Сталин и его подручные Рейфилд Дональд

«Братья и сестры!»

Когда 22 июня 1941 г. Гитлер напал на СССР, Сталин не изменил своих взглядов на народ. Оправившись от потрясения, нанесенного «коварностью» Гитлера, Сталин воззвал в эфире к народу, в первый и в последний раз, как христианин, к «братьям и сестрам». На самом деле никаких значительных изменений во взглядах ни у Сталина, ни у его подручных не произошло. Бериевско-меркуловский НКВД-НКГБ не переставал расстреливать этих братьев и сестер, включая тех, кого арестовали за антинемецкие высказывания. В защиту страны издавали нелепо жестокие приказы, чтобы солдаты не отступали и не сдавались, даже когда военная логика требовала такой тактики.

Зато, почти в одночасье, изменились воззрения советских народов. Немецкие бомбежки, истребительные отряды СС, сожженная дотла земля и всеобщий голод подавили страх перед партией и НКВД. Некоторые выражали отчаяние: Анна Ахматова во всеуслышание объявила: «Ненавижу Гитлера, ненавижу Сталина, ненавижу тех, кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную, страшную». Некоторые почувствовали себя возвышенными страданием на справедливой войне. Пастернак в стихотворении «Страшная сказка» предупреждает, что «не сможет позабыться страх, изборождавший лица», но уповает, как очень многие советские граждане, на то, что «настанет новый, лучший век». В романе «Доктор Живаго» человек, отпущенный из

ГУЛАГа в обреченный на верную смерть штрафной батальон, все-таки считает, что «война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления». Ольга Берггольц была в восторге:

За свободу речи людей все еще осуждали на смерть – приговором ли к расстрелу, отправкой ли в штрафной батальон, – но страх рассеялся.

На самом деле война заставила Сталина пойти на уступки. Он очень скоро понял, что отпором блицкригу не может всецело руководить один человек и что надо дать генералам и полковникам право самим принимать решения. Пришлось смягчить отношение и к православной церкви. Нельзя было обороняться, а уж тем более выиграть войну без помощи ненавистных западных союзников. Наконец, даже Сталин время от времени вынужден был говорить правду, признавая, например, в приказе 28 июля 1942 г. всю безнадежность положения:

«Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток. […] У нас нет уже преобладания над немцами ни в людских ресурсах, ни в запасах хлеба».

Британские и американские офицеры ходили по улицам Москвы и северных портов, даже заводя знакомства с советскими офицерами и романы с советскими женщинами. Уинстон Черчилль подавил ненависть к большевикам и приветствовал Советский Союз, как небом ниспосланного союзника, первый луч надежды для осажденной Великобритании. (Правда, депутатам в Британии Черчилль сказал, что если Гитлер объявит, что завоюет ад, то он, Черчилль, сразу заключит договор с Сатаной.) Теперь немецкие самолеты уже не могли заправляться топливом из Баку, а немецкие войска, стоявшие на подходе к Англии, теперь шли на восток. Когда через шесть месяцев и Америка вступила в войну, Рузвельту не претило обнимать Сталина-союзника, который заставит японцев держать значительную часть своих военных сил на советской границе и этим облегчит задачу американских вооруженных сил. С таким же прагматизмом Сталин скрывал свое презрение к западным государственным деятелям и делал им те минимальные уступки, которые обеспечат СССР огромными партиями кожи, мяса, автомобилей, боеприпасов, колючей проволоки и информации и позволят Красной армии отразить немецкое наступление. Сталин больше не упоминал об англо-американской интервенции 1919 г., а американцы и британцы у себя глушили все разговоры о сталинских преступлениях против человечности.

Палачи Сталина перестали убивать профилактически, так как дело шло не только о народном, но и об их собственном выживании. Какое-то время они с энтузиазмом утоляли гнев Сталина и карали за поражения Красной армии тем, что расстреливали одного несчастного генерала за другим. Но через год как Сталин, так и его подручные поняли, что профессиональные военные, инженеры или администраторы слишком ценны, даже незаменимы (вопреки высказыванию вождя «Незаменимых нет!»), чтобы пускать их в расход. Кровь рядовых солдат и мирных граждан проливали невозбранно, но на войне палачи соблюдали в отношении к профессионалам перемирие.

Берия делится властью

В 1941 г., еще до начала войны, Сталин начал по-новому манипулировать своими подручными. Уменьшилась опасность, что их арестуют и расстреляют, но они уже не могли быть уверены в долговечности своей власти. Сталин начал дробить полномочия, делить крупные наркоматы на более мелкие, произвольно кого-то приближать к себе, кого-то отдалять, возбуждая у своих подчиненных все больше взаимной зависти и мнительности. Можно приписать это новое поведение Сталина тому, что он почувствовал, как умственно и физически устает: ему уже минуло шестьдесят два года, и он начал просчитываться чаще, чем когда-либо.

Победа Красной армии над финнами больше походила на поражение, Гитлер сметал Балканские государства, отрезая СССР от остального мира и угрожая самому существованию государства: все указывало на ошибки вождя. Он никому – даже себе, как он говорил Хрущеву, – не доверял, в каждом телохранителе или подопечном видел возможного убийцу. Еще усерднее, чем прежде, Сталин дублировал каналы информации и избегал вербализировать распоряжения, будь то на бумаге или устно. Безмолвно поднесенный ко рту кулак, поднятие бровей служили такого рода приказами, от которых потом можно было отречься. Для своих приспешников Сталин становился непредсказуемым, и они принимали оборонительные меры. Как и он, они долго колебались, не решаясь, какой избрать курс, и не предпринимали ничего, что нельзя было остановить или отменить. Они все меньше сотрудничали друг с другом, но чаще друг за другом наблюдали. Распался даже давнишний внутренний кружок – Каганович, Ворошилов, Молотов.

Берия был лучше, чем кто-либо, одарен нужными качествами, чтобы справляться с дряхлеющим Сталиным. Но 3 февраля 1941 г. даже Берия был ошеломлен, когда немедленно после того, как Сталин назначил его генеральным комиссаром внутренних дел, вождь разделил эту империю надвое. Берия остался наркомвнуделом, но с довольно ограниченными обязанностями – в его ведение попали ГУЛАГ, пожарные и автоинспекция. Сталин создал отдельный Наркомат государственной безопасности и назначил его главой заместителя Берия Всеволода Меркулова. Берия мог считать решение Сталина предостережением против сосредоточения в своих руках лишней власти, но его положение было совсем не таким зловещим, как положение Ягоды или Ежова, лишившихся своего наркомата. Берия и Меркулов оставались старыми сообщниками и дорожили рабочими и личными отношениями.

Назначив Меркулова, Сталин продемонстрировал новую тактику. Отныне он будет бросать в банку по нескольку скорпионов и смотреть, кто кого съест. Другой бывший подручный Берия, Виктор Абакумов, заменил Меркулова в роли заместителя Берия: его вскоре назначили начальником Главного управления контрразведки Смерш. После войны были подброшены два скорпиона помельче из службы госбезопасности, Рухадзе и Рюмин, чтобы ограничить власть Берия, Меркулова и Абакумова.

Опыт с Ягодой научил Сталина, что единственный способ управлять тайной полицией – поставить туда аутсайдера. Поэтому Сталин вдобавок назначил Льва Мехлиса, бывшего своего секретаря, а затем редактора «Правды», как самостоятельного координатора безопасности. И весь механизм партии и правительства Сталин отдал в капитальный ремонт. Политбюро стало вдруг мертвой буквой, а политические решения начал принимать Совет народных комиссаров. Когда началась война, власть перешла от Совнаркома к Государственному Комитету Обороны. В окружении Сталина главную роль играли не его сверстники, а более молодое поколение – Берия, Жданов, Маленков, Хрущев. (Единственным исключением был Молотов, еще не потерявший доверия у Сталина.) Эти люди отличались и безмерным подобострастием, и еще более беспринципной враждебностью друг к другу, так что Сталин мог быть уверен в том, что они никогда не объединятся против него в заговоре. Кагановича Сталин отдалил от себя: теперь он наводил ужас на нефтяников и шахтеров и изредка пытался расстрелами поднимать мораль военных. Таким же образом Ворошилову поручили такие задачи, где его некомпетентность не могла сильно навредить.

Берия был так энергичен и деятелен, что обойтись без него было нельзя. Сталин шутя называл его «нашим Гиммлером», но он был еще и аналогом Альберта Шпеера, с удивительной изощренностью сохранившего промышленность в военных условиях. Подобно Кагановичу и Мехлису, Берия прибегал к расстрелу как к лучшему способу борьбы с колеблющимися, трусливыми или некомпетентными кадрами, но, в отличие от них, хорошо разбирался в военных и технических вопросах и умел ценить способности подопечных. К тому же Берия при сопротивлении или опасности не терял хладнокровия.

Меркулов, самый грамотный из энкавэдэшников, в течение всей войны руководил иностранной разведкой. Сын офицера и сам бывший подпоручик царской армии, Меркулов преподавал в тифлисской школе для слепых, откуда в сентябре 1921 г. перешел в грузинскую ЧК. Он верно служил Берия до последнего часа. Ему была свойственна осторожность: когда бушевал террор, он потихоньку ушел из НКВД и служил в наркоматах торговли и транспорта. В сентябре 1938 г., когда Берия заманил Меркулова назад в НКВД, тому стало плохо при виде физических пыток. Берия дразнил его «теоретиком».

Меркулов, преодолев человеческую слабость, исправно выполнял долг: он организовал убийства поляков в Катыни, Осташкове и Смоленске и летом 1940 г. поехал анонимно в Ригу для чистки латышской буржуазии. Назначенный комиссаром госбезопасности, Меркулов должен был восстановить иностранную разведку, почти уничтоженную Ежовым, и успокоить горсточку до смерти напуганных разведчиков, которые боялись передавать Сталину неприятные сведения. Но даже после назначения Меркулова лучшим советским шпионам, даже таким, как Рихард Зорге, не верили (2). В Берлине свили себе гнездо двое из приближенных Берия: Амаяк Кобулов, младший брат Богдана, был в сентябре 1939 г. назначен первым секретарем посольства, а Деканозов, все лето 1940 г. терроризировавший Литву, стал с ноября 1940 г. послом. Ни Кобулов, ни Деканозов не владели немецким. Германское Министерство иностранных дел не знало, смеяться или обижаться на то, что Москва прислала такого физического и умственного карлика, как Деканозов, в обмен на графа фон дер Шуленбурга, изысканного немецкого посла в Москве. Амаяк Кобулов был, однако, столь же обаятелен, сколь глуп, и оказался идеальным каналом нацистской дезинформации. 25 мая 1941 г. Меркулов передал Сталину то совершенно секретное сообщение, которое так желал услышать вождь (и которое пришло от Кобулова):

«Война между Советским Союзом и Германией маловероятна… […]

Германские военные силы, собранные на границе, должны показать Советскому Союзу решимость действовать, если Германию к этому принудят. Гитлер рассчитывает, что Сталин станет в связи с этим более сговорчивым и прекратит всякие интриги против Германии, а главное, даст побольше товаров, особенно нефти» (3).

В ноябре 1940 г. Сталин отправил Молотова в Берлин, чтобы договориться об условиях, по которым СССР мог стать союзником Германии, Италии и Японии, но переговоры зашли в тупик, так как Молотов настаивал на том, чтобы Иран и запад Индии вошли в сферу советского влияния. Сталин, может быть, считал, что СССР был вне опасности, поскольку Гитлер был не прочь отдать Советскому Союзу часть Британской империи. Даже тогда, когда весной 1941 г. Гитлер вдруг напал на Югославию, Сталин не выказал признаков тревоги.

Сам Берия только довел до конца разрушение разведки Красной армии, начатое Ежовым: всех в чине полковника или выше он расстрелял. Осталось три-четыре майора, уцелевшие благодаря своим русским фамилиям и полному незнанию иностранных языков. Такая разведка судила о намерениях Гитлера по сплетням, переданным военными атташе Румынии или Болгарии, или по подслушанным пьяным разговорам офицеров СС. Они не сделали никаких выводов даже тогда, когда немецкие дипломаты в Москве начали отправлять домой жен и детей. Советские разведчики грубо ошиблись, подсчитывая численность немецких войск на границе: они доложили, что там стояло 40 % всей армии, а на самом деле уже собралось 62 % всех гитлеровских сил. Генерал-лейтенант Ф. Голиков, которого назначили начальником Главного разведывательного управления РККА, старался не сомневаться в мирном будущем: «Слухи и документы, говорящие о неизбежности весною этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, быть может, германской разведки» (4).

Всеволод Меркулов оказался достаточно умен, чтобы с началом войны заняться воровством у чужой разведки; он поручил Науму Эйтингону поддерживать связи с пятью британскими предателями – Бёрджессом, Маклейном, Филби, Блэнтом и Кернкроссом, – служившими в британской разведке. Так как с помощью польских беженцев британцам удалось раскусить немецкий шифр «Энигма», Филби и другие передавали Меркулову информацию, которую британские власти скрывали от советских союзников, о немецких вооружениях и передвижениях. У СССР были свои шпионы в Германии, но ими фактически пренебрегали и так небрежно с ними работали, что гестапо без труда всех переловило. К несчастью, Сталин был столь высокого мнения о своих аналитических способностях, что требовал «сырую» информацию и не допускал, чтобы профессионалы ее толковали (5).

Меркулов даже в должности наркома госбезопасности занимался творчеством. Он уже издал брошюру «Берия, верный сын партии Ленина – Сталина». Под звучным псевдонимом Всеволод Рокк Меркулов написал и поставил пьесу «Инженер Сергеев». Пьесу смотрели по всему СССР с 1942 по 1944 г. В период немецкого наступления инженер Сергеев должен взорвать электростанцию, которую он сам построил. Немецкие агенты, бывший кулак, белогвардеец и балтийский немец, пытаются помешать ему, но с помощью энкавэдэшника Сергееву удается взорвать станцию и убить не только себя, но и всех врагов.

После Хиросимы, когда Сталин понял, что без своей атомной бомбы СССР не ответить на вызов США, Меркулов достиг апогея карьеры. Образованный физик, он один в Наркомате госбезопасности понимал, какие вопросы надо задавать шпионам в Великобритании и Америке. До 1945 г., однако, Меркулов занимался традиционными задачами образованного энкавэдэшника: докладывал Сталину подслушанные разговоры писателей и кинорежиссеров. Интеллигенты становились во время войны все смелее и откровеннее, поскольку их лелеяли и показывали, что государство и народ ими дорожат. Когда наступит другое время и Сталин с Ждановым загонят интеллигентов назад в клетку, компромат, собранный Меркуловым, весьма пригодится.

Более серьезным противовесом Берия оказался Виктор Абакумов. Не получивший никакого образования, Абакумов держал себя патрицием, не уступая в этом Меркулову, но был жесток, груб и хитер (6). Кроме профессии, Абакумова интересовали только женщины и роскошь. В начале карьеры Абакумова называли «фокстроттером» (7), и в 1934 г. чуть не уволили, когда поймали на том, что он водил своих партнерш с танцев на квартиры ОГПУ не только чтобы заниматься любовью, но и готовить доносы на тех, кого хотел арестовать. На какое-то время его понизили, и он стал конвоиром в ГУЛАГе. Физическая сила Абакумова и его любовь к делу, однако, привлекли внимание Богдана Кобулова, который уговорил Берия назначить Абакумова главой НКВД в Ростове-на-Дону. В феврале 1941 г., когда разделили империю Берия, Сталин выдвинул Абакумова на роль второго человека в НКВД.

Вначале Абакумову поручили пограничников, пожарных и милицию, но, как только вспыхнула война, Сталин назначил Абакумова главой военной контрразведки Смерш, и в этой области он проявил все свои способности. В обход Берия он подчинялся непосредственно Сталину. Весной 1943 г., когда стало ясно, что немецкое наступление захлебнулось, контрразведка стала еще более мощной силой. Абакумов стал фактически заместителем Сталина, наркома обороны и Верховного главнокомандующего. Абакумовского Смерша (от «Смерть шпионам») боялись больше, чем бериевского НКВД. У Смерша было тринадцать отделов (8): он надзирал за армейским штабом и всеми Вооруженными силами; преследовал и казнил дезертиров и членовредителей; заведовал заградительными отрядами, которые пулями останавливали отступающих солдат; управлял полевыми больницами и снабжением; вербовал на освобожденных территориях возможных коллаборационистов; наблюдал за всеми контактами с союзниками или с врагом. Смерш наводил террор на армию и всех, кто жил в зоне боевых действий. Он выжимал из немецких военнопленных все, что мог. Из-за Смерша русские предпочитали отступлению смерть в бою, а немцы охотнее умирали, чем сдавались в плен. Люди Смерша были большей частью такими же агрессивными и невежественными, как Абакумов, и расстреливали и вешали многих верных и способных офицеров и рядовых.

Абакумов занимал здание напротив Лубянки и часто проходил соседними улицами, барственно раздавая нищим старушкам по сторублевке. Как и Берия, он умел снискать доверие своих подчиненных, которые считали его справедливым, даже милосердным. В 1945 г. Сталин включил Абакумова в комиссию по подготовке Нюрнбергского процесса над немецкими военными преступниками. На следующий год Абакумов сменил Меркулова и дальнейшие пять лет занимал пост наркома госбезопасности. Берия уже не соперничал с Абакумовым, так как создание советской атомной бомбы требовало всей его энергии. Несмотря на свободу действий и природную беспощадность, Абакумов в конце концов не оправдает сталинского доверия – и это несмотря на две большие чистки и бесчисленные убийства в интересах Сталина.

Красная армия боялась не только немцев и Смерша: Военная коллегия советского Верховного суда стала ездить по всем фронтам, устраивая полевые суды и вынося смертные приговоры по самым мелким делам (9). Главным судьей был заместитель Ульриха, Иван Матулевич, который вместе со своими подчиненными уже был закален террором 1937–1938 гг.; теперь они писали на бланках из тонкой сигаретной бумаги тысячи смертных приговоров. Стоило солдату просто похвалить конструкцию немецкого самолета или поднять немецкую листовку, чтобы сделать самокрутку, фельдшерице забинтовать раненого немца – Матулевич расстреливал. Солдаты под огнем переносили такой ад, что часто относились к расстрелу с безразличием, даже с облегчением: поэтому 19 апреля 1943 г. Сталин взял пример с немцев и ввел смертную казнь через публичное повешение: «Расстрел отменяется из-за мягкости этого наказания». Повешение привело к зрелищам, отвращавшим даже Матулевича: нищие граждане сдирали с повешенных одежду. Но публичное повешение так понравилось Сталину, что до 1948 г. Смерш продолжал вешать и немцев, и советских пособников даже на центральных площадях Ленинграда.

Льва Мехлиса, самого злобного скорпиона в сталинской коллекции, армия возненавидела еще больше, чем Берия, Абакумова или Матулевича. Сталин познакомился с Мехлисом еще в Гражданскую; Мехлис тогда служил комиссаром и ненавидел бывших царских офицеров так же глубоко, как и Сталин. В Крыму Мехлис помогал Розалии Землячке убивать царских офицеров, сдавшихся в плен (10). Потом Мехлис работал под руководством Сталина сначала в Рабоче-крестьянской инспекции, а потом вместе с Бажановым и Товстухой в секретариате вождя. В 1926 г. Мехлис учился с Ежовым на курсах при Коммунистической академии и в Институте красной профессуры, где на какое-то время стал бухаринцем, а потом донес на своих преподавателей за их правый уклон. Он получил достаточное образование, чтобы его назначили в 1931 г. редактором «Правды», которую он превратил в рупор Сталина. Мехлис получал компромат от Сталина на партийных руководителей, которых тут же громил в газете – прежде чем Ежов успевал их арестовать. Семь лет подряд Мехлис проводил каждый день в редакции, привлекая к сотрудничеству таких популярных писателей, как Михаил Кольцов.

Из новых членов, введенных в ЦК в 1937 г., Мехлис оказался единственным, который пережил ежовщину. В декабре 1937 г., подготавливая чистку Красной армии, Сталин назначил Мехлиса начальником Главного политуправления Красной армии. Мехлис объездил всю Сибирь, отбирая на уничтожение офицеров и комиссаров (11).

Везде, куда ни приезжал Мехлис, случались повальные самоубийства: в 1940 г. больше тысячи красноармейцев покончили с собой «из страха, что [их] привлекут к ответственности». Мехлис докладывал прямо Сталину, минуя Ворошилова. Офицеры ненавидели его разгромы и доносы, хотя и признавали за ним личную храбрость. Как и Ворошилов, Мехлис верил, что пуля его не берет, и заставлял комиссаров агитировать и пропагандировать на фронте, а не в тылу. К лету 1940 г., однако, Сталину показалось, что армия достаточно много претерпела от Мехлиса, и создал для своего подручного новый наркомат – государственного контроля, который должен был так запугать огромную советскую бюрократию (в три раза большую, чем Красная армия), чтобы та хотя бы по видимости стала честнее, эффективнее и бережливее. Вместе с Маленковым Мехлис собрал собственную армию из 4500 инспекторов. Через год, когда война уже разразилась, Мехлис мог задерживать или запрещать любые расходы или планы во всех сорока шести других наркоматах.

Восстанавливая военную разведку, которую он сам помогал разрушить, Мехлис подыскал, большей частью из своего собственного вуза, Института красной профессуры, несколько тысяч человек вроде него самого. Они работали политкомиссарами и вновь вводили старую двойную систему командования, политического и военного, которая так мешала принятию решений в бою. Через два года Сталину и Мехлису пришлось отменить политическую опеку над военными.

Мехлис обучал армейских офицеров, пользуясь печально знаменитым сталинским «Кратким курсом». В этом учебнике Сталин хвалил Мехлиса почти так же часто, как себя. Рядовые обходились без «Краткого курса» и просто зубрили наизусть лозунги, прославляющие Сталина. Во время войны Мехлис работал почти круглосуточно, разъезжая по всем кризисным участкам. Сталин ему ни в чем не отказывал, кроме выдачи оружия необученным «коммунистическим отрядам». За два года Мехлис проехал десятки тысяч километров и убил не меньше советских генералов, чем немцы. Его жестокость стала легендарной. Когда немцы употребляли «человеческие щиты», заставляя женщин, детей или военнопленных идти впереди, Мехлис приказывал Красной армии косить всех пулеметами. НКВД должен был расстреливать всех арестованных в любом городе, который сдавали немцам. Солдат, обругавших офицеров, расстреливали перед строем.

Мехлис был столь же свиреп, сколь нелеп и смешон. Когда он застал немецких военнопленных за картами с изображениями голых женщин, он напечатал одиннадцать миллионов листовок с иллюстрациями этих карт и осыпал ими вражеские позиции: «Как Гитлер развращает свою армию». Мехлис арестовывал офицеров не потому, что они плохо сражались, а потому, что офицер имел в прошлом арест, или до революции учился в гимназии, или был сыном священника. Мехлис приговорил к смерти генерала В. Качалова, уже погибшего в своем танке, за то, что, согласно доносу, он сунул в карман немецкую листовку, перед тем как уехать на фронт (вдову и тещу генерала упекли в ГУЛАГ).

В 1942 г. Мехлис подвергся настоящему испытанию при отчаянной защите Крыма, где двадцать два года назад доказал свой железный характер. С небывалой даже для него лихорадочной энергией он издавал поток боевых приказов, рассылал политко-миссаров, лишал звания офицеров, но все рухнуло. Из катастрофы мая 1942 г., когда вдвое меньшая немецкая армия смела советские войска с полуострова, Мехлис вышел без царапины, но с навсегда испорченной репутацией: он потерял ключевую территорию, 400 танков, 400 самолетов и полмиллиона солдат. Сталин послал ему угрожающую телеграмму:

«Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. […] Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы…»(12)

И все-таки Мехлиса, вызванного в Москву, не отдали под суд: Сталин учредил для него партийный отряд военной и политической пропаганды. Тем не менее Мехлис не переставал ездить по всем фронтам, убеждая заградительные отряды расстреливать отступающих солдат; иногда взбешенные командиры его выгоняли. Когда отменили политкомиссаров и красноармейцы уже не паниковали, так как победа над Гитлером казалась неизбежной, Мехлис больше никому не был страшен, и командиры без колебаний опротестовывали его клевету. За такие протесты их могли понизить в ранге, но уже не расстреливали.

Война произвела глубокие сдвиги в советском обществе. Людям приходилось проявлять инициативу, и, когда им это удавалось, они награждались, а не наказывались. Победа над настоящим врагом, а не над каким-нибудь выдуманным троцкизмом внушила военным уверенность в себе. В Красной армии служило фактически четверть взрослого населения; армия становилась более могучей, более надежной, чем партия. Боролись не за партию, а за армию. К тому же немецкие пули закаляли мужчин и женщин и делали их бесстрашными. После победы понадобится очень тяжелая рука, чтобы еще раз загнать население в прежнее услужливое и запуганное состояние. Сталину, Абакумову, Берия и Мехлису придется использовать всю карательную силу, чтобы вернуть освободившееся население в клетку. На очень короткое время после Победы Сталина постигла «собачья болезнь», благодарность: поднимая тост за здоровье русского народа, он вдруг брякнул:

«У нашего правительства было немало ошибок… Какой-нибудь другой народ мог бы сказать: ну вас к черту, вы не оправдали наших надежд, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой.

Это могло случиться, имейте в виду» (13).

Вождь, однако, быстро овладел собой. Как Сталин, так и Мехлис больше нервничали, чем радовались, когда Красная армия вступила в Центральную Европу:

«Не только в истории Советского Союза, но в истории нашего Отечества впервые миллионы побывали за границей. Разное оттуда принесли. Многое из виденного не ясно нашим людям…

А что сказали бы наши люди, побывав в Америке (небоскребы, промышленность)?» (14)

Сталин и Мехлис волновались не зря. Даже в опустошенных войной Германии, Венгрии и Чехословакии вид богатой жизни, о которой русский солдат даже не мечтал, оставлял сильное впечатление. Мехлису предстояла борьба с развращающим действием капитализма на армию. Чтобы вести эту борьбу, в марте 1946 г. Сталин восстановил Мехлиса в Наркомате государственного контроля, где он взялся за хирургию гнилой бюрократии и развращенного офицерства.

Эвакуация, депортация, геноцид

Господи! Вступися за Советы,

Сохрани страну от высших рас,

Потому что все Твои заветы

Нарушает Гитлер чаще нас! (15)

Берия, хотя он всегда трусил перед Сталиным, часто оказывался догадливее своего хозяина. Он внимал тому, что передавали Зорге из Токио и Деканозов из Берлина, но сообщал Сталину только то, что не раздражало вождя. Немецкий посол в Москве, русофил граф фон дер Шуленбург, ясно намекал Деканозову насчет планов Гитлера. Но Сталин отмахивался от всех таких предостережений, и Берия услужливо поддакивал. Еще 21 июня 1941 г., накануне наступления бесчисленных немецких танков и самолетов через Буг, Берия обещал, что «сообщники международных провокаторов будут стерты в лагерную пыль». Он так осмелел, что попросил Сталина отозвать Деканозова из Берлина за то, что тот «бомбардирует» НКВД слухами о предстоящей атаке. Но если судить по изменившемуся обращению Берия и Богдана Кобулова с уцелевшими польскими офицерами во второй половине 1940 г., они очень хорошо сознавали, что приближается катастрофа. Весной 1941 г. генерал Волковицкий попросил разрешения сражаться против немцев в Югославии. Берия выразил сочувствие, но при Сталине вопроса не поднимал, так как Сталин был непоколебимо убежден, что Гитлер на СССР не нападет, пока не сдастся Великобритания.

В июле 1941 г., когда царили паника и отчаяние, Сталин не отпускал Берия от себя: в Государственном Комитете Обороны Берия был вторым человеком, и, так как ГУЛАГ поставлял часть рабочих для оборонной промышленности, за боеприпасы и тяжелую промышленность теперь отвечал Берия. Вторым заданием Берия была ликвидация коллаборационистов и тактика выжженной земли на любой территории, с которой отступала Красная армия, чтобы Гитлер, как Наполеон за сто тридцать лет до него, не находил ни припасов, ни топлива, ни сочувствующего населения.

В октябре 1941 г., как только весь дипломатический корпус был переведен из Москвы в Куйбышев, НКВД, опережая все другие наркоматы, сразу эвакуировался туда же. Из 3000 заключенных в Бутырках расстреляли 138 особо важных, среди которых были Абрам Беленький (телохранитель Ленина и в 1920-х годах близкий соратник Сталина), Бела Кун, Михаил Кедров (чекист и нейропсихолог), несколько генералов, потерявших в первые часы войны свои самолеты, и Иосиф Проскуров, последний шеф военной разведки, который погиб точно так же, как шесть его предшественников. Тех генералов, которые выжили в первые дни войны на Западном фронте, Меркулов арестовал и расстрелял уже в Самаре.

Из орловской тюрьмы, куда помещали узников государственной важности и где чтили память Дзержинского, проведшего там четыре года, вывезли в лес и убили 154 человека. Среди них было много женщин, в том числе сестра Троцкого Ольга Каменева и легендарная эсерка Мария Спиридонова. В Орле также сидели те жертвы показательных процессов, которым обещали сохранить жизнь, например врач Горького Плетнев. Обещание было нарушено. Орловские убийства Берия поручил Богдану Кобулову и Леониду Баштакову, для которых такая расправа после Катыни была рутинной мелочью. Гораздо меньше мы знаем о массовых убийствах, осуществленных по приказу Берия в незадолго до того завоеванной Западной Украине: во Львове, когда Красная армия покидала город, расстреляли, предположительно, сто тысяч заключенных (16). Когда немцы брали города, например Полтаву, так быстро, что заставали советские власти врасплох, НКВД без приказа свыше убивал всех заключенных и неблагонамеренных граждан, чтобы некому было приветствовать немцев. Главным образом, однако, убивали по приказам из Москвы. За восемь дней в ноябре 1941 г. Берия расстрелял 4905 человек.

Небывалые в истории человечества потери 1941 г. – за лето и осень Красная армия потеряла 2 841900 убитыми или взятыми в плен – заставили Берия ограничить число казней и освободить из лагерей и тюрем еще не искалеченных непосильным трудом и дистрофией военных. Из ГУЛАГа двух генералов, Кирилла Мерецкова и Бориса Ванникова, вывезли в санаторий, где привели в человеческий вид, и отправили на фронт. Мерецков, отличившийся своими исключительными боевыми способностями на войне с Финляндией и тем навлекший на себя неприязнь других военных, оказался до такой степени обессилен пытками, что ему разрешали докладывать Сталину сидя. Ванникова, наркома обороны, арестованного за две недели до начала войны, не успели искалечить: он быстрее, чем Мерецков, поправился, а впоследствии помогал Берия создавать советскую атомную бомбу, подгоняя и запугивая физиков.

Только в ноябре 1941 г. Сталин стал доверять информации от Рихарда Зорге о том, что Япония нападать не собирается и что пора перебросить сибирские войска на европейский фронт. Тем не менее Сталин не торопился разгрузить ГУЛАГ, где из двух миллионов арестантов подавляющее большинство составляли мужчины призывного возраста. Пока Красная армия приняла всего три тысячи кулаков-переселенцев; еще в 1941 г. выслали на восток на принудительный труд 200 тыс. крестьян и «общественно опасных». Со временем, однако, из ГУЛАГа брали все больше и больше, так что к 1944 г. из 29 миллионов советских граждан, призванных в вооруженные силы, больше миллиона прибыло из лагерей. Палачи НКВД тем не менее расстреливали и дальше: в 1940 г., если не считать Катыни, за контрреволюцию, согласно официальной статистике, было расстреляно 1649 человек. В 1942 г. расстреляли 23278 человек, и эти цифры не включают тех, кого НКВД или полевые суды казнили на месте «преступления». Даже после катастрофы 1941 г. Сталин иногда расстреливал полковников и генералов, очевидно из-за мину тного раздражения, так как выбор был явно произволен – например, генерал Козлов, потерявший Крым и потом чуть не сдавший весь Кавказ немцам, уцелел сверх всякого вероятия.

В начале войны Берия предпринял самую большую из всех советских депортаций: он переселил полмиллиона советских немцев с левого берега Волги в Казахстан. Поводом к депортации были сообщения, что на Украине немецкие колонисты открывали огонь по отступающим советским солдатам, и 3 августа 1941 г. Сталин послал Берия записку, требуя «громкого» выселения немцев. Есть легенда, что Берия и Молотов сначала испытали благонамеренность волжских немцев, подсылая к ним парашютистов в немецких мундирах и арестовывая все семьи, которые укрывали этих парашютистов (17). Депортация на самом деле была относительно гуманной, по сравнению с депортацией кавказских народов в 1944 г. или даже по сравнению с британской и американской депортацией подданных неприятельских государств (enemy aliens): каждому семейству разрешали брать с собой до тонны имущества и давали квитанции за скот, оставленный в Поволжье (хотя отовариться на эти квитанции было нельзя). В конце концов около 900 тыс. советских немцев очутились в Казахстане и Сибири: еще несколько сотен тысяч работали в трудовых армиях. Как корейцы в 1937 г., так и немцы снискали уважение казахов; смертность у них была низкой, и под их опытными руками земля около Алма-Аты расцвела.

Защита Кавказа (и советских месторождений нефти) была поручена Берия: Сталин послал его туда в августе 1942 г. и еще раз в марте 1943-го, чтобы подтянуть генералов. Сам Сталин жаловался Рузвельту и Черчиллю, что ему часто приходится ездить на фронт; на самом же деле на фронт он съездил всего два раза, так как грохот артиллерии оказывал на его кишечник слабительное действие. Берия не трусил, но мучителю и убийце Блюхера армия не доверяла (18). Зимой 1942/43 г. немцы тщетно боролись за перевалы через Кавказ. Военачальником Берия был, конечно, никудышным: он заменил кавказцев (армян, азербайджанцев, дагестанцев) русскими и отвел войскам НКВД главную роль, тем самым лишая боеприпасов и транспорта регулярную армию, сражавшуюся с гитлеровскими элитными отрядами «Эдельвейс».

Главной заслугой Берия в глазах Сталина было то, что его действия всегда можно было дезавуировать. Поэтому Сталин разрешил ему связаться с болгарским послом и недолговечным прогерманским югославским правительством, чтобы узнать о возможностях заключить мир с Гитлером. Берия также управлял исследованиями в сфере бактериологического оружия и через своих лондонских шпионов с 1942 г. был хорошо осведомлен о возможностях создания атомной бомбы. Берия, однако, превзошел самого себя, организовав спасение советской промышленности от немецкого уничтожения: с помощью ГУЛАГа и трудовых армий (составленных из народностей, которым не доверяли огнестрельного оружия) Урал вскоре производил даже больше стали и электричества, чем все заводы и станции, взорванные армиями на Западном фронте.

Летом 1943 г., когда фабрики, заводы и американские грузовики доставляли все, в чем нуждалась Красная армия, и даже немцам стало видно, что победа будет за Советами, Сталин еще раз отделил от НКВД Наркомат госбезопасности, передав его Меркулову. Статус Берия, однако, не понизился: у него появились новые задачи. Некоторые из народов СССР, как только немцы начали отступать, были заклеймены как предатели. Первым народом, названным в полном составе коллаборационистом, были тюркские пастухи-карачаевцы, будто бы показывавшие немецким патрулям путь на перевалы и даже служившие в немецкой милиции. Действительно, как и другие кавказские народы, карачаевцы поверили слухам, что немцы предлагают им после двадцати лет советского гнета и террора свободу и автономию, и даже после ухода немцев горсточка абреков – их было меньше ста человек – вела партизанскую войну против Советов. Но большая часть карачаевцев с немцами не сотрудничали: наоборот, прятали в горах от немцев русских и еврейских детей. Во время немецкой оккупации полковник Унух Кочкаров, командир красных партизан, был взят в плен. Он сбежал и примкнул к Красной армии, но его расстрелял НКВД, так как Берия и его помощник Иван Серов уже создали миф о «народе-предателе». Разгромом карачаевцев лично руководили Серов и Михаил Суслов, организатор партизанского движения во время оккупации Ставропольского края, член Военного совета Северной группы войск Закавказского фронта. В середине октября упразднили Карачаевский автономный край; 53 тыс. энкавэдэшников приехали для того, чтобы депортировать в Казахстан 69267 карачаевцев, главным образом женщин и детей. Когда мужчины возвращались из армии, их тоже вывозили. Депортация была жестокой – без имущества, без теплой одежды. Больше миллиона овец оставили волкам на растерзание. Люди долго ехали по морозным степям в Казахстан: 40 % депортированных, включая 22 тыс. детей, погибли.

После карачаевцев очередь была за калмыками, которых уже столетия гнали то на запад, то на восток Китайская и Российская империи. В декабре 1943 г. их обвинили в том, что они добровольно передали немцам скот и что несколько эскадронов калмыцкой кавалерии сражались на немецкой стороне. Автономую республику упразднили. Кочевников-калмыков разбросали по всем сибирским и полярным местам на принудительный труд – лесоповал и строительство плотин. Без предупреждения, не разрешив запастись одеждой и питанием, 90 тыс. калмыков (вслед за ними депортировали 20 тыс. калмыков из Красной армии) набили в грузовики, только что подаренные американцами, которые и представить себе не могли, какое применение СССР найдет этому подарку.

Следующей весной Берия доложил Сталину, что депортация произошла «без происшествий и без эксцессов» (19). Калмыков разбросали по такой огромной территории, что можно только догадываться о числе жертв. По переписи 1953 г. было 53 019 калмыков; по переписи же 1939 г. насчитывалось 134 тыс. Известно, что в некоторых районах, питаясь травой и ветками, выжило только одно из пятнадцати калмыцких семейств. При демобилизации с калмыцкими солдатами обращались хуже, чем с заключенными в ГУЛАГе: они трудились целый день в обмен на 700 г хлеба. В ноябре 1944 г. сибирские власти жаловались на приток нищих калмыков, и Берия пришлось затребовать у Анастаса Микояна 36 тонн мыла, 18 тонн чая, 90 тонн соли, шерсти и хлопка, чтобы калмыки могли пережить еще одну зиму. Молотов от имени Совнаркома настоял, чтобы калмыки за все заплатили.

Соломон Милыптейн был очень доволен собой и хвастался Богдану Кобулову, что, запретив багаж и урезав наполовину кубометраж (так как половина депортированных – дети), ему удалось выселить 150 тыс. карачаевцев и калмыков всего на 194 поездах из 64 вагонов. Вину за разразившийся тиф Милыптейн на себя не принимал.

Осуществив две депортации, два почти геноцида, Берия решил, что сможет совершить операцию, намного более трудную: избавить Кавказ от ингушей и чеченцев. Этот вайнахский народ уже двести лет сопротивлялся открыто или тайно русским завоевателям, и в советское время чеченское сопротивление иногда доходило до партизанской войны, когда в 1920-х и 1930-х гг. захватывали целые города и выгоняли ГПУ и Красную армию. Сталин никогда не прощал чеченцам, и чеченцы и ингуши ни на минуту не забывали о насилии НКВД. Среди чеченской интеллигенции были люди, которые уповали на Гитлера как на освободителя, так как немецкие идеологи были готовы объявить чеченцев, черкесов и другие автохтонные народы Кавказа протоарийцами, которым можно обещать права и политическую автономию.

Как грузины, Берия и Кобулов ощущали особую неприязнь к горцам-вайнахам. Энкавэдэшники, набранные для депортации чеченцев и ингушей, были почти все грузинами. 17 февраля 1944 г. Берия объявил, что за восемь дней он выселит 459486 человек – чеченцев и ингушей вместе с осетинами, дагестанцами, даже русскими, проживающими с вайнахами. Берия хотел лично участвовать в этой «серьезной операции» и поэтому просил у Сталина отпуск.

Подражая тактике, примененной Гиммлером в облавах на евреев, Берия собрал чеченских старшин и мулл и приказал им отговорить народ от сопротивления. Все доступные в февральских снегах села окружили войска НКВД, призывавшие чеченцев на сход, откуда пускали домой только немногих, чтобы собрать имущество. Депортированным разрешали брать с собой до полутонны имущества на каждое семейство. Таким образом, 14200 вагонов и тысяча платформ запрудили железные дороги от Кавказа до Урала и Сибири именно тогда, когда свободные пути были необходимы для боеприпасов и войск, продвигающихся на Запад. Берия собрал 19 тыс. войск и целые гаражи американских грузовиков, только что прибывших из Ирана; дороги и мосты были отремонтированы. Берия посылал Сталину телеграммы о гладко проходящей операции. На самом деле операция была хаотичной и кровавой. Глубокий снег отрезал горные деревни от грузовиков: люди Берия добирались пешком и поджигали деревни, сжигая заживо в гумнах, мечетях и конюшнях всех обитателей. Из Владивостока прилетел Михеил Гвишиани, чтобы помочь Берия. В деревне Хайбах, недалеко от Нашха, очага чеченской культуры и центра сопротивления, Гвишиани запер несколько сотен жителей – от новорожденных до стодесятилетних стариков – в конюшнях и поджег их, открывая пулеметный огонь по тем, кто выбегал (20).

Чеченские и ингушские переселенцы, закаленные горной жизнью и сохранившие хотя бы часть имущества, лучше, чем карачаевцы или калмыки, переносили ссылку. Как замечал в омской тюрьме Достоевский и Солженицын в ГУЛАГе, у чеченцев и ингушей была железная выдержка и взаимная поддержка. Тем не менее к октябрю 1945 г. из полумиллиона высланных умер каждый пятый. Чечня и Ингушетия исчезли с карты СССР: часть была, как Карачаевский край, прикреплена к Грузии, часть – отдана осетинам или лакскому народу в Дагестане. За свои старания Берия, Богдан Кобулов, Круглов и Серов получили ордена Суворова (первой степени), а Гвишиани, Меркулов и Абакумов – менее престижные награды.

Берия как раз в то время был занят депортацией еще одного кавказского народа, балкарцев. Балкарцы, тюркские пастухи, как и карачаевцы, 28–29 ноября 1942 г. уже сильно пострадали от 37-й армии. Их заподозрили в сотрудничестве с немецкими патрулями, и в Черекской долине более 500 человек – почти целиком женщины и дети – были расстреляны в собственных домах. 7 марта 1944 г. балкарцам объявили, что через тридцать минут их загрузят в грузовики НКВД. В Нальчике, столице Кабардино-Балкарии, Берия объявил черкесам, что балкарские земли отходят к Грузии. Через три недели балкарцев высадили в промерзших киргизских степях, где с ними обращались, как с изменниками. В дороге умерло 2 тыс. из 37 тыс. депортированных. Вместе с балкарцами взяли по ошибке нескольких кабардинцев: их отправили назад на родину, но опять забрали и сослали вместе с другими кабардинцами.

Следующей жертвой оказались крымские татары. В апреле 1944 г. Кобулов и Серов составили для Берия этническую карту Крыма и обвинили татарских солдат в том, что они перебегали к немцам (21). Берия написал Сталину о нежелательности пребывания крымских татар в пограничной зоне и договорился с узбекскими властями о размещении переселенцев из Крыма. Государственный Комитет Обороны принял секретную резолюцию (которую ни один татарин до 1990 г. не видел), по которой скот крымских татар был конфискован и сами татары обязаны были оплатить расходы депортации в Узбекистан. НКВД и НКГБ выделили 32 тыс. солдат, чтобы загнать всех татар на железнодорожные станции; правительство заказало 75 тыс. досок, чтобы превратить вагоны для скота в вагоны для 165 тыс. татар. Узбекским властям выделили 400 тонн бензина, чтобы развезти татар по глухим поселкам, куда их ссылали, угрожая, что они получат двадцать лет в лагере, если будут уходить дальше трех километров от поселка. К 18 мая, за две недели до окончания отпущенного срока, Кобулов и Серов под руководством Берия успели депортировать всех крымских татар, то есть женщин и детей, пока мужчины не вернулись с фронта. Многие были сосланы в Северную Россию, где работали в поте лица на целлюлозных заводах. 6 тыс. были арестованы, как антисоветски настроенные, а 700 казнены за «шпионаж».

Когда в феврале 1945 г. Черчилль, Рузвельт и Сталин встретились в Ялте, никого из крымских татар в Крыму фактически уже не осталось. Рыбачьи хижины были снесены, и виноградники вырублены, чтобы строить особняки и санатории для русских руководителей. Этническая чистка не ограничилась татарами: вскоре из Крыма выселили 15 тыс. греков, 12 тыс. болгар и 10 тыс. армян. К концу 1945 г. чуть ли не половина переселенных татар умерли от холода, голода, эпидемий и отчаяния. Те, кто умер по пути в Казахстан, были сброшены на насыпь или песок около железной дороги. Окна казарм в Средней Азии были без стекол; хлеба давали всего 150 г в день. Не было школ для детей. НКВД сам признавался, что бушуют дизентерия и чесотка. Несмотря на медали и награды, татарских солдат, как только их демобилизовывали, упекали в ссылку. Единственные татары, избежавшие этой участи, были женщины, вышедшие замуж за русских.

Но это был еще не конец бериевского геноцида – оставались мусульмане в христианском Закавказье. В1944 г. выслали 44 тыс. месхетинцев – в значительной части тюркоязычных грузин, населявших пограничную зону, в Среднюю Азию, вместе с 1400 хемшинами, армянами мусульманского вероисповедания, 9 тыс. армянских курдов и еще 30 тыс. людей неопределенной национальности. Как обычно, половина переселенцев были дети, и от 12 до 33 % умерли. Три-четыре сотни лазов, картвелов-мусульман, были по ошибке причислены к месхетинцам, но лазский интеллигент Мухамед Ванлиши смог убедить Берия, что ошибку надо поправить и даже выдать компенсацию пострадавшим. В этой последней акции 413 энкавэдэшников получили медали «За храбрость» и «За боевые заслуги».

Военнопленные

Никто не отрицает, что за смерть и страдания, выпавшие на долю советского народа с июня 1941 по май 1945 г., ответственность несет Гитлер. В советских Вооруженных силах было убито, пропало без вести или взято в плен 11285100 человек. Из пропавших без вести потом вернулись 939 700; из трех миллионов военнопленных (трудно сказать, сколько точно, так как немцы и русские по-разному определяли статус военнопленного) вернулось около половины. Таким образом, в Вооруженных силах погибло больше восьми миллионов человек (включая множество женщин). Среди мирных граждан под немецкой оккупацией смертность была ужасающей: нет повода оспаривать цифры, названные на Нюрнбергском процессе, – 9 897 000. Около четырех миллионов, главным образом евреев, были расстреляны; остальные гибли от холода, голода, эпидемий и карательных мер немцев, усугубленных беспощадной политикой отступающих советских войск. В итоге можно с полным основанием возложить на нацистов вину за смерть 18 млн советских граждан (22).

Но до какой степени в этой чудовищной смертности следует винить Сталина и его подручных? Неужели Сталин не проливал преступным образом кровь своих армий в бесполезных атаках и приказах не отступать? До какой степени можно оправдывать тактику выжженной земли? За четыре военных года Берия, Абакумов, Меркулов и Мехлис расстреляли и повесили гораздо больше тех 40 тыс. приговоренных, о которых есть данные. Условия в советских лагерях стали такими же ужасными, как в Дахау или Бухенвальде. За один 1942 г. умерли 352 560 заключенных, то есть каждый четвертый в ГУЛАГе. Во время войны от чудовищных условий умерли 900 тыс. заключенных в ГУЛАГе, хотя лагеря находились в тысячах километрах от ближайшего фронта. В неоккупированной части Европейской России смертность гражданского населения и в городе, и в деревне резко возросла. В самые суровые времена, весной 1942 г. и зимой 1943 г., во многих районах половина новорожденных не прожили даже года. Во время блокады Ленинграда погибло 750 тыс. человек (23). Во время войны по всему СССР умерло 37 млн мирных граждан, то есть на 14 млн больше, чем нормальная ожидаемая смертность за четыре года мирного времени (23 млн). Структура населения была так исковеркана войной, что в сельских районах на трех женщин остался в живых всего один мужчина. Такую смертность только повысила крайняя жестокость Смерша и НКВД на «освобожденных» территориях, когда немцы отступали. Смерть полумиллиона переселенцев и полутора миллионов немецких военнопленных была целиком обусловлена решениями Сталина и мерами, принятыми Берия и другими наркомами.

Около половины советских военнопленных дожили до конца немецкого плена; чуть больше половины немецких военнопленных пережили советский плен. И немецкие, и советские власти чувствовали себя совершенно свободными от обязательств Женевской конвенции. Те зверства, которые немцы допускали с самого начала войны, конечно, не располагали русских обращаться по-человечески с немецкими пленными. Когда Красная армия отступала, она вообще расстреливала немецких пленных. Красноармейцы хорошо знали, что немцы расстреливают всех советских евреев и коммунистов. Большая часть советских военнопленных попали в плен в начале войны и поэтому должны были терпеть целых четыре года голода и чудовищной жестокости, пока люди не умерли или их не освободили. А вот большая часть немецких пленных была захвачена только в последние полтора года войны, и тем не менее их ежегодная смертность оказалась вдвое выше, чем таковая советских военнопленных в Германии (24). До середины 1943 г., пока Красная армия не убедилась, что она победит, она обращалась с военнопленными бесчеловечно. Возьмем, к примеру, телеграмму подполковника Дмитриева 4 мая 1943 г. на имя генерал-майора Ивана Петрова, заведующего Главным управлением НКВД по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ):

«Сообщаю движение военнопленных Покровскому лагерю 127.

С 4 по 15 марта 43 г. поступило три эшелона военнопленных общем количестве 8007 человек из этого количества умерло всего по 1 мая 6189 человек, том числе пути следования 1526… […] Причины смерти: дистрафия [sic] 4325 чел. сыпной тиф 54 чел. обмороживание [sic] 162 чел. ранения 23 чел. и других 98 чел.» (25).

Из 91 тыс. немцев, сдавшихся в Сталинграде, через несколько недель умерло 27 тыс. и выжило, главным образом из офицеров, всего 5 % (хотя надо сказать, что армия Паулюса сильно пострадала от голода и мороза еще до ее поражения) (26).

После Сталинградской победы ГУЛАГ стал принимать массы немцев, и власти поняли, что имеет смысл сохранять им жизнь. Сопруненко, привыкшего управлять лагерями смерти, заменили Иваном Петровым, который до тех пор работал с заградительными отрядами Берия на кавказских перевалах. Петров выделял из немецких военнопленных тех, кто был способен на полезный труд. Во второй половине войны, когда профессиональных солдат уже истребили, в немецкой армии служило очень много вчерашних гражданских лиц, и оказалось, что почти все немецкие военнопленные владели каким-либо ремеслом. По мере того как приближалась победа, русская охрана становилась менее сурова к военнопленным. У немецких ремесленников была врожденная гордость своим мастерством, и в шахтах, на лесоповале или на стройке они трудились усерднее и аккуратнее, чем свободные советские рабочие. В лагерях немецкие военнопленные выращивали помидоры, ставили оперы, вырезали игрушки: половина из них – это намного больше, чем соответствующая пропорция советских заключенных, – дожили до конца войны, потому что ГУЛАГ ценил их вклад в хозяйство, а коменданты – удобства, созданные немецкими руками.

Культ труда, конечно, повредил собственным интересам немецких военнопленных. Когда окончилась война, Сталин не захотел освобождать таких замечательных работников, так что 35 тыс. самых квалифицированных немецких военнопленных обвинили в разных преступлениях – например, в заговоре против СССР, в потворстве мировой буржуазии – и приговорили к двадцати пяти годам заключения. В последние месяцы войны численность военнопленных удвоилась, и труд полутора миллионов иностранных рабов удвоил объем производства ГУЛАГа, точно так же как гитлеровская программа остарбайтеров укрепила немецкую военную промышленность. После войны, по различным подсчетам, 8 % советского валового национального продукта давал труд военнопленных. К 1950 г. они отработали миллиард трудодней, восстановив из руин несколько государственных магистралей и десяток городов.

Таким образом немецкий военнопленный хотя бы частично искупил вину гитлеровского государства перед Советским Союзом. Виновных нацистов советские власти преследовали довольно избирательно. В декабре 1943 г. в Харькове начали с суда над тремя офицерами СС и их русским шофером – их повесили за зверства над пациентами госпиталя и ранеными военнопленными. Около 37 тыс. пленных нацистов осудили за военные преступления; повесили всего 400 человек, а другим дали 25-летние сроки, чтобы их знания и умения приносили пользу государству. Некоторых преступников, чья вина была несомненна, фактически прощали. Зато некоторые из тех, кого публично вешали в Киеве и в других городах, не были главными виновниками – например, немцы, повешенные в Минске за якобы совершенные ими убийства поляков в Катыни.

Только после 1946 г. военнопленным разрешали получать письма или посылки из Красного Креста, а репатриация шла так медленно, что последний военнопленный вернулся только в конце 1955 г. Но ГУЛАГ не пустовал: Красная армия, Смерш и НКВД поставляли туда миллионы бывших советских граждан и других несчастных из стран Восточной Европы.

Освобождение Европы

Чем ближе был конец войны, тем сильнее сопротивлялось энкавэдэшникам «освобожденное» население. Чеченцы и крымские татары в отсутствие сильных мужчин покорились своей судьбе, а на Западной Украине и в Прибалтике, особенно в Литве, партизаны вели лютую борьбу против новых оккупантов. НКВД понадобится девять лет, чтобы полностью погасить сопротивление украинских националистов и литовских «лесных братьев», к которым примкнули дезертиры из Красной армии и обманутые, а потом подвергшиеся преследованию солдаты польской Армии крайовой. После отступления немцев на Западной Украине за шесть месяцев было убито 40 тыс. украинцев и почти столько же взято в плен. Руководили этой гражданской войной Богдан Кобулов и Лаврентий Цанава, нарком государственной безопасности Белоруссии. За 1944–1945 гг. было убито 200 тыс. украинцев, белорусов и поляков, а потери НКВД были относительно ничтожны – меньше 3 тыс.

Как только Красная армия взяла Прибалтику, Берия возобновил аресты и депортации, прерванные в июне 1941 г. Около 100 тыс. «кулаков» вывезли в Сибирь. Все нелитовцы, кроме, разумеется, русских колонизаторов, были депортированы из Литвы – в придачу к большой массе самих литовцев. В Латвии две тысячи партизан боролись с НКВД; репрессии против них были жестокими. В Эстонии вооруженное сопротивление было слабее, но страна все-таки потеряла в сибирских лагерях большую часть интеллигенции и среднего класса.

Летом 1944 г. Красная армия уже воевала на территории Польши, и Сталин со злопамятной решимостью взял под контроль те земли, которые получил с согласия Гитлера пять лет назад. Берия уже не знал покоя. Когда фашисты отступили вместе с миллионами перемещенных немцев из Восточной Пруссии, Армия крайова, верная лондонскому польскому правительству, пыталась взять Польшу под свою власть. В этой партизанской армии, снабженной легким оружием, сброшенным британскими и американскими самолетами, служило около четверти миллиона солдат. Они считали красноармейцев и энкавэдэшников не освободителями, а новыми оккупантами, хотя поляки признали право Советского Союза пройти через Польшу для разгрома Германии. Уже за год до этого отношения были отравлены находкой катынских трупов, – Армия крайова не желала молчать и открыто обвиняла НКВД в убийстве польских офицеров.

Когда Красная армия с помощью двух полков польских партизан вошла в Вильно, солдат встретил восьмидесятилетний епископ с крестом и распростертыми руками. НКВД арестовал прелата, а полякам объявили, что Вильно, теперь Вильнюс, является столицей Советской Литвы, несмотря на то что литовцы (составлявшие меньшинство в этом городе) сотрудничали с немцами, убивая евреев и угнетая поляков. Вместе с Красной армией в Польшу приехали марионеточное коммунистическое правительство и армия, со своим Министерством безопасности и со своим генералом Зигмунтом Берлингом.

Среди поляков, особенно офицеров, оказалось так мало коммунистов, что эту армию пришлось подкрепить русскими офицерами с польскими фамилиями. Разведка просоветской польской армии была полностью составлена из русских. Как только НКВД въезжал в польский город, он разоружал, арестовывал и выборочно расстреливал бойцов Армии крайовой. Иван Серов, заместитель Берия в Польше, заклеймил всех «крайовых» преступниками и британскими агентами. В других польских городах, например в Люблине и Лодзи, этим делом занимались параллельно Виктор Абакумов из Смерша и Лаврентий Цанава из НКВД. Одной из общих всем советским репрессивным учреждениям целей была этническая однородность: десятки тысяч белорусов, украинцев, литовцев, не говоря уж о миллионах немцев, были выселены из Польши, а столько же поляков не по своей воле переселились с Украины, из Белоруссии и Литвы в Польшу. В этой этнической чистке намерения НКВД и Армии крайовой совпадали, но тем не менее никакого примирения не произошло.

Летом 1944 г. Армия крайова подняла героическое восстание в Варшаве: они надеялись, что Красная армия, стоящая на правом берегу Вислы, придет на помощь. Однако советские генералы спокойно смотрели и ничего не предпринимали, пока немцы подвозили тяжелую артиллерию и два месяца систематически разрушали Варшаву и уничтожали повстанцев. В конце концов вождь восстания генерал Бур-Коморовский сдался немцам и новый командир генерал Леопольд Окулицкий распустил армию, которая раздробилась на автономные группы партизан.

Когда Красная армия дошла до Берлина, люди Берия уже арестовали 27 тыс. поляков, главным образом партизан, боровшихся против немцев. Нелегко было репрессировать всех этих «лондонских» поляков, так как марионеточная люблинская армия при первой возможности разбегалась, солдаты бросали форму и возвращались к семьям. Вместо вооруженной силы Берия и Серов использовали обман. В марте 1945 г. Берия попросил Серова пригласить генерала Окулицкого и семерых ключевых польских офицеров на переговоры с НКВД, уверяя, что их не будут арестовывать и что их встретит некий генерал Иванов, с которым они все полетят в Лондон. Там им предстояло достичь соглашения между лондонским и люблинским правительствами, на которое якобы уже дали добро советские, американские и британские власти. 28 марта поляков повезли в аэропорт, где, конечно, никакого генерала Иванова не оказалось и откуда самолет доставил их не в Лондон, а в Москву. В Москве их сразу увезли к Меркулову на Лубянку. Через несколько дней таким же образом прилетели еще 113 польских офицеров. Окулицкий до начала войны уже сидел в тюрьме

НКВД во Львове, и теперь быстро сдался. Он признался, что выжидал окончания войны, чтобы объединиться с англичанами и начать войну против Советов (27). 18 июня Василий Ульрих, на этот раз под строгим контролем Молотова, Берия и Вышинского, судил восемнадцать поляков. На суд была допущена защита, приговоры были сравнительно мягкими. Хуже всего пришлось Окулицкому, получившему десять лет тюрьмы. Окулицкий и два других старших офицера через короткое время «скоропостижно» умерли в заключении. Польша вкусила тонкую тактику, которую Берия и Абакумов будут применять по всей Восточной Европе, превращая ее, по словам Иосифа Бродского, в Западную Азию и в часть сталинской империи.

Польские коммунисты под руководством Берута (управлять этой марионеткой оказалось труднее, чем ожидалось) нервничали по поводу возможной реакции сограждан на смерть Окулицкого: Берут похлопотал за других «крайовых» и за безвредных профессоров, судей, школьников, сметенных энкавэдэшниками. Сталин уступил Беруту и согласился на широкую амнистию. Второй проблемой правительства Берута, кроме арестов самых уважаемых людей среди населения, оказался глубоко укорененный польский антисемитизм: в коммунистическое правительство вошел не один еврей, и польский обыватель был возмущен. В Кракове даже полицейские участвовали в погроме. 4 июля 1946 г. мальчик Хенрык Блящик, убежавший от родителей, попал в руки тайной полиции, которая уговорила его сказать, что он бежал от евреев, которые хотели его умертвить и съесть. Толпа в 15 тыс. человек, вместе с полицейскими, убила 42 евреев. Поляками были затеяны погромы, унесшие жизни двух тысяч евреев, которым удалось избежать немецких концлагерей. Для многих поляков еврей и коммунист были синонимами: в 1947 г. в Быдгоще ходили по рукам листовки, утверждавшие, что «горсточка евреев-дегенератов захватила государство». Но были и коммунисты-антисемиты. Один бюллетень польского Министерства госбезопасности гласил: «Опять пропала девятилетняя девочка. Может быть, ее съели евреи из Жешува». Поляки выходили из кинотеатра и жаловались, что советские фильмы дублировали на польский язык евреи: советский Наркомат культуры поэтому попросил вдову и сына Дзержинского проверить все польское дублирование фильмов и браковать актеров с еврейским акцентом.

Польша причинила НКВД больше головной боли, чем все остальные завоеванные восточноевропейские страны, вместе взятые. В Болгарии сфальсифицировали выборы, чтобы к концу 1945 г. пришли к власти коммунисты Георгия Димитрова с советскими советниками. В Чехословакии, где даже социал-демократы обожали Сталина, как вождя славян, и СССР – как единственную страну, не предавшую в Мюнхене чехословаков (о присоединении Прикарпатской Руси к Советской Украине они забыли), остатки довоенной компартии вместе с московскими чехами, К. Готвальдом и В. Клементисом, смогли обойтись почти без помощи НКВД и отстранить социал-демократов Эдуарда Бенеша от власти. Сначала коммунисты захватили Министерство внутренних дел, а потом выдворили или убили тех политиков, которые им мешали. Красная армия и – уникальный случай! – даже НКВД вызвали искреннюю радость чешского населения, когда они выселили три миллиона немцев из Судет, передав землю чешским крестьянам, а заводы – Красной армии, которая их разобрала на части и перевезла в СССР.

К концу 1944 г. НКВД назначил своего человека, Георге Георгиу-Дежа, вождем Румынии. Как и в Чехословакии, понадобилось три года, чтобы избавиться от политиков-некоммунистов. (Один министр, Георге Татареску, объяснил: «Некоторых мы посадим, других мы ликвидируем, остальных мы выдворим».) В отличие от Польши или Чехословакии, решили сохранить этнический состав Румынии: венгероязычный запад не чистили, а многие румынские евреи остались в живых. Сталин заставил Георгиу-Дежа на какое-то время дать по министерству еврейке Анне Паукер и венгру Василе Луке (потом он прикажет их репрессировать).

Венгрия, как союзник Германии, требовала особого внимания. Британские и американские члены Союзной контрольной комиссии препятствовали советизации Венгрии. Поэтому в 1945 г. в Венгрии провели настоящие выборы, и крестьянская партия пришла к власти. Еще два года казалось, что Венгрию постигнет счастливая судьба Финляндии, где, ввиду возможности серьезного сопротивления и плохих отношений со Швецией, Сталин раздумал применять силу. Венгрию, однако, союзники уже негласно отнесли к советской сфере влияния, и вскоре НКВД начал теми же дозами, как в Чехословакии, заменять своими коммунистами настоящих представителей народа.

Работники бериевского НКВД имели кое-какие представления о тех странах, которые собирались поработить. Смерш Абакумова, такой же невежественный, как его шеф, приехавший с Красной армией в Венгрию, допустил серьезные просчеты, которые имели для советской иностранной политики последствия не менее губительные, чем убийства в Катыни или расстрел еврейских антифашистов. В Будапеште Абакумов арестовал Рауля Валленберга, шведского консула, спасшего несколько тысяч венгерских евреев от газовых камер. Советские разведчики подозревали, что Валленберг посредничал в переговорах о сепаратном мире между немцами и американцами. Имя его было уже известно: до войны Валленберг помогал Советам в бартерной торговле ценными металлами и в переговорах между СССР и Финляндией. Ордер на арест Валленберга подписал Николай Булганин, тогда заместитель наркома обороны. Когда в мае 1946 г. Смерш упразднили и Абакумов стал наркомом госбезопасности, Валленберг все-таки остался в плену. Если верить Судоплатову, Валленберга с пристрастием допросили в Лефортове, а потом перевели в Лубянку. Так как он ответил отказом на предложение стать агентом НКВД, Молотов и Вышинский поручили токсикологу НКВД, профессору Григорию Майрановскому, ввести Валленбергу смертельную инъекцию. В тот же день, 17 июля 1947 г., тело Валленберга сожгли. Весьма невнятно было объявлено, что с Валленбергом случился инфаркт, хотя до этого Деканозов уже проболтался шведам, что консул сидит на Лубянке. Еще тридцать лет об убийстве Валленберга, как о Катыни, советские власти лгали, но в этом случае документация или уничтожена, или так засекречена, что даже следов ее до сих пор не удалось обнаружить (28).

Главной задачей Берия в 1945–1946 гг. было установление советской власти в каждой завоеванной стране. Задача Абакумова была такой же масштабной, хотя и менее проблематичной: Смершу нужно было вернуть из Центральной и Западной Европы на родину около четырех миллионов советских граждан (и некоторых еще более злосчастных неграждан). Самым многочисленным контингентом оказались 1836000 военнопленных. Несмотря на болезненное состояние, их сразу перевезли в фильтрационные лагеря и оттуда чаще всего отправляли в ГУЛАГ, как «изменников родины». Потом Смерш проглотил и другую категорию перемещенных советских граждан, украинских и русских женщин (были и мужчины), вывезенных немцами на принудительный труд. Из этих вдвойне несчастных репатриантов смогли остаться на Западе только те женщины, которые вышли замуж за иностранцев и успели родить не менее двух детей.

В интересах Вооруженных сил СССР Берия выпустил столько народа из ГУЛАГа, что население лагерей упало с двух миллионов в январе 1941 г. до одного с лишним миллиона в январе 1946 г. Смерш вернул и репрессировал столько советских граждан, что к концу 1949 г. население ГУЛАГа достигло рекордного числа – 2 561 351. Как в 1938 и в 1942 гг., так и в 1947 г. ГУЛАГ уже не справлялся с содержанием такого количества узников: годовая смертность поднялась до 4 %. Только в 1947 г. умерли 66 830 заключенных.

Абакумов особенно жестоко обращался с советскими гражданами и с этническими русскими, которые сражались на стороне гитлеровцев. В отличие от поляков и венгров, служивших в немецкой армии, их считали не военнопленными, а изменниками. Русская освободительная армия, сформированная генералом Власовым из военнопленных, была целиком передана Абакумову, хотя британцы и американцы отлично знали, что власовцев расстреливают в фильтрационных лагерях в Австрии и на верфях в Одессе. Власовцы к концу войны перешли на сторону союзников: они освободили Прагу от немцев и на острове Тессел в Голландии объединились с голландскими партизанами. Выдача власовцев Абакумову была сомнительна с юридической и жестока с нравственной точки зрения.

Хуже того, в июле 1945 г. союзники передали в Юденбурге и Санкт-Валентине в Австрии 50 тыс. казаков и белогвардейцев, вместе с их женами и детьми, которые никогда не были советскими гражданами. Правда, некоторые казаки, воевавшие на стороне гитлеровцев, были повинны в страшных зверствах, особенно против сербов, но объектом сталинского возмездия стала целая община. Мужчин убили, не довезя до ГУЛАГа; к октябрю 1945 г. женщины и дети уже были в Восточной Сибири. После 1949 г. их следы исчезли. Казачьи командиры, подчиненные генералу фон Панвицу, были допрошены Абакумовым; их показания читали Молотов и Сталин; как и Власова с главными власовцами, всех повесили в начале 1947 г.

Аромат свободы

К середине XX в. стало трюизмом, что российское правительство, проиграв войну, делает населению уступки, а одолев внешнего врага, неблагодарно набрасывается на собственный народ. В 1945 г. Сталин растоптал надежду народа на то, что за верность и страдания он будет награжден доверием государства и свободой.

В западных областях России и Украины, не говоря уже о Прибалтике, советская власть столкнулась с проблемой, уникальной для тогдашней Европы: часть населения тосковала по немецкой оккупации. Все немецкие администраторы оккупированной территории убивали евреев и коммунистов, и многие обходились с остальным населением, как с рабами. Некоторые, однако, особенно в Прибалтике и в Псковской и Ленинградской областях, показали местным горожанам и крестьянам, что такое добросовестная администрация. Крестьяне обрабатывали землю на правах собственности, и налог, который требовали немцы, часто был посильным. Школьные учителя могли преподавать историю, литературу и религию более объективно, чем при Советах. Врачам оказывали уважение. Советской власти надо было теперь искоренить такое впечатление. Мир, который наступил по всей Европе после безоговорочной капитуляции немцев, оказался к востоку от Эльбы иллюзорным. Сталин вдруг повернул свою военную машину против собственных национальных меньшинств, против граждан Восточной Европы, пытающихся восстановить довоенную независимость, и, наконец, как в 1930-х годах, против своей собственной, как ему казалось, разнуздавшейся интеллигенции. Важнее всего стало выкорчевывание буржуазных мыслей, насаженных в советских умах англо-американскими союзниками.

Красная армия, однако, вела себя, благодаря политике Сталина, совсем не как орудие социализма. То, что осталось от немецкой промышленности и инфраструктуры, было разобрано на части и перевезено в СССР, как начальный этап репараций. Были экспроприированы не только промышленное оборудование, но и галереи и музеи (вывозили, впрочем, и то, что немцы награбили в России). Когда советские солдаты насиловали немецких женщин и отнимали часы, велосипеды, фарфор и одежду, они просто подражали государству. Офицеры набивали целые поезда трофеями: автомобилями, сервизами, книгами, даже стадами скота. Сталин говорил, что он не смотрит на изнасилование как на преступление (29) и терпим к повальному грабежу, заметив однажды, что если придется арестовать офицера Красной армии, то повод всегда найдется. Криминализация советской армии и хозяйства началась в 1945 г. СССР наводняли иностранная валюта и потребительские товары: американская военная помощь – от джипов до подержанной обуви; немецкие трофеи – от элитного скота до фотоаппаратов. Черный рынок, фактически вымерший в середине 1930-х, расцвел. Никакие угрозы со стороны Сталина или его соратников не могли остановить этот процесс. Таким же образом криминальный мир, которому ежовщина причинила столько вреда, паразитировал на послевоенных неравенстве и беспорядках. Города кишели дезертирами, демобилизованными солдатами, грабителями, освобожденными из ГУЛАГа: в 1947 г. в СССР было совершено не менее 10 тыс. убийств и сотни тысяч грабежей и разбоев.

Союз с западными демократиями подорвал коммунистическую идеологию; реанимация Русской православной церкви, однако, оказалась единственным явлением, которым Сталин сумел воспользоваться в собственных целях. Когда на Пасху 1942 г., по приказу Сталина, вдруг зазвонили церковные колокола, впечатление, произведенное на население, было огромным. 5 сентября митрополит Сергий с двумя епископами, все в мирской одежде, были приняты Сталиным. После этой беседы церкви вернули часть ее собственности, дали субсидию и разрешили печатать Библию. Андрею Вышинскому поручили поиски цензора, который очистил бы Библию от антисоветчины. Вышинский нанял драматурга Николая Вирту, которому Церковь заплатила полмиллиона рублей за то, что он объявил и Ветхий и Новый Завет ничуть не противоречащими партийной идеологии.