Раз ошибка, два ошибка… Дело о деревянной рыбе Макникол Сильвия
Рене пожимает плечами и хмурится.
– Полицейских здесь нет, так что всё в порядке, – улыбается Стар, делая глоток из бокала для вина.
– Полицейские не пришли, – повторяет Рене. – Как и папа, – оживляется она.
– Так перекусите же! Расслабьтесь! – Стар крутит свой бокал в руке.
Маленькая ошибка. Она могла бы стать шестой за сегодня. Потому что именно в этот момент в нас на полной скорости врезается Август. Рене падает на меня, я толкаю Стар, а затем бокал вылетает у неё из руки.
Удивительно, как далеко может расплескаться клюквенный сок! Мы, конечно же, были полностью облиты. Но большая часть сока попадает на гобелен.
Церковь будто кровоточит.
Мы втроём со Стар и Рене бежим за салфетками к столам, где в полной мере осознаём шестую – настоящую – ошибку за сегодня. Мы заблуждались, думая, что полицейские не узнают о граффити Аттилы.
А всё потому, что именно в этот момент в зал заходят констебли Уилсон и Юргенсен. Они поднимают глаза на большой экран, на котором в эту самую секунду отображается ружьё с водонапорной башни.
День третий. Ошибка седьмая
Рене стонет, стирая клюквенный сок с лица и рук.
– Всё будет хорошо, так и будет. – Я пытаюсь убедить Рене несмотря на то, что мы оба видим, как констебль Юргенсен хмурится и качает головой.
– Думаешь, они дождутся окончания вечера, а после арестуют моего брата?
– Конечно, – вру я. – Кстати, где же Аттила? Может, они его не увидят?
– Я не знаю. Там полно народа. – Она кивает в другую сторону.
– Точно. Он там. Я вижу его ирокез в толпе, – пожимаю плечами я. – Может, если он победит в конкурсе, судья смягчит наказание?
Рене стонет.
– В Англии судья осудил Кристиана Холмса на три с половиной года заключения.
– Кто такой Кристиан Холмс? – спрашиваю я.
– Ещё один художник-граффити, у которого двое маленьких детей.
– Ох. – Я тру сок на своей рубашке. Пятно не уменьшается.
Вдруг я вижу, как мистер Ковальски пробирается сквозь толпу. Он задерживается у гобелена с содовой в руке, со щелчком открывает банку и обливает содержимым церковь, залитую кровью. Толпа ахает.
Крепкая кудрявая дама, которая стоит рядом с ним, закрывает лицо руками.
Мы с Рене подходим ближе, чтобы увидеть всё своими глазами.
Мистер Ковальски отклоняется назад, немного ждёт, а затем подходит к картине ещё ближе и вытирает её бумажным полотенцем.
Красное пятно постепенно исчезает. Через пару минут гобелен выглядит, как прежде.
Дама бросается мистеру Ковальски на шею и обнимает его.
– Содовая работает, – говорю я Рене. – Попробую оттереть пятно с рубашки, – я жду, пока леди отпустит мистера Ковальски. Она кажется мне знакомой.
– Мистер Ковальски, можно я попробую оттереть это пятно вашей содовой? – Я прикладываю руку к пятну.
Женщина поворачивается ко мне.
Мистер Ковальски отдаёт мне банку.
– Ребята, познакомьтесь с Дженет Лэйси. Она создала этот великолепный гобелен своими руками.
Тот самый офицер из службы по контролю животных!
– Привет, – говорю я, а Рене в этот момент забирает у меня содовую. Она брызжет ею на моё красное пятно.
– Дождись, чтобы появились пузырьки, – советует мистер Ковальски, а затем отрывает ей несколько бумажных полотенец. – А теперь хорошенько промокни. Только не три! – предупреждает он.
– Это они пролили сок на мою работу? – спрашивает мисс Лэйси.
– Нет, это сделала она, – Рене тычет банкой в Стар, которая ловко пробирается сквозь толпу словно танцовщица. Или как человек, который хочет спрятаться.
– Та, которая с кольцом в носу? – спрашивает мисс Лэйси.
Рене кивает и скалит зубы.
– Кажется, мне надо пообщаться с ней.
– Это несчастный случай, – бросает мистер Ковальски ей вслед, но она его не слышит.
– Ты что творишь? – спрашиваю я Рене, наблюдая за тем, как мисс Лэйси хватает Стар за плечо.
– А ты что думаешь? – злобно улыбается она. Даже её брови словно расплываются в улыбке. – На чьей стороне будет служба по контролю животных, если мисс Лэйси будет думать, что Стар испортила её работу.
Стар бросает недобрый взгляд в нашу сторону, а Рене машет ей в ответ.
– Она просто объяснит, что Август врезался в неё, и всё будет хорошо.
Миссис Лэйси грозит Стар пальцем.
– А может, и нет, – говорит Рене.
Стар щурится на меня и не сводит с меня взгляда. Я пожимаю плечами.
Всё, что делает Рене, вызывает у Стар отвращение ко мне. Как пить дать. Что, если для Пинга всё закончится не очень хорошо?
– Не обращай на неё внимания, Стивен. Пошли, давай присмотримся к этому экспонату.
Рене тычет пальцем в пьедестал, установленный посреди зала. Мы неспеша идём к нему, пропуская людей вперёд. Наконец все расступаются, и мы можем рассмотреть его.
– Страусиное яйцо! – вскрикивает Рене.
Нашему взору открывается стеклянный футляр с яйцом внутри, украшенным блёстками, которые переливаются на свету. Оно покрыто узором из рыбок всех цветов радуги. Эти рыбки выглядят точь-в-точь как те, которые мы сделали для «Потока мечты». За исключением двух больших, которые были разрисованы Бруно и Тайсоном.
– Разве это не доказывает, что рыбу украла она? – шепчу я Рене. – С Аттилы снимут хотя бы это обвинение.
– Я не знаю, – мямлит Рене. – Полицейские рядом?
Мы оглядываемся вокруг.
– Нет, они по-прежнему рассматривают слайды Аттилы, – отвечаю я. В меня кто-то врезается сзади, и я оборачиваюсь. – Ой, миссис Филипович, здравствуйте!
Без огромного пальто наш регулировщик превратилась в крошечную женщину. С завитыми волосами цвета воронова крыла она выглядит как-то мягче. Я бы и вовсе не узнал её, не расскажи она про своё яйцо.
– Привет. Нравится? – спрашивает она. Она смотрит на яйцо с улыбкой, будто это её дитя.
– Вы украли рыбу и сказали полицейским, что это сделали мы, – выстреливает Рене с присущим ей очарованием.
– Ну уж нет, – заявляет миссис Филипович. – Я сняла рыбок на телефон. – Она делает вид, что достаёт мобильник и нажимает на кнопку. – Потом я сделала свою роспись по фотографии. – Она взмахивает воображаемой кистью.
– Но на росписи не хватает двух рыбок – тех самых, которые собаки подобрали у мусорного бака напротив школы.
– Вы воспользовались своей универсальной отвёрткой, – предполагает Рене.
– Да, она очень удобная. – Миссис Филипович поднимает руки. – Хорошо, хорошо. Вы прижали меня с этой рыбой. Окуня и рыбу-меч сняла я. Они были такие большие и некрасивые и совершенно портили общую картину.
– Но вы не трогали остальных рыбок? – спрашиваю я.
– Нет, нет. Просто потуже прикрутила их. – Она снова улыбается, окидывая взглядом своё яйцо. – Вам нравится?
– Очень, – говорю я.
– Прелестно, – бурчит Рене.
– Вы можете проголосовать за него. Голосуют вон там. – Она показывает на угол.
– Спасибо. Сначала нам надо обойти всю выставку, – говорю я, утягивая за собой Рене. Я бросаю взгляд на дверь, в которой застряли констебли Уилсон и Юргенсен, не в силах отвести глаз от слайдов Аттилы. – Оставайся здесь, – говорю я Рене. – Я поговорю с полицейскими.
– Что? Нет. Я с тобой. Аттила мне брат!
– Только не пойми меня неправильно, но я не думаю, что ты сможешь ему помочь. Ты их как-то особенно раздражаешь.
– Это я их раздражаю? Это ты не рассказал им про окуня и рыбу-меч. Им пришлось вывернуть твои карманы.
Она права, как всегда. Мы оба произвели плохое впечатление на констеблей.
– Ну, пожалуйста. Позволь хотя бы говорить буду я, – не дождавшись ответа, я иду к полицейским вместе с Рене. Почти у двери я шепчу ей на ухо: – Ты можешь не напоминать им про взорванный рюкзак Рювена?
– Да я слова не пророню.
– Здравствуйте, констебли. Вы что, хотите арестовать Аттилу? – спрашиваю я.
Рене больно пихает меня локтем.
– С чего вы взяли? – спрашивает констебль Юргенсен. – Его отпустили под залог. Он не очень похож на того, кто может пуститься в бега.
– Нет, нет. Он точно не станет этого делать. Я просто подумал, что вы арестуете его за то, что он нарисовал ружьё на водонапорной башне. – Я тычу пальцем в слайд, который снова появляется на экране.
– Жалоб не поступало, – говорит констебль Уилсон. Мы оба поднимаем глаза на ружьё. – Очень реалистично, да?
– Готов поклясться, оно вот-вот выстрелит, – говорит констебль Юргенсен.
Констебль Уилсон кивает.
– То, что у Аттилы есть фото башни, ещё не говорит, что это он её разрисовал.
– Я даже не знаю, где находится эта башня, – отмечает констебль Юргенсен. – А ты знаешь? – обращается он к напарнику.
– Неа, возможно, даже не в нашем районе, – улыбается она.
Думаю, никто из них не читает названия картин.
– Да, но он же нарисовал ружьё, а это может значить, что он использовал ружьё мистера Руперта как модель, – говорю я, удивляясь тому, что они вдруг стали такими милыми.
На этот раз Рене пихает меня локтем.
– Он мог рисовать с фотографии! – Я знал, что долго она не протянет. – Может, Аттила скачал картинку из сети.
– Возможно, – говорит констебль Юргенсен. – Потому что на башне нарисован полуавтомат, а в библиотеке мы нашли револьвер. Старую модель.
– Очень старую. Будь я на вашем месте, я бы тоже подумала, что он нарисует ту, что украл, – говорит констебль Уилсон.
– Конечно, рисовать с натуры ещё удобнее, – соглашается с ней констебль Юргенсен.
– Теперь мне кажется, что он невиновен, – добавляет констебль Уилсон.
Рене просто не может удержать себя в руках.
– Аттила не крал почтовый ящик мистера Руперта. – Пытаясь защитить брата, она говорит она всё громче и громче. Что приводит к седьмой ошибке за сегодня. Человеку, который кричит, верят меньше всего. – Аттила пытался вернуть почтовый ящик, – перекрикивает Рене толпу. – Его подружка выкрала его. Она где-то здесь, в зале. – Люди, которые стоят рядом, обрывают свой разговор, потому что Рене начинает вопить. Толпа замирает, и все оборачиваются на нас. – Вы должны арестовать…
День третий. Ошибка восьмая
Впрочем, она же и так собиралась назвать преступника. Я не знаю, почему я так напрягаюсь. Тогда она сказала, что сделает это, чтобы уговорить всех подозреваемых прийти на вечер. Хотя уговаривать почти никого не пришлось. Большая часть подозреваемых – художники, которые и так собирались прийти на вечер.
– Продолжай, кого же нам арестовать? – спрашивает констебль Юргенсен.
– Рене хочет сказать, – тихо говорю я, а затем делаю паузу, чтобы люди вернулись к своим разговорам, – что многие могут быть причастны к пропаже предметов искусства.
– Пропаже предметов искусства? – повторяет констебль Юргенсен.
– Да, – шепчу я. – Наш регулировщик только что призналась, что это она сняла рыбу-меч и окуня с забора.
– Тогда у нас должна быть ещё как минимум пара сотен подозреваемых? – отвечает констебль Юргенсен.
– У нас есть причины думать, что мистер Джирад может знать больше нас. Кто-то оставил несколько рыбок в тележке его сына.
– Миссис Рон использует их как подставки, – добавляет Рене.
Констебль Юргенсен чешет затылок.
Констебль Уилсон просто улыбается.
– Надо выяснить, какие мотивы могли быть у остальных, – говорю я. – Зачем кому-то понадобился почтовый ящик, который выглядит как копия дома мистера Руперта?
– И зачем красть целую кучу деревянной рыбы? – встревает Рене.
– Или садового гнома? Хотя мне он тоже очень нравится.
Констебль Юргенсен косится на меня.
– Но я бы никогда и ни за что не стал бы красть его, – добавляю я. – Посудите сами, это же соседский гном. Если бы гном оказался на нашей лужайке, всё было бы слишком очевидно.
– Больше всего нас волнует револьвер, который оказался в школе, – говорит констебль Уилсон.
Раз уж речь зашла про Ворчуна… Вдруг в толпе в другом углу зала кто-то вскрикнул:
– Боже мой!
– Простите, – говорит констебль Уилсон и вместе с констеблем Юргенсеном поворачивается в ту сторону, где только что кричали.
– Пошли за ними. – Рене хватает меня за руку до того, как я успеваю согласиться. Мы садимся полицейским на хвост, пока они продираются сквозь толпу.
Перед самым большим экспонатом, разинув рты, стоят несколько посетителей.
– Может, тебе лучше достать телефон, – говорю я Рене. В конце концов, именно она засняла взрыв рюкзака.
За нашими спинами остаётся половина комнаты. Вокруг экспоната собрались почти все наши соседи: мистер Джирад, миссис Ватье, мистер Ковальски, миссис Уиттингем с Августом, а также мой папа, мама Рене и даже Лебелы с их белокурыми детьми, а ведь мы их даже не приглашали. Миссис Кляйн стоит рядом с мистером Рупертом и поглаживает его по спине.
– Великолепный экспонат. Он называется «Украденное искусство», – поясняет миссис Ирвин. – Но это не классическое искусство, а скорее… повседневное.
Наконец мы продираемся к экспонату свозь толпу.
Это же наша рыба! И Грампи! И кукла миссис Уиттингем, и её хэллоуинский ворон!
– А это сделала моя жена! – вскрикивает мистер Руперт.
Он прав. Его почтовый ящик – часть экспоната. А теперь он кого-нибудь убьёт? Мы подходим ещё ближе. Мистер Руперт стоит, разинув рот от удивления. Миссис Кляйн держит свою руку на его плече.
– Она доделала его, когда лежала в хосписе – Голос мистера Руперта превращается в скулёж раненого животного, может быть, собаки. – Это её лучшая работа. – Он достаёт носовой платок из кармана и громко высмаркивается.
– Так много деталей! – говорит миссис Кляйн. – Выглядит точь-в-точь как твой дом.
– А это наша кукла, – говорит ребёнок, который стоит рядом с нами. Это и есть Август, который накручивает прядь волос на палец.
Миссис Уиттингем кивает.
– Да, они забрали её без спроса, – говорит она, упирая руки в боки.
– А мне нравятся пустые качели, на них можно качаться, – отвечает ей Август.
Миссис Уиттингем пожимает плечами, отходит назад и складывает руки на груди.
– Должна признать, получилось очень интересно.
Нашу рыбу из «Потока мечты» подвесили к потолку на нитях в форме радуги – так же, как она висела на школьном заборе. У основания радужной арки стоят украшения к Хэллоуину, а ещё хмурый садовый гном с одной стороны и прекрасный почтовый ящик с другой. Последний преображает всю инсталляцию, наполняя её любовью и уютом.
– Жаль, что я не была знакома с миссис Руперт, – громко говорит Рене.
Мистер Руперт снова громко сморкается в платок.
Картина подписана: «Мир с искусством и без него. Автор: Бёрлингтонская четвёрка». Под картиной нарисованы четыре чёрных силуэта.
– Интересно, кто они? – задаётся вопросом миссис Кляйн.
– Вот это настоящая загадка, – отвечает наш знакомый Рыжий.
– Только не для меня, – громко хвастается Рене.
Это и есть восьмая ошибка. Она очень похожа на седьмую, когда Рене слишком громко защищала Аттилу. Она намеренно надсмехается над преступником, провоцирует его или её. Все оборачиваются на Рене.
У почтового ящика стоят Стар и мисс Лэйси, офицер из службы по контролю животных. Кажется, она больше не злится на Стар, потому что они мирно что-то обсуждают.
– Как только прозвучит речь, – продолжает Рене, – я назову их имена. В конце концов, это они украли всю рыбу.
Стар щурится на меня и хмурится. Затем она достаёт свой телефон, наклоняется к мисс Лэйси и шепчет ей что-то на ухо. Да ладно! Неужели она действительно показывает ей фото своего носа после того случая с Пингом?
Возможно, Пинг в большой беде из-за за того, что сказала Рене.
День третий. Ошибка девятая
Я оттаскиваю Рене подальше от Стар как для её блага, так и для своего.
– Пойдём, проголосуем.
– И захватим сыра с виноградом.
– Обязательно, – по дороге я осматриваюсь по сторонам. Встретив папиного клиента, хозяина ротвейлера, я машу ему. – Я не вижу твоего брата. А ты?
– Нет. Зато твой папа только что прошёл мимо к вазе с пуншем.
Мы подходим к папе, который потягивает красный напиток из бокала.
– Вы уже проголосовали? – спрашивает Рене.
– Да. У меня не было сомнений насчёт того, кто лучший. – Папа сжимает ладонь в кулак у груди. – Сердце вам само подскажет.
Рене улыбается, открывая пару кусочков бумаги.
– Вам ручку дать? – спрашивает папа, протягивая свою.
Мы с Рене оба пишем «Смертельное оружие». Это не потому, что Аттила – её брат. Любой, кто увидит слайды, почувствует что-то особенное.
– Где же мама? – спрашивает Рене.
Папа кивает в сторону полицейских, которые будто сторожат «Украденное искусство». Миссис Кобай топчется за их спинами.
Я кладу кусочек бри на крекер.
– Держи. – Я передаю крекер Рене. – Жирные молочные продукты могут оказывать успокоительное действие.
Она берёт крекер и надкусывает его.
– Очень вкусно.
Я беру крекер для себя и тут же откладываю его, потому что Рене начинает задыхаться от того, что поперхнулась.
– Дышать можешь?
Она наклоняется вперёд и выплёвывает крекер в руку.
Я обхватываю её обеими руками, чтобы сделать приём Геймлиха.
– Прекрати, я дышу, – хрипит она. – Пришёл мой папа.
Я отпускаю её и смотрю на дверь. В проёме стоит высокий мужчина в чёрном костюме, скрестив руки на груди. Он смотрит на слайды «Смертельного оружия». У него такое же угрюмое лицо, как у Аттилы. Он выглядит суровым, как и его сын. Только с тем отличием, что он абсолютно лысый. Его гладкая, как пуля, голова блестит на свету.
– Попрошу минутку внимания, – говорит миссис Ирвин, постукивая по микрофону. – Пожалуйста, проголосуйте как можно скорее, мы готовы приступить к подсчёту голосов.
Мы с Рене складываем наши бумажки и идём к урне, у которой собралась очередь из желающих проголосовать.
– Я голосую за «Украденное искусство», – громко говорит мистер Руперт. – Почтовый ящик моей жены – самое прекрасное произведение в этом зале.
– Ммм, – миссис Кляйн поднимает взгляд на гранату в вагоне, шевеля губами в духе «Никак не могу определиться». У неё в руке листочек. По-прежнему незаполненный. – В Бёрлингтоне столько талантливых людей, – говорит она. – Мне нравятся граффити. Это оружие и боеприпасы такие… В общем, у меня от них мурашки бегут по коже.
Мистер Руперт начинает ворчать вникуда.
– Ей нравятся ружья, – шепчу я Рене.
– А ещё ей нравится парень, который бегает по округе в камуфляже, – шепчет она в ответ.
У миссис Кляйн есть своя индейка-компаньон или, скорее, солдат-компаньон, мистер Руперт. После того случая с машиной, которая врезалась в школу, она боялась оставаться одна на работе. Рядом с мистером Рупертом она чувствует себя в безопасности. Разве можно винить её за это?
Я же, напротив, не чувствую себя в безопасности рядом с ним. Больше того, я не хочу, чтобы он столкнулся с Бёрлингтонской четвёркой. Хорошо, что у полицейских есть револьвер из библиотеки. Я надеюсь, они хранят его как улику.
К урне для голосования подходит рыжеволосый мужчина с бейджем и забирает её.
– Молодой человек, задержитесь на секунду, пожалуйста! – говорит миссис Кляйн. Она склоняется над столом и заполняет листочек.
Не так уж он и молод. Если судить по цвету волос, то, скорее всего, это папа Рыжего. Рыжий как-то говорил, что его отец работает в галерее.
Наконец миссис Кляйн сворачивает листочек и забрасывает в урну.
– Спасибо, дорогуша, теперь можете унести.
Он улыбается и произносит:
– Ещё желающие? – Он ждёт несколько секунд, но желающих нет. – Очень хорошо, – говорит он и уходит.
– Внимание, внимание, – говорит миссис Ирвин. – Пожалуйста, наполните ваши бокалы и тарелки и встаньте полукругом. Презентация начнётся через минуту.
Я беру кучу цельнозерновых крекеров и покрываю их горой козьего сыра. Рене щурится, поэтому мне кажется, что ей нужно больше молочных антидепрессантов.
Народ подходит ближе к первому залу.
– Дамы и господа, позвольте представить вам мэра Силверинга.
Раздаются громкие аплодисменты. Я не могу хлопать в ладоши. У меня руки заняты тарелкой. Папа с миссис Кобай стоят у бонсая мистера Джирад, который держится немного позади.
– Не фабрики и магазины делают город узнаваемым. И даже не дома или многоэтажки, не дороги или тротуары. – Он продолжает перечислять то, что не делает город узнаваемым. Я ныряю за папину спину и намазываю сыр на крекеры. Один я отдаю Рене, ещё один – закидываю в рот.
Наконец он заканчивает:
– Искусство. Вот что делает город узнаваемым. А также люди, которые его творят… – Народ аплодирует. – Сегодня мы собрались здесь, чтобы чествовать искусство, которое создано нашими руками, оно про нас.
Я беру тарелку в рот и аплодирую вместе с толпой.
– А сейчас я верну микрофон Джессике Ирвин, уважаемому декану факультета искусств колледжа Могавка. Она объявит победителей.
Зал снова взрывается аплодисментами. Миссис Ирвин с улыбкой на губах занимает место мэра.
– Спасибо, спасибо, спасибо. Я так счастлива видеть всех вас здесь. Искусство не кормит и не одевает наши тела. Оно питает наши души. Я так рада, что вы понимаете это и пришли, чтобы взглянуть на нашу пищу для души.
– И одежду для души, – шепчет мне Рене.
– Раньше меня обескураживало то, что мы давно перестали по-настоящему ценить музыку, литературу, искусство. Но сегодня, сегодня вы доказали, что я ошибалась. Я хочу пригласить на цену моего коллегу – мистера Уильяма Ковальски.
И пока все остальные аплодируют, мы с Рене доедаем последние крекеры. Остался лишь крошечный кусочек сыра.