Неуязвимых не существует Басов Николай

63

В этом был риск, и немалый, один из тех, которые я не люблю, потому что после этого поступка от меня ничего зависеть не будет. То есть, если они ее перехватят где-нибудь или когда-нибудь, она не сможет не выдать мою базу, просто не сумеет противостоять давлению тех «мастеров», которые за нее возьмутся. Да и никто не сумел бы, даже я, скорее всего, изменить какой-либо ключ в ментограмме – вид из окна, положение тени от соседнего небоскреба на полу рядом с напольными часами или другой ориентир...

Но Валенте нужно было подготовить документы и замаскироваться для отлета из Москвы. И было бы совсем прекрасно, если бы ее не сразу раскололи там, куда ей повезет смыться. Что это будет за страна, я еще не знал. Это могла быть одна из двадцати безвизовых Россий, Украин, Прибалтах или Европейских образований. Для тех стран, где виза все-таки нужна, я подготовил пяток разного рода клеров, которые осталось только вклеить в паспорт.

Паспорт мне удался, я не только сделал его из настоящей заготовки, но и сумел очень точно впаять странички с визами и отметками о въезде-выезде еще на сорок разных территорий. Что ни говори, а обилие знаков таможенной благонадежности косвенно очень успокаивает не только людей, но и автоматы проверки. Я не знаю, как это конкретно происходит, но может быть, их программа идентификации бежит по укороченной схеме или вообще игнорирует какие-то знаки, принимая их почти на веру, потому что удостоверяться каждый раз в справедливости отметки – слишком долго даже для машины. А общие электронные паспорта, слава богу, еще нескоро войдут в обиход из-за раздробленности стран, обилия стандартов и слабости базовой техники в некоторых из таможенных союзов.

Изготовив всяческие фальшивки для таможни, я приготовился было изобрести кое-что из финансовых документов, но, взглянув на часы, решил, что сделать уже ничего не успею. Поэтому просто собрал сумку, сунул в нее почти все деньги, что у меня остались, и с радостью убедился, что осталось больше миллиона общерусских. Этого хватит на пару-тройку лет, а столько скрываться Валенте, скорее всего, даже и не потребуется.

Пока я возился с этими причиндалами, она снова отмывалась, уже самостоятельно, и пыталась заодно привести себя в чувство таблетками, а потом даже приготовила разного рода тряпки, которые, по ее мнению, должны были замаскировать ее не хуже, чем все мои ухищрения. Разумеется, это была точка зрения очень неискушенной и очень искренней женщины. Никого ее тряпочки не обманули бы, но я ее не разуверял.

Наоборот, я должен был сообщить ей такой заряд бодрости и любви, чтобы она смогла бороться за жизнь и дальше, хотя бы до тех пор, пока ее самолет не приземлится на каком-нибудь нейтральном аэродроме. Поэтому постоянно генерил уверенность, что все идет нормально, что она молодец и что у нас все получится. Она мне поверила. Зато когда я посмотрел на нее перед тем, как вызвать такси, моя уверенность не понравилась мне.

У нее был вид изможденной беглянки – запавшие, лихорадочно блестевшие глаза, синяки на руках, одна ссадина на скуле, которую она не смогла ликвидировать всей своей косметикой... Это уже никак нельзя было замаскировать внешними приемами. Я задумался, что тут можно сделать.

По дороге во Внуково, когда она еле-еле тащилась в таксомобиле, я на байкере обогнал ее, залетел в магазин садомазохистских прибамбасов и купил полный набор для «черной» любви, рассчитывая на женщину примерно габаритов Валенты. Там было многое, что вызвало бы тошноту у любого пуританина, но для маскировки чрезмерных странностей ее облика это вполне могло сойти. Конечно, вызывало удивление, что это все новое, но тут уж я ничего сделать не мог, оставалось надеяться, что таможенники не будут слишком внимательны.

Вылет мне удалось организовать довольно быстро, всего-то через пятнадцать минут, и за бешеные, даже по моим понятиям, бабки. Но зато нам и повезло, ракетоплан унес ее в Сибирский Китай. Это было неплохо по всем статьям, а особенно потому, что сатрапы и наемники Джарвинова никого быстро там достать не сумеют.

И вообще, выцарапать ее оттуда можно было только по дипломатическим каналам, с участием местной полиции. Но сибирокитайцы, как и большинство стран по ту сторону Урала, плевать хотели на Московию, потому что сумели создать экономику, которая уступала только Латинской Американской Лиге. И всякие выкрутасы какой-то там Директории, не способной реально продавливать свои требования, потому что была изначально слаба, игнорировались именно потому, что были глупой попыткой давления очень слабого соседа. А другой вариант сотрудничества, например, по соображениям взаимопомощи, тоже отметался, потому что всех этих директоров процветающие и честные китайцы слишком презирали за подлость, врожденную лживость и хроническое беззаконие.

Да, в Сибири у них ничего не выйдет, в этом я был уверен. Конечно, московиты могли Валенту просто засветить, чтобы осложнить жизнь, чтобы ее хотя бы начали трясти за нелегальный въезд в страну. Но если она меня послушает – а она послушает – и выберет какую-нибудь из спокойных земель, например, Федеративную Тунгуску, с двумя столицами – в Канске и Красноярске, то от нее быстро отстанут, когда выяснится, что у нее есть деньги и что по международным законам она не совершила уголовного преступления. Может, ей даже предоставят статус экономически состоятельного беженца, а это значило, что она могла пустить деньги в легальный бизнес, стать местной жительницей и даже выйти замуж.

Провожая ее ракетоплан, исчезающий в высоких весенних тучках, я все же надеялся, что до этого не дойдет, что она не выйдет за толстого, добродушного китайца, не родит ему китайчат с черными как смоль волосами, что она подождет, пока я уберу Джарвинова, потом еще посидит полгода или чуть больше и вернется домой, в Московию. И тогда я смогу провести ее по всему кругу врачей, чтобы вымыть из ее сознания всю ту гадость, которую напихала туда Карпина, и снова начну ей доверять, перестану бояться, что ночью Валента проткнет меня спицей с желобком, намазанным кураре, или сделает инъекцию одного из тех быстроразлагающихся ядов, которые не идентифицируются без использования специальной аппаратуры, или просто, подчиняясь внутренним командам, не подсунет таблетку с ломовой дозой какой-нибудь наркоты, которую в принципе можно купить на каждом углу.

И мы справимся, все восстановится и обойдется...

Вот только когда я катил в город, я знал, что так хорошо, как прежде, уже не получится, даже после восстановления я никогда не сумею ей доверять, потому что есть команды, которые невозможно отменить, и от чего они запустятся, не знает даже тот, кто их закладывал. И что никогда меня не оставят в покое, как бы верховные командиры ни осуждали поступки Джарвинова, даже если информация о его деятельности всплывет на страницах открытой, как бы оппозиционной прессы. Потому что он такой же, как и они, совершал не намного большие гадости, чем когда-то делали они, все остальные директора...

Но они директора, а я – простой наемник, солдат Штефана, и никто не знает даже, что это значит. А значит, я должен был сидеть сиднем, когда меня решили убрать, помалкивать и уж, конечно, ни за что не поднимать руку на Московского директора, когда он вздумал изувечить мою жену и убить меня, опорочив все, что у меня осталось – мое честное имя и любовь.

В общем, я затосковал, мне стало грустно, хоть вой. Но я справился и с этой напастью, поднажав на газ. Перед самым городом я вдруг почувствовал, что действие препаратов, которыми напичкал меня автомед, кончается, что мне просто необходимо поспать, если я не хочу на всем ходу свалиться с байкера, разумеется, размазавшись по асфальтобетону неаппетитным фаршем из человечины. Поэтому я заехал в первый же попавшийся на глаза автоматизированный мотель, заплатил за комнату и улегся в койку, даже не отреагировав на предложения автомата, последовавшие незамедлительно после того, как я стал их клиентом.

Меня не интересовали особенные программы по видео, игра в компьютерном казино, девочки или юноши, теплые вечеринки, куда продавали билеты стоимостью в одну помывку в дешевой бане, книги и спецмассажеры... Я просто хотел спать и, ради разнообразия, на этот раз уснул действительно очень быстро и отменно выспался.

64

В номере Джина все было перевернуто вверх дном, даже дверь была открыта, и я вошел без всякого труда, а ведь просил же его не валять дурака и дешевых стукачей не впускать к себе в номер, чтобы непонятно было – на месте он или нет. Сам-то я почти все время ходил к нему в шлеме, быстренько проскакивая регистраторов, потому и выбрал такой вот, мягко говоря, не самый фешенебельный приют для моего полосатого друга.

Вторым делом после того, как я застегнул все задвижки на двери, была проверка подслушивающих устройств. Микрофон оказался всего один, дешевый и примитивный, так что я сразу заподозрил, что это администрация дебаркадера волнуется за платежеспособность клиента, но может быть, кто-то из технической группы подслушивания моего бывшего департамента решил автоматически схитрить и подсунул дешевку, чтобы я подумал именно так, как подумал? Кто знает, в каком положении тут находятся дела, может, Охранка уже расшифровала эту берлогу? Слишком я давно сюда не заглядывал, чересчур давно. Микрофон я облил содовой из сифона, подвел два проводка из розетки, и он умолк навеки.

Но если я был недоволен ситуацией, то сам Джин впервые после моего знакомства с ним улыбался. Причем так, что я, несмотря на возобновившуюся боль в ранах, на недавнее расставание с Валентой, на паршивое настроение, чуть было тоже не улыбнулся. Или даже улыбнулся, не заметив этого.

Джин был счастлив, шумен, пьян затяжным образом, хотя чувствовалось, что это совершенно незнакомое и даже не очень осознаваемое им состояние. По сравнению с такой вот искренней, нелепой и глубокой радостью моего подельника даже цена десятка ран разной степени тяжести не казалась чрезмерной.

– Ты убрал его, и я твой раб, – твердил он с пьяной решимостью. – Проси чего хочешь. Все сделаю, все исполню, господин мой! Хочешь, прямо тут матамгону спляшу?

– А что это такое? – Я налил себе немного сока в относительно чистый стакан и стал отщипывать от грозди винограда почти прозрачные от спелости ягоды.

– Боевой танец того племени, из которого происходят мои черные предки.

– Боевой? Не знаю, может, и захочу. Только не сейчас. Но когда понадобится, обязательно обращусь.

– А когда понадобится? – Он подсел ко мне на диван, взял один из стаканов, вполне по-алкашески дунул в него, вместо того чтобы вымыть, и стал наливать чистый джин, правда, немного, не больше чем на палец.

Внезапно телевизор, который, кажется, у него не выключался, даже когда он спал, стал показывать что-то интересное. Осмотревшись, я нашел пульт дистанционного управления, облитый липким и некогда сладким соком, и включил звук. Он ударил по ушам, как близкий взрыв, но я отрегулировал его до приемлемого уровня, и стали понятны слова. Оказалось, что диктор вещал:

– Ловушка, подстроенная у дверей дома, где находилась засада на объявленного ранее в розыск солдата Штефана, окончательно порвавшего с правоохранительными службами нашего государства Валера Штефана...

Дальше у диктора пошла какая-то галиматья, и звук я выключил. При этом экран стал демонстрировать какие-то кадры, якобы из старой хроники, пару фотографий, где я, увешанный оружием, обнимаюсь с Мих Санычем Мелковичем, чего не было и не могло быть – нам запрещалось фотографироваться так же, как топ-модели питаться украинским салом. Потом кто-то затемненный вручал мне якобы какой-то орден, это уже было возможно, потому что все ордена мне вручал сам Джарвинов. Вот только этот некто похлопывал меня по плечу, а это тоже была ложь.

Все или почти все это было ложью, задуманной непонятно для чего. И сделанной с топорной решимостью во всем обвинить меня, что по крайней мере было не умно потому, что почти всем было известно, как меня продали Харькову и кто это, конкретно, сделал. Но вот то, что они решились засветить физиономию Мелковича, могло означать две вещи – или его сняли с оперативной работы и отправили в ссылку, например, инструктором в лагерь подготовки волонтеров, или после исчезновения Валенты меня хотят отловить на него, как на приманку. А может, использовали оба варианта, выяснять более подробно я не собирался. У меня была другая цель и другие средства для ее достижения – убрать Джарвинова я мог и не спасая бывшего друга.

– У всех у вас одна фамилия? – спросил Джин неожиданно. – Ну, я имею в виду солдат Штефана?

– В общем... – Я оглянулся, он смотрел телевизор почти трезвым, внимательным, ненавидящим взглядом. – Да.

– Я думал, этого не может быть. Это же тебя может расшифровать.

– Вот потому мы все и называемся только по имени.

Он собрался с духом, чтобы задать следующий вопрос, и я знал, каким он будет. Не потому, что читал его сознание, а потому, что все задавали один и тот же вопрос, иногда даже не меняя порядок слов.

– Почему так получилось?

– Не знаю. Смотри лучше.

Этот ответ никак нельзя было счесть сколько-нибудь удовлетворительным, но он по моему тону понял, что большего не добьется, и стал смотреть на экран. Там в самом деле кадры пошли полюбопытнее.

Показывали подъезд нашего дома и полицейское оцепление в мундирах нижних чинов, самую что ни на есть полицейскую шушеру. Как я и рассчитывал, они отогнали всех любопытных подальше, в круге относительного безлюдья стояла машина «Скорой» и темный, мрачный автомобиль технической службы, хотя что там собирались делать «чистильщики», оставалось непонятно. Потом вынесли носилки с телом Лапина, я затаил дыхание...

И тогда заработала моя автоматическая пушка, установленная в окошке пансиона напротив. Вернее, это была не моя пушка, а та, которую я выволок из дупла, когда выручал байкер, но от этого хуже она не стала. Первые прицельные выстрелы я программно убрал, а оставил стрельбу по дверям подъезда, а потом на поражение всех, кто ведет ответный огонь по самой пушке.

Конечно, это было опасно для зевак, которые могли приникнуть к окнам пансиона, наши доблестные вояки вполне могли принять их за боевиков... Диктор подтвердил это, начал талдычить что-то про «силы противоположной стороны», хотя никакой такой стороны не было, а были я и постоянно пьяный Джин, которого до сих пор ни в чем существенном не подозревали, иначе я бы сейчас тут так спокойно не сидел.

Пушка била – загляденье. Ее не смогли остановить ни полицейские, ни ответный автоматный огонь группы захвата, которая вынырнула неизвестно откуда, даже «чистильщики», которые располагали приличным гранатометом, не справились с ней. Прежде чем кончились снаряды, она положила всех, кто стоял у двери подъезда, у машин и даже чуть-чуть задела ребят из полицейского оцепления.

Вот только действительно высоких чинов я среди трупов не увидел, это было понятно, наши командиры просто заползли за машины и затихли, ожидая конца боя. Жаль, значит, Нетопырь, Самойлов и уж, конечно, Джарвинов еще живы. Даже не просто живы, а разозлены, ведь их на глазах всей Москвы выставили дураками.

Трупы не в счет, никто и не надеялся!, что война может обходиться без крови, значит, особого сочувствия никто из потерпевших не вызовет. Да и слишком наша полиция презирает обычных граждан, налогоплательщиков, так сказать, серую массу цивилизации, все рядовое население этого монстра-города, чтобы те не отвечали им взаимной неприязнью.

Да, сочувствия не будет, а вот посмешище останется. Это было хорошо, это было правильно. Еще пара таких срывов, и даже у директоров возникнет подозрение в некомпетентности Джарвинова, он начнет нервничать и совершит ошибку... Если не ошибется еще раньше или если они не найдут что-то, что позволит им расправиться со мной.

Новости пошли по своему кругу дальше. Я посоветовал Джину пить умеренно и поехал домой, на Сокол.

Ну что же, я и не планировал, что все получится так весело. Если бы подозревал, оставил бы патронов в магазине поменьше, и глядишь, хоть кого-нибудь из этих лопухов в мундирах бездушная автоматика не дострелила бы. Я-то хотел немногого, просто чтобы всем стало ясно – мое терпение лопнуло, когда они напали на Валенту. И теперь я готов воевать. И, если получится, буду драться до победы.

На то я и солдат Штефана. И готов всегда доказать, что неуязвимых в самом деле не существует.

65

Остаток дня я пытался расслабиться, в прямом значении слова – снять напряжение со скрюченного и израненного тела, расслабить мозги, чтобы хоть на время отвлечься от подсознательной боязни, что вот-вот ударят ракетным тараном в дверь, ворвутся внутрь, бросят на пол, начнут бить и допрашивать... В общем, расслабиться почти не удалось, но спалось чуть получше. По крайней мере, не все время думалось во сне, и приснилось что-то очень хорошее. Такое хорошее, что я даже почувствовал себя отдохнувшим, когда встал, уже в вечерних сумерках сполоснулся под душем, а потом стал есть какую-то гадость из консервной банки, сидя перед теликом.

Это был не отдых, не развлечение. Мне хотелось знать, что обо мне и не только обо мне думают журналисты. Они ведь бывают совсем неглупыми, эти акулы пера, хотя пером давно уже не работают, к тому же и служат тому, кто больше платит, а это искажает любой взгляд. Вот если бы я мог себе это позволить, я бы купил парочку криминальных обозревателей, и все дело под их перьями приобрело бы совсем другой окрас, и я бы уже не был абсолютным злодеем, исчадием ада, а стал бы гонимым служакой, которому негде спрятаться, который только и хочет, как бы покончить с этой катавасией, но ему не дают... Что-то я расхныкался, но безусловно, эта точка зрения была ближе к истинной.

Неожиданно я обнаружил, что, бездумно глядя в экран, думаю как-то лучше, полновесней, объемней, убедительней. И дело не в том, что сообщений обо мне мелькало все больше, что становилось особенно заметно, когда я начал бессистемно скакать с канала на канал. Просто возникла возможность думать о себе в третьем лице, словно речь шла о другом спеце, примерно моей квалификации и рода занятий. А безличное отношение к делу помогало не зацикливаться на мелочах. И не бояться.

Поэтому я решил не вставать с кресла подольше, просто продавливал пружинистую поверхность, вытянув ноги, и тупо ловил мелькание смутных образов в недорогом квазиобъемнике. Когда про меня начинали говорить вообще чудеса, я убирал звук. Всякие легенды мне мешали, они сбивали пресловутую безличность, слишком заметно работали на вредные эмоции, например, на жесткость решений. Я и сам знал, что сильное действие почти всегда граничит с жестокостью, но упиваться безжалостностью – значило почти наверняка угодить в ловушку, ведь возникало желание сражаться против всех, а это никому не под силу. Что ни говори, а союзники мне нужны. Или липовые союзники, которых сам себе завербуешь и проинструктируешь. Конечно, они поймут, что их интерес в другом, и отвалятся, но какую-то часть работы возьмут на себя, и это уже неплохо.

Под мелькание лживых, смонтированных в нашей лаборатории вещдоков и частично даже настоящих кадров я вдруг стал вспоминать, как некогда мы все вместе, все подразделение Передела, от Лианы до Лапина, в то время уже руководителя нашей опергруппы, планировали разные дела. Вспомнилось, как их проворачивали, как торжествовали, что все вышло по-задуманному, как хоронили погибших, хотя таких было немного, мы с самого начала действовали на редкость удачливо... Среди всего этого вороха воспоминаний вдруг всплыл один совсем неплохой, но отвергнутый в свое время ход. Если его смонтировать с рядом подготовительных маневров...

Внезапно какой-то белобрысый, бессмысленно улыбающийся диктор стал говорить, что, по сведениям отдела криминальной информации, собак, нацеленных на меня, больше всего в районе Сокола. Я даже поймал себя на том, что сжал кулаки – да, не те нервы стали у солдата, пугается неожиданностей. Но я в самом деле не ожидал, что, помимо прочего, ребятки Джарвинова сработают еще и методом статанализа. Не думал, что он привлечет аналитиков.

Тогда я начал думать об укрытии. Безусловно, если они нацелены не на конкретный запах, а на тип запаха, чего «забор», без сомнения, изменить не мог, собаки могли прийти в этот район. Просто потому, что я здесь и вправду больше всего должен был наследить, я же здесь практически живу, вернее, укрываюсь.

Так же бессмысленно улыбаясь, диктор вдруг стал говорить, что против этих правительственных собачек давным-давно была выдумана защита, например, такая – на машины некоторого определенного района города или пригорода навешивали запаховые знаки, чаще всего смоченные мочой наклейки, которые все принимают за случайные стикерсы или что-то в этом роде. Собаки, естественно, отвлекались на запах и, говоря по-нашему, «тянули пустышку», так преступники выигрывали время. Поэтому статанализ может быть фальсифицирован при определенной квалификации противодействующей стороны, но...

В общем, это одна из отмазок, к которым телеканалы прибегают, чтобы их не затаскали за раскрытие тайны следствия или чего-то подобного. После существенной информации они сами пытаются ее на всякий случай дезавуировать, чтобы не оказаться в соучастниках, пусть и случайных. Обычное дело. Но за подсказку – спасибо. Правда, она запоздала, теперь, не проверив все как следует, никуда с Сокола мои противники не съедут. Так что придется мне уносить отсюда ноги.

Конечно, для розыска лучше всего знать дом, квартиру, особнячок – тогда можно работать. Но с другой стороны, и район – уже неплохо, бывало, я начинал с меньшего, а задание в итоге выполнял на «ять» и даже, случалось, без досадных накладок в виде лишних трупов или телевизионщиков.

Вдруг прямо по мне, как огромная, невидимая скалка, которой раскатывают тесто, прошел ментальный пресс чудовищной, почти запредельной мощи. Иная клемма гипнопресса не способна выжать такое давление, какое дистанционно устроил кто-то, кто сейчас шарил по всем окрестным домам. Я вжался в кресло, заморозил все мысли, даже свежую идею подтянуть ноги, чтобы вскочить, словно это могло меня спасти от невероятной, как бы невесомой, но такой ощутимой тяжести... Я смотрел в телик и старался думать только о том, что вижу.

Это что-то невероятное, это был вал массированной биолокации – мощной штуки, которую создавали только стационарные установки психоментального контроля. Их некогда придумали, чтобы контролировать большие массы людей, потом на их базе пытались создать дальнобойное психоружие, но из этого ничего не вышло, потому что установки в силу громоздкости оказались слишком уязвимы. Смонтированные уже машины, иные из которых обслуживали команды в десятки операторов, использовали для вычисления убийц, нахождения трупов, локализации мест падения самолетов и тому подобных штук. Но потом выяснилось, что эти электронно-позитронные игрушки не столько определяют, что творится в мозгах людей, сколько внушают им то, чего они, без участия машины, никогда бы не сделали. Эта техника провоцировала массовую шизофрению у разного рода чудиков и сердечные приступы у стариков. Поэтому от нее как бы отказались. А спустя пару десятилетий, когда стало известно, что она же вызывала случаи массовых самоубийств, припадков жестокого обращения с детьми и животными, эти машины запретили вовсе. Особенно в городе, где учесть все побочные эффекты было невозможно в принципе.

И тем не менее ее использовали!

Я переждал еще минуты три, когда давление схлынуло, оставив меня почти в прострации, но, кажется, все-таки не обратило на меня внимание далеких, таинственных операторов. Потом поднялся, посмотрел на руки, они не дрожали, но я все еще чувствовал себя неуверенно. Пришлось налить большую кружку кофе и задуматься по-другому.

«Да, наконец-то, – решил я, – их припекло, если Джарвинов решил покатать биолокацию по домам, из которых сотни и тысячи жителей завтра вынуждены будут обратиться к врачу... Но с другой стороны, им уже немного осталось, чтобы узнать, где я прячусь. А затем – удар, взрыв ракетного тарана в дверь... Нет, это я сегодня уже проходил, а думать об одном и том же дважды – неконструктивно».

Поэтому я допил кофе, вымыл кружку, выбрал себе оружие неприметней, оделся в простенький с виду плащ, способный при всем том выдержать пальбу одиночными из штурмовой винтовки, и вышел на улицу. Наконец-то у меня созрела идея, и теперь пришла пора приниматься за ее осуществление.

66

Итак, чтобы не обозначаться раньше времени, я замаскировался только внешне – никакой автоликии и мышечной подкачки. Просто тряпки, сутулая спина и чуть-чуть смещенное сознание, которое сразу должно было создать иной облик. Примерно так испокон века в относительно другого человека превращаются актеры, и это приводит простодушных зрителей в восхищение.

Сегодня меня интересовал Климент, вор в законе, разумеется, нового образца. После пяти отсидок он перешел к нам в Охранку под угрозой тотального перепрограммирования. Штука это в высшей степени неприятная, практически одна часть сознания наблюдает, как в течение трех-пяти месяцев внутренний мир преступной личности рушится, а вместо этого создается некий муляж, не человек, конечно, а нечто синтетическое, с заданными реакциями, поведением и мотивациями. Иногда такие операции кончались куда как плохо, перепрограммеры просто кончали с собой, потому что менять информационные слои личности мы, то есть человечество, научились, а вот что с душой при этом происходит, уразуметь не удосужились и портачим, разумеется.

Вообще, ворье по-настоящему не перепрограммируют, они почему-то этому плохо поддаются. Вот убийцы – гораздо лучше. Их можно вскрывать, как консервные банки, передвигать агрессивные блоки, удалять мотивы, менять окраску, нацеленность действий и всякое такое. Это было бы похоже на игру в кубики в виртуальном мире, если бы при этом так разительно не менялись люди, еще пару-тройку веков назад наводящие ужас на добропорядочных обывателей – всякие социопаты или сексуальные маньяки.

А вот мутанты, ментаты или персоны неучтенных категорий, как я примерно, изменяются еще хуже воров. Про нас, как я слышал, даже теории нет, просто работают спецы, как с многомерными пространствами, и как что меняется, почему на выходе возникает именно такая реальность, а не другая, никто даже не догадывается.

Но и воры, как я слышал, в последнее время пошли довольно решительные. Где-то в южных землях или в Закавказье открылись курсы, обучающие людей типа Климента методике обмана всякого перепрограммирования. Якобы это возможно, только потренироваться нужно и не забывать, то есть обновлять время от времени это знание.

Но Климент испугался. И стал нашим человеком. Не штатным сотрудником, разумеется, но и не обычным стукачом. И работы у него никогда слишком мало не бывало. Он обслуживает провокаторов, имитирует рэкет, когда надо на кого-нибудь наехать, раз пять-семь на моей памяти связывался с синдикатом киллеров, когда они бывали нужны нашему подразделению. Подставлял под заготовленные улики крупных преступников, к которым иначе было не подступиться, выяснял кое-что о закрытых обществах, например, об электронных каталах... Одним словом – полезный человек. Вот запустить этого полезного в дело, как мне показалось, и пришла пора.

Квартира Климента находилась в тесноватом, темном, поросшем настоящей травой, и потому довольно уютном дворике, словно списанном с картинки раннего двадцатого века. Оглядевшись на предмет слежки за указанным клиентом, я выяснил, что в своем жилище он отсутствует. Но я знал, что его всегда можно найти в одной из пяти соседних кафешек, а потому отправился на поиски. Места эти были в самом деле похожи на его двор – бестолковые, неприбранные, иногда даже и грязноватые, но жить тут было спокойно.

Я нашел его в четвертой забегаловке, по виду самой тихой. Тут даже музыка играла в четверть обычной громкости и можно было разговаривать, не повышая голос.

Увидев, кто к нему подсаживается, он чуть не заполз под стол. Такая реакция меня немного разозлила, все-таки он был не невинной девицей под фатой, в свое время почти пять раз ходил на поруки к дяде... В том смысле, что пятую ему заменили на безоговорочное сотрудничество с нами, и вдруг такие бурные реакции! Я спросил строго:

– И как давно ты вздумал кочевряжиться при виде старых знакомых?

Он вздохнул, поковырял вилкой в тарелке с каким-то странного вида салатцем, разом потеряв аппетит.

– Чего тебе нужно?

Я еще раз посмотрел на него, задавая себе вопрос – а сумеет ли он выполнить то, что было мне нужно? Бледный тип, с пухлыми, чувственными губами, которые делали его похожим на вурдалака-любителя, надменным лбом и полуприкрытыми, словно в гримасе постоянного презрения, веками. Слабые, давно не тренированные руки – он привык к относительно безопасной жизни, ни на что рискованное уже не пойдет. Но он почему-то считал себя лучше других, словно ему разрешалось то, что запрещалось другим. Так что все могло получиться, если посильнее давить именно на самоуверенность, на взлелеянное чувство вседозволенности или, если угодно, на пресловутое чувство неуязвимости.

Спокойно, словно речь шла о сущем пустяке, я заказал официантке бокальчик пива, чтобы наши посиделки не бросались в глаза больше других, и принялся объяснять ему, зачем я пришел. Сначала он слушал недоверчиво, словно я предлагал ему выпить расплавленного свинца и немедленно спеть арию из итальянской оперы. Но потом он стал смелеть. Я не давил на его сознание никакими внушениями, побаивался, что он может это заметить, и тогда убедить его стало бы труднее, он заподозрит ловушку, и дело кончится ничем.

А так он помаленьку уговаривался, поддаваясь моей уверенности, что мы можем сделать то, о чем я его просил, и даже остаться при деньгах и безнаказанными. В общем, спустя еще два бокальчика пива он согласился позвонить по известному нам обоим номеру прямо сейчас.

Мы расплатились, чтобы не привлекать к себе внимания, он подошел к будочке таксовида, я закрыл «глазок», он вставил между зубов простой приборчик, который в просторечии назывался «зуделка», позволяющий механически менять голос на каждом слове, и стал давить на кнопки. Тип, который подошел на том конце линии, определенно, не блистал быстротой и безошибочностью суждений. Осознав в чем дело, он попытался дать отбой.

– Не рви связь, начальник, – запротестовал Климент. – Я тебя очень прошу, покумекай, как следует, и доложи наверх.

Потный, толстый, как призовой боров, мент в экранчике аппарата, раздраженно поглядывая на темный для него экран с невидимым собеседником, оглядываясь куда-то назад, словно его партнеры ждали за «козлом», раздраженно вопрошал:

– И что же я должен доложить по начальству, умник?

От этого «умник» несло таким ментовством, словно он родился с этим комплексом отсталости, неразвитости и постоянной обиды. Я стал было даже соображать, как еще дать знать о своей идее наверх, как пробиться к людям, которые меня сейчас интересовали. Но Климент, более привычный к подобным ситуациям, чаще сталкивающийся с неподатливыми полицейскими, продолжал уговаривать. Наконец, после трехминутных уговоров, он отковал свою формулу в точеную фразу:

– Вот что я предлагаю. Вы мне триста кусков, а я вам – труп Валера.

– Ага, триста кусков... Евров, наверное, да? – попытался иронизировать толстяк. Но в его голосе появилось сомнение. Он уже не был уверен, что в самом деле не должен доложить об этом звонке начальству. – Я не уполномочен обсуждать информацию за плату. Твоим гражданским долгом, парень, является...

– Слушай, начальник, – голос Климента даже не выдавал разочарования, я решил, что он, наверное, справится со своей ролью. – Тебе башку оторвут, если ты откажешься работать как полагается. Пойми, это Валер, солдат Штефана. Его же вся Охранка сейчас ищет, а ты доложить жмешься...

– Я ни от чего не отказываюсь. Я просто не могу.

– Ладно, ты не можешь. Но ты знаешь тех, кто может. Свяжись с Нетопырем, наконец, я перезвоню.

Климент дал отбой, я посмотрел в его узенькие, нагловатые глазки. Он был. почти спокоен, даже весел, если этот человек вообще умел веселиться.

– Я решил, что он тянет время, чтобы сюда заехала патрульная команда и нас взяли за жабры.

Я тоже так думал, наверное, секунд пять. Но потом решил, что это перестраховка, слишком натурально оглядывался на своих приятелей толстяк. Он просто не мог быть таким хорошим артистом, а подготовиться и отрепетировать заранее они тоже не могли, ведь это мы им позвонили, а не они нам.

Мы перешли в другое кафе из предопределенных пяти. Тут я сел за дальний столик и решил поужинать. Еда оказалась неплохой, но риска находиться тут все равно не оправдывала. Конечно, мы сменили забегаловку, но Климента могли записать, могли через компьютерную систему поиска идентифицировать по голосу, по тональности, по дикции, ведь все его всхлипы и стоны с «зуделкой» – для бедных, они не обманули бы стоящую систему подслушивания ни на секунду. А вычислив, могли поднять его дела, а значит, на стол всем операм лег бы список всех «его» кафешек, включая ту, где мы сейчас находились.

Но, скорее всего, тревогу пока не поднимут – не хватит решимости и догадливости. И все-таки я провел неприятные пятнадцать минут, пока мы не расплатились и не вышли на улицу, чтобы позвонить снова.

На этот раз все получилось иначе. Никакого потного обалдуя, оторванного от своих полицейских развлечений, вообще никаких диспетчеров – холодная, деловитая секретарша с высоким бюстом и внимательными глазами. И уже через пару переключений мы имели возможность разговаривать с каким-то начальственным голосом напрямую. Светлого лика мы, разумеется, лицезреть не сподобились, потому что камера с той стороны была закрыта намертво, примерно так же, как на своей стороне ее закрывал я, но почему-то сомнений не было ни у меня, ни у Климента – мы говорили с директором напрямую. То есть это был Джарвинов, собственной персоной.

Надежда на успех моей задумки слегка воспряла, хотя по деформированным ответам тоже невозможно было просчитать этот голос, только не из-за глуповатого трюкачества, а потому, что на аппарате этого начальника стоял декодер, который лишал его слова всех личностных характеристик. И это обезличивание компы полицейской управы, скорее всего, «расколоть» уже не смогли бы и за тысячу лет работы.

Климент все и сам почувствовал, он даже вытянулся немного, словно солдат в строю или зэк во время шмона. Но голос его оставался твердым, спокойным, хотя корежил слова и голос он уже чуть меньше. Я даже усмехнулся внутренне, не предполагал, что мой приятель окажется таким эффективным.

Он повторил всю историю, с самого начала. Он может устранить меня, но ему требуется предоплата в триста кусков... Мне эта выдуманная мной же присказка начинает надоедать. Я, кажется, не думал, что продать себя будет так сложно.

Начальственный голос на том конце потребовал подтверждений или гарантий, но Климент удивился:

– Какие гарантии? О чем мы говорим? Вам придется верить мне... Или не верить. Но деньги вы все равно заплатите, на всякий случай, вдруг я не треплюсь?

В разговоре возникла пауза, молчал начальник на той стороне, кажется, отключив эту линию от своего микрофона, и Климент молчал. Это длилось долго-долго. Я уже забеспокоился, стал оглядываться, рассчитывая увидеть выныривающую из-за поворота в конце улицы кавалькаду полицейских машин, идущих на задержание. Но все оставалось тихо. Наконец Климент проговорил:

– Завтра? Ну что же... Я согласен.

Меня это тоже устраивало.

67

Первую половину дня я провел в очень сложных разъездах, не всегда даже понимая, что делаю, куда еду, куда попаду, если сверну там-то и там-то... Нет, конечно, правил я не нарушал, иначе меня бы мигом засекли, а мне это было не нужно. Но проверить варианты отхода, прохронометрировать некоторые трассы было все-таки необходимо.

Потом я принялся за сверку местности, то есть стал делать то же самое, но уже не по путям и дорогам, а просто пытаясь в сознании уложить все окружающие районы, наиболее заметные строения, угадать сектора наблюдения и обстрела, возможные схемы расстановки людей, применение автоматических средств ведения боя, подвод резервов разного рода... В общем, спланировав эту операцию за противника, мне стало казаться, что дело мое безнадежное, что ничего у меня не выйдет и я зря старался. Так всегда бывает, особенно когда все еще не очень улеглось в сознании.

Потом я стал думать, что все может получиться, и даже составил список необходимой амуниции. Разумеется, планировал я не совсем на пустом месте. Если бы мне пришлось выдумать то, что я хотел совершить, от нуля, на одно планирование пришлось бы затратить неделю, да и то, если работать по-воловьи. А у меня был всего один день, сегодняшний, и то – до вечера. Поэтому я воспользовался одной из прежних наработок, это было не очень хорошо, но выхода у меня не осталось.

Как-то, лет семь назад, я был тогда еще совсем зеленым, была заготовлена некая операция, но ее в ход так и не запустили. Теперь я последовательно, в основных звеньях возобновил ее в памяти, пересчитал те небольшие изменения, которые произошли в окружающей инфраструктуре, и учел изменения, которые произошли во мне. Но с этим как раз было все просто – я стал одиночкой, ни на что хорошее не рассчитывал и ждал от сегодняшнего вечера только неприятностей. Но не провала. Если бы я больше, чем на половину, был убежден, что меня ждет провал, я бы в дело не вступил. Не привык я ходить на задание, когда не уверен в том, что оно выполнима хотя бы в половине шансов.

Итак, я пытался провернуть дельце, о котором были осведомлены практически все старослужащие сотрудники нашего подразделения. В этом, разумеется, тоже заключался риск, и немалый.

Но я рассчитывал, что все мозги теперь сосредоточены в одном человеке – в Нетопыре, а именно он об этой операции ничего знать не мог. Он же вообще не наш сотрудник, никогда серьезными операциями в Охранке не занимался. Он из полиции пришел, а невооруженные штатские или даже уголовники не сразу соображают, когда на них сеть накидывают. Это не террористы, не спецназ, не особисты из внутренних войск – по-настоящему лишь эти ребята хоть как-то проверяют бойца на сообразительность... Нет, в мышлении на скорость и тем более на упреждение у него не было настоящей школы, и следовательно, с этой стороны я был почти в безопасности.

Конечно, помимо Нетопыря, этим делом, по всей видимости, занимались еще и мои бывшие коллеги, а это уже другой коленкор. Например, Передел, мой бывший командир, мог вспомнить и сообразить и даже успел бы принять меры, но я сомневался, что он еще хоть в малой степени влияет на ситуацию. А следовательно, он тоже может дать маху, когда нужно будет известить начальство о догадках – в России живем, господа, догадка командира и подчиненного – две разные догадки. В первом случае, все и вся начинают работать, а во втором – еще приходится объяснять, доказывать, смущенно мычать о чем-то, что лично тебе ясно как день, но на чем начальник собрался поймать тебя, просто чтобы служба медом не казалась... А это время, и поэтому я тоже решил пока об этой опасности не думать.

В общем, когда мне уже стало ясно, что, примерно, следует сделать, что купить и как выйти на исполнение, я прикинул себя сторонним наблюдателем и стал соображать, успел бы я сам на месте этого стороннего наблюдателя обо всем догадаться? И выходило, что успел бы. Поэтому я кое-какие свои действия замаскировал, укрепил план, создав несколько стандартных, неявных ходов, и на этом успокоился. Все равно ничего более стоящего я придумать уже не успевал.

Потом я смотался в Подольск. Как и прошлый раз, за оружием, орудиями разного назначения и парой хитрых прибамбасов. Как и прошлый раз, денег почти не было, они как-то разом кончились, может быть, я слишком много отдал Валенте, но на нее потратиться как раз было не жалко. Ей я бы и больше отдал, если бы мог. К тому же мне еще следовало поддержать Джина, хотя бы оплатить его текущие долги.

Вернувшись в Москву, почти доверху нагруженный разными свежекупленными примочками, я за пару часов до начала действия прилег, чтобы расслабиться, помедитировать, а если получится, то и покемарить.

Сначала справиться с напряжением не получалось. Я старался, старался... Пока незаметно для себя не провалился в сон, который был мне так необходим.

68

Первый раз я засек машину того, кто должен был передать нам с Климентом деньги, когда он появился в указанном месте строго в указанное время, словно был не человеком, а роботом, но я определенно был уверен, что это все-таки живой оперативник. Слишком это сложное дело – передать деньги, слишком все может быстро поменяться, а осложнения грамотно решает только человеческий мозг. Даже мутанты, как показывает практика, в этом пасуют.

Электронного поводка, маячка на обычных для этой цели частотах или визуальной слежки за ним я сначала не заметил. Даже когда на арапа ментально просканировал окна соседних небоскребов, но сделал это, разумеется, из чистого ребячества... Если за ним и наблюдали, то на таком расстоянии и с использованием такой оптики, что футбольный мяч на Луне можно было рассмотреть без напряжения. Правда, если избавиться от смога, а его я тоже учитывал, поэтому не надеялся, что они сумеют организовать очень уж отдаленные точки наблюдения.

Конечно, наблюдение всегда можно устроить, если не жалеть денег или усилий. Например, одно время мы для качественного наблюдения за некоторыми типами нанимали высоколетящий стратоплан, который с земли не фиксировался практически никакими средствами, кроме разнообразных телескопов. Конечно, теоретически следовало и эту возможность учитывать, но я не учитывал. Я считал, что вряд ли даже Охранке удастся задействовать такую технику для, в общем-то, частной передачи средств одному из своих агентов. К тому же свободных стратопланов у Московии не было, а просить в долг у соседей побогаче – потребуется время, и немалое. Дипломаты спешки не любят, вообще на нее не реагируют, не раз уже проверено. Да и есть же у Джарвинова пределы влияния.

К тому же они тоже наверняка рассчитывали, что курьер будет со своей поддержкой, проверкой и наружным контролем. Без этих азов оперативной работы в нынешней Московии скоро шнурки на улице не смоги завязать, не то что с деньгами оперировать.

В общем, мне все это понравилось. Я вытащил из кармана «токи-токи» и вызвал Климента. Тот тоже был на требуемом месте, километрах в пяти от меня, в строго заданной ему точке, и ждал на связи.

– Так, Клим. Поехали дальше, на второе место.

И я стал диктовать ему новую улицу, новый адрес и новый маршрут, которым он должен был следовать. Маршрут был не менее важен, чем конечная точка или время. Была бы моя воля, я бы его движения заранее прохронометрировал, но практика показывает, что излишняя дисциплина с уголовниками ведет к обратному результату, да и времени у меня не было – всего-то один день на подготовку, удивительно, как успел то, что сделал.

Уже трогаясь с места, я нажал кнопку второго «токи-токи». И рядом со стоящим коптером курьера зазвонил таксовид. Курьер посидел еще немного, потом вылез из своей тачки, дошел до аппарата и нажал рычаг вызова. В тот же момент крохотный, не больше пятирублевки, магнитофончик, вставленный в гнездо динамика, заговорил моим искаженным голосом, и я надеялся, что все искажения они не сумеют снять и вычислить слишком быстро, что за всей операцией стою я, собственной персоной.

Магнитофончик продиктовал курьеру той, противоположной стороны следовать во второе место, для получения дальнейших команд. Курьер вернулся в свою машину, посидел в ней, словно с кем-то консультировался, и тронулся в путь. Я достал свой прицел и стал осматривать все соседние дороги. На то, что без мощной подпитки стационарных аккумуляторов мой приборчик позволит увидеть салон всех движущихся машин, я не рассчитывал, но стоящую на одном месте и вдруг отправившуюся в путь отсканировать был в силах.

Точно так же просмотреть все сектора возможного наблюдения и мне было не под силу, слишком уж медленно процессор моего прицела просчитывал замеченное. Но я заранее прикинул, что наиболее грамотное наблюдение можно вести только с двух соседних дорог и трех уровней, вот ими я тоже занялся. И был вознагражден. На самом верхнем уровне, на высоте метров восьмидесяти над нами, поехала одна машина очень странного вида.

Я вздохнул, пытаясь сдержать мигом возникшую тревогу, но и унять облегчение от того, что все получалось пока наилучшим образом. Дело было в том, что, как и ожидалось, за курьером шел только один наблюдатель, но какой! Абдрашит Самойлов. Тот самый ментат, которому, согласно последним рапортам, практически все было по плечу. Он мог следить за всеми перипетиями курьера впереди себя даже с десяти километров, мог ловить и локализовать таких телепатов, как я, целыми кучами и умел понимать все, что происходило где-то у черта на рогах, задумываясь не дольше чем на сотую долю мгновения.

Вот его-то я и собирался выключить из операции. С ним против моих нынешних противников у меня не было шансов, а без него... Без него я был почти так же силен, как взвод их охраны, вот только умел сам планировать и проводить операции, чего взводу оперов, разумеется, почти никогда не разрешалось.

Сейчас поймать меня Самойлов мог, только если я сам позволю себя поймать, то есть когда попробую ментально проследить за своим Климентом и курьером и когда сниму шлем ментальной защиты, когда позволю ему направить на меня узкофокусную антенну ментального сканирования... Чего я делать, разумеется, не собирался.

И все-таки одолеть его было не просто. Но я уже видел его, а он меня еще нет, и по моему плану вообще не должен был понять, что я рядом. А следовательно, все складывалось удачно.

Мы отправились на новое, выбранное мной для второго контроля место, причем Климент ехал пока невидимый для противников, курьер с деньгами пока освободился от моего наблюдения, зато за ним вместо меня следил Самойлов. А вот за Самойловым тащился я, причем вел его самым обычным, визуальным методом, используя лишь свой прицел и знание всех уровней и развязок, которые нам предстояло миновать. Без всяких слишком сложных приемчиков, излишне навороченной техники, все честно, почти средневеково. Зато надежно в той степени, какую обеспечивали опять же самые обычные средства. Может, потому самых рядовых оперов и не смогли еще заменить на сто процентов, потому их и дрессируют из ребят моего, примерно, склада.

На втором месте я проверился еще раз. Курьер пока выполнял все предписания безоговорочно, сторожил на этот раз совсем старый таксовид, к тому же сломанный, то есть способный передавать голос, но слепой на экран от молодецкого удара монтировкой какого-то из местных уличных шалопаев. Климент остановился у требуемой мне и довольно редкой в этих местах платной стоянки. А Самойлов дремал в мешанине относительно благополучных домов километрах в пяти от курьера. Удерживать внимание на выбранном объекте в городе за пять километров, битком набитом другими людьми, техникой и всяческими, в том числе и ментальными, наводками – этот показатель смело можно было считать рекордом. «Еще немного, – решил я, – и Абдрашит сумеет душить злодеев на расстоянии, как Дарт Вейдер, или останавливать им сердце, как дистонирующий луч. А может, речь идет о ком-то по имени Дар Ветер, не помню, кто из них в какой степени злодей».

Я подкатил на своем байкере к незамеченному пока противником Климу и поставил свою машину на платный прикол, обозначив время на счетчике в два часа. Потом предложил Климу открыть багажник своей машины и стал бодренько переносить в него несколько тюков оборудования, которое было мне необходимо. Клим смотрел на меня напряженно, но без моего приказа не решался даже задницу оторвать от водительского сиденья. Может, зря я на дисциплину уголовников грешил? Или он был просто ленив, как все рантье?

– Значит, так, – стал приказывать я ему. – Отправляйся вон в то автоматическое кафе и звони по этому номеру. Когда отзовется курьер, прикажешь ему явиться через тринадцать минут в ресторашку «Алкасфера» на Кольцевой.

– Знаю такую, – кивнул мой напарник на этот вечер. – Только там сейчас небезопасно. Две группы отмороженных решили выяснить, на чьей территории...

– Придется, – сказал я.

И все, Климент встал, потащился к кафешке, где не было ни официантов, ни клиентов, лишь стеклянный павильончик, чтобы мимоезжие патрули видели, что никто еще не вскрыл кассу, крохотные, на одного, столики с автоофициантом в виде пирамиды с одного их конца и привинченные к полу стулья с другого. Еще, разумеется, были игровые автоматы, касса и пара телефонов.

Когда он вернулся после разговора, я уже сидел на водительском месте, проверил перчаточник с кодовым замком, обнаружив в нем два «тора» – совсем неплохих скандинавских пистолета с пятком запасных магазинов к ним. Но меня это не касалось, а если все пройдет как нужно, то и не будет касаться в будущем.

Усевшись рядом со мной, Климент доложил:

– Все прошло нормально. Я говорил измененным голосом, но не уверен, что...

– Ты тут не мишень, – придержал его я. – Они за мной гоняются. Мы, кстати, делаем вид, что – тоже.

– Понятно, – кивнул Климент, трогая машину с места. – Послал меня, чтобы рыбка не сорвалась, чтобы агент не уехал?

Он и не мог уехать, иначе бы ему голову отвинтили. Но я решил, что можно и так трактовать, хотя ничего вслух говорить не решился. Не люблю врать по пустякам, а сейчас, по-моему, был как раз такой случай.

Мы поездили еще немного вокруг того места, где должен был находиться курьер. Мне необходимо было все проверить, и я проверил. Абдрашит Самойлов уже выставился на том месте, где открывался наилучший вид на интересующий нас ресторанчик – с третьего уровня Кольцевой, из небольшого кармана техобслуживания, на котором уже лет десять никто так и не сумел закрепиться – местные бандиты жгли постоянные строения, а временные торгаши удирали часа за два до темноты. Итак, он выставился, а значит, пришел и мой черед.

Я еще немного поколесил по округе и выехал на четвертый уровень Кольца, потом добрался строго до того места, под которым стояла машина наблюдения Охранки. Вот только добраться до нее было непросто, потому что... В общем, я это предусмотрел и стал выгружать привезенные вещи.

На этот раз Климент решил мне помочь, так что мы управились быстро. Потом я сказал:

– Кати к курьеру и считай деньги. Так долго, как только сможешь. Иные пачки покрути по два раза.

– Знал бы, что ты такой недоверчивый, взял бы счетчик купюр, – проворчал Клим.

– Дурень, – отозвался я. – Мне время нужно... Да, еще одно – проверь деньги на разные метки. Кто знает, может, они попытаются проследить за нами по такой туфте, как изотопы или гиперфиолетовые чернила?

– Обижаешь, начальник, – бодро ответил мой подельник. – Я без проверки даже сдачу с пачки сигарет не беру, а тут... Не беспокойся, все будет в лучшем виде. Мою технику не обманешь.

– Ладно, поверю на слово, – решил я больше не наставлять его.

Он сел в свою машину и уехал. Ему предстояло отрабатывать свой нелегкий воровской хлеб. А я принялся отрабатывать свой, который лежал ближе к бандитизму.

69

В общем, дислокация была простой и просчитывалась просто. Для этого места мало-мальски подходящее положение для особых ментальных антенн на машине Самойлова могло быть правильным в одном разъединственном положении его машины. Вернее, его броневика, потому что в простой машине Самойлов по вполне объяснимым причинам не ездил никогда, устроив в своей крепости на колесах даже биосортир.

Итак, подыскивая положение для своих антенн, он должен был занять и неизбежно занял то место, которое находилось строго под предохранительной сеткой четвертого высотного уровня Кольцевой, на которой я и высадился. Этот четвертый уровень на самом деле очень редко использовался, наверное, потому, что был чрезмерно скоростным, дорогим и по многим показателям небезопасным, кроме того, на нем чаще штрафовали, потому что его лучше трех остальных уровней контролировали наблюдательные дирижаблики и коптеры дорожной полиции. Конечно, он был высоковат для моих планов, висел над предыдущим почти в двадцати метрах, но в принципе это расстояние было преодолимо, я знал, что сумею с ним справиться.

Может быть, эта ситуация с высотным уровнем, на котором можно было довольно легко делать что хочешь, заинтересовала бы опытного опера, но то, что она заинтересует Самойлова, я не верил. Абдрашит не был опером, хотя очень много времени провел на наших инструктажах и курсах по разбору наиболее острых дел. Но почему-то так всегда получается, если не рискуешь своей шкурой, все уроки плохо усваиваются. А он делал свое дело в группе поддержки, иногда в наружке, но никогда не действовал как опер с пушкой в кулаке. Пресловутая боязнь выходить из своей стальной коробки это наглядно показывала, опер никогда бы так не поступил – побоялся убаюкать себя иллюзией собственной недоступности. Но Абдрашит такой психологической хитрости о нашей работе не знал, а если даже знал, то понаслышке или через свои ментальные прицелы – в любом случае, это совсем не то.

Кроме того, насколько я знал, на него действительно ни разу не нападали. Потому что даже на нашу глуповатую, но самоуверенную бандитскую «коллегию» производил впечатление его броневик. Эту машину ничем нельзя было взять – ни бомбой, ни взрывчаткой... Она не уступала в скорости полуспортивным машинам, могла разворачиваться на месте, развивала усилия, как высокомощный тягач, сворачивала практически любую стенку, могла прыгать, хоть и не на большие дистанции, но все-таки могла, что было чрезвычайно важно в некоторых случаях, например, когда тебе пытаются заблокировать колеса. Еще она могла переходить на антигравитационный ход, пролезая через болота, спрыгивать с автострад, как вот эти, на которых мы находились, могла вести бой с батальоном легкой пехоты, а при желании могла связаться с любой станцией Европы и Азии, вызывая себе помощь... Кроме того, воздух в ней был зациклен и контролировался на ядохимикаты, так что экипаж нельзя было отравить, как я отравил, к примеру, всю команду Шабата и его поставщиков. В общем, по замыслу конструкторов этого стального кабана, все в нем было надежно защищено и неприступно.

В общем, так и было. Но одно уязвимое место, как мне показалось, я в броневике нашел. И теперь предстояло проверить эффективность своей выдумки.

Поэтому я перебрался на предохранительную сетку, вытянутую в обе стороны от шоссе, как обочина, метров на сорок, подошел к тому ее сегменту, который математически точно находился над броневиком Самойлова, и стал резать стальные прутки из легированной стали с палец толщиной, образуя круг, в который мог бы проползти с кое-какой амуницией на спине. Круг получился так себе, не очень ровный, и даже на вид казался ненадежным, я очень живо представил, что в нем непременно застряну, даже если не буду торопиться.

Пока я снаряжался для дела, концы прутков, раскаленные плазменным резачком докрасна, остыли и к ним уже стало возможным привязать капроновый ленточный тросик. Этот ленточный трос, выдерживал до пяти тонн, а еще он был удобен тем, что в нем была проделана последовательная перфорация, и пластмассовые зубчатки легкого и негромоздкого приспособления позволяли ползать по ней, как паук ползает по паутине. Я закрепился в этом приспособлении, ввел ленточный трос в свой бандаж и скинул его вниз. Он завис в сорока сантиметрах над обтекателем антенны броневика, и это был лучший мой результат за последние пару недель. Используя пресловутые зубчатки и зажимные щипцы вертикального лазанья, я стал бесшумно, не крутясь и почти не раскачиваясь, скатываться вниз.

Собственно, я и не сомневался, что вниз сойду нормально, старая добрая гравитация неплохо знала свое дело и, в отличие от русской номенклатуры, всегда следовала устоявшимся законам. Хотелось бы, чтобы еще наверх это устройство позволило мне забраться без проблем... Пока это было делом недалекого, но весьма туманного будущего.

Мельком я взглянул на «Алкасферу» – отдаленные от всего, примитивные стеклянные купола, в самом деле изрядно похожие на первобытные экоциклические заповедники, стоящие почти в трехстах метрах подо мной и в стороне, на земле. Даже отсюда было видно, что ресторанчик получился не очень – стоянка была пуста, да и под колпаками не роился народ, не танцевала на площадочке молодежь, не прогуливались по тропинкам специального сада в вынесенном вбок куполе люди поспокойней.

Приглядевшись, я заметил в стороне, под затемненным фонарем, две знакомые мне машины – одна принадлежала курьеру, который привез деньги, вторая, поставленная бампер к бамперу, была Климентовой. Значит, они уже встретились, уже считают деньги. И значит, мне нужно торопиться.

Я опустился на броню машины под собой так, что не спугнул бы даже бабочку, сидящую на моем плече. Потом лег в особой, бесшумной манере. Так, кажется, учили ложиться на пыльную поверхность ниндзя, разумеется, на специальные ребристые прокладочки, чтобы не оставлять следов. Но у меня не было прокладочек, я просто не хотел звякнуть по металлу каким-нибудь из своих выступающих углов. Даже на ощупь мягким, например, поверхностью плеча. От незапланированных ошибок в своих действиях я защитился пенорезиной, обильно обработав ею одежду, оружие и инструменты, разумеется, в тех местах, где это не мешало ими пользоваться.

Открутил крепежные болтики обтекателя ментальной антенны, потом поднапрягся и аккуратно сдвинул его в сторону сантиметров на двадцать, больше мне и не требовалось.

Ментальная антенна – такая хитрая штука, которая теоретически способна почувствовать все происходящее с любым живым объектом, даже, кажется, с иными растениями, на сотни метров вокруг. Но в относительно узком секторе и в строго заданном направлении. Сейчас она была нацелена на купол ресторанчика, и следовательно, я находился в ее мертвой зоне. А датчики кругового сканирования броневика как раз этот верхний конус, из которого я и подобрался, тоже не трогали, отчасти потому, что это было не нужно в городских условиях, а еще, чтобы не создавать наводок на тонкие приборы Самойлова.

Осмотревшись еще раз, на всякий случай я восстановил дыхание – оказалось, что последние полторы минуты я не дышал, стараясь делать свое дело и тихо, и быстро, и как бы незаметно даже для себя. Успокоившись, я вытащил из-за спины баллончик с газом. К его выходной горловинке с краном уже был припаян пластмассовый мундштук, переходящий в тонкую, почти капиллярную трубочку из реактоэтилена сантиметров в пятьдесят длиной. Другой рукой я выволок баллончик с пенорезиной, способной застывать за считаные мгновения и потому вполне удобной как быстроклеящий состав. Я напрыскал за антенной небольшую лужицу и поместил в нее свой баллон с газом. Прикинул на глаз – если антенна начала бы вращаться, баллон, кажется, должен был остаться под нижней кромкой, а значит, ни один оператор внизу, в машине, не почувствует, что наверху, на крыше, что-то не в порядке. Убедившись, что с этим все более-менее в норме, я взял соломинку в подрагивающие от напряжения пальцы и стал пропихивать ее в дырку, сделанную в броне. В эту же дырку уползали довольно толстые по сравнению с моей трубочкой провода от рессивера антенны, идущие на аппаратуру Самойлова. О том, что в броневике имеется эта дырочка, знали человек пять, не больше, к счастью, я оказался одним из них.

Заглубив трубку на четверть, я полюбовался на свою работу. Сейчас она походила на соломинку, вставленную в очень сложный, навороченный стакан с навороченным же коктейлем. Но главного в этом коктейле еще не было. Чтобы не нервничать больше необходимого, я сделал вид, что не тороплюсь, припенил баллон с газом к броне еще и по бокам, чтобы он держался надежнее. Потом, молясь, чтобы все получилось, чтобы мою капиллярку не передавило где-нибудь, открыл кран на баллоне, надеясь, что он не засвистит.

Он не засвистел. Газ лишь стал изредка глухо пробулькиваться в баллончике под антенной, но это можно было услышать лишь в перерывах между шумом проезжающих сбоку и под нами, на нижних уровнях, машин. Я был уверен, что в броневике этот шум не улавливался. А если бы кто-то его и услышал, то не сразу догадался, что шум этот имеет к ним отношение, а если и догадается, то... В общем, я надеялся, что все будет хорошо.

Поэтому я быстро, как только мог, передвинул обтекатель антенны назад, прикрутил его на один болт, только чтобы он не болтался, если броневик тронется с места, и поднялся на колени. Ленточный трос висел надо мной, как не в меру прослабленная струна. Я вспомнил на миг, как ранним утром измерял высоту между уровнями и готовил длину троса, – надеясь, что угадаю и он не будет стеснять мои движения и в то же время ни на мгновение не коснется боковины машины, не включит ее сигнальные системы. И мне повезло, я угадал.

Я взял телескопическую ручку подъемника, вытянул ее до длины в метр, не больше, и приноровился сделать качающее движение. В чем-то эта рукоять и то, что я должен был делать, походило на работу со старинным домкратом, да устройство и было, собственно, домкратом, только поднимало меня, а не какой-нибудь памятник. Я принялся работать и вдруг обнаружил, что работаю, как в драке, со скоростью, от которой едва не свистит ветер под руками, а капроновый шнур, технологически не способный производить какие-либо звуки, ощутимо повизгивает, как плохо смазанный колодезный ворот. В общем, я вознесся наверх, к четвертому уровню эстакады, так, что иной высотный лифт мог бы мне позавидовать.

Конечно, я попытался снизить темп, когда понял, в чем дело, когда разобрал, что от напряжения и излишней концентрации внимания перешел на сверхскоростной режим восприятия и действия, но это оказалось не страшно. Механизм работал как часы, зубчатки прокатывались за каждый мой рывок чуть не на двадцать сантиметров, и в целом все получилось очень удобно – на руках подниматься по веревке было бы тяжелее.