Русский ад. Книга вторая Караулов Андрей

— Домой охота, — зевнул Грачев, нагнувшись к Баранникову. — Весь день дребедень…

«А почему Тулеев у нас не премьер?» — вдруг подумал Ельцин.

— Денег, коллеги, сейчас нет даже на безопасность. 70 % наших предприятий, — чеканил Тулеев, — нуждаются в срочной реконструкции, то есть рискуют так сейчас угольщики, как они не рисковали даже при проклятом царизме. И мы, друзья, еще не раз будем объявлять здесь, на съезде, минуту молчания… именно при той политике, которую проводят Ельцин и его правительство!

На трибуне Тулеев смотрелся эффектно: кремовый костюм, дорогие очки с затемненными стеклами и густая черная шевелюра.

— в 1985 году минимальная зарплата в Кузбассе была, коллеги, 70 рублей. Это при тех, советских ценах.

Маловато, конечно, но жить было можно. — Нет, сказали мы: начинаем перестройку, это все никуда не годится.

Перестроились. Нынешнее повышение минимальной зарплаты, выдаваемое за очередную заботу правительства о народе, соответствует… — Тулеев продемонстрировал залу исписанный лист бумаги, — 22-м рублям в ценах 1985 года. Иными словами, мы не улучшили, а при «демократическом рае», которого так долго все ждали, что многие уже просто в ящик сыграли, ухудшили то, с чем когда-то боролись!

Зал притих, депутаты не сомневались, Ельцин опять предложит Гайдара в премьеры (легче сдвинуть стенку, чем Президента Российской Федерации), значит главный бой впереди: голосование.

Ельцин, Ельцин… — украдкой Чубайс наблюдал за тем, как Ельцин слушает Тулеева. — Эх, был бы во главе государства Юрий Рыжов… или Галя Старовойтова, Гайдар, а не эти… «потухшие мартены» с Урала, вот бы он, Чубайс, развернулся, какая б музыка играла в стране!

— Понимая, — горячился Тулеев, — что целенаправленные действия правительства по разрушению экономики трудно скрыть, ибо народ у нас не дурак, словам давно не верит (хотя у Гайдара, похоже, другое мнение о народе), правительство предпринимает некие отвлекающие маневры. Лицемерно заявляя о «народной» приватизации, кабинет министров делает все, чтобы ваучеры, друзья, побыстрее оказались в руках «детей застоя»: номенклатуры, спекулянтов. И перекупщиков.

Начиная ваучерную приватизацию, Президент… — Тулеев опять вытащил и продемонстрировал залу какой-то листочек, — говорил: «Нам нужны миллионы собственников, а не горстка миллионеров. Каждый человек должен иметь доступ к рынку. В этой новой экономике у каждого будут равные возможности, а остальное зависит от нас: каждый гражданин России… каждая семья получают свободу выбора. Приватизационный ваучер — это билет для каждого из нас в мир свободной экономики…»

Не знаю — он оторвался от текста и быстро, платочком, протер линзы на очках, — кто писал Ельцину этот текст, но я знаю, кто ему это все подсказал. Это голос Чубайса, коллеги! Происходит преступное перераспределение государственной собственности в пользу отдельных коммерческих структур. Главный заработок олигархов сегодня — копеечные зарплаты их сотрудников! Испокон веков люди в России больше доверяли государству, царю-батюшке, чем самим себе. Но Ельцин, наш царь, как выяснилось, тоже сам себе не доверяет. Ельцин призвал Чубайса, чтобы тот раскидал всю нашу страну налево и направо. И как можно скорее!

Хасбулатов повернул к себе микрофон, хотел, видно, приструнить Тулеева, но в зале раздались такие аплодисменты, что Хасбулатов улыбнулся и ничего не сказал.

— Докладываю, коллеги! — гремел Тулеев. — Из 646 чековых фондов, созданных в Российской Федерации по образцу и подобию печально известного «Гермеса» некоего Неверова, ныне скрывающегося в США, дивиденды по ваучерам платят сейчас только 136 фондов, но их не хватает даже на батон колбасы.

Зал зашумел: все знали — это правда, но о чековых фондах, о повсеместном отъеме ваучеров у людей никто на съезде до Тулеева почему-то не говорил.

— В 1990–1991 годах Останкинский мясокомбинат, коллеги, закупил импортное оборудование — английское и канадское — на 35 миллионов долларов, — продолжал Тулеев. — Сейчас Госкомимущество продает это высокорентабельное предприятие за 3,1 миллиона долларов. Причем пересчитанных на ваучеры, друзья, на эти глупые фантики, которые вообще ничего не стоят на мировых рынках!

Из зала, из его бесконечных рядов, слева и справа неслись крики, заразительно налетая один на другой: что-либо разобрать было просто невозможно.

— Привожу, коллеги, другой пример, — откашлялся Тулеев, — и убедительно прошу мне не мешать: Балашихинский ЦБК.

Хасбулатов поднял голову и опять ничего не сказал: на кричавших шикали, кто-то поссорился и встал, готовый к рукопашной, но все обошлось…

Тулеев набирал силу, его голос звучал, как набат.

— Летом 91-го Балашихинский ЦБК купил у австрияков четыре машины для переработки крупнотоннажной древесины.

150 миллионов долларов. Каждая! Внимание, вопрос: почему ЦБК приватизирован сегодня всего за 12 миллионов долларов? Кому это выгодно? Стране, что ли? А?!

Ответ, похоже, знает только Чубайс. У «новых русских», говорит он, нет таких денег. Зачем тогда спешить? А, Чубайс? Ты же сегодня — государство! Или… ты сам себе не доверяешь, — так получается?! В итоге Балашихинский ЦБК, коллеги, достался некоему гражданину Шугалову Альберту Вольдемаровичу

Кто он такой? С чего вдруг такая честь?

Я выяснил: господин Шугалов — сотрудник вневедомственной охраны того же ЦБК. В звании капитана. Бывший чернобылец, пожарник, геройский парень, в момент аварии находился рядом со своим командиром Телятниковым.

Откуда у бывшего чернобыльца 12 миллионов зеленых? Если где-то и были припрятаны, что он тогда делает в охране? Подрабатывает?..

Да… не кричите вы, — взмолился Тулеев. — Только время у меня воруете…

Я вот уверен: геройский парень — он подставной. А деньги прибежали из-за бугра. Специально для покупки ЦБК. Скоро все наши лучшие заводы, друзья, будут в иностранных руках, ведь таких примеров, как Балашиха уже тысячи!

Ельцин был неподвижен, как скала. А Полторанин вздохнул и сказал, не стесняясь:

— Дело Аман говорит…

Ему никто не ответил, даже Черномырдин не шикнул: все напряженно ждали, что будет дальше.

— Сегодня в России, — горячился Тулеев, — сознательно создается хаос, коллеги! Утром Президент издает указ. В обед выпускает указ, противоречащий первому, экспортно-импортные тарифы меняются каждые два-три месяца… — сначала я думал, делается это по глупости. Потом сообразил: когда указы Президента противоречат друг другу, это же и есть мутная вода! А в такой воде… тут, друзья, я ставлю многоточие…

За подписью Гайдара и Чубайса лучшие здания края отходят сейчас в руки коммерческих структур. За копейки, разумеется. А зачем им платить, этим новым всемогущим людям, если у них в покровителях Гайдар и Чубайс?

— Правильно! — заорал кто-то из зала.

И опять все пришло в движение: каждый выкрик сливался с другими криками…

— У нас, коллеги, — продолжал Тулеев, — существует некое ОАО «Твикс». Правительство выпускает специальное распоряжение — освободить «Твикс» сразу от всех налогов, ибо продукция «Твикса» имеет государственное значение.

Как вы думаете, друзья, что производит «Твикс»? Может быть, ракеты? Или… я не знаю… какие-нибудь лекарства для детишек?..

Хасбулатов повернул к себе микрофон:

— Водку, Аман Гумирович?

— Да если б водку! — отмахнулся Тулеев. — Докладываю: «Твикс» — это зубная паста «с запахом кедра…», как сказано на этикетке. Один тюбик стоит как две бутылки водки. Снова подорожавшей! И Егор Тимурович волнуется: не трогайте «Твикс», святые люди, святых не отправляют на каторгу…

Ельцин вздохнул. Он вдруг почувствовал сея чужим среди всей это молодежи и подумал о том, насколько все-таки ему ближе такие люди, как Тулеев, Ишаев или Лужков, поразивший — как-то раз — Ельцина своим рассказом, что он, Лужкво, так в детстве наголодался, что до сих пор съедает все, что лежит у него на тарелке — дочиста.

Ельцин повернулся к Гайдару:

— Это правда? Про пасту?

— Не знаю… — съежился Гайдар. — Я подписываю двести бумаг в день.

Ельцин покачнулся.

— Вам плохо, Борис Николаевич?. — подскочил Шумейко.

— А щта-а тут х-хорошего… — рявкнул Ельцин и снова повернулся к телевизору.

— Свобода слова… — протянул Шахрай. — Безудержная!

— За что боролись, на том и прокололись… — пошутил Полторанин, но на него опять никто не обратил внимания.

Для себя Полторанин решил: если Гайдар останется, он уходит в отставку.

— И спецслужбы Кузбасса, — гремел Тулеев, — не в состоянии проверить этих «знатоков природы»! почему? Руководители «Твикса» имеют удостоверения помощников уполномоченных Президента Российской Федерации! Вся валютная выручка от продажи сырья [а это огромные деньги, коллеги) оседает только на личных счетах этой кучки дельцов! Зато Егор Тимурович все время повторяет: «Вот Кузбасс меня поддерживает…».

Зарплата некоторых генеральных директоров наших шахт — 350–400 тысяч рублей в месяц. А когда гендиректор идет в отпуск, Гайдар дает ему еще миллион! Конечно, Егор Тимурович, они вам ноги будут целовать за такую раздачу. Только чем же вы гордитесь, а?! вот так, друзья, мы — мы все! — «прочмокиваем» нашу державу!

Зал взорвался аплодисментами, но тут встал Хасбулатов:

— Без личных выпадов, пожалуйста…

В зале началась манифестация. Гайдар расслышал только слово «гады!».

— Борис Николаевич! Давайте выключим телевизор! — попросил Гайдар.

— Думаешь, поможет? — усмехнулся Полторанин.

— Досмотрим, — буркнул Борис Николаевич.

— Тогда я выйду!

Ельцин побагровел:

— Вы исполняете обязанности председателя правительства?..

— Исполняю, Борис Николаевич.

— Ну и исполняйте… молча.

Больше всего Ельцина поразили трясущиеся руки Шохина. Видимо, Шохин так впечатлился речью Тулеева, что тут же представил себя в руках голодных шахтеров.

— …и я скажу, скажу, депутаты! — громыхнул Тулеев. — На улицах Кузбасса сейчас настоящий ГУЛАГ — ГУЛАГ преступности. Если кто-то из шахтеров купит, не дай бог, иномарку, я клянусь: ездить на ней он не будет! Такая нынче зависть. Если ослушается — взлетит на воздух вместе с иномаркой!

Зал надрывался от солидарности с Тулеевым, даже стены, казалось, дрожат.

— Борис Николаевич, — взмолился Гайдар, — Тулеев и депутаты предлагают вернуть Госплан и утверждают, что в правительстве сидят иностранные шпионы…

— Замолчите, — отрезал Ельцин. — Сейчас выступает Тулеев.

Сказано было твердо, Гайдар промолчал, хотя и вспыхнул, как девушка.

— Чтобы снять напряженность, коллеги, я месяц назад обратился к Егору Тимуровичу, — продолжал Тулеев. — Надо срочно закупить хлеб. Дай денег на хлеб! Отец родной, не дай людям погибнуть. И кому? Шахтерам!

Уважаемые! — Тулеев оторвался от своих страничек, снял очки и близоруко посмотрел на ближние ряды. — Угадайте, что ответил Гайдар? На хлеб у него денег не нашлось. Но на пассажирский поезд с опричниками в Москву, чтобы здесь в Москве, опричники сидели бы на Горбатом мосту и орали бы речевки во славу Гайдара, Егор Тимурович выделяет миллиард.

Миллиард! Наличными! Чтобы раздать их опричникам на карман!

Это нравственно или нет? — гремел Тулеев, но зал не давал ему говорить…

— Убийцы! — орал депутат Павлов. Он по-прежнему был с перевязанной головой, хотя бинты на нем смотрелись сейчас комично.

Ельцин повернулся к Гайдару.

— Это правда?

— Шахтеры в Москве, да… — лепетал Гайдар.

— Про хлеб?

— А про хлеб — нет.

— Он шта-а… — побагровел еще больше Ельцин, — это все… сочинил?

— Борис Николаевич, — Гайдар встал. — Я не помню, чтобы с Тулеевым был хотя бы один разговор на эту тему…

Тулеев с трудом прорвался через овацию.

— …О какой стабильности говорит Президент, когда применяются такие подлые приемы? Правительство Гайдара — правительство не реформаторов, а разрушителей, и вести с ними какие-то дискуссии бессмысленно!

Хасбулатов встал.

— Аман Гумирович, вы просили пять минут. Заканчивайте.

— Заканчиваю, — кивнул Тулеев, поблескивая золотыми очками. — В оконцовке, друзья, я хочу обратиться сейчас к Борису Ельцину.

Зал стих, было ясно: сейчас Тулеев скажет что-то очень важное.

— Борис Николаевич! Вы неоднократно заявляли, что уйдете в отставку, если возглавляемое вами правительство провалится. Это слышали все. Вы часто обманывали свой народ, Борис Николаевич! Говорили, что ляжете на рельсах, если поднимутся цены, а цены с тех пор выросли в тысячу раз. И это сделали ваши министры, Президент Ельцин!

Призываю вас выполнить хотя бы одно свое обещание: уйти в отставку вместе с правительством всех этих офисных задохликов. Пожалейте Россию, — уходите! Хватит ей дураков!

Под громовые овации Тулеев медленно сошел с трибуны.

Члены правительства сидели перед телевизором, как дети, пойманные на вранье.

— Выключить телевизор, Борис Николаевич? — тихо поинтересовался Шумейко.

Ельцин не ответил. Он встал, тяжело отодвинул кресло и медленно подошел к зашторенному окну.

75

В «Праге» росли пальмы, было уютно и тихо. На улице — холод собачий, ветер, мгла, а здесь совсем другой мир — приветливый и добрый…

Людей немного, но все столики заняты, надо чуть-чуть подождать. Альку в «Праге» хорошо знали, она никогда не скупилась на чаевые.

— Привет, хозяин!

Метрдотель Игорь украдкой, почти незаметно чмокнул Альку в щечку. Панибратство с гостями в «Праге» запрещено, здесь строго следили за приличиями — как в старой России.

— Столик есть?

Игорь развел руками:

— Ты б позвонила, родная…

Алька небрежно, поставленным поворотом плеча, сбросила дубленку, а Игорек ловко ее подхватил.

Девушки теперь не снимают шубки, а скидывают их — в руки гардеробщика или метрдотеля.

Время кидков!

Алька обожала шубы Ирины Танцуриной. Они легкие-прелегкие, чуть расклешенные; в Питере Танцурина одевала жен местных депутатов и жены помогли Танцуриной открыть собственный магазин на Невском.

С кем же еще дружить бизнесу, как не с политиками? С интеллигенцией, что ли? Интеллигенция хочет все получить бесплатно, как это было при коммунистах…

Игорь суетился изо всех сил:

— Может, к дедульке подсядешь? Смотри, какой дедулька у окна, чай глушит, уже третью чашку, на пожрать денег нет. Ты красивая девушка, дедулька будет в восторге, красивая девушка — всегда событие.

Игорь умел говорить.

— И рожа… посмотри… смешная. Живой комикс просто…

За столиком сидел старик, одетый как бы на скорую руку: он пил чай и с удовольствием, озорно рассматривал в окно прохожих на улице.

Нашел же кого предложить, насекомое! Одиноких людей всегда видно издали. Алька подошла к старику:

— Разрешите? — Она небрежно кивнула на свободный стул.

— Бог мой! Это ж прям честь для меня, — встрепенулся старик. — Такая грациозная девушка и меня… не испугалась… Садитесь, прошу, прошу!..

— А вас надо бояться? — насторожилась Алька.

— Ой, я вот скажу… — Старик сразу перешел на «ты». — У нас в цирке, я ж цирковой… все добрые. А злые, знаешь кто? Дрессировщики. Но не все! Я когда петуха дрессировал… петух на меня вообще не смотрел. Зверь силу любит, даже петух, а я, милая, человек соловый…

Игорь крутился только вокруг них:

— Ну вот, ну вот… — подошел Игорь. — А столик наметится — сразу пересажу…

Старик смотрел на него укоризненно:

— Не горячись, а? Так познакомимся, да? — И он протянул Альке ладошку. — Олег Константинович… Фамилия простая, русская: Попов.

А вы, юная леди? Пожелаете себя назвать?

— Аля… — представилась она. — Фамилия Лоран.

— Псевдоним?

— Ну да… — смутилась Алька. — Вообще-то я — Веревкина.

— Это ничего, ничего… — успокоил ее старик. — У нас в цирке был жонглер. Тарас Целый. Фамилия такая: Целый. Добрейший парень! Как-то раз он пришел с заявлением в местком, чтобы местком разрешил ему выступать под псевдонимом Арбенин.

Алька открыла сумочку и достала пачку сигарет.

— И что?

— Постановили: «Пусть называется!»

Весь цирк смеялся, но это же все было… по-дружески, без подкопа…

Олег Константинович пил чай и аккуратно прикусывал сахар. На его галстуке плясал черный человечек — в котелке и с тросточкой.

— Чарли Чаплин, — прошептал он, тыча пальцем в галстук. — Чаплин — мой бог!..

Алька никогда не видела, чтобы на галстуках изображали людей.

— Курите?

— Что вы, мадемуазель, — засмеялся Олег Константинович. — Курить — это сейчас дорого!

Подскочил официант, щелкнул зажигалкой.

— Пива неси, — приказала Алька.

Олег Константинович смотрел на нее с обожанием.

— О, баварское! Лучшее в мире. Я его… страсть как люблю. Боюсь только немного потолстеть!

— Есть еще «Хейнекен», — подсказал официант.

— Неси, — кивнула Алька. — И орешки не забудь.

Алька поедала орехи, как свинья желуди.

— А пиво, говорят, на почки влияет… — Она не знала, как ей правильно поддержать разговор.

— У нас, у цирковых, как заведено? — оживился старик. — После представления благодарный зритель приходит за кулисы. Надо ж «спасибо» сказать, верно? И сразу вынимает какую-нибудь интересную бутылку… Иногда — просто водку, но это ж водка, слушай, была!

Мне тут… недавно… водку «Жириновский» прислали… Кошмар, Алинька! Рашпиль в горле!

Алька закурила.

— А вы, значит, из цирка?

— Из цирка, ага… Но сейчас вот… выступаю редко. В Германию перебрался, город Унгельштадт… Так вот, Алинька, цветочек мой… все у меня получилось…

— Клево! Германия!

— А вышло как? — продолжал старик. — Супруга моя заболела раком. И рак ее сожрал. На глазах прям… За полгода. Был человек — и вдруг от него только половинка осталась. А потом и вовсе комочек…

Старик замолчал, ему на глаза навернулись слезы.

Алька тоже молчала, просто не знала, что полагается говорить в таких случаях.

— Прошел, Алинька, год. Одному плохо, сама понимаешь… Жить-то надо! Поэтому веруй в Бога, не веруй… но он все-таки есть!

Сама взгляни… — как опытный заговорщик Олег Константинович огляделся по сторонам и вытащил из кармана несколько смятых фотографий.

— Вот… — И он опять перешел на шепот. — Смотри же, смотри! Бог сжалился надо мной и послал мне Габби! Она в Нюрнберге работала, в аптеке. Слышала про Нюрнберг? Там, где фашистов судили. А в аптеке, если покупателей нет, она немножко в шутку жонглировала, — Олег Константинович собрал кусочки сахара и показал Альке, как это делается.

— Она, Алинька, аптекарские бутылочки подбрасывала, из-под микстуры: on… оп… и оп!

Официант подал «Хейнекен». Алька молча подвинула свой стакан Олегу Константиновичу и кивнула официанту: еще неси!

— И вот, Алинька, цветочек мой, эта замечательная женщина, Габби, приходит в цирк. А в Германии всегда аншлаги были. Народу — не протолкнуться! И любимый номер у всех — «Солнце в авоське». Это когда я за солнечным зайчиком крадусь… тихо крадусь, как кошка, а он убегает и убегает… убегает и убегает…

— Погоди, ты что… Олег Попов?..

Старик засмеялся.

— Почему нет? — искренне удивился он. — Я и есть самый настоящий… Олег Попов. Русский клоун.

— Ну, дед, ты даешь…

— Даю, — согласился старик. — 50 лет на манеже.

— Вы то есть… — смутилась Алька. — Вы ж великая знаменитость, да?..

Олег Константинович лихорадочно схватил ее за руки.

— Так слушай, слушай!.. И Габби приходит за кулисы.

«Автограф можно?» — «Можно, — отвечаю. — Почему нет?»

И кто-то тут дернул меня… будто знак какой-то: «А телефончик ваш можно?» — «Пожалуйста… — она еще, знаешь… плечиком так повела… — Почему нет…»

— Взяли?

— Взял! Представляешь? И не потерял! Сберег номерочек.

Олег Константинович замолчал, и ему на глаза опять навернулись слезы.

— Как пиво?.. — робко спросила Алька.

— Пиво?.. Сейчас скажу.

Он медленно, со вкусом сделал несколько глотков.

— Честно? Не обидишься?

— Говно?

— Чуть-чуть… да. Ну вот, дела, Алинька, пошли плохо. Какая-то сволочь отравила у нас всех тигров. Чтобы сборы подрезать. Сторож подходит утром к клетке, а все тигры — дохлые. А глаза открыты и белые-белые — жуть прям…

Импресарио сразу сбежал…

— Немец?

— Немец, конечно.

— Немцы — суки.

— Это есть, — кивнул Олег Константинович.

— С кассой ушел?

— С зарплатой за три месяца. Только себе и заплатил, гад. Денег нет, короче, ни на поезд, ни на автобус. Ребята, кто на машинах, сразу «по коням» и — в Союз. Я бы тоже уехал, но меня не взяли… старики кому нынче нужны, сама понимаешь! Из гостиницы поперли, платить же нечем…

— Ужас…

— Еще какой!..

Алька представила себе эту картину: сидит в скверике дед с чемоданчиком. Или рюкзаком. Всеми забытый.

И какой дед: Олег Попов!

— А я, Алинька, когда в своей гримерке убирался, нашел телефон Габби. И спрятал листочек понадежнее… — вот как чувствовал что-то!..

Ведь ни одной же… родной души! Думал, в посольство, все-таки я — народный артист СССР, у меня два ордена Ленина… но посольство — где? В Берлине. А я на Боден-зее, черте как далеко. Я как до Берлина доберусь? Ведь денег нет совершенно!

— Может… еще по говну? — Алька была готова расплакаться.

— Так давай! — откликнулся старик.

Выпил он с удовольствием.

— Звоню я, короче, Габби, — продолжал Олег Константинович. — Так, мол, и так, вот такое… у меня сейчас положение… Цирк уехал, клоуна забыли! Стою в Нюрнберге на площади и детям фокусы показываю. Побираюсь, короче. Кепку кладу на асфальт… у меня есть белая такая кепка с черными шашечками — знаменитая! Специально на заказ шили. Полиция меня, слава богу, не трогает, немцы уважают стариков. Что-то под нос себе мурлыкаю, что музыка вроде как была… и корчу рожи смешные: за сосиску в день…

Увлекаясь, старик говорил все громче и громче, как на манеже, но никто на него не обращал внимания: в «Праге» не знали Олега Попова.

— А сплю, Алинька, на вокзале. Как в войну. В Нюрнберге очень большой вокзал, а людей мало, потому что немцы не любят вокзалы и не любят поезда.

Вообще, Алинька, капитализм — говенная штука; в Союзе я на любом бы вокзале о чем угодно договорился. А здесь хоть умри: нет денег — ну и до свидания!

— А Габби?

Алька любила рассказы про любовь.

— А Габби, — подхватил старик, — предлагает: хватит, говорит, мучиться, приезжай ко мне!

Вот, думаю, спасибо: выручила. Я ведь, Алинька, как решил? Перекантуюсь немного у бабы, окрепну, медяков насобираю и — домой!

Страницы: «« « ... 2425262728293031 » ... »»