Неуязвимых не существует Басов Николай

То есть ему трех троллей было мало, «змейку» он тоже не считал до конца надежной гарантией выживания, мутантов, которые находились где-то в этом здании и работали как постоянные живые сканеры, он тоже не замечал. Он еще ставил любого посетителя под клемму, имея возможность одним движением пальца включить гипнопресс, или сжечь его искрой, или, если мне не изменяет техническое понимание проблемы, задействовав микроволновой «душ», мгновенно чуть не в пепел изжарить человека изнутри.

– Тогда так, – Сапегов принял решение. – Кирьян, выделишь десяток людей поразумнее, пошлешь подкрепить засаду. А ты, – диктатор посмотрел на меня, – можешь отдыхать. Молодец.

– Экселенц, может быть, я сам? – спросил Кирьян.

– Ты останешься, – больше Сапегов на нас внимания не обращал, он наклонился к «змейке», которая принялась от этого внимания мурлыкать и демонстрировать довольно откровенные жесты, выражающие внезапно охватившую ее страсть.

С не менее сложными пируэтами, чем в начале этой, с позволения сказать, аудиенции, мы стали отступать к двери.

Итак, у меня осталось не больше часа, если учесть, что мы ехали назад часа полтора, а ребята Кирьяна полетят к сараю напрямую. То есть они непременно поедут быстрее, так что на полтора часа я не рассчитывал, надеялся лишь на час. Правда, им еще нужно собраться, но... Нет, час в любом случае, не больше.

Уже у самой двери я, стараясь выдержать роль, бросил на Кирьяна взгляд, который мог означать что угодно. И ревность к более удачливому конкуренту, которому достанется слава поимки противника, и ненависть от необходимости отойти в сторону, и затаенное бешенство от сознания собственного бессилия.

К моему удивлению, Сапог, сидя на своем кресле, откровенно ухмыльнулся. Очевидно, он прекрасно знал о нашей «дружбе» с Кирьяном. И даже получал от этого извращенное удовольствие, раздувая эту тлеющую ненависть, например, приказав мне отдыхать.

Интересно, а если бы меня послали к этому сарайчику вместо ребят Кирьяна? Обстановка стала бы сложнее, признал я, а потому прекратил над этим думать. Того, что не произошло, сейчас для меня не существовало.

48

Разумеется, час, который остался до момента, когда будет найдено тело Глобулы и придет доклад о смерти Березы с Конопатым, других солдатиков, которые остались в сарае, был очень острой шпорой. Поэтому вместо отдыха я отправился к заму Кирьяна по технике. Место, где она разместилась со веем набором своих спецсредств, я знал по памяти сержанта Глобулы. Она обосновалась в пустом ангаре для запасного вертолета.

Вчитываясь в память Глобулы, как в незнакомую книгу, которую я усвоил, но только сейчас стал понимать по-настоящему, я подивился тому, как Кирьян с ней обращался. В общем, как с собакой, равно как и все остальные, свободнорожденные офицеры этого подразделения. Ну и терминология, решил я, более того, ну и нравы у этих хохлов! В античной Греции все выглядело пристойней... Впрочем, если подумать, у нас, в России, тоже не намного лучше.

Заместитель командира части по технике оказалась скромной бабенкой, лет под сорок, еще в соку, но какой-то задавленной, мятой слишком сильно в прямом и фигуральном смысле. В памяти Глобулы я вычитал, что ее еще в детстве продали в армию как рабыню. Что это значит, пусть каждый понимает в меру своей испорченности. Я готов с любым биться об заклад, что его испорченности не хватит, чтобы представить, что ей довелось пережить на самом деле.

Но девчонка оказалась не просто подстилкой и не просто дурочкой. Она сумела добиться от командиров признания определенных коэффициентов развития, а иногда это труднее, чем этими коэффициентами обладать, поступила сначала в училище младшего комсостава, потом получила высшее техническое образование, а в итоге оказалась в этом охранном, президентском, элитном подразделении. То есть она по всем меркам поднялась, а если учесть ее стартовое положение, то изрядно.

Разумеется, ее по старой привычке иногда таскал к себе Кирьян и в таком случае, в профилактических средствах, чтобы не забывала, кто тут командир и кто она такая, заставлял идти по коридорам с подушкой. Конечно, иногда к ней заваливался и кое-кто из младших командиров, но от притязаний со стороны всякой мелочи, и тем более солдатиков, она уже избавилась.

Разумеется, она ненавидела свою жизнь, свою работу, все, что привязывало ее к этому миру. Она слишком много получила всяких оплеух, плевков в лицо и слишком часто ее насиловали, чтобы она еще задумывалась о положительном аспекте слова «любовь». Ко мне она тоже отнеслась хмуро, но выслушала внимательно. Она побаивалась меня, вернее, Глобулы, в личине которого я выступал. И это меня устраивало, помогало обойтись без проволочек.

Собаки оказались те же самые, которых натравили несколько часов назад на меня. Еще не все даже вернулись, пара поисковых отрядов еще гонялась за мной по местным лесам, которые иногда оказывались куда гуще и глуше, чем сибирская тайга. После открытия в XXI веке грибодрожжевых культур, которые человек мог усваивать непосредственно, я имею в виду зимовил и все его производные, когда выращенный на земле продукт стал чрезмерно дорогим, вся инфраструктура деревень и ферм практически заглохла. А значит, природа вернулась в места, временно, как теперь оказалось, отвоеванные у нее человеком.

По инструкции собак, не имеющих задание, полагалось держать в распрограммированном состоянии, что зампотехша и сделала, иначе она бы не служила тут. И все-таки, когда я подходил, мне стало не по себе, даже ладони вспотели, стоило представить, что могут эти закованные в броню звери, неуязвимые, сравнимые силой с экскаватором.

Они выглядели тем более сильными, что относились, кажется, к устаревшей модели. Таким количеством полимерных мускулов, стали и громоздкой электроники в Московии обходились лет сто назад, а в Харькове, оказывается, пользовались до сих пор. Или их выписали со складов времен Двухсотдневной войны, которые, по некоторым данным, оказались такими емкими, что иные ресурсы не были вычерпаны до сих пор.

В общем, я переборол себя, заставив думать о постороннем. Потом подошел к боку зверя, задрал заднюю лапу и принялся кодировать одного пса. Устройство кодирования было сделано там, где располагались гениталии нормальной собаки, и не по скабрезным соображениям, а потому, что в любом бою эта часть туловища оставалась наиболее удаленной от атаки противника и, следовательно, самой защищенной при любом раскладе, как говорят картежники. Иногда это определяет победу – защитить систему кодирования, не пустить в нее чужого.

У сержанта Глобулы знания и умения кодировать собак не было, но у солдата Штефана имелось, наравне с его умением видеть почти каждое устройство как схему. Так что я решил не мелочиться, да и оставшийся до всеобщей тревоги и моего раскрытия час времени подгонял.

Кодировать я стал с самого начала не на индивидуальный запах, которого, разумеется, не знал, а на тип существа. Многие программисты этого не знали, но по типу существа и провести операции легче, и пес работает быстрее, а значит, уверенней. Нужно только знать и помнить выраженные в цифровой форме феромонные типы целей, а я их помнил.

Правда, кодируя собаку по типу, вызвать задачу по уничтожению было невозможно, в таких случаях приходилось довольствоваться только поиском, но с этим я уже ничего поделать не мог. Конечно, ходили слухи, что кое-где имелись мастера-программеры, которые обходили это условие, но я так трюкачить не умел.

Итак, я настроил собаку на поиск и оживил ее. Глаза ее внезапно открылись, закрылись, снова открылись, в них появилось странное выражение почти живого существа. Разумеется, это было невозможно, никакие человеческие представления в отношении этих зверей не действовали, потому что изначально это были роботы, но... Может быть, все дело было в том, что теперь в стеклянных камерах «моей» псины горела слабая желтая точка?

Затем голова зверя повернулась, потом собака шагнула и тут же почти прыгнула. Мне едва удалось остановить ее, нажав на кнопку паузы на дистанционном пультике. Что бы делали такие неумелые программисты, как я, если бы не эти пультики? Потерять влияние над собачкой, сконструированной для работы в автономном режиме, просто. А вот напомнить ей, кто тут хозяин, нелегко. На этот раз я успел. Хотя что-то сделал неправильно. Чтобы исправить ситуацию, пришлось повернуться к зампотехше.

– Эй, лейтенант! – Она была в чине капитана, но половое превосходство Глобулы как бы давало мне право понизить эту тетку сразу на два чина. – Что я сделал не так?

Она, видимо, ждала, что меня постигнет неудача, сразу подошла и грустно, без улыбки отчеканила:

– На твоем месте, сержант, я бы заложила условие не удаляться больше чем на десяток метров и слушать обычные собачьи команды. Ну, знаешь – «к ноге», «сидеть», «лежать», «фас»...

Тогда я понял, что перебарщивать с демонстрацией своей образованности не стоит. К тому же я не был уверен, что сумею это сделать без проб и ошибок. Поэтому я прямо спросил:

– Поможешь?

Тетка снова подняла псине ногу, отодвинула пуленепробиваемый щиток, пощелкала по крошечным клавишам. Потом попросила меня дать образцы команд и голоса, которые останутся в памяти собаки. Я скомандовал, но, когда процедура почти закончилась, отодвинул зампотехшу и собственноручно поставил расстояние «поводка» не в десять, а в три метра.

Это я умел. Когда мы с собачкой уже направлялись к выходной двери, эта тетка негромко, но довольно решительно произнесла:

– Когда будешь возвращать пса, не забудь письменное разрешение от начальства.

Я повернулся и смерил ее взглядом:

– Вот, значит, как?

Она промолчала. Оказывается, она пошла мне навстречу. А я и не заметил, вернее, Глобула не замечал, что пользовался особым расположением этой капитанши. Жаль, у меня не будет повода ему об этом сказать.

49

К моему изрядному удивлению, собака перла на самую верхотуру здания, преодолевая в темпе марша бесчисленные лестницы и чуть не километры коридоров. Разумеется, в целях надежной обороны, никаких лифтов тут не было, только лестницы, да и то изрядная их часть убиралась в стены.

Это в самом деле было удивительно, потому что сенсы обычно любят закапываться в землю, любят подвалы, подземелья, пещеры, которые считаются более чистыми в биополевом плане. Я даже помню дискуссию криминологов, которые пытались рассудить, сколько в возникновении подземных поселений и городов этого стремления необученных, как их еще называли «диких», сенситивов и ментатов к пресловутой чистоте, а сколько подсознательного стремления скрыться от властей и государств.

Я и сам знал, даже со своим скромным опытом полуобученного сенситива, что в подземельях легче концентрироваться, потому что слой земли ослабляет давление чужих эмоций, самопроизвольных, но от этого не менее неприятных прорывов в твое сознание чужих судеб, гасит вкус отвратительных, самых сильных эмоций – гнева, жестокости, ненависти, мучительства других, более слабых существ.

И вдруг собака упорно тащила меня вверх... Вероятно, таков был приказ начальства, а именно Сапога или кого-нибудь из его подручных, которые по известной пословице составляли приход этого, с позволения сказать, попа. Разумеется, то, что ментаты отличались от обычных людей, не исключало желания их помучить как обычных солдатиков, лишь приспособленных для особенных заданий, но не более того.

Постов в округе было много, чуть не на каждом этаже стояли несчастные дурачки в кирпичных мундирах. Многие из них даже не имели смелости посмотреть на меня, то есть на сержанта Глобулу. Всем им было известно, чем такая дерзость оканчивалась на плацу, когда начиналась обязательная строевая муштра. Я еще раз порадовался тому, как мне повезло, что налетел именно на Глобулу, а не на прошлого лейтенантика, которого никто, конечно, еще не научился бояться и которому пришлось бы предъявлять не только пропуск, но и рисунок папилярных линий на ладони, сетчатку глаза или еще что-нибудь подобное. В самом деле, стоило мне нахмуриться, и очередной красномундирник торопился открыть двери, чтобы только не выслушивать приказ от всесильного сержанта.

К тому же меня выручала собака. Она так стремительно неслась вперед, что у каждого складывалось представление о спецраспоряжении, которое и отрабатывал Глобула, иначе все это становилось уж слишком непонятно. В общем, все получилось очень удачно, быстро и совсем не страшно, хотя я насчитал два десятка людей, которых мне придется по дороге назад, вниз, в «приемный» зал Сапога обезвреживать каким-либо образом. Или обмануть всех разом, хотя я еще не придумал, как лучше это сделать.

Собака добралась до двери последнего, кажется, этажа, остановилась перед стальной, расписанной под мрамор, дверью и поскреблась своими когтями, как живая. Не люблю все-таки я этих роботов. От них не знаешь, чего ждать – то ли самого обычного, собачьего поведения, внесенного в искусственные мозги чрезмерно аккуратным инженером, то ли она станет демонически быстрой, сильной и неуязвимой.

Итак, мы пришли. Я набрал побольше воздуха, подошел к двери и стал почти по стойке, поправляя чуть сбившуюся от бега по коридорам портупею... На самом деле, это лишь так выглядело. В действительности, я расстегнул кобуру своего служебного бластерка, который, конечно, был слишком слаб для серьезного боя, но я бы не прошел без сучка и задоринки все посты, если бы волок на плече «чок» или хотя бы автомат. В общем, я готовился к бою, должно же мое везенье когда-то кончиться, кто-то ведь обязан был меня спросить, по какому праву я тут оказался и что мне нужно?

Камера над дверью покрутилась, осматривая все закоулки дальше по лестнице, потом замок на двери щелкнул, и она отползла в сторону. Передо мной стояло двое автоматчиков. Один даже наставил на меня свой длинноствольный бластер, но стоял явно не на месте. С этого я и начал:

– Домил, где ты стоишь? Ты разве не знаешь, что по служебному расписанию...

Надо же, я внутренне усмехнулся, я «вспомнил» даже имя этого бедолаги, что значит – мобилизация памяти! Домил сделал шаг назад, чтобы оказаться на том месте, где больше соответствовал служебному расписанию постов, его бластер качнулся и отошел от моей не защищенной никакой кирасой груди на метр в сторону, а большего мне и не требовалось. Я выдернул свой бластер из кобуры и всадил Домилу в грудь струю плазмы длинной почти в треть секунды. Бедняга даже не обуглился, половина его веса попросту испарилась, превратившись в редкостно противный дым.

Второй застыл с раскрытым ртом на месте, он даже не пытался защищаться. Я направил раскаленный ствол на него и попросил:

– Открой следующую дверь.

Парень проглотил комок в горле и растерянно произнес:

– Не могу, пан сержант.

Почти тотчас я понял, что он и в самом деле не может. И вдруг взвыла сирена. Она голосила так, словно кто-то пытался сконструировать из нее шумовое оружие с энергией воздействия за двести децибел, но вот немного не дожал, хотя и совсем немного.

Я посмотрел на последнюю дверь повнимательней. Она была сделана уже не из каленой стали, а из пластодерева. Ее вполне мог бы разбить и рядовой робот, если бы он у меня был... Впрочем, у меня был такой робот.

Я посмотрел на собаку, которая выполнила свой долг и неподвижно, как изваяние, стояла у стены. Она должна была справиться. Второй автоматчик перехватил этот взгляд и понял, что он значит. Он вскинулся, пытаясь убить собаку, но, разумеется, опоздал. Собаки не любят, когда в них целятся, да еще так медленно и неловко. Один прыжок, сделанный почти с места, и лапы стального, почти стокилограммового робота просто размолотили грудь и шею бедняги. Его шлем покатился по полу.

Этот шлем мне очень понравился, я его подобрал и стал вполне старательно прилаживать на свою «репу». Лишь после этого я приказал собаке атаковать пластодеревянный рубеж вражеской обороны. И она попыталась его преодолеть... Все-таки устные команды гораздо лучше, чем всякие другие. Я сильно подозревал, что, если бы я в ангаре не перевел приказы только на себя, мою собачку уже давно бы обездвижили с какого-нибудь общего пульта контроля и управления. А так – ничего, она до сих пор действовала.

Дверь прогнулась под напором моей псины и стала трескаться. А когда я уже поздравлял себя с успехом, из помещения по ту сторону двери ударил пулемет. Это был даже не пулемет, а двадцатимиллиметровая скорострельная пушка, которая изрыгала столько огня и стали, столько взрывчатки и термитных снарядов, что не только тут же вырубила моего робота, но и вынесла дверь, и даже кое-где пробила стену за моей спиной.

К счастью, это была автоматическая пушка, она не очень признавала поражение противника, если он не переставал двигаться, а моя собака, даже получив изрядные увечья, стала механически биться, переваливаясь с правого бока на левый из-за какого-то конвульсивного, очень странного движения головы... Теперь очередь автоматической пушки ее не задевала, а проходила над псом. Я сделал в уме вычисление мертвой зоны и лег на пол, надеясь, что мне удастся проскочить под пеленой этого огня...

К счастью, по ту сторону двери не было ни одного живого бойца, иначе весь мой план оказался бы верным самоубийством. Он и так был почти самоубийством... Но лишь почти, поэтому я сумел не только улечься под огонь пушки, но и вытянуть вперед руку со своим бластером. Прицелился, как раненный первый выстрелом противника дуэлянт, затаил дыхание...

План-то у меня был простой. Я стрелял по пушке, надеясь заклинить поворотный механизм станины, чтобы суметь не только проползти вперед, но и скользнуть вбок от струи огня, которым пушка пыталась полить мою собаку. А попал в патронную коробку!

Взрыв прозвучал сначала нехотя, потом ударил еще раз, сильнее и более концентрированно. А потом ахнуло так, что меня даже проволокло по полу взрывной волной. Что такое было в патронной коробке этой пушки, я не знал, но, вероятно, что-то эквивалентное нескольким динамитным шашкам. По-моему, от взрыва не только вся аппаратура этой лаборатории ментатов вышла из строя, но даже стены башни отчетливо закачались. И бронебойное стекло треснуло, а один кусок, в половину квадратного метра, вывалился наружу. Такого я вообще не видел – чтобы такое стекло и лопнуло...

Все-таки я не доверял видимой победе. Кто-то из самых хитрых мог спрятаться в шкаф, или за удобный выступ стены, или в автоклав какой-нибудь. И пристрелить меня последним, но аккуратным выстрелом. Поэтому я очень внимательно прислушался. Потом снял шлем, снова послушал, на этот раз уже телепатически.

Ментаты молчали, их больше не было в этом мире. Остальные живые существа тоже не улавливались. Я заглянул в завоеванную лабораторию. Так и есть, ментатная аппаратура горела, изрыгая клубы темного дыма, насыщенного разнообразной органикой, десяток мужчин и женщин из обслуги, залитые кровью, отчетливо видимой на светло-голубых халатах и комбинезонах, лежали на полу помещения. В специальных жизнеобеспечивающих стойках три голых карлика с огромными головами обвисли на широких, телесного цвета поддерживающих ремнях. Множество проводов, отходящих от вживленных в их головы электродов, передавали на всевозможные дисплеи только прямые линии без признаков каких-либо биений или пульсаций. Да, взрыв оказался мощнее, чем я мог себе представить. Даже странно стало, как я-то уцелел, находясь всего в пяти метрах от него, хотя и за углом входного тамбура, и с шлемом на голове.

Впрочем, все было к лучшему. Если бы я знал, что тут не нормальные ментаты, а искусственные кибероиды, построенные на мозгах, выращенных в пробирке, я, скорее всего, не стал бы их уничтожать, а просто попробовал выключить на время. Хотя это опасно – оставлять таких врагов за спиной, но по мне, убивать этих уродцев еще хуже, чем детей.

И все же я слишком много времени тратил на несуществующие проблемы. Пожав плечами, побежал вниз. Теперь можно было напасть и на Сапегова, остановить меня ментально было некому.

50

Как я и ожидал, самым опасным местом оказалась лестница. Слишком узкая, петлявая, ненадежная. И на каждом углу так легко было подстроить засаду... К тому же всюду слишком много осталось часовых. Каждому из них, глядя в глаза, надеясь, что за время боя внешность пана сержанты Глобулы не сползла у меня с физиономии, я серьезно, почти торжественно говорил:

– Оставаться на месте, я пришлю к вам офицеров!

Солдатики дергались, но после этого распоряжения особых препятствий мне не чинили и даже расспросов не устраивали. И все-таки все очень легко могло сорваться, так что я даже удивился, когда вывалился во двор, а со мной до сих пор ничего не произошло. Я имею в виду, что никто не пальнул мне в лицо или в спину, не поставил под угрозой расстрела к стене, руки на затылок, ноги на ширине плеч, не перекрыл одной из громоздких, глухо закрываемых дверей...

Впрочем, очень-то торжествовать было рано. К двери, ведущей наверх, на башенку, бежали со всего двора десятки кирпичномундирных. Были среди них и ребята в черной форме тайной полиции, но этих было слишком мало, и не они тут, похоже, командовали. Конечно, у меня уже давно была заготовлена отмазка, но все зависело, как всегда, от того, насколько быстро соображали офицеры.

К счастью, как в каждой элитной части, офицеры тут были не очень. Стоило мне увидеть троих охранников, причем двое явно только что встали из-за стола и не очень твердо держались на ногах, я бросился к ним, словно сгорал от нетерпения отдать рапорт. Солдатики в красных мундирах посторонились, даже один в черном увернулся, чтобы не задержать меня ненароком.

Оказавшись в десятке метров от командиров, я заорал, стараясь перекрыть сирены, которые выли в имении, оглушая все живое на десяток километров в округе. Формулировка, правда, получилась не очень:

– Он у сенсов, они сцепились... У него полно взрывчатки!

Это сработало. Как-то сразу стало ясно, что мой скромненький бластер, который я еще на лестнице сунул в кобуру, и взрыв, своротивший всю сверхпрочную башню, – вещи несопоставимые.

Офицеры рванули вверх, солдаты, завидев знакомые фигуры, морды и затылки, тоже взялись за дело, то есть побежали мимо меня. Все героически доставали на ходу оружие. А я двинул в другую сторону, к приемной Сапегова, с местоположением которой меня уже ознакомил Кирьян.

По дороге, стараясь не очень торопиться, потому что был уже на виду, а мирового рекорда по спринту за Глобулой не числилось, я на миг задумался, как могло получиться, что после взрыва я осматривался в зале ментальной команды Сапегова, потом по коридорам бежал вниз, уговорил по дороге все встреченные посты, а охрана лишь подбегала к зданию с башней? Но потом решил, что ответ кроется в самом удачном для меня времени суток – перед рассветом любой человек и хуже соображает, и медленнее двигается. К тому же часть офицеров выглядела пьяненькой, а другая изрядно намучилась во время ночных погонь за пустотой. В общем, мне по-прежнему везло.

Я прошел через все посты, даже не глядя на постовых, глухо, решительно обрубая все поползновения задать хоть один вопрос:

– К экселенцу, с докладом. Срочно!

Так я дошел до «предприемного» зала с пятеркой солдатиков, четверо из которых блестели кирасами. Вот к этим с разговорами подходить было нечего. Они по-прежнему стояли неподвижно, глядя строго перед собой, но стоило бы мне проявить хоть видимость напряжения, как они мигом взяли бы меня на мушку. У этих не заржавеет, это не неуверенные тугодумы наверху, на этих только посмотри косо, сам потом рад не будешь...

Один из них стоял в своей кирасе, со скорчером в согнутых руках, прижимая его к груди затвором, около зеркала. Это было отменное зеркало, высокое и прочное. Я почти не сомневался, что оно прозрачно с другой стороны, но сейчас это было не главное. Я подошел к зеркалу и поправил форменный галстук, обвитый вокруг по-верблюжьи волосатой шеи, поправил волосы на лбу, кончики усов.

Потом я прыгнул на солдатика, врубил ему локтем в ухо, не выдергивая скорчер из чужих рук, направил на ближайшего же постового и через палец кирасника нажал на гашетку. Полоса дымного огня распорола зал и, выжигая чудовищный след на лепном потолке, уперлась в соседа справа. Того отбросило, словно бейсбольный мяч на подаче.

«Мой» постовой повис на моих руках лишь на долю мгновения, а потом стал оживать, пытаясь вырвать свое оружие, но я двинул ему коленом в пах... И промахнулся, он успел повернуться ко мне боком, уперся уже сильнее, и я впервые почувствовал всю мощь его искусственных мускулов... И тут он задергался уже от боли. Пара зарядов, выпущенных кирасником, который стоял по диагонали через весь зал, прошила его кирасу, словно жестянку. К тому же попадание отбросило нас, не выпускающих, так сказать, наш общий скорчер, к стене. Охранник стал обмякать, а я, прячась за него, хотя защитой он был теперь не очень надежной, ударил в ответ по тому из охранников, у которого оказалась такая хорошая реакция.

В общем, я попал. Вернее, получилось так, что я воткнул свою очередь в колонну, от нее посыпалась крошка, и тогда парень по диагонали через зал на миг замолчал, он не хотел или не мог палить, не видел меня из-за пыли от штукатурки и кусками стены... А я воспользовался моментом и вырвал из рук уже умершего охранника его «чок» и тут уже откатился под зеркало, чтобы пальба двух оставшихся ребят слепила их и мешала целиться.

Потом я выдержал истеричную очередь справа, почти небрежно, едва ли не спокойно, пальнул в ту сторону и навылет прошил охранника, который сдуру не спрятался за выступ стены, а почему-то выскочил вперед и стал просто изумительной мишенью. По нему невозможно было не попасть. Тогда я прицелился получше, выбрал момент и уложил паренька, который наконец выбрался из тучи посыпавшейся на него щебенки и попытался одним рывком спрятаться за другую колонну. До колонны он так и не добежал, два заряда скорчера практически оторвали ему ногу, а когда он плюхнулся на пол, оставляя за собой рассеивающееся в воздухе облако красноватой мути, смешанное с дымом, я добил его еще одним выстрелом, чтобы он не слишком страдал.

Потом я прокатился вправо, возвращаясь к убитому охраннику, у которого я отобрал скорчер. И вовремя. Едва я обосновался на новом месте, в мое старое лежбище ударил огонь последнего из оставшихся в живых охранников. Он прятался за небольшим выступом и верещал, как оглашенный. Тощий биоробот, который бросил свой пост у двери и пытался теперь со мной состязаться в пальбе. Вот это было глупо, лучше бы он не орал, не тратил на это внимание, а поточнее целился...

Естественно, я ударил в стену за ним, а когда он попробовал высунуться с другой стороны колонны, ударил на треть через ее диаметр. И хотя биоробот и в самом деле имел костяк из легированной стали, но все-таки у меня был в руках не бластерок и не автомат, а скорчер. И я давил на гашетку до тех пор, пока не превратил его в какой-то обугленно-кирпично-стальной винегрет, размазанный по стене.

Я победил, хотя и не сомневался, что победа останется за мной. Но когда поднялся, ноги подо мной вдруг подломились, и я в голос застонал от боли. Победа есть победа, но оказалось, что из левой икры выдран скорчером изрядный кусок мышцы, а правое плечо кровоточило так, словно я нес на нем только что зарезанную свинью. Это было печально, мне еще немало предстояло воевать, и раны были мне ни к чему.

И все-таки я был жив и мог работать дальше. А мои противники умерли, и их уже не ожидало в этом мире ничего нового, кроме похорон, этим я и утешился.

Подобрав следующий, не до конца пустой скорчер, я оторвал какую-то бледно-голубую ленту, которая некогда подчеркивала стальной блеск поперек груди одного из охранников, и перевязал плечо. Потом самовнушением унял, как мог, боль в ноге и посмотрел, что с ней произошло. Тут положение было получше, выстрел противника выдрал клок мяса, это верно, но он не затронул ни одну из приличных вен, и это само по себе походило на чудо. Жилы на ноге очень крупные, зажать их трудно, пришлось бы перетянуть всю ногу, а это значило, что я должен был умереть, потому что даже убраться отсюда, оставив Сапегова в покое, мне бы с недействующей ногой уже не удалось...

Еще не осознав, что делаю, я прокатился по полу и все время, пока катился, бил из только что подобранного скорчера... Скорее наобум, чем даже по чувству или на звук. И попал! Причем так точно, что, если бы попробовал повторить эту штуку еще раз, наверняка не угодил даже в нужную сторону, а туг воткнул остатки обоймы в одну точку, размером не больше четверти метра, точнехонько так, как нужно, чтобы подсечь любого противника, если он только не в сверхтяжелой броне.

Это оказался Кирьян. Что он делал тут, было непонятно. Я лишь знал, что начальник охраны оказался хитрецом.

Именно оказался, потому что «чок» разбил его на три куска. Я даже глазам не поверил. Оказалось, этот горлопан, драчун и едва ли не самый приближенный к Сапегову вооруженный служака никакой не человек, а всего лишь метандроид – смесь живого и высокотехнологичного. Своего рода замаскированный кибернетический вояка, каких изготавливают штучно, приближая образец к реально существующему прототипу, и стоит каждый примерно как батальон отлично вооруженных и обученных солдат.

Зато и выигрыш в таких случаях должен был перекрывать любые затраты, и почти всегда перекрывал... Только не в этом случае. Кажется, я понял, почему во всем этом лагере, именуемом секретной ставкой Сапегова в Московии, оказалось так мало технических средств разведки и защиты. С этим приятелем во главе охраны их бы просто забивали помехи, кто бы их ни регулировал и сколько бы времени он на это ни истратил.

Ну что же, все к лучшему, я и в этом оказался везунком. Я еще раз осмотрелся, подошел к разбитому чудищу...

И как мне удалось его переиграть? Ведь эти метандроиды куда лучше, чем просто андроиды, ресурсы которых все-таки ограничены механикой. Они используют преимущество живой материи или квазиживой, хотя какая между ними разница, могут сказать только врачи и специалисты по искусственной жизни. Может, все дело в том, что тут и не пахнет божественной душой, отсутствует нечто, что придает человеку не только вид, но и смысл существования?

Я толкнул его носком своего форменного сапога. Этот Кирьян и засаду-то устроил здорово. Пока я бился с охранниками, он стоял за зеркалом и ждал, пока я успокоюсь. А когда я вообразил, что всех одолел, подкрался через потайную дверь и выскользнул, словно настоящий змей...

Я оглянулся и посмотрел на непреодолимую дверь, ведущую к Сапегову. Труп биоробота перекрыл мне все возможности для форсирования этой последней преграды. Или нет? Я снова посмотрел на Кирьяна, на потайную дверь, откуда он выполз. И вполне определенная мыслишка зашевелилась в моих извилинах. И я стал надеяться, а вдруг да получится?

51

Первой и главной моей проблемой была неприступная дверь, у которой должен был находиться биоробот. Если бы он не хватался за оружие и остался в живых, может, я сумел бы его заставить открыть ее, хотя это уже сомнительно. Для того он и создан, чтобы не делать этого. Но проблему следовало как-то решать, и я, к своему удивлению, уже стал потихоньку ее раскалывать, то есть изобретать, как с ней справиться.

А вот вторая моя проблема вдруг возникла словно бы из-под земли. Причем в буквальном смысле. Я только-только осмотрелся, только подволок труп или, вернее, остатки Кирьяна к двери и стал обдумывать, где бы взять взрыватель, как где-то за внешними стенами имения заревели еще более мощные сирены, чем те, что вопили до сих пор. Я даже не сразу понял, что произошло. А потом догадался и с тяжелым предчувствием бросился в ту потайную дверку, откуда вышел метандроид Кирьян.

Как я и ожидал, это была комнатка, битком напичканная всевозможными схемами слежения. Были тут и мониторы дальнего обзора. И вот на этих-то мониторах вокруг имения на расстоянии километра, а местами даже ближе, стали возникать солдатики. Они имели черный, легко читаемый, привычный силуэт спецподразделения Очуркина, только их было много, очень много, и они не скрывались. Они шли почти правильной цепью, как при настоящей атаке, временами топчась на месте или сбиваясь в кучки – так их было много. Каждому дуралею было ясно, что между ними не проскользнет и мышь.

Я посмотрел на ряд других мониторов, отслеживающих по периметру не движение, а высокоэнергетическое оружие... Черные были отменно вооружены, у некоторых даже имелись тактические артиллерийские переноски. Это примерно то же самое, что гаубица, только с ней могла управиться пара накачанных и обученных ребят. Все это было очень серьезно.

Над всем этим ералашем кружили боевые вертолеты, бронированные крепости, которые только такими вот переносными гаубицами и можно было отогнать. На одном из вертолетиков, по-видимому, была установлена сирена, что-то вроде громкой связи на космическом корабле. Да и на обычном корабле, кажется, такая есть. Иногда этот сплошной, агрессивный вой стихал, и тогда над ночными полями, над имением, над всеми этими харьковчанами гремели слова, которые произносил странно знакомый голос. Я выбрал верньер настройки, покрутил его и получил то, чего хотел, – в моем маленьком, почти уютном убежище зазвучали приказы:

– Все выходят, подняв руки, без исключения. Проверка генокода, невиновные будут освобождены. Среди вас оборотень – солдат Штефана. Мы можем определить его только посредством фиксированного генокода... Всем прекратить огонь и выходить из здания.

Так я и думал. Джарвинов оказался не так прост, чтобы не играть против меня в атакующем стиле. А я-то думал, почему мои коллеги последнее время за мной не шибко резво гоняются? А они, оказывается, просто решили ударить один раз, но наверняка. Вот и ударили. Даже Сапегова не пожалели.

Или они с самого начала знали, что я удеру из харьковской тюряги, что вздумаю грохнуть его полосатое Всевластие, как он иногда себя называет в полуофициальных документах, и они меня прижмут? Таким образом, я выполню их задание, а они... Нет, слишком сложно. Да и ущерб этим убийством я теперь принесу тому же Джарвинову изрядный. Куда больше, чем если бы я сразу выполнил приказ и вернулся домой прежним, безупречным исполнителем, воякой Московской Директории, солдатом Штефана на службе у Охранки.

Дудки, я теперь другой. И я теперь изгой. И воюю на другой стороне, потому тут и оказался.

Я еще раз осмотрелся. Шансов уйти у меня практически не было, но у меня по-прежнему оставался шанс захватить заложника – Сапога. Впрочем, если моя догадка верна, и они им в самом деле готовы пожертвовать, то я в безнадежном положении. А если не готовы?

В общем, ладно, следовало работать дальше. Как говорила моя сержантша, придет будущее – будем смотреть, а пока – повоюем. Вот я и начал опять воевать.

Нет, в самом деле, в безнадежных ситуациях есть своя прелесть, например, перестаешь волноваться. И любой выход кажется удачным, все сразу хочется попробовать. Вот я и попробовал.

Выдрал один из мониторов из гнезда, у него на разряднике должно было возникать напряжение под двадцать тысяч вольт, этого должно было хватить. Потом выключил, нашел и подсоединил длиннющий провод. В этом царстве электронного слежения было все, чего только душа пожелает. Потом пробросил один из удлинителей, который нашел на полу, через потайную дверку к останкам Кирьяна.

Эти метандроиды – штука чрезвычайно мощная, энергетика у них за децитонну условного ВВ переваливает, разумеется, в свернутом виде, и если суметь ее инициализировать... Правда, простым взрывателем тут не обойтись, тут даже не каждый орудийный снаряд сработает, иначе эти ребята то и дело взлетали бы на воздух. А вот двадцати тысяч вольт могло хватить, по крайней мере я надеялся, что хватит.

Я разбил заднюю крышку монитора, присоединил проводки из нужной мне точки к большому, почти непристойному в своей оголенности цилиндру энергостанции метандроида, который у них всегда помещался в низу живота, проверил проводку и убрался в потайную комнатку. Если я что-то понимал во взрывах, то теперь мне следовало обеспечить укрытие. А так как выйти из этого зала, который теперь, после перестрелки с охраной, стал смертельной ловушкой для каждого, было невозможно, оставалось только надеяться, что эту комнатуху сделали на совесть. Я уже приготовился дернуть рубильник, как вдруг вспомнил, что почти безоружен. Служебный бластер в кобуре, на две трети разряженный, считать оружием не мог бы даже самый безоглядный оптимист, а я им на сегодняшний вечер не являлся – принимая во внимание численность противника и мое положение.

Поэтому я выбежал из комнатки в зал, разоблачил подходящего по габаритам и наименее пострадавшего охранника, натянул его броню, прихватил не совсем разряженный «чок», набросил на плечо лямку еще одного скорчера, на всякий случай, и снова бросился в свое убежище...

И тут прозвучал этот хлопок. От него с потолка посыпалась крошка, некогда бывшая лепниной, где-то далеко звякнуло стекло или стальные плиты, которые из-за своей массы могли звенеть, словно броня на крейсере. Я подбежал к мониторам внешнего обзора. Некоторые из них вышли из строя и демонстрировали серую дрожь фонового сигнала. Но некоторые еще работали и показывали, как «летучие» крепости Московии кренились в боевом вираже, заходя на штурмовку.

Я даже голову втянул в плечи, когда с ближайшего вертолета сорвалась ракета и полетела на монитор, потом по всему корпусу имения разошелся еще один удар. Я попробовал понять, что происходило. И понял вот что.

Во время стрельбы по охранникам мой защитный от телепатического контроля шлем слетел и куда-то укатился. На одном из вертолетов определенно находился ментат, который, невзирая на распоряжение начальства всех захватить, а меня вычислить проверкой генокода, начал стрелять, то ли пытаясь спасти Сапегова от плена и убийства, то ли...

То ли у меня была возможность от них удрать, которую я еще не осознал, не открыл, как не сразу открыли Америку. Я сбегал в зал еще раз, нашел свой шлем и еще раз качнулся от ломового удара по зданию.

В общем-то, эта работа – вычислить и увидеть меня в подземелье, попытаться подавить мою активность этими целевыми ударами сверху – даже заслуживала уважения. Неплохо придумано и, в общем-то, верно, могло подействовать... Только и я был не против. Пусть стреляют, пока я укрыт в этом подвале, здесь можно, при желании, ядерный взрыв переждать, не то что легкие ракетки.

В общем, я нажал на кнопку включения монитора, закрыв уши шлемом и приготовившись ко всему, даже, может быть, к мгновенной гибели, если перекрытия и стены этой комнатки окажутся слабыми...

Но я выжил, а вот двери, ведущие в зал Сапегова, расползлись, как гнилая кожа старого барабана. Да, все-таки умеют в иных мастерских оборудовать метандроидов подходящими зарядами.

С потолка и стен еще не до конца обсыпалась штукатурка, а я уже пролетел метеором через облако дыма и пыли в зальчик к полосатенькому, надеясь, что мой ментошлем прекрасно позволит мне прорваться через клемму гипнопресса, хотя я был на девяносто процентов уверен, что его и включить-то некому или он вышел из строя по причине бомбардировки с воздуха.

Как и оказалось, Сапегова в зальчике не было. И уже довольно давно, минут двадцать прошло. Зато в противоположной от двери стене зиял провал. Я сдернул свой шлем и протянул туда, в темноту, тонкое щупальце своего ментального внимания.

Этот провал являлся началом нижнего, самого глубокого яруса подземелья, лежащего под этим домиком. И по нему где-то далеко-далеко кто-то двигался.

Я рванулся к проему. Я почти не сомневался, что это и был искомый мной полосатый диктатор со своими телохранителями. Лишь одно теперь меня смущало, уж очень мало было времени, а подземелье впереди представлялось огромным, почти бездонным. Но его все равно следовало преодолеть.

Я поправил оба своих скорчера и потопал вперед, крепко надеясь, что не собьюсь со следа и меня не угораздит заблудиться. И еще я надеялся, что сумею хоть как-нибудь справиться с тремя мутантами и одной «змейкой», хотя остатки здравого смысла, которые у меня еще работали, утверждали, что это невозможно, тем более что я уже получил два весьма неприятных ранения.

52

Стены подземелья мне сразу не понравились, они были слишком... Никакие. Я их не чувствовал, не понимал, что из них было удалено, а что добавлено, не видел за ними никакого пространства, не знал, откуда может ударить засада и какой она будет. То, что она непременно будет, я не сомневался ни на мгновение.

Одно утешение только и нашлось во всем происходящем, что стены здесь уже не были чрезмерно крепкими, настолько непробиваемыми, что могли выдержать любую атаку. Разумеется, это было правильно с точки зрения инженеров. Им казалось – если противник дошел сюда, го особенно надеяться на крепость стен не приходится. Я был им за это благодарен. И даже двери, которые ребята Сапегова аккуратно запирали за собой, я выбивал скорчерами без труда.

Потом я почувствовал, что противник где-то рядом, но не стал на это обращать внимание, лишь чуть осторожнее входил в проломленные двери. Самое главное в погоне – не тормозиться из-за выдуманных страхов, из-за подозрения, что на тебя за тем углом устроена засада. Но и терять собранность – не к лицу солдату Штефана. Про нас ходят поговорки, что на нас, как на собаку, прикорнувшую поперек дороги, даже разогнавшийся велосипедист не сможет наехать. Глупая присказка, во-первых, какая собака спит поперек дороги? А во-вторых, кто будет пробовать налететь на солдата на велосипеде? Если уж наезжать, то на «Порше» с полуторатысячесильным двигателем.

Потом мне пришлось отбросить один из скорчеров, заряд в нем выдохся, а запасных патронов у меня в этой драке и не водилось. Вероятно, считалось, что охранникам они ни к чему или вид подсумков портил бравый вид тех кирасников, которые остались в зале с зеркалом...

Коридоры становились все уже, все ниже, без ответвлений. Это значило, что подземелье практически кончилось, остались только те ходы, без которых уже нельзя было обойтись. Это было по-своему хорошо, значит, Сапегов знал, куда убегал, и что ни говори, а это являлось косвенным подтверждением, что я не заблудился, не сбился с его следа, а действительно читал обрывки его ауры на стенах. Но в то же время это было плохо, потому что доказывало – у него есть план, и я его не понимал. Виновата была, конечно, конструкция стен, глушащая дальнее виденье, и моя неподготовленность.

Не следовало мне сегодня вечером нападать на имение – экспромтом, без соответствующего оружия, без детальных планов и подготовки. С другой стороны, они тоже не ожидали, что я так резво сюда заявлюсь... Разумеется, харьковчане не ожидали. А те, кто тихонько окружил этот домик кольцом солдат, кто придавил эту местность боевыми вертолетами, получившими самый решительный приказ, – эти как раз очень меня ожидали. Может быть, даже заждались... И я их не разочаровал – придурок самоуверенный.

В общем, что ни говори, а эту проблему мне придется решать. Разумеется, после того, как я разделаюсь с Сапогом. Или не разделаюсь, это уж как выйдет.

Потом я вдруг понял, что за стеной, как ни непрозрачна она была для ментального чтения, что-то да было. Я вернулся по коридору, посмотрел на белесую, нарочито чистую, словно бы глухую стенку. Отлично, это был какой-то из замаскированных тайников. Такие делают на случай атаки противника с противоположной стороны. Тогда бой может стать затяжным, требующим немало боеприпасов и прочих ресурсов... Да, не поскупилось мое бывшее ведомство на это сооружение, за что им и спасибо, на этот раз по-настоящему, от всего сердца.

Я прицелился из скорчера в стену, отошел наискось, чтобы осколки летели не на меня, и пальнул, потом еще раз, чуть не до конца обоймы.

Стена, конечно, как-то отодвигалась, но для этого нужно было знать пароли, тайное расположение панели управления, какие-то коды доступа... Я просто размочалил эту дверку и вошел через узкий, с острыми краями, но отчетливо дружелюбный пролом. Прошел и ахнул.

И чего тут только не было. И новенькая полевая форма, и скафандры высшей защиты, и оружие на все лады... Я переоделся в жаропрочные подскафандровые обмотки, потом напялил одну из самых тяжелых и надежных штуковин, которая иногда выдерживала даже попадание подствольника. Все-таки, как выяснилось, я очень боялся и «змейки», и вертолетов на поверхности. Вот только неизвестно чего больше...

Оружие я выбрал себе такое, что его не постыдился бы и Кинг-Конг. И в таком количестве, что мог, пожалуй, сдерживать некоторое время батальон легкой пехоты. Хотя, признаться, с тяжеловесами, которых все чаще на жаргоне военных называли «гоплитами», я бы, пожалуй, не справился, но при желании можно было и их попробовать – а вдруг не очень опытные попадутся?

Теперь дело пошло быстрее. Пролезать в пробоины между отсеками коридоров стало, конечно, труднее, зато я проемы делал пошире. Гранат не жалел, бил по две-три штуки сразу... Потом оказался в каком-то подобии пункта связи. Не удержался и пощелкал тумблерами. Они были стандартные, поэтому я даже без схемовидения сумел во всем разобраться.

Все мониторы наружного слежения, которые еще работали, свидетельствовали об одном – очаговое, крайне неуверенное сопротивление кирпичномундирников было подавлено. Видимо, не совсем умный обстрел имения с вертолетов заставил харьковчан предположить, что диверсия гораздо крупнее, чем думалось вначале, сразу после взрыва лаборатории ментатов, и они попытались посопротивляться...

Ребята Очуркина уже неслись по коридорам, обыскивая каждый закуток. Я поздравил себя с тем, что предусмотрительно закрыл за собой двери потайного выхода из бывшего главного зала, это их сбило со следа. На время, и даже не очень длительное, но пока у меня оставалась надежда.

Еще я включил план-схему на ту часть подземелья, куда направлялся Сапегов. И вот что увидел. Через пятьдесят метров от этого пункта был устроен один из технологических залов, последний перед очень длинным коридором, уходящим куда-то на север, причем на сотни метров, если не на километры. Настоящий подземный ход, хотя для меня – выход.

В этом зале находилось три живых объекта. Не составило труда сообразить, что это и есть та засада, которой я давно опасался, и что сейчас Сапегов на нее решился. Сам он, как показывала электроника, в сопровождении еще одного живого существа, скорее всего, «змейки», летел по длинному коридору, но с отставанием от своей более закаленной подруги, потому что между ними было, на глазок, метров двадцать. Я подумал и на всякий случай выключил свет в коридоре, по которому убегал Сапегов.

Меня это затемнение не касалось, в скафандр было встроено отменное инфракрасное панорамирование. А вот для Сапегова это будет неприятно, каждый знает, как напрягаются нервы, когда выключено зрение.

После этого я подумал, что неплохо бы приказать автомату открывать все двери на мой голос, но потом решил, что это займет слишком много времени, а Сапегов уходил все дальше... И пошел в зал, где притаились трое троллей, просто так, как пижон, без всякого камня в кулаке.

Кстати, эти тролли тоже не очень притаились. Там просто не было условий, чтобы притаиваться. Это была очень простая ловушка на случай прорыва противников со стороны длинного коридора. Возможность задерживать их тут заключалась как раз в том, что силы обороняющихся могли быть развернуты по фронту и доведены до двух десятков стволов, а наступающим приходилось подводить резервы по узкому, как я сказал, подземному ходу... Понятно, кто по всем законам тактики должен был победить.

Прежде чем высовываться в зал, я неторопливо прошелся по зигзагообразному коридору с моей стороны, чтобы убедиться, что тут не стоит какой-нибудь мины-ловушки. Мины не было, но сигнальная «квакушка» стояла – крохотный приборчик, начинающий истошно квакать, когда к нему приближалось теплокровное существо крупнее таракана. В своем скафандре я не очень разобрал, действовал ли он, но на всякий случай решил, что тролли обо мне уже знают.

Я еще раз представил устройство этого рубежа. Никаких потайных потерн, гнезд, бойниц или автоматических турелей в нем не было. Зато весь зал, как средневековая арена, был перегорожен высоким, почти по пояс, ломаным бруствером, за которым очень удобно могли расположиться стрелки. Впрочем, я тоже мог за ним спрятаться и даже увидел в этом свой шанс... Что же, и на том спасибо.

Я изготовил скорчер, потом отпихнул его за плечо... Что меня всегда раздражало в скафандрах – не очень четкое понимание, где и в каком положении находится твое оружие. Но делать датчики осязания на обычных армейских скафандрах и в самом деле дорого. В руки я взял обычный револьверный гранатомет. В его барабан я вставил гранаты, и оказалось, что из двадцати гнезд я могу наполнить только восемнадцать. Да, гранат-то я захватил меньше, чем нужно, а бежать за новыми было далековато. Поэтому я просто выставил барабан таким образом, чтобы восемнадцать выстрелов последовали подряд, без осечек, и высунулся из-за последнего перед залом поворота.

Тролли знали тактику не хуже меня. Они расположились у противоположной стены зала таким образом, чтобы бить в коридор, откуда я должен был выйти, в три ствола. Чтобы у меня не было возможности маневра, чтобы я не мог дергаться, а просто получил все их гостинцы разом. Но я был в скафандре, а они нет. И тогда я, внутренне помолившись, хотя уже не один год этого не делал, просто попер вперед, посылая одну гранату за другой, надеясь, что тролли сглупили и стали слишком близко от стены зала, и даже если я ни в одного из них не попадаю, то взрывная волна и осколки доставят моим противникам немало неприятностей.

Так я и шел, посылая одну гранату за другой, изо всех сил стараясь бить быстро, не очень даже прицельно... Получая три раскаленных очереди из крупнокалиберных автоматов, причем, мне казалось, большая часть патронов вколачивалась в мои доспехи с неумолимостью математического закона, взрываясь на поверхности, раскаляя броню до неимоверного жара...

Потом одна очередь, бьющая спереди, как фонтан, прекратилась. Я воспрял духом, но тут одна очень неудачная для меня очередь практически ослепила меня, едва не разбив забрало. К тому же у меня кончились гранаты...

Я упал на пол. Отшвырнул бессмысленный гранатомет, сволок с плеча скорчер. Выставил его вперед, переключился на инфракрасный экран, попытался хоть что-то определить в той мути фиолетовых, пурпурных и синих разводов, которая после стрельбы плавала в моей панорамке.

Одна из фигур неподвижно лежала у стены, видно, мое попадание отбросило тролля назад, а осколки от стены, как я и надеялся, посекли его сзади. Второй стоял на коленях, согнувшись, уменьшая для меня, насколько мог, угол прицела. Третьего видно не было.

Я вздохнул, прижал приклад скорчера к животу и пустил в скрюченного длинную очередь. Стрелять прицельно с панорамным забралом перед глазами нельзя, слишком близкие выстрелы и горячий ствол ослепляют, как и в усилителе зрения, поэтому я его как из шланга полил. Некоторая доля моих выстрелов легла перед скрюченным, он ответил прицельно, попал мне в плечо, скорчер дернулся, чуть не вылетел из латных перчаток, моя следующая очередь прочертила кривую дугу слева от цели, он опять попал мне в грудь, я чуть не упал, но теперь все-таки попал и в него. Он подлетел в воздух, разогнувшись, как перочинный нож, тогда я почти прицельно поймал его живот на острие своего огненного копья, и тролль рассыпался на множество искр. Со вторым тоже было кончено.

Я пополз по залу, соображая, что, не снимая шлем, не смогу определить, где находится последний из них. Но снимать шлем все равно не хотелось. Скорее всего, тролль подкрался к выходу в коридор, чтобы подловить меня, когда я попробую уже догонять Сапога...

Я лег на пол, вытащил бластер, который казался смешным и слабым в этой вакханалии убойной силы, быстро выставил его из-за края бруствера и пальнул веером, стараясь разом покрыть весь зал перед собой... Конечно, до конца довести свой трюк мне не удалось, последний тролль воткнул выстрел из своего «чока» в бруствер в четверти метра от моей руки. Он просто не поверил, что я лежу на полу плашмя, он надеялся, что я все-таки стою на коленях и пытаюсь выглянуть... Тогда его выстрел пришелся бы мне в голову.

Теперь я точно знал, где он находится. Если бы я был не в доспехах, я бы прыгнул вперед и пристрелил его в перекате. Но в доспехах этот трюк проделать невозможно... А почему, собственно, невозможно?

Я и прыгнул. Разумеется, он поймал меня, когда я еще не успел согнуться, так я и прошелся перед ним, как клоун, изображая из себя крутняка, словив почти всю его очередь, и сумел выстрелить в ответ, только когда закончил свой пируэт.

Он умер сразу, потому что первая же моя пуля раздробила ему голову... Но и я был хорош – горел, как танк, с этой последней очередью система выживания скафандра уже не справилась, хотя предыдущие попадания успешно подавляла. Бросив скорчер на пол, шипя от боли, я стал сдергивать с себя раскаленную, дымящуюся броню. Даже сползая с меня, она прожигала руки через перчатки.

Зато когда я все-таки разоблачился и вздохнул полной грудью, стало легче. Я натянул на голову один шлем, подобрал скорчер... Он был слишком горячим. Я перезарядил свое главное оружие и огляделся.

Тролли были мертвы. Белые некогда стены зала почернели, на них красовались кривые разводы от неточных очередей. В воздухе стояла отвратительная вонь сгоревшей плоти, без вентиляции она долго будет тут ощущаться. Потому-то мое ремесло показалось очень грязным, хотя я и победил. Этой мысли допускать было нельзя, резко вышвырнув ее из головы, проверился, не пострадал ли где вдобавок к прежним ранам?

Кожу саднило от ожогов, на груди, по-видимому, было полно синяков, на вдохе болели ребра, видимо, какой-то удачный выстрел противника сломал парочку. К тому же я не заметил, как перетек в свой нормальный вид, и хотя форму толстяка Глобулы я бросил, когда переодевался, повязки на ранах оставил прежние, и они теперь неприятно болтались. Видимо, снова пошла кровь, а заклеить раны антитравматической смолой в потайной комнатухе я не догадался. Хотя, если бы поискал, почти наверняка нашел бы там и аптечку.

В общем, дело обстояло не так скверно, как можно было ожидать, и куда лучше, чем у трех троллей, которые тут вообще умерли. Но направляясь к следующему коридору, я отлично понимал, что самое трудное мне только предстоит, потому что где-то впереди меня ждала «змейка».

53

Я бежал по коридору, не обращая внимания на углы и повороты, на темные закутки, кажущиеся подозрительными даже в панорамнике шлема. Сплошь и рядом я проскальзывал через такие куски пространства, которые при любом отношении к собственной жизни все-таки следовало бы исследовать, чтобы не напороться на ловушку, на автоматический пулемет или хитрую мину, поставленную «змейкой».

Причина была в том, что краем сознания я вдруг поймал момент, когда у ребят наверху возникло и укрепилось мнение, что я и Сапегов со своим последним воинством ушли в этот рукав подземелья. А это значило, что у меня оставалось минут пятнадцать-двадцать, после которых они прижмут меня к какой-нибудь стене и прикажут сдаваться. И никуда не денешься, сдамся за милую душу.

Надежда, что они будут исследовать какие-то ответвления коридора и потеряют на этом больше времени, практически не имела права на существование. У них было очень хорошее оборудование слежения, и они определяли, где прошел Сапегов, а следом я, без малейшего затруднения.

Поэтому я и несся, стараясь опередить тех, кто мертвой хваткой висел у меня на хвосте. Я так разогнался, что чуть было не налетел на харьковчанина с разбега. В прямом смысле.

Я вынырнул из коридора в какое-то расширение, скорее по привычке, чем из глубоких соображений, придвинулся к стене, раз уж получил такую возможность, и тут же услышал хлопок. Переливающийся, как всегда бывает в полной темноте, шнур бластера распорол воздух именно там, где я только что находился. И мой хваленый панорамник стал изображать остывающую плазму в воздухе как самый привлекательный для себя объект.

Я не очень нервно, но все-таки поспешно, откатился в угол, прижавшись к полу, как к единственной поверхности, которая могла меня хоть как-то прикрыть. Потом выставил скорчер и стал ждать, пока погаснут желто-зеленые разводы на прозрачной в обычных условиях поверхности моего забрала, которая и служила специальным экраном, совмещенным с тем, что я видел своими глазами. К сожалению, на этот раз своими глазами я не видел ничего, но очень надеялся, что и «змейка» ничего не видит.

Это было важно, иначе жить мне оставалось не слишком долго. Эта девица, холодная, бесшумная и безжалостная, попросту оторвет мне голову, и лишь когда я увижу мир глазами, повисшими в ее руках, без всяких признаков остального тела, мне станет понятно, что произошло. Главное, она была бесшумна, а я шумел. Я знал это наверняка.

Во-первых, я запыхался и никак не мог отдышаться, во-вторых, у меня стучало сердце, а это очень сильный источник помех для тех, кто умеет обострять слух, и наконец, я плохо держал равновесие, а потому не мог двигаться без стука ботинками по полу. К сожалению, я не догадался прихватить с собой из складика, где переодевался, малошумную обувь, и вот теперь должен был за это расплачиваться. Кроме того, я был как бы изолирован от мира этим шлемом, не чувствовал возможного запаха не менее меня запыхавшегося Сапегова, не мог расслышать его команды, если он их отдавал, не мог засечь его телепатически, почти ничего не мог.

Молчание затянулось, выравнивание моего инфракрасного виденья в панорамнике тоже. Вдруг прозвучал еще один выстрел, в другую, чем нужно, сторону, но снова я не видел ничего, кроме сплошных разводов из двух самых несовместимых цветов спектра. Потом пальба пошла уже почти без перерыва.

Делалось это по двум причинам. Во-первых, Сапегов отлично знал, что я где-то поблизости, но все-таки не могу его достать, а значит, любой мой ответ на его пальбу лишь обозначит мое местонахождение, но ему никак не повредит. Во-вторых, он сбивал мое зрение, единственное, что у меня осталось...

Нет, решил я вдруг, не единственное. Все эти разводы в моем приборе сами по себе лишали меня ориентировки, но создавали отличный фон, на котором «змейка» должна быть видна, как силуэт театра теней на экране. Нужно лишь сделать так, чтобы выстрелы приходились куда-нибудь подальше, чтобы они размывались на возможно большем пространстве.

Я выхватил одну из ослепляющих шашек и швырнул ее в дальний угол зала. Почему я решил, что в том направлении имеется какой-то угол, я не знаю, это решается в бою без участия сознания, на инстинктах, и редко подводит, гораздо реже, чем размышления. Потом я отвернулся и прижал голову к стене, благо теперь скафандр не мешал мне согнуться. Потом ударил взрыв света, по залу прокатился слабый всхлип боли, вероятно, я ослепил «змейку»...

Судя по голосу, она была уже очень близко, может быть, в паре-тройке метров, но я ее все еще не видел. Мельком я даже пожалел, что выключил свет в подземелье. Состоялась бы обычная, вполне конвенциональная перестрелка... Вот только в конвенциональной «змейка» меня бы вполне хладнокровно пристрелила бы. Неуютно как-то становилось при мысли о дуэли с таким созданием. Это все равно что воду ножом резать...

Хватит, решил я, поднял голову и огляделся. Почти тотчас, как по заказу, Сапегов ударил из своего бластерка... И на фоне этого огня, направленного теперь куда-то вверх, наискось через помещение, в котором мы оказались, лишь чуть больше обычной жилой комнаты, я увидел ее. Она была ужасна, чудовищна... Словно комок водорослей, извивающихся в неуловимых, непостижимых мною течениях. И она безостановочно приближалась ко мне.

Я ударил из скорчера, чувствуя, что действую неправильно, что не только обозначаю себя, но и трачу, может быть, последние выстрелы в пустоту... Но палец не мог остановиться, он давил на гашетку, словно его свела судорога.

Потом звонко защелкал ударник в пустом стволе. Все, моя пушка стала бесполезной. Я швырнул ее через зал туда, где взрывался слепящий заряд, и с удовольствием услышал, как Сапегов пальнул в ту же сторону из своего бластера. Он решил, что я очень хитрый и не бросил световую гранату, а положил ее перед собой, чтобы сбить всех с толку и не дать осознать, где я нахожусь на самом деле.

При свете этих выстрелов я огляделся. И увидел... Ее. Она лежала в пяти шагах от меня, значит, когда я поймал ее своими выстрелами, она в самом деле была очень близко, может, на расстоянии сантиметров, а я и не знал. Она еще шевелилась, но в ее движениях уже не было смысла. Я вытащил свой бластер, с огромным облегчением прицелился и выстрелил. Ее голова с длинными, слипшимися то ли от крови, то ли от пота волосами перестала существовать. Я вздохнул и выпрямился.

Оказалось, я все так и сидел в своем углу, у пола, сжавшись, словно неродившийся эмбрион. Осмотрелся. Оставался еще диктатор, но серьезным противником я его не считал. И все-таки он уже стрелял из коридора метрах в сорока от меня, по-прежнему убегая в тщетной надежде спастись. Лучи его оружия больше не слепили меня, и сквозь зашкаливший панорамник я различил у своих ног «Варкуз» – жуткую штуку, которую держал в руках считаные разы. Вообще-то, это был однозарядный бластер, который бил всего на несколько шагов и действовал как объемная бомба, то есть превращал в пепел все, что находилось в шаре, примерно, двух метров в диаметре. Сила его заключалась в том, что от него практически невозможно было спастись, будь я даже в неповрежденном скафандре, от меня в нем осталась бы только запеканка, сделанная из человечины.

Я поднял инструмент. Это была бы для Сапегова очень легкая смерть, зато убедительная. Я пошел вперед, понимая, почему «змейка» хотела подойти ко мне поближе. И почему я все-таки уцелел. Если бы она вооружилась чем-то более дальнобойным, скорее всего, меня бы уже не было в живых. Меня спасли ее патологическая жестокость и самоуверенность.

Коридор вдруг стал глухим. Я понял это потому, что разобрал сопенье Сапегова, бормотание, ругань... А за поворотом увидел и его самого. Он стоял около большой стальной двери и возился, как полуночный взломщик, у панельки управления. Что-то у него не получалось. Чтобы он случайно не открыл эту дверь и не оставил меня в последний миг с носом, я прибавил шагу, мои шаги зазвенели, словно поступь командора.

Он вытянул в мою сторону руку, прищурился, как слепая курица. В этом приборе его лицо выглядело как оскал неведомого зверя. Потом он унял дрожь рук и спросил:

– Любовь?.. Люба!

Я поразился. Почему-то мне и в голову не приходило, что «змейку» можно называть человеческим именем, да еще таким... неподходящим.

– Значит, это ты?

Он все понял. Я подошел ближе, только сошел с возможной линии огня из его бластера.

Может, я совершаю ошибку, ту же, что совершила Любовь, то есть слишком приближаюсь к противнику, но мне уже хотелось его именно сжечь, а не просто застрелить... А еще рассуждаю о патологической жестокости своих противников!

На всякий случай я поднял и бластер, зажатый в левой руке. Я мог ранить его сейчас и лишь потом добить «варкузом». Но это было бы нечестно. Мне хотелось казнить его, а не просто расстрелять. И гибель от «варкуза» больше всего походила на казнь, принимая во внимание те средства, которые у меня имелись.

Когда до него осталось шагов десять, его палец на гашетке побелел... Затвор щелкнул, но выстрела не последовало. Магазин его пушки был пуст. Я опустил свой бластер, все складывалось хорошо, я мог казнить этого человека без трудностей.

Тогда он вдруг уронил пушку, уронил связку парольных магнитных карточек.

– Послушай, я знаю, за тобой тоже гонятся. Я могу вывести тебя отсюда, за этой дверью стоит коптер, один из лучших из моей коллекции... – Он вытер пот на щеках. – Я доставлю тебя, куда ты скажешь, и даже заплачу, сколько ты скажешь... Это же справедливо – жизнь за жизнь.

До него осталось шагов пять, но теперь его следовало отогнать от двери прочь. Мне не нужно было сжигать связку со всеми ключами и карточками.

– Если хочешь, – начал он опять, – потом начнем сначала. Ты за мной охотишься, я убегаю... Могу даже обещать, что никогда не трону тебя!

Он завыл от ужаса, сел на пол и стал бессмысленно скрести ногтями по полу. И почему эти палачи, все эти исторические садисты и убийцы не умеют умирать достойно?

Я подошел к нему, как футбольный мячик откинул метра на три в сторону, наклонился и взял ключи. Потом отошел на шаг.

Страницы: «« 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Бывший майор советского спецназа Иван Долвич переехал из СССР в Америку и привез с собой на Брайтон-...
В этой книжке рассказывается о первых делах любимого героя Картера Брауна – нью-йоркского частного д...
В этом деле, которое так неожиданно свалилось на голову Мариши и Инны, были сплошные вопросы и ни од...
Как это ни прискорбно для любителей фантастики, мы можем сказать точно чудес не бывает. Потому что в...