Русский ад. Книга вторая Караулов Андрей
Кто вы такие, русские?
Ельцин дал такую свободу, что для большинства людей умереть стало проще, чем жить.
Клинтон готовился к первому бюджету в Конгресс. Ему очень важно отложить в американском бюджете «что-нибудь для Ельцина».
Отложил. Перед съездом Ельцин неожиданно вызвал в Кремль Гавриила Попова.
— Если вы станете премьером, сколько времени вам нужно, чтобы переделать страну?
— В хорошем варианте, — задумался Попов, — 10 лет, в среднем — 15, в плохом — 20. Быстрее я не берусь, у нас не страна, а огромный военный завод.
Ельцин прошелся по кабинету.
— Я не хуже вас, Гавриил Харитонович, знаю эти заводы. Американцы настаивают на Гайдаре и дают, если будет Гайдар, 37 миллиардов долларов. Как бы вы поступили на моем месте?
— 37 миллиардов, — засмеялся Попов, — перевесят кого угодно! Если у вас, Борис Николаевич, будут 37 миллиардов, каждый из тех сроков, о которых я сказал, можно сократить на 5 лет.
— А Гайдар берется переделать Россию за полтора года!
— Он не чувствует разницы между риском и авантюрой.
— Да?
— Да.
Разговор на этом закончился…
Транши и кредиты как политическая взятка. В обмен на ликвидацию самых опасных для США заводов советского оборонного комплекса. Клинтон так и говорит: Борис Ельцин «на суровую любовь напрашивается»…
Что такое «суровая любовь»? не ясно? — Зато идеологически все построено так, будто Россия выбирает сейчас между Сталиным и Чубайсом.
Именно так, выбирайте, люди: или Сталин (ГУЛАГ), или свобода и новое, демократическое, молодое правительство.
Сразу, буквально на следующий день после инаугурации Клинтона, Президент России умоляет его о срочной встрече. С порога Ельцин заявляет: российская армия будет сокращена почти на миллион человек, вдвое, пусть Президент Совединенных Штатов не сомневается — это уже решено.
Позже, выступая на встрече с начальниками объединенных американских штабов, Клинтон скажет:
«Господа! Политика в отношении СССР и его союзников убедительно доказала правильность нашего курса на устранение одной из самых сильных держав мира, а также сильнейшего военного блока[47]. Используя промахи советской дипломатии, чрезвычайную самонадеянность Горбачева и Ельцина, мы добились того, что хотел сделать Президент Трумэн с Советским Союзом посредством атомной бомбы. Но — с одним существенным отличием: мы получили сырьевой придаток, Россию, не разбитую нашим атомным ударом.
Да, мы потратили на это немало денег, но мы близки к тому, что у русских называется самоокупаемостью за последнее время мы и наши союзники очень дешево, почти бесплатно, получили различного сырья из России на 15 миллиардов долларов: сотни тонн золота, драгоценных камней и многое другое, о чем я даже здесь не могу сказать.
Под несуществующие проекты, в которые поверили русские, нам передано из Москвы свыше 20 тыс. тонн меди, почти 50 тыс. тонн алюминия, 2 тыс. тонн цезия, бериллия, стронция…
Господа, идеологически расшатав основы СССР, мы сумели бескровно вывести из перманентной войны за мировое господство государство, всегда составлявшее основную конкуренцию Америке…» — и т. д. и т. п.
Сильная речь гордого человека. — Судьба России и в самом делеуже решена, главная забота Козырева и Мамедова, ведущих дипломатов Ельцина, исхитриться и представить современные российско-американские отношения таким образом, чтобы Ельцин, по словам Мамедова, «не торчал бы так явно из заднего кармана США»…
Тоже: хорошие слова. Точнее, образ.
Президента Российской Федерации.
Уважаемый господин спикер Палаты представителей!
Уважаемый Президент, сенаторы, уважаемые члены Конгресса, дамы и господа! Я имею высокую честь выступить здесь, в Конгрессе великой свободной страны, как впервые за тысячелетнюю историю России всенародно избранный Президент. Коммунистический идол, который сеял на земле социальную рознь, вражду и беспримерную жестокость, который наводил страх на человеческое сообщество, рухнул.
Рухнул навсегда. И я здесь для того, чтобы заверить вас: на нашей земле мы не дадим ему воскреснуть.
Он за минувшие десятилетия научил нас: коммунизм не имеет человеческого облика. Свобода и коммунизм — не совместимы.
Мы чувствуем колоссальную ответственность за успех наших преобразований не только перед российским народом, но и перед гражданами Соединенных Штатов Америки, перед всем человечеством. И я хотел бы закончить свое выступление словами: «Господи, благослови Америку».
Речь бывшего кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС…
Вся жизнь. Во славу «коммунистического идола».
Музыка для России, короче говоря, заказана. Гектор Берлиоз, «Шествие на казнь».
Лучшее, что создал Берлиоз. В ночь перед собственной свадьбой.
Понимаешь, Россия? Скоро, очень скоро ты станешь, как предрекает Ходорковский, только «территорией для охоты».
Зато какой рынок для наркотиков открывается: бывший Советский Союз и, прежде всего, Россия!
Осталось-то всего ничего: подобрать такую «дырку» в небе России, точнее — такой аэропорт (лучше всего где-нибудь на Кавказе, в Чечне), чтобы наркотрафик сразу встал «на широкую ногу».
Опыт есть: начиная с 1916-го, перед революцией колумбийский кокаин свободно продавался в аптеках Москвы и Петрограда и стоил дешевле папирос. Россия не знала, что такое кокаин. А тут тонны!
Почему никто не говорит, что крупнейшие российские наркодилеры (бывшие советские офицеры, работники спецслужб, хотя кто-то явился из серьезного, не уличного криминала) на первых порах обучались… дело-то новое, серьезное… в Ларнаке и Бейруте, в соответствующих (и как бы частных, не натовских) структурах[48].
Ну, а тем гражданам России, кто победнее, им и водки достаточно. Лучше — «паленой».
Прежде даже таких слов не было: «паленая» водка. Люди если и травились, то денатуратами или техническим спиртом, если их — спирт и денатурат — можно было где-то украсть.
Сейчас — «паленая». Сотни заводов и заводиков, прежде всего на Кавказе, в Северной Осетии. То есть целя индустрия, причем поставки — только в Россию; соседняя Грузия не знает, что такое «паленая» водка.
Что надо, чтобы быстро убить любую страну — и большую, и меленькую? — Как что? Отнять у нее молодежь.
А за безопасность Европы («сегодня — дети, завтра — народ») не надо беспокоиться; все «под контролем»; в США вот-вот будет переправлен почти весь 235-й русский уран, 500 из 524 тонн, наработанных и обогащенных за последние полвека.
И не потому, что он, этот уран, нужен Америке. После Хиросимы и Нагасаки США наработали у себя почти 600 тонн урана. Для американцев главное, чтобы его у России не было. Ракетные войска («Воевода» — в первую очередь) сокращаются безжалостно. В СССР было более 50 ракетных дивизий. Сейчас останется (так Ельцин решил) 12.
К 2000-му российские РВСН будут сокращены (есть такой план) до двух дивизий. И — только ракеты шахтного базирования. «Адреса» шахт хорошо известны и натовской, английской и китайской разведкам. У Соединенных Штатов есть шанс сбить «Воеводу» во время пуска, «Воевода» летает на гептиле, на ее «заправку» уходит два с половиной часа, «заправку» хорошо видно из космоса, за «Воеводой» всегда тянется могучий реверсный след.
И еще: ракета «Молодец», железнодорожные составы, когда ракета с ядерным зарядом, спрятанная в обычном — с виду — товарном вагоне, мгновенно стартует прямо из вагона, который становится для нее «космодромом», причем где они находятся, эти ПЖРК… ищи, как говорится, ветра в поле, ибо за ночь они могут переехать куда угодно, так вот: ракета «Молодец», все четыре состава, полностью уничтожены. Вся документация по ним — тоже уничтожена, точка!
Лучшее, самое дешевое и самое опасное оружие XX и XXI веков: ядерные ракеты. Сократили, «друг Билл» может играть на саксофоне спокойно.
Президент Клинтон о Президенте Ельцине: «Мы ему нужны гораздо больше, чем он нам… Вопрос не в том, кто кого перегонит в этой глобальной эстафете, вопрос в том, сумеем ли мы эффективно помочь Ельцину одолеть его внутренних противников».
Да, очень важно иметь рядом человека, который подойдет, обнимет тебя и скажет: «Все, родной, кранты…».
Россияне протестуют, но шепотом.
По всей стране, но шепотом.
Только шепотом.
В 91-м на Рязанщине было 480 сельских школ. К январю 93-го останется 77.
Укрупнены. Работать некому. Прежде всего — некому работать. Потому и укрупнены. Да и учить некого, бегут люди из деревень, так что рожать сейчас — не ко времени.
Те детишки, кто пока остался, вынуждены ходить — каждый день — по 3–7 километров. В школу. И из школы. От деревни к деревне.
Губернатор купил для детей небольшие автобусы, но они постоянно ломаются, дорог-то нет, тем более — между деревнями. Можно, конечно, жить в специальных интернатах при школах, но эти интернаты больше похожи на спецприемники для беспризорников: в них процветает «УЕ» — «уркаганское единство», новая подростковая «культура», по сути — жесткое приглашение в банду.
Да — Клинтон спасет Россию! Главное для Клинтона — чтобы Ельцин был!
Так где они, новые Козьма Минин и Дмитрий Пожарский? Кто из нынешних… борцов… достоин памятника на Красной площади? Может быть, Зюганов?
Шепот — как русское бесславие. Не анекдоты, как в сталинские годы, от руки написанные транспаранты у Лобного места, как в 68-м, нет: повсюду, «от Москвы до самых до окраин», какая-то дикая, невероятная, неслыханная усталость всего народного организма.
В 49-м товарищ Мао беседовал в Кремле с товарищем Сталиным. Вот, говорит, товарищ Сталин, войну мы выиграли, соцлагерь построили. Какая теперь главная задача? Что нам надо в первую очередь?..
«Что надо, что надо… — буркнул Сталин. — Надо, чтобы люди работали…»
Так что же это была за работа такая, если вся страна вдруг утратила свои лучшие качества? Если народ надорвался? И даже гордость свою потерял?
В Курске банда бомжей надругалась над девочкой 14 лет. Сначала ее — по кругу — изнасиловали, потом привели на центральную площадь города, к Вечному огню, здесь зарезали, расчленили, приготовили шашлык и зажарили шашлык… на Вечном огне, сбегав куда-то заводкой…
Во Владикавказе, на проспекте Коста, тоже горит Вечный огонь. В 92-м его несколько раз выключали. Городские службы не платили за газ, и Вечный огонь — просто выключали.
Рядом с ним, прямо у стелы, специалисты Горгаза, сейчас — ОАО, поставили счетчик. Там, где газ, там везде счетчики, в каждой квартире, почему же Вечный огонь должен быть исключением?
В Петербурге, прямо в скверике у Медного всадника, на траве, режиссер Логинов снял 20-минутный порнофильм: групповой секс, 30 человек, трое «актеров» — дети.
Проходивший мимо милицейский патруль сначала оторопел, но за взятку в 300 долларов милиционеры грудью встали на защиту «кинематографистов» и с удовольствием, дубинками, разогнали зевак, среди которых были и иностранцы.
Режиссер Логинов дал интервью «МК»: теперь у них в планах — Красная площадь. И не 30 человек, а триста: лучшие проститутки Москвы!
Почему же не поработать, если продукция пользуется спросом?
В Москве, на Манежной площади, Марат Гельман, известный «галерейщик», сын лауреата Государственной премии СССР, драматурга Александра Гельмана, лично колол на дрова русские иконы, схваченные — по сходной цене — у стариков и алкашей.
Из «святых дров» на площади сначала выкладывались «инсталляции», а потом, ближе к ночи, запылал огромный костер: по замыслу «художников», Россия с этой минуты начинает жить новой жизнью, «свободной от любого старья»…
На Таганке открылся «Парк-авеню». Первый в столице публичный дом для школьников 14–15 лет.
«Порог согласия» снижен — Верховным Советом — до 14!.
Вперед, ребята! Можно!
Туалеты в «Парк-авеню» были так сконструированы, что благодаря скрытым камерам и телевизорам, стоявшим повсюду, дети видели все, что происходит в соседних кабинках — и у девочек, и у мальчиков. И по телефону (здесь были бесплатные телефоны) свободно общались друг с другом, обсуждая увиденное.
Так что же случилось? Почему, когда «демократия» вмазала по России, Россия сразу прогнулась?
Где народная сила? Куда делась?
Был Сталин — были и силы. Потом возник Хрущев, запас прочности — колоссальный, люди, весь народ по-прежнему верили в себя, особенно после побед в космосе, но дух (Россия всегда духом сильна) уже поблек: лидер был смешной, даже пиджаки носить не умел…
Потом Брежнев — миллион анекдотов.
Потом Горбачев…
Если костер правильно и заботливо разложен, огонь сам ударит с небес. Народ встрепенулся, увидев Ельцина, но головы быстро поникли — опять от стыда.
От собственного выбора, так сказать.
Если народ не верит в свои силы, в себя, если народ, ужаснувшись своему выбору, переходит на шепот, такой народ не скоро поднимется с колен, да и зачем с них вставать-то, с колен, если жить на коленях — это выгодно; человека, стоящего на коленях, не каждый ударит, уже хорошо…
74
— Ну и шта-а?.. Шта теперь?
Ельцин криво, исподлобья смотрел на Чубайса.
Рядом с рабочим столом Президента, у стены, стоял большой телевизор. Съезд принял предложение Хасбулатова работать до ночи, на трибуну один за другим поднимались депутаты и говорили решительно и зло.
Ельцин не выдержал, схватил пульт и выключил звук. Сердце болит, у Ельцина все время болит сердце, но на душе так тяжело, что он сейчас почти не чувствует боли.
Над порталом собора Парижской Богоматери высится статуя святого Дениса, который смиренно несет в руках собственную голову.
Почему святой Денис так похож на Ельцина? Одно лицо!
— Ну… шта-а, я спрашиваю?..
«Интересно, — подумал Чубайс, — у африканских питонов такие же глаза?»
Министры молчали. Чубайс тоже молчал.
— Не хотим-м, значит, отвечать Президенту?
Речь Чубайса к съезду так и лежит у Чубайса на столе. Почему Ельцин не предложил ему выступить? У Чубайса магнетическая энергия воздействия на людей, он обладает даром спасти любую ситуацию, самое время выйти сейчас на трибуну
— Я не знаю, Борис Николаевич, что вам сказать, — ответил Чубайс.
Получилось искренне, с болью.
— Не хочу разочаровать… ненароком… Президента России, — уточнил Чубайс. — Не люблю разочаровывать.
Как голодные кошки, готовые вцепиться друг другу в горло, за столом сидели: Гайдар, Шумейко, Черномырдин, державшийся, впрочем, особняком, Чубайс, Нечаев, Шохин, Шахрай, Полторанин, Баранников, министры-силовики и генеральный прокурор Степанков.
— Две-три минуты, Борис Николаевич, — попросил Чубайс, — и я отвечу…
Если бы он знал, что сказать! Ельцин может взорваться. Доклад Гайдара на съезде — это еще не катастрофа, но если Ельцин взорвется…
В глазах у Ельцина — слепая тоска. Одутловатое лицо, прыщи, как опята… — да и он, Чубайс, сейчас как… запечатанный конверт.
— Ответите?! Крутили языками, п-понимашь, а теперь один крик… между собой? Нет больше своей линии? Засосались на дно?..
Ельцин и сам сейчас какой-то приплюснутый: Гайдар все время пытался что-то сказать, но Ельцин так в конце концов на него рявкнул, что Егор Тимурович свалился обратно на стул и закрыл лицо руками.
Какже они кричали друг на друга, — о! Ельцин даже представить не мог, что его министры так ругаются между собой.
Гайдар (жалобно):
— Давайте все-таки о деле…
Он сидит, как воробей на жердочке, и пот с него льет ручьем…
Шум усиливается.
— О деле?.. — подхватывает Полторанин. — Давай, Егор, о деле — ага! Я тут намедни… изучал в отприватизированной нами России цены на березовые дрова. Что я скажу? Видно, не уродилась в этом году береза…
Снова шум (Полторанин раздражает, его шутки — всегда не вовремя).
Хмурится Виктор Степанович Черномырдин. Он недоволен больше всех.
— Я продолжу… — Черномырдин попытался всех успокоить. — Да не кричите вы… знаем мы тех, кто кричит!
Он настроен сейчас очень решительно.
— Все вопросы, поставленные на съезде, — начал Черномырдин, — я предлагаю собрать в одно место. Правительство — это не тот орган, где можно только языком. Ясно говорю? — Черномырдин строго рассматривал членов кабинета. — По-моему, ясно, — заключил он.
Ельцин молча ходил по кабинету и ни на кого не смотрел.
— Говорили, — продолжал Черномырдин, — даешь эмиссию на 330 триллионов. Было? Было. Дали? А мы всем даем! Экономике, кричат, нужен кислород. А я так понимаю: это один раз дыхнешь, потом… — Черномырдин нахмурился еще больше, — только дрыгнуть останется…
Никто не засмеялся.
— При такой политике, — наступал Черномырдин, — когда 330 триллионов мы дали на тупую эмиссию, мы еще долго будем жить при смерти. Ясно?
— Ясно-ясно… — согласился Ерин, хотя он ровным счетом ничего не понял.
— Мы наступаем на грабли, а потом нас поднимут на вилы!.. — заключил Черномырдин.
— Да не лезьте уж, не ваше… — вздохнул Нечаев.
Он тоже очень устал.
Ельцин остановился:
— Причем тут эмиссия? Вы сейчас о чем?
— Я о сегодняшнем, Борис Николаевич! — повернулся к нему Черномырдин. — По докладу правительства я бы поставил… твердую неудовлетворительную оценку, других оценок я вообще не знаю. И всегда говорю все как есть. Чего мне стесняться?.. Если я — еврей, чего мне стесняться? Но я не еврей! — Одним словом, успехов не много, но у нас… есть правительство. Мы его имеем. И сейчас важно делать все по-людски! Полгода назад я предлагал подкинуть на севера 29 миллиардов рублей. Помнишь, Нечаев? Не помнишь? Значит, сходи к врачу, проверься. Мы тогда, Борис Николаевич, — Черномырдин опять повернулся к Ельцину, — не дали. А потом испугались, что люди в ящик сыграют, и выдали 272.
А если б сразу дали, нам бы не пихали потом депутаты… и вообще был бы к нам позитив. Егор Тимурович все время повторяет, что нам многие завидуют… а я скажу, это все равно что беременной бабе завидовать за час до родов!
Никто не засмеялся, даже Полторанин, который обычно смеялся громче всех.
— Почему я так перпендикулярно увязывают эти вопросы? — спрашивал Черномырдин. Он все не сводил с Ельцина глаз и ловил сейчас даже малейшие колебания воздуха. — А потому, товарищи, что мы с вами вприпрыжку занимаемся прыганием! И этот факт сидит у меня в голове, как первородный грех. Я постоянно твержу, как пономарь, уже язык сожрал: наша задача сейчас — быстро разделать то, чего мы уже много наделали. Пора всем понять, где мы сейчас находимся…
— Где, где… — вздохнул Нечаев. — Отпоют нас за милую душу…
Полторанин поднял голову:
— А кто в роли священника? — заинтересовался Полторанин. — Борис Николаевич или депутаты?
И громко засмеялся.
— Отпоют… значит звона по России будет больше… — заметил Шахрай.
— На хрена мне звон? — насторожился Черномырдин. — Мы, товарищи, должны быть счастливы, что у нас есть Борис Николаевич, что такой… непреклонный человек нас ведет. И еще очень важно, чтобы страна сейчас не озверела от демократии, то есть надо делать то, что полезно людям, а не то, чем мы тут занимаемся!
Ельцин согласно кивнул головой и опять ничего не сказал.
Самое тяжелое — это запах. Над столом стеной стоял густой запах пота. И перегар: выпил, похоже, только Грачев, но выпил он сразу за всех.
— Я заканчиваю, — строго предупредил Черномырдин. — Россия может, товарищи, стать со временем полноценным еврочленом, только в их члены мы всегда успеем. Так что не надо тут: Европа, Европа! Отключим им газ, так они в обнимку к нам жаться будут, чтобы согреться!
Еще раз, товарищи: в их члены мы всегда успеем. А будем спешить — так сразу убьемся мы ведь если куда вступим, так… сразу наступаем и полюбили уже наступать!
— Это точно… — поддержал Грачев. — Дети матерей-одиночек уверены, что их принес козел.
— Кто… уверен? — не расслышал Борис Николаевич.
Грачев вскочил:
— Дети матерей-одиночек, Борис Николаевич.
Ельцин помедлил.
— Каких еще матерей?
— Одиночек! — отрапортовал Грачев.
— Я ничего не понял…
— Это шутка, Борис Николаевич… — объяснил Полторанин. — Про матерей.
— Шутка?
— Шутка. — Грачев опустил голову.
— Сядьте! — приказал Ельцин.
— Есть!
Черномырдин пошел в наступление.
— В Петербурге у нас 25 районов. Это все знают? — Он обвел взглядом министров. — Кто не знает, докладываю: вице-мэр Петербурга Беляев вдарился сейчас в приватизацию ЖКХ. Важнейшие объекты города. — Вопрос: как идет приватизация? Отвечаю: по телефонному справочнику.
— Что-о?.. — очнулся Ельцин. — Это тоже шутка?..
— Если бы! — вздохнул Виктор Степанович. — Вице-мэр Беляев знакомится с ЖКХ и приватизирует объекты по справочнику. В Питере есть вице-мэр Яковлев. Он подтвердит.
Ельцин вздрогнул:
— Что подтвердит?
— Коммунальную реформу. Но это не реформа, а срамота. Я испытываю изумление, смешанное с раздражением: все долдонят — европейский опыт, европейский опыт, а я хочу посмотреть — такой ли уж он европейский?! Вот тот же Беляев. Рыночник… сумасшедший. Хочет за неделю перекинуть ЖКХ в частные руки. Куда его прет? Я хочу понять: если трубы с говном — мои собственные, говно в них больше уже не застрянет?
Черномырдину никто не ответил.
— Вопрос? — продолжал он. — Вопрос. Будут и другие. Относительно говна говорю так: оно не только застрянет, но еще и поперек горла встанет. Это я по опыту говорю. Говно в городе — страшная сила, к говну нельзя подпускать неопытных.
— Виктор Степанович, — взмолился Шахрай. — Можно все-таки чуть… деликатнее?
Черномырдин опешил:
— Тот, кому не нравится правда, утонет первый. Главное сейчас — отобрать у Беляева справочник. Если пионерлагерь учится плавать, важно, Борис Николаевич, вовремя вытащить детишек из воды. Иначе утонут. А трудности… я заканчиваю, товарищи… мы переживем… Не такие мы россияне, чтобы не пережить!
Черномырдин обвел всех победным взглядом и сел на свое место.
— Все, коллеги, не скажу больше ни слова, — улыбался он, — а то я опять что-нибудь скажу!
Ельцин подошел к окну и вдруг резко обернулся:
— Встаньте, Чубайс! С вами Президент говорит.
Чубайс нехотя встал.
Похоже, начинается…
Чубайс вцепился руками в край стола, и Ельцин это заметил.
— Вам шта-а, нездоровится? — поинтересовался Ельцин.
— Нездоровится.
— Ну… сядьте, тогда, — смягчился Президент. — Не надо стоять.
Чубайс сел и опустил голову.
— А… что у вас? Грипп?
— Не думаю. Просто… накопилось, Борис Николаевич. Под 39 сейчас.
Грачев нагнулся к Баранникову:
— Прикинь, генерал… Еще градус, и он — водка.
Шепот человека, у которого сдают нервы… И опять — тишина, только Черномырдин сердито сопел и озирался по сторонам.
— Нездоровится Чубайсу… — бросил Ельцин, расправляя плечи. — М-мне, может, тоже н-нездоровится!.. Но сдаваться я… — он ударил кулаком по столу, — я не собираюсь! И — никому… не дам…
Как будем выходить? — продолжал он, снова возвышаясь над всеми. — Может, распустить съезд? Я жду рекомендаций. Я их… напряженно жду.
Чубайс попытался наконец что-то сказать, но его быстро перебил Черномырдин:
— Борис Николаевич, у меня две новости.
— Начните с хорошей, — попросил Шахрай.
— А кто вам сказал, что есть хорошая?.. — удивился Черномырдин. — Задаю вопрос. Мы не погорячились, что ушли со съезда? Может, нам не надо было усиливать?.. Второй вопрос. Там, — он небрежно кивнул на телевизор, — вышел Тулеев. Может, включить? Послушаем?
— Шта-а?.. — не расслышал Ельцин. — Где?
— Алман Тулеев на трибуне, — пояснил Черномырдин. — Может, послушаем, Борис Николаевич? Как вы считаете?
Амангельды Гумирович Тулеев руководил Кемеровской областью.
— Телевидение существует для того, чтобы выступать с экрана, а не для того, чтобы его смотреть, — пошутил Шахрай, но Ельцин уже развернулся к телевизору, поэтому Шумейко схватил пульт.
— …Любое правительство, коллеги, находится на содержании у своего народа, — говорил Тулеев, — но народу лишь тогда стоит оплачивать деятельность своих правителей, если они служат его интересам и помогают народу стать богачом…
Ельцин нахмурился, в кабинете сразу стало как-то тревожно.
— Вот главный критерий, по которому мы должны оценивать право Президента и правительства на управление страной… — Тулеев небрежно, дрожащими руками поправил очки; было видно — человек волнуется.
Ельцин уважал Тулеева: глубокий мужик, с принципами («Умирай, но хлеб сей!»). В таких людях, как Тулеев, как Полежаев, губернатор Омской области, Тяжлов в Подмосковье, он видел внутреннее родство; оно называется «школа жизни».
— Буш, я уверен, — продолжал Тулеев, держа на вытянутой руке листочки со своей речью, — станет когда-нибудь национальным героем Америки. Он развалил Советский Союз. А еще, коллеги, Буш опрокинул Саддама и имел мощнейший рейтинг доверия. Не такой, как у наших правителей — его по воскресеньям без зазрения совести рисует в «Итогах» журналист Киселев. Достал из-за уха перо, и чем дела в стране хуже, тем выше оказывается у правительства рейтинг. — Нет, коллеги! У Буша был настоящий рейтинг. Но на выборах Президент терпит поражение. Почему? Потому что при Буше в Америке произошло некоторое снижение жизненного уровня народа, особенно в северных штатах.
Давайте и мы, господа депутаты, посмотрим — под этим прицелом — на действия Ельцина и его министров…
У Тулеева было такое выражение лица, будто он один понимает всю громаду событий, обрушившихся на Российскую Федерацию.
Привожу доказательства. Уголь — базис промышленности. Сегодня добыча угля уже на 40 миллионов тонн меньше, чем это было в 1988-м, в момент — прошу внимания! — наивысшего спада темпов роста плодотворно обруганной журналистами и Ельциным советской индустрии…