Гимн Лейбовицу Миллер-младший Уолтер

28

Вечерню уже отслужили, но аббат остался стоять на коленях в темной церкви.

Domine, mundorum omnium Factor, parsurus esto imprimis eis filiis aviantibus ad sideria caeli quorum victus dificilior…[123]

Он молился за группу брата Джошуа, за людей, которые отправились на космический корабль, чтобы взлететь в небо – навстречу большей неопределенности, чем та, с которой когда-либо сталкивался Человек. За них нужно много молиться, ведь именно путник наиболее подвержен трудностям, которые становятся испытанием для веры и терзают разум сомнениями. Дома, на Земле, у сознания есть смотрители и наставники; там, снаружи, сознание в одиночестве, оно разрывается между Господом и Врагом. «Пусть они будут несгибаемыми, – молился аббат, – пусть они останутся верны принципам ордена».

В полночь доктор Корс заглянул в церковь и тихо поманил к себе аббата. Врач выглядел изможденным и расстроенным.

– Я только что нарушил обещание! – сказал он с вызовом.

Аббат помолчал.

– Вы этим гордитесь?

– Не особенно.

Они пошли к мобильной лаборатории и остановились в луже голубоватого света, который вытекал из-под двери. Корс вытер лоб рукавом пропитанного потом халата. Зерки наблюдал за ним с жалостью, которую обычно испытывают к пропащим.

– Мы, конечно, немедленно уйдем, – сказал Корс. – Хотел сам вам сообщить. – Он повернулся, чтобы зайти в лабораторию.

– Минутку, – произнес аббат. – Вы должны рассказать мне остальное.

– Должен? – В голосе врача снова зазвучал вызов. – Зачем? Чтобы вы могли грозить адским пламенем? Она все равно очень больна, и ребенок тоже. Я ничего вам не скажу.

– Уже все сказали. Я знаю, о ком вы. Ребенок, значит, тоже?

Корс помедлил, прежде чем ответить:

– Лучевая болезнь. Ожоги. У женщины сломано бедро. Отец ребенка погиб. Пломбы в зубах женщины радиоактивны. Ребенок почти светится в темноте. Тошнота началась вскоре после взрыва. Анемия, сгнившие фолликулы. Один глаз ослеп. Из-за ожогов ребенок все время плачет. Непонятно, как они выжили после взрыва. Я ничего не могу для них сделать – только передать в кремационную группу.

– Я их видел.

– Тогда вы знаете, почему я не сдержал обещание. Как мне потом жить? Я не хочу подвергать их пытке.

– Стать их убийцей приятнее?

– С вами невозможно вести рациональную дискуссию.

– Что вы ей сказали?

– «Если любите своего ребенка, избавьте его от страданий. Усните как можно скорее». Мы немедленно уезжаем. С теми, у кого лучевая болезнь, мы разобрались и с другими тяжелыми пациентами – тоже. Остальным не повредит пройти пару миль. Людей с критическими дозами больше не осталось.

Зерки пошел было прочь, затем остановился.

– Заканчивайте, – прохрипел он. – Заканчивайте работу и убирайтесь. Я боюсь думать о том, что я с вами сделаю, если еще раз увижу.

Корс сплюнул:

– Мне здесь нравится не больше, чем вам – принимать нас у себя. Нет, спасибо, мы уедем немедленно.

Женщина и ее ребенок лежали на раскладушке в коридоре переполненного домика для гостей. Они прижимались друг к другу под одеялом и плакали. В здании пахло смертью и антисептиком. В темноте возник силуэт.

– Отец? – испуганно спросила женщина.

– Да.

– Нам конец. Видите? Видите, что они нам дали?

Он ничего не видел, но слышал, как она водит пальцами по краю бумаги. Красный билет. Он ничего не мог ей сказать, словно лишился дара речи. Он порылся в кармане и достал оттуда четки. Она услышала, как щелкают бусины, и потянулась за четками.

– Ты знаешь, что это?

– Конечно, святой отец.

– Тогда оставь их себе.

– Спасибо.

– Терпи и молись.

– Я знаю, что нужно делать.

– Не будь соучастницей. Ради Бога, дитя, не…

– Доктор сказал…

Она остановилась. Аббат ждал, когда она договорит, но она молчала.

– Не будь соучастницей.

Он благословил их и постарался как можно быстрее уйти. Женщина привычным движением перебирала четки. Ему нечего было ей сказать – она все уже знала.

– Конференция министров иностранных дел на Гуаме только что завершилась. Совместного заявления не последовало; министры возвращаются в столицы своих государств. Важность этой конференции и тревога, с которой мир ждет ее результатов, заставляют вашего комментатора верить в то, что конференция еще не закончилась, что в ней просто наступил перерыв, чтобы министры могли немного посовещаться со своими правительствами. В более раннем сообщении говорилось о том, что переговоры сорваны после грубых выпадов с обеих сторон, однако позднее последовало опровержение. Премьер-министр Рекол сделал для прессы заявление: «Я возвращаюсь, чтобы обсудить ситуацию с Регентским советом. Но здесь хорошая погода; возможно, я вернусь, чтобы порыбачить». Хотя десятидневный период ожидания заканчивается сегодня, все полагают, что стороны будут и дальше соблюдать соглашение о прекращении огня. Альтернатива этому – взаимное уничтожение. Два города уже погибли, однако следует помнить, что ни одна из сторон не нанесла в ответ массированного удара. Азиатские правители утверждают, что действовали по принципу «око за око». Наше правительство настаивает на том, что не наносило ракетный удар по Иту-Вану. Лишь немногие размахивают окровавленными рубашками и требуют тотального возмездия. Превалирует своего рода тупая ярость – потому что совершено убийство, потому что царит безумие, – тем не менее ни одна из сторон не желает тотальной войны. Наша система обороны остается в полной боевой готовности. Верховное командование выступило с заявлением – которое звучит почти как мольба – о том, что мы не станем применять самое страшное оружие, если и Азия воздержится от этого. Но еще в нем говорится: «Если они применят «грязную» бомбу, то мы ответим тем же, и с такой силой, что жизнь в Азии исчезнет на тысячу лет».

Как ни странно, самые пессимистичные сообщения поступают не с Гуама, а из Ватикана в Новом Риме. После окончания конференции стало известно, что папа Григорий прекратил молиться о мире во всем мире. В соборе отслужили «Exsurge quare obdormis»[124], мессу против язычников, и «Reminiscere»[125], мессу военного времени. Затем, как сообщается, Его святейшество удалился в горы размышлять и молиться о справедливости. А теперь – сообщение от…

– Выключай! – застонал Зерки.

Молодой священник выключил приемник и, широко раскрыв глаза, уставился на аббата.

– Невероятно! – воскликнул он.

– Что? Насчет папы? Я тоже не мог поверить. Но я уже слышал эту новость раньше. У Нового Рима было время на то, чтобы все опровергнуть, но он молчит.

– Что это значит?

– Ты не понимаешь? Очевидно, дипломатическая служба Ватикана прислала отчет о конференции на Гуаме. И очевидно, он привел Святого отца в ужас.

– Какое предупреждение! Какой жест!

– Это не просто жест. Его святейшество не служит военные мессы исключительно ради драматизма. Кроме того, большинство решит, что «язычники» – это те, кто за океаном, а те, кто «за правосудие» – это мы. – Аббат потер лицо ладонями. – Сон… Что такое сон, отец Лейхи? Ты помнишь? Я десять дней не видел человека без черных кругов под глазами. В домике гостей вчера ночью кто-то так кричал…

– Да, Люцифер сны не навевает.

– Что ты там увидел в окне? – резко спросил Зерки. – Сейчас все постоянно смотрят на небо – смотрят и думают. Но если это произойдет, то все равно до вспышки ты ничего не успеешь увидеть, а на вспышку лучше не смотреть. Прекрати. Нездоровая привычка.

Отец Лейхи отвернулся от окна.

– Да, преподобный отец. Но я не это высматривал. Я следил за грифами.

– За грифами?

– Их тут десятки. Целый день кружат в небе.

– Где?

– Над лагерем «Зеленой звезды» у шоссе.

– Это не дурное предзнаменование, а просто здоровый аппетит. А-а! Пойду, подышу свежим воздухом.

Во дворе аббат встретил миссис Грейлс. Увидев его, она опустила на землю корзину с помидорами.

– Принесла вам кой-чего, отец Зерки. Я видела, что ваше предупреждение о женщинах сняли, видела какую-то бедняжку за воротами, ну и решила, что вы не прогоните старую торговку. Вот, принесла вам пумидоров.

– Спасибо, миссис Грейлс. Знак сняли из-за беженцев. А насчет помидоров – обратитесь к брату Элтону. Припасы покупает он.

– О, это не для продажи, святой отец. Хи-хи! Я отдаю их вам бесплатно. Вы ведь приняли столько бедняг, столько голодных ртов у вас прибавилось. Пумидоры я отдаю даром. Где их положить?

– Временная кухня – в… Впрочем, оставьте здесь. Я поручу кому-нибудь отнести их в гостевой домик.

– Сама донесу. Сюда-то я их дотащила. – Она подняла корзину.

– Спасибо, миссис Грейлс. – Аббат повернулся, чтобы уйти.

– Святой отец, подождите! Одну минуту, одну минуту…

Аббат едва удержался, чтобы не застонать.

– Извините, миссис Грейлс, в тот раз я вам уже сказал… – Он умолк, глядя на Рейчел. На секунду ему показалось… Неужели брат Джошуа был прав? Но нет, конечно же, нет. – Этим делом должны заниматься ваш приход и епархия, а я ничего…

– Нет, святой отец, я хочу попросить вас о кое-чем другом! – (Вот! Она действительно улыбнулась!) – Святой отец, вы меня исповедаете? Очень хотелось бы, чтобы меня исповедали вы.

Зерки помедлил.

– А почему не отец Сейло?

– Скажу как на духу, ваша честь: из-за него я порой впадаю во грех. Я ему добра желаю, но стоит мне увидеть его лицо, как я сама не своя. Пусть Господь его любит, а я не могу.

– Если он обидел вас, вы должны его простить.

– Простить я прощаю, это да. Издалека. А вблизи впадаю в грех, точно говорю, прямо злость берет, стоит мне его завидеть.

Зерки усмехнулся:

– Ладно, миссис Грейлс, я выслушаю вашу исповедь, только сначала разберусь с одним делом. Приходите в церковь Богоматери через полчаса. В первую кабинку. Вы не против?

– Нет! Храни вас Бог, святой отец! – Торговка часто закивала. Аббат Зерки был готов поклясться, что голова Рейчел кивает тоже, пусть и еле заметно.

Он отмахнулся от этой мысли и пошел к гаражу. Послушник вывел из гаража машину. Аббат сел в нее, ввел место назначения и устало откинулся на подушки. Автопилот включил передачу и направил машину к воротам. Проезжая через ворота, аббат увидел, что у дороги стоит та молодая женщина. Ребенок был с ней. Зерки ткнул в кнопку «ОТМЕНА». Машина остановилась. «Жду», – сказал автопилот.

Женщина опиралась на костыли и тяжело дышала, согнувшись в три погибели. Гипс закрывал ее бедра и левую ногу до колена. Каким-то образом ей удалось выбраться из гостевого домика и пройти через ворота, но дальше она, очевидно, идти не могла. Ребенок держался за один из костылей и смотрел на проезжающие мимо машины.

Зерки открыл дверцу и медленно вылез. Заметив его, женщина быстро отвела взгляд.

– Почему ты не в постели, дитя? – ахнул аббат. – Тебе нельзя вставать. Куда это ты собралась?

Она перенесла вес тела с ноги на ногу, и ее лицо перекосилось от боли.

– В город. Я должна попасть в город. Дело срочное.

– И нельзя никого попросить? Я поручу брату…

– Нет, святой отец, нет! Это могу сделать только я. Мне нужно добраться до города.

Аббат был уверен в том, что она лжет.

– Ладно. Я отвезу вас в город. Все равно я туда еду.

– Нет! Я пойду пешком! Я… – Она сделала шаг и охнула, Зерки едва успел ее подхватить.

– Дитя, до города ты дойдешь только в том случае, если сам святой Христофор будет держать твои костыли. Ну же, давай я уложу тебя в постель.

– Я же сказала – мне нужно в город! – сердито взвизгнула женщина.

Ребенок, напуганный внезапным криком, заплакал. Она попыталась его успокоить, затем сникла:

– Ладно, святой отец. Отвезете меня в город?

– Тебе вообще не нужно никуда идти.

– Говорю же, я должна туда попасть!

– Хорошо. Сейчас я вас усажу… Сначала малыша… теперь тебя.

Ребенок завопил, когда священник поднял его и усадил в машину рядом с матерью. Малыш крепко вцепился в мать и с визга перешел на плач. Из-за мокрых размотавшихся повязок и обожженных волос определить пол ребенка было сложно, но аббат Зерки решил, что это девочка.

Он снова набрал координаты. Автомобиль дождался перерыва в потоке машин, выехал на шоссе, на полосу для средней скорости. Через две минуты, когда они подъехали к лагерю «Зеленой звезды», аббат приказал машине свернуть на «медленную» полосу.

Перед палатками, у знака «Лагерь милосердия», но так чтобы оставаться на общественном тротуаре, торжественно расхаживала колонна из пяти монахов-пикетчиков. В руках монахи держали свеженарисованные таблички с надписью:

ОСТАВЬ НАДЕЖДУ

ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ

Зерки хотел остановиться и поговорить с ними, но сейчас в машине сидела женщина, и он лишь посмотрел на них, проезжая мимо. Похоронная процессия монахов в хабитах и с надетыми на головы капюшонами в самом деле создавала желаемый эффект. Хотя вряд ли она заставила бы «Зеленую звезду» устыдиться и перенести лагерь подальше от монастыря – особенно если учесть, что утром у входа в лагерь собралась кучка зевак, которые оскорбляли монахов-пикетчиков и кидали камешки в их таблички. На обочине шоссе были припаркованы две полицейские машины, рядом с ними стояли несколько полицейских с бесстрастными лицами. Поскольку группа зевак появилась довольно неожиданно, и поскольку полицейские машины приехали сразу после этого, как раз в тот момент, когда один из клакеров попытался отнять у пикетчика табличку, и поскольку после этого сотрудник «Зеленой звезды» помчался получать судебный запрет, аббат предположил, что все это было тщательно организовано. Скорее всего, «Зеленая звезда» добьется нужного ей решения суда, однако до тех пор отводить послушников аббат не собирался.

Он мельком взглянул на статую, которую рабочие установили у ворот лагеря, и невольно поморщился. Это было одно из составных изображений человека, которые используются в психологических тестах. В таких тестах испытуемым показывают рисунки и фотографии незнакомых людей и задают такие вопросы, как «С кем из них вы хотели бы познакомиться?», и «Кто из них, скорее всего, станет хорошим родителем?», «С кем бы вы не хотели встретиться?», «Кто из них, по-вашему, является преступником?». Из фотографий, выбранных по признаку «более всего» или «менее всего», с помощью компьютера была создана серия «среднестатистических лиц», каждое из которых позволяло с первого взгляда судить о характере человека.

С ужасом Зерки отметил, что статуя похожа на самые женственные образы Иисуса Христа, каким его изображали посредственные художники: слащавое лицо, пустой взгляд, манерная улыбка, руки раскрыты в объятиях, широкие пышные бедра и что-то похожее на молочные железы – если только это не складки на одежде. «Господи, взошедший на Голгофу! – ахнул Зерки. – Вот таким представляет Тебя чернь?» С некоторым трудом аббат мог бы представить, как эта статуя говорит: «Не препятствуйте детям приходить ко Мне», но не мог вообразить, что она сказала бы: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный» или изгоняла бы торговцев из храма. «Какой вопрос они задали испытуемым, чтобы толпа увидела именно это лицо?» – подумал он. На постаменте была надпись «УТЕШЕНИЕ». В «Зеленой звезде» наверняка видели сходство статуи с традиционными сладенькими иисусами убогих художников. Но они привязали к ее ноге красный флажок и засунули ее в кузов грузовика, и доказать предполагаемое сходство было бы сложно.

Женщина одной рукой держалась за ручку двери и внимательно разглядывала систему управления. Зерки набрал «БЫСТРАЯ ПОЛОСА». Машина снова полетела вперед.

– Сегодня много грифов, – тихо сказал он.

Лицо женщины ничего не выражало. Он посмотрел на нее:

– Тебе больно, дочь моя?

– Какая разница?

– Отдай боль небесам, дитя мое.

Она холодно посмотрела на него:

– Думаете, это порадует Господа?

– Если ты отдашь ее, то да.

– Я не могу понять Бога, который радуется тому, что моему малышу больно!

Священник поморщился:

– Нет, нет! Дитя мое, Бог не радуется боли. Небеса радуются стойкости души, вере, надежде и любви, несмотря на телесные недуги. Боль – словно искушение наоборот. Бог не радуется плотским соблазнам. Он радуется, когда душа преодолевает их и говорит: «Изыди, сатана». То же самое и с болью – часто она является искушением, которое ведет к отчаянию, гневу, утрате веры…

– Не трудитесь, святой отец. Я не жалуюсь. Малышка жалуется. Но она не понимает вашу проповедь. А вот боль она чувствует.

«Что на это можно ответить? – беспомощно подумал священник. – Снова рассказать о том, что раньше люди обладали сверхъестественной нечувствительностью, однако отказались от нее там, в Эдеме? Что ребенок – клетка Адама и потому… Это правда, но у женщины больной ребенок, и сама она больна, она не послушает его».

– Не делай этого, дочь моя. Просто не делай.

– Я подумаю, – холодно ответила она.

– В детстве у меня был кот, – произнес аббат. – Большой серый кот с плечами как у бульдога, с головой и шеей под стать плечам. Неуклюжий и наглый, словно дьявольское отродье. Настоящий кот. Ты в кошках разбираешься?

– Немного.

– Любители кошек по-настоящему кошек не знают. Невозможно любить всех кошек, а на кошку, которую ты полюбил, хорошенько узнав, кошатники и не взглянут. Зик был одним из таких котов.

– У вашей истории есть мораль? – спросила она, с подозрением глядя на него.

– Она состоит только в том, что я его убил.

– Прекратите. Не знаю, что вы хотите сказать, но прекратите.

– Зика сбил грузовик. Раздавил ему задние лапы. Кот заполз под дом, завывал время от времени, словно во время драки, и бился, но в основном тихо лежал и ждал. «Его нужно прикончить», – говорили мне. Через несколько часов он выполз. Он умолял о помощи. «Его нужно прикончить», – говорили мне. Мне говорили, что оставлять его в живых жестоко. В конце концов я сказал, что сам это сделаю, если так нужно. Взял ружье и лопату и отнес Зика на опушку леса. Опустил его на землю и выкопал яму. Затем выстрелил ему в голову. Из мелкокалиберной винтовки. Зик побился немного, затем пополз в кусты. Я выстрелил в него снова, решил, что он мертв, и положил тело в яму. Но когда я бросил пару лопат земли, Зик вылез из ямы и снова пополз к кустам. Я стонал громче, чем кот. Мне пришлось добить его лопатой. Пришлось положить обратно в яму и рубить его лезвием лопаты, как тесаком. И при этом он продолжал биться. Потом мне сказали, что это просто рефлекторное сокращение мышц… Нет. Я знал того кота. Он хотел спрятаться в кустах, залечь там и переждать. Я проклинал себя за то, что не позволил ему это сделать, не позволил умереть так, как умирает кот, если оставить его в покое – с достоинством. Мне всегда казалось, что я поступил неправильно. Зик – просто кот, но…

– Заткнитесь! – прошептала женщина.

– …но даже древние язычники подмечали, что природа возлагает на тебя только такой груз, какой ты способен нести. Если это верно для кошки, то это тем более верно для рационального существа, обладающего разумом и волей – и не важно, верит оно в Бога или нет.

– Заткнитесь, черт побери! Заткнитесь!

– Если я и поступаю жестоко, – сказал аббат, – то по отношению к тебе, а не к малышке. Она, по твоим же словам, не понимает. А ты, по твоим же словам, не жалуешься. Поэтому…

– Поэтому вы просите меня позволить ей умереть медленно и…

– Нет! Я не прошу тебя. Как служитель Христа, я приказываю тебе властью Всемогущего Господа не трогать своего ребенка, не приносить ее жизнь в жертву ложному богу удобного милосердия. Я не советую тебе, – я заклинаю тебя и повелеваю именем Иисуса Христа.

Дом Зерки никогда не говорил таким тоном, и легкость, с которой он находил нужные слова, удивила даже самого священника. Женщина опустила взгляд. На секунду ему стало страшно, что сейчас она рассмеется ему в лицо. Когда Святая церковь намекала, что до сих пор считает свою власть высочайшей властью над всеми народами и, безусловно, выше власти государственной, люди обычно посмеивались. И все же озлобившаяся молодая женщина с умирающим ребенком почувствовала истинную природу этой власти. Властный голос сейчас был нужен ей больше, чем уговоры.

В городе Зерки остановился, чтобы бросить письмо в почтовый ящик, заехал в церковь Святого Михаила, чтобы переговорить с отцом Сейло насчет беженцев, затем направился в Службу безопасности за экземпляром новой программы гражданской дезинсекции. Возвращаясь к машине, он каждый раз думал, что женщина уже ушла, – однако она тихо сидела на своем месте, прижимая к себе ребенка и рассеянно глядя вдаль.

– Расскажешь мне, куда ты собиралась, дитя? – спросил он наконец.

– Никуда. Я передумала.

Он улыбнулся:

– Но ты так спешила поскорее попасть в город…

– Забудьте об этом, святой отец. Я передумала.

– Хорошо. Тогда едем домой. Может, отдашь ребенка на попечение сестер на пару дней?

– Я подумаю.

Машина помчалась по шоссе в сторону аббатства. Подъезжая к лагерю «Зеленой звезды», Зерки заметил, что что-то не так. Пикетчики больше не маршировали у входа в лагерь. Они собрались вместе и слушали двух полицейских и третьего человека, которого Зерки не узнал. Он свернул на медленную полосу. Один послушник заметил машину и замахал табличкой. Дом Зерки не собирался останавливаться сейчас, когда в машине сидела женщина, однако один из полицейских вышел на трассу и направил свой жезл на детекторы препятствий машины. Автопилот среагировал и затормозил. Зерки не мог не подчиниться. Двое полицейских подошли к машине, записали ее номер и потребовали документы. Один из них с любопытством взглянул на женщину с ребенком, заметил красные билеты. Другой махнул рукой в сторону пикетчиков.

– Так это вы все устроили, исусик? – рыкнул он. – Ладно, вон тот джентльмен в коричневом хочет вам кой-чего рассказать. По-моему, его стоит послушать.

Ребенок снова заплакал. Мать беспокойно заерзала на сиденье.

– Послушайте, эта женщина и малышка нездоровы. Я приму у вас судебные распоряжения, но, пожалуйста, позвольте нам немедленно вернуться в аббатство. Потом я вернусь.

Полицейский снова посмотрел на женщину:

– Мэм?

Она бросила взгляд на лагерь, на статую, возвышающуюся над входом:

– Я выйду здесь.

– Нет! – Дом Зерки схватил ее за руку. – Дитя, я запрещаю тебе…

Полицейский мгновенно вцепился в запястье священника.

– Отпустите ее! – выпалил он, а затем добавил: – Мэм, он ваш опекун?

– Нет.

– Тогда почему вы запрещаете этой женщине выйти? – грозно спросил полисмен. – Наше терпение уже на исходе, мистер, так что лучше…

Не обращая на него внимания, Зерки заговорил с женщиной. Та покачала головой.

– Тогда отдай мне малышку. Я отвезу ее к сестрам. Я настаиваю…