Застывшее время Говард Элизабет Джейн
– Ты прекрасно знаешь, что это очень глупый довод! Все реформы совершаются горсткой людей, над которыми смеются, или мучениками.
– В любом случае, – Клэри неприятно задело, что ее назвали «глупой», – правда на нашей стороне. Мистер Черчилль сказал: «Гитлер – воплощение зла».
– Да, но это всего лишь черта хорошего лидера: они всегда сумеют убедить свой народ в том, что они за правое дело. Гитлер так и сделал, будь уверена. Никто ведь толком не знает, что происходит, не говоря уже о том, почему.
Клэри не стала спорить: целый день расспросов лишь подтвердил эту догадку. Разве только…
– А тебе не кажется, что наши дяди и остальные на самом деле знают, просто не хотят нам говорить?
– На прошлых выходных я спросила папу. Он ответил: «Полли, если б я точно знал, я бы тебе рассказал. Ты имеешь право знать так же, как и все».
– Да, но что он сам думает по этому поводу?
Та неловко пожала плечами:
– Он не сказал.
Они взглянули друг на друга. Клэри уже надела сорочку, Полли, еще голая, рылась под подушкой. Достав сорочку и натянув ее через голову, она сказала:
– Что бы ни случилось, давай держаться вместе. Ты – моя лучшая подруга, с тобой что угодно можно пережить, а без тебя все гораздо хуже.
Клэри почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза; голова закружилась, а в груди словно взорвалась ракета счастья и рассыпалась на отдельные звезды нежности.
– И с тобой, – прошептала она.
«2 июня, воскресенье
Дорогой папа!
Пишу снова так скоро, потому что многое тебе нужно рассказать.
Во-первых, дядя Эдвард побывал в Дюнкерке! Он получил два дня отпуска и вышел в море на яхте друга. Они пришвартовались возле пляжа и бросили якорь. Дядя Эдвард сел в шлюпку и подплыл к берегу до мелководья, чтобы люди смогли залезть. Ему пришлось сделать три ходки, потому что в шлюпке помещалось лишь четверо, включая его. Так он перевез на борт яхты девять человек, а когда поплыл в четвертый раз, в шлюпку попал снаряд – все упали в воду, и ему пришлось плыть к яхте, да еще тащить с собой раненого, а потом яхта переполнилась, и они решили плыть в Англию, потому что их обстреливали немецкие самолеты, но дядя Эдвард сказал, что наши им пытались помешать. То есть это он не сам сказал – он позвонил по телефону дяде Хью, а тот рассказал нам. А еще дядю Эдварда ранило в плечо шрапнелью, но сам вроде цел. Самое худшее – у них на борту не было питья, только небольшой бачок воды, бутылка бренди и сгущенка, а открывашку не взяли; пришлось вскрывать банки отверткой. Они сварили чай с молоком в кастрюльке – до того невкусный, что дядя Эдвард благородно отказался. Потом у них кончился бензин. К тому времени Англия уже была видна на горизонте, но стоял полный штиль, так что они плыли целую вечность. По дороге развлекались: пели разные веселые песни и даже «Долог путь до Типперери» в честь дяди Эдварда. Некоторые уснули, а одного стошнило семь раз, хотя качки не было. Хорошо, что он не вступил во флот, да, пап? Ой, я забыла: еще дядя Хью рассказывал, что дядя Эдвард вышел на берег и вынес оттуда раненого, который не мог идти, так что им особенно не повезло, когда лодку подбили. Дядя Хью говорит, дядя Эдвард заслужил медаль. Вся семья разволновалась, и за ужином выпили за его здоровье, а потом он позвонил и разговаривал с тетей Вилли. Главнокомандующий велел ему возвращаться на аэродром pronto[9]. Хорошее слово, правда, пап? Похоже на кличку охотничьей собаки. Полли кажется, что ее отец немножко завидует дяде Эдварду, а я думаю – было бы куда труднее спасать людей одной рукой. Он спрашивал про тебя, но мы не смогли ничего рассказать.
Следующая новость не особенно приятная, касается Невилла. На этих выходных его не пустили домой – угадай, почему? У него есть свой маленький садик на пару с другим мальчиком – им всем в школе распределили, и вот наступило время судить конкурсантов, а Невилл взял и опрыскал все соседские садики гербицидом, чтобы победить самому, но перепутал и опрыскал удобрением, от которого все растет еще лучше, а они с Фаркуаром – это второй мальчик – столько раз пересаживали цветы, что те увяли, и они заняли последнее место, а кто-то все равно донес, и ему сделали выговор. Вся эта история показывает его характер не в лучшем свете. Этак он в следующий раз возьмет и отравит гербицидом любого, у кого хорошие шансы сдать экзамен лучше его. В итоге он кончит тюрьмой, когда подрастет. Пап, как ты думаешь, люди способны меняться? Мне кажется, должны, только если сами хотят, а с Невиллом беда в том, что он не признает свои недостатки – удивительно, учитывая, сколько их… Тем не менее мы должны надеяться на лучшее».
Клэри перечитала кусок про Невилла, и ей стало не по себе: вдруг папа скажет, что она к нему слишком строга? С другой стороны, она же пишет только чистую правду – чего ему еще ожидать?
О третьей новости – утром Зоуи, кажется, начала рожать – писать было как-то неловко. Это длилось уже несколько часов. Тетя Вилли с тетей Рейч помогали доктору Карру и медсестре – последняя приехала перед обедом. А доктор заезжал три раза проверить, как идут дела, но каждый раз говорил, что ему еще рано оставаться. Клэри ужасно хотелось посмотреть – она никогда не видела, как рождаются дети, однако все почему-то шикали на нее, прогоняли и велели «держаться подальше». Они с Полли ошивались под окном и один раз услышали сдавленный крик – это их ужаснуло и одновременно заинтриговало.
– Думаешь, это очень больно? – спросила она Полли.
– Подозреваю, что да – иначе они не напускали на себя такой беззаботный вид, будто ничего не происходит.
– Зачем же так глупо задумано природой, учитывая, скольким людям приходится рожать, чтобы продолжать человеческую расу?
– Когда кошка мисс Бут рожала котят, они выскальзывали из нее легко, как зубная паста из тюбика. Кажется, ей было совсем не больно. – Полли повезло застать это зрелище на Пасху, а Клэри, как назло, все пропустила. – Только нельзя сравнивать людей с кошками. У котят такие миленькие мягкие тельца. Дети гораздо сложнее – у них уши, пальцы торчат во все стороны и прочее.
Никто из них толком не понимал, что происходит, и потому обе разговаривали особым, небрежным тоном, выдающим тревогу и неосведомленность, однако, по молчаливому уговору, это не обсуждалось.
– Кроме того, – добавила Полли, – если б это было так легко, люди рожали бы сразу весь помет.
В глубине души Клэри не удержалась от мысли: а что, если Зоуи умрет? В конце концов, ее мама умерла в родах, и папа, наверное, волнуется больше других отцов. Лучше не писать ему, пока не станет ясно.
«Вот, милый папа, не знаю, что еще тебе рассказать. На обед у нас был кролик – вчера несколько штук попались в силки. По правилам нормирования продуктов кролик не считается мясом.
Ах да, тетя Сибил поехала в Танбридж Уэллс проверить, нет ли у нее язвы, выпила барий, и оказалось – есть. Зоуи сшила мне миленькое платьице и раскроила еще одно. Тетя Сиб тоже шьет два для Полли. Тетя Вилли купила мисс Миллимент кардиган, только он оказался ей мал – вышло неловко. А так было бы неплохо: ее старый кардиган пахнет теплым сыром, что странно – теперь мы редко едим сыр, только с цветной капустой (моя самая нелюбимая еда) раз в неделю. Тетя Вилли пообещала, что купит другой, когда поедет в Лондон на следующей неделе – у них там есть «нестандартные размеры».
Я читаю страшную книжку под названием «Поворот винта» Генри Джеймса. Я не рассказывала об этом мисс Миллимент, потому что там есть очень злая учительница, а я не хочу ее обидеть. Мисс Миллимент умеет решать кроссворд в «Таймс» за двадцать минут. Она согласилась учить нас французскому, потому что больше некому. Она очень хорошая, хотя у тебя произношение гораздо лучше. Повезло тебе учиться во Франции! Вряд ли мы с Полли успеем туда попасть до старости – а тогда уже поздно будет учить языки. В любом случае – je t’aime[10]. Отцу можно так сказать, а вот если бы я обращалась, например, к мистеру Тонбриджу, то надо говорить «je vous aime»[11], только я, разумеется, не стану этого делать. Он всегда выглядит так, будто его скроили по другой мерке, а потом приплющили. Он славный, но я его нисколечки не «aime». А вот тебя – да.
Мысленно обнимаю,Клэри».
Близилось время ужина. Надписав адрес на конверте, Клэри спохватилась – опять нет марки! – и решила стащить ее из кабинета Брига, а в понедельник купить новую. У подъезда стояла машина доктора Карра; на ступеньках ей встретилась Дотти, несущая ведро горячей воды. Наверное, уже скоро, но марка важнее.
Она замерла и прислушалась: из гостиной доносились вечерние новости – значит, все взрослые там, слушают. Стеклянный потолок отражал небо цвета диких фиалок. Открытая входная дверь обрамляла кусок сада: клумбу с белыми тюльпанами, высвеченными до слоновой кости, медные желтофиоли, похожие на спинки пчел в вечерних лучах солнца. Снаружи легкими порывами долетал их восхитительный аромат. Клэри вдруг ощутила такой мощный прилив острого, беспричинного счастья, что замерла в неподвижности, не в силах пошевелиться. Столь же незаметно и непредсказуемо этот момент ушел, канул в прошлое, возвратив ее назад, в скучную, бытовую повседневность: она просто идет за маркой.
В кабинете всегда было темнее, чем в других комнатах, большей частью оттого, что Бриг заставил подоконники большими горшками с геранью. Пахло сигарами, образцами древесины, ливанским кедром, которым были отделаны ящики стола, частенько открытые; корзинка старой собаки воняла болотом – Бесси любила плюхаться в пруд. Клэри уселась в широкое кресло красного дерева с колючим сиденьем из конского волоса и задумалась: где искать? Теперь ей казалось, что кража марки – дело куда более серьезное, чем представлялось вначале. Я не краду, а всего лишь беру в долг, напомнила она себе. А если спросить, то нарвешься на одну из его бесконечных историй – да и вообще, они там слушают новости – придется ждать до конца выпуска, а если она тихонько возьмет одну штучку, то успеет сбегать и отправить письмо до ужина, и оно быстрее долетит до папы. Завтра она купит марку, положит взамен и никому не скажет, так что ничего тут криминального нет.
Клэри принялась сосредоточенно рыться в ящиках и только успела вытащить большой лист с марками в полпенни, как вдруг зазвонил телефон. В кабинете находился единственный в доме аппарат: если она не ответит, кто-нибудь обязательно придет и найдет ее здесь. Клэри пододвинула к себе телефон, подняла трубку и прижала к уху.
– Уотлингтон 2–1? – уточнила телефонистка.
– Да.
– На проводе капитан Пирсон.
Потом что-то затрещало, и наконец чей-то незнакомый усталый голос произнес:
– Миссис Казалет? Могу я поговорить с миссис Руперт Казалет?
В его тоне проскользнули странные нотки, и Клэри ответила, не отдавая себе отчета:
– Миссис Казалет слушает.
– Я – командир вашего мужа. Не знаю, успели вы получить телеграмму или нет… Я только хотел сказать, что мне очень жаль. Мы все так любили Руперта… Алло, вы слушаете?
Должно быть, она сказала «да», потому что он продолжил:
– Самое главное – не теряйте надежды. Понимаете, он работал на берегу, организовывал отправку людей, однако к рассвету нам пришлось отплыть. Вполне возможно, что он попал в плен. Я понимаю, это очень плохие новости, но все-таки не самые худшие! В телеграмме будет написано, что он пропал без вести, а я хотел… Миссис Казалет, мне правда очень жаль. Я понимаю, это ужасный шок, но я подумал, что должен лично все рассказать. Разумеется, мы отправим вам его имущество. Алло! Ужасная связь… вы еще там?
– Да, – выдавила она. – Спасибо, что позвонили.
– Мне очень тяжело говорить об этом, но вы не отчаивайтесь! Пройдет какое-то время, прежде чем мы сможем сообщить новости, но я почти уверен, что он в плену. Мы все на это надеемся.
Клэри автоматически поблагодарила его за добрые слова. Повисло молчание. Чувствовалось, как он пытается придумать, что бы еще сказать, но ничего не приходит в голову.
– Очень жаль… – неловко повторил он. – Ну, до свидания.
Клэри так сильно прижимала трубку, что у нее заболело ухо. Ее вдруг охватило странное спокойствие. На заднем плане сознания даже закопошилась посторонняя мысль: если бы она не притворилась Зоуи, этот разговор мог бы и не состояться, а раз соврала – получай, поделом тебе! Глупости, конечно, но вот то, другое… Папа… Слезы заструились по лицу. Папочка… нет, не может быть… этого не может быть… Однако ей уже пришлось пережить немыслимую, невыносимую потерю, и теперь она знала – да, так бывает. Оттого, что все это казалось дурным сном, легче не становилось.
Когда в кабинет за чем-то заглянула тетя Рейч, Клэри по-прежнему сидела не шевелясь и беззвучно плакала. Впрочем, она сумела в точности передать разговор, от себя добавила только, что капитан Пирсон принял ее за Зоуи, а она не успела его поправить. Подошли остальные. Кабинет заполнился людьми, и все старались ее утешить. Она смотрела на каждого стеклянным взглядом, словно не видя и не слыша. Наконец она сползла со стула и отправилась искать Полли.
В тот же вечер у Зоуи родился ребенок – девочка, а на следующее утро пришла телеграмма. Зоуи не стали ничего говорить до тех пор, пока она не оправилась от тяжелых родов. Когда ей наконец рассказали, новостей по-прежнему не было.
Полли
Июль 1940
В ярко-синем небе – ни облачка, однако пустым его не назовешь.
– Я насчитал семь, – сказал Кристофер. Так и есть: семь перламутровых пузырей медленно опускались на землю под тяжестью крошечных, неподвижно застывших тел. Чуть выше словно из ниоткуда появились пять бомбардировщиков, а над ними проворные, как ласточки перед грозой, кружили истребители, резко снижались и снова набирали высоту, исчерчивая небо причудливыми завитушками; законцовки крыльев металлически поблескивали в ярком солнечном свете. Зрелище завораживало, невозможно было оторвать взгляд. Вот истребитель снижается, чтобы атаковать вражеский бомбардировщик, но тут его сзади и сверху подбивает другой. Первый уходит в сторону, пытается набрать высоту, но преследователь висит на хвосте и снова стреляет: клубы черного дыма, самолет сваливается в отвесное пикирование и скрывается из вида. Прежде чем они услышали – или подумали, что услышали, – взрыв, другой истребитель успел настичь ведущий бомбардировщик: на секунду им показалось, что сейчас случится лобовое столкновение, однако истребитель в последний момент увернулся, а бомбардировщик начал резко терять высоту. Теперь они уже ясно слышали неровный гул моторов и черный дым.
– Сейчас упадет, – резюмировал Кристофер, когда самолет скрылся за лесом. Они ждали, напряженно всматриваясь в даль. Внезапно гул усилился, и самолет пролетел прямо над ними, почти задевая верхушки деревьев – неуклюжий черный монстр с яркими опознавательными знаками. Он вильнул вправо и тяжело загрохотал вниз по склону холма, изрыгая черный дым, в просветах которого виднелись алые язычки пламени.
– Он упадет прямо на дом!
– Нет, не упадет, дотянет до подножия холма. Побежали! – И Кристофер рванул по полю. Так сделал бы и папа, думала Полли, и все же ей стало страшно: Кристоферу до папы далеко.
Меж тем он перемахнул через живую изгородь, спрыгнул на тропинку и помчался вперед. Полли вскарабкалась за ним.
– Не пытайся меня догнать, – скомандовал Кристофер, переходя на спринт. Раздался грохот падения – где-то совсем рядом.
– На ближнем поле, возле фермы Йорка! – крикнул он, сворачивая налево. Полли твердо решила не отставать. Прибежав на место, она успела увидеть, как из дымящейся развалины вылезают трое. Кристофер направился было к ним, но те замахали руками, отбежали подальше и бросились на землю, как раз вовремя – из кратера, образовавшегося на месте падения самолета, раздался взрыв. Кристофер обернулся и крикнул ей, чтоб легла лицом вниз, и в эту самую секунду что-то острое и горячее чиркнуло ее по ноге. В это время на поле загадочным образом появились и другие: мистер Йорк, его работник и Рен. Мистер Йорк держал в руках дробовик, Рен возвышался рядом с вилами. Все происходило как в замедленной съемке: летчики неловко поднимались с земли, а крестьяне окружали их в кольцо. Никто не произнес ни слова, но в этом молчании ощущалось нечто страшное. Кристофер жестом показал летчикам, чтобы те подняли руки над головой, затем подошел к ним и забрал у двоих пистолеты: третий оказался безоружным. Они выглядели ошеломленными, по лицам стекал пот. Словно из ниоткуда возникли еще два работника – один с ружьем, второй с секатором.
Кристофер обратился к летчикам.
– Вы взяты в плен, – произнес он медленно и членораздельно. – Держите руки поднятыми. Полли, беги позвони полковнику Форбсу. Мистер Йорк, велите кому-нибудь из ваших, пусть идут вперед: мы запрем их в церкви и будем охранять, пока их не заберут.
Раздался небольшой взрыв, и остов самолета осел, задрав к небу разбитый хвост.
– Там еще был кто-нибудь? – спросил Кристофер, и в его голосе впервые послышались неуверенные нотки.
Один из пленных жестом показал, что уже поздно, и тут заговорил мистер Йорк.
– Еще немало наверняка, мистер Кристофер, только они все поджарились, обуглились до костей! – Его тон не выражал ничего, кроме удовлетворения.
Кристофер обернулся к Полли.
– Я кому сказал – бегом! – Лицо у него было белое. – Мистер Йорк, прошу вас, ведите.
Она повернулась и побежала к изгороди. Вскарабкавшись наверх, Полли оглянулась: они последовали за ней – целая колонна, а позади Кристофер с двумя пистолетами. Выбегая на дорогу, она вспомнила выражение ореховых глаз мистера Йорка: все-таки Кристофер не хуже папы. Как хорошо, что на прошлых выходных он пошел с папой на поле позади Милл-Фарм, где приземлились парашютисты. Крис тогда спросил папу: откуда он знал, что это наши, а тот ответил: мол, он не знал, но если даже не наши, важно успеть туда первыми. Среди местных царят недобрые настроения, особенно после того, как подбили племянника миссис Крамп. И все равно Кристофер держался очень смело и хладнокровно, разговаривал авторитетно, и фермеры – и даже Рен! – ему подчинились. Правда, наблюдая за ними, Полли догадалась, что им хотелось совсем другого. Особенно Рену – тот давно уже слегка «не в себе», как сказала миссис Криппс, когда выяснилось, что он таскает кухонные ножи и точит у себя на сеновале до невероятной остроты. Впрочем, остальные не лучше.
В кабинете Брига было пусто, номер телефона приклеен к подножию аппарата. На самом деле это номер местного штаба добровольцев, но поскольку штаб располагался в доме полковника Форбса (в его оружейной – там находился единственный аппарат), в обиходе устоялось выражение «позвонить полковнику Форбсу». На звонок ответил некий бригадир Андерсон, и Полли передала ему сообщение.
– Отлично, – отозвался тот, – сейчас приедем. Церковь в Уотлингтоне, говоришь? Молодцы! – И он повесил трубку.
Это прозвучало так, словно они устроили приятное развлечение на свежем воздухе. Со времени приезда Кристофера – официально на каникулы, помочь с разросшимся огородом (а на самом деле ему просто хотелось куда-нибудь сбежать из-за частых скандалов с отцом) – они несколько раз серьезно обсуждали войну. Чем больше она его слушала, тем больше разрывалась между противоположными точками зрения: с одной стороны, в войне нет никакого смысла, и уклонение от службы – единственный достойный выбор; с другой, Гитлер – вселенское зло, и его надо уничтожить во что бы то ни стало. Плюс ко всему на них в любой момент могут напасть и захватить страну, и этому нужно сопротивляться изо всех сил – так сказал мистер Черчилль. Говорят, король упражняется в стрельбе из ружья в садах Букингемского дворца, чтобы в случае чего достойно погибнуть в сражении. По крайней мере, он не сбежал в Канаду, как голландская королевская семья – все-таки неплохой человек. Конечно, это ужасно, когда ты ни в чем не уверен, но что поделаешь? Она попыталась расспросить об этом мисс Миллимент. Та внимательно выслушала и сказала, что искренность в любом случае является достоинством, даже если выражается в нерешительности. Позднее она добавила, что принципы могут быть очень жесткими, но если уж ты их принял, будь готов заплатить любую цену. Больше, кажется, и спросить было некого: папа так тяжело работал, что совершенно выматывался. Мама проводила все свободное время с Уиллсом или писала Саймону в школу (когда не лежала с обострением язвы). Она сшила Полли два миленьких платья, но на примерках вела себя довольно резко. Уже давно они не разговаривали по душам.
Кристофер оказался неожиданно приятным дополнением к ее жизни. Каждое утро он работал на огороде – бабушка одобрительно отзывалась о нем как о прирожденном садовнике. После обеда они ходили гулять. Сначала разговаривал не особенно много, а то и вообще молчали, разве что он обращал ее внимание на всякие интересные детали: след кролика, гнездо, куда кукушка подбросила яйцо весной, гусениц на тополях, которые Бриг посадил в год коронации. Однако мало-помалу, скупо отвечая на вопросы, он оттаивал и принимался что-нибудь рассказывать. Показал ей блокнот с мастерски выполненными карандашными набросками. У него даже птичья лапа или ветка папоротника выходили необычно. Как только в поле зрения попадалось что-то интересное, он садился и зарисовывал. Полли долго не решалась признаться, что тоже рисует – ее рисунки выходили гораздо хуже, – но в конце концов не выдержала и показала ему один из своих лучших набросков, и он отозвался весьма одобрительно.
– Только не бросай, – велел он. – Пусть это будет не развлечение, не обязанность, а привычное занятие.
Единственное, что осложняло новую дружбу, – это Клэри. Она совсем не хотела гулять: часами сидела на яблоне, читая книжки не по возрасту, вроде «Черного красавчика», и плакала, не переставая. После того ужасного вечера, когда стало известно о дяде Руперте, Клэри проплакала и проговорила всю ночь, а потом как отрезало. Теперь она молча караулила почтальона и первой просматривала все письма, а каждый раз, когда звонил телефон, замирала – даже, кажется, затаивала дыхание, однако новостей так и не было, хотя прошло уже полтора месяца. Непонятно, что с ней делать, о чем говорить… В то же время Клэри дико ревновала к Кристоферу, высмеивала их дружбу или дулась, когда Полли возвращалась с этюдов. Если Полли приглашала ее с ними, та лишь фыркала. Если предлагала заняться чем-нибудь вдвоем – получала в ответ: «скучнее и придумать нельзя» или «у Кристофера выйдет куда лучше». На уроках вела себя отвратительно: бедная мисс Миллимент долго терпела неряшливую домашнюю работу или даже ее отсутствие. Как-то раз Клэри заявила, что перестала писать в дневник, поскольку это глупо и бессмысленно, и мисс Миллимент, которая никогда не теряла самообладания, с трудом сдержалась. Она обращалась с Клэри все мягче и мягче, что лишь раздражало девочку еще больше, пока однажды не выдержала и не повысила голос: как она смеет так разговаривать?! Повисла ужасная пауза. Полли видела, что мисс Миллимент всерьез рассердилась – маленькие серые глазки сердито сверкали за толстыми стеклами очков. Наконец Клэри нарушила молчание: «А какая разница? Жаловаться-то на меня некому! Всем все равно». Она встала и вышла из комнаты, а у мисс Миллимент на глаза навернулись слезы. Единственным человеком, с которым она вела себя прилично, была Зоуи: Клэри помогала ей ухаживать за малышкой, купать, пеленать, восхищалась ее улыбками и с бесконечным терпением бегала на посылках. Ребенок – девочку назвали Джульеттой – словно бы держал их обеих на плаву, говорили они только о ней. А когда Невилл приехал на каникулы и у него обострилась астма, Клэри сидела с ним по ночам, читала ему рассказы о Шерлоке Холмсе и заставляла снова чистить зубы, если он ел печенье в постели. Обо всем этом Полли знала, поскольку часто искала ее, чтобы убедиться, все ли с ней в порядке. Лишь в такие моменты Клэри была похожа на прежнюю себя.
Вот и теперь она отправилась на поиски, чтобы рассказать о пленных. Клэри, как всегда, сидела на яблоне и читала толстую книжку Луизы Олкотт.
– Бет только что умерла! – сообщила она. – Захвати наверх лист щавеля, ладно? У меня весь платок мокрый насквозь.
Полли отыскала листок получше и забралась по веревке на свое место напротив Клэри, чуть повыше.
– Ужасно, что они тогда не знали про туберкулез, – сказала Клэри, вытирая щеку тыльной стороной ладони. – Наверное, тысячи людей умерли от этого…
– Ты видела бомбардировщик?
– Где?
– Тот, что чуть на нас не свалился.
– А, этот! Ну, слышала какой-то шум. Я не думала, что он свалится на нас.
– А вот чуть не упал! Кристофер сказал, что он пытался уклониться, дотянул до поля мистера Йорка.
После короткой паузы Полли спросила:
– Тебе неинтересно, что было дальше?
Клэри придержала страницу пальцами, отмечая место, где читала, и подняла голову.
– Ну, и чего?
– Самолет упал и взорвался – трое человек успели выбраться. Тут из ниоткуда появился мистер Йорк с рабочими, но к ним подошел Кристофер, отобрал у летчиков оружие и взял их в плен. Меня послал звонить полковнику Форбсу, а сам отвел их в церковь! Он все так здорово сделал!
– Забавно… Пацифист играет в солдатиков.
– Ты что, он же спас им жизнь!
– Ну и чего ты так разволновалась? Это же немцы. Мне вообще все равно, живы они или нет.
– Как ты можешь!
Полли была так шокирована, что даже испугалась, однако Клэри с лицом, припухшим от слез и заляпанным кусочками лишайника, наградила ее вызывающим взглядом.
– Они ведь живые люди! – воскликнула Полли.
– Я их так не воспринимаю. Они не люди, а просто огромная безликая масса, которая разрушает нашу жизнь. Все и так летит к чертям, и мы уже ничего с этим не сможем поделать – какой толк в морализаторстве? Весь мир медленно летит в пропасть, так что мне за дело до немцев, которых я даже не знаю?
– Тогда почему ты переживаешь из-за смерти Бет? С ней ты тоже незнакома.
– С Бет? Да я ее всю жизнь знаю! И она не закончится! То есть умрет в итоге, но она все равно здесь, со мной, когда она мне нужна. Да и вообще, я предпочитаю людям книги, и людей в книгах – всем остальным. В целом, – добавила она после мучительной паузы, в течение которой происходила внутренняя борьба, ставшая уже привычной за последнее время: несгибаемое упорство, проблески любопытства – где же он? – плавно перетекающие в страшный вопрос – а есть ли он где-нибудь вообще? – и снова назад, в привычную тоску неизвестности. Через все эти стадии она уже прошла в ту первую, ужасную ночь. Тогда они в итоге договорились, что он, возможно, не вернется, и это нужно принять. «Ты хочешь сказать – убит?» – уточнила Клэри недрогнувшим голосом. Зато когда он вернется, возразила Полли, будет вдвойне радостно, а если нет («Потому что его убили», – вставила Клэри), тогда по крайней мере она – Клэри – успеет привыкнуть к этой мысли. Под утро после бессонной ночи принятое решение казалось весьма разумным и утешительным, хоть это было вовсе и не так. Поначалу она вздрагивала от каждого телефонного звонка, выбегала на дорогу в ожидании почтальона, однако день за днем, неделя за неделей становилось все труднее принять: она продолжала упрямо цепляться за надежду, медленно утекавшую в бездну времени и молчания.
– Ясно, – беспомощно отозвалась Полли.
– Чего тебе ясно?
– Про людей в книгах.
– А… И вовсе не обязательно со мной соглашаться!
– Я и не соглашалась – я только сказала, что поняла твою мысль, и всё.
– Ну надо же! – отозвалась Клэри противным тоном.
Полли предприняла еще одну попытку.
– А мне лично ты больше нравишься, чем люди из книг.
Клэри сердито уставилась на нее.
– Ну ты и подлиза!
Это уж слишком! Полли уцепилась за веревку и спрыгнула на землю.
– Если б ты больше читала, то нашла бы кого-нибудь и получше меня.
Эта фраза, хоть и обидная, явно выступала в качестве оливковой ветви.
– Дурочка! Я только хотела сказать, что я к тебе привязана, и ты прекрасно это знаешь! Почему нельзя спокойно воспринимать такие вещи?
– Я никогда ничего не воспринимаю спокойно, – отозвалась Клэри печально, словно это был серьезный недостаток.
– Не забудь спуститься к чаю, – напомнила Полли, уходя.
Клэри ответила:
– Я-то не забуду, а толку?
Утром на кухне произошел неприятный инцидент с маслом – проще говоря, кошка Флосси украла изрядный кусок, а остальное так изваляла в собственной шерсти и остатках дохлой мыши, которая ей пришлась не по вкусу, что целый фунт (половина нормы для всей семьи на неделю) пошел в буквальном смысле коту под хвост.
– Не знаю. Может, хлеб с топленым жиром, как в викторианские времена?
Однако миссис Криппс на удивление расстаралась: испекла оладушки и пирог со смородиной; к тому же еще осталась масса прошлогоднего варенья. Теперь все пили чай в холле, потому что прислуги не хватало. По мнению Полли, это была палка о двух концах: с одной стороны, разговор больше не ограничивался «детской» (обывательские разговоры, прерываемые паузами, в которые слышно хлюпанье молока); с другой стороны, голодный человек обретал устрашающую конкуренцию в лице двоюродных теток, чье умение поглощать огромные объемы пищи, «едва притронувшись», внушало благоговейный ужас. Этому способствовали долгие годы «тренировок»: последний сэндвич, кусок пирога с глазурью и вишенкой, самый масляный тост – все это Фло стремилась перехватить у Долли, а та, в свою очередь, нацеливалась на прочие лакомые кусочки, которых, по ее мнению, не заслуживала сестра. Как и большинство викторианских леди, их воспитывали не выказывать интереса к еде. В результате они достигли виртуозной ловкости рук, и менее проворные члены семьи рисковали остаться голодными.
За обедом и ужином Дюши выдавала каждому одинаковую порцию, так что главное поле боя представляли завтраки и чаепития. Поскольку Кристофер частенько запаздывал к столу, Полли собрала для него тарелку самого вкусного, однако он заявил, что не голоден.
В тот вечер они отправились на прогулку в лес через поля, пестреющие лютиками, ромашками и тоненькими, как бумага, маками. Высоко в траве, задевая колени, прыгали кузнечики. Из леса, обрамленного пестрой, кружевной тенью, послышался крик кукушки. Кристофер шагал молча, размашисто. Чувствовалось, что если бы он остался один, то и вовсе побежал бы. Она хотела поговорить о пленниках, спросить его, что произошло там, в церкви, но он был слишком занят своими мыслями – любые слова прозвучали бы впустую. Тем не менее Полли была настроена на серьезный разговор и решила выждать удобный момент.
У самого леса она остановилась и спросила:
– Куда мы идем?
– Не знаю. Куда хочешь.
Тогда Полли сказала, что хочет посмотреть то место, где они с Саймоном в прошлом году разбили лагерь. Вообще-то они с Клэри уже ходили туда на Пасху собирать примулы, но Полли решила не упоминать об этом. Как странно: когда хочешь сохранить с кем-то хорошие отношения, начинаешь потихоньку кое о чем умалчивать – совсем как ее родители друг с другом, хотя их обоих это, кажется, устраивает. Правда, ей не хотелось так обращаться с Кристофером, ведь она испытывала к нему большое уважение… В итоге Полли как бы невзначай упомянула, что вроде уже была там на Пасху, только он шел впереди и, наверное, не слышал. Ну и пусть, ведь она призналась – значит, совесть ее чиста.
Когда они добрались до места, от лагеря и следов не осталось – разве что горелые палки и земля, выжженная огнем. Кристоферу было явно не по себе, и он предложил прогуляться дальше.
– К пруду, – уточнил он.
Однако у пруда, блестевшего в лучах вечернего солнца, словно патока, и источавшего болотистый, немного зловещий запах, Полли обнаружила, что, сидя на берегу, разговор начинать не менее трудно, чем на ходу. Кристофер сел на землю, обхватив колени длинными, костлявыми руками, и молча уставился на воду. Полли искоса наблюдала за его прыгающим кадыком. Спросить про пленных или он разозлится? Однако тут Кристофер внезапно нарушил молчание.
– Больше всего бесит, что я все время должен быть против! Когда ты в меньшинстве, иначе не получается. Я не могу быть за мир, так что приходится быть против войны и иметь дело с людьми, для которых я – трус. И не только это! – воскликнул он, как будто она ему напомнила. – Люди, которые считают войну правильным делом…
– Они так не считают!
– Ну, неизбежным, необходимым! Неважно, главное – им позволено морализаторствовать. Видите ли, они все такие принципиальные, целостные и тому подобное. А мы против войны якобы потому, что боимся – вдруг на нас упадет бомба, или мы не выносим вида крови…
– Но ведь не все такие…
– Давай, назови мне хоть одного человека, который так не думает!
– Я, например. То есть я с тобой не согласна, но я понимаю…
– А почему ты со мной не согласна?!
Полли всерьез задумалась.
– Потому что я не вижу другого выхода. Я не знаю, когда все это началось, но теперь поздно спохватываться – процесс уже запущен, и нужно с этим как-то разбираться – с Гитлером то есть. Словами его не остановить, так что у нас нет сознательного выбора, как ты утверждаешь. Нам приходится выбирать из двух не самых лучших вариантов.
– И каких же?
Стараясь не обращать внимания на его враждебный тон, Полли ответила:
– Воевать, как сейчас, или позволить Гитлеру захватить мир.
– Ты говоришь в точности как все!
На глаза навернулись слезы.
– Ты сам спросил. – Она решила уйти, но с достоинством. – Мне пора возвращаться к Уиллсу – я обещала маме покормить его и искупать.
Уже скрывшись из вида, Полли услышала сзади невнятное восклицание и остановилась.
– Чего? – крикнула она.
– Я сказал – прости!
– А… Ладно.
Однако в глубине души Полли ощущала, что ничего не «ладно»: ей не удалось спокойно обсудить разногласия с двумя очень важными для нее людьми. И хотя она зачастую с презрением наблюдала, как ее родители и их сверстники говорят друг другу совсем не то, что думают, где-то на задворках сознания постепенно зарождалась неприятная мысль: а что, если взаимный обман, секреты, утаивания – неотъемлемая часть человеческих отношений? Если так, то у нее, похоже, с ними не сложится…
Однако в Грушевом коттедже с «человеческими отношениями» все обстояло еще хуже: Лидия скандалила с матерью, которая отчего-то злилась сильнее, чем того предполагал заявленный повод (как и многие взрослые).
– А что я поделаю – ты сама спросила: «Правда же, будет здорово?», вот я и отвечаю – нет, неправда!
– Тебе же нравилось с ней играть!
– Нет, – ответила Лидия, задумчиво подбирая выражение. – Не нравилось, я ее просто терпела.
– Не понимаю, чем она тебе не угодила!
– А тебе бы понравилось водиться с воображалой, которая строит из себя паиньку и вечно хвастается подружками с бассейнами, а потом крадет чужой одеколон и мажет им свои прыщи? К тому же у нее изо рта воняет! – добавила Лидия. – Если уж мириться с дурным запахом изо рта, то я бы предпочла кого поинтереснее, например тигра!
– Так, все! Хватит! Не желаю больше слышать ни слова о Джуди!
– Я тоже!
И так далее…
Полли взяла Уиллса на руки. Он заморгал ресничками и заговорщицки улыбнулся.
– Лидия! Вон из комнаты! Я кому сказала! Сейчас же!
После ее ухода тетя Вилли раздраженно пробормотала:
– Джессика может приехать в любое другое время! Маме вообще все равно, когда мы ее навещаем, – она нас даже не узнает! Нет, ее просто бесит, что ее друзья приезжают сюда без нее!
Сибил, к которой относились эти фразы, оторвалась от глажки штанишек Уиллса и ответила:
– Может, просто в эти выходные удобнее Реймонду? Полли, если ты собралась купать Уиллса, иди, не задерживайся.
Будь Полли моложе, она бы подчинилась неохотно, поскольку взрослые явно затевали очень интересный разговор. Теперь же она лишь изобразила неохоту – пусть не думают, что человеком можно запросто помыкать! На самом деле она понимала, что разговор будет все такой же скучный, только по-другому. В приватных беседах за закрытыми дверями менялась не тема, а чувства говорящих, которые, по какой-то непонятной причине, нужно скрывать от детей. С Уиллсом гораздо лучше, хоть он и сразу дал понять, что не желает мыться: сорвал с себя одежду и побросал в ванну, потом залез на сиденье унитаза и спустил воду. Выудив из ванны крошечные серые носки, комбинезончик (карманы которого оказались набиты шишками и мамиными заколками), рубашку и сандалики, она попыталась перенести туда Уиллса, однако он поджал ноги и обхватил ее шею ручонками, словно клещами.
– Неть! – завопил он. – Грязный! Уиллс грязный!
Изо рта у него пахло карамельками.
– Никачу ванну, – объяснил он спокойнее. В конце концов ей пришлось лезть в ванну самой и мыть его по частям, исподтишка, пока он сидел, погруженный в раздумья, периодически ударяя ладошкой по воде и чуть не ослепляя Полли. Потом, когда они вытирались, Уиллс заставил ее петь колыбельную десять раз подряд. К тому времени, когда мать принесла ему ужин, Полли окончательно вымоталась.
– Мам, кто приезжает на выходные?
– Какие-то музыканты, друзья Джессики и Вилли по фамилии Клаттерворты. Кажется, его зовут Лоренцо, а ее – не знаю.
– Лоренцо Клаттерворт? Не может быть! Звучит как в книжке!
– Да, пожалуй… Или в плохой пьесе. Милая, когда ты последний раз мыла голову?
– А зачем тебе?
– Не огрызайся, пожалуйста. Затем, что она у тебя грязная.
Вернувшись в Большой дом, Полли отправилась на поиски Клэри, однако из гостиной донеслись звуки граммофона: слушали Бетховена, а значит, у Клэри с бабушкой музыкальный час, и ее там не ждут. Тетя Рейч еще не вернулась из Лондона. В утренней гостиной двоюродные бабушки слушали радио: они не пропускали ни одной сводки новостей, а потом яростно спорили по каждому слову. Нет, к ним тоже лучше не соваться.
Она лениво побрела наверх, в их общую спальню. Клэри – ужасная неряха, ее вещи буквально заполонили комнату, будто только она здесь и живет, хотя Полли время от времени устраивала генеральную уборку. Эх, был бы жив Оскар! Что-то ей не везет с котами – пожалуй, не только с котами, но и с людьми, – да вообще со всем! В промежутках между страхами война бросала на повседневность серый налет скуки. Ничего не происходит, она лишь становится старше. У нее даже комнаты своей нет, как дома, в Лондоне. Если бы год назад кто-нибудь сказал, что ей здесь будет скучно до слез, она бы только рассмеялась, а теперь уже не до смеха. Будущее зияло пустотой, словно огромный блеклый вопросительный знак. Что с ней станется? Что ждет ее впереди? Все эти годы она попросту топчется на месте – даже призвания никакого не обрела, в отличие от Клэри с Луизой – те, кажется, всегда знали, чем хотят заниматься. Все, что у нее есть, – это замечательный дом в воображении, полный чудесных вещей, которые она сама купит или сделает – больше ни у кого такого не будет. А когда все хорошенько обставит, то станет в нем жить с котами. Однажды, когда они с Кристофером вместе рисовали, ей в голову закралась мысль, что неплохо было бы жить вместе с ним, и она даже передвинула свой дом из Суссекса в более отдаленные, глухие места, где водится много зверей. Правда, Кристоферу она об этом говорить не стала – вдруг откажется наотрез? А после сегодняшнего «Ты как все!» глупо даже и заикаться на эту тему.
Обычно, когда ей становилось тоскливо на душе, воображаемый дом действовал умиротворяюще. Она мысленно переселялась туда и всецело отдавалась обустройству. Однако в этот вечер, войдя через блестящую черную дверь с белым фронтоном и пилястрами в маленький квадратный холл, выложенный черно-белыми плитками, полюбовавшись лимоном и апельсином, растущими в кадках по обеим сторонам от русской печи, еще не успев дойти до стола, выложенного мраморной мозаикой с окантовкой из ракушек, на котором стоял викторианский кувшин, найденный на церковном базаре в прошлое Рождество, – в этот вечер Полли вдруг замерла, пораженная внезапным осознанием грядущего тоскливого одиночества (не считая кошек) на всю оставшуюся жизнь. Рано или поздно она закончит обставлять дом – не останется места для очередной картины, ковра или столика, – и чем тогда она займется? Готовкой она утруждаться не собиралась, планировала питаться сэндвичами (а кошки – их начинкой). Потянутся долгие часы безделья: несмотря на то, что советовал Кристофер насчет рисования, она не собиралась заниматься этим всю жизнь: ей хотелось нарисовать ровно столько картин, сколько понадобится для украшения дома, не больше. Когда Оскар сдох, тетя Рейч привезла ей из Лондона черепашку, но та вскоре потерялась в саду, и хорошенький ящик, украшенный ракушками, который Полли приготовила для зимней спячки, остался без дела.
Дети… Для этого нужно выйти замуж, а за кого? Где его искать-то? Да и вообще, постоянно возясь с Уиллсом, Полли совсем не была уверена, что хочет иметь детей. Она давно заметила: после рождения малыша с матерью стало скучно разговаривать. С другой стороны, нудность и раздражительность могли быть следствием ее плохого самочувствия – плюс еще вечная тревога за папу. Луиза однажды сказала, что матери вообще не любят дочерей, но поскольку общество от них этого ожидает, их чувства становятся в итоге противоречивыми. Тогда Полли спросила, любят ли дочерей отцы, но тут Луиза вдруг помрачнела и резко ответила, что понятия не имеет.
Кажется, ее бабушка по матери умерла в Индии, когда мама училась в Англии. Может, если ты никогда не знал свою мать, трудно вжиться в эту роль? Однако мама абсолютно открыто обожала Саймона, и Уиллса тоже. Хорошо, что у нее есть папа! Тут она вспомнила бедную Клэри, которая, по всей вероятности, стала круглой сиротой. Однажды в Лондоне Полли на одном здании увидела надпись метровыми буквами «Приют для девочек-сирот, потерявших обоих родителей». Подумать только – жить в таком ужасном месте! Счастье – или, скорее, несчастье – так зыбко, так относительно… Как можно быть благодарным за свою судьбу, если ты ею недоволен? Полли решила серьезно обсудить с папой и с мисс Миллимент карьерные возможности для человека, лишенного талантов.
Приняв решение и слегка воспрянув духом, она убралась в комнате, сложив вещи Клэри аккуратными кучками, а затем вымыла голову.
– Лоренцо! – фыркнула Клэри. – Звучит так, будто он носит белые трико, а еще у него заостренная бородка и серьги! Вот жуть! Как по-твоему, на что похожа его жена?
– Наверное, вся такая артистичная, в домотканой юбке и с огромными бусами до пупа, – предположила Луиза – у нее в школе закончился семестр. – В стиле Мэри Уэбб[12], – добавила она.
Остальные двое сделали вид, будто не расслышали, а про себя подумали, что она слишком задается.
– И не так уж много она прочла! – однажды возмутилась Клэри. – Просто другие книжки, вот и всё!
– Вообще-то, по-настоящему его зовут Лоуренс, – продолжала Луиза, покрывая ногти белым лаком – выглядело ужасно.
– А, вспомнила! А прозвище ему придумали тетки.
– Кто тебе сказал?
Клэри покраснела.
– А разве не ты?
Полли сразу поняла, что Клэри загнана в угол, и поспешила отвлечь внимание.
– Если он и вправду дирижер, то бабушка его монополизирует. Вы же знаете, как она любит музыкантов!
– Конечно! Она влюблена в Тосканини.
– Не глупи! – набросилась на нее Луиза.
– Она сама так сказала вчера, когда мы закончили играть «Пастораль».
– Это образное выражение, – снисходительно пояснила Луиза.
Разница в возрасте чувствуется все больше и больше, отметила Полли и, не удержавшись, поделилась своим наблюдением с Клэри, пока они готовились к ужину.
– Не говори… Вечно задирает нос, будто самая умная, а мы – мелюзга.
– Наверное, ей скучно. Мне тоже – иногда…
– Да что ты! А я всегда считала тебя самодостаточной.
– Я тоже так думала, но теперь что-то не выходит… По правде говоря, я чувствую себя никчемной. – Неожиданно по щеке скатилась непрошеная слеза. – Казалось бы, при чем тут мои чувства, когда идет война и все такое, но от этого никуда не деться. Никак не могу понять, кто я, для чего, зачем? С одной стороны, нужно смотреть правде в лицо, с другой – опасно даже задумываться об этом…
Читать бесплатно другие книги:
