Сталин и его подручные Рейфилд Дональд

Почему Берия?

Если Сталин в середине 1938 г. размышлял о стране, где большинство было парализовано террором, а меньшинство – мнительностью и фанатизмом, где проявляли инициативу только в писании доносов, где были вынуждены обходиться без лучших специалистов – офицеров, физиков, переводчиков, инженеров, агрономов, – возможно, он терялся в раздумьях. Был разрушен и личный мир Сталина: жена предпочла жизни с ним смерть; оба сына чувствовали к отцу только страх и отвращение; своих ближайших грузинских друзей, Авеля Енукидзе и Серго Орджоникидзе, он умертвил. Остались услужливые роботы Каганович, Молотов, Ворошилов, Андреев и Жданов, с которыми можно было развлекаться только пением, но не беседами: даже из записок Сталина к Молотову совсем исчезает бывшая нотка товарищеской привязанности.

Выдвинув Ежова, Сталин сместил центр власти и сделал НКВД не просто главной исполнительной силой партии, но и внутренней мощью, способной свергнуть любого хозяина. Поэтому было логично поручить Лаврентию Берия сначала надзирать за Ежовым, а потом сменить его. В личном плане Берия годился идеально, так как Сталин за пятнадцать лет изучил все его недостатки – лживость и похотливость, как и достоинства – умную, гибкую и бессердечную целеустремленность. В отличие от Ежова Берия знал, когда нужно отступать, сдерживаться. Он был не только злопамятным садистом, но и догадливым прагматиком, способным быстро овладеть целой сферой знаний и распутать сложный узел спорных вопросов. В истории СССР Берия оказался вторым после Сталина мастером расстановки кадров. Как станет ясно в конце его карьеры, Берия мог бы приспособиться к другому политическому режиму и стать ведущим политиком в любой стране мира.

На Кавказе Берия проявил себя, как Сталин в миниатюре, убивая и терроризируя, и как гибрид Ежова и Сталина, управляя хозяйством более ловко, чем Каганович, а интеллигенцией – более мастерски, чем Андрей Жданов. Энергия и бессовестность Ежова слились у Берия с тонким умом и изощренностью Менжинского; вдобавок он любил, как ни один другой шеф ЧК – ОГПУ – НКВД, лично принимать участие в побоях и заплечных делах. Он с равным рвением поддерживал атмосферу общего террора и в то же время чинил испорченные террором механизмы в хозяйстве и Вооруженных силах СССР. Единственной помехой выдвижению Берия являлось почти неодолимое отвращение, которое он внушал многим знавшим его на Кавказе большевикам, и только после истребления большей части этих ненавистников Сталин сумел перевести Берия с Кавказа в Москву. После смерти Кирова, Енукидзе и Орджоникидзе в окружении Сталина никто уже не смел брезговать таким кровавым, лживым, честолюбивым и беспринципным коллегой-развратником. Пройдет пятнадцать лет, прежде чем он напугает Кагановича, Молотова и Ворошилова до такой степени, что покажется им страшнее и опаснее, чем Ежов.

Берия на Кавказе

Лаврентий Берия родился 29 марта 1899 г. в поселке Мерхеули, недалеко от Сухуми. Отец и мать, Павле и Марта, мингрельские крестьяне, жили в хижине без четвертой стены и с дырой в крыше над очагом. Как и Сталин, Лаврентий был у них третьим и единственным здоровым ребенком (1). Как и мать Сталина, мать Берия была набожной и волевой женщиной и стремилась сама решить судьбу своего сына; она была по происхождению из дворянской семьи Джакели, феодальных правителей Самцхе (Южной Грузии). На сбережения матери Берия удалось получить образование в городском училище в Сухуми. Он начал учиться на инженера-гидравлика. Когда летом 1917 г. его призвали в армию, Берия работал инженером, потом, в период существования Закавказской республики, переехал в Баку, где опять начал учиться на нефтяника.

О революционной деятельности Берия в Баку до сих пор спорят. В 1919 г. он работал разведчиком для Мусавата, партии азербайджанских националистов, которые сотрудничали с британскими оккупантами и преследовали большевиков. Всю жизнь Берия уверял, по всей видимости не греша против истины, что он участвовал в Мусавате в качестве агента большевиков. Подозрения возникали постоянно, и Берия не раз тщательно проверяли в 1920, 1930 и 1950-е гг. (2). В 1920 г. Михаил Кедров предлагал расстрелять его; в 1926 г. Дзержинский начал следствие; в 1931 г. группа грузинских коммунистов, а в 1936 г. вдова Лакобы посылали в Москву Орджоникидзе компромат на Берия. Каждый раз Берия наносил своим обвинителям жесткий контрудар (3).

К середине 1920 г. Берия вернулся в Грузию, где независимое правительство арестовало его за шпионаж и посадило в Кутаисскую тюрьму. Сергей Киров, тогда посол Советской России в Грузии, тайно подготавливал тбилисскую пятую колонну ко вступлению Красной армии и требовал, чтобы грузины освободили Берия. Берия вернулся в Баку, где новая азербайджанская ЧК его арестовала: только благодаря ее шефу Мир Джафару Багирову Берия быстро освободили. Судьба его, кажется, висела на волоске: из Архангельска приехал сумасшедший палач Михаил Кедров, чтобы навести порядок в развращенном национализмом и коррупцией Баку, и первым делом набросился на Берия и Багирова за панибратство с духовными лицами всех вероисповеданий и за дискриминацию армян и русских в угоду азербайджанцам и грузинам. В этот раз Берия и Багиров были спасены поручившимся за них Микояном.

К октябрю 1922 г., всего полтора года спустя после установления советской власти, Берия уже возглавлял секретно-политический отдел в грузинском ГПУ. Он женился на шестнадцатилетней девушке, Нине Гегечкори, незадолго перед тем арестованной ЧК за участие в антисоветской демонстрации.

В Тбилиси, как в Москве, ЧК была составлена большей частью из представителей некоренного населения – латышей и русских. В этом многоязычном городе очень ценили Берия, который говорил по-русски, по-грузински, по-мингрельски и по-азербайджански (4). В характеристиках Берия, данных начальством, иногда отмечалась его трусость, но отзывы о его усердии были похвальными: Уншлихт, заместитель Дзержинского, так высоко оценил заслуги Берия, что в 1923 г. наградил его браунингом с дарственной надписью. В следующем году Берия оправдал доверие Уншлихта, руководя кровавым подавлением грузинского народного восстания, хотя, по-видимому, он рыцарски предупреждал мятежников о том, что ГПУ все заранее известно.

Это предостережение показывает, что в Берия еще не заглохла человечность: в конце года он даже попытался подать в отставку, попросив правительство отправить его в Бельгию, чтобы заниматься инженерным делом и потом работать в бакинской нефтепромышленности. Но ГПУ в Закавказье уже не могло справиться без Берия. Оставаясь в этой организации, Берия, очевидно, решил сделать блестящую карьеру и сразу взялся за дело, очерняя или высылая на работу в глушь своих соперников. Грузинские чекисты, недолюбливавшие Берия, по доброй воле разъезжались по всему СССР в поисках работы в более приятной компании.

Гибель коллег ускорила восхождение Берия, и вскоре он приобрел репутацию опытного убийцы и фальсификатора. В 1925 г. в результате аварии самолета «Юнкере» под Тбилиси погибли начальники Берия – Соломон Могилевский, председатель Закавказского ГПУ, и любимец Сталина Георгий Атарбеков, кровожадный армавирский чекист. Три экспертные комиссии не смогли определить причину аварии. Берия сам сочинил некролог Могилевскому:

«Я видел потрясающее место гибели наших товарищей. Я видел обезображенные останки того, под чьим руководством на протяжении двух лет я вел работу в ЧК… Не верится, не хочется верить… И я больше не услышу мягкого голоса Соломона Могилевского. […] Помню его особо внимательное отношение ко мне и к работе АзЧК: “На вас мы здесь опираемся”, – говорил он в дружеских беседах со мной» (5).

Берия был опасен своим соперникам и начальникам, но верен своим подчиненным. Потом он изобретал более осторожные методы, чтобы устранить тех, кто ему мешал. В 1926 г. свояк Сталина, Станислав Реденс, стал главой Закавказского ГПУ. Реденс в Одессе и в Крыму во время Гражданской войны вел себя бессердечно, но и безалаберно. В Тбилиси, не зная грузинского, он оказался не начальником, а марионеткой Берия. Первой ошибкой Реденса было то, что вопреки советам Берия он запретил аджарским мусульманкам носить чадру и закрыл батумские медресе. Аджарцы ответили вооруженным бунтом, который Берия усмирил без кровопролития, отменив все запреты Реденса. Политический рейтинг Берия поднялся, а Реденс потерял весь авторитет. В конце концов Берия споил Реденса, которого нашли на улице пьяным и голым; Сталин перевел его на Украину.

К 1931 г. Берия комплектовал ГПУ своими людьми, грузинами и мингрелами. Вначале тбилисская публика, привыкшая к коррумпированным и ленивым вождям, относилась к Берия положительно: он работал аккуратно, не причиняя никому лишних хлопот, и казался непритязательным – пил только вино и одевался скромно; к тому же на фоне троцкистов и воинствующих коммунистов Берия казался либералом. При помощи минимума средств, но максимально используя хитрость, Берия особенно ловко справлялся с политическими кризисами, например с восстанием в Аджарии против коллективизации. Эти таланты Сталин заметил и оценил.

Берия подражал в Тбилиси любому московскому новшеству. Когда Менжинский разгромил Русскую православную церковь, Берия такими же методами атаковал Грузинскую, заточив в тюрьму на девять лет католикоса Амбросия. В 1927 г. Берия «избрал» патриархом Грузинской церкви послушного Христофора и затем запретил своим коллегам преследовать тех священников, которые еще служили. Когда Менжинский и Сталин начали искать вредителей среди инженеров и экономистов, Берия подверг унижениям и арестам закавказских специалистов: бакинских нефтяников он судил за то, что они якобы работали на британское консульство и дореволюционных хозяев – Нобелей. Как в России, так и в Грузии была создана, а потом разгромлена «левая» и «правая» оппозиция. Для Сталина Кавказ являлся микрокосмом СССР, и Берия стал идеальным наместником, подавляющим все центробежные тенденции местных народов. Кое в чем наместничество Берия оказалось мягче, чем можно было ожидать. Коллективизация была введена в Грузии больше на бумаге, чем в действительности, но единственный упрек, который Берия заслужил от Сталина по этому вопросу, был за то, что он недостаточно занимался борьбой с вредными насекомыми в виноградниках. В 1932 г. Берия, в отличие от Косиора, удалось уговорить Кагановича снизить наполовину нормы реквизиции зерна в Грузии, он также выпросил у Кагановича для Тбилиси грузовики и автобусы, намеченные для Москвы.

Сталину Берия подобострастно льстил. Через Нестора Лакобу, у которого Сталин проводил летние сезоны в конце 1920-х и в начале 1930-х годов, Берия сблизился с вождем. Берия подавлял презрение к абхазам и старался любезностью преодолеть отвращение, которое тбилисские гэпэушники внушали абхазам в Сухуме. Типичным фактотумом Берия был Надарая, который потом стал виртуозным палачом в метехской тюрьме в Тбилиси и с улицы забирал девушек для Берия. Первые записки Берия к Лакобе в 1928 г. уже отдают нарочитой доверительностью; часто Берия просит, чтобы Лакоба простил какому-нибудь грузинскому чекисту преступление или грубость; или чтобы Лакоба замолвил слово Сталину за Берия. В 1929 г. Берия отблагодарил Лакобу своим обычным подарком, трофейным револьвером с патронами, и очень любезно подыскал для маленького Рауфа Лакобы хорошее издание Жюля Верна.

В начале 1930-х грузинские вожди, чета Мамия и Мариам Орахелашвили, сильно раздражали Сталина своим потворством бывшим меньшевикам и троцкистам и небрежным отношением к героическим подвигам молодого Сталина на Кавказе (6). Берия же выделялся – как единственный сталинист в Грузии.

Сталинскую оценку подтвердил Менжинский своим поздравлением по случаю десятилетия служебной деятельности Берия в 1931 г.:

«10 лет существования органов ГПУ Грузии записали славную страницу в историю ВЧК – ОГПУ, страницу, полную самоотверженной, героической борьбы с врагами пролетариата…

Вся эта огромная напряженная работа в основном проделана своими национальными кадрами, выращенными, воспитанными и закаленными в огне боевой работы под бессменным руководством товарища Берии, сумевшего с исключительным чутьем всегда отчетливо ориентироваться и в сложнейшей обстановке, политически правильно разрешая поставленные задачи» (7).

Берия окончательно восторжествовал в октябре 1932 г., когда Сталин сделал его главой не только грузинской, но и всей закавказской партии, то есть фактически кавказским наместником. Решающую для назначения характеристику дал Нестор Лакоба, таким образом назначив собственного палача. В июне и июле 1932 г. Серго Орджоникидзе, Лакоба и Сталин обсуждали смену руководства в Грузии. На смену Орахелашвили предлагались два кандидата, Лаврентий Берия и В. И. Полонский, который враждебно относился к «пересаливанию» Берия. В архиве Лакобы сохранилась копия, написанная карандашом, с записью разговора, которую он немедленно переслал Берия:

«Дорогой Лаврентий! Пишу кратко о том, на что, по-моему, необходимо тебе обратить свое внимание. […]

Коба: Создав Бюро ЦК, не следовало его увеличить. Берия хочет получить голоса, что ли? […]

Коба. Когда приедет Берия? (Вопрос этот был мне задан и в начале разговора.)

Я. Он хотел закончить неотложные дела до 27–28 июня, а потом приехать. Может быть, ему раньше следовало бы приехать?

Коба. Это дипломатия?!

Я. Если нужно, Берия приедет теперь же.

Коба (шутя): У нас свобода передвижения, приехать в тот или иной срок не воспрещается. […]

12 июля я застал Кобу, Серго и Ворошилова. Произошел следующий разговор (диалог):

Серго: Что, вышибаете Мамию?

Я: Нет, мы его не вышибаем.

Серго: А кто его вышибает?

Я: Он сам себя вышибает.

Серго: Как это он себя вышибает?

Я: Мамия никого и ничего не организует, никого не призовет к порядку, он хочет, чтобы все делалось само по себе. […]

Коба – обращаясь ко мне, спросил (указывая на Серго): Говорит, что надо Полонского посадить секретарем ЗК Крайкома. Как вы понимаете?

Я: Это было бы грубейшей ошибкой, – и обращаясь к Серго: – Серго, неужели вы серьезно Полонского предлагаете секретарем Заккрайкома?

Коба: Не он (Серго) предлагает это, а такое мнение существует в Москве.

Я: Откуда бы взялось такое мнение, ничего не поймешь?

Коба: А Берия подойдет? В Закавказье?

Я: Единственный человек, который работает по-настоящему, – это Берия. Мы можем быть пристрастны к нему. Это вам виднее. Я могу сказать только одно.

Серго: Берия молодец, работает» (8).

Став первым секретарем Закавказского крайкома, Берия мог, прямо апеллируя к Сталину, действовать независимо от любого члена политбюро или партии. Кроме политических источников власти он располагал и другими: двоюродная сестра его жены, Александра Накашидзе, работала экономкой Сталина в Москве и десять лет передавала Берия сведения обо всем, что случалось без него на кунцевской даче. Лето 1933 г. Берия провел вместе с Лакобой, Сталиным и их детьми. Он сажал осиротевшую Светлану к себе на колени; хвастался преданностью, замахиваясь топором на кусты в саду Лакобы, как будто они – головы сталинских врагов. Был, правда, один опасный эпизод, вполне вероятно, инсценированный Берия, когда пограничники открыли огонь по катеру Сталина, – Берия тогда телом заслонял вождя. Следующие три лета прошли так же счастливо – охота, экскурсии в горы, игра в городки. Насторожили патриархальных абхазов только ухаживания Берия за их женами и дочерьми.

Берия-сатрап

В Тбилиси первым делом Берия решил исправить ошибку Енукидзе, выпустившего историю подпольных типографий Закавказья, где имя Сталина почти не упоминалось, и заказал новую историю большевистского движения на Кавказе. Он не любил читать, тем более писать книги, и поэтому выбрал в «соавторы» ректора университета и председателя Союза писателей, Малакию Торошелидзе, и наркома просвещения, Эдуарда Бедия, которые собирали и фальсифицировали материалы, чтобы представить Сталина в качестве Ленина кавказского большевизма. Передав книгу Сталину на редактирование, Берия приписал себе авторство, и книга стала обязательным чтением во всех вузах Закавказья. Соавторы скоро стали фантомными авторами – фантомными и в прямом, и в переносном смысле.

Применяя методы ежовщины у себя на Кавказе, Берия превзошел и Ежова, и Сталина своими познаниями о местных людях науки и искусства. Партийцев старого закала, кого еще не забрали Ягода и Ежов, сам Берия арестовал в 1936 и 1937 гг. Многие из них считали Сталина другом семьи и писали ему – ответа не было. Когда осенью 1932 г. Сталин в последний раз приехал в Тбилиси повидаться с матерью, Малакия Торошелидзе, Сталин и Берия обнимались и пели песни (9). 16 декабря 1936 г. Сусанна Торошелидзе умоляла Сталина:

«Отец, мать и старший брат арестованы… мне 17 лет… брат исключен…

Вы поймите, дядя Сосо… брат Леван всегда нервный [подчеркнуто Сталиным. —Д.?.]. Дядя Сосо, мы обожаем отца… “дети не отвечают за своих отцов”» (10).

Берия правил Закавказьем до 1936 г., когда этот союз республик опять разделили на три республики, Грузию, Азербайджан и Армению, но его влияние осталось сильным и в Армении (Азербайджан тоже превращался в ад благодаря другу Берия Багирову). Берия обращался с национальными меньшинствами еще более жестоко, чем с грузинами и мингрелами: абхазы и южные осетины подверглись насильственной грузинофикации. В июле 1936 г. Берия лично застрелил Ханджияна, главу армянской партии (11); через пять месяцев он отравил Нестора Лакобу и разгромил абхазов. Пока Ежов и Сталин наполняли политбюро русскими, Берия делал свою партию чисто грузинской.

Еще теснее, чем старые московские большевики, грузинские большевики были связаны с интеллигенцией. Расправившись со старыми большевиками, Берия лично и беспощадно набросился на грузинских писателей, художников, музыкантов и актеров. (В отличие от Сталина Берия композиторов не щадил.) К середине 1938 г. был уничтожен каждый четвертый член Союза писателей Грузии, а остальные потеряли, иногда навсегда, способность творить. Писателей уничтожить было легко, до такой степени они рассорились друг с другом. До прихода Берия Паоло Яшвили и Тициан Табидзе сами составили комиссию, которая подвергала членов союза подобию суда и лишала некоторых права издаваться. Архив союза содержит бесконечные дела о спорах и драках: пьяная реплика или попытка воспользоваться принадлежащим союзу «фордом» приводили к кровной мести, а фактически бериевской чистке. Мало кто предвидел, чем угрожал приход к власти Берия.

Берия скреплял свои связи с грузинской интеллигенцией не на чтениях, выставках или концертах – он заходил в гости к интеллектуалам и участвовал в их ссорах. Он любил без приглашения появляться в театре во время репетиции или приглашать писателей на встречи. Летом 1937 г. он арестовал двенадцать видных писателей и созвал остальных. «У некоторых из вас, – говорил он, – есть необъявленные связи с врагами народа. Пропускаю фамилии». Затем Берия подозвал Тициана Табидзе и сказал ему: «Среди пропущенных фамилий, товарищ Табидзе, была и ваша».

Старые большевики, например Бесо Ломинадзе, учились в одной школе с такими поэтами, как Паоло Яшвили и Тициан Табидзе, основателями группы «Голубые рога», которая хотела сочетать лазурь французских символистов с грузинской жизнерадостностью и примирить оба элемента с большевизмом. Вначале Берия поощрял таких поэтов, назначив Паоло Яшвили членом ЦК Закавказья, Галактиона Табидзе – членом ЦК грузинской партии, и даже ненадежного Тициана Табидзе – членом Тбилисского совета.

Режим Орахелашвили иногда проявлял такую идеологическую строгость, что запрещал классиков грузинской литературы – Руставели как феодала и Чавчавадзе как буржуазного идеалиста. Берия же объявил, что народ будет праздновать годовщины обоих писателей, таким образом одновременно сметая и ханжеский троцкизм, и русский шовинизм.

Несмотря на свое невежество, Берия выказал поистине театральный талант. Он учился у тех режиссеров, которых репрессировал. Он начал с директора Театра Руставели, Сандро Ахметели, ученика Станиславского. Ахметели бежал в Москву, где Ежов по просьбе Берия задержал его и отправил назад в Тбилиси. Берия объявил его британским шпионом, пытал, пока тот не онемел и не был разбит параличом, и расстрелял. 28 июня 1937 г. Берия сделал последний жест, устроив открытый аукцион всей собственности Ахметели не где-нибудь, а в театре.

Следующей добычей оказались «Голубые рога». Их вождь Григол Робакидзе, поклонник Гумилева, имел такой громкий успех в Москве, что Серго Орджоникидзе доверчиво позволил ему с женой и приемной дочерью поехать пожинать лавры в Германию. Но Робакидзе там остался и засел за писание антисоветских романов. Один из них, «Убитая душа», содержит «гороскоп Сталина», проницательный психологический этюд:

«Поглощенный деятельностью, Сталин сидел в Кремле, провод с током, а не властелин: провод революционных сил, существо, но не человеческое. Электрический провод с предупреждением “Опасно доя жизни”. […] Он торчал, наполненный жестоким током, непобедимый, холодная, слепая судьба советской земли и, может быть, всего мира» (12).

Невозвращение Робакидзе оказалось достаточным поводом, чтобы перебить всех друзей писателя.

В 1936 г. грузинские писатели соперничали друг с другом в оказании гостеприимства Андре Жиду, когда он приехал в Тбилиси, Цхалтубо и Сухуми с группой французских коммунистов. Писатели, которые предлагали Жиду обед и не менее щедрые похвалы, автоматически превратились в фашистских агентов, как только Жид опубликовал свою вежливую, но убийственную антисоветскую критику «Возвращение из СССР». Лучший прозаик Грузии, Михеил Джавахишвили, обрек себя на смерть замечанием: «У Андре Жида есть хорошие идеи». Отрекаться было поздно. Паоло Яшвили тщетно доказывал, что гостеприимство по отношению к приезжим знаменитостям – его подхалимская, рецидивистская болезнь, и написал стихи «К предателю Андре Жиду». «Предательский, черномордый пес Троцкого, иди за своим хозяином!» Но грузинские поэты ничем не могли спастись от того ада, который Берия им приготовил в мае 1937 г.

Журнал «Литературная Грузия» стал рупором Берия. Целый выпуск был посвящен речи Берия об успехах грузинских писателей в перестройке своего творчества и личного поведения в соответствии с требованиями Берия и Сталина. Знаком работы над собой было участие в новых соревнованиях или компиляциях. Сначала надо было писать о детстве вождя (не говоря правды, но и не сочиняя лжи): Гиорги Леонидзе сумел написать поэму, которая соблюдала все правила игры. Берия любил систему тендеров, будь то на покрытие улиц Тбилиси асфальтом или на писание восхвалений Сталину Он всегда принимал самый средний результат – без новаторства, но и без дешевого подобострастия. В 1934 г. каждый грузин, способный к стихоплетству, вносил свой вклад в антологию грузинской поэзии о Сталине. В 1935 г. был открыт конкурс на художественную биографию вождя. Почти все писатели, еще остававшиеся в живых в 1939 г., написали прозу или стихи в этом духе.

Берия напоминал грузинским писателям, что издает Руставели в то время, когда Гитлер сжигает Гейне. Он настаивал, что единственный покровитель писателей – он сам. К 1937 г. те произведения, что еще не были присвоены Берия, восхваляли его мудрость. Молодой подхалим Григол Абашидзе написал:

15 мая 1937 г. Берия ошеломил интеллигенцию своим докладом на съезде грузинской партии. Надев форму энкавэдэшника, он прочитал список за списком – сколько произведений опубликовано или снято, как если бы это были посаженные или выкорчеванные деревья, или же эксплуатируемые или заброшенные шахты. Жанр за жанром Берия подытоживал достижения и неудачи в поэзии, в прозе, в драматургии и в критике. С особенной ядовитостью Берия обрушился на критиков, будто бы вводивших публику в заблуждение. Почти сразу после этой речи Берия арестовал критика Бенито Буачидзе, который тщетно старался отвлечь внимание НКВД от своего фашистского псевдонима (ошибка футуризма, он рано полюбил Муссолини) и от своих слишком левых рапповских взглядов. Критикуя Буачидзе, Берия позаимствовал все упреки, которыми Буачидзе раньше осыпал недостаточно пролетарских грузинских писателей. Этому первому аресту грузинские поэты рукоплескали. Но за ним последовала целая волна новых.

Берия доверил другому, более мягкому, критику – Давиту Деметрадзе организовать серию заседаний Союза грузинских писателей с мая по октябрь 1937 г., где с семи часов вечера до половины четвертого утра писатели должны были осуждать себя и своих коллег. Только два поэта не ходили на эти заседания – Галактион Табидзе и Иосеб Гришашвили: их читал с удовольствием сам Сталин, и Берия поэтому освободил их от страшного испытания (13).

На очередном собрании писатели должны были сначала, как бы совершая ритуал, превозносить мудрость Берия, а потом признаваться в связях с теми, кого арестовали на предыдущем заседании. Злосчастную жертву выводили в фойе, где ее ждали энкавэдэшники. Голуборожцы или признавали обвинения против себя, или доказывали свою невиновность и виновность других (14). Николо Мицишвили, который в 1920 г. увлек Мандельштама грузинской поэзией и благодаря тому сам заинтересовал русского читателя, был арестован прямо в Доме писателей. В 1934 г. Мицишвили напечатали на первых страницах антологии стихотворений о Сталине, и стихотворение перевел сам Пастернак. Но однажды, напившись, он вдруг откровенно высказал свое мнение о советском руководстве: из всех голуборожцев его расстреляли первым.

Русские поэты были ошеломлены смертью другого поэта, Паоло Яшвили, который дружил с Пастернаком и блестяще переводил Пушкина. Яшвили был таким убежденным большевиком, что в феврале 1921 г. сел на белую лошадь, чтобы встретить Красную армию на окраине Тбилиси. Он был хорошо знаком и с московской, и с парижской красной интеллигенцией и любил общаться со звездами науки, бактериологом Гоги Элиава и с инженером Володей Джикия. Чем больше этих людей арестовывали, тем труднее становилось Яшвили выбраться из когтей Берия. Громче всех он требовал на митингах смерти для Каменева и Зиновьева, но знал, что и сам обречен. На заседании, где его допрашивали сотоварищи по Союзу писателей, он воскликнул:

«Как должен поступать советский писатель, когда он пьет вино в каком-то притоне и какой-нибудь пьяный человек, незнакомец, вдруг встает, говорит неискреннюю речь о тебе, хвалит твои литературные достижения, и ты должен сам встать и перед всеми ответить речью благодарности к человеку, который часто очень подозрителен?» (15)

22 июля, пока коллеги обсуждали исключение поэта, Паоло Яшвили достал припрятанное охотничье ружье и застрелился. Пленарное заседание писателей сразу постановило, что отныне нельзя будет вспоминать о Яшвили иначе как с «безбрежным отвращением» и что каждый должен осудить его «предательскую» деятельность. Тициан Табидзе молча вышел из зала, и ему инкриминировали декадентство и связи с невозвращенцем Робакидзе. Тициан спокойно дожидался ареста, написав за это время свои самые прочувствованные и мудрые стихи:

Табидзе медленно пытали, пока он не умер. Когда палачи потребовали, чтобы он назвал своих сообщников, он перечислил всех покойных поэтов Грузии – рассылая плохо образованных энкавэдэшников по всем кладбищам Тбилиси.

На этих заседаниях только один писатель говорил, что хотел. Это был отец будущего президента Грузии романист Константин Гамса-хурдия. Гамсахурдия защищал Тициана Табидзе и требовал, чтобы писатели, работающие в НКВД, молчали. Он передал собранию слова, сказанные ему Орджоникидзе, о том, что «нельзя посылать несогласных интеллигентов в лагеря, потому что такая политика – подражание Гитлеру». Он намекал, что можно и не подражать московскому террору, – грузинам нельзя подрезать деревья грецкого ореха так, как русские подрезают елки. Гамсахурдия был, как и Берия, мингрел, но с совершенно другим прошлым. Он был уполномоченным независимой Грузии в Германии (16) и по возвращении в Грузию был сослан на Соловецкие острова. Когда его освободили, он перевел на грузинский язык дантовский «Ад» и в начале коллективизации написал гротескный роман, «Похищение луны», в котором активист, похожий на Берия, насилует собственную мать и убивает отца. Тем не менее Берия любил Гамсахурдия (он знал, что из всех здравствующих грузинских прозаиков Сталин ценит только Гамсахурдия, хотя он его читал с редакторским карандашом в руке). Берия подарил ему револьвер с серебряной надписью. Однажды Гамсахурдия арестовали за роман с троцкисткой Лидией Гасвиани, главой государственного издательства. Берия лично выпустил его, заметив, что связи с врагами народа разрешаются, если они чисто сексуального характера. Гамсахурдия и Берия связывала странная смесь взаимных увлечений, уважения и ненависти.

В Грузии был еще один прозаик, который по гениальности и популярности не уступал Гамсахурдия, – Михеил Джавахишвили. Но, храбро похвалив Яшвили за мужественное самоубийство, он обрек себя на гибель. 26 июля 1937 г. грузинский Союз писателей постановил: «Михеил Джавахишвили, как враг народа, шпион и диверсант, должен быть исключен из Союза писателей и физически уничтожен». Один храбрый друг Джавахишвили, Геронти Кикодзе, не принимал участия в голосовании и демонстративно вышел из зала. (Его почему-то не арестовали.) Джавахишвили били в присутствии Берия, пока он не подписал признания; и расстреляли 30 сентября. Его имущество разграбили, брата расстреляли, а вдову превратили в затворницу на следующие сорок пять лет.

Берия истребил почти всех видных армянских, абхазских и южноосетинских интеллигентов, но русских он не имел права трогать, если ранее они еще не подвергались аресту. К концу 1937 г. Берия приостановил террор и собрал в оперном театре оставшихся в живых интеллигентов. Он объяснил, что все жертвы – инженеры, режиссеры, поэты – были замешаны в одном огромном заговоре, имевшем целью распространить эпидемию тифа, продать Аджарию туркам и убить Лаврентия Берия.

Как и Ежов, Берия совращал или насиловал женщин, заблаговременно арестовывая мужей, любовников или отцов. В отличие от Ежова он не скрывал своих пороков от публики. На заднем сиденье своего открытого «бьюика», сидя между двумя телохранителями, Сихарулидзе («сыном радости») и Талахадзе («сыном грязи»), Берия медленно патрулировал улицы, заманивая или похищая школьниц. Когда его перевели в Москву, Берия пришлось на какое-то время воздержаться от таких экспедиций, и только после Второй мировой войны вместе с новыми телохранителями, Саркисовым и бывшим палачом Надарая, Берия опять начал охотиться на молодых девушек. Он внушал отвращение партийным товарищам, таким же кровожадным, как и он, похотью, с которой смотрел на их жен, любовниц и дочерей.

Наведение порядка после Ежова

Первые два месяца в Москве Берия осваивался с осторожностью. С середины ноября 1938 г. он уже с большей уверенностью приступил к смене курса. Жертв террора брали теперь не наугад, а – как до 1936 г. – на основании связей с уже арестованными. Те чистки, которые Ежов затеял в армии, НКВД, комсомоле, Наркомате иностранных дел и среди интеллигенции, были или прекращены, или расширены. Расстреляв людей, назначенных Ежовым, Берия осчастливил НКВД, штат которого почувствовал, что новый шеф не только пользуется доверием Сталина, но и вводит кавказскую систему отношений между начальством и рядовыми служащими. За предательство Берия будет наказывать жестоко, но верных он не предаст. После непредсказуемой скорпионьей неблагодарности Ежова Берия показался чекистам принципиальным человеком.

Берия быстро научился своему делу, но вначале часто спрашивал у Сталина советов – в отличие от Ягоды и Ежова, он плохо знал московскую элиту, писателей, журналистов, военных, дипломатов. Начиная с сентября 1938 г., с небольшими перерывами, Сталин и Берия работали в одном кабинете, по крайней мере два раза в неделю, иногда каждый день. Вначале эти встречи продолжались меньше часа, но к весне 1939 г. их длительность увеличилась до двух часов. В 1940 г. Берия иногда запирался со Сталиным с шести часов вечера до пяти утра. Даже после 1949 г., когда Сталину минуло семьдесят и он принимал все меньше людей, проводя с ними все меньше времени, Берия приходил каждую неделю на два часа.

Первым делом Берия было избавление НКВД от последних ежовцев и горсточки людей Ягоды. С сентября 1938 по февраль 1939 г. было арестовано девяносто семь кадровых энкавэдэшников (столько, сколько Ежов арестовал за все свое время). Большую часть расстреляли даже до расстрела Ежова, но кое-кого доили до последней капли, чтобы накопить материал для дальнейших арестов. Такой жертвой оказался свояк Сталина Станислав Реденс, арестованный по ордеру, лично подписанному Берия. Ключевые вакантные места заполнили бериевцы из Тбилиси.

Что касается рядовых чекистов, то Берия за один год повысил их уровень грамотности: он завербовал столько людей с высшим образованием, что они составили 35 % (раньше —10) всего состава НКВД, а людей без среднего образования стало меньше – их доля упала с 42 до 18 %. Славянский шовинизм Ежова был разбавлен переводом кавказцев из Тбилиси (не все были грузинами). Самыми влиятельными из вновь пришедших были Серго Гоглидзе, бывший и при Ежове комиссаром госбезопасности, и заместитель Гоглидзе, Михеил Гвишиани. Берия отправил Гоглидзе в Ленинград, а Гвишиани во Владивосток; над Белоруссией надзирал Лаврентий Цанава (17). Узбекистан тоже получил грузина, точнее мингрела, Алексия Саджая, который за двадцать лет до того под псевдонимом доктора

Калиниченко прославился как самый страшный садист в одесской ЧК. Таким образом, можно сказать, что в 1939 г. большая часть территории СССР оказалась под контролем грузин и мингрелов.

Из подопечных Берия самыми влиятельными были тбилисские армяне, братья Богдан и Амаяк Кобуловы, бакинский грузин Владимир Деканозов и Соломон Милынтейн, виленский еврей, который работал с Берия изначально и был самым страшным из мучителей тбилисской ЧК. Амаяк Кобулов вскоре стал советником в советском посольстве в Берлине, а Деканозова потом назначили советским послом в гитлеровской Германии. Богдан Кобулов, на редкость самоуверенный зверь, стал заместителем Берия (18). Милынтейн выполнял одну из ключевых миссий НКВД – контроль над советскими железными дорогами.

Был среди команды Берия один интеллигент, кавказский русский Всеволод Меркулов, недоучившийся физик из Петербургского университета, выказавший свою твердую волю в подавлении аджарского восстания 1929 г. Самый дикий чекист в команде Берия, тбилисский еврей Леонид Райхман, заведовал учебными заведениями НКВД. У Берия имелся и любимый аристократ, князь Шалва Церетели, храбрый, но очень недалекий сокамерник Берия в кутаисской тюрьме, который одно время был бандитом, а потом служил в грузинской ЧК в качестве профессионального убийцы. Как и у Ягоды, у Берия был не только символический аристократ, но и символический латыш – А. П. Эглитис из Тбилиси. Берия дополнил свою команду двумя военными – Сергеем Кругловым, танковым механиком, а теперь главой отдела кадров, и Иваном Серовым, который научился своему ремеслу, будучи комиссаром украинского НКВД (и потом прославился на весь мир подавлением Венгерского восстания 1956 г.). Берия допустил большую ошибку, назначив двух русских, Круглова и Серова, – в конце концов они его предадут.

Из людей, назначенных Ежовым, Берия сохранил лишь нескольких. Павел Мешик, украинский специалист по госбезопасности, оказался слишком необходимым человеком, и его сделали главным экономистом НКВД; Яков Рапопорт, единственный долгожитель из латышских евреев, не переставал применять рабский труд для строительства каналов; Леонид Баштаков, заведующий дисциплиной в школах ОГПУ и НКВД, отвечал за все тайные убийства, так называемые спецоперации; Лев Влодзимирский, русский, несмотря на польскую фамилию, при Ягоде управлял Северным

Кавказом, у Ежова работал в отделе госбезопасности в Москве, а у Берия возглавил государственную охрану.

У Ежова были некоторые особо даровитые следователи, которых казнить было нельзя. Есаулов, выжавший из Ежова полное признание вины, и Лев Шварцман, полуграмотный палач, выдвинутый Ежовым за эффективное избиение заключенных и сочинение их показаний. Борис Родос, до полусмерти избивший Ежова, также оправдал доверие Берия, который поручил ему уничтожить всех чекистов и партийцев, которые могли или хотели бы бросить тень на бакинское прошлое Берия. Чтобы угодить Берия, Родос пытал и убивал многих кавказцев, включая Бетала Калмыкова, первого секретаря Кабардино-Черкесии, и младших братьев и секретарей Серго Орджоникидзе. Каким-то чудом сам Родос, посвященный во множество тайн из прошлого своего хозяина, уцелел.

Летом 1939 г. партийное руководство Средней Азии вслед за кавказцами познало всю тяжесть руки Родоса. Он работал в тюрьме Лефортово, специально оборудованной для палачей, но сам не использовал для пыток дубинки, наркотические препараты или электрический ток – он просто избивал людей ногами и мочился им в рот. Берия приобрел еще одного садиста, Александра Лангфанга, который начал свою карьеру бетонщиком, а потом стал известным палачом, превращая дипломатов и коминтерновцев в неузнаваемые куски мяса. Но страшнее всех был Шварцман, который особенно любил мучить женщин и потом записывать их признания, с грамматической изящностью, которая удивляла всех, кто знал о его полной необразованности (19).

Как и Ежов, Берия неумолимо разыскивал бывших энкавэдэшников, перешедших на службу в другие ведомства. Вообще, из тех чекистов и коминтерновцев, кого арестовал Ежов, Берия почти никого не щадил. Белу Куна допрашивали еще целый год, пока не расстреляли в конце 1939 г., зато его сожительница Розалия Землячка, любимица Сталина, сохранила свое кресло в Комиссии советского контроля.

Из энкавэдэшников, арестованных Ежовым, Берия сохранил только одного, Андрея Свердлова, сына Якова Свердлова. Мальчиком он воровал у Ягоды сигареты и, как только подрос, стал самым молодым следователем в ОГПУ. Когда Ежов его арестовал, его допросили с удивительной мягкостью и повели к Берия в кабинет. Берия извинился перед Свердловым от имени ЦК и назначил его помощником того следователя, который только что допрашивал его. В 28 лет Свердлов стал специалистом по академикам, поэтам и женам старых большевиков: его особенно боялись за странную смесь интересной умной беседы с жесточайшим физическим насилием. Он зубы и заговаривал, и выбивал.

Из всех чекистов только один осмелился протестовать против назначения Берия. Михаил Кедров, который, поправив свои расшатанные садизмом нервы, стал директором Института нейропсихологии, вместе с сыном Игорем решил еще раз осведомить Сталина о двурушничестве Берия в Баку. В начале 1939 г. Берия арестовал сначала отца, а потом и сына. Но неожиданно для Берия Верховный суд оправдал Михаила Кедрова. Только в октябре 1941 г., когда целый поезд увозил заключенных из Москвы в Саратов, Берия смог без приговора расстрелять Кедрова.

Берия без колебаний уничтожил последний островок гуманности в империи Ежова – лефортовскую больницу, куда временно помещали заключенных, чтобы привести их в нужное состояние для дальнейших пыток. Анна Анатольевна Розенблюм, «лефортовская добрая фея», следовала старинным традициям русских тюремных врачей, например «святого доктора» Федора Петровича Гааза, ставшего образом идеального филантропа и для Герцена, и для Достоевского. В течение двух лет в Лефортове Анна Розенблюм засвидетельствовала сорок девять случаев смерти под пыткой и гораздо большему числу людей восстановила здоровье. Люди, прошедшие Лефортово и ГУЛАГ, помнят ее как последнего порядочного человека в НКВД. 31 января 1939 г. она была арестована по приказу Берия, и вскоре Борис Родос пытал ее. Осужденная как польский шпион, она вернулась в Москву через пятнадцать лет и дала показания против своих палачей.

Казалось, что НКВД удалось реформировать. Правда, офицеры все еще присваивали мебель и квартиры арестованных, но теперь Берия постановил, что «мебель подлежит учету и выдается временно служащим, поселенным в этих квартирах». Арестантов возили по городу уже не в «черных воронах», но менее демонстративно – в фургонах с надписью «Хлеб», «Овощи», таким образом пропагандируя сразу две неправды.

Берия еще хотел придать НКВД ту видимость культуры, которой могла похвастаться Красная армия, и поэтому учредил единственный в мире ансамбль песни и пляски тайной полиции. Первое выступление ансамбля было приурочено к официальному шестидесятилетию Сталина в декабре 1939 г. (20). В1941 г. именно в этом ансамбле нашел себе приют драматург Николай Эрдман, который в 1920-х годах разгневал Сталина своей «антисоветской» пьесой «Самоубийца». Затем в 1933 г. Эрдман был арестован и получил три года ссылки в Сибири за то, что уговорил великого актера Качалова декламировать перед членами политбюро его легкомысленные басни, например:

Советские граждане начали думать, что Берия вернет в НКВД правосудие и умеренность, когда освобождали сотни, даже тысячи арестованных, а энкавэдэшников арестовывали или увольняли за фальсификацию дел. Освобожденные могли объявлять свою невиновность и разоблачать незаконные пытки, но они не знали, что Сталин в том же году подтвердил в письменной форме свое разрешение НКВД пользоваться «физическими методами воздействия».

Генеральный прокурор Андрей Вышинский с привычной гладкостью сменил систему на бериевский «правовой порядок» (хотя целый год ему понадобилось писать записки Сталину, требуя, чтобы НКВД согласовывал аресты с прокуратурой). Он инсценировал открытые демонстрации законности: группа ветеринаров, осужденных за распространение сибирской язвы среди скота, нашла себе адвоката, Бориса Менынагина, которому удалось добиться их оправдания и ареста прокурора НКВД (22). Сам Вышинский ушел из прокуратуры в правительство, став заместителем председателя Совнаркома, где продолжал выживать своих коллег, бросая их волкам на съедение. Он истреблял любого прокурора, имевшего хоть каплю совести и законности в душе. Фаина Нюрина, находившаяся в опасности уже потому, что была еврейкой, подписала себе смертный приговор в 1937 г., когда процитировала революционерку Олимпу де Гуж: «Женщина имеет право всходить на эшафот, ей должно быть дано право всходить и на трибуну» (23). А после падения Ежова Вышинский спокойно отдал в руки Берия своего беспощадного подчиненного, Григория Рогинского, с помощью которого Вышинский избавился от такого опасного соперника, как Крыленко; Берия передал Рогинского, заклейменного как контрреволюционер, Кобулову и Влодзимирскому на избиение (24). Прокуратура в 1940 г. была поручена Виктору Бочкову, военному без всякого юридического образования, который советовал Ежову и Берия, каких офицеров лучше арестовать. Берия не сомневался, что Бочков будет перегибать палку по требованию НКВД.

В армии было гораздо меньше арестов после заключения под стражу Ежова. В 1939 г. уволили всего 847 офицеров и арестовали только сорок одного. (При Ежове уволили 38 тыс. и без малого 10 тыс. арестовали.) Офицер флота Петр Смирнов-Светловский, арестованный в марте 1939 г., был почти последним обвиняемым заговорщиком в Вооруженных силах. В том же году Берия снова принял в армию 5570 уволенных офицеров (25). Через два года НКВД составил список 18 тыс. военных, еще не умерших в ГУЛАГе, и перевел несколько тысяч прямо из ГУЛАГа на фронт.

Тем не менее при Берия население ГУЛАГа продолжало расти: к началу 1939 г. насчитывалось 1344408 человек, не говоря о 315 584 в лагерях исправительного труда и приблизительно столько же – в тюрьмах. Суды теперь оправдывали кое-кого из обвиняемых в контрреволюции. Гораздо меньше людей расстреливали. В 1939 г. за контрреволюцию расстреляли 2552 (по сравнению с 328618 в 1938 г.), а в 1940 г. еще меньше – всего 1649, если не считать 22 тыс. пленных поляков, убитых в Катыни и других местах, или зэков, уничтоженных охраной в ГУЛАГе. Смертность в лагерях упала – в 1939 г. умерло 50 тыс. человек, вдвое меньше, чем в 1938 г. Говорят о бериевской амнистии, но факты свидетельствуют об обратном. В 1939 г. освободили из ГУЛАГа 223622, то есть меньше, чем в 1938 г. (279966). В 1940 г. освободили больше: приблизительно 300 тыс. Если сравнить эти цифры с притоком новых заключенных – в 1939 г. 749647 и в 1940 г. 1158402, – то становится очевидным, что никаких послаблений на самом деле не было. Бушевал такой же массовый террор, как раньше, только смерть осужденных наступала уже не так быстро и неизбежно.

Сталину нужен был не более гуманный, а более гибкий НКВД. Теперь он все чаще издавал приказы убить кого-либо без ареста и суда. При Ягоде и Ежове такие убийства большею частью происходили за границей, теперь они становились почти нормальным явлением в СССР. В лагерях бывшие работники НКВД уничтожали таких неудобных и болтливых заключенных, как Карл Радек. В Москве подобные убийства свершались прямо-таки мастерски. Одним из первых в июле 1939 г. был убит советский посол в Китае

Иван Бовкун-Луганец. Его решили не арестовывать, чтобы остальные советские дипломаты в Пекине не впали в панику. Берия и Кобулов забронировали целый железнодорожный вагон, чтобы везти Бовкуна-Луганца с женой в Цхалтубо. В том же вагоне ехали три офицера НКВД – двое приближенных Берия, Влодзимирский и Шалва Церетели, а также эстонский еврей Веньямин Гульст. Церетели убил посла, Влодзимирский избил жену, а Гульст задушил ее. На вокзале в Кутаиси тела погрузили в мешки. Глава грузинского НКВД, Авксентий Рапава, повез тела по горным дорогам, где инсценировали аварию. Шофера застрелили, и всех троих похоронили в Тбилиси. По приказу Сталина тела посла и его жены эксгумировали и перезахоронили со всеми почестями.

Тем же летом Сталин решил наказать маршала Григория Кулика за недовольство, высказанное во время чистки Красной армии. Самого маршала надо было хотя бы на время сохранить, так как его опыт артиллериста был необходим в начавшейся вскоре финской войне. В 1940 г. решили убить его жену. Две недели Влодзимирский, Церетели и Гульст стерегли квартиру Кулика, пока жена не вышла одна. Ее допросил Берия, якобы вербуя как агента НКВД, а затем Кобулов отправил ее в Сухановку, где Блохин ее расстрелял. Отчаявшийся Кулик объявил жену в розыск – неизвестно, догадывался ли он о ее судьбе (26). Влодзимирский и Церетели получили награды, Гульста сделали заместителем наркомвнудела в только что захваченной Эстонии. У Сталина, кажется, еще были планы таким же незаметным образом избавиться от Максима Литвинова и Петра Капицы, но он приказал Берия пока не приводить приговор в исполнение. Алексея Каплера, первого любовника своей дочери, Сталин приказал просто избить.

Последние интеллигенты

Первой большой задачей, которую Сталин поручил Берия, был показательный процесс над огромной сетью так называемых шпионов. Десятки интеллигентов и партийцев давали показания, обрекающие чуть ли не всех еще неарестованных писателей, послов и служащих Наркомата иностранных дел. С момента первого ареста до последней казни прошло два года, но сам показательный процесс не состоялся. Сталин раздумал, может быть потому, что был озабочен своим новым договором с Гитлером и разделом Восточной Европы. К тому же многие из обвиняемых или намеченных для арестов могли еще пригодиться.