Семиевие Стивенсон Нил

Часть вторая

В день 700, известный также как А+1.335 (один год и триста тридцать пять дней с момента разрушения Луны), Облачный Ковчег выглядел с Земли словно яркая бусина на серебряной цепочке. По причинам, которые доктор Дюбуа Джером Ксавье Харрис попытался изложить в своем монологе на борту Капли-2 в А+1.0, истинное облако из капель – или рой – вокруг «Иззи» оказалось бы дорогим удовольствием в смысле расхода топлива. Значительно дешевле, да и надежней, было расположить капли впереди или позади станции на той же орбите, словно вереницу утят с мамой-уткой посередине. Для капли, уже занявшей свое место в цепочке, необходимость его изменить означала маневр, совершенно изумительный по сложности с точки зрения вновь прибывающих членов так называемого Регулярного населения.

Собственно каппи – то есть молодые люди, избранные в ходе Жребия, проведшие почти два года в тренировках по управлению каплями и тому, как в них жить, и отправленные наверх именно с этой целью, – могли его выполнить с закрытыми глазами. В День 700 на орбите их было тысяча двести семьдесят шесть человек, и еще примерно двадцать пять прибывали ежедневно в рамках активизировавшихся под конец запусков. Их отправляли в пустые капли, дожидавшиеся в голове или хвосте цепочки. Капли, в свою очередь, запускались по отдельности тяжелыми ракетами примерно по четыре штуки за день. Поскольку капля состояла в основном из пустоты и по сравнению с грузоподъемностью ракеты, способной нести ее объем, весила очень мало, их загружали витаминами от бойлерной и до самой передней. Прежде чем заселять каплю, витамины следовало выгрузить и складировать. Опись груза для каждой капли была своя. Некоторые целиком заполнялись сжатым газом – скажем, азотом, который будет впоследствии использован для удобрений. В других ассортимент оказывался настолько разнообразным и произвольным на вид, что годился для небольшого базара: медикаменты, артефакты культуры, микроэлементы, печатные платы, запчасти для двигателей Стирлинга, инструменты, личные вещи каппи и в одном примечательном случае – даже «заяц», впрочем, не переживший полета. Если не считать «зайца», отправившегося прямиком в морг, где содержались и остальные покойники, все это требовалось разгрузить, поставить на учет и отправить на склады. На каждой капле имелось место для хранения груза, так что складирование в известной степени было распределенным – в соответствии с фундаментальным принципом всей архитектуры роя. Объемный груз, например газы, закачивали во внешние цистерны или в надувные мешки – те, что поменьше, крепились на капли, крупные отправлялись на периферию «Иззи», где служили дополнительной защитой от радиации и микрометеоритов. Так называемые «сухие» грузы подобным же образом хранились «снаружи» в сетчатых мешках до той поры, когда в них возникнет потребность. «Внутренние» помещения, которых постоянно не хватало, использовались только для живых организмов и таких грузов, которым требовалось тепло или воздух. Так что по сравнению с тем, как «Иззи» выглядела изнутри год назад, сейчас там было очень чисто и аккуратно.

Те, кто не был избран в Жребии и не прошел подготовку каппи, считались Регулярным населением. Оно состояло из ста семидесяти двух человек. Это количество росло очень медленно, поскольку всех, кто обладал достаточной квалификацией и в силу этого требовался наверху, должны были давно уже туда запустить. Каждая новая кандидатура в члены Регулярного населения вызывала на Земле серьезные политические баталии. Соглашение Кратерного озера в целом зафиксировало схему Облачного Ковчега, население которого в основном выбиралось Жребием. Было очевидно, что потребуются также и опытные специалисты, так что отправка скаутов и пионеров особых споров не вызвала. В конце концов, концепция Регулярного населения, или «регуляров», была вписана в Соглашение Кратерного озера именно с этой целью. Такие люди, как Рис Эйткен, Луиза Сотер, Дюбуа Харрис, Мойра Крю и Маркус Лойкер, полетели наверх согласно «пункту о регулярах», потому что многое знали и умели. Однако на каждого улетевшего внизу приходились сотни человек примерно такой же квалификации, и некоторые из них сочли нужным пожаловаться своему конгрессмену, канцлеру, президенту или диктатору. Возникло столько политических осложнений, что поток новичков превратился в скудную струйку. Распределение оставшихся вакансий для «регуляров» прибрали к рукам национальные правительства. Заполнялись эти вакансии неохотно, и каждая требовала сложной подковерной торговли.

Как каппи, так и регулярам было свойственно недооценивать «дистанцию», разделяющую «Иззи» и каплю, которая могла быть от нее в нескольких километрах впереди или позади.

Сложности перемещения между каплями можно было в основном преодолеть, если физически присоединить их к общей структуре, задав тем самым жесткий строй. Во всяком случае так могло показаться кому-то, не слишком сведущему в законах орбитальной механики. Реальность заключалась в том, что капля, пристыкованная к ферме на самом конце правого или левого крыла «Иззи», не находилась на законной с точки зрения физики орбите. Предоставленная самой себе – иными словами, свободная от фермы и от сил, которая та к ней прикладывала, – капля сблизилась бы с «Иззи», пересекла ее орбиту, снова удалилась бы и опять сблизилась на следующем витке, следуя тому же девяностотрехминутному циклу, который отсчитывало движение на орбите самой «Иззи». Капля, пристыкованная в зените «над» «Иззи», пыталась бы замедлиться и отстать, пристыкованная в надире «под» станцией – убежать вперед. Поскольку ферменная конструкция не позволяла этому случиться, выполняя тем самым свою основную функцию удержания всех модулей и капель в фиксированном положении, она испытывала дополнительную нагрузку, передавая каплям усилие, не позволяющее им лететь куда им хочется. Люди в каплях обнаружили бы, что дрейфуют относительно них, пока не врежутся в стену, поскольку назначенные им сэром Исааком Ньютоном траектории вступают в противоречие со структурой «Иззи». Чем больше разрасталась «Иззи» и чем больше модулей и капель к ней присоединялось, тем сильней становились нагрузки, и тем ближе вся структура была к тому, чтобы разрушиться под их воздействием.

Имелась и еще одна, даже более важная причина ограничить разрастание «Иззи». Заключалась она в том, что станция использовала Амальтею в качестве щита.

Первоначальную орбиту станции выбрали в результате очень тщательных расчетов. Чуть ниже – и более плотный воздух заставит ее слишком быстро терять высоту. Чуть выше – и возрастет опасность микрометеоритов. Дело в том, что летящие в пространстве камни под воздействием атмосферы теряют орбитальную высоту точно так же, как и сама «Иззи». И это хорошо – атмосфера втягивает их и уничтожает, оставляя «Иззи» простор для движения. Высота в четыреста километров представляла собой золотую середину между «слишком низко» (под действием атмосферы станция будет терять высоту) и «слишком высоко» (атмосфера чересчур разрежена и не выметает из пространства все камни).

Когда несколько лет назад впереди «Иззи» появилась Амальтея, ситуация изменилась в лучшую сторону. Потеря высоты уменьшилась из-за возросшего баллистического коэффициента, а большую часть микрометеоритов теперь принимал на себя массивный железоникелевый бампер.

Однако Белые Небеса означают, что камней на пути станет значительно больше. Крупные можно обнаружить издалека и уклониться, но мелкие способны нанести значительный ущерб, так что всем наиболее важным компонентам «Иззи» следовало укрыться за Амальтеей и сбиться в кучку непосредственно за ней. Отдельные камни могут явиться с любого направления, но в целом движение лунных обломков относительно «Иззи» окажется больше похоже на ветер. Под этот ветер и будет подставлена Амальтея.

Но Амальтея не сможет защитить части «Иззи», выступающие наружу из-за ее силуэта. Дине и другим сотрудникам «Арджуны» удалось несколько «расширить» астероид, вырезая пласты металла и потом поднимая их, словно выпущенные закрылки у самолета, чтобы увеличить защищенный контур, но у этой технологии был предел. В какой-то момент расширение станции пришлось прекратить и «зафиксировать контур»; это означало, что форма и размер «Иззи» теперь определены окончательно, и произошло это в А+1.233. С тех пор им удалось всунуть некоторое количество дополнительных модулей внутрь контура или же, где это было невозможно, заполнить щели сетками и надувными мешками с запасами. Дополнительные запасы теперь крепились в незащищенном пространстве снаружи контура. Но к самой «Иззи» больше ничего не пристраивали. Расти назад она тоже не могла, поскольку защитная «тень» Амальтеи была не бесконечной – болиды могли «обогнуть» астероид, их траектории не обязаны быть параллельными. В любом случае сзади были маршевые двигатели, а по сравнению с ракетным выхлопом даже адское пламя покажется прохладным ветерком.

Амальтею теперь тоже окружали фермы, крепившиеся прямо к железоникелевой поверхности посредством кронштейнов, приваренных или прикрученных к ней роботами Дины. Из этой мешанины торчал вперед хоботок, на котором располагался пучок радаров и антенн связи. Ближайшие капли – числом семь, соединенные в шестиугольную структуру – держались примерно в километре впереди: на таком расстоянии струи горячего газа при запусках их двигателей не должны были повредить антенны. Другие гептады, как назывались структуры из семи капель, располагались еще дальше вперед, примерно с тем же интервалом. В какой-то момент пунктир истончался, гептады сменялись триадами – треугольниками из трех капель, а еще дальше следовали одиночки.

Подобное истончение наблюдалось и позади «Иззи», хотя расстояние до первой гептады в силу угрозы, которую представляли маршевые двигатели станции, было побольше. Каркасы триад и гептад были устроены по принципу «Лего», позволяя соединять капли между собой без особых хлопот; сквозь фермы шли хомячьи трубы, так что люди и материалы из пристыкованной капли могли легко перемещаться в другие капли на том же каркасе. Рядом также плавали переходники, позволяющие стыковку нос к носу, но оказалось, что они не столь полезны, как каркасы триад и гептад.

Ближе к концу цепочки нередко попадались бола. Каждый из них вращался вокруг своего центра тяжести – точки соединения двух тросов, – двигаясь при этом по той же орбите, что «Иззи» и остальные капли. Впрочем, сейчас бола-стыковки проводили в основном для тренировок. До Белых Небес оставалось всего около трех недель. Столько времени каппи могли прожить и при нулевой тяжести. Бола и искусственное тяготение, близкое к земному, предназначались в долговременном масштабе людям, которые будут жить в каплях всю жизнь, так что им потребуется сила тяжести, чтобы укреплять и сохранять кости, зрение и другие функции тела, страдающие от невесомости.

Облачный Ковчег проходил полный цикл смены дня и ночи каждые девяносто три минуты. Время в космосе не было привязано ни к чему конкретному, и МКС давно уже жила по времени Гринвича, известному также как «универсальное», в качестве разумного компромисса между Хьюстоном и Байконуром. Облачный Ковчег унаследовал эту схему, поэтому День 700 начался ровно в полночь согласно Королевской обсерватории в Гринвиче, или в А+1.355.0 по часам Облака. Около трети его обитателей проснулись в этот момент, чтобы приступить к шестнадцатичасовой смене. Остальные проснутся в А+1.335.8, или «точка-8», и в «точка-16». Такая система гарантировала, что в любой момент бодрствует около двух третей населения. Бодрствующий человек потребляет больше кислорода и выделяет больше тепла, чем спящий, поэтому пиковые нагрузки на системы жизнеобеспечения станут меньше, и, соответственно, Облачный Ковчег будет способен принять больше людей, если их циклы бодрствования и сна распределены равномерно. Триады оказались столь популярны именно потому, что каждая капля могла жить по одной из этих трех смен, выключая свет и соблюдая тишину согласно собственному расписанию. В гептадах в принципе использовалась та же схема – в любой момент две капли находились в режиме сна, а одна, в середине каркаса, несла «круглосуточное дежурство».

Дюб попросил себе и получил третью смену, так что он жил в режиме примерно того же часового пояса, что Амелия, Генри и Гедли на западном побережье США. Вчера он проснулся в точка-16, то есть в Лондоне было четыре часа дня, а в Пасадене – восемь утра. Поэтому, когда пробило А+1.355.0 и началась первая смена нынешних суток, он уже был на ногах восемь часов и чувствовал, что неплохо бы вздремнуть. Однако он знал, что в результате уснуть в точка-8 будет трудней, поэтому решил, как обычно, перетоптаться.

Обнаружив, что мозги соображают недостаточно хорошо, чтобы разобраться в последних пришедших из Калтеха данных по продолжающемуся экспоненциальному разрушению лунных обломков, он отправился в «спортзал», то есть в модуль, где находились несколько тренажеров. Чтобы занимающиеся в невесомости с них не улетали, тренажеры оборудовались поясными ремнями и стропами, которые тянули человека «вниз», прижимая его к ленте тренажера: так он получал шанс дать реальную нагрузку ногам. Предполагалось, что это нужно костям и мышцам. Амелия каждый раз спрашивала в мейлах, упражнялся ли он сегодня, и Дюбу было приятно ее порадовать, отвечая «да».

Через несколько минут, проведенных Дюбом на тренажере, к нему присоединилась Луиза Сотер, которая была в первой смене и только что проснулась. Она предпочитала «побегать» с самого утра, так что они встречались здесь уже не впервые. К стенам цилиндрического модуля крепилось шесть тренажеров; ноги занимающихся были направлены «наружу», а головы, соответственно, к центру модуля, словно спицы в колесе, оказываясь довольно близко, так что было совсем несложно поддерживать разговор. Для общительных экстравертов наподобие Дюба и Луизы это было замечательно; те, кто предпочитал уединение, обычно надевали наушники и не отрывали взгляда от книги или планшета.

– Ты был в Венесуэле, когда собирал каппи? – спросила Луиза.

То, как она подчеркнула слово «был», означало, что Венесуэла является совершенно очевидной темой для беседы – такой, о которой мало-мальски информированный человек просто не может не заговорить с утра пораньше. Дюб понятия не имел, почему. В последнее время он часто слышал в разговорах упоминание Куру – космодрома во Французской Гвиане, откуда европейцы, а иногда и русские, запускали тяжелые ракеты. За два года он сделался одним из самых важных мест запуска капель и грузов. У Дюба имелось смутное чувство, что там что-то происходит и это – повод для беспокойства.

Однако мысли его были направлены совсем в другую сторону – на Персиковую Косточку и ее богатых железом «потомков». Их все еще можно было разглядеть сквозь густеющую тучу каменных обломков. Когда начнутся Белые Небеса, они полностью исчезнут в облаке пыли и на какое-то время скроются от Дюба. Так что он наблюдал ПК1, ПК2 и ПК3, пока их еще было видно, максимально точно фиксировал орбитальные параметры, делал снимки в высоком разрешении. Любопытней всех была ПК3. Она представляла собой затвердевший железный шар, по составу похожий на Амальтею. Диаметром шар был около пятидесяти километров. С одной его стороны имелась расщелина размером примерно в Большой каньон, очевидно, сформировавшаяся при столкновении, вырвавшем кусок коры, пока шар еще не совсем застыл. Дюб назвал ПК3 Расщелиной.

– Дюб? Ты меня слушаешь? – потребовала Луиза. – Я уже думала переключиться на «Дюб! Дюб! Вызывает Земля!».

– Извини, – встрепенулся Дюб. Он все это время грезил наяву, думая о трещине на боку Расщелины, пытаясь представить себе, как она выглядит изнутри. – Что ты там спрашивала?

– Венесуэла, – повторила Луиза. – У тебя была туда вылазка за живым товаром?

– Нет, – ответил Дюб. – Самое близкое – Уругвай. Не сказать чтобы совсем рядом. И к тому моменту я уже здорово вымотался.

– Отчего ты вымотался?

Эта Луиза!

– Слишком много вылазок? – продолжала она уточнять. – То есть это было физическое истощение? Или скорее эмоциональное, а то и даже духовное?

– Просто вымотался, – повторил он. – Это нелегкое дело. Забирать молодежь – причем самых лучших – у родителей.

– Но ты же делал это из благих побуждений, так?

– Луиза, к чему ты сейчас клонишь?

– Тебе известно, что сейчас происходит у побережья Куру? – ответила она вопросом на вопрос.

– Нет, – отрезал он.

– Считаешь, что давно съехал?

– Я каждый день на связи с семьей. Помимо этого? Да, Луиза, я уже съехал с Земли. Милое место. Приятные люди. Но я должен заниматься тем, что будет дальше.

– Как и все мы, – кивнула Луиза. – Но нельзя не признать, что происходящее в эти последние три недели на Старой Земле может отразиться и здесь, на Новой.

– Да что там, наконец, такое творится?

– Судя по всему, ни один из семидесяти пяти венесуэльцев, выбранных при Жребии, так до сих пор и не в космосе, – ответила Луиза.

– Ты же знаешь, что конечное соотношение оказалось примерно один к двадцати, – возразил Дюб.

Иными словами, из каждых двадцати кандидатов, отобранных в Жребии и отправленных в тренировочные лагеря, на Ковчеге оказался лишь один. Гордиться тут особо нечем. Однако это максимум того, что пока удалось добиться, и еще оставалась надежда, что соотношение увеличится до одного из пятнадцати, а то и из десяти, когда пойдет волна последних запусков.

– Да. И венесуэльцы тоже знают. И утверждают, что поэтому на орбите сейчас должно быть трое или четверо их соотечественников.

– Статистика так просто не работает.

– Они как-то не производят впечатления знатоков статистики.

– Политика, – вздохнул Дюб.

– Понимаю тебя, дорогой, – усмехнулась Луиза. – И не сказать чтобы совсем несогласна. Но хочу предупредить, что словом «политика» технари часто пользуются, чтобы обозначить свое недовольство самыми обычными человеческими качествами, нарушающими их стройную систему.

– После факультетских собраний в Калтехе не могу не согласиться, – подтвердил Дюб. – Но я все-таки о другом. Сама система отбора кандидатов в Венесуэле была откровенно политической. В большинстве стран идею Жребия не стали воспринимать буквально. В нем присутствовала случайность, это верно, но выбирали они из самых лучших. Венесуэльцы так поступать не стали. И в результате послали деревенских ребят, выбранных действительно совершенно случайным образом. Многие из них с точки зрения личных качеств оказались очень достойными людьми. Если бы это зависело от меня, кто-то из них был бы сейчас здесь. Но выбираю не я. А те, кто выбирает, смотрят совсем на другое – математические способности и все такое. Поэтому, как бы мне ни было грустно, что венесуэльцы оказались последними в очереди, ничего удивительного я в этом не нахожу.

– Три недели назад на остров Дьявола стали прибывать люди на катерах, – сказала Луиза. – Они отказываются его покидать.

– Это же что-то вроде тюрьмы, – удивился Дюб. – Зачем кому-то…

– Там действительно раньше была французская тюрьма, – согласилась Луиза. – Которую давно закрыли. Сейчас на острове почти никто не живет. Однако взлетающие с Куру ракеты проходят прямо над ним. Так что при каждом запуске остров эвакуируют.

– Его должны были эвакуировать раз и навсегда, учитывая, сколько там всего сейчас летает.

– В последние два года так оно и было. Но теперь кучка людей поставила там палатки и отказывается уезжать.

– Подозреваю, что французы и русские просто продолжили запуски. – По сути дела Дюб знал, что так и есть, поскольку видел постоянно прибывающие с Куру капли и грузовые корабли.

– Да. На тот момент оккупация была скорее символическим жестом.

– Захватчики, я так понимаю – венесуэльцы.

– Да. От Венесуэлы до Французской Гвианы доплыть на катере достаточно легко – несколько сот километров вдоль побережья.

У Дюба в памяти что-то шевельнулось.

– Все это как-то связано с не пришедшим вчера грузовиком?

– И позавчера тоже. Пусков с Куру не было уже два дня, сейчас третий.

– Это не может быть из-за каких-то сквоттеров на острове Дьявола, – покачал головой Дюб, и в шутку добавил: – Разве что у них с собой ракеты «земля – воздух».

Луиза ничего не ответила.

– Ты что это, серьезно, что ли? – воскликнул Дюб.

– Дело даже не столько в тех, кто на острове Дьявола, а скорей в блокаде, – сказала Луиза, протягивая Дюбу свой планшет. На экран она вывела что-то вроде аэрофотосъемки – вероятней всего, снимали из иллюминатора вертолета. На переднем плане находился знакомый Дюбу стартовый комплекс Европейского космического агентства. От Атлантического океана его отделяли километра два плоской равнины, опоясанной по краю невысоким прибрежным кустарником. Вдали, в нескольких километрах от берега, виднелись три небольших островка; Дюб заключил, что один из них и есть остров Дьявола.

Море между берегом и островками буквально кишело судами – в основном мелкими, но виднелось также несколько старых сухогрузов, большой и сильно потрепанный нефтеналивной танкер, а также несколько кораблей, которые, Дюб мог поклясться, были военными.

– Когда сделан снимок? – спросил он.

– Несколько часов назад.

– Вон те корабли – военные?

– ВМФ Венесуэлы отправляется в поход для наведения порядка.

– И насчет ракет «земля – воздух» ты тоже серьезно?

– Пираты, прибывшие на нефтяном танкере, объявили, что у них имеются «стингеры» и что они их применят против следующей ракеты, которая попытается взлететь с Куру.

– Бред какой-то, – покачал головой Дюб.

– Политика, – повторила Луиза. – Хотя мы ведь предполагали, что нечто подобное обязательно случится?

– Доброе утро, уважаемые доктора, – произнес новый голос. Он принадлежал Айви Сяо, вплывающей в модуль, чтобы приступить к собственной серии «утренних» упражнений.

– Доброе утро, уважаемый доктор, – ответили в унисон Луиза и Дюб, хотя для Дюба это уже был вечер.

– Кажется, кто-то здесь произнес неприличное слово на букву «П»?

– Именно, – подтвердила Луиза. – Мы как раз говорили о тебе, дорогая.

Дюб был шокирован, но Айви лишь радостно рассмеялась.

Примерно восемь месяцев назад Айви на ее посту сменил Маркус Лойкер, пилот швейцарских ВВС, альпинист и астронавт. Или, если точнее, для Маркуса создали новый пост, упразднивший необходимость в прежней должности Айви. «Иззи» была уже не просто «Иззи»; теперь она стала комбинацией из флотилии капель и огромного комплекса, в который превратилась сама. Следовательно, требовалась и новая командная иерархия. Человек, ставший в ее главе, скоро станет самым могучим властителем за всю историю человечества – в том смысле, что ему или ей будут подчиняться сто процентов живущих на свете людей. Такая работа существенно отличалась от того, чтобы быть первой среди двенадцати равных на борту Международной космической станции два года назад.

Тем не менее Айви справилась бы и с ней. Никто из знавших ее в этом не сомневался.

Но ее все равно заменили. В определенной степени причиной была глобальная политика. Если бы во главе Облачного Ковчега встал представитель США, России или Китая, это было бы воспринято как провокация теми двумя державами, которые «проиграли». Следовательно, нужен был кто-то из маленькой страны. Желательно – имеющей репутацию политически независимой. Список кандидатов тем самым сокращался практически до одного человека: Маркуса Лойкера. Темной лошадкой была Ульрика Эк, шведский капельмейстер и менеджер, которую отправили на «Иззи» одновременно с Маркусом, хотя и в другой ракете, на случай, если одна из них потерпит аварию. Однако никто всерьез не ожидал, что выбор падет на Ульрику. Назначение Маркуса объяснили его динамичным лидерским стилем, его харизмой и прочей управленческой белибердой, которая, как все понимали, в сухом остатке означала лишь то, что Маркус – мужчина.

Репутация Айви в глазах русских, как и многих чинов в иерархии НАСА, была испорчена тем, что она не обошлась с Шоном Пробстом как-нибудь посуровей. Это была не единственная причина для недовольства, но все остальное кристаллизовалось именно вокруг нее. Как только к Айви начали относиться, как к слишком уж оторванному от реальной жизни технократу, пусть благонамеренному, но слабоватому в коленках, все ее действия стали рассматриваться сквозь эту призму. Спасение Диной Феклы было изучено, так сказать, через ретроспектоскоп и было признано очередным проколом Айви, которая не смогла обеспечить должную дисциплину. Прибывающие на «Иззи» новички были подготовлены дискуссиями в Интернете и телекомментаторами к тому, что в лице Айви обнаружат слабого лидера, в результате это стало самосбывающимся пророчеством. Удачные испытания Бола-1, которые при других обстоятельствах укрепили бы позиции Айви, восприняли чуть ли не как буквальную передачу полномочий Маркусу. Всякий раз, как Ульрике представлялась возможность сказать что-нибудь в поддержку Айви, та предпочитала промолчать, неясно – по рассеянности или чтобы укрепить собственное положение второго номера.

Так или иначе, причина явно лежала в политической плоскости. Дюб избегал затрагивать подобные темы в присутствии Айви, опасаясь, что может выйти неловко; он сперва ужаснулся, когда Луиза брякнула все открытым текстом, а потом пришел в восторг, когда Айви лишь рассмеялась в ответ.

«Люди, люди…»

– Что у тебя сегодня в расписании? – спросила ее Луиза.

– Зароюсь в таблицы, – ответила Айви. – Надо прикинуть, чего нам может стоить потеря Куру.

– Только таких палок в колеса нам и не хватало, – пожаловался Дюб.

– Это точно, – кивнула Айви, – однако в каком-то странном смысле я даже чувствую… – она не закончила фразу.

– Радость? Облегчение? – попыталась угадать Луиза.

– Будто наконец выстрелили из стартового пистолета, – сказала Айви. – Мы к этому готовились почти два года. Ждали катастрофы. Опасались, что все полетит к чертям. И наконец дождались-таки. Хотя и не той катастрофы, которой ждали.

– А какой ждали? – уточнила Луиза.

– Что в нас попадет болид и будут многочисленные жертвы, – ответила Айви. – Вместо этого случилось нечто неожиданное. В известном смысле это тоже хорошая тренировка.

– Как там твой дружок? – поинтересовалась Луиза.

Дюб выключил тренажер и расстегнул ремень, соединявший его со стропами. Он был единственным мужчиной в помещении, где две женщины собирались обсудить партнера одной из них. Дюб понял намек и собрался исчезнуть.

– Замолчал два дня назад, – ответила Айви. – Скорее всего означает, что он погрузился.

– Наверняка они скоро всплывут за воздухом, – заметила Луиза. – А он может посылать мейлы, когда лодка под водой? Я про такое ничего не знаю.

– Существуют способы… – начала отвечать Айви, но Дюб уже выплыл из модуля.

Он двинулся вдоль Стержня к корме, пока не достиг Х2, откуда по одной из спиц перебрался во вращающийся тор Т2, строить который прилетел наверх Рис Эйткен. Тяжесть здесь была 1/8 g. Спроектированный в качестве отеля для космических туристов, Т2 никогда полностью не удовлетворял потребностям Облачного Ковчега, поэтому перед Рисом поставили задачу построить еще один тор, концентрический с Т2 и неизбежно получивший обозначение Т3. Поскольку Рис был не из тех, кто почивает на лаврах, для строительства он разработал совершенно новую систему. Которая (что совершенно не удивило Дину) заключалась в том, чтобы собрать длинную кольцевую цепь из высокотехнологичных звеньев и привести ее во вращение вокруг Т2, а потом уже постепенно добавлять к ней прочие компоненты. Новый тор вращался вокруг того же хаба с тем же числом оборотов в минуту, но поскольку он был больше размером, искусственное тяготение тоже было несколько больше и примерно равнялось лунному. На Т3 располагался ближайший аналог капитанского мостика на всем Ковчеге – десятиметровый сегмент, в котором Маркус устроил свой штаб. Были попытки дать ему гордое имя наподобие «командного центра», но по большому счету это была всего лишь более продвинутая версия «банана» – комната для совещаний с экранами на стенах и розетками для планшетов.

На «Иззи» не было рубки. Не было и систем управления в традиционном смысле. Ни штурвала, чтобы направлять ее через космос, ни педали газа. Просто умопомрачительный набор реактивных двигателей, управляемых через веб-интерфейс, который можно открыть на любом планшете, если знаешь нужный пароль. Таким образом, рубка, мостик и командный центр могли находиться где угодно. Помещение, которое выбрал Маркус, получило в народе название «Бункер». С одной стороны от Бункера находился маленький кабинет, служивший Маркусу святая святых. Комнату побольше по другую сторону разделили перегородками на отдельные рабочие места для тех, кто трудится вместе с Маркусом, так что она стала на удивление похожа на обычный офис где-нибудь в пригороде. Примерно десять минут она носила имя «Офисный парк», после чего название сократили до просто Парка. По другую сторону от Парка шел лабиринт комнатушек, где можно было перекусить или воспользоваться туалетом.

Дюб обнаружил, что зачастую в Парке меньше людей, чем где бы то ни было на «Иззи» – просто потому, что никому как-то не приходило в голову туда вот так запросто отправиться. Тяжесть шла на пользу костям, наличие под рукой кофе и туалетов также было плюсом. Поэтому у Дюба вошло в обыкновение заглядывать туда пару раз в день, чтобы налить себе чашечку, узнать новости и, если вокруг тихо – присесть за свободный столик и поработать.

Он добрался туда примерно в точка-2. Стены Парка, как и соседнего с ним Бункера, были утыканы экранами, которые на насовском жаргоне именовались «ситуационными мониторами». Они служили своего рода окнами, выходящими на различные участки Ковчега и окружающей его местности. Один сейчас показывал Землю под ними, другой – тучу обломков, бывшую ранее Луной, еще один – приближение готового причалить грузовика с мыса Канаверал, следующий – упражнения в бола-стыковке, которыми новоприбывшие каппи занимались в нескольких километрах за кормой. Некоторые не показывали ничего, кроме цифр и графиков. Самый большой экран в дальнем конце Парка был в основном занят зернистым изображением, идущим из какой-то области земного шара, где сейчас была ночь. Согласно наложенной снизу надписи, это была «Куру, Французская Гвиана». Получив информацию, на которую можно опереться, Дюб сумел восстановить и всю сцену: созвездие огней на многотысячной армаде катеров, присоединившихся к «Блокаде народной справедливости», а на заднем плане – значительно более упорядоченные сооружения космопорта, где на одной стартовой площадке сейчас стоял «Ариан», а на другой «Союз», готовые к запуску, но не взлетающие из-за угрозы «стингеров».

Между камерой и огнями космодрома скользнул силуэт военного вертолета.

Шла передача круглосуточного канала новостей. Бегущая строка внизу экрана сообщала меняющуюся каждые несколько минут СФБ, или скорость фрагментации болидов, которая равнялась нулю в А+0 и с тех пор непрерывно росла; именно это число, проскочив через изгиб своей экспоненциальной кривой, ознаменует начало Белых Небес. Телеканалы неотрывно за ним следили. Появилось соответствующее приложение для телефонов. Бар в Бостоне начал предлагать напитки со скидкой в честь конца света каждый раз, когда это число достигало определенного значения; акцию подхватили многие другие заведения.

Над бегущей строкой небольшая видеоврезка показывала пустую кафедру в зале для брифингов Белого дома. Очевидно, ожидалось официальное сообщение.

Дюб присел за один из столов, проверил почту, затем попытался вернуться к основной на данный момент задаче: докладной записке о распределении богатых металлом фрагментов Луны, каким образом их можно достичь и использовать и почему все это важно для руководства Облачного Ковчега. Не успел он закончить несколько фраз, как краем глаза заметил движение на большом ситуационном мониторе. Он поднял взгляд и встретился глазами с президентом Соединенных Штатов.

Джей-Би-Эф смотрела прямо в камеру, или, вернее, в телесуфлер перед камерой, и делала какое-то короткое заявление. Вид у нее был крайне недовольный.

К лацкану президентского костюма была приколота ленточка. Все важные персоны последний месяц носили такие ленточки, так что они начали приобретать популярность и среди обычных людей как символ солидарности с миссией Ковчега. Ресурсы, затраченные на выбор расцветки, были сопоставимы с валовым национальным продуктом средних размеров государства. Сошлись на тонкой красной линии по центру, символизирующей кровную связь с человечеством, окруженной белыми полосами, символизирующими звезды, окруженными зелеными полосами, символизирующими экосистемы, которые обеспечат выживание каппи, окруженными синими полосами, символизирующими воду, окруженными, наконец, черными полосами, символизирующими космос. Сколь сложным оказался результат, столь же оживленной была и дискуссия, итогом которой он стал. Черный цвет был цветом смерти для европейцев, белый – для китайцев, и так далее. Получившийся дизайн травмировал вообще всех. Он утек в Интернет как «официальный», несмотря на то что комиссия, на которую был возложен выбор, вошла в мертвый клинч и продолжала изучать двенадцать вариантов дизайна, разработанных школьниками со всего земного шара. Фабрики в Бангладеш начали гнать продукцию километрами, ленточки появились в киосках и сувенирных лавках от Таймс-сквер до площади Тяньаньмэнь, мировые лидеры подчинились вердикту и тоже их надели. Президент приколола свою к лацкану булавкой, на которой был простой диск из бирюзы в платиновой оправе. Синий диск на белом фоне должен был напоминать об озере посреди ноябрьских снегов. Он служил визуальной эмблемой Соглашения Кратерного озера; если у Облачного Ковчега и был флаг, то именно такой.

Звук был выключен, так что Дюб не слышал, что говорит Джей-Би-Эф, однако догадаться было несложно, а несколько секунд спустя основные тезисы начали появляться и в бегущей строке. Так называемая «Блокада народной справедливости» не имеет ничего общего с народом, она целиком спланирована и организована правительством Венесуэлы. Это постыдное политическое шоу ставит под угрозу наиважнейшую задачу строительства Облачного Ковчега. Утверждение, будто Белые Небеса – выдумка, которое ранее нашептывали отдельные личности и которое теперь открыто повторяет правительство Венесуэлы, не соответствует действительности. Блокада не является мирным актом гражданского неповиновения, как пытаются убедить всех ее симпатизанты; несколько часов назад на побережье Французской Гвианы началась высадка вооруженных интервентов, атаки которых отражает французский Иностранный легион при поддержке многонациональных сил, в том числе американских и российских морских пехотинцев. Дюб, который изо всех сил пытался сейчас разобраться, как переключаются каналы, не мог избавиться от иррационального ощущения, будто Джей-Би-Эф смотрит прямо на него; отчасти он затем и отправился наверх, чтобы от этого укрыться.

Кто-то из хьюстонских пиарщиков вызвал его через видеочат, который Дюб не сообразил отключить. Пиарщик сумел уболтать Дюба, чтобы тот потратил ближайший час на запись небольшой проповеди о том, как все жители Земли должны объединиться в своей поддержке наиважнейшей миссии Облачного Ковчега, с обязательной конкретизацией вреда, который этой миссии наносит блокада Куру. Дюб всем своим существом хотел послать его подальше, но не мог отказать человеку, которому осталось жить три недели.

Дюб позвонил Айви – на «Иззи» теперь была собственная мобильная сеть – и выяснил у нее некоторые точные цифры, на которые можно сослаться, потом округлил их и впечатал в текст речи. Затем потратил некоторое время, чтобы ввести себя в состояние Дока Дюбуа. Разрушитель его предыдущей семьи, основной добытчик благосостояния, его билет на Облачный Ковчег – Док Дюбуа был личностью, которой ему отныне все реже требовалось становиться. Он казался устаревшим, словно персонаж из телесериала семидесятых. И влезть в его личину теперь было так же сложно, как в скафандр. Потребовалась целая чашка сладкого кофе. Почувствовав наконец, что готов, Дюб включил видеокамеру на планшете, представился как Док Дюбуа, поприветствовал жителей Земли и зачитал небольшой текст.

Закончив, он отправил файл в Хьюстон. Потом попытался вернуться к докладной, но отвлекся, когда на экране ситуационного монитора вспыхнула красная надпись «Срочные новости», после чего пошли кадры неясных вспышек на темном фоне. На земле Французской Гвианы между периметром космодрома и берегом начались столкновения. Французский Иностранный легион сражался, вероятно, в последней битве на свете. Однако телекамеры не могли подобраться к происходящему, так что в новостях в основном показывали журналистов, дающих друг другу интервью о том, как им мало что известно.

В самый разгар выпуска с ним снова связался пиарщик из Хьюстона и спросил, не может ли он перебраться в какой-нибудь отсек «Иззи», где преобладает невесомость, и записать еще одно небольшое видео. Сторонники теории заговора утверждают, что никакого Облачного Ковчега не существует и что это всего лишь набор декораций в невадской пустыне. Каждое видео, записанное в помещениях космической станции с искусственной силой тяжести, они используют в качестве доказательства и уже набрали в соцсетях миллионы подписчиков.

Дюб сказал, что попробует, и покинул Парк. Здесь все равно ничего не происходило, Маркус был сейчас где-то еще. Спустившись по спице в Х2, Дюб оказался в невесомости.

Х2 был самым последним отсеком Стержня – последовательности модулей вдоль центральной оси «Иззи», – пока несколько недель назад запущенный с Куру Камбуз не пристыковался к нему сзади. Основным содержимым Камбуза был большой кислородно-водородный реактивный двигатель, который должен взять на себя основную часть работы по коррекции орбиты «Иззи». Дальше расширять станцию назад было нельзя, поскольку на этом расстоянии любые добавления уже оказывались за пределами защитного контура Амальтеи. Велось даже подробное обсуждение запасных вариантов на случай, если метеорит попадет в Камбуз и двигатель пострадает.

Повернувшись к Камбузу спиной, Дюб поплыл вперед вдоль Стержня. Из Х2 в Х1, а оттуда – в старый русский модуль «Звезда». Когда-то он нес по левому и правому борту небольшие фотоэлектрические панели, но их – как и большую часть солнечных батарей «Иззи» – свернули и демонтировали, чтобы освободить место для других конструкций. На промежуточной стадии капельмейстерских трудов электричество поступало не от солнечных батарей, а от небольших изотопных элементов, таких же, как и на каплях. Они все еще торчали по разные стороны от станции, мигая красными светодиодами, чтобы предупреждать работающих в открытом космосе и пилотов. РИТЭГи по-прежнему давали много тока, чем было грех не воспользоваться. Однако основным источником электричества теперь стал настоящий ядерный реактор, построенный по образцу тех, что использовались на подводных лодках, – он торчал в надир на длинной палке, прикрепленной к Камбузу. Было множество причин взять на вооружение столь большой электрогенератор, но основной его задачей было производить ракетное топливо, расщепляя воду на водород и кислород. Этим объяснялось местонахождение реактора. На Камбузе располагался большой разгонный двигатель, который и был на «Иззи» основным потребителем топлива. Камбуз также служил центром комплекса, известного как Верфь, где из присланных снизу комплектов можно было собирать небольшие космические аппараты. После сборки им тоже требовалось топливо.

Спереди «Звезда» заканчивалась большим стыковочным модулем с портами в зенит и надир, к которым до Ноля были пристыкованы научные модули. В некотором смысле традиция сохранилась – модуль стал своего рода центральной пересадочной станцией для того, ради чего создали Ковчег, то есть для сохранения земного наследия. Отправившись отсюда «вверх», в зенит, Дюб попал бы в длинный модуль, в основном состоявший из стыковочных узлов. Там должны были встать (как оно, собственно, и произошло) другие модули, в основном забитые бесценными культурными артефактами, хотя в нескольких находились серверные банки для хранения оцифрованной информации. Не все было одинаково легко запустить в космос – Великая Хартия Вольностей отправилась на орбиту, а вот «Давиду» Микеланджело пришлось остаться на Земле. Значительные усилия были пущены на то, чтобы упаковать тяжелые артефакты в «защищенные от всего» контейнеры и погрузить их на океанское дно или в глубокие шахты, однако Дюб давно уже перестал за подобным следить.

Отправившись вместо зенита «вниз», в надир, Дюб угодил бы в аналогичный лабиринт из модулей. В основном там хранился генетический материал – семена, образцы спермы, яйцеклетки и эмбрионы. Все это требовалось держать в холоде, чего в космосе было не так уж сложно добиться; главным образом требовалась защита от прямого солнечного света, что легко достигалось при помощи почти невесомой металлизированной пленки, и уже в следующую очередь – защита от тепла, которое могло просочиться от окружающих объектов. Рядом с этим люком Дюб всегда замирал на секунду-другую. Не будучи от природы особо чувствительным, он все же чисто по-человечески не мог не помнить, что где-то там находится его потенциальный четвертый ребенок, их с Амелией эмбрион. Рядом с десятками тысяч других оплодотворенных эмбрионов, ожидающих, когда их разморозят и имплантируют в матку.

Он проследовал в «Зарю», следующий по оси Стержня русский модуль. Мысли об эмбрионах его немного сбили, но он все еще смутно помнил, что собирался в Суеверный шарик, чтобы перезаписать видео. Шарик представлял собой круглое надувное сооружение метров десяти в диаметре с несколькими большими выпуклыми окнами. Попасть в него было можно по хомячьей трубе, идущей от «Зари» в надир, так что окна шара смотрели на Землю. Ульрика Эк вызвала гнев всех до единой религиозных организаций планеты, отказавшись предоставить каждой из них на Ковчеге индивидуальное помещение. Вместо того чтобы запускать по отдельности модуль-церковь, модуль-синагогу, модуль-мечеть и так далее, она выделила всем сразу этот шар, ставший чем-то наподобие молельной комнаты в аэропорту для представителей разных религий. Встроенные проекторы отображали на стенах кресты, звезды Давида или какая там еще требовалась символика в зависимости от проходящей внутри службы. У помещения было какое-то длинное название, неуклюжее, но политкорректное, однако кто-то тут же обозвал его Суеверным шариком, и это имя прижилось.

Означенный кто-то на секунду задержался у ведущей в Шарик хомячьей трубы и услышал в ней слегка потусторонний протяжный голос, призывающий к намазу. Не повезло. Он думал, что Шарик неплохо подойдет для такого рода записи. Придется искать другое место. Проем на противоположной стороне вел к очередной путанице модулей, служивших больничным изолятором. Они заняли большую часть того пространства, где когда-то были солнечные батареи левого борта станции. На самом конце, отделенный задраенным люком, находился еще один модуль, служивший для «Иззи» одновременно моргом и кладбищем начиная с первого запуска скаутов в А+0.29, когда двое космонавтов прибыли мертвыми. За первые недели, когда смертность была чудовищной, замороженными телами заполнилась почти половина модуля. С тех пор от различных причин скончалось еще четырнадцать человек – одно кровоизлияние в мозг, которое могло с тем же успехом случиться и на Земле, один сердечный приступ, два самоубийства, два отказа оборудования, четверо погибли буквально на днях, когда капля резко разгерметизировалась от попадания метеорита. Все они, как и мертвый «заяц», также были в морге. О том, где находятся еще четверо, можно только догадываться. Один вышел в скафандре для работы в открытом космосе и просто не вернулся. Оставшиеся трое спали в пристыкованном на дальнем конце хомячьей трубы «Шэньчжоу», когда в аппарат попал болид размером с журнальный столик, и тот фактически испарился. Видео, снятое среди плавающих замороженных трупов, наверняка заставит «правдоискателей» заткнуться – к сожалению, это было бы его единственным достоинством.

В противоположном «крыле», где некогда были солнечные панели правого борта, более или менее симметричным образом располагались модули, приспособленные Регулярным населением для жизни и работы. Из Стержня в них можно было попасть преимущественно через три старых американских модуля – «Юнити», «Дестини» и «Хармони». Как следствие, там постоянно было много людей, перебирающихся из одного конца станции в другой или собравшихся поболтать, словно в курилке.

За «Хармони» находился Узел Икс. НАСА предпочитала выбирать имена для модулей, проводя конкурсы среди школьников, откуда и взялись эти названия: «Единство», «Предназначение», «Гармония». Однако на конкурс для Узла Икс финансирования не хватило, так что он остался по сути безымянным. Конкретного предназначения у модуля никогда не было, и теперь он сделался вотчиной биологов – вернее, центром их деятельности, по мере вывода на орбиту к нему один за другим стыковались биологические модули. Эта часть Стержня уже находилась довольно близко к Амальтее и была как следствие неплохо защищена, так что имело смысл хранить уникальное оборудование генетиков до тех пор, пока не настанет пора его активно использовать, именно здесь. Дюб сунул голову в несколько люков в надежде застать внутри Мойру, потом вспомнил, что она, как уроженка Лондона, в третьей смене и будет спать еще три часа – сейчас было точка-пять, в Лондоне еще не рассвело.

За Узлом Икс шел МОРЖ, значительно больше размером, и его передняя стенка была самым буквальным образом прикручена болтами к Амальтее. Следовательно, это был передний конец Стержня. До Ноля здесь мало кто появлялся. С тех пор тут тоже все разрослось и превратилось в космическую штаб-квартиру «Арджуны». Ее называли также Шахтерским поселком. К МОРЖу добавляли модули, пока у него не закончились стыковочные узлы, а затем фермы и дополнительные модули – как твердые, так и надувные – стали просто крепить к Амальтее сзади.

Дюб уже начисто забыл о задании, полученном от хьюстонского пиарщика, и решил ненадолго задержаться здесь и узнать, что нового. Вообще-то с любой точки зрения здесь должно быть его самое любимое место во всем Ковчеге. Только Дюб его избегал – оно слишком напоминало о политике, что сильно напрягало и мешало думать. Однако из сегодняшней беседы с Луизой он наконец сделал вывод, что совсем игнорировать политику – не самая мудрая стратегия в долговременном плане. Может, ему на нее и наплевать, но вот политике совсем не наплевать на него. Кроме того, здесь работали совершенно замечательные люди – такие, как Дина. Он прекрасно себя чувствовал в их обществе. Надо бы почаще к ним заглядывать. Сейчас до конца его цикла бодрствования оставалось три часа. Грубо говоря, это означало, что наступил вечер. Время прилечь с пивком у телевизора. Лучшей компании, чем шахтеры, для этого не найдешь.

Шахтерский поселок напоминал о политике по двум причинам. Во-первых, что было наиболее очевидным, происхождением своим он был обязан партнерству между государством и бизнесом – который в данном случае представляла компания Шона Пробста, «Арджуна». С этим все было в порядке ровно до тех пор, пока Шон не объявился в Х2 и не принялся, распушив перья, наводить повсюду суматоху. Вторая, значительно более мутная причина – фундаментальные разногласия по поводу того, чем должен стать Облачный Ковчег и как развиваться после Белых Небес. Должен ли он остаться на месте – то есть двигаться примерно по той же орбите, что и сейчас? Перейти на другую орбиту? Оставаться плотным роем или разойтись в стороны? Или вообще разделиться на два роя, если не больше, с тем чтобы каждый попробовал что-то свое? Имелись соображения в пользу каждого из перечисленных сценариев, как и множества других, и многое зависело от того, что же, собственно, будет представлять собой Каменный Ливень.

Поскольку до сих пор Земля еще не подвергалась массированной бомбардировке обломками Луны, не было и способа предсказать, какой она будет. Дюб тратил уйму времени на статистическое моделирование, чтобы понять, к каким сценариям готовиться. Предельно упрощая: если Луна саморазложится на камушки размером в горошину, то наилучшая стратегия – оставаться на месте и особо не заботиться о маневрировании. Болид-горошину трудно обнаружить, пока он не приблизился вплотную, а тогда уклоняться от него уже поздно. Удар его способен продырявить каплю или модуль «Иззи», но не разнести вдребезги; пострадают люди и оборудование, однако даже в наихудшем случае потери составят лишь модуль и несколько жизней. Напротив, при более вероятном сценарии, когда Каменный Ливень будет состоять из обломков размером в автомобиль, дом или целую гору, дальнее обнаружение будет намного актуальней. Уходить от таких камней не только возможно, но и жизненно необходимо.

Во всяком случае, для «Иззи». Капле все равно, поразит ее камень размером с теннисный мячик или с целый теннисный корт. В обоих случаях она будет уничтожена. «Иззи», напротив, в состоянии перенести попадания первых ценой потери нескольких модулей, однако второй уничтожит всю станцию целиком, что, вероятней всего, будет означать медленную смерть и для остального Ковчега. «Иззи» должна быть в состоянии уклониться от крупного болида.

В воображении неспециалиста при слове «уклониться» возникает что-то вроде футболиста, ныряющего в сторону, чтобы уйти от защитника. Однако капельмейстеры имели в виду значительно более спокойное поведение. «Иззи» попросту не хватит подвижности. Если бы даже и хватало, рывки в сторону потребуют огромного расхода топлива. В действительности, если представляющий для станции угрозу обломок будет обнаружен с требуемым запасом по времени, она может уйти у него с дороги, включив двигатели настолько мягко, что большая часть обитателей ничего и не заметит. Так что с оптимистической точки зрения «Иззи» могла бы оставаться неподалеку от нынешней орбиты, время от времени отрабатывая двигателями, чтобы уклониться от приближающихся болидов за несколько часов, а то и суток, до возможного столкновения. Напрашивалась аналогия с океанским лайнером, скользящим через целое поле айсбергов, изменяя курс столь плавно, что пассажиры в кают-компании даже не замечают колебаний вина в хрустальных фужерах.

Естественно, существовали и более пессимистические аналогии, в которых «Иззи» скорее напоминала быка, которого занесло в самую середину забитого машинами скоростного шоссе. В зависимости от того, кто именно в данный момент проводил аналогию, бык мог также быть слепым и/или хромым.

Какая из аналогий ближе к истине, решалось сейчас в соревновании статистических моделей, в которых переплетались между собой предположения о распределении размеров болидов и границах этого распределения, насколько их траектории будут различаться между собой, насколько надежны окажутся радары дальнего обнаружения и насколько эффективны – алгоритмы, определяющие, какие именно отметки на их экранах представляют опасность.

Где-то посередине между лайнером и слепым быком находится футболист, которому дали катить тачку.

Неважно, идет ли речь о европейском футболе или американском, в котором игроков защищают шлемы. В любом случае требуется вообразить спортсмена, пытающегося прорваться через эшелонированную оборону соперника. Хороший игрок вполне способен сделать это налегке, но вряд ли справится, если его заставят толкать перед собой тачку с тяжелым булыжником. Под булыжником, естественно, понималась Амальтея, а под тачкой – сооруженный вокруг нее горнодобывающий комплекс. Если ближе всего к истине именно эта аналогия, тачку придется бросить.

Картинка выглядела достаточно ясно и достаточно тревожно, поэтому дискуссия о том, что Амальтею необходимо сбросить, разгорелась еще в День 30. Более уравновешенные аналитики возражали тогда, что если верна аналогия с лайнером, столь радикальное решение не потребуется, а если «Иззи» – это слепой хромоногий бык посреди шоссе, оно все равно не поможет.

У Дюба было на этот счет определенное предубеждение – откровенно говоря, связанное с неким замороженным эмбрионом, – и заключалось оно в том, что Шахтерский поселок необходимо сохранить любой ценой. Попытавшись на время оставить предубеждение в стороне и взглянуть на модели и данные предельно объективно, он пришел к выводу, что еще совершенно ничего не ясно. Как следствие, технические дискуссии пока что бесполезны, разве что позволяют выяснить предубеждения дискутантов. И вот здесь лично ему стало довольно трудно в них участвовать – Дюб не мог взять в толк, как его оппоненты могут иметь какие-то другие взгляды. Зачем кто-то вообще захочет отказаться от Шахтерского поселка? Что у него в голове? О каком будущем для Облачного Ковчега, да и для всего человечества, можно говорить без этого оборудования и этих возможностей?

Так или иначе, отголоски спора ощущались во многих совершенно тривиальных на вид аспектах программы Облачного Ковчега. Если «Иззи» будет маневрировать вместе с Амальтеей, требуется прочная структура, соединяющая астероид со станцией. Формулируя то же самое по-другому, чем прочней структура, тем на более героические маневры способна станция. Способность выполнять подобные маневры повышает шансы выживания «Иззи», поэтому любые запросы на работы по усилению структуры можно автоматически считать обоснованными. И, наоборот, слабая структура означает пониженную способность к маневрам, и это повышает вероятность того, что для выживания Шахтерский поселок придется сбросить. Спрашивается, зачем тогда тратить и без того ограниченные ресурсы на усиление секции, которую все равно не предполагается сохранять? Похожая динамика наблюдалась и в вопросе о топливе. Его требовалось больше, чтобы «Иззи» могла маневрировать вместе с астероидом, – это означало меньше топлива для капель, что ограничивало их автономию и способность удаляться от станции. Таким образом, законы физики требовали от политиков выбора между двумя крайностями – «избавиться от камня как можно скорей» и «сохранить его любой ценой».

Шахтерский поселок состоял сейчас из восьми модулей, а также надувного купола, установленного на самом астероиде. Около месяца роботы приваривали трехметровое кольцо внутри круглого котлована, который перед этим подготовили. Месяца три назад к кольцу присоединили надувной купол и заполнили его пригодным для дыхания воздухом. Впрочем, условия внутри купола оказались отнюдь не тепличные – астероид был холодным, воздух под куполом тоже быстро остыл. Кроме того, в ходе своей обычной деятельности роботы производили ядовитые или как минимум не слишком приятные газы. Впрочем, купол и не предназначался для людей. Идея была в том, чтобы не дать улетучиваться газам, используемым для плазменных резаков, и снова пускать их в оборот. Это давало возможность раскапывать и перестраивать астероид значительно быстрей, чем прежде, когда газы просто уходили в космос. Команда роботов Дины получила с тех пор значительное подкрепление в виде новых, улучшенных версий прежних базовых моделей, поступающих с Земли. Сама Дина теперь возглавляла бригаду из двенадцати человек, работавших в три смены круглые сутки. Они занимались расширением тоннеля, который Дина давным-давно выкопала, чтобы защитить печатные платы от космических лучей, и медленно, но верно создавали полость внутри астероида. Куски металла выносились наружу, где электропечь – большего размера и улучшенной конструкции – превращала их в стальные слитки. Поскольку генеральным планом по развитию «Иззи» эта сталь не предусматривалась, слитки использовались для укрепления структуры, связывающей «Иззи» с Амальтеей, становясь тем самым очередным поводом для политических дискуссий.

Дюб проплыл через несколько модулей Шахтерского поселка, спрашивая встречных, где сейчас Дина, и получая довольно уклончивые ответы. По мере его продвижения к мастерской нервозность ответов возрастала, и Дюб не мог понять почему, пока навстречу вдруг не выплыл Маркус Лойкер, лично его поприветствовавший и тут же завязавший какую-то совершенно необязательную, хотя и дружелюбную беседу. Выигрывая для Дины несколько минут, чтобы та могла привести себя в порядок, наконец сообразил Дюб.

Уже несколько месяцев считалось общеизвестным, что у Дины с Маркусом происходят интимные встречи – на «Иззи» это называлось «восхождениями на Даубенхорн». Было также известно, что вершина покорялась ранее двум другим женщинам, но это было вскоре после прибытия Маркуса, с тех пор Дина его ни с кем не делила. По стандартам земных организаций, будь то армия или корпоративный сектор, спать с подчиненной для начальника – вопиющее нарушение этических норм. Однако всего через месяц все оставшиеся в живых представители человечества чисто технически станут подчиненными Маркуса, так что ему останется либо нарушать нормы, либо хранить целибат до скончания дней. Для всех мало-мальски с ним знакомых было очевидно, что последний вариант вряд ли реален, разве что он согласится на удаление яичек хирургическим путем (кое-кто на «Иззи» был бы этому весьма рад). При подобном раскладе в том, что он достаточно рано остановился на Дине, имелась своя логика. Пусть это неэтично, но во всяком случае всем ясно, как именно обстоят дела. Дину трудно заподозрить в безвольности, так что никто в здравом уме не стал бы беспокоиться, не чувствует ли она себя жертвой принуждения или домогательств с использованием служебного положения. Другая сторона медали – всем даже спокойней, что Дина не находится в активном поиске. Если исходить из обычного для «Иззи» уровня слухов, амуры между ней и Рисом Эйткеном были сенсацией, а последовавший в конце концов разрыв – крупным новостным событием, подробно освещенным лондонскими таблоидами. С тех пор она не могла даже выпить кофе с кем-нибудь из мужчин, не возбудив волны слухов. Недвусмысленно делить с Маркусом спальник было в этом смысле значительно легче. И тем не менее всем следовало делать вид, будто ничего не происходит. Это и объясняло сценку, которую сейчас приходилось разыгрывать Дюбу и Маркусу.

– Не знаю, слышал ли ты, – начал Дюб, – но на полосе между космопортом и океаном начались боевые действия.

Было очевидно, что Маркус ничего не слышал. Удивляться не приходилось, поскольку (а) это было в сущности не его дело, и (б) сам Маркус был в это время занят совсем другим. По понятной причине он сейчас находился в довольно расслабленном состоянии и поэтому не сразу сумел собрать в кулак свою могучую волю, чтобы сосредоточиться на возникшей проблеме.

– Не верится, что они не примут каких-нибудь мер, – начал он.

– Президент сделала заявление. Вид у нее был такой, словно она лягушку проглотила.

– С правительством обреченных шутки шутить не стоит, – согласился Маркус, – хотя, наверное, то же самое относится и к венесуэльцам. – Он шумно вздохнул. – Может, нам стоит принять несколько каппи из Венесуэлы? Не все же они одинаково серые.

– Пару дней назад могло сработать, – возразил Дюб, – но сейчас все уже на стадии «с террористами переговоров не ведем».

Губы Маркуса тронула тень саркастической улыбки. Очевидно, он только что вытер лицо гигиеническими салфетками, которыми все они пользовались – Дюб чувствовал стандартизированный запах отдушки, которыми пропитывались салфетки.

– Конечно, – кивнул он, – не стоит создавать прецедент, которым могут злоупотребить а ближайшие три недели.

Шутка – поскольку это была именно шутка – совершенно не годилась не только для публики, но даже и для закрытого совещания, так что фактически Маркус сообщил сейчас Дюбу: «Я тебе доверяю». Не будучи по природе лидером, Дюб не уставал восхищаться как теми, кто им был, так и тем, как именно они делали свою работу.

– Айви пытается определить последствия того, что мы не получим оттуда капли и припасы.

– Слава богу, что она у нас есть, – откликнулся Маркус.

Получив власть над Облачным Ковчегом, он никогда не упускал случая похвалить Айви – еще одно умение, решил Дюб, которое в лидеров вколачивают в той загадочной Академии Лидерства, где их таких выпекают. Или, даже более вероятно – врожденный инстинкт.

– Что ж, моя смена начинается, – продолжал между тем Маркус, – спасибо, что ввел меня в курс дела.

Как и большинство европейцев, Маркус жил в третью смену – это означало, что сегодня он фактически начал на пару часов раньше.

– Моя, наоборот, заканчивается, – ответил Дюб. – Думал поднабраться в шахтерской компании.