Раз ошибка, два ошибка… Дело о деревянной рыбе Макникол Сильвия
– Что ты собираешься делать?
– Я приглашу полицейских в галерею. А иначе в чём смысл?
Определённо это третья ошибка за сегодня. Рене громко, на весь район, говорит, что собирается пригласить полицейских в галерею на финал конкурса. Жаль, что я слишком поздно замечаю Стар у неё за спиной.
День третий. Ошибка четвёртая
Стар морщит нос, который, кажется, выглядит совершенно здоровым. На нём красуется золотое кольцо. На ней наряд скорее всего для вечера в галерее: чёрная мини-юбка, легинсы и белый топ.
– Вы даже не представляете, во что вы влипли. – Она подносит кулак к лицу Рене.
Пинг рявкает, а затем заливается лаем.
– А мне всё равно. Тебе не сойдёт с рук то, что за тебя отдувается Аттила.
– Да не будет ему ничего, идиотка. Мы этого не допустим.
Пинг взмывает вверх с открытой пастью.
– Нет, нет! – Стар делает шаг назад, прикрыв нос руками.
– Пинг, сидеть! – говорю я, оттаскивая его.
Пинг низко рычит на неё.
Стар убирает руки от лица и делает селфи.
– Тебе следует лучше следить за своими клиентами, – говорит она с ухмылкой, от которой у меня мороз по коже. – Ещё увидимся, сосунки, – говорит она по дороге к библиотеке. На прощание Стар машет рукой.
– Что она собирается делать? – ворчу я.
– Не волнуйся. Мы отведём собак домой. Если она позвонит в службу по контролю животных, мы сможем оттянуть время, пока не докажем, что за всеми преступлениями стоит она.
– Оттянуть время? – пищу я.
– Успокойся. Я хотела сказать, что мы убедим их не забирать Пинга. Кто ей поверит после того, как её арестуют.
– Хорошо, хорошо.
Собаки снова бегут в гору мимо дома миссис Ирвин. Она садится в машину, вся такая элегантная, бросая улыбку своим йоркам, которые лежат на диване у окна. Она что, свистит? Поверить не могу, что она так счастлива.
На ней чёрное платье в пол и развевающийся шарф в цветочек, волосы собраны наверх. Миссис Ирвин слишком разодета для мероприятия, которое, по её убеждению, так непопулярно.
– Спорим, она поехала на конкурс, – говорит Рене.
– Уж очень она разоделась, да?
Понг поворачивается и задумчиво смотрит в окно, через которое видно йорков. Пинг с надеждой в голосе лает на собак, которые, кажется, спят. Йорки не отвечают. Может, миссис Ирвин напоила их чем-то?
– Наверное, она думает, что выиграла спор с мистером Ковальски.
Я киваю и тяну за собой Понга.
– Я не знаю, как связана эта парочка, но уверен, что разрисованная Тайсоном и Бруно рыба попала к нам из её мусорного бака для перерабатываемых отходов.
– Дерево даже переработать нельзя. С этим она точно напортачила.
Я вспоминаю, как утром мы проходили мимо её дома.
– Наверное, она положила рыбу не в контейнер, а рядом с ним.
– Поверить не могу, что она такого мнения об искусстве. Она уверена, что ему даже страховка не нужна, – качает головой Рене.
Мы подходим к дому Беннетов. Я болтаю с собаками:
– Не волнуйтесь. Мама и папа скоро придут. Вас не оставят одних.
Пинг подрыгивает и лает, будто понимает мои слова. Я угощаю каждого кусочком печени, потому что мы не увидимся пару дней.
Наполнив миски кормом и от души почесав собакам брюхо, мы с Рене уходим из дома, оставив их на своих лежанках.
Как только мы подходим к тротуару, мимо нас проезжает Рыжий.
– Эй, ты, – кричу я. – Задержись-ка на минутку!
– Ты чего хочешь? Я типа спешу. Надо переодеться к вечеру.
– Так ты тоже идёшь?
– Да, мой папа работает в галерее.
– Отлично, – прерывает меня Рене. – Знаешь Стар? Девчонку в штанах безумных расцветок?
– У неё ещё гвоздик с бриллиантом в носу?
– Сейчас у неё в носу кольцо. Но да. Мы её имеем в виду.
– Конечно, она часто ходит в галерею.
– Она нажаловалась в службу по контролю животных на Стивена за то, что он развешивает пакеты с собачьими какашками на деревья.
– Ты тоже так делаешь? – спрашивает он меня. – Кто-то забирает мои пакеты до того, как я успеваю забрать их на велике.
– Нет, бестолковая твоя голова, – говорит Рене. – Стивен забирает твои пакеты. Стар сделала снимок, как он снимает с дерева один из них. И наврала, чтобы у него были неприятности.
– Ой, простите меня. – Щёки Рыжего становятся на оттенок светлее его волос. – Что мне сделать, чтобы всё исправить?
– Во-первых, перестань развешивать пакеты на деревьях, – говорю я.
– Признайся, – добавляет Рене. – Скажи Стар, что это ты. Она собирается выдвинуть обвинения за то, что Пинг покусал её за нос.
– Только не это!
– Мы знаем, что она украла садового гнома и собираемся разоблачить её на вечере.
– Если мы это сделаем, она точно напишет заявление на Пинга… – начинаю я.
Рене заканчивает:
– Если ты расскажешь правду, это может спасти Пингу жизнь.
– Меня оштрафуют? – спрашивает Рене.
– Нет, нас они просто предупредили. Но мы не признали вины.
– А тебе придётся во всём признаться, только если она напишет заявление.
– Хорошо, хорошо. Это я могу. Этот пёс так дружелюбен. Если он её покусал, она это заслужила.
Мы обмениваемся с Рыжим рукопожатиями, и он уезжает. Мы возвращаемся домой вовремя: папа делает последние петли на втором свитере для йорков – том, что красного цвета.
– На Розе будет смотреться просто замечательно, – говорит он, демонстрируя нам свитер.
– Отличная работа, мистер Нобель, – говорит Рене. Мы берёмся за своё вязание. Рене меняет нить на зелёную. Я всё ещё на голубой. Но мои ряды становятся ровнее. К тому же у меня выросла скорость. Я поднимаю свой шарф шириной в четыре детских пальца вверх. Не так уж и плохо. Сойдёт в подарок для мамы на Рождество.
– Есть хотите? Хочу пожарить болонской колбасы, – говорит папа, когда я наконец перехожу к следующему этапу с красной нитью. Это папино особое субботнее блюдо. У меня текут слюнки, несмотря на то что всего пару часов назад я закинул в желудок несколько бельгийских вафель.
Мы идём на кухню за папой, чтобы составить ему компанию, пока он будет готовить.
– Мистер Нобель, вы готовите самые вкусные блюда, – выдаёт Рене. – Я обожаю жареную колбаску. Можно мне её с кетчупом и арахисовым маслом?
– Что? – вскрикиваю я.
– Арахисовое масло с одной стороны, кетчуп с другой, болонская колбаса посередине, – поворачивается она к папе. – Можно мне поджарить хлеб только для одной стороны?
– Для одной стороны? – повторяет он, закидывая хлеб в тостер.
– Какая же ты привиреда, – говорю я.
– Я люблю, когда одна сторона сэндвича мягкая, а вторая хрустит.
Папа ставит на стол банку арахисового масла. Рене начинает осторожно размазывать масло по куску хлеба. Из тостера вылетает второй кусок, и она наливает кетчуп на поджаренную корочку. Папа кладёт туда же несколько кусочков болонской колбасы.
– Ммм, – говорит Рене, надкусывая сэндвич. Затем она машет им. – Кто хочет попробовать?
Мы с папой откусываем по кусочку, а затем добавляем кетчуп и арахисовую пасту в наши сэндвичи. Вкуснотища.
– Знаете, миссис Ирвин рассказала мне про одного из участников конкурса, когда я заводил йорков обратно домой, – говорит папа с набитым ртом. – Она говорит, что один конкурсант раскрасил страусиное яйцо.
– Серьёзно? – спрашиваю я.
– Да. Оно размером с арбуз. На нём нарисована выпрыгивающая из воды стая рыб, очень похожая на радугу.
Рене с грохотом ставит стакан молока на стол.
– Миссис Филипович.
– Да, да. Клиентка так и сказала. Ей нравится, что мигранты в Бёрлингтоне такие разные.
– Думаешь, она победит со своим яйцом? – спрашиваю я папу.
– Ой, откуда ж мне знать. Но яйцо очень понравилось миссис Ирвин.
– Интересно, кто ещё в жюри?
– Бывший преподаватель Могавка. Один сотрудник галереи. А ещё мэр Бёрлингтона и городской советник.
– Как бы я хотела, чтобы мой папа тоже пришёл, – говорит Рене.
Вот здесь-то папа и делает самую большую ошибку за сегодня. Четвёртую за день, ту самую, которую я совершаю каждый день. Нас засасывает в водоворот жалости к Рене.
– А почему бы мне не позвонить твоим родителям? Хотя бы чтобы предложить подвезти твою маму, если она собирается на вечер одна. Сэкономим на бензине.
День третий. Ошибка пятая
Мы слышим, как по телефону папа вежливо пытается уговорить мистера Кобай сходить на вечер. Он начинает разговор очень мягко, но потом его голос становится громче, а предложения – короче, что-то вроде:
– Да, но… подростки, они такие… Вы правы… Да, но… Нет, но… – наконец он кричит в трубку: – Но ведь он такой талантливый! – затем раздаётся что-то несуразное и всё заканчивается словами: – Конечно! – И папа вешает трубку.
Папа закидывает в рот ещё один кусок жареной колбасы. Это значит только одно – он не в самом лучшем расположении духа. Папа пожимает плечами, а затем мямлит извинения пред Рене с набитым ртом.
Мы с папой идём наверх, чтобы переодеться. Рене остаётся наедине со своим вязанием. Я понятия не имею, как одеваться на подобные мероприятия. Но решаю приодеться в самое лучшее, потому что мой напарник точно будет сиять.
У меня есть одна белая рубашка, один тёмный пиджак, одни классические брюки и одна пара тесных туфель на выход. Тесных, потому что с дедушкиных похорон мои ноги успели вырасти. Я надеваю всё это и заглядываю к папе:
– Галстук не одолжишь?
– Конечно. Заходи, выбирай.
Я кручу подставку с галстуками с самолётиками, кленовыми листьями, в мелкую клетку, с красными сердечками, в фиолетовый горох в поисках того самого, голубого, с зелёной рыбой, выпрыгивающей из воды. Она очень похожа на ту, которую я разрисовал. Я беру галстук, и папа показывает мне перед зеркалом, как завязать виндзорский узел.
Папа тоже принарядился. Он даже волосы уложил гелем, что, впрочем, лишь всё усугубило. Мои волосы он тоже ставит вверх.
– Может, мы и маму вытащим на ужин, если она вернётся вовремя, – говорит он на выходе из ванной.
Как только мы касаемся ногами нижних ступенек, Рене начинает свистеть.
Папа улыбается и отвешивает поклон. Я закатываю глаза.
Мы идём к виноград-мобилю. Так папа называет нашу фиолетовую малолитражку. Когда я открываю заднюю дверь, папа кричит:
– Погоди-ка! – указывает он на сиденье. – Собачья шерсть! – замечает он.
Конечно, это же наша рабочая машина. На дверях даже красуется наш логотип – отпечаток лап.
Папа возвращается в дом, а потом выходит из него с одеялом, которое он бросает на заднее сиденье. Мы садимся на одеяло.
Затем папа разворачивает виноградинку, чтобы заехать за миссис Кобай, что лишний раз подтверждает, что ему не удалось убедить отца Рене прийти и поддержать сына на конкурсе. Думаю, его попытка всё усугубила. Как только миссис Кобай садится в машину, Рене съёживается на сиденье.
Миссис Кобай кажется расстроенной, поэтому она сидит тихо.
– Спасибо, что предложили подвезти, – говорит она, едва заметно шмыгая носом. – А ещё спасибо за то, что Рене переночевала у вас, – её венгерский акцент становится едва заметным, когда она произносит слово «ещё». Она очень красивая, у неё карие глаза и каштановые волосы. Миссис Кобай носит тёмные цвета, у неё на одежде нет блёсток, как у Рене.
– Не волнуйтесь. Она так активно помогает Стивену выгуливать моих клиентов, что я не удержался и заказал для неё форму. Надеюсь, вы не против.
«Ну-ну», – думаю я.
Рене приподнимается с сиденья и снова начинает улыбаться.
– Хорошо, – отвечает миссис Кобай. Она шмыгает носом и меняет тему разговора. – Знаете, мой муж всегда хотел стать архитектором, но выучился на инженера, потому что так хотел его отец.
Папа кивает, не отводя глаз от дороги.
– Архитектура – это искусство. Наш Аттила должен заниматься архитектурой. Она откроет для него столько возможностей, – разводит она руками.
«Граффити – тоже искусство», – думаю я. Школьные стены тоже открывают много возможностей для таланта.
– Я выгуливаю собак, – говорит папа. – К счастью, мой отец уже умер. Он осудил бы меня. Раньше я работал воздушным диспетчером. Но стресс меня убивал.
– В небе так много самолётов. Любой испытывал бы стресс на вашем месте, – соглашается миссис Кобай, улыбаясь. – Если Аттила хочет рисовать, пусть рисует. Я ничего не имею против, – вздыхает она, а затем мы проезжаем пару миль до галереи в тишине.
Здание галереи искусств Бёрлингтона неправильной формы. Его построили на берегу озера Онтарио. Одна часть его крыльев треугольной формы, другая – четырёхугольной. Панорамные окна от пола до потолка украшают стены из серого камня. У западного угла стоит странная оранжевая стела. Она называется Ребекка, в честь дочери скульптора. Я узнал об этом, когда мы всем классом приехали на экскурсию и урок гончарного искусства.
Мы приезжаем за пятнадцать минут до начала. Парковка уже забита.
– Миссис Ирвин напрасно думает, что искусство никому не интересно, – говорит Рене. – Только посмотри на это.
Папа ездит туда-сюда, пока мы не находим небольшое свободное место у мусорного контейнера.
Другие машины тоже ездят взад-вперёд по улице в поисках свободных парковочных мест. Мы выбираемся из машины и заходим через чёрный вход.
В галерее установлен стенд, на котором красуются голубые и зелёные статуэтки ангелов. На самом его верху стоят серые каменные статуэтки. Я замечаю их, только когда мы отходим подальше.
– Посмотри, как круто! – Я тычу пальцем в статую, изображающую упитанных мальчиков на трёхколесных велосипедах.
– Да! Только посмотри сюда, – говорит Рене, протягивая руку к гигантскому красно-белому пауку, который висит над дверью.
По указателям мы должны попасть в большой зал, где выставлены работы конкурсантов, а это значит, что мы должны обойти всё здание. Ура! В коридорах выставлено ещё больше скульптур и предметов, среди которых встречаются танцующие коровы, чайники с изображением инопланетян. В центральной части галереи располагается оранжерея со скульптурами, в которой растёт огромный папоротник и розовые цветы. Напротив оранжереи висит моя любимая полка, которая заполнена будто растекающимися овощами из керамики.
Искусство заставляет меня улыбаться, а некоторые экспонаты ещё и поражают воображение. Но то, что мы видим в зале с конкурсными работами, просто сражает меня наповал. Я не могу вымолвить ни слова. Я даже дышать не могу.
На большом экране изображён танк Аттилы, который прорывается через школьную стену.
Миссис Кобай охает.
Картинка на экране расплывается, и её сменяет другая. Теперь на нём вагон, в котором разрывается граната.
Папа смотрит на экран, затаив дыхание.
Рене зажимает рот руками, чтобы не закричать. Она стоит со слезами на глазах. Вагон превращается в путепровод, на котором стоит пулемёт.
Наконец, на экране появляется водонапорная башня, на которой нарисовано ружьё.
– Только не это, – кричит Рене.
Она думает тоже, что и я? Это же ружьё мистера Руперта. Аттила украл его и использовал как модель для рисования.
Если Стар слышала, как мы сказали, что пригласим полицейских в галерею, то это была третья ошибка. Тогда мы ещё не знали, что, пригасив их на вечер, мы сделаем пятую ошибку за сегодня. Все картины Аттилы были нарисованы баллончиками на муниципальной собственности. Даже если Аттила не крал ружьё мистера Руперта, его могут обвинить в вандализме… снова.
День третий. Ошибка шестая
Замерев от ужаса, мы смотрим, как слайды повторяются раз, второй, третий. В нас будто снова и снова выстреливают искусством. Аттила называет его оружием массового поражения. Война – преступление против природы – заявляет он как художник.
– Все эти граффити нарисованы в Бёрлингтоне.
– Это просто что-то с чем-то, – шепчет папа.
– Хорошо, что муж не пришёл, – говорит миссис Кобай.
Рене не может проронить ни слова, что ей так чуждо. Я должен хоть как-то вернуть её в реальность.
– Брось! – Я тяну её за рукав. – Пойдём, посмотрим, что ещё здесь есть.
– Дети, идите вперёд, – в один голос говорят папа и миссис Кобай, а сами уходят в другую сторону.
Рене машинально шагает, не проронив ни слова. Мы проталкиваемся через толпу разодетых гостей, большинство из них стоит с бокалами вина, бумажными тарелками с фруктами и крекерами.
– Привет, ребята! – здоровается миссис Рон. Сегодня она принарядилась. На ней муу-муу цвета морской волны с принтом из разноцветных тропических рыбок. Она машет нам кусочком швейцарского сыра и указывает тарелкой в сторону огромного инуксука из кирпича. Конечно же, авторства мистера Мэйсона Мэна. – Впечатляет, да?
– Очень, – соглашаюсь я. – Такой прямой… и красный. Внизу приписано «Пусть нас ведёт история». Под стеной висит табличка с описанием экспоната от автора, где он рассказывает, как реставрировал кирпич со старой фермы в северной части Бёрлингтона. Под текстом повесили фотографию здания.
– Вот это да, – говорит Рене, не сводя глаз с инуксука. – Наверное, непросто было втащить эту штуку сюда.
Миссис Рон кивает и улыбается, будто Рене отвесила работе комплимент.
– Мальчики очень сильные. Только не забудьте проголосовать за понравившееся произведение!
– Не забудем, где оставить свой голос? – спрашиваю я.
– Вон за тем углом, – снова показывает она сыром.
– Мы просто посмотрим на другие экспонаты, прежде чем проголосовать, – говорю я.
– Это самая лучшая работа, – подмигивает она нам. – Поверьте на слово.
Она закидывает остатки сыра в рот и кивает.
На одной стене висит серия фотографий восхода солнца над пирсом. Автор назвал картину «Начало в Бёрлингтоне».
– Миленько, – громко говорю я.
Женщина в чёрном с ног до головы и высоких сапогах с шипами поворачивается ко мне и говорит:
– Спасибо, Стивен!
– Не за что, миссис Ватье, – отвечаю я нашему директору. Она вся такая быстрая, подвижная. Кто бы мог подумать, что она способна спокойно простоять кучу времени, чтобы нарисовать картину?
Мы двигаемся дальше вдоль этой стены, чтобы рассмотреть стол, заваленный камнями и крошечными зелёными растениями. Название гласит: «Бонсай на уступе».
– Ух ты, крошечные деревья, – говорит Рене, склонившись к ним.
– Осторожно, не наклоняйтесь так близко, пожалуйста, – говорит мистер Джирад. – Бонсай создан для созерцания, а не для того, чтобы его трогали!
– Очень необычный взгляд на местный пейзаж, – говорит миссис Ирвин у нас за спиной.
– Мадам, спасибо. Спасибо, – кивает он, отвешивая небольшой поклон. – Я действительно сделал его с натуры – деревьев, которые растут поблизости.
– А это легально? – спрашивает Рене у меня. – Разве это не заповедник?
Я толкаю её локтем.
– Он создаёт заповедники своими руками. Просто посмотри.
– Кому сыра?
Мы отворачиваемся от макета с бонсаем и вдруг видим перед собой Рювена с подносом гауды и швейцарского сыра.
– Ты украл рыбу нашего «Потока мечты»! – бросается на него Рене.
Рювен качает головой.
– Мы видели те, что ты подарил миссис Рон. Она использует их как подставки.
Рювен отталкивает нас в сторонку и шепчет:
– Я нашёл рыбу в тележке. Я думал, что это вы их украли.
– Зачем нам сначала красть рыбу, а затем оставлять её в тележке? – спрашиваю я.
– Я не знаю. В ней осталась не вся рыба.
Рене закатывает глаза.
– Тогда почему ты не написал на нас заявление?
– Я не был уверен… Я не хотел, чтобы у вас были неприятности. – Он колеблется с полсекунды, что лишь усиливает наши подозрения, а затем прикрывается злостью. – Зачем вы взяли мою тележку и сломали её?
Слова сына доносятся до мистера Джирада. Как и до всех и каждого, кто стоит в зале. Рювен разбрасывается обвинениями довольно громко. Отец грозит ему пальцем:
– Да брось ты так переживать из-за куска железа.
– Да? Они же взяли без разрешения! – жалуется Рювен.
– Не ломали они твою тележку! – кричит мистер Джирад. – Мы найдём тебе новую в следующий же день обмена хламом.
Рене задирает одну бровь. Она слышала тоже, что и остальные? Откуда мистер Джирад знает, что дыру в тележке Рювена пробили не они? И почему Рювен не пошёл в полицию с уликами, то есть с рыбой? Может, он покрывал кого-то ещё?
В этот самый момент к одному из крошечных кустов тянется Август, сын миссис Уиттингем. Мистер Джирад одёргивает его:
– Нет, нет, нет!
Мы улучаем момент и сбегаем.
– Кстати, отличные деревья, – бросает напоследок Рене.
Я с ней согласен, поэтому поднимаю два больших пальца вверх. Затем я шепчу ей:
– Он незаконно проник в заповедник. А ещё он точно знает, что тележку пробили не мы.
– Очень подозрительно, – соглашается она.
Мы идём дальше вдоль той же стены и натыкаемся на Стар.
– Не хватало только мелкой сестры, – говорит она, увидев Рене. – Я полагаю, ты уже видела работы Аттилы?
– Да, – отвечает Рене с несчастным видом.
– Да брось. Его работы – лучшие. Только посмотрите на это!
Мы поворачиваемся к стене, на которой висит гобелен с изображением старой церкви с Пятого шоссе.
– Бог обитает здесь, в Бёрлингтоне, – читает Стар надпись к экспонату и качает головой. – Не уверена, что это так.
– А мне она нравится, – говорю я, лишь бы возразить.
Рене молчит.
– Ты не можешь ждать, что Аттила, с его-то талантом, будет рисовать только на холсте, – говорит Стар.