Блеск шелка Перри Энн

Глава 70

Паломбара приехал в Рим всего на несколько дней позже Виченце. Путешествие было довольно благополучным для этого времени года, но вкус поражения отравлял ему удовольствие. Паломбара высадился на берег в Остии и вскоре выяснил, что Виченце обогнал его как минимум на сутки.

Папа римский и кардиналы уже собрались в папских покоях в Ватиканском дворце, когда Паломбара стремительно появился там в пыльной, грязной, пропитанной птом дорожной одежде. В другое время его бы не пустили во дворец в столь недостойном виде, но сейчас повсюду витало возбуждение, как пред летней грозой, когда воздух сух, колюч и жалит кожу, словно сотни надоедливых насекомых. Люди начинали говорить и замолкали. Они бросали по сторонам настороженные взгляды, а завидев Паломбару – улыбались. Ему лишь казалось, что в их глазах издевка, или так и было на самом деле?

Большой деревянный ящик был аккуратно открыт, и икону Пресвятой Богородицы, которую Михаил Палеолог с триумфом внес в город, когда привел свой народ домой, скрывала лишь ткань.

Виченце стоял чуть в стороне, его лицо светилось победной улыбкой, бледные глаза сверкали. Лишь раз он бросил взгляд на Паломбару и снова отвел глаза, словно его напарник был пустым местом.

По сигналу Виченце служитель шагнул вперед. В комнате не раздавалось больше ни звука – ни шороха, ни скрипа шагов. Даже папа, казалось, затаил дыхание.

Служитель подошел к ящику и сдернул ткань.

Папа и кардиналы подались вперед. Воцарилась гробовая тишина.

Паломбара поднял взгляд, моргнул и уставился перед собой. Господи всемогущий! Его взору предстали вовсе не тонкие черты Пресвятой Богородицы Девы Марии, а буйство обнаженной плоти, изобилующее анатомическими деталями, изображенными с большим мастерством. Центральная фигура представляла собой некую улыбающуюся пародию на Деву, но столь откровенно женственную, что при взгляде на нее у любого ускорялся пульс и в крови закипала страсть. Пышная грудь женщины была обнажена, а изящная рука лежала на паху стоящего рядом с ней мужчины.

Один из менее воздержанных кардиналов взорвался смехом, тотчас попытавшись замаскировать его под приступ кашля.

Лицо папы побагровело, и причин для этого могло быть несколько. Остальные кардиналы тоже давились смехом. Некоторые возмущенно фыркали, иные же хохотали вполне открыто.

Губы Виченце побелели, глаза забегали, словно у него был жар.

Паломбара целую минуту сдерживался, стараясь не рассмеяться, но в конце концов не выдержал. Это восхитительно! Теперь и он оказался у кого-то в неоплатном долгу.

Когда Николай послал за Паломбарой, тот вынужден был к нему явиться. На лице его святейшества невозможно было ничего прочитать.

– Энрико, потрудись объясниться, – тихо произнес папа.

Его голос дрожал, и Паломбара не имел ни малейшего представления, что тому причиной, ярость или смех. Легату ничего не оставалось, кроме как рассказать правду.

– Да, ваше святейшество, – произнес Паломбара с благочестивым видом, – я убедил императора отправить икону в Рим. Она была доставлена в дом, который мы с Виченце избрали на время своего пребывания в Константинополе. Ее распаковали при нас – это была очень красивая, строгая икона Пресвятой Богородицы. Затем снова при нас запаковали, подготовив к отправке морем…

– Это ни о чем мне не говорит, – сухо прервал его Николай. – Кто получил икону? Ты?

– Да, ваше святейшество.

– А что сделал Виченце? Только не говори мне, что это было его местью за твое превосходство! Он никогда не придумал бы этого сам. Насмешки будут преследовать его до конца дней, ты прекрасно это знаешь. – Понтифик подался вперед. – Это очень похоже на тебя, Энрико, у тебя прекрасное чувство юмора. И я готов простить тебе эту выходку… – Губы понтифика слегка дрогнули, но он с усилием удержал на лице серьезное выражение. – Если ты вернешь мне икону Богородицы. Тайно, конечно.

Может, Николай и не отличался чрезмерной набожностью и не был самым выдающимся папой в истории христианства, но он, несомненно, обладал отменным чувством юмора, и в глазах Паломбары это достоинство искупало все недостатки понтифика.

– Икона все еще в Константинополе? – уточнил Николай.

– Не знаю, ваше святейшество, но сомневаюсь в этом, – ответил Паломбара. – Думаю, Михаил был со мною честен.

– Ты так считаешь? Я склонен верить тебе на слово, – задумчиво произнес Николай. – Ты – циник: манипулируешь другими и ожидаешь, что они станут делать то же самое… – Папа поднял брови. – Не смотри на меня таким затравленным взглядом! Так где же тогда икона, у кого она? Мне не обязательно об этом знать, если тебя это сильно смущает.

– Я подозреваю, что в Венеции, – ответил Паломбара. – Капитан, который привез Виченце и икону в Рим, – венецианец, Джулиано Дандоло.

– А! Да, я слышал о нем. Потомок великого дожа, – тихо произнес Николай. – Как интересно. – Он улыбнулся. – Когда поедешь в Константинополь, возьмешь с собой письмо, в котором я поблагодарю императора Михаила за чудесный дар и заверю его, что к союзу с Византией Рим относится со всей серьезностью и уважением. – Папа внимательно посмотрел на Паломбару. – Ты вернешься в Византию. И возьмешь с собой Виченце.

Паломбара пришел в ужас.

Николай заметил это, но предпочел проигнорировать его эмоции.

– Я не хочу видеть его здесь, в Риме. Вполне понятно, что ты тоже не хочешь его больше видеть, но я папа, Энрико, а ты – нет. По крайней мере пока. Возьми с собой Виченце. У тебя остались в Византии незавершенные дела. Карл Анжуйский скоро отправится в поход, и тогда его уже невозможно будет остановить. Надеюсь, ты найдешь в Византии друга, который сумеет обуздать чрезмерную ретивость короля. Храни тебя Господь!

Паломбара пообещал Николаю привезти настоящую икону – ничего другого ему не оставалось. Если у Дандоло есть хоть немного здравого смысла, он ее вернет. Господь свидетель, у Венеции достаточно реликвий. Красть икону у самого папы римского – очень опасная затея.

Возможно, Дандоло даже сам вручит икону понтифику, придумав какое-нибудь объяснение того, каким образом она попала в его руки. Николай может простить его, притворившись, будто поверил объяснениям.

Глава 71

На обратном пути в Константинополь Паломбара и Виченце едва разговаривали друг с другом, и то только для того, чтобы не выглядеть глупо перед матросами. Но эта вежливость никого не обманула.

Оказавшись в городе, Паломбара отправился к единственному человеку, в чьей власти – и силах – было уничтожить Виченце. И ее нужно было убедить в необходимости этого шага.

Зоя встретила Паломбару с интересом, подогреваемым любопытством. Однако от легата не укрылась ненависть, мелькающая в ее глазах, и острое желание причинить ему боль, ведь он был одним из тех, кто убедил Михаила отдать икону Богородицы Риму.

Вместо того чтобы убеждать Зою в том, что его тоже заботит выживание Византии, а также сохранность ее ценностей и культуры, Паломбара поведал ей историю с иконой. Он описал ярость, которую испытал, когда увидел, как Виченце стоит на корме уплывающего корабля и машет ему на прощание. Вкратце поведал о своем, казалось, бесконечном преследовании – но лишь для того, чтобы привнести в повествование драматизм. Потом легат в деталях изобразил момент, когда с иконы сняли покров, тот миг, когда никто не мог поверить своим глазам. Он весьма подробно описал открывшуюся их взору картину – с большим количеством деталей, к которым вряд ли решился бы прибегнуть в присутствии любой другой женщины. Потом живописал ужас кардиналов, смех его святейшества и ослепляющую ярость Виченце.

Зоя смеялась до слез. В этот момент Паломбара мог бы протянуть руку и коснуться ее, и она наверняка не отстранилась бы. Между ними возникла незримая, тоненькая, как паутинка, но прочная, нерушимая связь, о которой ни один из них никогда не забудет.

– Я не знаю, где сейчас икона, – сказал Паломбара тихо. – Вероятно, в Венеции. Думаю, Дандоло украл ее. Лишь у него была такая возможность. Но я приложу все усилия, чтобы эту икону получил папа римский и, возможно, прислал назад в Константинополь.

– А каким образом ты намерен это осуществить, Энрико Паломбара? Тебе ведь придется иметь дело с Венецией.

– О, я знаю! – уверил Зою легат с горькой улыбкой. – Сегодня понтифик может меня защитить. Но что будет завтра? – Он пожал плечами. – Последние несколько лет папы меняются чаще, чем погода осенью. Их обещания ничего не значат, потому что преемники не обязаны их выполнять.

Зоя не ответила, но в ее глазах зажглось понимание. Паломбаре понадобилось всего мгновение, чтобы догадаться: она простилась с мечтой бороться против союза с Римом и увидела реальное положение вещей, со всеми его пороками и недостатками. Это был первый шаг к победе. Он сможет убедить Зою, но действовать нужно осторожно. Малейшая попытка обмануть эту женщину – и он потеряет ее навсегда.

Зоя с откровенным любопытством разглядывала его лицо.

– Ты хочешь сказать, что союз с Римом может оказаться не таким плохим, как я его себе представляю, потому что соблюдать его условия на практике не представляется возможным? Слово папы мало что значит, поэтому и своим клятвам мы можем не придавать особого значения. Пока мы осторожны, осмотрительны, не привлекаем к себе внимания, мы можем потихоньку делать то же, что и раньше. Так?

Епископ улыбнулся, подтверждая ее мысль.

Хотя Зоя все прекрасно понимала, ей нравилось играть с ним.

– А чего же ты хочешь от меня, Паломбара?

– Мне весьма неприятно, что все время приходится оглядываться, – ответил он.

– То есть ты хочешь… избавиться от Виченце? И думаешь, что я смогу это сделать? Что я на это соглашусь?

– Я абсолютно уверен, что сможете, – ответил Паломбара. – Но я не хочу, чтобы Виченце был убит. В таком случае я непременно попаду под подозрение. И, что гораздо важнее, ему на смену пришлют кого-то, кого я не знаю, а значит, мне будет сложнее предсказать поведение нового напарника.

Зоя кивнула:

– Да, ты пробыл в Византии достаточно долго, чтобы усвоить немного нашей мудрости.

Легат с улыбкой склонил голову:

– Я хочу, чтобы внимание Виченце было поглощено каким-нибудь делом и у него не оставалось времени на мысли о том, чтобы меня уничтожить.

Зоя задумалась.

– Ты не можешь позволить себе оставлять в живых того, кто убил бы тебя, если бы смог. Рано или поздно у него появится такая возможность. Нельзя все время сохранять бдительность. Однажды ты забудешь об осторожности, когда слишком устанешь или отвлечешься. Лови момент, Паломбара, – или это сделает Виченце.

Легат внезапно осознал, что она говорит, основываясь на личном опыте, и вдруг у него с глаз спала пелена. Зоя горевала по Григорию Вататзесу, но сама же убила его. У нее не было выбора, если она хотела выжить. А смерть Арсения Вататзеса тоже ее рук дело? Была ли это кровная месть?

– Важно, чтобы об этом знали только вы и я. – Легат осторожно подбирал слова. – Я высоко ценю вашу помощь, но не хочу оказаться у вас в долгу.

– Не окажешься, – пообещала Зоя. – Ты открыл мне планы папы, что дает мне возможность… пересмотреть свою позицию в отношении союза с Римом. Для меня это крайне важно.

Паломбара встал, хозяйка дома тоже поднялась. Она стояла достаточно близко, и итальянец ощутил запах ее благовоний, ее волос, ее кожи. Если бы баланс в отношениях между ними был чуть иным, он бы прикоснулся к ней – и даже более того. Сейчас их связывало глубокое внутреннее взаимопонимание. Зоя непременно обуздает для него Виченце, наверное, ее это даже позабавит. Но если сам Паломбара когда-нибудь станет представлять угрозу для этой женщины, она убьет его, хоть и с сожалением. Они оба знали и об этом тоже. Разница между ними была только в том, что, хоть Паломбара и восхищался Зоей, его интерес шел от разума, холодного рассудка. Волна эмоций не поднималась из самой глубины его души, не захлестывала его, сбивая с ног, не накрывала с головой, не уносила с собой неизвестно куда. Зоя же жила страстями.

И Паломбара искренне завидовал этой византийке.

Глава 72

Хватая воздух руками, Константин метался по комнате, на стене которой висели прекрасные иконы.

– Пожалуйста, помоги ей, Анастасий! Ее так глубоко ранило предательство! С горя она слегла. Мне кажется, ей все равно, будет она жить или нет. Я сделал все что мог, но безрезультатно. Феодосия – прекрасная женщина, пожалуй, лучшая из всех, кого я знаю. Как мог мужчина бросить жену, с которой прожил столько лет, ради какой-то… мерзкой срамницы со смазливым личиком, только потому что она может родить ему ребенка?

– Да, конечно, я пойду к ней, – ответила Анна. – Но у меня нет лекарства от горя. Все, что я могу сделать, это посидеть с ней… уговорить поесть, помочь заснуть. Но, когда Феодосия проснется, ее боль вернется.

Константин глубоко вздохнул.

– Спасибо, – вдруг улыбнулся он. – Я знал, что ты мне не откажешь.

Феодосия Склерос действительно погрузилась в бездну отчаяния. Эта темноволосая женщина обычно держалась с огромным достоинством. Теперь же она сидела на стуле, уставившись в окно невидящим взглядом.

Анна принесла второй стул и села рядом. Долгое время она не произносила ни звука.

Наконец Феодосия повернулась к Анне.

– Я не знаю, кто ты, – вежливо произнесла она, – и зачем пришел. Я не посылала за тобой и не нуждаюсь в твоих советах. Единственная цель, которую ты преследуешь, находясь здесь, – исполнение своего долга. Я освобождаю тебя от этой обязанности. Можешь идти. Наверное, где-нибудь в другом месте ты принесешь больше пользы.

– Я лекарь, – пояснила Анна, – Анастасий Заридес. Я пришел, потому что епископ Константин очень за вас переживает. Он сказал, что вы – самая замечательная женщина из всех, кого он знает.

– Что проку быть «замечательной»? – горько возразила Феодосия.

– В этом действительно нет никакого проку, – согласилась Анна. – Я и не думал, что вы ищите в этом какой-то прок. Из того, что рассказал епископ Константин, я решил, что вы бескорыстны.

Феодосия медленно повернулась и посмотрела на Анну с легким удивлением, но в ее взгляде по-прежнему не было даже проблеска надежды.

– И что же, это должно меня вылечить? – спросила она насмешливо. – Я не собираюсь быть святой.

– Может быть, вы хотели бы умереть, но в вас недостает гнева, чтобы совершить этот грех, ведь он имеет необратимые последствия. Или же вы просто боитесь физической боли, предшествующей смерти?

– Пожалуйста, перестань оскорблять меня и уходи, – решительно сказала Феодосия. – Я не нуждаюсь в твоих услугах.

И она снова уставилась в окно.

– А вы приняли бы мужа, если бы он вернулся? – спросила Анна.

– Нет! – Феодосия резко втянула в себя воздух и снова повернулась лицом к Анне. – Я горюю не по нему. Я скорблю по тому человеку, каким я его себе представляла. Наверное, ты не сможешь этого понять…

– Думаете, вы – единственный человек, вкусивший горечь разочарования?

– Ты не услышал, когда я попросила тебя уйти?

– Услышал и понял. Слова достаточно просты. Вы сплели руки. Глаза у вас впалые, цвет лица нездоровый. У вас болит голова?

– У меня все болит, – ответила Феодосия.

– Вы пьете слишком мало жидкости. Вскоре начнет увядать ваша кожа, потом, думаю, заболит желудок… Впрочем, вы, наверное, уже испытываете боль. А затем у вас появятся запоры.

– Это слишком личное и тебя не касается, – поморщилась Феодосия.

– Я лекарь. Вы хотите наказать кого-то, нанося вред своему организму? Вы что же, думаете, вашему мужу есть до этого дело?

– Боже мой, как ты несправедливо жесток! Просто бессердечен! – с упреком воскликнула Феодосия.

– Вашему телу нет дела до того, что справедливо, а что – нет, – заметила Анна. – Я не могу избавить вас от сердечной боли, как не могу избавить от нее самого себя. Но могу излечить ваше тело, если вы мне поможете.

– О, так дай мне травы и уходи, оставь наконец меня в покое! – с нетерпением выпалила хозяйка дома.

Но Анна оставалась рядом с Феодосией до тех пор, пока та не уснула. А потом пришла на следующий день. Целую неделю она являлась к Феодосии ежедневно. Потом – через день-два. Боль в душе пациентки никуда не делась, но немного притупилась. Они говорили на разные темы – редко на личные. Обсуждали искусство, философию, пристрастия в еде, литературу и делились мыслями.

– Спасибо тебе, – сказал Константин Анне месяц спустя. – Твоя доброта и кротость помогли душевной ране Феодосии затянуться. Возможно, со временем Господь окончательно ее излечит. Я искренне тебе признателен.

Анна видела, как глубоко было горе Феодосии: она была унижена и раздавлена. Анна прекрасно понимала, почему этой женщине не хочется продолжать общение с ней. Это было все равно что снимать повязку с раны, чтобы посмотреть на ее состояние. Разумнее дать ей возможность зажить под повязкой.

Молча выслушав благодарности Константина, Анна сменила тему.

Глава 73

Анна внимательно осматривала листья лекарственных растений, которые росли у нее на грядке. Многие из них пора было собирать. Головки дикого мака почти созрели. Она полила нежную чемерицу, аконит, наперстянку, мяту болотную и мандрагору, которую так заботливо выращивала. Если травы хорошо разрастутся, она отнесет часть из них Авраму Шахару – они станут подарком в благодарность за его доброту.

Здесь, под защитой дома с одной стороны и каменной внешней стены с другой, было тепло и тихо. Солнце согревало плечи Анны, напоминая о прошедшем лете. Если союз с Римом так и не вступит в силу, следующее лето может стать последним перед очередным вторжением крестоносцев.

Будет ли она пытаться спастись, убежать из города, или останется, как и надлежит настоящему лекарю? Ее помощь понадобится тут очень многим.

А дальше? Что будет потом? Жизнь в оккупированном городе, под владычеством крестоносцев. Тогда уже не будет православной церкви. Но Анна призналась себе самой, что ей все труднее сохранять верность православию. Она начинала склоняться к мысли, что свой путь к Господу каждый проходит самостоятельно, в одиночку. Этот путь рождается из страсти и голода души. И никакое священноначалие, никакие ритуалы, какими бы красивыми они ни были, не могут указать его человеку – или помешать его пройти.

Анна тосковала по Джулиано. Она помнила выражение его лица, когда он увидел ее в женском платье, будто это было всего минуту назад. Он выглядел так, словно где-то в глубине души осознал нечто – и это открытие вызвало в нем такое отвращение, что у него скрутило желудок. Как будто чувства предали его разум, и это причиняло ему невыносимые страдания.

На обратном пути Джулиано заставлял себя забыть об этом, но, похоже, ничто не могло стереть эти воспоминания. В каком-то смысле они вернулись в начало своих отношений, снова стали чужаками, незнакомцами, которые не знают, как вести себя друг с другом.

Теперь она постарается сделать для Джулиано единственное, что в ее силах: освободит его от ощущения, будто предательство матери коснулось его сущности. Он считает себя нелюбимым – и неспособным любить, словно кровь Маддалены отравила его душу.

Если бы Анна смогла узнать больше… Возможно, все не так плохо, как сказала Зоя.

Где она нашла информацию о Маддалене? По-прежнему ли семья Агаллон живет в Константинополе или переселилась в какой-то другой город?

Анна собрала сорванные травы и внесла их в дом. Она вымыла руки, отделила листья и корни, пометила их и убрала сушиться – все, кроме лимонного тимьяна и корня мандрагоры, их женщина завернула отдельно.

Она начнет с того, что расспросит Шакара. Пройдут месяцы, прежде чем он сможет дать ей ответ.

Анна пришла, когда Шахар ее позвал. Тяжелое небо, казалось, вот-вот коснется земли. Аврам предупредил Анну, чтобы она оделась потеплее и приготовилась к долгой поездке.

– Я расспрашивал об Агаллонах. Мы с тобой поедем в монастырь, – сказал женщине Шахар. – Он находится в нескольких милях от города. Вернемся не раньше завтрашнего утра.

Анна почувствовала, как участился пульс. Ее охватило удивление – и страх.

Травник улыбнулся и провел ее на задний двор, где она никогда прежде не была.

Там их ждали два мула. Очевидно, Аврам намеревался отправиться в дорогу немедленно.

Они отъехали на милю от города. Было темно, луна скрылась за облаками. Шахар тихо заговорил:

– Я нашел сестру Маддалены, Евдоксию. Понятия не имею, что она тебе расскажет, но это старая больная женщина, живущая в этом монастыре. Ты едешь как врачеватель, чтобы осмотреть ее и, возможно, вылечить. Можешь спрашивать у нее о чем захочешь, но тебе придется принять все, что она скажет. Ты в любом случае будешь ее лечить. Если Евдоксия решит ничего тебе не говорить, ты все равно сделаешь для нее все что сможешь.

– Я? – быстро уточнила Анна. – А ты?

– Я еврей, – напомнил Аврам. – Я буду выдавать себя за твоего слугу. Мне знакома дорога, а тебе – нет. Я подожду тебя снаружи. Ты – христианин и евнух, поэтому идеально подходишь для того, чтобы лечить монахиню.

Еще два часа они ехали в молчании. Наконец на склоне холма показалась темная громада монастыря. Это было огромное строение с маленькими высокими окнами, похожее на крепость – или тюрьму.

Шахара все же впустили в монастырь, но не позволили пройти дальше кухни. Анну же провели по узким каменным коридорам к келье, где на узкой кровати лежала пожилая женщина. Горе и возраст оставили отпечаток на ее лице, на котором все же сохранились следы былой красоты.

Анне не нужно было спрашивать, как ее зовут. Сходство с Джулиано поразило ее, словно удар кулаком.

Она с трудом проглотила комок в горле, поблагодарила сопровождавшую ее монахиню и вошла в келью.

Над кроватью висело простое деревянное распятие, а у двери – прекрасная потемневшая строгая икона Девы Марии.

– Сестра Евдоксия? – тихо окликнула монахиню Анна.

Женщина открыла глаза, с любопытством взглянула на гостью и приподнялась на подушке.

– Лекарь? Мои сестры очень добры, что послали за тобой, но ты попусту теряешь время, дитя мое. Не существует лекарства от старости – кроме встречи с Господом. Скоро я предстану перед ним…

– Вас мучит боль? – спросила Анна, присаживаясь.

– Лишь горькое раскаяние и душевные терзания, – ответила старуха.

Анна пощупала ее пульс. Он оказался слабым, но достаточно стабильным. Жра у больной не было.

– Это не страшно. Вы хорошо спите?

– Вполне сносно.

– Вы уверены? Могу я для вас что-нибудь сделать? Сообщите мне о недомоганиях, которые я мог бы устранить.

– Ну, мне хотелось бы крепче спать. Иногда мне снятся сны… Я была бы не против, если бы они оставили меня в покое, – ответила пожилая женщина с легкой улыбкой. – Ты можешь мне в этом помочь?

– Да, я дам вам лекарство. А как насчет боли?

– Я стала неповоротливой, негибкой, но в этом виноват возраст.

– Сестра Евдоксия…

Теперь, когда настал подходящий момент, Анне казалось, что то, что она должна сказать, может показаться докучливым, навязчивым – и ей было крайне неловко.

Старая монахиня посмотрела на нее с любопытством, ожидая, что последует за этим обращением. Потом нахмурилась:

– Что тебя беспокоит, лекарь? Ты пытаешься подыскать слова, чтобы сказать мне, что я скоро умру? Я с этим уже смирилась.

– Есть кое-что, что я бы очень хотел узнать, и только вы можете мне в этом помочь, – начала Анна. – Недавно я плыл в Акку на венецианском корабле. Капитаном там был Джулиано Дандоло…

Она увидела на лице Евдоксии изумление и боль.

– Джулиано? – повторила женщина еле слышно.

– Можете ли вы рассказать мне о его матери? – спросила Анна. – Правду. Я сообщу ему об этом, только если вы мне разрешите. Джулиано отчаянно страдает, полагая, что она по своей воле покинула его, что она не любила свое дитя.

Евдоксия прижала покрытую голубыми прожилками руку с тонкими пальцами к впалой щеке.

– Маддалена убежала с Джованни Дандоло, – тихо начала она. – Они поженились на Сицилии. Наш отец последовал за ней, нашел ее и забрал силой. Привез ее обратно в Никею. И заставил выйти замуж за человека, которого выбрал для нее уже давно.

– Но брак с Дандоло… – произнесла Анна.

– Отец аннулировал его. Он не знал, что Маддалена уже беременна.

Евдоксия побледнела, ее глаза увлажнились. Анна наклонилась к ней и осторожно вытерла слезы тонким муслиновым платком.

– Этот ребенок – Джулиано? – уточнила она.

– Муж Маддалены с самого начала знал обо всем. Он увез ее в какое-то уединенное место. Однако, когда ребенок, мальчик, появился на свет, мужчину начала терзать ревность. Он был очень груб – и не только с Маддаленой, но и с малышом. Сначала это проявлялось в мелочах, и моя сестра надеялась, что все образуется. – Голос пожилой монахини наполнился горечью, которая со временем становилаь лишь острее. – Но муж Маддалены догадывался, что она по-прежнему любит отца ребенка. Каждый раз, когда он смотрел на малыша, тот напоминал ему об этом, и ревность проворачивала нож в кровоточащей ране. Муж Маддалены становился все более жестоким. С Джулиано стали происходить неприятности. Дважды слуги едва успели спасти его от серьезных травм и, возможно, от смерти.

Анна живо представила себе все это: страх, стыд, постоянная тревога.

– Чтобы защитить мальчика, Маддалена убежала с ним, – продолжала Евдоксия. – Она пришла ко мне. Я тогда была замужем и наслаждалась жизнью. Но муж мне надоел. – При упоминании об этом монахиня передернула плечами. – Он был богат и обеспечивал мне комфортную жизнь, но не мог дать детей. На самом деле он не мог… – Евдоксия не стала заканчивать предложение.

Анна прикоснулась к худой кисти монахини, лежавшей поверх рясы:

– Вы помогли Маддалене?

– Я сделала так, как она хотела: стала воспитывать Джулиано как собственного ребенка. Мой муж согласился. Сначала мне показалось, что он даже обрадовался. Я помогала Маддалене как могла. – Евдоксия часто заморгала, но это не помогло ей удержать слезы. – Я полюбила этого малыша…

– Продолжайте, – прошептала Анна.

– Все было хорошо, пока Джулиано не исполнилось пять лет. Мой муж постепенно становился все более властным, категоричным, и все больше мне надоедал… Я… – Евдоксия испустила глубокий вздох. – Я была очень красива в молодости, как и Маддалена. Мы были настолько похожи, что люди иногда путали нас, принимая одну за другую…

Анна терпеливо ждала.

– Мне было тоскливо – одиночество терзало и душу, и тело, – продолжала Евдоксия. – У меня появился любовник – и не один. Я вела себя отвратительно. Мой муж обвинил меня, обозвав продажной женщиной, шлюхой, и сказал, что у него есть свидетели, чтобы это доказать. – Она снова глубоко вздохнула. – Маддалена взяла вину на себя. Она настаивала на том, что это ее, а не меня видели с посторонним мужчиной. Я знаю, она сделала это ради Джулиано, а вовсе не ради меня. Я могла позаботиться о мальчике, а она нет.

Анна с трудом сглотнула – горло сжало спазмом.

– Маддалену признали виновной, и она понесла наказание за блуд. Спустя некоторое время она умерла от побоев и лишений. Думаю, к тому времени она сама мечтала о смерти. Маддалена никогда не переставала любить Джованни Дандоло, и ей не оставалось ничего иного, кроме смерти.

Евдоксия захлебнулась слезами.

– Мой муж знал, что в таверне в тот вечер была именно я, знал, почему Маддалена взяла мою вину на себя. Он заставлял меня развестись с ним и принять постриг. Но отказался оставить у себя Джулиано. Он бы вышвырнул его на улицу или продал бы людям, которые покупают детей бог знает для каких целей. – Евдоксия содрогнулась. – Я взяла племянника и убежала из Никеи. По пути в Венецию мне пришлось побираться и даже торговать своим телом… Добравшись до места, я передала ребенка его отцу. Человека по имени Дандоло несложно было найти. Я подумывала о том, чтобы остаться в Венеции и даже умереть там, но у меня не хватило духу. Что-то в глубине души требовало иного искупления моих грехов. Я вернулась в Никею и приняла постриг, как и обещала мужу. Я прожила здесь почти сорок лет. Вероятно, я обрела душевный покой.

Анна кивнула; ее лицо тоже было мокрым от слез.

– Человеческие ошибки, одиночество и томление легко понять. Конечно, вы обрели покой… Можно ли мне привести к вам Джулиано, чтобы вы рассказали ему эту историю?

– О да, прошу тебя, приведи его! – воскликнула Евдоксия. – Я… я даже не знала, жив ли он. Скажи, он вырос хорошим человеком? Он счастлив?

– Он замечательный, – ответила Анна. – И встреча с вами как ничто другое сделает его счастливым.

– Спасибо. – Евдоксия вздохнула. – Не беспокойся по поводу снотворного. Оно мне не понадобится.

Глава 74

Джулиано отдал икону папе римскому. Венецианец предпочел бы вернуть ее Михаилу, но понимал: если он это сделает, Михаилу придется упаковать ее и снова отправить в Рим. Икона может сгинуть в море, особенно в это время года.

Поэтому, когда папский посланник явился к Джулиано, тот немедленно продемонстрировал икону и вручил ее пришедшему, чтобы тот отвез ее в Рим в дар от Венецианской республики. Дандоло сказал, что отбил икону у пиратов. Конечно, никто ему не поверил, но это не имело значения. Они распили бутылочку хорошего венецианского вина, приятно провели время, а затем посланник ушел, унося с собой икону под охраной целого отряда солдат.

Джулиано отправился в Константинополь и прибыл туда спустя шесть недель. Пройдя под парусами вверх по Мраморному морю, против мощного встречного ветра, он был рад, когда наконец бросил якорь в водах Золотого Рога. Знакомые очертания огромного константинопольского маяка, красноватые стены Святой Софии согрели его душу. Однако Джулиано прекрасно понимал: это лишь иллюзия безопасности.

Как только он ступил на берег, начальник порта вручил ему письмо. На нем было написано имя Джулиано и пометка «срочно». Это письмо оставили два дня назад.

Дорогой Джулиано!

Через моего доброго друга Аврама Шахара я нашел родственницу твоей матери. Однако время не ждет. Она стара и очень слаба. Я навестил ее, и, боюсь, ей осталось совсем немного.

Она рассказала мне правду о твоих родителях, и я могу повторить тебе все лично, но было бы гораздо лучше, если бы ты услышал все из ее уст. Это принесет мир и покой ее душе.

Уверяю, это история, которую ты хотел бы услышать.

Анастасий.