Половина желтого солнца Адичи Чимаманда

33

Ричард сидел рядом с Кайнене и поглаживал ее плечо, а Кайнене смеялась, слушая Оланну. Ему нравилось, как она смеется, запрокинув голову, выгнув стройную шею. Он любил проводить вечера с ней, Оланной и Оденигбо, ему вспоминался полумрак гостиной Оденигбо в Нсукке, вкус пива и жгучего перца на языке. Кайнене потянулась к эмалированной тарелке с жареными сверчками – новым фирменным блюдом Харрисона. Тот будто чутьем угадывал, где их копать в сухой земле, и умел делить готовых сверчков на кусочки, чтобы хватило надолго. Кайнене положила в рот кусочек. Ричард взял сразу два, захрустел. Темнело, и деревья кешью превратились в безмолвные серые тени. В воздухе дымкой висела пыль.

– Чем вы объясните успех миссии белых в Африке, Ричард? – спросил Оденигбо.

Временами Оденигбо раздражал Ричарда: молчит-молчит, а потом возьмет да и ляпнет что-нибудь.

– Именно. Успех. Мне известно значение этого слова. Английский – мой второй язык.

– Объяснять надо не успех белых, а неудачу черных, – сказала Кайнене.

– А кто виновен в появлении расизма? – рявкнул Оденигбо.

– Не понимаю, при чем тут расизм. – Кайнене дернула плечом.

– Белые использовали расизм как оружие войны. Всегда легче покорить более гуманный народ.

– Значит, если мы покорим нигерийцев, то станем менее гуманными? – спросила Кайнене.

Оденигбо не ответил. Под деревьями кешью послышался шорох, и Харрисон метнулся на звук: вдруг крыса, которую можно поймать.

– У меня есть нигерийские фунты. Инатими дал, – сказала Кайнене. – У них в Союзе освобождения Биафры полно нигерийских денег. Я хочу поехать на Девятую милю – что-нибудь куплю, а если удастся, продам что-нибудь из того, что беженцы в лагере сделали своими руками.

– Это называется торговля с врагом, – заявил Оденигбо.

– Это торговля с неграмотными нигерийками, у которых есть то, что нам нужно.

– Это опасно, Кайнене, – сказал Оденигбо на удивление мягко.

– Тот сектор не занят, – возразила Оланна. – Наши там свободно торгуют.

– И ты тоже собралась? – Оденигбо в изумлении уставился на Оланну.

– Нет. По крайней мере, не завтра. Может, в другой раз.

– Завтра? – Пришел черед Ричарда удивляться. Кайнене упоминала, что хочет торговать за линией фронта, но для него было новостью, что она уже назначила срок.

– Да, – подтвердила Кайнене. – А Оланну не слушайте, она никогда не поедет – всю жизнь как огня боялась торговли.

Кайнене рассмеялась, следом засмеялась Оланна и шлепнула ее по руке. Ричард впервые заметил, что у них один и тот же изгиб рта, форма зубов.

– Девятая миля постоянно переходит из рук в руки, разве не так? – Оденигбо был встревожен. – Не стоит вам ехать.

– Все решено. Мы с Инатими выезжаем завтра с утра и к вечеру вернемся.

Ричард уловил знакомую решимость в голосе Кайнене. Собственно, он был не против поездки, многие его знакомые занимались тем же.

В ту ночь ему приснилось, что Кайнене вернулась с полной корзиной тушеной курятины, пряного риса джоллоф, густого рыбного супа, и он разозлился, когда был разбужен криками под окном. Не хотелось, чтобы сон кончался. Проснулась и Кайнене, и оба выбежали на улицу, Кайнене в покрывале, а Ричард в одних шортах. Было темно, заря едва занималась. Кучка беженцев из лагеря колотила и пинала лежавшего на земле парня, а тот прикрывал руками голову от ударов. Брюки его были изодраны в клочья, воротник почти оторван, но половина желтого солнца все еще болталась на рваном рукаве.

– В чем дело? – выкрикнула Кайнене.

Ричард сразу все понял. Солдата поймали на воровстве с фермы. Теперь это была не редкость: фермы грабили по ночам, уносили молодую кукурузу, еще без ядрышек, и совсем крошечный ямс.

– Видите, почему мы сажаем, а ничего не растет? – спросила женщина, у которой на прошлой неделе умер ребенок. Ее покрывало, повязанное низко, приоткрывало обвислую грудь. – Такие, как он, приходят и тащат, а мы умираем голодной смертью.

– Хватит! – велела Кайнене. – Прекратите сейчас же! Руки прочь от него!

– Руки прочь от вора? Сегодня отпустим – завтра набежит десяток.

– Он не вор, он голодный солдат.

Ее спокойный, властный голос заставил толпу утихнуть. Все понемногу разошлись по классам. Солдат встал, отряхнулся.

– Ты с фронта? – спросила Кайнене.

Солдат кивнул. На вид ему было лет восемнадцать. На лбу вздулись две огромные шишки, из носа шла кровь.

– Бежал? Дезертировал?

Солдат молчал.

– Пойдемте, возьмете гарри на дорогу.

Прикрыв ладонью распухший, слезящийся левый глаз, солдат последовал за Кайнене. За все время он не сказал ни слова, только шепнул: «Dalu – спасибо» – и ушел, сжимая сверток гарри. Кайнене молча оделась, собралась в лагерь, где ждал Инатими.

– Ты сегодня пораньше поедешь, Ричард? – спросила она. – А то не застанешь Больших Людей, ведь они заглянут в контору всего на полчаса.

– Я еду через час. – Ричард собирался в Ахиару, в центр гуманитарной помощи, выбивать продовольствие.

– Скажи им, что я умираю и нам нужно молоко и мясные консервы, чтобы спасти мне жизнь, – сказала Кайнене. В голосе ее сквозили новые, горькие нотки.

– Хорошо, – ответил Ричард. – Удачи тебе. Привези побольше гарри и соли.

Они поцеловались перед ее отъездом, коротко, на ходу. Ричард видел, что встреча с несчастным солдатом расстроила ее. Парнишка ведь ни в чем не виноват. В неурожае повинны бесплодная земля, жестокий хар-матан, отсутствие навоза и семян. Кайнене удалось раздобыть ямса на посадку, но половину съели. Его бы воля, думал Ричард, вывернул бы наизнанку небо, чтобы добыть Биафре победу. Ради Кайнене.

Вечером, когда он приехал из Ахиары, Кайнене еще не вернулась. Из кухни доносился запах разогретого пальмового масла, Малышка, лежа на циновке, листала «Эзе идет в школу».

– Поиграем в лошадки, дядя Ричард!

Малышка подбежала к нему. Ричард, сделав вид, что не в силах ее поднять, упал на стул.

– Какая большая девочка! Тебя уже не поднять.

– А вот и нет!

В дверях кухни стояла Оланна, глядя на них.

– Малышка с начала войны поумнела, но не выросла.

Ричард улыбнулся.

– Лучше ум, чем рост, – ответил он, и Оланна тоже улыбнулась. Ричард подумал, как мало они говорят друг с другом, стараясь не оставаться наедине.

– В Ахиаре ничего не получилось? – спросила Оланна.

– Нет. Куда я только не совался! В центрах помощи пусто. Возле одного из зданий видел мужчину – он сидел на земле и сосал палец.

– А что твои знакомые в директоратах?

– Сказали, что ничем не могут помочь, что наша цель сейчас – самостоятельность, а вся надежда на фермерство.

– Какое фермерство, если нечего сажать? И как может клочок земли, что мы занимаем, прокормить миллионы людей?

Ричард сдвинул брови. Его задевал любой намек на критику Биафры. С тех пор как пала Умуахия, в душу закрались сомнения, но Ричард не высказывал их вслух.

– Кайнене в лагере? – спросил он.

– Наверное. Им с Инатими уже пора бы вернуться.

Ричард вышел во двор поиграть с Малышкой. Посадил ее на плечи, помог сорвать лист кешью высоко над головой и снова поставил на ноги, удивляясь про себя, какая она крохотная и легонькая для своих шести лет. Он начертил на песке линии, попросил ее собрать камешки и стал учить играть в нчоколо[98]. Потом Малышка высыпала из банки и разложила перед ним осколки железа – свою коллекцию шрапнели. Прошел час, а Кайнене все не возвращалась. Взяв с собой Малышку, Ричард отправился в лагерь. Он не увидел Кайнене на крыльце возле «точки невозврата», где она частенько сидела. Не было ее ни в лазарете, ни в одной из бывших классных комнат. Под огненным деревом сидел Угву и что-то царапал на клочке бумаги.

– Тетя Кайнене еще не вернулась, – сказал он, прежде чем Ричард спросил.

– Может быть, она приехала, а потом ушла куда-то еще?

– Нет, сэр. Но, вероятно, скоро будет.

Ричарда позабавило, с каким подчеркнутым старанием Угву выговорил «вероятно»; его восхищало упорство Угву и то, как с недавних пор он без конца что-то писал на любых обрывках бумаги, попадавшихся под руку.

– Что это ты пишешь? – поинтересовался Ричард.

– Да так, небольшой рассказец, сэр, – ответил Угву.

– Я останусь с Угву, – сказала Малышка.

– Хорошо, детка.

Сейчас она пойдет в корпус искать кого-нибудь из ребят, чтобы вместе ловить ящериц или сверчков. Или разыщет добровольца с кинжалом за поясом и попросит потрогать клинок. Ричард пошел домой. Как раз вернулся с работы Оденигбо. Его рубашка была до того заношена, что сквозь ткань просвечивали курчавые волосы на груди.

– Кайнене здесь? – спросил он у Ричарда.

– Нет еще.

Оденигбо глянул на Ричарда с упреком и ушел в дом переодеваться. В покрывале, обмотанном вокруг тела и завязанном на шее, он сел с Ричардом в гостиной. По радио Его Превосходительство объявил, что отправляется за границу искать мира.

В соответствии со своими неоднократными заявлениями о готовности лично отправиться куда угодно ради мира и безопасности для своего народа, я выезжаю за рубеж, чтобы выяснить…

На закате вернулись домой Угву и Малышка.

– Только что умерла маленькая девочка Ннека, а мать не дает ее забрать и похоронить, – сказал Угву, поздоровавшись с Оденигбо и Ричардом.

– Кайнене в лагере? – спросил Ричард.

– Нет, – покачал головой Угву.

Встал Оденигбо, за ним – Ричард, и они вместе пошли в лагерь. За всю дорогу они не обменялись ни словом. В одном из классов рыдала женщина. На их расспросы все отвечали одно: Кайнене уехала с Инатими рано утром. Она сказала, что едет торговать за линию фронта и к вечеру вернется.

Прошел день, другой. Все было по-прежнему: сухой воздух, пыльные ветры, беженцы, пахавшие иссушенную землю, – только Кайнене не возвращалась. Ричарду казалось, что мир вокруг него сузился, а сам он тает с каждым часом. Оденигбо сказал, что Кайнене, наверное, просто задержалась на той стороне и ждет, когда отойдет враг. По словам Оланны, такое сплошь и рядом случалось с женщинами, торговавшими за линией фронта. Но в глазах Оланны притаился страх. Даже Оденигбо казался испуганным, когда отказывался ехать с ними на поиски Кайнене, говоря, что она и так вернется; он как будто боялся того, что они могут узнать. Оланна села в машину рядом с Ричардом, и они отправились на Девятую милю. Ехали молча, но когда Ричард останавливался и расспрашивал встречных, не видели ли они женщину, похожую на Кайнене, Оланна повторяла слова Ричарда: «О tolu ogo, di ezigbo oji – высокая, очень темнокожая», будто взывая к их памяти. Ричард показывал всем фотографию Кайнене. Но никто не видел Кайнене. Никому не попадалась машина как у Инатими. Расспрашивали биафрийских солдат, которые не пропускали их, говоря, что дороги заняты. Качая головой, солдаты отвечали, что не видели ее. По дороге домой Ричард заплакал.

– Что ты плачешь? – напустилась на него Оланна. – Кайнене просто застряла за линией фронта.

Ослепнув от слез, Ричард свернул с дороги, и машина въехала в густой кустарник.

– Стой! – Оланна забрала ключи у Ричарда и сама села за руль. Всю дорогу домой она тихонько напевала.

34

Оланна очень бережно провела деревянным гребнем по голове Малышки, и все равно на зубьях осталось очень много волос. Угву что-то писал, сидя на скамейке. Миновала неделя, а Кайнене так и не вернулась. Сухой ветер харматан в тот день чуть поутих и уже не раскачивал деревья кешью, но в воздухе летала пыль и витали слухи, что Его Превосходительство, вместо того чтобы искать мира, сбежал. Оланна знала, что это невозможно, и твердо верила, что Кайнене возвратится домой, а поездка Его Превосходительства будет удачной. Он привезет подписанный документ об окончании войны, объявит Биафру свободной. Он привезет справедливый мир и соль.

Оланна еще раз провела гребнем, и опять выпало много волос. Оланна держала в руке тонкие прядки, изжелта-коричневые, – а от природы волосы у Малышки угольно-черные. Несколько недель назад Кайнене назвала это знаком особой мудрости – девочке всего шесть лет, а у нее уже выпадают волосы – и сразу поехала за белковыми таблетками для Малышки.

Угву оторвался от работы:

– Может, не стоит заплетать ей косички, мэм?

– Верно. Оттого волосы и выпадают – слишком туго мы заплетаем.

– И ничего у меня волосы не выпадают! – Малышка похлопала себя по темечку.

Оланна отложила гребень.

– Никак не могу забыть голову той девочки в поезде, у нее были очень густые волосы. Тяжело, наверное, было матери заплетать ей косички.

– А какая была прическа? – спросил Угву.

Оланну удивил вопрос, но оказалось, она явственно помнила, как были заплетены волосы, и начала описывать прическу, потом – голову, открытые глаза, посеревшую кожу. Угву слушал и записывал, и его внимание, неподдельный интерес вдруг придали ее рассказу важность, наполнили его глубоким смыслом. Оланна рассказала Угву все, что помнила, про поезд, набитый людьми, которые плакали, кричали и мочились под себя.

Не успела она закончить, как вернулись Оденигбо и Ричард. Пришли они пешком, хотя утром уехали на «пежо» в Ахиару, искать Кайнене в больнице.

Оланна вскочила:

– Нашли?

– Нет, – бросил Ричард, входя в дом.

– А машина где? Солдаты забрали?

– Бензин кончился по дороге. Я позже вернусь за ней. – Оденигбо обнял Оланну. – Мы встретили Маду.

Он уверен, что Кайнене все еще на той стороне. Видимо, вандалы заняли дорогу, которой она приехала, и теперь она ждет, когда откроется другая. Так бывает сплошь и рядом.

– Да, конечно. – Оланна взяла гребень и принялась расчесывать свои спутанные волосы.

Оденигбо напомнил ей, что она должна быть рада, ведь если Кайнене нет в больнице, значит, она жива, только на нигерийской стороне. Но слова его не понравились Оланне: она не нуждалась в напоминаниях. Через несколько дней, в ответ на ее уговоры поехать в морг, Оденигбо сказал то же самое: Кайнене жива-здорова, только на другой стороне.

– Я поеду, – настаивала Оланна. Маду передал им гар-ри, сахару и немного бензина. Машину она поведет сама.

– Нет смысла, – пожал плечами Оденигбо.

– Нет смысла? Нет смысла искать тело моей сестры?

– Твоя сестра жива, Оланна. Нет никакого тела.

Оланна направилась к выходу.

– Даже если ее расстреляли, ее не повезли бы в биафрийский морг.

Оденигбо был прав, но Оланну уязвили его слова и то, что он назвал ее по имени вместо привычного «нкем», и она все равно поехала в зловонный морг, где прямо во дворе, разбухая на солнце, свалены были трупы погибших во время недавней бомбежки. У входа толпились люди: «Пустите, пожалуйста, мой отец пропал во время бомбежки», «Пустите, пожалуйста, я не могу найти дочку».

Увидев записку от Маду, смотритель впустил Оланну. Она уговорила его показать все до единого женские трупы, даже, по его словам, слишком старые, а на обратном пути остановила машину, и ее стошнило. «Если солнце не взойдет, мы заставим его взойти». Так называлось стихотворение Океомы. Дальше она забыла – что-то про лестницу в небо, сложенную из глиняных горшков. Когда она вернулась домой, Оденигбо играл с Малышкой, а Ричард сидел, глядя в пустоту. Никто не спросил, нашла ли она тело Кайнене. Угву показал на ее платье и шепотом, будто понял, что это рвота, сказал, что у нее большое пятно. Харрисон пожаловался, что на ужин ничего нет, и Оланна лишь тупо уставилась на него, потому что всем ведала Кайнене. Кайнене знала бы, что делать, если кончились продукты.

– Приляг, нкем, – шепнул Оденигбо.

– Ты помнишь стихи Океомы о том, что если солнце не взойдет, мы заставим его взойти?

– «Из глины горшки обожжем, лестницу в небо из них возведем, под ногами прохладу их ощутим».

– Да, да.

– Это моя любимая строчка. Остальное забыл.

Во двор с криком вбежала женщина из лагеря, размахивая зеленой ветвью. Такая сочная, блестящая зелень – откуда? Все окрестные деревья и кусты были иссушены зноем, оголены пыльными бурями. Земля была желтая, сухая.

– Войне конец! – кричала женщина. – Слушайте! Войне конец!

Оденигбо бросился к приемнику. Мужской голос по радио был им незнаком:

История знает множество случаев, когда угнетенные люди, защищая себя, брались за оружие, если мирные переговоры не имели успеха. Мы не исключение. Мы прибегли к оружию из-за чувства опасности, которое вселили в наш народ погромы. Мы сражались за правое дело.

Оланне нравились честность и спокойный, твердый голос выступавшего по радио. Малышка теребила Оденигбо: «Почему тетя из лагеря так кричит?» Ричард поднялся и подошел ближе к приемнику, и Оденигбо прибавил звук. Женщина из лагеря сказала:

– Говорят, вандалы идут сюда с палками, бить мирных жителей! Мы уходим в буш! – Она повернулась и побежала в сторону лагеря.

Пользуясь случаем, благодарю наших офицеров и солдат за отвагу и доблесть, восхитившие мир. Благодарю мирное население за стойкость и мужество перед лицом великих испытаний и голода. Я считаю, что страданиям нашего народа нужно немедленно положить конец. Поэтому объявляю организованный роспуск войск. От имени всего человечества призываю генерала Говона приостановить боевые действия на время мирных переговоров.

Не веря своим ушам, Оланна опустилась на скамью.

– И что теперь будет, мэм? – спросил тусклым голосом Угву.

Оланна посмотрела в сторону, на запыленные деревья кешью, на безоблачное небо, на далекий горизонт.

– Теперь я найду сестру, – тихо отозвалась она.

Прошла неделя. В лагерь беженцев приехал фургон из Красного Креста, и две женщины раздавали всем молоко в кружках. Многие семьи ушли из лагеря на поиски родных или в буш, прятаться от нигерийских солдат с кнутами. Но когда Оланна впервые увидела на главной дороге нигерийских солдат, никаких кнутов у них не было. Они громко переговаривались на йоруба, смеялись и заигрывали с деревенскими девчонками. «Выходи за меня замуж, дам рису и бобов».

Оланна стояла в толпе, глядя на солдат. Их нарядная отутюженная форма, начищенные черные башмаки, уверенные взгляды рождали в душе пустоту, точно ее ограбили. Солдаты перекрыли дорогу и не пропускали машины: «Движение пока закрыто. Закрыто». Оденигбо рвался в Аббу, узнать, где похоронена мать, и каждый день ходил на главную дорогу спрашивать, не пропускают ли нигерийские солдаты машины.

– Надо собираться, – сказал он Оланне. – Дороги откроются не сегодня-завтра. Выедем с утра пораньше, чтобы успеть остановиться в Аббе и до темноты добраться до Нсукки.

Оланне не хотелось собираться – нечего было собирать – и вообще не хотелось уезжать.

– А как же Кайнене?

– Кайнене без труда нас найдет, нкем. – Оденигбо вышел.

Кайнене найдет их? Хорошо ему говорить. А вдруг она ранена и ей не под силу перенести дальний путь? А вдруг она все же доберется сюда, ожидая, что за ней будут ухаживать, а обнаружит лишь пустой дом?

Во двор кто-то зашел. Оланна не сразу узнала двоюродного брата Одинчезо, а когда узнала, то с криком бросилась ему на шею. Разжав объятия, она заглянула ему в лицо. В последний раз она видела Одинчезо с братом у себя на свадьбе, в форме народных ополченцев.

– Что с Экене? – спросила она со страхом в голосе.

– Он в Умунначи. Я сразу приехал, как только узнал, что ты здесь. Я еду в Окиджу. Мне передали, там мамина родня.

Оланна провела Одинчезо в дом, налила воды.

– Как дела, братишка?

– Мы выжили.

Оланна села с ним рядом, взяла за руку; на его заскорузлых ладонях белели мозоли.

– Как же ты пробирался по дорогам – там ведь нигерийские солдаты?

– Никто меня не тронул. Я говорил с ними на хауса. Один достал портрет Оджукву и велел на него помочиться, я так и сделал. – Губы Одинчезо тронула усталая улыбка, и он стал так похож на тетю Ифеку, что Оланна не сдержала слез.

– Ну-ну. – Одинчезо обнял ее. – Кайнене вернется. Одна женщина из Умудиоки поехала торговать за линию фронта, а вандалы заняли сектор, и она застряла на четыре месяца. Только вчера вернулась к родным.

Оланна кивнула, не признавшись, что горюет не о Кайнене, не об одной Кайнене. Одинчезо посидел еще немного, обняв ее, а перед уходом сунул ей в руку пятифунтовую бумажку.

– Мне пора, – сказал он. – Путь неблизкий.

Оланна уставилась на деньги: хрусткая красная бумажка казалась чудом.

– Одинчезо! Не многовато ли?

– Кое у кого из нас, ополченцев, были нигерийские деньги. У тебя ведь их нет? Говорят, правительство закроет все счета биафрийцев в банках. Надеюсь, это неправда.

Оланна пожала плечами. Откуда ей знать? Какие только слухи не ходили. Сначала говорили, что все сотрудники университетов Биафры должны явиться в военкомат Энугу, потом – в Лагос. И наконец – что обязаны явиться только служившие в армии Биафры.

В тот же день, отправившись с Малышкой и Угву на рынок, Оланна изумленно глядела на горы риса и бобов, на чудесную рыбу, на свежайшее мясо. Вся эта роскошь будто упала с небес. Женщины-биафрийки торговались и отсчитывали сдачу, словно пользовались нигерийскими фунтами всю жизнь. Оланна купила немного риса и вяленой рыбы. Расставалась с деньгами она неохотно: мало ли что ждет впереди.

Вернувшийся домой Оденигбо сообщил, что дороги свободны.

– Завтра мы уезжаем.

Оланна ушла в спальню и заплакала. Малышка растянулась рядом на матрасе:

– Мамочка Ола, не плачь, ebezi па!

Чувствуя на себе ее теплые ладошки, Оланна лишь пуще разрыдалась. Малышка лежала рядом, обняв ее, пока Оланна не успокоилась и не вытерла слезы.

В тот же вечер уехал Ричард.

– Я еду искать Кайнене в городах за Девятой милей, – сказал он.

– Подожди до утра, – посоветовала Оланна.

Ричард покачал головой.

– Бензина хватит? – спросил Оденигбо.

– До Девятой мили хватит, если под горки катиться.

Оланна поделилась с Ричардом нигерийскими фунтами, и он уехал вместе с Харрисоном. Утром, когда все вещи были уже в машине, Оланна спешно набросала записку и оставила в гостиной.

Эджимам, мы едем в Аббу, оттуда в Нсукку. Через неделю вернемся, проверим дом. О.

Хотела добавить: «скучаю» или «надеюсь, ты хорошо добралась», но передумала. Кайнене только посмеется. «Я ведь не в отпуск ездила, – скажет она. – Я была в тылу врага».

Забравшись в машину, Оланна остановила взгляд на деревьях кешью.

– Тетя Кайнене приедет в Нсукку? – спросила Малышка.

Оланна повернулась, вгляделась в ее лицо в поисках знака: вдруг Малышка чувствует, что Кайнене вернется? Вроде бы увидела знак, но усомнилась.

– Конечно, детка. Тетя Кайнене приедет в Нсукку.

– Она еще там… за фронтом?

– Да.

Оденигбо завел мотор. Очки он снял и завернул в лоскуток ткани. Нигерийские солдаты, по слухам, не жаловали интеллигентов.

– Без очков вести сможешь? – спросила Оланна.

– Постараюсь. – Он оглянулся на Угву с Малышкой на заднем сиденье и вырулил со двора.

Миновали несколько нигерийских постов, и всякий раз, когда их пропускали, Оденигбо что-то шептал себе под нос. В Абагане проезжали мимо уничтоженного нигерийского транспорта – длинной-предлинной колонны обугленных машин. Оланна смотрела не отрываясь.

– Они победили, но это наших рук дело.

«Они победили» прозвучало нелепо. И странно было говорить о поражении, в которое она не верила. Оланна чувствовала себя не побежденной, а обманутой. Оденигбо сжал ее руку. Когда подъезжали к Аббе, по его стиснутым губам Оланна поняла, как он волнуется.

– Посмотрим… цел ли мой дом, – пробормотал он.