Застывшее время Говард Элизабет Джейн

– И что будет дальше… – Миссис Криппс покачала головой и вернулась к просеиванию хлебных крошек. – Скучает по отцу, бедный малыш.

В кухне воцарилось молчание. Эди из уважения к рассказчице перестала мыть посуду, задумалась и уронила на пол большое блюдо, за что получила нагоняй от миссис Криппс.

– Это было ужасно смешно, я еле сдержалась, – рассказывала Рейчел матери. – Слава богу, он не повредил ткань. И как ему только в голову пришло?!

– Пытается привлечь к себе внимание, – спокойно отозвалась та. – Ему не хватает отца. От Зоуи в этом плане никогда не было толку, а Клэри, с одной стороны, слишком мала, а с другой – слишком выросла, чтобы его утешить.

Они поглядели друг на друга, думая об одном и том же.

– Может, вывезти его погулять? – предложила Рейчел.

– Разумеется, только не сегодня – пусть не думает, что танцы на бильярдных столах заслуживают награды. Пожалуй, надо попросить Хью поговорить с ним как следует.

Подходя к дому, Зоуи издали услышала крики Джульетты и перешла на бег, изрядно запыхавшись. Она еще в Милл-Фарм чувствовала, что запаздывает: грудь наполнилась и отяжелела, но уйти было невозможно: пришлось читать бедняге до тех пор, пока сиделка ее не освободила. А что, если Эллен оставила Джульетту одну? А вдруг малышка выпала из кроватки и ушиблась? В спешке Зоуи зацепилась кофтой за калитку и порвала карман. В холле она чуть не столкнулась с Айлин, несущей поднос с приборами в столовую. К тому времени, как она добралась до верхнего этажа, в боку закололо.

Эллен ходила по комнате с Джульеттой на руках: вся красная, малышка издавала яростные вопли.

– Всего лишь голодна, – успокоила ее Эллен. – Наша маленькая мисс любит кушать регулярно, по часам.

Зоуи устроилась в кресле с высокой спинкой, расстегнула блузку и бюстгальтер, вытащив влажную подкладку. Приняв у Эллен дочку, напряженную и потную от ярости, она устроила ее поудобнее в изгибе локтя. Малышка вслепую задвигала головой, нашла грудь и тут же расслабилась, на маленьком личике появилось умиротворенное выражение.

– Не давайте ей торопиться, – посоветовала Эллен с подобающей долей восхищения в голосе, и Зоуи на минутку оторвала взгляд от ребенка и улыбнулась.

– Ладно.

Эллен протянула ей сухую подкладку под вторую грудь и, хромая, вышла из комнаты – ревматизм все больше давал о себе знать.

Зоуи погладила влажные волосики, и глазки ребенка, доверчиво смотрящие на нее, легонько моргнули. Ее кожа приобрела восхитительно розовый оттенок, крошечные голые ножки скрючились от удовольствия – ей захотелось схватить одну и поцеловать, но она понимала, что это вызовет возмущение.

– У тебя вдовий хохолок, – сказала она, в очередной раз перебирая список многочисленных совершенств малышки. Шелковые бровки, изумительные, широко расставленные глазки – все еще цвета мокрого грифеля, но, говорят, скоро изменятся. Крошечный носик, очаровательный ротик цвета вишни, рыжевато-золотистые волосики… Настало время вызвать отрыжку. Она подняла ребенка и прислонила к плечу, поглаживая спинку. Та немножко покряхтела и срыгнула лишний воздух – идеальный младенец.

Это Дюши посоветовала ей ходить в Милл-Фарм ухаживать за ранеными; напуганная своей безмерной поглощенностью ребенком, она согласилась. Дюши всегда была к ней добра, и Зоуи очень ее уважала. Это она рассказала ей о Руперте – через два дня после рождения Джульетты, когда пришло молоко. Зоуи поплакала слегка, без надрыва: новости казались нереальными, слишком далекими и туманными, чтобы прочувствовать то, чего от нее явно ожидали – смятение, робкую надежду, постепенно угасающую с течением времени. Она не смогла принять идею его гибели – не могла или не хотела думать об этом. Неизвестно, поняла ее Дюши или нет, однако не стала выжимать из нее ответную реакцию и оставила в покое. Был один момент, в присутствии Клэри, когда ее вдруг охватило ужасное чувство реальности, но она поспешно его отогнала, укрылась в настоящем, в счастье материнства.

– Я не могу думать о нем сейчас, – сказала она Клэри. – Не могу…

И Клэри ответила:

– Ничего, все нормально. Только не думай, что он погиб, – это неправда.

И она больше не поднимала эту тему. Вот уже почти три месяца Джульетта всецело завладела ее временем и вниманием: кормить, купать, менять подгузник, играть, возить на прогулку в старой коляске семьи Казалет. По ночам она спала безо всяких снов, однако каким-то волшебным образом всегда просыпалась за минуту-другую до Джульетты на утреннее кормление, ее любимое время дня – никого в целом свете, лишь они вдвоем. Война отошла куда-то на задворки сознания: она не слушала новости по радио, не читала газет. Часами она шила хорошенькие платьица на вырост: батистовые, в складочку, с мережкой, с узким кружевом домашней работы, что дала ей Дюши. Они подружились с Сибил: та искренне восхищалась Джульеттой и всегда была рада поговорить о детях в знающей, успокаивающей манере. Она связала крючком три кофточки и показала Зоуи, как обрезать малышке ногти, чтобы та не царапала себе лицо.

И вот две недели назад Дюши предложила ей посещать Милл-Фарм, где содержались молодые летчики с тяжелыми ранениями – большей частью ожогами – между операциями.

– Их нужно навещать, – сказала она. – Я разговаривала с экономкой: они далеко от родных, те не могут к ним приезжать, да и тебе надо почаще выбираться из дома.

Не то чтобы это был приказ, однако Зоуи сочла за лучшее согласиться. Итак, договорились, что она будет ходить туда три раза в неделю. «Из-за ожогов люди могут выглядеть… странно», – предупредила ее Вилли, но она все равно оказалась не готова к увиденному в Милл-Фарм.

– Как хорошо, что вы пришли нам помочь, миссис Казалет, – приветствовала ее экономка. – Народу у нас немного, но все нуждаются в уходе, а работников не хватает – всего четыре сестры, и одна из них дежурит по ночам.

– Но я ничего не знаю об уходе за ранеными, – встревожилась Зоуи.

– Нет-нет, что вы, этого мы от вас не потребуем! Нет, их просто желательно навещать, составить компанию, почитать – новое лицо, знаете ли, – все развлечение… Начните, пожалуй, с Родди – ему как раз нужно написать письмо, а потом напоите его чаем.

Она провела Зоуи в маленькую комнату, которую при Вилли занимал какой-то ребенок. Сейчас здесь стояла высокая больничная койка, шкафчик с тумбочкой и стул для посетителей.

– Лейтенант Бейтсон, к вам миссис Казалет, – весело объявила экономка, – и до чая у нее хватит времени написать для вас письмо. Боже мой, опять подушки сползли. Я сейчас принесу что-нибудь. – И она вышла.

Лейтенант Бейтсон медленно повернул голову, и Зоуи вздрогнула: правая сторона его лица покрыта блестящей кожей багрового цвета, до того натянутой, что уголок рта слегка приподнялся. На этой стороне глаза не было, оставшийся глаз смотрел хмуро. Руки, по локоть прибинтованные к шинам, лежали на двух подушках.

– Здравствуйте, – сказала Зоуи и умолкла, окончательно растерявшись.

– Тут есть стул, – напомнил он.

Зоуи села. Молчание нарушило возвращение экономки с валиком. Подняв край одеяла, она обнажила ногу, также закованную в шину.

– О да, – протянула экономка, заметив ее взгляд. – Лейтенант Бейтсон у нас побывал в боях…

– Одного вполне хватило.

Он глянул на Зоуи, и ей показалось, что он пытается подмигнуть.

– Ну вот, – приговаривала экономка, словно не слыша, – теперь можете опереться здоровой ногой и удержитесь на месте.

– Вряд ли у меня есть шансы сбежать.

Она расправила одеяло и выпрямилась.

– За вами глаз да глаз! – шутливо покачала головой она. – Его планшет в ящике, миссис Казалет. – И она снова вышла.

Зоуи охватила паника, она не знала, куда девать глаза.

– Видок у меня еще тот, да? – пришел он ей на помощь.

– Похоже, вам здорово досталось, – ответила она, глядя ему в лицо, и он слегка расслабился.

Зоуи встала и вытащила из ящика планшет с бумагой и ручку.

– Ну что, давайте напишем?

– Ладно. Это маме. Боюсь, я не мастак писать письма. «Дорогая мама…»

Повисла долгая пауза. Зоуи терпеливо ждала, занеся ручку над бумагой.

– «Ну, как ты поживаешь? Здесь очень хорошо. Меня тут подержат еще пару недель, а потом перевезут обратно в Годалминг на операцию. Говорят, что я иду на поправку. Кормят хорошо и ухаживают за нами тоже».

Снова молчание.

– «Надеюсь, папе нравится в отряде обороны, а у тебя не слишком устает спина от работы в столовой. Пожалуйста, поблагодари Милли за открытку».

– Погодите! – прервала его Зоуи. – Слишком быстро.

– Извините.

– Все нормально, я дошла до тети Милли.

– Это не тетя, это моя собака. Как думаете, хватит? Мне больше ничего не придумать.

– Еще на страницу не набралось.

– А… Ну ладно… «Пожалуйста, позвоните Руфи и попросите ее не приезжать – скажите, что к нам не пускают посетителей, а на самом деле я просто не хочу. Надеюсь…» – Он умолк. – Нет, не годится.

Она догадалась, что он пытается улыбнуться, и на глаза навернулись слезы.

– Просто напишите: «Твой любящий сын Родди».

К тому времени, как Зоуи нашла конверт, надписала его и прочла письмо вслух, пришла медсестра с подносом: тарелка сэндвичей и две чашки чая.

– Экономка сказала, что вы будете его кормить. Вот соломинка. Вам удобно? – обратилась она к раненому.

– Отлично. А вы как поживаете?

– Жаловаться не на что. – Она поставила поднос на тумбочку и занялась подушками.

– Будете перевязывать? – спросил он, и в его голосе послышалось едва скрываемое опасение.

– Не сегодня, – успокоила та. – Отдыхайте. Я потом вернусь за подносом. Позовите, если что понадобится.

Ей придется его кормить, заволновалась Зоуи, но как это правильно делать? Она сунула соломинку в чашку.

– Слишком горячий, я обожгусь.

Сэндвичи были довольно тонкие, с обрезанной коркой. Зоуи придвинула стул поближе к кровати, взяла сэндвич и поднесла ему ко рту. Он попытался откусить, но едва смог открыть рот: пришлось крошить на мелкие кусочки и просовывать.

– Совсем я дохляк, правда? – пошутил он.

– Ужасный дохляк!

– Когда вы улыбаетесь, то напоминаете мне киноактрису. – Сперва ей показалось, что он просто держал еду во рту, но теперь проглотил – по гладкому, костлявому горлу прокатилась маленькая волна. – Вы тут рядом живете?

– Да, в усадьбе.

– Вижу, вы замужем.

– Да. – Через паузу она уточнила: – Он служил во флоте.

Забинтованная кисть неуклюже опустилась на ее руку.

– Сочувствую, – произнес он тихо, и левая сторона лица покраснела. – Боюсь, я сам не подниму.

Зоуи положила сэндвич на тарелку и аккуратно переложила его руку обратно на подушку. Накормив его, она рассказала немного о Джульетте. Он вежливо слушал, но не особенно интересовался. Тогда она спросила, есть ли у него братья и сестры – нет, никого. Был младший брат, но умер от дифтерии.

Он попросил ее съесть сэндвич, потому что в него больше не влезет, а они заставляют доедать. Она подала ему чашку, и он отпил немного через соломинку.

– Люблю пить чай, – констатировал он.

Когда он напился, Зоуи сказала:

– Наверное, с забинтованными руками читать не получится.

– Да и глаз не годится…

– Я могла бы принести книгу и почитать, если хотите.

– Хочу. Что-нибудь легкое.

Когда ей пора было уходить, он пробурчал сухо, словно она ему не понравилась:

– Вы очень добры.

У самых дверей Зоуи улыбнулась на прощанье, и он вдруг воскликнул:

– Вспомнил! Вивьен Ли – вот кого вы мне напомнили! «Мост Ватерлоо» – я смотрел три раза! Попросите сестру заглянуть ко мне, ладно?

Позднее Зоуи осторожно расспросила о нем экономку. Выяснилось, что Родди подбили в бою. Он смог посадить самолет на одном двигателе, однако в кабине случился пожар, и он сломал ногу, выбираясь оттуда. После ранения его мучили жуткие кошмары.

– В тот день он сбил три вражеских самолета и получил за это крест, – пояснила экономка с гордостью.

Ему было двадцать лет, и после обучения он успел отлетать всего месяц. Зоуи спросила, смогут ли врачи выправить его лицо. Вполне возможно, предположила экономка, однако руки – и в особенности кисти – так сильно обожжены, что прогнозировать трудно.

– Знаете, он ведь у нас не самый тяжелый – нам таких не дают, держат в Годалминге.

Она похлопала Зоуи по плечу и ободряюще кивнула.

– У вас с ним хорошо получается. Только помните – он все еще в состоянии шока – это самое худшее, с чем ему приходится бороться, кроме переломов. А как малышка?

Она всегда спрашивала о Джульетте. Однажды, когда у Эллен был выходной, Зоуи взяла ее с собой на Милл-Фарм показать экономке и медсестрам. Разумеется, те принялись над ней сюсюкать и выстроились в очередь, чтобы подержать на руках. Ей предложили взять Джульетту к лейтенанту Бейтсону, но Зоуи решила, что лучше не надо, и ей не стали возражать, однако вышло только хуже. Оставив Джульетту с экономкой (та писала отчеты и пообещала за ней присмотреть), Зоуи зашла к Родди поздороваться. До этого они читали рассказы о Шерлоке Холмсе (пробовали Вудхауза, но ему было больно смеяться). Она предупредила, что сможет остаться всего на десять минут. Это его явно расстроило, а когда она объяснила про малышку, он совсем умолк и замкнулся в себе. Зоуи предложила начать рассказ, на что Родди выказал явное нежелание.

– Что там можно прочитать за десять минут, – проворчал он.

Воцарилось неловкое молчание.

Зоуи извинилась и объяснила, что у няни сегодня выходной, но Родди совсем отвернулся от нее, демонстрируя обожженную сторону.

– Я устал… Мне все надоело!

Зоуи поднялась и направилась к двери, пообещав прийти завтра.

– Как вам будет угодно, – откликнулся он. – Шикарно иметь няню, правда?

– Это не моя личная – она мне просто помогает, чтобы я могла прийти к вам повидаться. – Зоуи порядком рассердилась, и впоследствии ей даже стало неловко за то, что она не смогла этого скрыть.

Тем не менее пару дней спустя на стуле для посетителей лежал маленький сверток.

– Откройте! – Родди выглядел куда более оживленным, чем обычно. – Ну, давайте!

Это оказалась игрушка: маленькая белая обезьянка с розовыми ушками и хвостиком.

– Для вашей малышки, – пояснил он. – Я попросил одну из сестер выбрать. Она сказала – это лучшее, что было.

– Просто замечательная! Ей непременно понравится. Спасибо, Родди, это очень мило с вашей стороны. – Повинуясь импульсу, Зоуи наклонилась и легонько поцеловала его пунцовую блестящую кожу. Он порывисто втянул в себя воздух, и она испугалась, что причинила ему боль. Помолчав немного, он хрипло пробормотал:

– Вы первая, кто поцеловал меня после…

Из единственного глаза потекли слезы – сперва медленно, потом все больше и больше. Зоуи достала платок и осторожно промокнула щеку, затем поднесла к носу, чтобы он высморкался. Тогда он и рассказал ей о своей девушке, Руфи. Они познакомились недавно, на танцах – она прекрасно танцевала, и волосы у нее были как у Джинджер Роджерс. Они встречались дважды в неделю, ходили в кино и танцевать.

– В прошлой жизни… – понуро уточнил он.

Еще когда он был в Годалминге, девушка написала ему, что хочет повидаться, но он не ответил.

– Не хочу, чтобы она меня видела.

И Зоуи, многому научившаяся за эти недели, не стала спорить, просто выслушала.

Вертя в руках обезьянку, она как бы невзначай упомянула, что, по словам экономки, ему еще предстоят операции на лице.

– И потом – любят не за внешность, – добавила она. – А если и случается, то это ужасно.

– Почему вы так думаете?

– Я сама такой была. Под конец на душе паршиво – примерно как если бы тебя любили за то, что у тебя много денег.

Родди задумался.

– Но начинается-то все равно с этого! Тебе нравится, как человек выглядит.

– А потом ты присматриваешься и находишь в нем другие приятные черты характера – если они есть.

– За Руфью много парней увивается, – задумчиво произнес Родди. – Она любит хорошо проводить время – танцевать и все такое. Ей всего восемнадцать – намного моложе меня.

После этого Зоуи старалась не только читать, но и разговаривать с ним как можно больше: для нее это был скорее способ справиться с взаимной робостью и смущением…

На второй груди Джульетта заснула. Жаль будить, но нужно вызвать отрыжку, а потом подержать над горшком, однако Эллен поблизости не было, и Зоуи решила пропустить последний этап.

Снаружи хлопнули дверцы, и она подошла к окну посмотреть, кто приехал. У подъезда стояли две машины: из одной вышла Вилли, из другой – ее сестра. С тех пор как она стала посещать Милл-Фарм, отношения у них с Вилли улучшились. И все же Сибил ей нравилась куда больше. Когда она вернется домой, буду помогать за ней ухаживать, решила Зоуи.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Клэри одолжить юбку.

– Я капнула чернилами на платье, которое ты мне сшила – дурацкая ручка протекает.

– Погоди, сейчас уложу Джульетту.

– Почему бы тебе не звать ее Джули, как кормилица Джульетты? «Вырастешь – будешь норовить упасть на спину»[15], хотя чем это лучше – убей, не понимаю. Мне кажется, Джули – очень красивое имя. Джули! – проворковала она, склонившись над кроваткой. Малышка открыла глаза и слабо улыбнулась. – Видишь! Ей нравится! А где ты взяла обезьянку?

– Один из пациентов в Милл-Фарм попросил медсестру купить и подарил мне.

– Ух ты! Наверное, он в тебя влюблен. Джули, гляди, какая обезьянка!

– Она почти заснула, оставь ее. Так, сейчас посмотрим…

За последний год Клэри сильно выросла, а одежды у нее было совсем мало. Я должна позаботиться о ней, как Сибил о Полли, думала Зоуи, перебирая свой гардероб. После родов ее талия расползлась на пару дюймов, и кое-какие вещи уже не налезали. Она вытащила темно-серую юбку-шестиклинку, которая когда-то плотно облегала ее бедра.

– Примерь.

Клэри сняла шорты – рваные, заколотые булавкой на талии – и осталась в желтой рубашке и темно-синих панталонах.

– Сандалии тоже надо снять, – сказала она. – К одному прилипла смола и цепляется за одежду.

Юбка сидела превосходно, хоть и была немного длинновата.

– Я подошью подол, – прикинула Зоуи.

Клэри воскликнула:

– Нет-нет, не надо, мне так нравится.

– К этой юбке нужна хорошая блузка.

– И моя старая сойдет.

– Я хочу, чтобы ты выглядела красавицей.

Клэри улыбнулась:

– Боюсь, ничего не выйдет.

Однако стоило Зоуи отыскать красную блузку и зачесать волосы Клэри наверх с помощью двух гребенок (она все еще отращивала челку), и девочка преобразилась.

– Похоже на взрослую фотографию, – прокомментировала она, непривычно довольная своим внешним видом.

– Мои туфли тебе не подойдут по размеру. Что у тебя есть?

– Только парусиновые и ботинки, и еще эти сандалии. Ну и сапоги, конечно. Может, просто ходить босоногой, как на романтических старых полотнах?

– Ты же знаешь, что бабушка не позволит. Остаются сандалии. Я обещаю: скоро мы поедем в город и купим тебе приличные туфли. Вот, возьми еще эти юбки – они того же покроя, и я в них не влезаю.

– Но ты же скоро закончишь кормить Джули и тогда снова влезешь в них. Тебе и правда надо похудеть – ты должна быть стройной! Тетя Вилли говорит, есть какая-то специальная диета.

– Не знаю… Наверное, мне все равно. Ты-то что так беспокоишься?

– Я беспокоюсь не для себя, – начала было Клэри, но тут же спохватилась и умолкла: они достигли той черты, за которой находился мертвый – или живой – Руперт, и обе, не сговариваясь, отпрянули от нее.

– Полли выщипала мне брови, – сказала она вместо этого. – Ужасно больно!

Когда Клэри ушла, забрав старые и новые одежки и рассыпаясь в благодарностях больше, чем это было в ее характере, Зоуи критически оглядела себя в зеркале – пожалуй, впервые после рождения Джульетты. Как сказала бы ее мама, она явно «распустилась»: раздалась в талии и в бедрах, живот на ощупь походил на старую замшу. Зоуи подошла ближе, вглядываясь в собственное лицо: кожа все еще сливочная, однако нижняя часть поплыла, отяжелела, даже появился намек на второй подбородок. Ей всего двадцать пять – пора заняться гимнастикой и прекращать перекусывать в промежутках между основной едой. Родди сказал, что она похожа на Вивьен Ли, однако в тот раз Зоуи была в одежде, скрывающей очертания фигуры; и потом, он наверняка имел в виду ее лицо. Когда он рассказывал о своей девушке и о том, как они ходили на танцы, Зоуи вспомнила, как сама стремилась хорошо проводить время, обожала внимание мужчин, наслаждалась восхитительной игрой, где она в роли королевы делала выбор, одаривала милостями, принимала поклонение… До тех пор пока в ее жизни не появился Филип, и игра закончилась. А потом ребенок умер… но даже смерть не уменьшила чувства вины, которое бесконечно подпитывалось обманом – главным образом Руперта, но и остальной семьи тоже: приходилось делать вид, будто она глубоко переживает потерю, и лишь она одна знала, что это неправда…

Поздней осенью, когда война уже началась, они поехали в Лондон упаковывать вещи в квартире ее матери на Эрлс-Корт (давняя подруга пригласила ее к себе на остров Уайт на время войны). Зоуи не хотела, чтобы Руперт помогал, но тот настоял («Слишком много хлопот для тебя одной»). Он заказал деревянные коробки для чая, в которые они упаковывали мелкие предметы, мебель отправляли на склад, а остальное, приготовленное на продажу или на выброс, сваливалось кучей на полу гостиной. Квартира, как часто бывает с покинутым жилищем, приобрела атмосферу запущенности: тюлевые занавески так загрязнились, что, казалось, снаружи стоит густой туман. Руперт подвязал некоторые из них, чтобы пропустить хоть немного света, но это лишь подчеркнуло убогость обстановки: поцарапанную мебель из мореного дуба, вытертый диван, расплывшиеся пятна на коврах, отбитые ручки газового камина, выгоревшие, покорежившиеся абажуры, ровный слой пыли на всех поверхностях – на каждой рамке, на каждой безделушке.

Зоуи упаковала одежду матери в чемоданы, пока Руперт разбирался с кухней, то и дело спрашивая, нужно ли оставить помятую алюминиевую кастрюлю, тоненькие чашки, рыбные ножи с пожелтевшими ручками, чайник в форме соломенного домика и вышитый льняной мешочек, полный вязаных прихваток и бумажных салфеток.

– Какая причудливая смесь! – заметил он нарочито веселым тоном. Зоуи огрызнулась, защищая и оправдывая мать.

– Милая, я вовсе не нападаю на твою маму. Я имел в виду – наверное, у каждого из нас скапливается много разных вещей…

Она не ответила. С той ночи, проведенной с Филипом, ей не приходилось бывать в маминой квартире. Все осталось ровно в том виде, в каком было в то утро, когда она уходила: даже запыленный кусочек лавандового мыла в ванной и пакетик с кофе, который она пила в то утро. Она не собиралась сюда возвращаться, и вынужденное появление здесь снова, да еще с Рупертом, добавляло новые грани мучений.

– Бедная малышка, тебе придется здесь спать, – посетовал он, садясь на продавленный диван, чтобы прочесть список нужных вещей.

На долю секунды она представила, как произносит спокойным тоном: «Вообще-то меня на нем изнасиловали». Оставаться с ним в этой комнате было невыносимо… Она сказала, что пойдет упаковывать одежду, а ему лучше заняться кухней.

– Мы не будем торчать здесь весь день! – Она почти выхватила у него листок со списком и добавила, что в нем особого смысла нет.

В спальне Зоуи упала на скользкое розовое покрывало, охваченная чувством вины и раздражением на себя за то, что была с ним груба, и за то, что позволила ему приехать сюда. В одиночку она могла бы все еще раз обдумать, изгнать из памяти, вычеркнуть весь этот эпизод, логически обосновать необходимость обмана (пока она не признается, молчание считается ложью) доказательством любви к нему, попыткой уберечь от боли. Если бы только она не забеременела и не родила, в остальном можно было бы и признаться: он бы обиделся и рассердился, но в конце концов простил. Но ребенок! После стольких лет отказа родить ему… Как он воспринял бы то, что выглядело сознательной небрежностью? Как будто она хотела ребенка от другого!

– В муке завелись крошечные мушки! Милая, тебе нехорошо?

– Все нормально. Просто пытаюсь сообразить, с чего начать. Выбрасывай всю еду.

Укладывание одежды не заняло много времени. Из серого беличьего пальто, которое мать носила, сколько Зоуи помнила, вылетела моль. К тому же оно было порядком изношено – значит, на выброс.

Неплохо бы купить ей новое, только денег нет – кроме тех, что дал Руперт. Плата за учебу Невилла съедает и без того скромную разницу в зарплате, которую он выгадал, работая на отца (Бриг не считал нужным платить сыновьям больше, чем они того заслуживали; а теперь, на флоте, Руперт станет получать еще меньше).

Закончив в спальне, Зоуи спустилась вниз. Руперт сидел в гостиной и разглядывал старый альбом с фотографиями.

– Давай оставим себе? – предложил он. – Тут все твои детские фото с самого рождения. Я напишу твоей маме и спрошу, можно ли мне его забрать.

– У тебя же есть мои фотографии – мама давала.

– Этих нет. Не хочу, чтобы они потерялись.

– Я думала, ты уже догадался, что мама никогда ничего не выбрасывает.

Целый день она продолжала огрызаться: ее раздражало все, что он говорил и делал, и каждая найденная вещь лишь усугубляла чувство вины, которое к тому времени перенеслось и на мать. Ее дневник – дорогой, в обманчиво веселой красной обложке – оказался почти пустым. «Парикмахерская» – значилось там примерно раз в неделю, или «отнести зимнее пальто в чистку». Раз в месяц «бридж с Бленкинсопами (здесь)» или «у них». Больше почти ничего. С чистых страниц на нее буквально кричало одиночество. А пожитки! Гостиная была уставлена ненужными безделушками – такие обычно дарят ради галочки: изделия из керамики, сургуча, куклы в национальных костюмах, веера, восковые цветы и бесконечные рамки из серебра, кожи, меди, ракушек, паспарту. Почти в каждой – она сама (кроме двух, с отцом). В нижнем ящике расшатанного комодика нашлась коробка, полная ее детских вещей. Как это нелепо – хранить их столько лет, фыркнула Зоуи вслух и тут же пожалела – она прекрасно знала, зачем…

– Потому что она тебя любит, – откликнулся Руперт. Он сидел на коленях и заворачивал рамки в газету, голос у него звучал устало.

Когда они закончили, он предложил зайти куда-нибудь промочить горло.

Паб еще только открылся, и народу почти не было.

– Джин с вермутом?

Она кивнула.

Это был типичный полутемный паб со стенными панелями красного дерева, матовым стеклом, настоящим камином и стульями, обитыми искусственной кожей. Она присела за столик в углу, чувствуя себя насквозь пропыленной. Настроение было подавленное.

– Я взял нам по двойному, и сигареты удалось купить.

Руперт поставил бокалы на стол.

– Я тут подумал, – сказал он, закуривая. – Может, твоей маме ненадолго пожить у нас? Я уверен, что свободная комната найдется…

Он взглянул на ее лицо и добавил:

– Или ты могла бы поехать на остров Уайт на недельку-другую.

– Она не захочет сюда, а я не смогу остановиться там – ее подруга меня не любит.

– Ты не хочешь ее видеть?

– Дело не в этом.

– И все же ты чувствуешь себя виноватой. Может, пора что-то предпринять?

– Неправда! Мне ее просто жаль.

– От этого ей мало пользы.

– Что ты имеешь в виду?

– До сегодняшнего дня я не понимал, насколько ее жизнь завязана на тебя. Впрочем, это логично, ведь ты – ее единственный ребенок. А ты весь день ворчишь и ощетиниваешься, так что я прекрасно все понял.

Ответом ему было сердитое молчание. Тогда он протянул руку и коснулся ее неотзывчивых пальцев.

– Милая, испытывать чувство вины совершенно естественно, только бесполезно. Я понял это, когда умерла Изобел. Спасает только одно: принять вещи, над которыми ты не властен, и делать то, что можешь.

Зоуи в испуге уставилась на него: он почти никогда не упоминал Изобел.

– Но что ты мог сделать после ее смерти?

– Заботиться о наших детях – для нее и для себя, ты же понимаешь. Вот ты уже начала с Клэри…

– Это все она… – Ее голос дрогнул.

Он легонько пожал ей руку и отпустил.

– А ты подыграла. Пойду-ка принесу нам еще выпить.

Глядя ему вслед, она внезапно испытала прилив любви во всем многообразии оттенков, привычных и новых: нежность, счастье, ощущение, что она его не заслужила, желание сделать для него все, что угодно…