Русский ад. Книга вторая Караулов Андрей
— Спасибо, дорогая, — широко улыбался Царев, — за этот вопрос! Он всегда как-то особенно вытягивал гласные, поэтому речь была очень певучей. — Только это, друзья, не первый, это уже второй вопрос, который я сегодня получил: перед началом нашего коллоквиума уважаемый Юрий Иванович Каюров попросил меня коротко поделиться впечатлениями о нашей поездке по линии ВТО в Китай.
Буду краток. Китай, друзья, простирается от границ Советского Союза и — до двух океанов: Индийского и Тихого… Делегация, которую я имел честь возглавить, прилетела из Москвы в Пекин и в тот же вечер, поездом, мы отправились в замечательный город Киото, древнейшую столицу Китая…
Царев рассказывал о Китае почти три часа. И вдруг «спохватился»:
— Друзья мои! Я заговорился! Прошу прощения, что отнял у вас столько времени. За работу, коллеги! Нас ждут репетиции и новые премьеры, достаточно, я думаю, говорить о Китае…
— Гений… — развел руками Львов-Анохин. — Хотя и сволочь, конечно…
«Глупым людям всегда легче спрашивать, чем умным отвечать», — заметил однажды Белинский.
Алешка все ждал, представится случай и ему напомнят слова Белинского… ждал, ждал, ждал…
Доминго поднял бокал и предложил:
— Пусть мой сегодняшний рассказ навсегда останется за этим столом. Тайна, о которой пойдет сейчас речь, не моя, это тайна Лучано.
«Какой он обаятельный, — подумал Алешка. — Правда: король!»
— У нас с Лучано, — продолжал Доминго, — всегда не просто. Я вырос в Мексике, окраина мира. А Лучано — это север Италии, подруга детства — Мирелла Френи, от Модены до «Ла Скала» сто километров, от Модены до Вероны тоже сто километров, в Сермионе, на Гарде, живет Калласс, — все говорят, Онассис был скуп, а какой дом он ей подарил, — кто-нибудь видел?
Кто я такой для Европы? — улыбался Пласидо. — Ковбой из сарсуэлы! Кто меня учил? Чилиец Карло Морелли? Его брат, Ренато, был великим Отелло, но для Европы, для Италии, я — человек райка, хотя в Далласе, между прочим, я уже пел с Лили Попе, она покидала сцену…
Потом — Израиль, три года ада. Я, Анжела, — Доминго дотронулся до ее руки, — пел 10 спектаклей в месяц. Догадайтесь, господа, сколько мне и Марте платили евреи?[43]
— Сколько? — заинтересовался Пата.
— 115 долларов. В месяц. В Ме-ся-ц! Одиннадцать долларов спектакль, одиннадцать — мне, одиннадцать — Марте. Включая «Отелло»!
Пата не верил своим ушам:
— Невероятно… Даже советским платили больше…
— Три года, — горячился Доминго. — Три года, господа!
Пата слышал, конечно, что Доминго жил в Израиле впроголодь, но чтолы его «Отелло» стоил 11 долларов, это… это была дикость, конечно.
Когда Бурчуладзе приехал в Европу, дебютировал в «Ковент-Гардене», пел Рамфиса в «Аиде», не самая сложная партия, между прочим, он получал — в руки — по 111 фунтов за спектакль.
220 долларов как-никак!
Здесь, в ресторане, все знали Доминго. В этом доме, на верхнем этаже, он купил роскошную квартиру, но жил всегда в отеле, квартиру сдавал: выгодно. Пата видел: король — очень спокоен, настроен на рассказ, никуда, редкий случай, не спешит (Левайн внезапно отменил репетицию). — Сомелье подал бутылку почерневшего от времени «Приората». Если пить не коньяк, а (Доминго любил коньяк), то только «Приорат», конечно, великий «Приорат»! Алешке было страсть как интересно узнать, сколько стоит такая бутылка…
За билет в Нью-Йорк и гостиницу 3*** платили «Известия». Алешка имел с собой — только 300 долларов командировочных, но главная валюта у Алешки — не доллары, он же вывший советский человек, а 80 баночек икры минтая, «рашен кавьяр».
Минтай — это действительно валюта! И конвертируется где угодно! В легкую. Здесь, в Нью-Йорке, Алешка гнал «рашен кавьяр» с рук: 10 долларов банка. Американцы доверчивы (Алешка избегал соотечественников). Американцы не сомневались, что «кавьяр» у Алешки — либо красный, либо черный, из Астрахани, то есть все без обмана, если задуматься: Алешка не говорил какой у него «кавьяр», не знал языков…
— Если я, — продолжал Доминго, — покину этот мир раньше Лучано, он не приедет проститься со мной. Твердо знаю. Если раньше уйдет Лучано — не приеду я. накопилось! Я не хочу, господа, чтобы копилась какая-то ерунда, но я понимаю Лучано и понимаю себя: разве можно забыть какие-то вещи?
Лучано прославился в Штатах, но имя, как мы знаем, тогда давали Караян, Клайбер и Шолти; все, что Паваротти имел до Майями, даже «Ковент-Гарден», все прошло как-то без лоска.
В Майями идет «Лучия ди Ламмермур». Но перед контрактом театр устраивает конкурс.
— Зачем? — удивился Алешка.
— Рынок, — вздохнул Пата. — Поет тот, кто побеждает. Но за копейки. Иначе за те же копейки споет тот, кто проиграл.
— Не фига себе? Дела…
— Не дела, а дело, — поправил Пата. — Бизнес.
Доминго выпил немного вина.
— Лучано провалился, — продолжал он. — Самолет — поздно вечером, отель — две звезды, Лучано сидит на улице, в кафе, денег у него только на чашку «капучино», он был худой как зубочистка!
Дальше все, как в кино: агенты секретной службы в черных котелках и со свистками в раздувшихся щеках несутся по улице за каким-то мальчишкой, явно итальянцев, мальчишка удирает от них как сумасшедший, сбивая людей и опрокидывая на асфальт лотки с фруктами.
— Неореализм, — улыбнулся Пата. — Майями как Италия у Росселлини…
— Парень влетает за угол, Паваротти сует ему ключ:
— Второй этаж, шестой номер…
И кивает на отель.
Мальчишка взметнулся по лестнице.
Подскакивают полицейские:
— Где он?!
Лучано кивает на ближайшую подворотню:
— Там!
Двор проходной, полицейские запутались, а Лучано — хитрый: он еще с час, наверное, сидел за пустой чашкой «капучино». И когда все успокоилось, спокойно поднялся на второй этаж.
— Сэр! — мальчик дрожал от страха. — Вы спасли мне жизнь.
— Итальянец?
— Си.
— Бонжорно, земляк!
Мальчик заплакал.
— Вы позволите позвонить отцу?
Через полчаса к отелю подъехали затемненные джипы.
Кроме «Козна ностра», никто в Майями не имел бронированную технику. Открывается дверь и в комнату входит Винсент Манчано, преемник Лучиано и Аль Капоне. За его спиной охранники, «консильери», «капо»… — все были здесь.
Первое, что сделал господин Манчано — двинул мальчику в зубы.
Это был его сын.
— Урал?
— Мотоцикл.
— Зачем?
— Не знаю…
Содержательный диалог. Семейная сцена. Крестный отец — он же отец!
Манчано бросил взгляд на Паваротти.
— Кто такой?
Паваротти испугался.
— Певец…
— Ты его спас. Зачем? Почему ты это сделал?
— Потому что он — итальянец…
— Где поешь?
— Уже нигде, сэр. Я пробовался здесь, в Майями. Меня не взяли.
— В театр?
— В оперу. «Лучия ди Ламмермур».
— А голос есть? Спой что-нибудь!
— А что?
— Что хочешь! «Мое солнце».
Ну и Лучано (куда деваться?) зафинтил:
— О солее мия!..
— Ничего себе… — удивился крестный отец. — И эти уроды тебя отшвырнули?
Лео, — он подозвал своего «консильери». — Позвони уродам и спроси: они больные?
Доминго улыбнулся:
— Через десять минут в отель две звезды прилетел — из театра — председатель конкурсной комиссии, кстати — итальянец.
Мончано кивнул на Паваротти:
— Почему ты его не взял?
— Я?
— Ты!
— Я — взял. Господин Паваротти не понял: именно он в этот понедельник поет Эдгара. Хотите, оставлю вам ложу? Вы получите наслаждение, синьор Мончано! А завтра, в 11, у господина Паваротти первая репетиция…
Алешка сидел, ни жив, ни мертв.
— Тебя как зовут? — усмехнулся Доминго.
— Алексей.
— С тех пор, Алексей, «Коза ностра» не отходит от Лучано Паваротти. Скажи, я понятно все объяснил?
«Значит, так устроен весь мир, — понял Алешка. — Весь!» Впрочем там, где большие деньги, как может быть по-другому?
Коржаков позвонил не сразу, где-то через неделю:
— Арзамасцев? Слушай, есть у нас такой министр — Федоров. Напиши в «Известиях»: министр юстиции Федоров отморозился. Пришлю тебе документ, можешь напечатать. Решил отдохнуть в Саудовской Аравии. А еще есть такой банкир — Гербеков. Это, похоже, его кошелек. И приказ — обрати внимание — без даты и номера: они, я думаю, едут счета открывать. В Королевском банке. Бумага в самом деле была странной:
Министерство юстиции РСФСР
ПРИКАЗ
Москва О поездке делегации Министерства юстиции в Саудовскую Аравию
1. Для ведения переговоров о правовом сотрудничестве между Российской Федерацией и Саудовской Аравией, направить в Саудовскую Аравию сроком на 5 дней делегацию Министерства юстиции России в составе:
2. Выполнение настоящего приказа возложить на Управление международно-правового сотрудничества (Олефиренко А.В.) и Хозяйственное управление (Байбурин В.А.)
Министр Н.В. Федоров
Статья была напечатана в «Известиях» уже через день. А следом, еще через день, Караулов в «Независимой газете» рассказал то же самое. И привел новые примеры.
Через неделю Ельцин уволил Федорова.
Но он — через выборы — скоро станет Президентом Чувашии.
Никто не ошибается так, как ошибается народ…
«А я им еще пригожусь…» — понял Алешка. На душе у него было радостно и светло.
70
Олег Четвериков из Сочи, знаменитый карточный шулер, приобрел — на ваучеры — двенадцать оборонных предприятий России.
Самый известный, самый мощный завод — в Комсомольске-на-Амуре, где строятся подводные лодки.
Чубайс узнал о Четверикове десять минут назад. Из-за съезда он приезжает на работу очень рано, к семи утра, быстро просматривает почту, документы и — уезжает в Кремль, прихватив с собой толстенную пачку бумаг.
В кремлевском зале Анатолий Борисович, как и все члены кабинета, сидел в отдельном ряду, в проходе: здесь можно было удобно вытянуть ноги. Чубайс хотел, конечно, сидеть рядом с Гайдаром, но «по протоколу» перед Чубайсом был Шумейко: и.о. премьера, потом первый заместитель и т. д.
Гайдар нервничает, все время вносит в свой доклад какую-то правку. Сдался без борьбы, это видно: отставка правительства не считалась — пока — делом решенным, но Чубайс боялся, что Ельцин, давший им, министрам, слово «стоять за реформы насмерть, как в Сталинграде», сейчас все-таки дрогнет, испугается, так бывало уже не раз…
По слухам, Руслан Имранович сам метит в премьеры. Он очень хочет, похоже, совместить все посты в государстве, такой характер… — Что ж, в ближайшие дни все прояснится! Кресла в кремлевском зале жесткие, спина мгновенно устает, писать неудобно… — даже здесь, на съезде (даже здесь!), Анатолий Борисович работал как заведенный.
Если на трибуне происходило что-то экстравагантное, он сразу отрывался от бумаг. — Та-ак, о чем поем?! Завод Илюшина в Воронеже купил бывший лошадиный барышник? А причем здесь Чубайс, если приватизацию утвердил Верховный Совет? И хотя главные риски действительно пройдены, Чубайс далек все же от мысли, что реформы сейчас бесповоротно победили: дух беспокойства по-прежнему владеет Чубайсом и гонит, гонит его беспокойные мысли — как водопад с горной вершины.
…Да, Четвериков — это сейчас совсем некстати. Хабаровский губернатор Ишаев выступит сразу после Гайдара. И заранее ясно, о чем пойдет речь: к нам, на берега Амура, явился жулик из Сочи, купил на ваучеры завод с атомными подводными лодками, работу потеряют почти 50 тысяч человек и т. д. и т. д.
Чубайс нажал звонок и вызвал в кабинет Константина Иванникова, своего главного помощника. Семь утра, но вся его команда — уже на местах, хотя лица у парней сильно помятые, страшно смотреть…
— Костик… — Чубайс говорил, как всегда, очень быстро, не отрываясь от бумаг. — Запроси Лубянку, Виктора Павловича… Пусть проверит законность сделки по Комсомольску. Лодки, подводные. Понял? Страшно сказать — атомные.
— Понял… — хмуро кивнул Иванников.
— Правда понял?
— Так точно…
— У тебя, Костик, какая функция?
— Я — чиновник для письма.
— Вот иди и выполняй свою функцию. Кто говорит после Ишаева? Проверь.
— Все?
— На ближайшие полчаса — все.
— Могу идти?
— Стой! — Чубайс вдруг поднял голову. — Если сначала было Слово, то на каком языке — говори!
Иванников зевнул:
— Прикалываетесь, Анатолий Борисович?
— Иванников, я жду.
— Ну… на английском, наверное… Он же международный…
Чубайс вышел на середину кабинета и сделал несколько приседаний, чтобы размяться.
— А я, коллега, думаю, что Слово прозвучало на всех языках сразу, потому что все народы равны друг перед другом…
Народы, но не люди; главный принцип капитализма: разве люди с неравным интеллектом могут быть равны? А политик, это тот человек, Костя, кто твердо держит это неравенство в кулаке.
И еще, Костя: Господь не по силам креста не дает. Если по силам тебе быть моим помощником, значит, ты и ночью должен жить с включенной головой. Главное — всегда иметь опережающую информацию. Помни, завести знакомство проще, чем потом с ним завязать. Я работаю, как машина, и ты тоже должен быть как машина!
Быкова Ролана… знаешь? Смотрел «Айболита»? «Тридцать лет, — сказал Быков недавно, — снимаю кино. Каждый съемочный день начинается с одной и той же фразы: «Ролан Антонович, сегодня снимать нельзя»…»
Каждый! Понимаешь меня? То дождь, то снег, то понос, то желтуха…
— Понимаю, — вздохнул Иванников. — Можно, я пойду?
— Будет «можно», я скажу. Чем задачи отличаются от проблем? Задача — это когда надо попасть в цель, а проблема — это когда в тебя целятся. Чувствуешь разницу?
— Хорошая фраза, Анатолий Борисович.
Чубайс закончил с зарядкой, расправил плечи и вернулся за письменный стол.
— У Ролана, друг мой, был гениальный администратор. Семен Израилевич, я даже имя запомнил! Четыре утра, они несутся на съемки в Загорск. Где-то в лесу — встали, автобус сломался.
— Ролан, дай десятку, — просит Семен Израилевич.
— Чего?
— Рублей.
— Зачем?
— Tee жалко?
— Жалко.
— Зачем-зачем… — бормочет Семен Израилевич, а они на «ты» были. — Дашь десятку — тогда поедем…
Семен Израилевич берет, Костя, у Быкова 10 рублей, ловит попутку и возвращается через 20 минут — с той деталью, которая только что накрылась у них в автобусе. И они снова несутся в Загорск.
В автобусе — немая сцена. Семен Израилевич клюет носом у окна. Пытается заснуть.
Подсаживается Быков:
— Сеня, как?..
— Что «как»?
— Скажи: как?..
— Чего пристал?
— Хочу знать: как?
— Мы едем? Едем… Вон автобус стоит. Видишь? Так вот: он стоит, а мы едем…
— Деталь купил? — догадался Иванников. — За вами записывать надо, Анатолий Борисович!
— Главное, Костя: деталь он купил за пятерку, ибо автобус — государственный, а с государства — хоть шерсти клок, это у народа принцип.
Вторую пятерку он спиз… а, конечно, и был, я думаю, очень недоволен собой, ибо он взял с Быкова десятку, а мог бы и 25!
— Понимаю… — засмеялся Иванников.
— Скажи, Костя: он эту пятеру украл или заработал?
Нынче в кредит отдаваться опасно,
Неуповай на одни обещанья!
Кто не заплатит в минуту соблазна,
Тот не заплатит и в час покаянья, –
продекламировал Чубайс.
— Понял?
— Хорошие стихи, Анатолий Борисович.
— Жан-Батист Пьер Антуан шевалье де Ламарк.
— Могу идти?
— Теперь иди… — и Чубайс снова уткнулся в бумаги.
…Кремль — странное место, конечно: каждый, кто попадает в коридоры Кремля, в его кабинеты или в залы, вдруг становится как бы ниже ростом. — Да, никто не спорит: итоги работы правительства полагается обсуждать всенародно. Но не пять же раз в год, господа! — Впрочем, если у людей, у страны столько вопросов к правительству, значит у правительства, у Чубайса должны быть ответы.
Сначала — хлеб. Безусловно. 1991-й год — самый урожайный за последнее десятилетие. Но огромные запасы зерна остались в Казахстане и на Украине. Да, либерализация цен не решила — сейчас — самый главный вопрос — проблему снабжения больших городов продовольствием. Как жить России, если в России никто не платит налоги? почему Тыва, например, не может достроить уникальный кожевенный завод? Почему в Екатеринбурге нет денег, чтобы загрузить Уралвагонзавод и выдать, наконец, с конвейера новый танк? Министерство обороны очень хочет этот танк купить, но не может, потому что у Министерства обороны сейчас нет денег, — как же это все так рассыпалось, черт возьми? Кто ответит на этот вопрос?
Анатолий Борисович отложил бумаги, достал блокнот и стал что-то быстро-быстро писать.
…Недополучение налогов с территории сегодня — 74 %! Значит, не в приватизации дело? Те заводы, которые остались за государством, они-то почему сейчас не работают?.. Тоже Чубайс виноват?!
Если там, в Кремле, депутаты призовут — сегодня-завтра — его к ответу, он с удовольствием выйдет на трибуну: его речь — вот она, готова, осталось только ее записать.
— Исторические параллели хромают, как говорил один генералиссимус, — быстро писал Чубайс, — но я хотел бы, коллеги, напомнить: как известный ученый, профессор Симановская описывает снабжение Пекина перед закатом Миньской династии, пожалуйста, цитирую: «Длительная война… привела к резкому сокращению налоговых поступлений в казну. Ослабление связей препятствовало передвижению в столицу грузов и поступления налогов. Местные власти, ссылаясь на всевозможные обстоятельства, с удовольствием задерживали у себя крупные суммы и не спешили с их отправкой в Пекин…».
Знакомый пейзаж? Что думаете, господа депутаты? Ответьте!
Чубайс встал и прошелся по кабинету. Все серое: воздух серый, шторы серые, люди на улицах серые… Серый цвет — это цвет России? Даже не серый, а какой-то серо-грязный?.. — Превратить серо-грязный цвет Москвы в ярко-неоновый, как в Нью-Йорке: это же… прекрасная цель, разве нет?
— Любая революция, господа, быстро выходит за рамки разумного. Месяц назад на Уралвагонзаводе молодой парень, рабочий, угнал танк.
Далеко не уехал, не успел. Главный инженер Уралвагонзавода бросился под гусеницы, и танк остановился. В местной газете появилась статейка: рабочий угнал танк, потому что хотел понравиться любимой девушке. Вот такая сильная… у уральце любовь!
Вранье. В чистом виде. Танки угоняют сейчас не от любви, а от отчаяния.
Задолженность по зарплате… — вот он, главный мотив этого преступления. Страна полностью разболталась и не желает работать. Лавина прогулов! Если, господа, так и дальше пойдет, рабочие не то что на танки, они в космос сбегут, ибо зачем им такая страна, которая собственных людей за их же труд даже накормить не может, — согласны со мной?
У Анатолия Борисовича был небольшой, уютный кабинет: на окнах — много цветов, в роскошной, сделанной «под золото» клетке сидел попугай Антоша — с глазами, как у змеи: самый умный попугай на свете.
Все знают, в кабинете Чубайса нельзя повышать голос, нервничать, ругаться… — здесь должна быть такая же рабочая атмосфера, которая царит в Кремле, в кабинете Президента Российской Федерации.
Попугай Антоша сжал в когтях баранку и принялся лихорадочно чесать собственный клюв.
— Где папа? — заорал Антоша. — Где мой папа Чубайс?!
Он знал 132 слова и четыре команды, но половина слов — неприличные.
— Где мой па-па?.. — повторил Антоша и кинул баранку обратно в кормушку.
— Я здесь… — откликнулся Чубайс, не поднимая головы. — Хотя бы ты, родной, не задавай мне сегодня вопросов…
— Пер-реустро-р-ой Россию, — гаркнул Антоша. — Пер-реустрой Россию, сволочь!..
— Это еще что такое?.. — изумился Чубайс и оторвался от блокнота. — Кто научил?
Яша? Уринсон?
Почему здесь, в Госкомимуществе, Антоша был определен как мальчик, никто не знал. Точнее, не мог объяснить.
Сотрудники преподнесли Чубайсу попугая на 23 Февраля: хотели подарить маленького крокодила, живого, разумеется, но на птичьем рынке не было крокодилов, змеи были, даже удав, а крокодилов нет.
Купили попугая.
Яков Борисович Уринсон, шустрый молодой экономист, быстро научил Антошу выражаться: «Чубайс уходил на совещания, а Яша уверенно давал Антоше уроки русского языка.
— Р-Россию не обманешь! — заорал Антоша. — Чубайса — на нары!
Везде враги, на каждом шагу…
Анатолий Борисович часто обращался в контрразведку: проверьте, проверьте, проверьте… Пусть, елки-палки, Баранников тоже берет на себя ответственность: весной в лубянском кабинете Баранникова, с его рабочего стола, была украдена карта нефтяных месторождений России. С точными цифрами разведанных запасов.
Документ особой государственной важности. Баранников ушел на обед, карту в сейф не убрал (мент есть мент), и полковник, сотрудник аппарата директора, свободно вошел в его кабинет и совершил преступление.
На «Би-Пи» работал, на англичан. Руки тряслись — не успел снять ксерокс, да и машина подвела, встала… А ноздри уже раздулись, конечно: генерал-полковник карту забыл, какая «маржа» в руки плывет…
Смысл ответов Баранникова всегда один и тот же: ваучерная приватизация, проводимая Госкомимуществом, носит абсолютно законный характер[44].
Читать бесплатно другие книги:
