Братьев-визитантов ордена святого Лейбовица из Тихо. Но корабль и Реликвии останутся в ваших руках. Если цивилизация – или ее останки – сохранятся на альфе Центавра, то вы отправите миссии в другие колонии – а затем, быть может, в колонии колоний. Куда бы ни пошел человек, за ним последуете вы и ваши преемники, а с вами – летописи и воспоминания более чем за четыре тысячи лет. Некоторые из вас и те, кто придет после вас, станут нищими и бродягами, будут рассказывать хроники Земли, передавать гимны о Распятом людям и культурам, которые вырастут в тех колониях. Ведь кто-то из них может забыть, кто-то может на время утратить веру. Учите их и принимайте в орден тех, кто обрел призвание. Станьте для человечества памятью о первородной Земле и Начале. Запомните эту Землю. Никогда ее не забывайте… и никогда не возвращайтесь. – Голос Зерки превратился в хриплый бас. – Если вернетесь, то, чувствую я, встретите у восточного края Земли архангела с огненным мечом. Теперь ваш дом – космос. В его пустыне более одиноко, чем в нашей. Идите с Богом и молитесь за нас.

Зерки медленно двинулся по проходу, останавливаясь, чтобы благословить и обнять каждого. Когда он ушел, самолет выехал на взлетную полосу и с ревом взмыл в воздух. Зерки следил за ним, пока тот не скрылся в ночном небе, а затем вернулся в аббатство, к остаткам своей паствы. Там, на борту самолета, он говорил так, словно судьба группы брата Джошуа четко определена – как список молитв, выбранных на завтрашний день. На самом деле и он, и они понимали, что этот план – всего лишь гадание по руке, то ли надежда, то ли мечта. Для группы брата Джошуа начался лишь первый, самый короткий этап долгого и опасного путешествия – новый Исход из Египта под покровительством Бога, который, наверное, уже очень устал от человеческой расы.

Тем, кто остался, выпала более легкая доля. Им оставалось только ждать конца света и молиться о том, чтобы он не настал.

27

– Зона распространения радиоактивных осадков остается относительно стабильной, – вещал диктор, – опасность дальнейшего их распространения почти миновала…

– По крайней мере, до сих пор не произошло чего-то похуже, – заметил гость аббата. – Здесь мы пока в безопасности. И если конференция не сорвется, похоже, все будет в порядке.

– Вот как, – буркнул Зерки. – Давайте еще послушаем.

– По последним подсчетам, – продолжал диктор, – на сегодня, девятый день после уничтожения столицы, число погибших составляет два миллиона восемьсот тысяч человек. Более половины этого числа – население самого города. Остальное – оценка, основанная на информации о населении районов, которые, по нашим сведениям, получили критическую дозу радиации. Эксперты полагают, что общее число будет увеличиваться по мере поступления новых данных о распространении радиоактивных осадков.

Согласно режиму чрезвычайной ситуации, наша станция должна дважды в день передавать данное сообщение: «Положения закона 10-WR-3E ни в коей мере не дают гражданам право проводить эвтаназию жертв лучевой болезни. Те, кто подвергся – или полагают, что подверглись, – радиоактивному облучению в дозах, превышающих критические, должны явиться на ближайшую станцию помощи «Зеленая звезда», где мировой судья уполномочен выдать судебный приказ Mori Vult[118] тому, кто надлежащим образом признан безнадежным – если пострадавший желает подвергнуться эвтаназии. Если жертва радиации лишает себя жизни любым другим способом, не прописанным в законе, то подобное действие считается самоубийством и осложнит наследникам и иждивенцам получение страховки и пособий. Более того, Закон о радиационной катастрофе дает право проводить эвтаназию только после совершения надлежащих правовых процедур. Человеку с тяжелой формой лучевой болезни надлежит обратиться в пункт помощи «Зеленая…»

Аббат внезапно выключил приемник с такой силой, что сорвал ручку со шпенька. Он резко встал, подошел к окну и выглянул во двор, где вокруг наспех сколоченных деревянных столов толпились беженцы из зараженных районов. Аббатство – и старое, и новое – заполонили люди всех возрастов и общественного положения. Пришлось временно изменить границы «уединенных» частей аббатства, чтобы беженцы получили доступ ко всему, за исключением монашеских келий. Знак со старых ворот сняли, поскольку сейчас здесь были женщины и дети, нуждавшиеся в пище, одежде и крыше над головой.

Два послушника вынесли из временной кухни дымящийся котел, поставили его на стол и стали разливать суп.

Гость аббата откашлялся и нетерпеливо заерзал в своем кресле. Аббат повернулся к нему.

– Это называют «надлежащими правовыми процедурами»! – со злостью проговорил он. – Надлежащие процедуры массового, одобренного государством самоубийства. С благословения всего общества.

– Все лучше, чем обрекать их на ужасную, медленную смерть, – ответил гость.

– Вот как? Кому лучше? Уборщикам улиц? Лучше, чтобы живые трупы добрались до центра утилизации, пока еще могут ходить? Чтобы публика меньше на них глазела? Чтобы зрелище было не таким ужасным? Один-два миллиона трупов на улицах могут стать причиной бунта против виновных. Вы и правительство это подразумеваете под словом «лучше»?

– Насчет правительства сказать ничего не могу, – ответил гость с холодной ноткой в голосе, – а для меня «лучше» означает «более милосердно». Спорить с вами о религиозной морали я не намерен. Считаете, что Бог отправит вашу душу в ад, если вы решите умереть не ужасной, а безболезненной смертью? Разубеждать не буду. Но вы в меньшинстве.

– Прошу прощения, – сказал аббат Зерки, – я не собирался спорить с вами о религиозной морали. Я лишь обращал ваше внимание на этот спектакль с массовой эвтаназией, – чем не фактор мотивации? Существование Закона о радиационной катастрофе – и подобных законов в других странах – самое очевидное доказательство того, что правительства прекрасно понимали, к каким последствиям приведет новая война. Но вместо того, чтобы попытаться предотвратить преступление, они решили заранее подготовиться к его последствиям. Неужели этот факт ни о чем вам не говорит, доктор?

– Конечно, говорит. Лично я пацифист, однако в данный момент наш мир таков, и нам в нем жить. И если стороны не сумели договориться о способе предотвращения войны, тогда лучше хоть как-то подготовиться к последствиям, чем не готовиться вообще.

– И да, и нет. Да – если вы ожидаете, что преступление совершит кто-то другой. Нет – если преступление готовитесь совершить вы сами. И особенно нет, если методы смягчения последствий сами по себе преступны.

Гость пожал плечами.

– Такие, как эвтаназия? Уж простите, святой отец, но именно законы общества объявляют что-то преступлением, а что-то – не преступлением. Я понимаю, что вы со мной не согласны. Да, законы могут быть плохими, непродуманными – это правда. Однако в данном случае закон хороший. Если бы я верил, что у меня есть такая вещь, как душа, и что на небе есть разгневанный Бог, то, возможно, согласился бы с вами.

Аббат Зерки кисло улыбнулся:

– У вас нет души, доктор. Вы сами душа. У вас есть тело – временно.

Гость вежливо рассмеялся:

– Семантическая путаница.

– Верно. Вот только кто из нас запутался?

– Не будем спорить, святой отец. Я не из Сил милосердия. Я работаю в Группе оценки ущерба. Мы никого не убиваем.

Аббат Зерки посмотрел на своего гостя – невысокого мускулистого человека с симпатичным круглым лицом и загорелой, покрытой веснушками лысиной. На нем был костюм из зеленой саржи, на коленях лежала кепка с нашивкой «Зеленой звезды».

Действительно, зачем ссориться? Этот человек – медик, а не палач. «Зеленая звезда» помогала людям, и некоторые ее дела вызывали восхищение. Иногда «Звезда» даже совершала подвиги. То, что порой она творила зло, по мнению Зерки, не было основанием считать ее добрые дела запятнанными. Общество в основном одобряло действия «Звезды», а ее сотрудники были добросовестными людьми. Доктор пытался быть дружелюбным, а его просьба казалась довольно простой. Он ничего не требовал и ни на чем не настаивал. И все же что-то мешало аббату дать согласие.

– Работа, которой вы хотите здесь заниматься… она потребует много времени?

Доктор покачал головой:

– Думаю, два дня, не больше. У нас две мобильных лаборатории. Мы можем загнать их в ваш двор, подцепить трейлеры друг к другу и сразу приступить к работе. Сначала займемся наиболее очевидными случаями лучевой болезни и ранеными. Наша задача – провести клиническое исследование; лечить мы будем только в самых неотложных случаях. Больные получат медицинскую помощь в лагере для беженцев.

– А самые больные получат что-то другое в лагере милосердия?

Гость нахмурился:

– Если захотят. Никто не заставляет их туда идти.

– Но вы выписываете разрешения, которые дают на это право.

– Да, я выдал несколько красных билетов. Вот… – Доктор порылся в кармане куртки и вытащил красную картонку, похожую на транспортную этикетку – с кольцом из проволоки для того, чтобы повесить в петлицу или на ремень. Он бросил картонку на стол. – Чистый бланк критической дозы. Вот, читайте. Здесь написано, что человек болен, очень болен. А вот зеленый билет. Он говорит человеку, что тот здоров, беспокоиться не о чем. Внимательно посмотрите на красный! Предполагаемая доза в единицах радиации. Анализ крови. Анализ мочи. Одна сторона у билета такая же, как и у зеленого. Другая сторона у зеленого билета пустая, но посмотрите на оборотную сторону красного. Мелким шрифтом – прямая цитата из закона 10-WR-3E. Человек должен ознакомиться с текстом, узнать свои права. То, как он поступит, – его личное дело. Если вы предпочитаете, чтобы мы припарковали мобильные лаборатории на шоссе, то мы можем…

– Вы просто зачитываете этот текст человеку, и все?

Доктор помолчал.

– Если он не понимает, что там написано, мы должны ему объяснить. – Он снова сделал паузу, копя в себе злость. – Боже мой! Святой отец, если больной безнадежен, что вы ему скажете? Прочитаете пару абзацев из закона, укажете на дверь и скажете: «Следующий»? Конечно, вы скажете что-то еще – если в вас вообще остались человеческие чувства!

– Это понятно, но я хочу узнать кое-что другое. Советуете ли вы, как врач, безнадежным больным идти в лагерь милосердия?

– Я… – Врач умолк и закрыл глаза. – Да, конечно, – сказал он наконец. – Если бы вы видели то же, что и я, вы бы тоже так поступили. Конечно, советую.

– Здесь вы этого делать не будете.

– Тогда мы… – Врач с видимым усилием подавил гнев, встал, начал было надевать кепку, затем швырнул ее на кресло и подошел к окну. Он мрачно выглянул во двор, посмотрел на шоссе. – Вон там, у дороги, парк. Можем расположиться там. Но до него две мили. Большинству придется идти пешком. – Он бросил взгляд на аббата Зерки, а затем снова на двор. – Посмотрите на них. Больные, раненые, сломленные, напуганные. Дети. Усталые, хромые, несчастные. Вы хотите, чтобы их, словно стадо, повели по шоссе, под солнцем…

– Нет, такого я не хочу, – ответил аббат. – Послушайте, вы только что сказали, что некий написанный человеком закон заставляет вас зачитывать и объяснять такое смертельно облученному. По сути, я не возражал; раз закон требует, отдайте кесарю кесарево. Но неужели вы не понимаете, что я подчиняюсь другому закону? Что он запрещает мне позволять вам и всем остальным, находящимся на земле аббатства, толкать людей на то, что церковь считает злом?

– О, прекрасно понимаю.

– Хорошо. Дайте мне всего одно обещание, и можете располагаться во дворе.

– Какое обещание?

– Что вы никому не будете советовать идти в «лагерь милосердия». Ограничьтесь диагнозом. Скажите смертельно больным то, что от вас требует закон, утешайте их, как хотите, но не говорите им, чтобы они покончили с собой.

Врач помедлил.

– Полагаю, будет правильно обещать это в отношении пациентов, которые принадлежат к вашей вере.

Аббат опустил взгляд.

– Извините, этого недостаточно, – произнес он наконец.

– Почему? Другие не связаны вашими принципами. Если человек не принадлежит к вашей религии, то почему вы отказываетесь разрешить… – Он сердито умолк на полуслове.

– Вы хотите, чтобы я объяснил?

– Да.

– Потому что если человек не знает о том, что что-то плохо, и действует по неведению, на нем нет вины – в том случае, если обычная логика не доказывает ему то, что он поступает неправильно. Однако хотя неведение может извинить человека, оно не извиняет поступок, дурной сам по себе. И если я допущу, чтобы человек сотворил зло по неведению, то вина падет на меня. На самом деле все просто – до боли просто.

– Представьте, святой отец, они сидят напротив вас и смотрят вам в глаза. Кто-то кричит, кто-то плачет. И все спрашивают: «Доктор, что делать?» Что мне им ответить? Ничего? Сказать: «Умирайте»?.. А что бы ответили вы?

– «Молитесь».

– Ну да, конечно. Слушайте, я знаю только одно зло – боль. И только с ним я могу сражаться.

– Да поможет вам Бог.

– Антибиотики помогают больше.

Аббат Зерки придумал резкий ответ, но промолчал и толкнул по столу лист бумаги и ручку:

– Пишите: «Пребывая в стенах аббатства, обязуюсь не рекомендовать пациентам эвтаназию». Поставьте подпись. И можете работать во дворе.

– А если я откажусь?

– Тогда, наверное, больным придется плестись две мили по дороге.

– Из всех безжалостных…

– Напротив. Я предложил вам возможность работать так, как от вас требует закон, которому вы подчиняетесь, при этом не нарушая закон, который признаю я. Пойдут они по дороге или нет – решать вам.

Врач уставился на чистый лист бумаги:

– Что вам это?

– Просто мне так больше нравится.

Врач молча склонился над столом и принялся писать. Взглянул на то, что написал, резко поставил подпись и выпрямился.

– Ладно, вот вам обещание. Думаете, оно стоит больше, чем мое слово?

– Нет. Конечно, нет. – Аббат сложил бумагу и положил в карман пиджака. – Но теперь оно здесь, в моем кармане, и вы знаете, что оно в моем кармане, и я могу иногда на него поглядывать. Кстати, вы всегда держите слово, доктор Корс?

Врач уставился на него.

– Я сдержу слово, – буркнул он и вышел.

– Брат Пэт! – слабым голосом позвал аббат Зерки. – Брат Пэт, ты здесь?

На пороге возник секретарь:

– Да, преподобный отец.

– Ты слышал?

– Частично. Дверь была приоткрыта, а вы не включили глушитель…

– Ты слышал его слова? «Я знаю только одно зло – боль»?

Монах кивнул.

– И что только общество решает, является ли деяние преступным или нет?

– Да.

– Боже праведный, как же две эти ереси через столько лет снова проникли в наш мир? У дьявола скудное воображение. «Змей обманул меня, и я съел…» Уходи, брат Пэт, а то меня будет не остановить.

– Господин, я…

– Что там – письмо? Ладно, давай его сюда.

Монах протянул ему письмо и удалился. Зерки не стал вскрывать конверт, а снова посмотрел на клятву врача. Возможно, пустышка. И все же он честен. И предан своему делу – за жалованье, которое платит ему «Зеленая звезда», иначе работать нельзя. Врач выглядел невыспавшимся и уставшим. Вероятно, он держится на бензедрине и пончиках с тех самых пор, как ракета уничтожила город. Он повсюду видит страдания и ненавидит их, и искренне хочет помочь. Искренность – вот в чем ужас. Издали противник кажется извергом, а при ближайшем рассмотрении выясняется, что он не менее искренний, чем ты. И самый искренний – Сатана.

Страницы: «« ... 910111213141516 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Инь и Ян» – это театральный эксперимент. Один и тот же сюжет изложен в двух версиях, внешне похожих...
Перед вами полные «Хроники Реликта» – настоящий гимн человеческому разуму, духу и сердцу! Грандиозно...
«Встретимся на нашем берегу» — новелла о простых людях, через жизни и судьбы которых прошла война 19...
Коллекционер старых кинофильмов приобретает раритетную кинопленку и во время просмотра внезапно слеп...
В Кельнском соборе во время праздничной службы происходит массовое убийство: все прихожане погибают ...
1760 год. Анна Баттерфилд переезжает из сельского дома в Суффолке в богатый лондонский особняк своег...