Пусть танцуют белые медведи Старк Ульф
Это было чистой правдой. Мне уже все было по барабану. Я так измотался, что у меня не было сил обсуждать мою внешность.
Я откинулся на спинку и спрятался под пластиковой накидкой, словно это был спальный мешок. Из динамиков рвалась музыка и смешивалась с лязганьем ножниц и урчанием бритвенных машинок. Если закрыть глаза, казалось, будто это сверчки или шмели. Я и не стал открывать глаза. Парень с хвостом принялся массировать мою черепушку, отчего все мысли словно вспенились, и казалось, их можно было смыть душем. Я сам не заметил, как заснул.
Мне снился летний луг, на котором гудели насекомые, а цветы источали аромат, похожий на запах мусса для волос.
Я проснулся, лишь когда парикмахер похлопал меня по плечу.
— Ну как — годится? — спросил он.
— Конечно, — пробормотал я спросонья, пытаясь разглядеть себя в зеркале.
Но меня там не было. Я исчез!
Перед зеркалом сидел какой-то незнакомец в моих новых брюках и лакированных ботинках, только нос у него был такой же, как мой старый.
— Я их немного осветлил, — сказал парень с хвостом.
Я не сразу сообразил, что это я сижу перед зеркалом и это о моих волосах идет речь.
Я будто бы и впрямь полежал на том летнем лугу, который мне приснился, и от этого мои волосы выцвели и словно растрепались на ветру. Они действительно шикарно смотрелись.
— Тебя не узнать, парень! — подбодрил довольный Торстенсон, когда я снял накидку и натянул пальто.
Я осторожно кивнул, боясь растрепать прическу.
— А теперь мы можем ехать домой? — спросил я.
Да уж, с меня было довольно!
Мне не хватало моего утраченного лица. Я уже стал бояться, что задержись мы еще немного, и нос тоже исчезнет. А мне бы хотелось его оставить — как память.
— Да, теперь можно и домой возвращаться, — согласился Торстенсон.
— Что скажешь? — спросил Торстенсон, когда мы вернулись.
Мама неуверенно посмотрела на меня.
— Ну, не знаю, — пробормотала она.
Она вертела меня и обнимала. Пожалуй, ей все же хотелось, чтобы я остался прежним. Ей, как и мне, непросто было свыкнуться с моей новой внешностью.
Хотя, конечно, было здорово распрощаться со всем этим старьем, раз уж все равно ничего не будет, как прежде.
Вот только все менялось слишком быстро. Я не поспевал за этими переменами. Казалось, что меня словно забыли в одной из этих примерочных.
Мне захотелось поскорее подняться к себе наверх со всеми этими пакетами, но тут зазвонил телефон. Мама взяла трубку.
— Да, подожди, я его сейчас позову, — сказала она.
Я сразу догадался, кто это. По голосу.
— Это тебя, Лассе, — позвала она. — Твой папа.
Я опустил пакеты и медленно пошел к телефону, а сердце колотилось как ненормальное. Я не виделся с ним с тех самых пор, как мы переехали к Торстенсону.
— Алло, — промямлил я.
— Привет, Лассе! — сказал отец. — Как дела?
Казалось, что голос доносится откуда-то издалека.
Например, с Северного полюса. Это был печальный голос, который пытался казаться веселым.
— Да так.
— Может, заедешь как-нибудь? — спросил отец. — Сходили бы в кино или еще куда.
— Не выйдет.
— Почему это, черт побери, не выйдет?
В телефонной трубке затрещало, словно голос не мог пробиться сквозь снежные сугробы, которые намело на крыше. Мне захотелось, чтобы он еще что-нибудь сказал.
— Почему? — спросил он снова, когда я не ответил. — Что, мама не хочет?
— Не-ет, — протянул я.
— Так что же? Или это ТОТ ТИП?
Он имел в виду Торстенсона.
— Не-ет. Просто я себя неважно чувствую. Поэтому.
— Ага, — пробормотал папа. — Тогда поправляйся скорей.
— Ладно. Постараюсь.
Я и на самом деле паршиво себя чувствовал, так что завалился на постель прямо в одежде.
Пакеты совсем смялись. Я водрузил их на письменный стол и боксировал с ними, так же, как когда-то с тушами на бойне. Лупил по ним, пока на глаза не навернулись слезы и я уже не видел, куда бить.
Тогда я включил магнитофон.
«I feel so bad»[13], — запел Элвис.
Я достал папину старую губную гармошку и попробовал подобрать мотив. Но ничего не вышло. Я не мог дышать правильно. Мне постоянно не хватало воздуха. Но я упражнялся, пока звуки гармоники не заглушили голос, который звучал у меня в голове.
Глава седьмая
Я заявляюсь в школу в новых шмотках, шайка ликует на перемене, а я чувствую себя полным идиотом
Вот и закончились рождественские каникулы!
Я напялил новые шмотки и встал перед зеркалом, висевшим на дверце шкафа, пытаясь свыкнуться со своей новой внешностью. Меня так и подмывало разбить вдребезги сидевшие на переносице очки: пусть все снова станет расплывчатым и красивым, как прежде.
Ну как я в таком виде заявлюсь в школу? Представляю, что скажут Пень и Данне, да и все прочие! А вот Аси точно придет в восторг. А как же — объявился новый Лассе!
Я уже решил было стянуть с себя все эти обновки и выудить пакет со старой одеждой, который я сунул в шкаф, но тут услышал, как кто-то шевелится за дверью.
Лолло! Я был так поглощен рассматриванием собственного отражения, что не услышал, когда она объявилась. Я не видел ее с тех пор, как она отчалила к своей маме.
И вот она стоит в дверях и пялится на меня своими зелеными глазищами так, что мне хочется сквозь землю провалиться.
— Ого, Лассе, а я и не подозревала, что ты можешь быть таким красавчиком!
У меня даже уши покраснели.
— Да уж, кто такое мог представить, — пробормотал и прошмыгнул в дверь мимо нее.
Внизу меня ждала мама, время уже поджимало. Она стояла наготове, словно бегун на эстафете. В руках у нее был твердый черный портфель, который купил мне Торстенсон.
— Удачи! — пожелала она и улыбнулась своей новой фарфоровой улыбкой. — Тебе, верно, приятно будет снова встретиться со старыми друзьями.
— Еще бы!
Я прятался в лесочке, пока не убедился, что все ребята пошли в класс. Не хотелось сталкиваться с ними в коридоре: то-то они вытаращатся!
А так в классе у них будет час, чтобы привыкнуть к моему преображенному виду.
Я повесил новенькую куртку рядом с черной кожанкой Пня, нацепил очки и поплелся на урок.
Асп стоял у доски и с довольным видом оглядывал класс. За рождественские праздники волосы у него успели порядком отрасти. Он только что закончил пересаживать учеников, но мое прежнее место было все еще свободно. Я заметил это, едва переступил порог, прижав, словно щит, к животу новенький черный портфель.
— Приветик, — сказал я как можно веселее.
Я почувствовал, как все взгляды обратились на меня. Но я старался смотреть лишь на Аспа. Пожалуй, он единственный сумеет оценить мое перевоплощение.
— Неужели это ты, Лассе? — спросил учитель после молчания, тянувшегося целую вечность.
— Да, — подтвердил я и улыбнулся, сверкнув свежевычищенными зубами, на которых не осталось ни крошки зубного камня.
У Аспа опять задергался уголок рта, но он продолжал разглядывать меня.
Сначала взгляд его упал на мои итальянские штиблеты, скользнул по носкам, пополз вверх по клетчатым французским брюкам и затерялся в запутанном лабиринте узора моей щегольской рубашки.
Я слегка повернулся. Так делали манекенщики на показах моделей, которые мама не упускала случая посмотреть по телевизору. Пусть Асп все рассмотрит хорошенько. Легким движением я провел по волосам, чтобы он полюбовался работой того парикмахера с хвостом.
— Хватит, Лассе, — проговорил Асп, когда я сделал еще один виток.
Я остановился. За окном плыли по небу хмурые тучи. Но вопреки моим ожиданиям Асп не пришел в восторг.
Из моей затеи ничего не вышло.
— Можешь сесть на место, — только и сказал учитель.
Я обвел класс взглядом.
Первые парты, как обычно, заняли Габриелла с ее веснушками, Мортен с ангельским личиком звездного мальчика[14], Фредде и Сасси. Эти всегда усаживаются впереди всех. Только меняются местами.
Тина тоже сидела в первых рядах у окна. Рядом расположилась Гитан и что-то нашептывала ей на ухо. В середине разместились Патрик, Санна и Кило — череп у него был круглый, словно глобус. А за ними расположилась обычная разбойничья шайка: Пень, Данне, Фиффи и Рыбная Тефтеля — его так прозвали потому, что кожа у него даже в разгар лета остается бледно-серой.
Место рядом с Пнем явно предназначалось для меня.
Пень даже слегка пошевелил ушами в знак приветствия. Это у него здорово получалось. Он указывал на свободное место и старательно скалился, словно ему было ужасно весело. Неужели решил, что я снова задумал какую-то хохму? И Данне с Фиффи, похоже, тоже.
— Поторопись-ка, Лассе, — сказал мне Асп.
— Я не знаю, куда мне садиться.
Асп указал на свободное место.
— Туда, конечно!
— Извините, — сказал я как можно вежливее, — но это невозможно.
— Невозможно? — переспросил Асп.
— Не-а, — ответил я, хоть и понимал, что сам себе рою могилу.
— И почему же, позволь узнать?
— Слишком далеко. Я бы хотел сидеть впереди.
— Что? — изумился Асп.
Этого он не ожидал. Да и никто другой. Я услышал, как Пень прыснул со смеху, а у Кило затрясся живот.
— Это из-за зрения, — объяснил я и показал на очки. — А я бы не хотел ничего упустить.
Пень и Данне фыркнули. Терпение Аспа лопнуло.
— Прекрати паясничать!
— Я серьезно.
— Я тоже не шучу, — распалялся Асп. — Уймись, Лассе! Я тебя по-доброму прошу. Иди садись на место.
— Но у меня справка есть, — уперся я. — Там написано, что я должен сидеть впереди.
Я протянул бумажку, которую Торстенсон уговорил написать врача в оптике. Асп не сразу разобрал, что там написано.
— Хорошо, — пробормотал он в конце концов. — Можешь сесть на место Габриеллы.
Она, конечно, от этой пересадки в восторг не пришла. Теперь ей предстояло сидеть сзади между Пнем и Рыбной Тефтелей.
— Ну, ты отчебучил! Отпад! — улыбнулся Рыбная Тефтеля.
Его бледно-серая кожа даже немного порозовела и стала цвета креветочного соуса.
Другие тоже веселились вовсю.
— Класс! — похвалила Фиффи и встряхнула своим иссиня-черным панковским гребнем. — Я чуть не описалась, когда ты заявился в этих очках.
— А Асп вообще дар речи потерял! — подхватил Данне.
Я тоже не мог из себя ни слова выдавить. Ну как им объяснить, что я все это не нарочно устроил и что мне не так уж весело в этих шмотках и очках? Мальчишки так мной гордились и так радовались, что я просто не мог сказать им, что я теперь совсем другой.
Они мне ни в жизнь не поверили бы! Раз даже Асп не поверил.
— Да он просто оторопел, — сказал я и легонько пихнул их.
— Ага, ты бы видел его рожу! Распалился — вот-вот забулькает!
— Словно лавина, — вставил Рыбная Тефтеля, он не сечет в природных явлениях. Видимо, хотел сказать «лава».
— Точно, — согласился Пень и вцепился в мою куртку. — Это надо отметить, вот что! Пошли с нами!
— У меня сотня есть, — сообщил Данне, и все еще больше возликовали. — Мать мне дала, чтобы я себе новый пуловер купил. А по мне и этот хорош, верно?
Он распахнул куртку, чтобы мы могли полюбоваться на его пуловер. На старый, который он носил, почти не снимая. Спереди Ди Снайдер показывает язык — такой длинный, что кажется, будто певец оттягивает его своими наманикюренными ногтями.
— Все с ним в порядке! — заявил Пень. — Классный прикид. Пошли!
Я был бы рад пойти с ними. Я знал, как все будет. Для начала мы заглянем в кондитерскую. Горло прополоскать да пооколачиваться у игровых автоматов и послушать их чириканье. Может, сыграем пару партий, и я даже позволю Данне обставить меня, так — из чистого благородства. Пусть потом распинается о своей феноменальной игре всю дорогу до города.
Потом просто послоняемся по улицам в центре. А когда замерзнем, завалимся в какой-нибудь универмаг и примемся играть в прятки в отделе дамского белья или просто погреемся у теплой вентиляции в дверях «НК».
— Я не могу, — пробормотал я.
Ребята уставились на меня, словно я выкинул новый фортель.
— Честно. Ничего не выйдет.
— О’кей, — сказал Пень и оглянулся, словно собирался сказать остальным, что у меня и впрямь веские причины не идти с ними. — Но мы-то пойдем.
И они поскакали прочь, будто дикие кролики, а я остался стоять на школьном дворе. Я смотрел им вслед: вот они обогнули флагшток, на котором в честь первого дня занятий на фоне хмурых туч развевался флаг, и скрылись из виду. И ни разу не оглянулись.
Я плотнее запахнул куртку и побрел к дверям школы.
В толпе я различил рыжие волосы Лолло, так что и особо торопиться смысла не было.
Это был последний урок. Я сидел на новом месте прямо под носом у Аспа и, щурясь, смотрел в окно.
Я снял очки. Сделал вид, что хочу их протереть. Надо было дать глазам отдых. Они еще не привыкли к новому четкому взгляду на мир.
Тяжелыми хлопьями повалил снег — на лыжную гору с опасным старым трамплином, на котором запросто можно было голову сломать, на школьный двор и на сосновый лес вдалеке. Был слышен шум автомобилей, проезжавших мимо по Сокенвэген.
Первый школьный день подходил к концу.
Асп непрерывно щелкал шариковой ручкой, разрабатывал большой палец.
— Не забудьте повторить то, что мы проходили в прошлой четверти. На следующей неделе у нас будет небольшая контрольная, — предупредил он.
Снова здорово! Видимо, он решил в этой четверти рвануть с места в карьер. Тогда мне ничего хорошего не светит. Как мне зазубрить все то, что мы проходили с осени?
Я со вздохом снова нацепил на нос очки и уткнулся в учебник математики. С чего начать? Всего мне все равно не осилить. Торстенсон явно меня переоценил.
И как я сам-то поверил, что справлюсь?
Лучше бы пошел вместе с Пнем и остальными!
«Я ИДИОТ», — написал я большими буквами на листочке в клетку. Именно так я себя чувствовал. Я покосился на Мортена, который сидел рядом. Он вовсю управлялся с цифрами. Казалось, у него нет никаких проблем. И у Фредде тоже.
Я поднял голову и увидел, что Асп внимательно следит за моей рукой.
Видно, заметил мою мазню. Я поскорее перевернул листок. Не хватало еще, чтобы он увидел, что я написал! Учитель перегнулся через стол. Я испугался: как шарахнет сейчас по очкам!
— Я думал, ты хотел сесть вперед, чтобы лучше усваивать, — прошипел он. — А ты калякаешь всякую ерунду!
Асп подтянул брюки, они были ему велики и сваливались при ходьбе. Пока Асп приближался, я быстренько что-то нарисовал на бумаге. Он ведь думал, что я именно этим занят.
Я успел дорисовать каракатицу, прежде чем учитель протянул руку и схватил листок.
Он поднес его к глазам.
— Так вот ты чем занимаешься! — процедил он.
«Я ИДИОТ» — красовалось прямо у него под подбородком. Он поворачивался в разные стороны, так что все могли прочесть. Кроме него самого.
И тут раздался звонок. Асп вздохнул и положил листок на стол. Я бросился к двери. Вот повезло! Даже не верится.
Но тут я услышал за спиной голос Габриеллы:
— Учитель, переверните листок и полюбуйтесь, что там написано!
Я укрылся в туалете, отсиживался там и размышлял: как все же несправедливо устроена жизнь. Наконец я решил, что Асп уже отправился домой.
Я вышел. Было холодно. Очки почти сразу запотели. Я поднял воротник куртки и засунул руки поглубже в карманы. Я был так поглощен своими мыслями, что не заметил, как появилась Тина. Она вдруг возникла рядом со мной.
— Ты домой?
— Ага.
На этом слова кончились. Никто из нас больше ничего не сказал. Мы шли быстро, и пар, вылетавший из наших ртов, поднимался вверх. Мы спускались по склону холма, который заканчивался у станции метро.
Мне было приятно идти рядом с Тиной. Она была ниже меня ростом, но не намного, и легко шла со мной в ногу.
Может, я еще и придумаю, что сказать, размышлял я. Вот все уляжется в голове, и я до чего-нибудь додумаюсь. Можно спросить, не хочет ли она зайти в кондитерскую. Или предложить сходить в кино, там не надо разговаривать.
Я повернул голову, так что мне был виден синий капюшон, который она накинула, укрываясь от снега и ветра. Кончик ее носа совсем покраснел.
— Ты что-то сказал? — переспросила Тина.
— Нет.
Классный разговор!
Внизу, опершись на перила, стоял человек. Сквозь запорошенные очки он казался просто серой тенью. Незнакомец почти не шевелился. Я догадался, что он смотрит на школу.
Подойдя поближе, я разглядел дубленую кепку. Мужчина натянул ее на лоб. Кепка вся была в снегу, и плечи его старого пальто — того самого, в которое некогда облачался рождественский гном, — тоже.
— Папа, — прошептал я, почти неслышно.
— Ты кого-то увидел? — спросила Тина и посмотрела в ту же сторону.
— He-а. Никого.
И мы тихо зашагали дальше. Когда мы поравнялись с отцом, он посмотрел в нашу сторону. Но потом отвернулся, сплюнул на землю и снова перевел взгляд на школу.
Он не узнал меня! Мне хотелось броситься к нему через дорогу, но я словно к месту прирос.
Не мог я в первую нашу встречу показаться ему в этой одежде, ведь мы не виделись целую вечность. Мне стало не по себе.
Мы зашагали дальше. Когда мы подошли к Энскедевэген, я все еще видел перед собой грустное папино лицо. Оно слово приклеилось намертво с внутренней стороны моих заиндевевших очков.
— Я люблю тебя, — прошептал я этому лицу. — Я люблю тебя.
— Что? — переспросила Тина.
— А?
Я и забыл о ней.
— Ты что-то сказал?
— Не-а.
Теперь наши дороги расходились. Я побрел к Туссметевэген. А снег все падал и падал на мои осветленные волосы.
Глава восьмая
Задачник попадает мне прямо по носу, нас навещает старый знакомый, а белые медведи исчезают неведомо куда
— Отлично! — похвалил Торстенсон.
Мы с ним сидели на диване, а перед нами лежал задачник.
Торстенсон уже давно стянул с себя кожаный пиджак. Он так вспотел, что рубашка прилипла к телу. Он пытался мне все растолковать, но я никогда ничего не смыслил в математике.
Мы продирались сквозь программу — год за годом, а солнце тем временем жарило в окна гостиной и, пробравшись сквозь заросли тропических растений, растекалось пятнами по полу.
Мама была в больнице. Лолло сидела в своем углу и читала. Она обожала толстенные книги, о которых библиотекарша говорила с особой теплотой. Время от времени Лолло косилась в нашу сторону.
— Смотри-ка, с этим ты разобрался! — радовался Торстенсон.
И впрямь, я решил еще одну задачку.
Я взял учебник, чтобы посмотреть следующее задание, Торстенсон одобрительно хлопнул меня по плечу. Книга выпала из рук и улетела куда-то под стол.
— Ого, какой вундеркинд! — съязвила Лолло.
— Что ж, с головой у него все в порядке, — сказал Торстенсон.
— Да я и сама вижу, — ответила Лолло.
Я сполз с дивана и потянулся за книгой. Я не спешил. Надо дать мозгам отдохнуть.
— Если он будет так заниматься, то скоро других догонит, — с энтузиазмом объявил Торстенсон.
— Глядишь, так в профессора выбьется, — поддакнула Лолло, а я тем временем ползал по мягкому ковру и чувствовал себя ученой собакой.
— Все возможно, — согласился Торстенсон. — Почему бы тебе не перебраться куда-нибудь с этой книгой, чтобы мы могли позаниматься спокойно.
Лолло встала и громко хмыкнула.
Наконец я нашарил учебник и дал задний ход.
— Ну и неловкий же он! — простонала Лолло.
Направляясь к двери, она как бы ненароком толкнула меня в торчавшую вверх задницу. Я потерял равновесие и ткнулся носом в корешок учебника.
Ой-ой-ой! Мне показалось, что нос отвалился. А ведь это последнее, что осталось от моего прежнего лица.
Сквозь боль я услышал, как кто-то позвонил в дверь.
Я поднялся. Я был взбешен: нос болел, а грудь распирало от гнева.
— Смотри, книгу не закапай! — прошипела злорадно Лолло, увидев, что у меня из носа течет кровь.