Семиевие Стивенсон Нил

Она также могла предположить, что доктор Андрада догадывается, пусть даже и без уверенности – шансов у этих биоматериалов развиться в разумную форму жизни не больше, чем у снежинки в жаркий летний день, однако сейчас было не время это обсуждать. Мойра произнесла хорошо заученную речь, следя за тем, чтобы слова по возможности звучали как в первый раз. Она поблагодарила новоприбывших, а вместе с ними и весь филиппинский народ, за доверенные ей, и в ее лице Облачному Ковчегу, драгоценные материалы и намекнула, ничего при этом не обещая, на будущее, в котором из каждой пластиковой пробирки, словно из рога изобилия, хлынут новые обитатели Ковчега. Предполагалось, что теперь прибывшие отправятся в свои капли, откуда сообщат радостную новость друзьям и родственникам внизу посредством эсэмэсок или Фейсбука. Радужные обещания должны удержать оставшихся на Земле от всяких глупостей в преддверии близкого конца; если же, как в случае с Венесуэлой, это не сработает – что ж, у Джей-Би-Эф есть еще бомбы.

– Можно посмотреть, как тут все устроено? – спросил доктор Андрада, когда остальные члены делегации наконец отбыли.

Теперь они остались вдвоем и плавали в длинном узком стыковочном модуле, торчавшем в надир. «Внизу» модуль заканчивался задраенным люком с кнопочным пультом. Большая часть помещений «Иззи» была открыта для любого, кому придет в голову заглянуть внутрь – в массе своей местный контингент не отличался деструктивными наклонностями. Однако ГАЧ – Генетический архив человечества – был по статусу чем-то вроде святилища и потому закрыт на все засовы, во всяком случае в цифровом варианте.

Доктор Андрада был маленький, жилистый и скуластый. Он сильно напоминал других знакомых Мойре агрогенетиков: мозоли, загар, дубленая кожа, – все свидетельствовало о том, что он проводит много времени на экспериментальных делянках, копаясь в земле собственными руками. Если бы не очки в дорогой оправе, его можно было бы принять за обычного крестьянина из Юго-Восточной Азии. Однако он защитил диссертацию в Калифорнийском университете в Дэвисе и уверенно двигался к Нобелевской премии, если бы не вмешался Агент.

– Разумеется, – ответила Мойра. – И я в любом случае хотела бы поговорить о том, как мы собираемся здесь что-то выращивать – я имею в виду, помимо людей.

– Нам нужно поговорить, – согласился доктор Андрада.

Мойра поплыла вниз, сделав медленное сальто, чтобы дотянуться до пульта, и нажала на кнопку, активирующую сканер сетчатки. Через несколько секунд устройство признало, что она действительно доктор Мойра Крю, и замок открылся. Ухватившись за поручень, Мойра распахнула люк и вплыла в открывшийся за ним стыковочный узел. Вдвоем с доктором Андрадой они там едва поместились. Автоматически зажглись белые светодиоды. К стене был пристегнут простенький пояс из нейлоновой сетки, в карманах которого помещались несколько небольших гаджетов. Мойра взяла пояс и застегнула у себя на талии.

Они попали сюда через люк, расположенный в зените. По правому и левому борту от них находились проходы, забранные круглыми пластиковыми щитами. Из середины щитов торчали рукояти. Ближе к Мойре был правый щит; она вытянула руку, сжала рукоять, чтобы открыть защелку, и отодвинула щит в сторону.

Доктор Андрада поежился – из-за щита в помещение хлынул ледяной воздух. Перед ними открылась труба длиной метров десять, достаточно широкая, чтобы внутри мог свободно работать один человек или чтобы двое движущихся навстречу могли разойтись, хотя, конечно, им пришлось бы протискиваться. По стенам трубы аккуратными рядами шли лючки поменьше, шириной в растопыренную ладонь, тоже снабженные рукоятками. Лючков были сотни. На ближних к входу имелись распечатанные на принтере аккуратные этикетки и штрих-коды, на дальних не было ничего. Рядом с каждым горел синий светодиод, другого освещения здесь не было.

– Хотите сами провести церемониал? – спросила Мойра.

– Если только не замерзну при этом до смерти, – ответил доктор Андрада.

– В космосе холодно, – согласилась Мойра. – Но нам здесь это и требуется.

Она дала ему время натянуть перчатки, потом открыла холодильник. Он извлек оттуда решетку с пробирками. Мойра провела по штрих-коду на решетке сканером с пояса. Доктор Андрада влез в трубу и поплыл вглубь, осторожно отталкиваясь от стен – что сразу выдавало новичка в невесомости.

– Выбирайте первый же без этикетки, – сказала ему Мойра. – И, будьте добры, пока не закрывайте.

Доктор Андрада закашлялся – морозный воздух вызвал у него горловой спазм. Открыв один из лючков, он вставил решетку внутрь. Мойра тем временем отпечатала на ручном принтере наклейку, идентифицирующую весь комплект по-английски, на филиппинском и понятным компьютеру штрих-кодом. Когда доктор Андрада вернулся в стыковочный узел, она заняла его место в трубе, убедилась, что решетка должным образом установлена в узкой полости за лючком, после чего закрыла лючок и наклеила этикетку. Снаружи на лючке значился идентификационный номер и повторяющий его штрих-код – Мойра сосканировала его и сверила результат с номером.

Светодиод рядом с лючком загорелся красным – это означало, что температура внутри слишком высокая. Пока Мойра все перепроверяла, он пожелтел – холод начал «просачиваться» внутрь. Потом ей надо будет вызвать эту камеру на планшете и убедиться, что лампочка опять синяя.

Вернувшись в стыковочный узел, она взялась за пластиковый щит, закрывавший холодную зону.

– Теперь вы знаете, зачем он нужен. Теплоизоляция. – Мойра защелкнула щит на прежнем месте. – Могу открыть и второй, только там будет то же самое.

– Спасибо за предложение, – откликнулся доктор Андрада, – только я и так уже промерз как никогда в жизни.

Они вернулись «вверх», в «Звезду», и проследовали оттуда вперед, в комплекс, где хранилась большая часть генетического оборудования. Кроме ящиков там сейчас ничего не было. С тем же успехом они могли бы направиться назад, в один из торов, однако Мойра по опыту знала, что для вновь прибывших переходы от невесомости к искусственной тяжести и обратно не сулили ничего хорошего.

Глаза доктора Андрады за дорогими очками смотрели на нее вежливо, но несколько скептически. И ничего удивительного. Мойра решила прощупать, что же на самом деле у него на уме.

– Надеюсь, вы простите мне церемонию, которую нам пришлось проделать. Я этим занимаюсь уже год, каждый день, если не дважды. Я не только ученый, но и жрица. Предполагается, что вы все это распишете в блоге. Расскажете людям внизу, как лично, своими руками доставили образцы из Манилы в морозильную камеру на «Иззи».

– Да, понимаю. И все опишу как надо. – Он сделал небольшую паузу, обозначая, что собирается сменить тему. – Я бы не назвал это децентрализованным хранилищем.

Мойра кивнула.

– Если десять минут спустя туда попадет метеорит, мы потеряем все образцы.

– Да. И меня это беспокоит.

– Как и меня. Но тут все сводится к статистике и математике. Пока что камней не так много, мы их видим и можем при необходимости уклониться. Хранить все яйца в одной корзине…

– И сперматозоиды, – уточнил доктор Андрада. Для Мойры сейчас не существовало более бородатой шутки.

– …в ближайшую пару недель действительно безопасней, чем распределять их по каплям. Однако, доктор Андрада, далее в плане именно это, и план будет приведен в действие, как только СФБ достигнет определенной пороговой величины.

Доктор Андрада кивнул.

– Можно звать меня Мигель.

– Мигель. А я – Мойра.

– Да. Мойра, ты знаешь, почему меня сюда отправили.

– Ты нашел способ увеличить эффективность фотосинтеза в рисе, пересадив ему гены кукурузы. Твои посадки на Филиппинах уничтожил «Гринпис», но ты сумел продолжить работы в Сингапуре. Вскоре после Ноля ты взялся за выведение породы риса, пригодной для выращивания на гидропонике при пониженном тяготении.

– Корис, – подтвердил Мигель, чуть заметно закатив при этом глаза. (Этот термин, сокращение от «космического риса», изобрел репортер-энтузиаст из сингапурской газеты, и теперь из заголовков в таблоидах и интернет-дискуссий его было уже не выкорчевать.) – Ты ведь понимаешь, что расти без хоть какого-то искусственного тяготения он не сможет? Если нет верха и низа, корневая система не разовьется. С водорослями проще – им-то все равно.

– Нам в любом случае еще долго питаться водорослями, – ответила Мойра. – Время кориса настанет позднее, когда мы построим побольше вращающихся помещений с искусственной силой тяжести. И вот тогда-то, Мигель, вот тогда-то!

– Что – тогда-то? – удивился Мигель.

– Коэль!

– Коэль?

– Космический эль! – объяснила Мойра. – Рис, конечно, не ячмень, но пиво из него тоже прекрасно варится.

– Хлоп! – сказал Маркус. Сказать пришлось, поскольку хлопнуть у него возможности не было. Традиционно борец сообщает своему партнеру по тренировке, что не может разорвать захват и сдается, похлопав его или ее по руке, ноге или другой части тела, до которой удалось дотянуться. Однако дотянуться Маркус не мог никуда. Фекла держала в захвате обе его руки.

Она выпустила его за мгновение до того, как они доплыли до мягкой обивки стены Цирка – большого и преимущественно пустого модуля, зарезервированного для упражнений, – и оба вытянули руки, чтобы смягчить удар.

С противоположной стороны Цирка за всем этим с интересом наблюдали Дзюн Уэда, инженер по имени Том Ван Митер, Болор-Эрден и Вячеслав Дубский. Мужчины угрюмо молчали. Болор-Эрден, которую никак нельзя было упрекнуть в отсутствии энтузиазма, позволила себе трижды хлопнуть в ладоши, но остановилась, поняв, что никто к ней не присоединится.

– Ладно, – произнес наконец Вячеслав, – лично я теперь убедился. Самбо можно применять в невесомости. – Он быстро взглянул на остальных. – А также, надо полагать, джиу-джитсу, вольную и монгольскую борьбу.

– Очевидно, придется обходиться без бросков. И вообще без приемов, связанных с переносом веса, пусть даже на Земле они самые важные, – заметил Маркус.

– Ограниченное число приемов, – кивнул Дзюн. – Нечто вроде борьбы в партере на ковре. Только без ковра.

Том Ван Митер, который, обучаясь инженерной специальности в университете Айовы, параллельно занимался вольной борьбой, развернулся к стене и попытался нанести удар в мягкую обивку. Несмотря на то что Том был мужчина крупный и очень сильный, удар получился совсем вялый, а сам он поплыл к противоположной стене модуля.

– Мы и с этим экспериментировали, – сказал Маркус. – Бить тоже не особо получается.

Перед самым столкновением со стеной Том выбросил вперед обе руки и шлепнул ладонями по мату, чтобы погасить импульс.

– В торе или в бола все должно работать как обычно, – заметил он. – Но насчет невесомости ты прав, это новый рубеж, который боевые искусства пока не взяли.

– Главное – ухватиться, – пожала плечами Фекла, – дальше без особой разницы.

– На Ковчеге имеется с десяток тазеров, – сказал Маркус. – Я их не заказывал. Когда я прилетел, они уже были здесь. Про них никто не знает. И меня не особо радует перспектива того, что кто-то станет расхаживать с оружием – пусть даже всего лишь с тазерами, – а все вокруг будут безоружны. И тем не менее. Нас здесь около двух тысяч. В любом городке с подобным населением на Земле имеется полиция. Неизбежны преступления. И конфликты.

– А что в конституции сказано про полицию? – спросила Болор-Эрден. – Я до конца не дочитала.

Присутствующие дружно расхохотались, давая понять, что оценили шутку.

– Никто из нас не дочитал, Бо, – успокоил ее Маркус. – Если эту ерунду распечатать, она будет вот такой толщины, – он развел большой и указательный пальцы сантиметров на пять. – Там потрудилась, ясное дело, целая комиссия.

– Маркус, я все правильно понимаю? – озабоченно спросил Дзюн. – Ты ведь не хочешь сказать…

– Нет, Дзюн, я вовсе не призываю на нее наплевать. Можешь мне поверить, я только и делаю, что ору на них и требую ее упростить, дать нам… как это называется…

– Шпаргалку? – предположил Том.

– Именно. Пока мы окончательно не завалили экзамен. Дать нам элементарное руководство по эксплуатации. Но где-то в этом томе упоминается и полиция. Я делал поиск по ключевому слову. И поначалу это будет скорее народная милиция – ввиду отсутствия профессионалов. Я изучил ваши личные дела. Все вы занимались той или иной разновидностью борьбы. А борьба есть единственная форма организованного насилия, от которой на космической станции будет какой-то прок – если оставить в стороне совершенно безумные варианты.

– Как насчет драться на палках? – поинтересовался Том.

– Я знал, что ты спросишь, у тебя в резюме упоминается знакомство с кендо, – согласился Маркус. – Идея сама по себе неплохая. Однако у меня есть один встречный вопрос.

– Какой?

– Где ты здесь видишь палки?

– Мы же собираемся растить деревья? – усмехнулась Бо.

– Так быстро их не вырастить, – усмехнулся Маркус в ответ. – Поэтому я всего лишь прошу вас вот о чем – ненадолго собирайтесь каждый день в этом модуле и тренируйте борцовские приемы. Впоследствии может пригодиться.

Дюб спал так плохо, что заподозрил было, что заснуть ему вообще не удалось. Однако часы показывали примерно точка-пятнадцать. Когда он залезал в спальник, на них было точка-девять или около того. В какой-то момент он все-таки отключился. Он слабо представлял себе, когда именно.

Вечерний видеосеанс связи с Амелией прошел не лучшим образом. Не сказать, чтобы все было ужасно – не было ни криков, ни слез, – однако сначала они говорили только о бомбардировке Куру, а потом доброй беседы так и не получилось. С Генри вышло примерно то же самое.

Им уже почти нечего сказать друг другу. Звучит чудовищно, но так оно и есть. Члены его семьи готовились к встрече с создателем – до нее осталось две, три, самое большее четыре недели. Правительство раздавало всем желающим бесплатные таблетки для эвтаназии; тысячи людей ими уже воспользовались, морги были переполнены. Экскаваторы рыли братские могилы. Дюб же в это самое время готовился, говоря честно и откровенно, к величайшему в жизни приключению.

В глубине души он предпочел бы, чтобы его родные уже умерли.

Несколько дней назад он произнес эти совершенно невозможные слова Луизе, и она лишь кивнула:

– Такое сплошь и рядом происходит с теми, кто ухаживает за родственниками на последней стадии Альцгеймера или чего-то подобного. К их мукам добавляются еще и чудовищные стыд и чувство вины.

– Но ведь у Амелии нет Альцгеймера, просто она…

– Это неважно. Когда ты ее видишь, когда разговариваешь с ней, тебе тяжело. На каком-то уровне сознания твой мозг хочет, чтобы то, от чего тебе тяжело, прекратило существование. Простейшая реакция. Она не означает, что ты плохой человек. И равно не означает, что ей следует поддаваться.

Сначала его заставили ворочаться с боку на бок – если эти слова применимы к тому, кто никак не может заснуть внутри просторного мешка в невесомости – мысли обо всем этом, а следом за ними – вопрос «Когда?». День 720 плюс-минус несколько суток было годным прогнозом в День 360. Сейчас заканчивался День 700, и вот эти «плюс-минус» стали серьезно его беспокоить. В последнее время прогноз сузился до «плюс-минус три дня», однако лишь как уступка политическому давлению. С научной точки зрения для такой точности не было особых оснований. К тому же для ученых сам смысл утверждения несколько отличался от общепринятого. Простые люди понимали его как «однозначно между 717 и 723». Ученые же сказали бы, что если повторить эксперимент по разрушению Луны достаточное количество раз, фиксируя время наступления Белых Небес при каждой попытке, то эти времена образуют так называемое нормальное распределение, лягут на колоколообразную кривую, и примерно две трети случаев окажется в указанном интервале.

Это в свою очередь означало, что оставшаяся треть будет за пределами интервала, причем отдельные случаи – далеко за пределами. Нельзя было исключать, что все произойдет завтра – и даже что оно происходит прямо сейчас, пока Дюб плавает здесь в своем чертовом мешке.

Поэтому, когда в точка-пятнадцать его разбудила Дина, он вовсе не рассердился. Скорее даже был ей благодарен.

Обычная вежливость не позволила Дюбу произнести это вслух, однако выглядела Дина ужасно. Даже не в смысле эмоционального истощения. Просто физически выжата, как лимон.

– Слышал про Гвиану? – спросила она через плечо, пока они вместе пробирались в Шахтерский поселок.

– Да.

– Ладно.

Больше она не произнесла ни слова, пока они не добрались до мастерской. По всему помещению виднелись следы сеансов связи в старомодном значении этого слова – приклеенные липкой лентой на все свободные поверхности листы бумаги, плавающие повсюду затупившиеся карандаши, страницы из «инструкции для сотрудников» с вычеркнутыми строчками использованных символов.

– Пришлось сказать Шону, что пора завязывать, – подтвердила Дина. – У меня силы на исходе. Не могу больше. Надо хоть чуть-чуть поспать. Эта хрень все-таки очень сложная, ошибаться-то нельзя. А передавать с такой скоростью, чтобы Шон ничего не пропустил – все равно что медленно ходить.

– Медленно ходить?

– Понимаешь, с обычной скоростью можно ходить сколько хочешь. Ничего сложного. А если идти в два раза медленней – ну, вроде как вместе с кем-то, кому идти трудно? Замучаешься я не знаю как!

– Все понял.

– Когда я запросила пощады, он переменил тему. До тех пор все было в духе «привет, как дела, ну и сколько вас там на Ковчеге?», но стоило мне его немного поторопить, он заговорил про сенситивный анализ.

Дюб расхохотался.

– Ого, – заметила Дина, уставившись на него. – Я ожидала немного другой реакции.

– Я не спал последние несколько часов, потому что именно об этом и думал.

– А, так тебе понятно, что Шон имеет в виду. Я вот необразованная деревенщина, мне пришлось его переспрашивать.

– Думаю, он имеет в виду вопрос, насколько мы на самом деле уверены, что все случится именно в День 720. И степень нестабильности всей системы.

– Угу, именно это.

– Чем ближе мы к этой дате, тем больше все похоже на неуправляемый ядерный реактор – то есть это, я хотел сказать…

– Можешь выбрать любую метафору – я все поняла, – успокоила его Дина.

– Любую систему, достигшую подобной нестабильности, может вывести из равновесия что угодно на уровне шума. И мы по определению не можем этого предсказать. Скоро все зависнет на грани и может сорваться от любого косого взгляда. Лавина неизбежна, но мы понятия не имеем, какой именно камешек ее вызовет.

Дина какое-то время взвешивала в уме его слова, потом отвела глаза и бросила взгляд на радио.

– Шон имеет.

– Кажется, я не расслышал, – сказал Дюб после долгой, страшно неуютной паузы.

– Шар номер восемь, – ответила Дина. – Шон его так называет. Ты не знаешь про этот камень. И не можешь его увидеть. Он слишком далеко и слишком темный.

– Подожди, Дина, я запутался – речь о каком-то гипотетическом астероиде…

– Нет. О конкретном. И совершенно реальном. Дюб, послушай, ты же знаешь, что «Арджуна» не один год запускала микроспутники. У нас в небесах плавают сотни глаз, которые фотографируют околоземные астероиды, ведут их учет и определяют орбитальные параметры с максимальной доступной нам точностью. Короче, очевидно, Шон, как и ты, не спал ночами, думая о том же самом. О чрезвычайной нестабильности тучи лунных обломков. О том, насколько она чувствительна к любому возмущению. И тут его посетила блестящая мысль: почему бы не сделать поиск по секретной базе данных «Арджуны» и не выяснить, не пройдет ли какой-нибудь плохиш через эту тучу в ближайшую пару недель, когда все повиснет на волоске?

– У него с собой база данных?

– Ну да, подумаешь, это просто электронная таблица.

– Значит, он открыл таблицу и провел анализ?

– Угу. Дюб, послушай, я все это собрала по кусочкам из косвенных свидетельств. Ты сам видел, какая была связь!

– Я тебя понял.

– Я думаю, что он провел анализ и нашел такой астероид, который он называет «шар номер восемь». Я так поняла, у него низкое альбедо.

– Черный шар. Все «восьмерки» черные.

– Я ничего не знаю про его размер или орбитальные параметры, вообще ничего. Но Шон полагает, что он пройдет прямо сквозь тучу через шесть часов.

– Через шесть часов?!

– И что кинетической энергии у него хватит для, ну, чего-то интересного.

Дюб думал об Амелии. И о чувствах, совсем недавно не дававших ему заснуть. Разумеется, сейчас все развернулось на сто восемьдесят градусов, и он пришел в ужас при мысли, что она, Генри, Геспер и Гедли вот-вот умрут.

Дина поняла это так, что Дюб пытается производить в уме астрономические вычисления.

– У меня есть шесть часов, чтобы поспать, – сказала она. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Дина, – ответил ей Дюб.

Было около точки-шестнадцать, время пересменки, для тех, кто в третьей смене – самое начало вечера. С точки зрения обычного жителя Земли рабочий день Маркуса вот-вот должен был закончиться. Но, разумеется, как и почти каждый на Ковчеге, он не прекращал работать, пока бодрствовал. Даже то, что казалось отдыхом – к примеру, рукопашные упражнения в Цирке, – имело и более серьезную цель. Таким образом, пересменка, которой заканчивался «рабочий день» и начинался «вечер», в его случае была чистой формальностью. Однако он сделал обычаем в это время суток заниматься тем, что сам называл «бумажной работой». С этой целью он и пригласил сейчас в свой маленький кабинет рядом с Бункером Сальваторе Гуодяна, Единственного Юриста в Космосе. Сын китайца из Сингапура и итальянской графини, чьи родители перебрались в островной город-государство, спасаясь от налогов, он окончил школу, где в основном учились потомки экспатов-англичан, поступил в Беркли, через полтора года бросил учебу и присоединился к стартапу, остался буквально без штанов, продолжал болтаться от одного стартапа к другому, пока наконец не сколотил кое-какой капитал, попутно заинтересовавшись юриспруденцией. Деньги проложили ему дорогу на юридический факультет, даже несмотря на отсутствие первичного диплома, пятнадцать лет он проработал в различных офисах солидной адвокатской фирмы – Лос-Анджелес, Сингапур, Сидней, Пекин, Лондон и даже Дубай, – уволился, когда ему так и не предложили партнерства, пересек Китай на мотоцикле, переехал в Сан-Франциско и стал там главным консультантом фирмы-трейдера цифровых валют, а в свободное время оказывал помощь общественным организациям, отстаивающим свободу Интернета, или выбирался в пустыню, чтобы запустить поближе к космосу очередную огромную самодельную ракету. Сала (как все его называли) в числе первых привлекли к работе над конституцией Облачного Ковчега. Он провел в Гааге полтора года, пока его не «выдернули» – теперь это называлось так – и не отправили на орбиту. Ему было сорок семь, но при неярком освещении он мог сойти за тридцатилетнего.

Чтобы облегчить себе жизнь в невесомости, а равно и устав бороться с намечающейся лысиной, Сал перешел на короткую «вакуумную стрижку». В космосе это был самый простой способ ухода за волосами. «Вакуумные ножницы» представляли собой комбинацию электрической парикмахерской машинки и мощного пылесоса. Стриглись ими самостоятельно, и даже у самых придирчивых весь процесс занимал не более полминуты. Рекомендовалось использовать затычки для ушей. В лучшие времена Сал носил роскошную гриву волнистых черных волос, а мысок на лбу намекал на его итальянское происхождение, однако с вакуумной стрижкой он выглядел китаец китайцем. Он знал семь языков, и если у кого-то из ныне живущих конституция Облачного Ковчега – сам он называл ее КОК – и помещалась в мозгах целиком, так это именно у Сала. Насколько это будет зависеть от Маркуса (а зависело это только от него), Салу вскоре предстояло взять на себя функции генерального прокурора, главы следственного комитета, а также верховного и мирового судьи.

В ответ на эти слова Сал расхохотался. У него были отличные зубы.

– Ты же понимаешь, что все эти роли в принципе несовместимы! Они так и задуманы, чтобы противостоять друг другу где только возможно.

– Тогда назначь на соответствующие должности кого-то еще. Послушай, Сал, речь идет о том, чтобы привести систему в действие. Должны же мы с чего-то начать?

– Хорошо, давай рассматривать сценарии, – согласился Сал. – Некий каппи из Южного Абсурдистана изнасиловал каппи из Андорры. Случилось это в месте, где нет видеокамер.

– Такие места еще поискать, – возразил Маркус.

– Хорошо. Пусть это случилось в капле. Во всяком случае, так утверждает жертва. Оттуда она отправилась в медпункт для медицинского освидетельствования.

– А у нас что, есть комплекты для подобных анализов? – удивился Маркус.

– Откуда я знаю? – в свою очередь удивился Сал. – Если нет, надо будет заказать. Так или иначе, есть страны, где в подобной ситуации судья должен будет выписать ордер, чтобы полиция могла просмотреть видеозаписи из капли. Потому что, видишь ли, Маркус, есть такие страны, где люди имеют право на личную жизнь и на то, что за ними не ведется непрерывное наблюдение.

– А как с этим обстоит у нас?

– Забавно, что ты не знаешь даже этого, но я готов подтвердить, что определенные права за людьми признает и КОК. Однако эти права могут быть ограничены или полностью отменены в период действия упрощенных административных процедур.

– ПДУАП, – кивнул Маркус. – Эту часть я помню. Эвфемизм для законов военного времени.

Похоже, Сал был готов не то обидеться, не то рассмеяться.

– Могу я попросить тебя, чтобы ты не думал об этом подобным образом – или, если это невозможно, хотя бы вслух не произносил?

– Но ведь…

– Намного лучшая аналогия – власть капитана на корабле в открытом море. Там он вправе делать различные вещи – скажем, заключать и расторгать браки или сажать кого-то в карцер, – совершенно невозможные, если тот же корабль стоит у манхэттенского пирса.

– Слушай, мне совершенно некогда обсуждать гипотетические изнасилования, – Маркус бросил взгляд на свои часы – разумеется, швейцарские, сделанные по спецзаказу женевской фирмой как способ оставить о себе память: «когда-то мы существовали, и посмотрите, на какое великолепие мы были способны». – Я хотел обсудить с тобой очень простой и фундаментальный вопрос, а именно: на чем держится мой авторитет? Или, если меня заменит Айви или Ульрика, на чем будет держаться ее авторитет?

Сал, очевидно, не совсем его понял.

– Авторитет – в смысле?

Не получив никакого ответа, если не считать неразборчивого, но явно нетерпеливого бормотания, Сал попробовал еще раз:

– Маркус, авторитет может означать совершенно разные вещи.

– Я сейчас не о моральном авторитете, лидерских качествах и всем таком. И не о той теоретической лояльности, которую каппи должны испытывать к своему капитану. Я о том, что случится, если нам понадобится арестовать насильника из Южного Абсурдистана, а он станет сопротивляться, и дружки решат выступить на его стороне!

До сих пор Сал воспринимал беседу как увлекательные упражнения в теории права. Теперь он посерьезнел.

– Ты сейчас говоришь о власти. Что она означает. И что представляет собой.

– Да.

– Это старинный вопрос. Его много кто себе задавал – фараоны, средневековые короли, мэры Нью-Йорка.

– Да, – повторил Маркус.

– Когда ты отдаешь приказ, откуда у тебя уверенность, что он будет выполнен? В этом ведь и заключается власть.

– Яволь, ваша честь!

– В обычной ситуации я бы начал говорить о моральном авторитете, лидерских качествах и всем таком. Но ты все это уже исключил.

– Когда прижмет по-настоящему, или как там это правильно будет по-английски…

– Традиционно ответ сводится к тому, что у короля есть стража, у мэра – начальник полиции и так далее. И что абсолютным фундаментом власти является способность физически принудить людей к повиновению.

– Вот теперь ты говоришь о деле. И что все это означает для меня в рамках КОК?

– Понимаешь, – ответил Сал, – в известном смысле, чем больше ты надеешься на то, что тебе будут подчиняться, тем у тебя в некотором роде меньше власти. Это все равно что признать поражение.

– Сал, – спросил вдруг Маркус, – ты здесь давно?

– Двести с чем-то дней.

– И сколько времени мы с тобой провели, обсуждая КОК?

– Понятия не имею, но в общей сложности часов сто.

– И сколько из этой сотни часов мы обсуждали вот этот конкретный вопрос?

Сал тоже взглянул на часы.

– Минут пятнадцать.

– Значит, исходя из такого распределения нашего с тобой времени, ты мог бы заключить, что на общем фоне этот вопрос для меня совсем не важен. Однако, Сал, он очень даже важен. Когда мне потребуется арестовать преступника, а товарищи встанут на его защиту, я должен иметь ответ. Должен знать, что мне делать. Должен быть готов. В этом – смысл моей работы. И причина, по которой она мне досталась.

В дверь кабинета постучали, что было не совсем обычно. В данный момент Маркус решил не обращать внимания.

– В условиях ПДУАП ты можешь поручить конкретным людям обеспечить выполнение твоих приказов с использованием физического насилия в приемлемых пределах. Как только ПДУАП закончится…

– И как скоро, по-твоему, это произойдет? – В тоне Маркуса ясно читалось, что сам он с ответом уже определился.

– Если нам вообще удастся выжить? На это потребуются годы, – ответил Сал.

– Значит, сейчас имеет смысл обсуждать только ПДУАП, – констатировал Маркус. Затем он крикнул в сторону двери: – Минутку! – и опять обратился к Салу: – А что есть приемлемые пределы физического насилия? Кто решает, что приемлемо, а что нет?

– Ну, – протянул Сал, – если ты собираешься назначить меня прокурором, следователем, мировым и уголовным судьей в одном лице, получается, что я.

– Если в кого-то выстрелили из тазера, это привело к остановке сердца, и он умер – это приемлемо?

– Бог с тобой, Маркус, что это на тебя нашло?

– Я рассматриваю сценарии, – ответил Маркус. – Чтобы быть готовым. И ты тоже должен быть готов. Не к гипотетическим изнасилованиям, а к тому, что, вероятно, начнется на самом деле, и очень скоро. – Маркус смотрел Салу прямо в глаза, пока тот не кивнул в знак того, что понял. Тогда он опять повернулся к двери: – Заходите!

«Дверь» в данном случае была сухопутным термином для того, что на кораблях, в том числе и космических, называлось люком. На «Иззи» выработалась своего рода конвенция, в рамках которой в тех ее частях, где была искусственная тяжесть, использовалось слово «дверь». Там, где ты плавал в невесомости, люк оставался люком.

Дверь открылась, и за ней обнаружился Дюбуа Джером Ксавье Харрис. Выражение его лица, а равно и то обстоятельство, что он вломился к Маркусу, когда у того совещание, означали – случилось что-то серьезное. Мозг Маркуса немедленно ухватился за наиболее правдоподобное объяснение:

– Президент сбросила еще бомбу?

На лице доктора Харриса отобразилось изумление, он покачал головой. Что-то еще.

– Это что-то частное, нам лучше остаться наедине? – спросил его Маркус, многозначительно глянув на Сала.

Тот встал, показывая, что готов их покинуть. Однако доктора Харриса это предложение скорее позабавило.

– Речь о наименее частном событии из всего, что уже было или еще будет, – ответил он. – То есть – спасибо, нет. У меня есть причины полагать, что наше расписание только что существенно изменилось. Существует вероятность, что Белые Небеса начнутся через шесть часов. – Доктор Харрис бросил взгляд на собственные часы. – Вернее, уже пять.

Взгляд Маркуса метнулся к дисплею:

– Незаметно, чтобы СФБ резко выросла.

– Причиной будет прохождение астероида сквозь тучу обломков.

– Кому-то на Земле это известно?

– В зависимости от того, насколько тщательно прослушивается этот кабинет.

– То есть твоя информация не с Земли?

– Нет. Она идет из глубин космоса.

– Случайно не зашифрованной морзянкой? – небрежно поинтересовался Маркус, обменявшись взглядами с Салом.

Их совещание, начавшееся около часу назад, было вызвано письмом от Джей-Би-Эф, в котором она жаловалась именно на эти передачи и требовала принять меры. Начав обсуждать, как именно в данном случае принимать меры и нужно ли вообще подчиняться в этом вопросе Белому дому, Маркус и Сал как раз и забрели в дебри дискуссии о власти. Что Маркуса в данном случае вполне устраивало. Поскольку если кто-то и впрямь посылал с «Иззи» загадочные шифровки азбукой Морзе, этот кто-то была его подружка. И уж ее-то он точно арестовывать не собирался. Конечно, поднимется вой насчет конфликта интересов, однако воющим осталось жить совсем недолго, а их власть сюда не распространяется.

Если не допускать, что они внедрили в ряды каппи или регуляров пятую колонну, готовую в нужный момент совершить переворот.

– Маркус, – встревожился доктор Харрис. – Ты меня слышишь? Ты вообще понял, что я сказал?

– Прошу прощения, доктор Харрис. Я отвлекся – задумался о вещах, о которых вообще-то положено думать Салу.

– Можешь просто поручить что-нибудь из них мне, – откликнулся Сал. – Знаю, ты предпочитаешь все делать сам, однако…

– Пожалуйста, закрой дверь, – перебил его Маркус.

Доктор Харрис подчинился.

– Я более или менее уверен, что за кабинетом наблюдение не ведется.

– Принято к сведению.

– Это ведь Дина, Дюб?

– Она общается с Шоном Пробстом по шифрованному каналу, – подтвердил Дюб.

Маркус одобрительно кивнул:

– Вот это девчонка, я понимаю! Однако, черт побери, у нее будут неприятности.

Дюб и Сал замолчали. Маркус тем временем отстучал Фекле сообщение из одного-единственного слова.

– Сал, – сказал он, отправив эсэмэску, – я объявляю ПДУАП.

– Я не уверен, что мы уже имеем право…

– И кто нас остановит?

Дюб и Сал снова замолкли, не найдя, что возразить.