Кости Келлерман Джонатан

Глава 30

На следующее утро ни Рид, ни Майло не звонили мне и не отвечали на вызовы.

Разбуженный утренним солнцем, я стал размышлять о Трэвисе Хаке.

Петра и Майло были правы: одно-единственное доброе дело не значило ничего, потому что маньяки — отличные актеры, и маска альтруизма позволяет им творить зло, когда им того хочется.

Публичное признание подпитывает жажду власти и внимания. Этакое танго «посмотри-что-я-могу». От убийств на болоте так и несло показухой: избрать священное место для избавления от трупов, сообщить по телефону об убийстве, хранить кости в резной шкатулке…

Зачем укладывать трупы четырех женщин лицом на восток?

С самого первого дня никаких выводов из этого так и не было сделано.

Единственное, что приходило мне в голову — это географический символизм: Надин Вандер была родом из Индокитая, и в последний раз — до прилета в Сан-Франциско — ее видели в Тайване.

Саймон возвращался из Гонконга.

Быть может, все действительно вращалось вокруг семьи Вандеров? Или их исчезновение — просто венец этой кровавой оргии? Уничтожь богатых и сильных, и унаследуешь их дух… если таков был мотив преступления, то почему убийца не предъявил их тела? Но единственной жертвой, выставленной напоказ, оказалась Селена, внешне застенчивая молодая женщина, которая развлекала музыкой участников настоящих оргий, прежде чем перейти к садомазохистским игрищам.

Как бы я ни крутил и ни вертел все эти свидетельства, убийства неизменно сводились к серии преступлений на сексуальной почве. И, может быть, звеном, которое связывало это все с семейством Вандеров, была еще одна молодая женщина.

Являлась ли Надин с самого начала целью Хака, как предположил Рид? Хозяйка особняка, на которую Хак взирал издали с вожделением? А ее муж и сын — лишь сопутствующие жертвы?

Может быть, Трэвис Хак и был способен на все это, но совершенный им акт милосердия десятилетней давности не был способом привлечь внимание. Совсем наоборот; он сбежал в тот же момент, когда убедился в благополучии Брендин Лоринг.

Или, может быть, тогда у Хака водились темные секреты, которые он не желал раскрывать?

Выращенный матерью-алкоголичкой, попавший в заключение по несправедливому обвинению, подвергавшийся дурному обращению, до тех пор пока в восемнадцать лет он не был спасен из узилища. Его жизнь до второго чудесного спасения — которое осуществили Вандеры — оставалась загадкой.

За полтора десятка лет жизни на улице могло случиться многое.

Я раздумывал над этим еще с час, в итоге запутался и вынужден был выпить лекарство, чтобы унять головную боль. Переключившись на работу, которую мог исполнять машинально, я оплатил счета и навел порядок в кабинете. Вышел на пробежку, потом минут пятнадцать погулял с Бланш, размялся и принял душ.

И сказал Робин, что мне нужно ехать.

Она не удивилась.

Желтого «Фольксвагена» Альмы Рейнольдс на Четырнадцатой улице не было. Я позвонил врачу, у которого она работала.

Рейнольдс взяла больничный.

Я решил, что Майло выкроил время чтобы поговорить с ней, и сейчас она сидит в допросной комнате в участке. Я попробовал позвонить ему. Ответа по-прежнему не было.

Предположение Мо Рида о том, что Хак держался в своей зоне комфорта, имело смысл, и я задумался, не относилось ли то же самое к покупке Альмой украшений. Проверив магазины в Санта-Монике, я нашел два, специализировавшихся на жемчуге.

Реклама первого, как выяснилось, не соответствовала истине — это оказался просто ларек в старинном лабазе, торговавший бижутерией. Во втором, «Лё Накр» на Монтана-авеню, в витринах на сером бархате лежали нити жемчуга и отдельные жемчужины, включая крупный жемчуг южных морей.

Я рассматривал один поддон с мерцающими шариками за другим. Белые, черные, серые, зеленоватые, голубоватые, золотистые. Ценников в витринах не было.

В центральной витрине я заметил подвеску, которая могла бы быть близнецом «грешного удовольствия» Альмы Рейнольдс.

Продавщица, с виду лет сорока, с волосами, выкрашенными в платиновый цвет, и остреньким лисьим лицом, была одета в облегающий черный костюм с синтетическим кружевом, который прямо-таки кричал о долгих часах мучений в спортзале. Она позволила мне присмотреться к товару, затем неспешно подошла и указала на кулон:

— Красивый, верно?

— Красивый и огромный, — согласился я.

— Именно это отличает жемчуг южных морей — величина и качество. В этом полных семнадцать миллиметров. Они могут вырастать до двадцати, но редко увидишь семнадцатимиллиметровый жемчуг такой превосходной формы, с таким блеском и толщиной перламутрового слоя. У этой жемчужины слой достигает целого миллиметра. Хорошая форма и гладкость. Это последняя в нашем ассортименте.

— У вас их было несколько?

— Две. Они поступили из Австралии, и первая была продана всего несколько дней назад. Поверьте мне, эта тоже уйдет быстро. Качественный жемчуг не залеживается.

— Его обладательнице повезло. Подарок на день рождения или в качестве извинения?

Продавщица улыбнулась.

— А что требуется вам?

— Подарок ко дню рождения. Но, возможно, через некоторое время понадобится и искупительный дар.

Она хихикнула.

— Конечно, вы правы. Но на самом деле та женщина купила его сама. Сказала, что ее мать всегда носила жемчуг, и пора побаловать себя чем-нибудь красивым.

— Эта подвеска не просто красива. Можно на нее взглянуть?

— О, конечно.

Пока она отпирала витрину, я выслушал краткую лекцию о классификации и выращивании жемчуга.

— Какой оттенок кожи у вашей жены — это ведь для вашей жены, верно?

К чему увертки?

— Среди ее предков были итальянцы и испанцы. Цвет кожи у нее в основном оливковый, хотя и с легким розоватым оттенком.

— Я точно могу сказать, что вы ее любите, — заявила продавщица. — Если мужчина вот так сразу может описать внешность женщины, значит, он питает к ней настоящие чувства. Оливковый цвет кожи с розоватым оттенком — значит, это идеально ей подойдет. Розоватые жемчужины даже более ценны, чем кремовые. Несколько месяцев назад к нам поступала такая, шестнадцать миллиметров в диаметре, и была продана в тот же день, как мы выставили ее на витрину. Но розовый идет не всем. Женщинам с оливковой кожей лучше подходит кремовый цвет. Я уверена, что ей понравится.

— И сколько?

Она перевернула крошечный ярлычок, изучая код.

— Вам повезло, мы закупаем товар по хорошим ценам, так что всего шесть тысяч четыреста, включая цепочку. Цепочка восемнадцать карат, Италия, ручная работа, с крошечными алмазными вставками через равные промежутки. Очень советую вам преподнести подарок вместе с цепочкой; она идеально подходит к подвеске, мы в этом уверены.

— А кто-то снимает с цепочки? — спросил я. — И что делать с отдельной жемчужиной?

— Я тоже не понимаю, но у людей свои идеи. Женщина, которая купила второй кулон, просила продать только жемчужину, сказав, что цепочка у нее своя. Я решила было, что она имеет в виду нечто антикварное, доставшееся ей от матери. И тут женщина достала дешевую позолоченную цепочку, просто хлам. — Девушка высунула кончик языка. — Называется, сэкономила несколько баксов… Мне больно смотреть, как жемчуг подвешивают на такую дешевку, но люди иногда бывают странные. Уж она-то точно странная.

— У нее просто были свои идеи.

— Не думаю, что она способна оценить вещь такого качества. — Продавщица коснулась цепочки. — Итак, вы собираетесь порадовать жену до того, как сделаете что-то нехорошее, и вам придется извиняться?

— А цена твердая?

— Хм-м, — произнесла она. — Вам я могу сделать скидку в десять процентов.

— Скиньте двадцать, и по рукам.

— Извините. Пятнадцать — это максимум. Если подумать о том, сколько стоят крупные бриллианты, это роскошная сделка.

— Я не очень разбираюсь в жемчуге…

— Зато я разбираюсь, и поверьте мне, оно того стоит. Семнадцать процентов, и не больше. Вам повезло, что вы имеете дело со мной, а не с моим мужем. Если я продам ее вам за такую цену, то мы вообще не получим прибыли, и когда Леонард придет и увидит, на что я пошла ради вас, он будет недоволен. — Она коснулась моего запястья теплыми гладкими пальцами. — А найти искупительный подарок для него не так-то просто.

И без того большие карие глаза Робин сделались размером с блюдечки.

— Что это?

— Импровизированная покупка. Просто захотелось.

— Знаешь… это чудесная подвеска, милый, но для меня слишком крупная.

— А по-моему, в самый раз.

— И куда мне ее надевать?

— Мы найдем повод.

— Нет, правда, Алекс, я не могу.

— Надень хотя бы раз. Если тебе не понравится, вернем в магазин.

— Ты невозможен. — И через несколько секунд, проведенных перед зеркалом: — Я люблю тебя.

— Идеально подходит под твой цвет кожи.

— Так непривычно… она такая огромная.

— Так носи ее с гордостью.

Робин вздохнула.

— Черт побери…

— Тебе вправду не нравится?

— Не в том смысле «черт побери», — ответила она. — Черт меня побери, если я не намерена сделать так, чтобы все на это смотрели.

Долгий ужин в «Бель-Эр», вино и занятия любовью умотали меня достаточно сильно, чтобы к ночи я крепко заснул. Однако воспоминание о жемчужине, красующейся на груди Робин, заставило меня проснуться. Теперь подвеска на цепочке лежала на комоде в нашей спальне, а когда я выглянул в кухонное окно, в студии горел свет.

Я снова позвонил Майло, наконец-то смог связаться с ним по сотовому и спросил, не разговаривал ли он с Альмой Рейнольдс.

Вместо ответа лейтенант сказал:

— Только что мне звонили эксперты-криминалисты. В комнате Трэвиса Хака в особняке все чисто, но они нашли кровь в сточной трубе его ванной комнаты. Четвертая группа. У нас нет данных по группе крови Хака, так что теоретически это может быть и его кровь. Но ты знаешь, насколько редко встречается четвертая группа, и каковы шансы, что два человека с такой группой попадутся в одном месте?

— И кто же первый?

— Саймон Вандер. Судмедэксперт позвонил Симоне и получил подтверждение. У ее отца всегда был интерес к донорству. Рид тоже поговорил с Симоной, и она собирается предоставить нам образец ДНК; проверим, есть ли родственная связь. Она вне себя от беспокойства, почти в панике. Меня не удивит, если явится Аарон Фокс и предложит свою блистательную помощь нам, бедным неграмотным крестьянам. А пока я собираюсь позвонить Его Святейшеству. Имеющегося должно быть достаточно, чтобы напрямую назвать Хака подозреваемым и объявить в полномасштабный розыск.

— Кровь только в сточной трубе, — заметил я. — А раковина и душевая кабина?

— Только раковина, Алекс. Это вполне объяснимо, если преступление случилось где-то еще. Хак мог заметить пятно на своей одежде и решил его застирать. Он был достаточно осторожен, чтобы отмыть саму раковину. По сути, то, как тщательно прибрана его комната, не менее подозрительно, чем если бы люминол выдал нам фиолетовый цвет повсюду. Там просто все простерилизовано. Но мерзавец не догадался, что мы решим развинтить сантехнику.

— Это стандартная процедура для криминалистов?

— Если я говорю им сделать это, то да. Я считаю, что он заманил Вандеров в Сан-Франциско, забрал их из аэропорта, прикончил их где-то в Северной или Центральной Калифорнии, закопал тела, поехал обратно в Лос-Анджелес и снова притворился честным работником.

— На север вдоль побережья сплошные леса.

— О да.

— Вожделение в адрес Надин может объяснить то, что трупы были уложены лицом на восток, — поделился я своей догдкой. — В знак ее восточного происхождения.

Дыхание Майло участилось.

— Что такое? — спросил я.

— Алекс, у меня чувство, что все начинает складываться. Послушай, мне нельзя надолго занимать линию, вдруг наш Зевс позвонит с Олимпа. Если хочешь помочь, попробуй выдвинуть гипотезу о том, где может прятаться Хак.

В шестичасовых новостях и газетах вновь появилось имя Трэвиса Хака — теперь уже в качестве главного подозреваемого.

Новый вал звонков от сознательных граждан в следующие сорок восемь часов буквально не давал поднять головы Майло, Мо Риду и двум другим детективам.

Ничего полезного не поступило.

Я пытался вычислить, где мог бы скрываться Хак, смотрел на карты, рисовал схемы.

Полюбовавшись пару дней на жемчужину, Робин спрятала ее в сейф.

Я доехал до дома Альмы Рейнольдс, увидел ее «Фольксваген» и постучал в дверь.

— Кто там?

— Алекс Делавэр.

— Вы действительно преследуете меня. Уходите.

— Шесть тысяч за жемчужину, — произнес я. — Мама гордилась бы.

Альма издала звук, который мог выражать ярость или страх. Последующее молчание дало понять, что она не ухватила приманку.

Примерно с час я сидел в машине, припаркованной в квартале оттуда. Как раз в тот момент, когда я уже собирался сдаться, Рейнольдс выскочила из дома и села в свой желтый «Жук».

Я проследил за ней до отделения банка «Вашингтом мьючуал» на бульваре Санта-Моника. Альма пробыла в банке сорок две минуты, затем поехала к кабинету офтальмолога, где работала, но остановилась у здания лишь на секунду, после чего направилась обратно в Пико и припарковалась у корейского барбекю-ресторана на Сентинел-бульваре.

Благодаря стеклянному окну во всю стену проследить за ее действиями было несложно.

Я подождал, пока принесут ее заказ.

Огромная тарелка ребрышек и кружка пива.

— Празднуете? — спросил я.

Альма подавилась, закашлялась, и на секунду мне показалось, что придется вызывать «скорую».

Она яростно прожевала то, что было у нее во рту, и проглотила. Зубы ее скрипели.

— Убирайтесь.

— То, что жемчужина находится на хранении в банковском сейфе, не значит, что вы сможете оставить ее себе.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Ваша матушка могла бы гордиться вашим вкусом к ювелирным изделиям, но одобрила бы она источник финансирования?

— Убирайтесь к черту.

— Вы были с Дабоффом много лет и рассматривали себя как его полноправную наследницу, — и я не собираюсь оспаривать это. Проблема в том, каким образом он получил эти деньги. Даже если это не связано с самим преступлением, налоговая наверняка заинтересуется.

Рейнольдс взяла с тарелки ребро, и на секунду я решил, что она воспользуется им как оружием.

— Чего вы ко мне привязались?

— Дело не в вас, — ответил я, — а в четырех других женщинах. — Я дотронулся до ребра. — Кости.

Лицо ее побагровело, она вскочила и бросилась в туалет.

Пять минут, десять, пятнадцать.

Я проверил и обнаружил, что обе кабинки пусты. Черный ход вел в переулок, где воняло мусором. К тому времени, как я вернулся к основному входу в ресторан, желтый «Фольксваген» исчез.

Глава 31

Я припарковался в трех кварталах от дома Альмы Рейнольдс, пешком дошел до угла и стал наблюдать, спрятавшись за старым, пыльным коралловым деревом.

Мастер Тайный Оперативник.

Я чувствовал себе нелепо, а мозг мой буквально кипел.

Сорок минут спустя Рейнольдс так и не вернулась, и я решил, что испортил все и вынудил ее сбежать. Я был уверен, что она купила жемчужину на неучтенные деньги, которые Дабофф прихранил для себя. Конверт, переданный на парковке? Пожертвование или взятка? В любом случае, ничто не указывало, будто это как-то связано с убийством Дабоффа.

Я вернулся к своей «Севилье» и проехал примерно квартал, когда мне позвонил Майло.

— На нас вышла адвокатша Хака.

— Так вы его поймали?

— Не совсем.

Юридическая фирма Деборы Валленбург занимала два этажа похожего на ледяной куб здания в Уилшире, в пяти кварталах к востоку от океана. На двери теснились таблички с именами; фамилия Валленбург стояла второй.

Ей было около пятидесяти лет; зеленые глаза, круглые румяные щеки, пухлое тело, облаченное в серый кашемировый костюм. Платиновые кольца, бриллиантовый серьги и тройная нитка жемчуга причудливо отражали свет. Жемчуг был розовато-серебристый, изрядного размера; на мой слегка образованный взгляд — от десяти до пятнадцати миллиметров. Симпатичная женщина, уверенная в себе; волосы, совпадающие по цвету с костюмом, уложены в прическу с отдельными распушенными прядками. Она отклонила приглашение Майло приехать в участок и настояла на том, что лучше будет побеседовать в ее офисе.

Теперь она сидела за столом, столешница которого была обита кожей, и слушала по телефону кого-то по имени Лестер. Стол украшали позолоченные бронзовые вещицы от «Тиффани», в том числе изящной работы лампа с абажуром из стекла тонкой работы — он был сделан так, чтобы напоминать бумажный, даже складки были в наличии. На дальней стене висела картина пастелью — Мэри Кассат, портрет матери с ребенком, идеальное воплощение нежности и заботы. Отсутствие в кабинете семейных фотографий или еще чего-либо, связанного с детьми, превращало произведение искусства в пропагандистский плакат.

Мы с Майло и Ридом стояли, словно просители, пока Валленбург смеялась над какими-то словами Лестера. Кабинет площадью в тысячу квадратных футов был воплощением роскоши: кроваво-красная с золотыми узорами отделка стен, лепнина, напоминающая слоеный торт, потолок с лиственным орнаментом медного цвета, зеленовато-лавандовый обюссоновский ковер на полу из тикового дерева. Из окна четырнадцатого этажа открывался вид на черно-серую улицу, алюминиевого цвета воду и ржавые когти прибрежной суши, впившиеся в океан.

Я попытался прикинуть, виден ли отсюда дом Вандеров, и решил, что я слишком много думаю.

— Ты шутишь, Лес, — произнесла Валленбург и повернулась, так, что я невольно проследил за ней, и взгляд мой упал на боковую стену, увешанную дипломами Лиги Плюща[29] и почетными грамотами от ассоциации адвокатов. — Ладно, спасибо, Лес, — сказала она и повесила трубку. — Садитесь, если желаете, джентльмены.

Мы расположились возле стола.

— Спасибо, что согласились встретиться с нами, мисс Валленбург, — начал Майло.

— Спасибо, что проделали весь этот опасный путь из глуши Западного Лос-Анджелеса. — Валленбург холодно улыбнулась, глядя на часы.

— Если вы знаете, где находится Трэвис Хак…

— Прежде чем мы перейдем к этому, лейтенант, я хочу официально заявить: вы ошибаетесь относительно Трэвиса. Вы не могли бы ошибиться сильнее. Какими свидетельствами вы подтвердите то, что назвали его подозреваемым?

— При всем должном уважении, мэм, я обязан задать все необходимые вопросы.

— При всем должном уважении, лейтенант, я обязана предотвратить еще одну огромную несправедливость. Шаг Первый в этом процессе — удостовериться, что вы знаете нечто, дающее вам право разрушить жизнь моего клиента. Снова.

— И каков же Шаг Второй?

— Это зависит от того, как пройдет первый.

— Мисс Валленбург, я понимаю вашу точку зрения, но эти сведения будут оглашены лишь тогда, когда — и если — мистеру Хаку будет предъявлено обвинение в преступлении.

— Звучит так, словно вы уже осудили его.

Майло не ответил. Дебора Валленбург взяла со стола ручку «Тиффани» и задержала ее в пальцах.

— Извините, что вынудила вас приехать сюда впустую. Вам подписать пропуск с парковки?

— Мэм, если вы укрываете Хака, вы можете подвергать себя…

— Вот и началось. Завуалированные угрозы. — Зеленые глаза прищурились. — Можете пытаться дальше, лейтенант. Я уже составляю бумаги для обширного гражданского иска.

— Это уже Шаг Второй? — осведомился Майло.

— Я уверена, что у всех нас много дел, лейтенант.

— Вы намерены подать в суд по требованию мистера Хака? Или это ваша собственная идея?

Валленбург покачала головой.

— Вы не выжмете из меня никаких сведений.

— Мэм, сейчас не время для рыцарских поединков. Речь идет о пяти уже известных убийствах и, вероятно, еще нескольких неизвестных. Жестоких, просчитанных убийствах. Вы действительно хотите ввязываться во что-то подобное?

— Ввязываться? Меня не интересует публичность, лейтенант Стёрджис. Совсем наоборот. В последние десять лет я занимаюсь корпоративными тяжбами, потому что уже сыта фарсом, который почему-то именуется системой уголовного правосудия.

— Десять лет? — переспросил Майло. — Прошу прощения, но, возможно, вы вышли за пределы своей компетенции?

— Или вы, сэр, — парировала Дебора Валленбург. — По сути, я знаю, что это так и есть. Трэвис Хак — честный человек, а я не мягкосердечная добродетельная фиалочка, отрицающая существование зла. Я видела немало в своей жизни.

— Корпоративные иски бывают настолько ужасными?

— Глупые шутки, лейтенант. Вот что я скажу: я не укрываю Хака и не имею представления о его местонахождении.

— Но вы связывались с ним.

Она щелкнула ручкой.

— Дам вам бесплатно юридический совет: избегайте фасеточного мышления, и сможете предотвратить большие неприятности для всех замешанных в деле.

— Какие-либо предположения относительно других подозреваемых, мэм?

— Это не моя работа.

Мо Рид фыркнул. Если Валленбург и заметила, то никак не показала этого. Мо Рид продолжил:

— Хак сбежал. Невиновные люди так себя не ведут.

— Так ведут себя те, кто однажды уже несправедливо пострадал от системы.

— Он позвонил вам, потому что вы спасли его в тот раз. Вы посоветовали ему не сообщать вам о том, где он находится или о степени его вины. Таким образом, вас не могут вынудить разгласить эти сведения. Все законно, мисс Валленбург, однако остается моральная дилемма. Если Хак снова убьет кого-либо, не будет ли это на вашей совести?

— О, прошу вас, лейтенант, не надо. Вам бы писать сценарии для кино.

— Оставлю это занятие разочарованным адвокатам.

Валленбург перенесла внимание на меня, явно ища, кто в этом классе хороший мальчик. Когда я не отреагировал, она посмотрела на Рида. Тот сказал:

— Хак все равно будет найден, обвинен и судим. Упростите этот процесс.

— Для кого?

— Прежде всего — для родных жертв.

— Упростить дело для всех, кроме Трэвиса, — возразила Валленбург. — Двенадцать лет назад его растоптали, словно окурок, судили незаконным судом, пытали…

— И кто его пытал? — спросил Майло.

— Его так называемые смотрители. Вы что, не читали мою апелляцию?

— Нет, мэм.

— Я перешлю вам копию.

— То, что произошло тогда, не отменяет того, что происходит сейчас, — возразил Майло. — Вы уверены в его невиновности, но вам нечем это подтвердить.

Валленбург засмеялась.

— Действительно думаете, что если будете оскорблять меня, то выжмете из меня какие-то факты? А может быть, вам следует самим предоставить какие-либо свидетельства? Давайте, убедите меня в его виновности. Единственное связующее звено — его шапочное знакомство с Селеной Басс.

— Это он вам так сказал, — утвердительно произнес Майло.

— Вот и подтверждение — у вас нет ничего. Почему я не удивлена?

— Вы считаете, что мы просто выбрали его имя по телефонному справочнику? — съязвил Рид.

— Я считаю, что вы ищете удобного кандидата для того, чтобы повесить на него всех собак.

— Если я скажу вам, что у нас есть вещественная улика, это заставит вас изменить мнение? — спросил Майло.

— Зависит от того, что это за улика и как тщательно она сфабрикована.

Рид рассмеялся.

— Снова О. Джей.

— Думайте, что хотите, джентльмены. Факт в том, что если б я и могла принять участие в этом фарсе, то не стала бы.

— Что вы называете фарсом? — уточнил Майло.

— Попытку засудить Трэвиса. Повторно. Вам действительно следовало бы прочитать мою апелляцию. Его избивали так сильно, что необратимо повредили нервную систему. И за что с ним так обошлись? За то, что он толкнул своего обидчика. Посмел сопротивляться богатому и сильному.