Русский ад. Книга вторая Караулов Андрей
А это, Алинька, 91-й, и Родина уже ничем тебе не поможет. Ей самой бы кто помог! — Переехал я, короче, к Габби, накормила она меня ужином, уложила спать, и остался я, Алинька, у нее на всю свою жизнь…
Олег Константинович все-таки заплакал.
Старики редко плачут от счастья. Просто плачут — и все…
— На каком же языке… вы говорите?
— О! — оживился старик. — Язык это была история! Нальешь — расскажу!
Алька разлила пиво и подмигнула официанту: — Еще!
— У Габби был немецко-русский словарь. А у меня, Алинька, русско-немецкий. Габби мне показывает: «Я тебя люблю!» В ответ я, значит, тычу пальцем: «Тоже люблю!» Мы и ругались со словарем, это была умора!
— Любовь, значит…
— Вот хочешь не хочешь, но в Бога после такого случая точно поверишь… — Олег Константинович сложил фотографии обратно в конверт.
Официант принес сразу пять бутылок пива.
Алька воодушевилась:
— Чиз!..
— Ну, давай, родная! Со свиданьицем!
Олег Константинович подкупал обаянием. Клоуны — они, наверное, все такие: любят людей.
— Может, закуску… дядя Олег? Или тортик? К чаю?
Старик улыбнулся:
— Спасибо, детонька. Я недавно котлетки ел…
— А сейчас, значит, в Россию потянуло?
— На три денечка, Алинька-цветочек! Иначе последнее потеряю. Адвоката вот жду. Понимаешь, — старик снова схватил ее за руки, — денег у меня нет. 50 лет я копил деньги, чтобы в старости жить по-человечески. У меня на книжке было 42 тысячи рублей. Я шесть «Волг» мог купить! И Гайдар все мои денежки ухнул. Сейчас у меня ноль. Имя есть, а денег ноль. А сегодня, Алинька, у кого деньги, у того и имя…
Все орут сейчас: Абрамович, Абрамович… А что он сделал для России?
— Какой Абрамович? — не поняла Алька.
— Да любой! — засмеялся старик. — Пойми: все, кого увечила война, все люди бережливые. Черные дни никогда не забываются. Самое страшное — в старости опять остаться голодным.
— А че… прям голод был? — не поверила Алька.
— Уй! Еще какой! Отца ведь еще до войны, в 39-м взяли. Отец был часовых дел мастер. Сделал часы самому Сталину. А они сломались. И забрали отца на Лубянку, где он сразу погиб.
Украдкой Алька все время подливала старику пиво: бутылочки маленькие, не для русских они, быстро пустели. Альке хотелось сказать старику что-нибудь хорошее, теплое, но она как-то стеснялась, да и слова где-то застревали, не находились; ругаться, оказывается, гораздо проще и легче…
— Ну хорошо, Алинька, останусь я в России. Дали мне пенсию. Если на марки… меньше ста марок получится… — рассуждал старик. — Умора, слушай! Это ж неделю не проживешь!
— А вы — к Ельцину! — вдруг вырвалось у Альки. — Он что… забыл, кто такой Олег Попов?
— Ха! Нужна ему эта фамилия, деточка, — махнул рукой Олег Константинович. — Для Ельцина сейчас каждый человек — одна неприятность. Я когда… на пенсию ушел, мне кто-нибудь похвальное письмо написал? Спасибо, мол, Олег, ты Родину прославлял! Или народному СеСеРэ похвальные письма уже не нужны?..
Он хмелел и стыдился, что хмелеет, но и не выпить нельзя, поговорить-то хочется!
— Я ж напоминаю, Алинька… у меня два ордена Ленина, три Знамени… Я если все ордена надеваю, они лупцуют меня прямо по мочевому пузырю! Ну и кому какое дело, что Олег Попов до самой жопы в орденах?
Альку осенило:
— Так ордена же продать можно…
— Что ты говоришь!?
— Хорошие деньги дают.
— Но это последнее дело, Алинька: ордена продавать… Вроде как себя продаешь. — Хотя, когда прижмет… все спустишь, конечно…
Дед аккуратно, со вкусом допил свое пиво и опять перешел на заговорщицкий шепот:
— Веришь? Иногда мне самому интересно, как эти хиппи в правительстве… гнобить нас будут? Для себя ж страну делают, разве не видно?
— В светлое будущее их сегодня ведут те, у кого темное прошлое, дядя Олег!
Так всегда говорил Григорий Алексеевич.
— Ладно, была бы война, — рассуждал старик. — И мне бы сказали: «Олег! Все, что у тебя есть! Облигации, деньги… отдай для победы». — Веришь, детка? Все бы отдал не задумываясь! — Но если время, Алинька, мирное, если вся Европа дружески объединяется… а в России у людей государство забирает последнее…
Война была беспощадная, но государство, Сталин, каждый день кормят в цирках животных. Один тигр — 30 кг мяса в день. Никого же не уморили! Люди погибали, но не тигры. И ты попробуй, не дай тигру мясо! Тигр не забывает, что он тигр. Человек забывает, что он человек, а тигр — никогда!
Алька задумалась.
— Слушай, дядя Олег! Мне даже в голову не приходило, что все так плохо…
— Дрессировщик Мансуров, Алинька, рыдал у меня на плече. Тигров надо в Москву отправить. А как? Как в одиночку ты их прокормишь? Все ж частное: антреприза! Ну и крутись… в антрепризе, пока она тебя не закрутит! — Знаешь, как для цирка надо животных выбирать? Говорю: по глазам. У животных разные глаза, не замечала? Добрые и злые, хитрые и доверчивые… У всех, кроме крокодилов.
— А у крокодилов?
— У них тупые.
— Потому что идиоты?
— Верно!
— А меня, дядя Олег, гипнознуть можешь? Как петуха?
Старик замах руками:
— Подожди, случай… Мы же не все еще выпили!
Подскочил официант. Они все слышат: такая у официантов профессия.
— Виски, — приказала Алька. — Два по пятьдесят. Отдельно — лед.
— Вот у меня, Алинька, был хороший друг, — оживился старик. — Валя Филатов, укротитель медведей. — Счастливый человек, слушай! До шестидесяти лет ел все, что хотел! А израненный весь… на нем ведь живого места не было! Медведь, Алинька, коварнейший зверь. Тигр ярится, то есть честно предупреждает: сейчас я тебя съем! А медведь непроницаем. Никогда не знаешь, что он сделает. В Новый год столы у нас накрывали прямо на манеже. Так гимнастка одна, Наденька, подвыпила хорошо, берет кусок торта: пойду, говорит, медведя с Новым годом поздравлю!
Через минуту-две возвращается. Сама пришла, веришь? Кровища хлещет… Правой руки — нет. Тот из нас, кто еще не упился, тут же протрезвел. «Он мне руку откусил!.. — кричит. — А у меня кольцо с бриллиантом!»
И — грохнулась в обморок.
— Жесть… — протянула Алька. — Руку сожрал…
— Вместе с тортом. Сначала рука. Потом торт. На десерт.
— Приветик…
Это что за талант такой, кто объяснит: Ева всегда появлялась незаметно.
— Ой, — сжалась Алька. — Смотрите, Олег Константинович, кто пришел…
Ева бросила взгляд на стол:
— Квасим?..
— Все б так квасили… — обиделась Алька. — По капле взяли! Это Ева, Олег Константинович! Самая моя родная и главная подружка.
Олег Константинович встал:
— Клоун Попов.
— Клоун? — прыснула Ева. — Ой, а я вас, кажется… знаю. Олег попов, да?..
— Точно так. это еще я.
— Ох-ре-неть… — протянула Ева. — Ну и связи у тебя девка! С великими пьешь!
— А немцы меньше пьют? — вдруг спросила Алька.
— Конечно, что ты! Немцы много пьют пива, — засмеялся старик. — А шнапс у них идет после еды. Я обалдел прям: чай подают, конфеты и вдруг — водку несут. — Родные, что вы делаете, кричу! Наоборот же надо!
Алька рассмеялась:
— Научите вы их, дядя Олег!
— Стараемся. Ведем работу.
— А мне можно вас чем-нибудь угостить?.. — вдруг спросила Ева.
— Неловко как-то… — смутился Олег Константинович. — Да и мы, по-моему, все запасы уже подчистили…
— Игорек, все, что хочет мой гость!
— Слушаюсь!
— Во как… — засмеялся Олег Константинович. — Ну, давай, брат, раз так… — Он сразу сделал строгое лицо и даже нахмурился:
— Вина и овощей!
— А поконкретнее можно? — взмолился Игорек.
— Конкретнее? Водки и огурец.
Алька взяла сигарету.
— А зависти в цирке, дядя Олег, как везде? До хрена и больше?
— Хватает, — согласился Олег Константинович. — Я в Монте-Карло работал, там у нас самый главный цирковой фестиваль. Был польский оркестр. А Ярузельский в этот момент объявил в Польше военное положение. И оркестр стал мне вредить: я ж советский! Все время дают не ту музыку!
Человек, Алинька, появившись на свет, должен сразу понять: обратной дороги у него нет. Поэтому из любой ситуации надо как-то выходить. Так вот, — играют они, значит, черте что, а я настырно делаю все, что надо: есть музыка — нет музыки…
Переиграл их, короче говоря…
— Человек-оркестр, — усмехнулась Ева, затянувшись сигаретой. — А вообще ужас, конечно…
— Ужас хотя бы то, сударыня, что вся жизнь у цирковых на колесах. Однажды на гастролях меня поселили с акробатом. Он — хронический алкоголик. И в тот момент, когда его припирала внутренняя химия. Он канючил: «Олег, пойдем на рынок! Но уговор: я пью вино и хвалю его. Пьешь ты — и ругаешься: кислое… Понял?».
— Шикардос! — засмеялась Алька. — А если б побили, дядя Олег?
— Ни разу, слушай! — встрепенулся старик. — Народ тогда поспокойнее был. Это сейчас бы прикончили. А тогда, Алинька, просто смеялись…
Артист один… работал у нас трапецию. Перед манежем стакан водки всегда — шурух! И никогда не падал. На такой высоте! А я вот… когда проволоку работал… начинал-то я, девочки, как эквилибрист-эксцентрик… и однажды я здорово упал.
Сижу, потираю бока и думаю: а с чего я упал? Просто мой организм натиск не выдержал! Ведь считалось как — если был выходной, а ты на утро не синий, значит плохо отдохнул… Ну и подогнулись мои ноженьки на высоте-то…
Ева вдруг резко потушила сигарету:
— А хотите, я завтра вас в ЦУМ приглашу? Костюм вам подберем, что-то… наимоднейшее!
— Завтра, детонька, я уезжаю, — вздохнул Олег Константинович. — Бог даст, когда-то вернусь! Очень в Москве хочу выступать, Москва, она ж мне снится!
— Для русского артиста, наверное, Москва важнее, чем Париж?
Олег Константинович погрустнел. И опять ничего не ответил.
— А вы, девочки, сами-то кто будете? — вдруг спросил он. — Если это не тайна, конечно…
— Да какая тайна, — усмехнулась Ева. — Мы, Олег Константинович, жертвы общественного темперамента. Женщины с низкой моральной ответственностью, если позволите…
— Матерь Божия… — опешил старик.
Кажется, он что-то понял. А Ева не ответила, только улыбнулась:
— Не прощаемся, ладно? Нам с Алинькой-цветочком… еще пошептаться надо. Мы тут, рядышком посидим. — Она кивнула на свободный столик. — Вы не стесняйтесь, кушайте… ведь правда все от чистого сердца!
Официант принес водку, огурцы и винегрет с килькой.
— Прикажете налить?
— Я сам, я сам… — пробормотал старик.
Не любил он лакеев. Это было видно: принимать водку из рук человека, которому все равно, кому наливать, это не по-русски как-то, лучше уж тогда совсем не пить…
76
Караулов ненавидел эти минуты: подлетаешь к Москве, кругом — елки и снег, пейзаж скучный, серый, картина всеобщего одиночества.
Бросается в глаза Москва-река: гадюкой извивается, крутится по сторонам, словно ускользнуть норовит, спрятаться там, за деревьями, в лесу…
Где они сегодня, воды Москвы-реки: мощные, неоглядные, с волной? Одна из старинных гравюр «Буря на Москве-реке…».
Буря? Какая буря, откуда?.. Везде грязный, грубый гранит. К воде спускаются бетонные ступеньки, по которым никто никогда не ходит; вода зимой не замерзает, вода отравлена химией, а на лодочках здесь, по Москве-реке, уже давно никто не катается…
Якубовский прилип к иллюминатору.
Да, получилось у них, получилось — у великих советских строителей! Навалились они — всем миром — на эти низкие берега, соорудили канал, поставили шлюзы-плотины с тюремными воротами, зато подмосковные водохранилища сейчас — одно вальяжнее другого!..
Как победить этот город, если столько воды вокруг…
— Слышь, старый! А ты не думаешь, что единственный позитивный канал на телевидении…
— …тот, где я работаю, — устало кивнул Караулов. — Канал «Россия», наш многократный товарищ и друг Олег Максимович Попцов, в 23 года ставший первым секретарем Ленинградского обкома ВЛКСМ…
Правда, через стенку от Попцова сидит и мучается в поисках хоть какого-нибудь гешефта… товарищ Лысенко, Анатолий Григорьевич. Этот дядя в широких затемненных очках (очки прячут глаза) боится всего на свете. Потому и уцелел. Другие каналы — один беззубый разговор. Ни о чем!..
— Не-а, старик! Самый позитивный канал — это эротический, — уверенно сказал Якубовский. — Подумай: ни убийств, ни терактов, все любят друг друга…
Караулов чувствовал: злится. Все в его жизни — от сурового воспитания. На медные деньги, как говорится. Верит только в себя, но, если земля вдруг уходит из-под ног — сразу паника, почти истерика… сразу…
— Старый, ты сам-то Макарову веришь? — прошептал Якубовский. — Макаров стольких нормальных людей говном измазал, что быть среди них не обидно. Я вот другого не пойму: на хрена я Коржакову?
— Чтобы помочь ему высморкаться, я думаю…
— Так я готов, — встрепенулся Якубовский, — пусть только жить дадут! Я не испугаюсь, даже если Коржаков по ночам изумруды жрет!
Самолет, правительственный Ту-134, специально выделенный Коржаковым для доставки Якубовского в Москву, плавно шел на посадку.
Здравствуй, Родина-мать!
…Ломит голову, особенно виски, и сон вроде бы уже приходил, но Караулов и через сон слышал, как веселятся Макаров и Илюшенко, сидевшие в первом ряду. Макаров вдруг так громко приказал «подать шампанское», что Караулов полностью проснулся.
Оказалось, что шампанского нет. Макаров сложил губы бантиком.
— Как это?.. Серьезнейший самолет, а шампанского нет?!
Стюардесса побледнела. Как с охоты возвращаются, честное слово!
— Коньяк тащи… — смягчился Макаров. — Алексей Николаевич выпить хотят…
Царская охота…
Якубовский устал и не замечает, похоже, что Макаров в самолете сразу стал нарочито холоден. А Илюшенко упился! Виски, пиво, сейчас коньяк… — на халяву и уксус сладкий…
Неужели Ельцин действительно назначит его Генеральным прокурором России? Слух об этом шел стойкий.
Якубовский волновался:
— Старый, ты б подработал весь этот блядоход, а?
— Подработаем, — важно кивнул Караулов. — Ты чего хочешь?
— Встретиться с кем-то. Из… старших товарищей.
— Это правильно, если у человека насморк, ему важно вовремя подать носовой платок.
Якубовский вздрогнул.
— Мной что? Сопли вытирать будут?
— Лучше сопли, чем жопу… — успокоил его Караулов. — Только Макарова, старый, надо пожалеть: то палач, то адвокат. Во жизнь парня кидает! Сам — килограммов под сто тридцать, я думаю, а ведь пылинка, просто пылинка, любой сдунуть может…
«Их слава в сраме…», как древние говорили…
— Старый, я, когда Макарова увидал, меня это морально подшатнуло… — веришь?
— Вот Сталин, Дима, — рассуждал Караулов. — Любого государственного деятеля товарищ Сталин мог запросто превратить в дерьмо. А из любого дерьма он мог сделать государственного деятеля! — Только в случае с Андрейкой, старик, товарищ Сталин был бы бессилен, потому как Андрейка — мужчина с женским задом, а значит — с нарушенной психикой… Прикинь, старик: каково иметь женский зад?
— Он же всю жизнь из чужих ладоней пьет!
— Библейская сцена, по-моему…
— Нам бы помог — и святой источник бил бы у него прямо под окнами…
— А, брось… Знаешь, как древние говорили? Что х… ем не вложено, кулаком не вобьешь!..
Якубовский замолчал, ему опять стало страшно: кто знает, как встретит его Коржаков? Зато Макаров аж раскраснелся от важности! Если для доставки Якубовского Кремль выделяет самолет, значит это решение, он не сомневался, лично Президента. И Александр Васильевич наверняка проинформировал Бориса Николаевича о его, Макарова, супермиссии! — Андрюша закрывал глаза и видел эту картину: Борис Николаевич входит в кабинет Баранникова на Лубянке, берет его за шею и резко бросает на пол. Следом, по-военному чеканя шаг, входит он, Андрей Макаров.
С маузером наперевес. Макаров делает знак — вводят Якубовского.
И здесь, в эту минуту, Баранников все понял! Он бросается на колени, целует Ельцину ноги, потом ему, Макарову, но Макаров непреклонен:
— Прикажете расстрелять, Борис Николаевич?
Все враги Президента должны быть расстреляны.
На Баранникова и Якубовского надевают наручники. Борис Николаевич медленно, не торопясь, выходит на балкон, а внизу на площади — Ельцин приехал! — уже собралась огромная толпа.
Президент находит глазами Макарова, скромно стоящего за чужими спинами, и подталкивает его к микрофонам: за мужество и отвагу Андрей Михайлович Макаров награждается высшей государственной наградой страны — орденом Андрея Первозванного!
— Отрядец бы, отрядец нам, Михаил Иваныч, — приставал Макаров к Барсукову. — Сами подумайте: Цюрих, горы, а горы у Руцкого — излюбленное место, это с Афгана, он же против нас целую базу в горах развернет! Да и для нас, русских, Альпы — проклятое место, это еще Суворов отмечал, Александр Васильевич…
Барсуков не верил собственным ушам:
— Погоди, Андрюша, разве ты не еврей?
— Еврей… — разводил руками Макаров. — Ноя больше всех евреев русский, Михал Иваныч!
И малый этот, дружочек Караулова (еще одна гнида, Караулов, вы бы обратили на него вниманьице), — так вот, Якубовский о Руцком все до копеечки знает, я это фибрами… фибрами чувствую, у меня фибры как у пса, Михал Иваным, честное слово…
— Ты, Андрюша, давай не трепись! — Барсуков был строг. — А то мужик один… слушал-слушал, что ему в лесу кукушка нагадала… и перестал отчислять деньги в Пенсионный фонд! Понимаешь?..
Вместе с Макаровым и Илюшенко в Цюрих были командированы полковник Борис Просвирин и трое бойцов из «Альфы».
Кроме того, отправили Караулова. Его проект все-таки…
Караулов заявил, что и на этот раз он возьмет с собой девушку, еще лучше — двух (если для государства, конечно, это не дорого).
Якубовский попросил, чтобы девушки были образованные и по утрам играли ему на флейте.
— П… страдальцы! — рассвирепел Макаров. — У нас политическая миссия, а не секс-туризм!
В Швейцарии московская делегация жила целых четыре дня… Каждое утро Макаров и Илюшенко «работали с документами» — без конца перебирали одни и те же счета, оставленные женами Баранникова и Дунаева в лучших магазинах Цюриха.
— Та-ак, смотрим, смотрим, Дмитрий Олегович… — суетился Макаров. — 17 июля братец ваш, Станислав Олегович, приобретает за 3265 долларов 19 центов два билетика в бизнес-класс компании «Swissair». Для госпожи Баранниковой и госпожи Дунаевой, супруги первого заместителя министра внутренних дел.
Ваше ведь было распоряженьице, Дмитрий Олегович?.. Так?..
Якубовский устало кивал головой.
За окном — старый немецкий город, яркое солнце, теплынь…
— И платили вы, Дмитрий Олегович…
— А кто же еще?
— Значит, готовы подтвердить: из Москвы в Цюрих гражданочки прибыли 20 июля, а домой улетели 24-го… И на магазинчики три чистых дня…
— Мало?
— Смотрим, смотрим, Дмитрий Олегович… проживают дамочки в отеле «Савой»! Супруга Виктора Павловича в номере 504, а госпожа Дунаева имеет номер 507.
— А что ж не стенка в стенку? — поинтересовался взлохмаченный Илюшенко. Его мутило после вчерашнего. Илюшенко. Его мутило после вчерашнего. Илюшенко уже давал себе слово не пить больше дорогие коньяки, его организм спокойно принимал только водку, но вчера Илюшенко снова поддался соблазну и сейчас — страдал.
— Номерочек, Дмитрий Олегович, — продолжал Макаров, — потянул аж на 480 франков… Итого 4516 франков и 50 сантимов. Не жалко?
— Деньги всегда жалко, — отрезал Якубовский, отвернувшись к окну.
— А проводив жен наших дорогих руководителей на Родину, вы, Дмитрий Олегович, доплатили еще 105 франков за номер госпожи Дунаевой и 88 франков за госпожу Баранникову.
— Это они на дорожку мини-бар грабанули… Минералка, шампанское, ликер…
— А водка была? — насторожился Илюшенко.
— Даже гондоны взяли…
— Гондоны?
— Все, что было. Как пылесосом смели…
Макаров встрепенулся.
— Презервативы, я думаю, Алексей Николаич, включать в справочку не будем…
— Почему-то? Отличная деталь.
— Перед Президентом неудобно, — замялся Макаров. — Не поймет, я думаю…
— Он что… не мужик, что ли? — удивился Илюшенко. — Не-не, скрывать нельзя. Президент у нас — глубокий человек…
— Вернемся, однако, к магазинчикам… — предложил Макаров. — Скоренько, скоренько так пробежимся, Дмитрий Олегович, — бормотал он, — сами не задержимся и вас не задержим. — Он любовно разглаживал каждую бумажку — Магазин «Leder Locher», Банхофштрассе, 91. имеется чек на сумму 24 300 швейцарских франков. Меховое пальто. Доставка: «Савой», № 507. С доставочкой… — да, Дмитрий Олегович?
— Услуга такая, — пояснил Илюшенко. — Чтоб самим не таскать.
Он все-таки не выдержал: подошел к мини-бару, достал банку с пивом и рванул на банке крышку.
— Вчера же все переписали… Зачем опять? — удивлялся Якубовский.
— Для конфиденциального доклада Президенту, — грубо отрезал Макаров. — Смотрим дальше: «Парфюмерии Штеммлер» — 7300 франков. Магазин «Мадам» — 27 300 франков с указанием: «Савой», «фрау туристке BaranniKova», 507. А в номер 504 из «Мадам»… так, смотрим, смотрим… одежда и золотые украшения: 11 674 франка.
— Оборзели… — Возмущенный Илюшенко плюнул себе под ноги и тут же ногой растер по паркету собственный плевок.
Макаров торжествовал:
— Алексей Николаич, Алексей Николаич… Мы ж сейчас весь их маршрутик проследим! Выйдя из отеля, дамочки сворачивают на Вокзальную и не пропускают ни одного магазинчика. Прям… от двери к двери! «Пельц АЧ», кожаные и норковые пальто: 79 250 франков. «Пеказет», одежда: 32 597 франков 15 сантимов. «Шанель»… 17 230 франков… — Они что, Дмитрий Олегович, ящиками брали?
Якубовский не ответил.
Больше всего его бесил Илюшенко: сухое, неподвижное лицо и глаза, как у медузы: смертоносный взгляд!