Пусть танцуют белые медведи Старк Ульф
Я кивнул, не отрывая глаз от парты.
— Но почему? — пробормотал Асп. — Почему, ради всего святого?
Я думал об этом всю ночь. Но все равно не смог бы объяснить. Мне казалось, что если я отвечу на эти вопросы, то влипну навсегда. Так и буду потом вечно сидеть в очках и отвечать на вопросы, а Торстенсон все будет хлопать меня по плечу, пока от меня и мокрого места не останется.
Во всяком случае, я не успел всего этого объяснить.
Директор заметил открытый ящик парты и устремился ко мне.
— Ага! — заорал он. — Теперь я понял!
Он боком протиснулся между партами. Все недоумевали, что он такое докумекал. Я и сам ничегошеньки не мог понять.
Вот директор добрался до меня.
— У тебя там энциклопедия, верно? — выпалил он и указал на парту.
— Вовсе нет, — возразил я.
— Стоит ли удивляться, что ты можешь ответить на все вопросы! — наседал директор.
— Да он ведь ни на один вопрос не ответил! — вставил было Асп.
Но директора это не волновало.
— Так вот, значит, как ты устроился!
— Вовсе нет, — повторил я.
— Открой живо парту, чтобы все увидели! — приказал директор.
— Нет, — заартачился я.
У меня перехватило дыхание. Я уперся руками в крышку парты. Я боялся, что он напугает Блэки.
— Вы ошибаетесь, — вступился за меня Асп. — Он не мошенничает.
— Вот сейчас и проверим, — заявил директор. — Меня-то он не проведет. Ну-ка, открой крышку!
Я послушался. Сдался. Ничего не поделаешь. Я отступил в сторону, а директор с надменной улыбкой открыл крышку, желая разоблачить мое мошенничество.
Он так и остался стоять на месте с крышкой в руках. И не издал ни звука. Улыбка застыла у него на лице, словно примерзла навеки. Директор не двигался с места. Только желтый галстук болтался взад-вперед над раскрытой партой.
— Ну, нашли что-нибудь? — не выдержал Асп.
— Ой! — вскрикнул директор.
И в тот же миг Блэки вцепился в его галстук. Он устал сидеть взаперти. В зубах у него все еще был кусочек колбасы. Зверек перебрался через край парты и запустил коготки в конец раскачивавшегося галстука.
Директор отпрянул и как-то странно забулькал.
— Господи! — ахнул Асп. — Что это у вас там?
Директор ничего не ответил. Щеки его раздувались, как у холоднокровных животных. Он раскинул в стороны негнущиеся руки, словно боялся дотронуться до крысы, а его коричневые ботинки тем временем пятились назад.
Директор остановился лишь у самой двери.
Там он замер. Блэки медленно вскарабкался чуть повыше и уткнулся носиком в узел галстука. Зверек, видимо, решил, что это такая игра. Прищурившись, он весело оглядел притихший класс.
Асп все еще сидел за кафедрой.
— Я ничего не понимаю, — пробормотал он. — Что это у вас на галстуке?
Наконец-то я мог ответить.
— Это коричневая крыса, — сказал я. — Muridae decumanus на латыни.
— Это же Блэки! — завопил Пень. — Ей-ей, это Блэки!
Он выскочил из-за парты. Лицо его раскраснелось. Он радостно размахивал руками. Данне, Фиффи и Рыбная Тефтеля, ясное дело, тоже ликовали.
Я не смог сдержать улыбку, когда увидел, как он обрадовался. Пень заметил мою улыбку и слегка пошевелил ушами в ответ, показать, что он восхищен моей проделкой.
— Неужели никто не может снять крысу с директора? — возопил Асп.
Меня не тянуло на такие подвиги. Директор явно был в ярости. Но надо было выручать Блэки. Я медленно двинулся к директору. Пень опередил меня.
— Я сам, Лассе. Я позабочусь о Блэки. А ты лучше теперь уматывай.
Я понял, что он прав.
— О’кей, — сказал я. — Увидимся.
— Ясное дело.
Я собирался улизнуть, но в дверях стоял директор. Этим путем мне было не выйти. Я ринулся к окну. Оно уже было открыто. Я вскочил на подоконник.
— Стой! — крикнул Асп. — Слезай сейчас же!
— Sorry, — сказал я.
Я немного помахал руками, почти как тот придурок в телевизоре, которого вышвырнул папа, потом вздохнул поглубже и высунулся в окно. Высота была приличная. Наш класс был на самом верху.
Несколько волнистых облаков проплывали по небу в сторону дымовой трубы дома престарелых. Та самая синица все тенькала и тенькала где-то внизу. Я попытался найти ногами какую-нибудь опору, наконец ухватился за водосточную трубу сбоку от окна и медленно стал по ней спускаться.
Пусть Пень сам вызволяет Блэки из лап директора. Только пусть не торопится, чтобы я успел благополучно спуститься вниз. Директору наверняка понадобится пара минут, чтобы перевести дух, прежде чем броситься за мной, так что я могу не беспокоиться.
— Лассе!
Я был на полпути к земле, когда услышал голос Тины.
Она высунулась из окна. Бледная как мел. А через секунду высунулся и Асп, тоже жутко перепуганный.
— Держись крепче, парень! — крикнул он. — Я мигом принесу лестницу. И не делай глупостей!
Я посмотрел на них.
Солнце отражалось в открытом окне. Я радостно улыбнулся. Что они удумали? Решили, что я тут вечно буду висеть? Я высвободил одну руку и помахал им: пусть видят, что со мной все в порядке и им не о чем беспокоиться.
— Лассе! — крикнула Тина. — Осторожнее, ты, сумасшедший!
— Это совсем неопасно, — крикнул я в ответ, но тут труба выскользнула из моих рук.
Пижонские итальянские ботинки оказались совершенно бесполезны и заскользили по трубе, словно кто-то намазал подошвы оливковым маслом.
Пока я падал, крик Тины звучал в моих ушах.
— Не шевелись, мой мальчик, — сказал Асп. — Лежи спокойно.
Лицо его было почти таким же серым, как у Рыбной Тефтели. Учитель тревожно осматривал мое распростертое тело, пытаясь понять, не сломал ли я шею.
Но я отделался легким испугом.
Я угодил на один из недавно распустившихся густых кустов сирени, которые так холил и лелеял наш сторож. А потом соскользнул на клумбу с крокусами и посшибал их головой.
Мне повезло.
Только башка немного гудела. Могло быть и хуже. Пижонские брюки были испорчены навсегда. Ветки исцарапали мне лицо. В довершение всех бед одна нога отдалась болью, когда я попытался пошевелить ею.
— Как ты? — спросила Тина.
Она не успела отдышаться и говорила с трудом. Небось, неслась очертя голову вниз по лестнице.
— Промок немного, — ответил я.
Вчерашний дождь намочил землю, и теперь влага пропитала мои брюки. Надо было поскорей подниматься. К тому же я боялся, что директор вот-вот отделается от Блэки. Может, он уже спускается во двор?
Я осторожно встал, хотя Асп и пытался меня удержать. Он волновался, нет ли у меня внутренних переломов. Я попытался наступить на болевшую ногу, и мне показалось, что кто-то напихал в нее крапивы.
— Больно? — встревожилась Тина.
— Немного, — сказал я и состроил жуткую гримасу. — Это только одна нога. Наверное, сломана.
— Что? — Асп пришел в ужас. — Что ты сказал, мальчик?
Я подмигнул ему, так, чтобы Тина не видела.
— Эти чертовы кости торчат сквозь брючины, — присочинил я. — Боюсь, ногу придется ампутировать.
— Ты шутишь? — охнула Тина.
Но на всякий случай она обняла меня и держала, словно я в любой момент мог рухнуть на землю. Я положил руку ей на плечо и теснее прижался к ней, чтобы показать, как я искалечен.
— Ничего опасного, — заверил я. — Полным-полно людей живут с протезами и прекрасно обходятся.
Тут Асп улыбнулся.
— Пожалуй, мне следовало бы отвести тебя к школьной медсестре, — сказал он и теперь сам подмигнул мне в ответ. — Да и директор наверняка захочет с тобой поговорить. Но пока тебе нужен покой. Поэтому лучше сматывайся отсюда поскорее. Кристина, поможешь ему добраться до дома?
— Конечно, — вызвалась Тина.
— Спасибо, — сказал я.
И мы поковыляли прочь. Асп смотрел нам вслед и вдыхал весенний воздух. Мы торопились убраться поскорее. Одно было ясно. Я не собирался сразу возвращаться домой.
Глава тринадцатая
Моя старинная мечта воплощается в явь у нас в подвале, на рассвете звучит «Return to sender»[24], а черный автомобиль отправляется на юг
— Ага, пришел наконец! — обрадовался Торстенсон.
Они меня уже давно ждали.
Я вернулся домой только в девять вечера. Мы с Тиной выбрали не самый прямой путь к дому. Несмотря на боль в ноге, мы все же доковыляли по шатким ступеням до лыжного трамплина и уселись там наверху. Над нами скользило по небу солнце, а под нами в кронах деревьев щебетали птицы.
Потом нас разыскали Пень и вся шайка. Мы отправились в город и занялись обычными проделками.
Когда я заявился домой, то не решался посмотреть Торстенсону в глаза. Директор наверняка бросился ему названивать, едва только освободился из крысиных лап.
— Лассе, дорогой, — всплеснула руками мама, — боже, на кого ты похож!
Она обняла меня и осмотрела царапины на лице, порванные брюки и испачканный пиджак.
— Простите, — сказал я.
— Ладно уж, — пробурчал Торстенсон.
Он похлопал меня по плечу и дружелюбно улыбнулся.
Я ничего не мог понять! У них что, телефон сломался?
— Пойдем, — сказал Торстенсон. — Пойдем, мы тебе что-то покажем.
Он взял меня под руку и повел к двери в подвал. Что это они удумали? Мама молча шла следом, она накинула на плечи плащ, поскольку там внизу было очень сыро.
— Ну, что скажешь? — спросил Торстенсон.
Я рассматривал тонкую белую раму, узкие сверкающие ободья колес, переключатель скоростей и обтянутый пленкой выгнутый руль, черное узкое седло и педали, которые, казалось, только и ждали толчка, чтобы закрутиться. Это был «Мотобекан» — гоночный велосипед, о котором я мечтал почти каждый вечер в своей комнате на Энскедевэген.
Что он делает в подвале у Торстенсона?
— Это твой, — сказал Торстенсон.
— Вы же еще ничего знаете!
У меня не было слов.
— Да уж знаем, — вздохнула мама.
— Нет!
— Просто тебе нужно сейчас несколько дней отдохнуть, — сказал Торстенсон. — И ни о чем не думать. Только отдыхать и наслаждаться жизнью. Может, хочешь проехаться, испробовать его?
— Но… — начал я.
— И хватит об этом, — отрезал Торстенсон. — Ты перезанимался. В этом все дело. Мне очень жаль, Лассе. Я переусердствовал. И слишком торопил события.
— Но вы не понимаете! Я сделал это нарочно.
— Еще как понимаем! — мягко возразил Торстенсон. — А теперь тебе пора в постель. Денек был долгий.
Мама пошла за мной наверх.
Она налила горячущую ванну. Я нырнул в нее и почувствовал, как вместе с теплом наваливалась усталость. Мама намылила меня, как в детстве. Она вымыла мне волосы, затем ополоснула всего душем.
Потом закутала меня хорошенько.
И еще немного посидела, держа меня за руку.
— А теперь тебе надо как следует выспаться, — прошептала она. — Слышишь?
— Ага, — сказал я и сжал ее руку крепко-крепко, чтобы она поняла, как я ее люблю, и что мне грустно, что все так вышло.
Часы с Микки-Маусом показывали четыре часа. Теперь-то точно все спят.
Пора!
Я сбросил с себя одеяло и в темноте проковылял к шкафу. Я не стал включать люстру. Мне достаточно было слабого сияния, исходившего от глобуса на столе.
В шкафу аккуратными рядами висели все мои обновки.
Но я принялся искать пластиковый пакет, который засунул далеко в угол. В нем лежали мои старые шмотки. Я вытащил черные залатанные джинсы, старую футболку с Элвисом, свитер, который бабушка подарила мне на Рождество, и джинсовую куртку со значком «WASP», который мне дал Пень.
Странно было снова облачаться во все это. Будто на маскараде. Я уже свыкся со своим новым пижонским видком, привык к дорогим мягким пуловерам, рубашкам и очкам.
Я натянул мои старые вытертые кроссовки.
Готово!
Я оглядел себя в зеркало и едва устоял на ногах. Неужели это я? Тип в зеркале, казалось, в любой момент способен заехать метким ударом каратиста вам по носу!
Я сунул в пакет будильник и магнитофон, осторожно выбрался из комнаты и прокрался вниз по лестнице. Нога все еще побаливала.
Спустившись, я не удержался и заглянул в спальню мамы и Торстенсона. Мама всегда оставляла зажженной лампу, когда спала. Отец этого не любил. Он лучше спал, когда мама была на дежурстве. Но Торстенсон, похоже, засыпал без труда. Он сопел, словно сосунок, у мамы под боком.
Я посмотрел на маму в последний раз и закрыл дверь.
Я пробрался на кухню. Достал магнитофон из пакета и поставил на стол. Пусть побудет у них какое-то время. Может, Лолло буде записывать на нем свои польские мелодии. Я отыскал салфетку в одном из кухонных шкафов, написал на ней: «Включите магнитофон», — и положил ее рядом с кассетником.
Они найдут ее утром.
Торстенсон обычно встает первым. С утра пораньше он в халате бегает к почтовому ящику за газетой. А потом усаживается за стол и пожирает глазами новости. Вот тогда он и заметит эту записку и позовет маму, которая еще будет нежиться в кровати, потому что ей не надо торопиться на работу в больницу. Они нажмут кнопку и услышат мой голос, и он скажет им все, что я наговорил, пока они думали, будто я сплю.
— «Я перебираюсь к папе, — услышат они. — Когда вы будете это слушать, я уже буду там. Это не причуда. Я все хорошо обдумал и действительно этого хочу. Так что это не блажь, от которой вы могли бы меня отговорить. Просто я могу быть только таким, какой я есть. А каким — я должен понять сам. До встречи!»
Вот так. Лучше я объяснить не могу.
А когда они дослушают, то могут включить запись Элвиса, она идет следом на кассете. Но вряд ли они станут его слушать. Впрочем, я вообще не могу представить, что они станут делать.
На улице было еще темно. Я свернул на Туссметевэген и не встретил ни души. Не спали только несколько ранних пташек на длинной живой изгороди напротив дома престарелых. Они зачирикали, когда я, прихрамывая на больную ногу, проковылял мимо.
Ночной туман все еще висел в воздухе, и от него мои щеки стали влажными. Я не торопился. Пусть эта прогулка длится столько, сколько нужно. Как-никак это самая важная прогулка в моей жизни.
Я вдохнул свежий воздух, свернул налево у магазина и пошел вниз по Энскедевэген под чередой блестящих уличных фонарей, мимо старого клуба на холме у спортплощадки.
Вскоре я добрался до хорошо знакомого кирпичного дома.
Я поднялся по ступеням и вставил ключ в замочную скважину.
Дверь заскрипела, когда я открывал ее, но папа не проснулся. Уж если он уснет, его пушками не разбудишь! После целого дня, проведенного в морозильнике на бойне, он спал под двумя одеялами, чтобы согреться и не упускать тепло.
Я снял кроссовки и поставил их в прихожей рядом с отцовскими коричневыми ботинками с рваными шнурками.
Пусть еще немного поспит. Я уселся на диван. Захотелось просто посидеть, впитать тот особый запах, который был здесь, и посмотреть на все эти вещи, которые я видел столько раз, что почти перестал замечать.
Папа приволок назад с чердака старый телевизор. Решил вернуть его на прежнее место. Но он даже не подключил его.
Я свернулся на диване и стал смотреть на серый экран. А солнце меж тем медленно поднималось над нижним краем окна. Хорошо было так сидеть и наблюдать, как, по мере того как все ярче светит солнце, постепенно, словно на мгновенной фотографии, проступает на экране мое собственное отражение.
Теперь пора.
Я отправился на кухню и сварил кофе. Потом сделал пару бутербродов и не поскупился: положил на каждый по толстому ломтю сыра. Мама обычно ворчала на отца, что у него сыр толще, чем хлеб.
Я отнес все это на желтом подносе в гостиную вместе с вертящимся подсвечником с ангелами, который углядел на полке в кухне. Я поставил все на журнальный столик и зажег свечи. Ангелы со звоном закружились в хороводе. Тихий ангельский перезвон вряд ли бы разбудил отца. Тут нужны более сильные средства. Подошла бы та польская мелодия, которой Лолло подняла с кровати маму, но в доме были только американские записи. Ладно, пусть так.
Я поставил «Return to sender» на проигрыватель и прибавил громкости, чтобы наверняка разбудить отца.
— Ну и ну!
В рассветных сумерках вдруг возник моргающий папа. На нем была старая майка и длинные кальсоны с надписью «ПОКОЙ» на заднице. Волосы торчали в разные стороны, как всегда, когда он просыпался. Но я редко видел его таким озадаченным.
Папа таращился на дымящуюся чашку кофе на блюдце с цветами, бутерброды с сыром и карусель с ангелами так, словно не верил, что они настоящие. Может, решил, что это розыгрыш.
— Едрена канарейка! — пробормотал он, оглядываясь по сторонам.
Я спрятался в своей бывшей комнате, так что меня он не видел, и подсматривал в щель в двери. У меня щекотало в желудке, как в тот раз, когда мы с мамой катались на «Хали-гали».
Так и не обнаружив, откуда взялись все эти чудеса, папа подошел к чашке с кофе, понюхал, а потом откусил кусок бутерброда, словно хотел удостовериться, что тот настоящий.
— Эй! — окликнул он осторожно. — Эй! Кто здесь?
Ответом ему было лишь пение Элвиса. Тот вновь и вновь повторял «Return to sender», но как папа ни любил Элвиса, он все же не мог поверить, что это он приготовил кофе и бутерброды с сыром.
Папа подошел к проигрывателю и убавил звук. Потом решительно направился на кухню. Он распахнул дверь, и надпись «ПОКОЙ» исчезла в дверном проеме.
Тут я выбрался из своего укрытия и снова прибавил громкости, так что Элвис допел конец песни еще громче, чем прежде.
— Да что такое! — крикнул папа из кухни.
Он, спотыкаясь, вернулся в комнату и со злостью принялся осматриваться по сторонам. А я стоял возле проигрывателя и улыбался, мне казалось, я опять качу на «Хали-гали». И тут папа решил, что окончательно спятил.
— Ну и дела! — пробормотал он.
В два прыжка он подскочил ко мне и поднял в воздух, словно хотел убедиться, что все у меня в норме, а потом закружился со мной по полу. Элвис продолжал распевать, и утреннее солнце блестело на полу.
— Лассе!
— Ага!
— Какого черта ты тут делаешь? Что ты тут делаешь в такую рань?
— Я переехал.
Через несколько часов старенький черный автомобиль отъедет от тротуара и медленно покатит по Сокенвэген, а потом возьмет курс на юг.
Я буду сидеть на переднем сиденье, и отцовская правая рука будет лежать у меня на плече.
Мы будем ехать молча.
И ни один из нас не будет знать, куда мы держим путь.
Читать бесплатно другие книги:
