По велению Чингисхана Лугинов Николай
Зато он всегда старался отправлять сыновей в путь-дорогу, на охоту – едва лишь они научились держаться в седле.
– Большие деяния и славное имя – удел лишь тех, кто сам и упорно себя к этому готовит, кто жаждет этого добиться. Слава никогда не таится в глуши или в пустыне, она живёт на больших и людных дорогах, по которым движутся судьбы многих народов. – Так напутствовал Джаргытай своего старшего сына Джэлмэ, отправляя его в одиночку, без спутников и охраны, в распоряжение Тэмучина.
А заметив, что Сюбетей с малых лет стремится к постижению тайн сложного кузнечного дела, сам пытается смастерить из железа какую-то непростую вещь, требующую немалого умения, отец стал заставлять его заниматься чем-либо другим:
– Ремесло, кузнецкие дела всегда были уделом черни. Ни к чему тебе тратить время на них – без пользы!
– Что ж плохого, если я сам что-то постигну, сам освою? – пытался возразить ему подрастающий Сюбетей.
– Лишь недалёкий человек с малым умишком всё постигает на своём опыте – то, что он в руках подержал да ногами отмерил. А умный – он умом дойдёт до того, чего и в глаза не видал, о чём и слыхом не слыхивал. Он познает, прикинет, сопоставит – и придёт к истине!
– Хэ! Но как же можно познать то, чего не видал и о чём не слыхал?
– А вот так, сынок – только умом! Ведь белый свет необозрим и безмерен, и каждый миг в мире под солнцем и луной происходит столько всего, и столько всего за мгновение рождается и умирает, что тебе и не счесть этого за век. И никому не дано всё в мире постичь и узреть. И лишь великие умы способны объять всё сущее во вселенной, переварить всё объятое в мозгу и так упорядочить, чтобы сложить в единое и неразрывное целое.
– А такие люди есть?!
– А как же! И они держатся лишь самых главных дорог. Не тратят времени, чтобы пройти и познать малые пути, тропки и тупики…
В те же поры, когда отец говорил это Сюбетею, юноша ещё не в силах был понять глубинный смысл его наставлений, и просто запомнил их.
– Человек малого ума зреет быстро, что речной тальник, но скоро и перестаёт расти, ссыхается и становится подобен сухостою. А потом и в прах обращается. Люди же великого ума растут всю жизнь подобно деревьям дремучего леса, их мысль зреет, крепнет и мужает, – так говорил отец Сюбетея. – Вот потому их и зовут великими людьми.
…Хотя сегодня Сюбетей и дорос до высоких степеней державно-воинского служения, крупным военачальником стал, но отец всё равно его насквозь видит. Кому-то со стороны в Сюбетее ни единого изъяна не видно, а вот отец увидит и подметит даже малый изъян, и совет даст, как его устранить. До чего же кстати отцовские советы приходятся и поныне!
Вот и на сей раз старый Джаргытай бросил на сына испытующий взор, откашлялся и молвил:
– Одежда в несколько слоев хороша в холода, но двигаться в ней трудно…
Сюбетей глянул молча на отца, не поняв, что тот хочет сказать этими словами.
– Когда разгорается большая охота, человек сбрасывает с себя всё, что мешает быстроте движений… То же – и с его мыслями. Настоящий охотник перед схваткой со свирепым зверем в первую очередь соберётся с мыслями, зажмёт их в кулак, воедино, чтоб ни о чём лишнем не думать, словом, обстругает себя всего, как стрелу.
У Сюбетея словно огонь в груди вспыхнул оттого, что старик столь зорко разглядел сыновние мысли, затаённые в глуби души, мысли, в которых он и сам себе не хотел признаться. Однако молодой полководец не подал виду, сидел молча, потупив взор. Джаргытай продолжал:
– Китай, хоть он уже давно покорён другим народом, всё равно остаётся могучей страной. Потому и решится в этой войне, будем ли мы жить дальше как народ – или кизяком станем. Говорю так, потому что понимаю, какое дело всем нам предстоит, вот и тревожусь, вот и страшусь. Не должно быть на таком пороге у воителя двоемыслия. Оно лишь беду накличет, если с ним ступить на великий путь. Ничто так не изматывает, не опустошает и не вселяет сомнения, как двоемыслие…
– Согласен… – еле выдавил из себя Сюбетей единственное слово, после чего вышел, да вышел как-то боком, избегая смотреть прямо в лицо отца, морщинистое, тёмное, словно изрытое летящими кузнечными искрами.
Сначала побывал у оружейников, затем у стрелоделов, глянул на плоды их трудов. Потом вернулся к кузнецам, чтоб увидеть главное – действие созданных китайскими мастерами орудий, которые метали огонь и взрывающиеся при ударе камни.
Эти орудия любого могли потрясти! Конечно, они и громоздки на вид, и сложны: особого обращения требуют. Не сумеешь искусно владеть ими при стрельбе – своих поразишь! А этого-то ни в коем случае нельзя допускать… Не зря же хан предельно строго требует от всех своих военачальников: главное – сокращать потери. Недаром же он после каждого сражения на военных советах от каждого из тойонов требует подробнейших объяснений – где, как и при каких обстоятельствах пал каждый погибший нукер. Эта строгость хана была вознаграждена: потери значительно сократились во всех войсках. И все тойоны теперь заранее рассчитывают и прикидывают – чем обернётся тот или иной их приказ, какими потерями и, значит, какою его личной ответственностью перед ханом…
К возвращению сына Джаргытай уже собрал всех своих помощников, числом более тридцати человек. Впервые в жизни Сюбетей оказался на таком сборище кузнецов. Вглядевшись, понял: все они чем-то неуловимо похожи друг на друга. У каждого – черты лица грубоваты, стан громоздок и мощен, как ствол могучего дерева у корней, – и подумать трудно, что им подвластно столь тонкое искусство. А вот от воителей они сильно отличаются… Взоры их острых глаз пронзали молодого тойона, столь рано получившего чин боотура – высшего военачальника.
– Посмотрел на ваши огнедышащие орудия. Хороши… Однако масло течёт и капает, и если им пропитается одежда, метатель огня сам загореться может…
– Это так. Мы думаем сами над тем, как это исправить, – вскочив, сказал молодой парень, видимо, именно за метание огня отвечавший.
– И сосуды для масла громоздки. В бою – неудобны будут.
– Мы уже распорядились, чтоб их шили из мятой кожи да поменьше размером.
– Да и камнемётные орудия тоже слишком неповоротливы и тяжелы, их трудно будет возить. А во время битвы понадобится их быстро передвигать с одного места на другое, при необходимости же – немедля увозить их с поля боя. Так что позаботьтесь об уменьшении их веса. Сколько быков в тягловой упряжке?
– Шесть… – на сей раз поднялся невысокий, плотный и немолодой мастер. – Вес-то можно уменьшить, но тогда и убойная сила уменьшится.
– Не беда. Будем подбирать камни меньших размеров. Сделайте такие орудия, чтоб их могла тащить упряжка из двух, самое большое из трёх быков. Даю вам на это три дня.
– Хорошо. Ты сказал. Мы услышали…
…Когда люди вышли, старик Джаргытай проронил, словно бы и не к сыну обращаясь, а куда-то вдаль, в сторону:
– Сроки-то уж больно коротки. Чтоб за три каких-то дня да для всего войска изготовить столько этих чудищ? Немыслимо! Зачем давать такие распоряжения?
– Ни слова об их числе я не сказал. Но хотя бы один огнемёт и один камнемёт по готовым образцам за три дня сделаете же?
– Разве что так… Но ведь не по образцу: ты же сам велел – усовершенствовать, переделать. А это куда как непросто… – старик всем своим видом выказывал недовольство. И с его уст чуть было не сорвалось: «Кто не понимает, что значит изобретать, улучшать, тот пусть хоть разберётся в этом сначала, вникнет и прикинет, что почём, а уж потом пусть приказывает». Но – старый мудрый человек сдержался.
Ведь перед ним сегодня – не просто сын его, кровинка его Сюбетей, нет, перед ним – тойон, боотур. А раз военачальник сказал – всё! Его приказы не обсуждаются, а выполняются.
На всём обратном пути к Ставке из головы Сюбетея не выходили слова отца. Да неужели впрямь один человек вот так, насквозь, может видеть другого? Неужели отец распознал, что творится в душе сына, ощутил внутреннее смятение, в котором сын и сам ещё не мог разобраться?..
Вот ведь наказание!
Жизнь Сюбетея, сколько помнил он себя, всегда была проста и ясна. И вдруг всё переменилось! Три года назад, весной… С тех пор каждый день точит его тайная печаль. А всё началось в тот день, когда хан послал его сопровождать свою младшую дочь…
Весна тогда не просто наступила – обрушилась! Снега таяли как от огня, всюду буйствовал вешний паводок. Южные склоны гор уже освободились от белых шуб, лишь в оврагах, в тени ещё таились глубокие сугробы… И вот однажды утром к Сюбетею прискакал гонец и передал приказ: срочно явиться к хану. Стряслось что-то, подумал молодой воин, а, может, хан хочет дать ему какое-то задание, отправить в путь? За долгую зиму всё истомилось в Сюбетее, кровь застоялась, он жаждал ратных дел и потому спешил к хану в радости, предвкушая важное событие.
Хан представил ему Алтынай, младшую и самую любимую из своих пяти дочерей, часто сопровождавшую его в дорогах.
Лик юной красавицы был столь светел, что казалось: в небе вспыхнуло ещё одно солнце, и хотелось даже зажмуриться! От смущения у Сюбетея загорелись щёки, одеревенели руки и ноги, и он не смел поднять глаз на ханскую дочь.
Хан заметил это и улыбнулся.
– Вот, Алтынай… Для тебя я призвал сюда этого молодого, но уже во славе полководца, которым горжусь и в которого верю беспредельно. Он – надежда моя. По всем статям и по нутру своему он – истинный воитель… – хан опять сдержанно улыбнулся. – Мало кто из воителей может сравниться с ним. А тебе уже надобно поближе знать лучших людей своего народа. Вскоре тебе предстоит навсегда расстаться с родной землёй, и когда среди иноплеменников на чужой стороне станет никнуть твой дух, и когда не будет доставать тебе сил для утверждения Нашей всепроникающей воли – тогда пусть опорой и утешением тебе станут воспоминания о них, о самых доблестных людях твоей родины!
– Вот тебе моё задание, Сюбетей-боотур! – Хан повернулся к нему, и воин опустился на правое колено. – Оберегай свою хотун[36] пуще зеницы ока твоего, однако при этом покажи ей всё своё войско, его снаряжение, и всё ей подробно разъясни. Скоро мы удостоим её званием «хотун-тумэней», военачальницы тумэна, так что она обязана чётко разбираться в воинском укладе, в боевом снаряжении, знать всё о войсковых делах.
– Вы сказали! Я услышал! – ответил Сюбетей, уставившись на носки сапог Предводителя, сшитых из хорошо прокопченной кожи.
«Похоже, он обиделся, что ему, военачальнику, приказано coпровождать женщину», – подумалось хану. И он изрёк:
– Жизнь сложней, чем нам в молодости кажется, Сюбетей. Потому я и познакомил вас друг с другом… В жизни столько всего незримого глазом и слуху недоступного. И порой это незримое имеет больше смысла, нежели зримое, а неслышимое становится важнее слышимого. Вы оба ещё очень молоды, и у каждого из вас впереди ещё столько всего, что… Проще говоря, могут настать времена, когда каждому из вас понадобится помощь и опора другого…
И три дня подряд, и каждый день от утренних барабанов до вечерних они были неразлучны. Хотун живо вникала во всё, дотошно расспрашивала про устройство войск, назначение и задачу каждой войсковой части; ей хотелось узнать и то, как они взаимодействуют, и как поддерживают друг друга. Она, с раннего детства обученная азам управления, имея хорошую подготовку, понимала с полуслова любое объяснение Сюбетея и невероятно быстро делала свои, очень точные выводы.
Особенно оживилась она, когда перед ней предстал ударный мэгэн, тяжело вооружённая часть в тысячу нукеров. При виде этих нукеров, рослых, могучих, сверху донизу закованных вместе с лошадьми в сверкающие доспехи, у неё разгорелись глаза.
– Перед таким войском никто не устоит, правда?
– Ещё бы! Стрелам и копьям не пробить такие латы.
– Так почему же тогда лишь один мэгэн из десяти столь мощно снаряжён? Или всех невозможно одеть в такие доспехи?
– А это и не нужно. Такая часть необходима лишь затем, чтобы проломить плотный строй врага. Ведь кони в такой тяжёлей броне далёко не ускачут, слишком давит их эта ноша. Да и нукеры эти слишком неповоротливы, они и стрелять быстро и метко не могут, и меч с копьём в их руках – не молния.
– А нашу лёгкую кольчугу копьё может пробить?
– Может… – И Сюбетей впервые прямо глянул в глаза ханской дочери. – Но сейчас у нас иной подход к ведению битвы. Мы не сближаемся с вражеским строем настолько, чтобы биться копьями, как другие.
– А как бьётесь?
– Чаще всего мы не приближаемся к противнику даже на расстояние полёта стрелы. Мы обстреливаем врагов издалека – ведь наше оружие мощнее и дальнобойней. А уж если приближаемся, то в ход пускаем арканы, ловим ими вражеских воинов и вытаскиваем из плотного строя к себе. Только так мы и можем сражаться без больших потерь. Без этого не обойтись: ведь вся наша жизнь – одно сражение за другим, а нас слишком мало…
– Значит, надо так действовать, чтоб на нашу сторону переходило как можно больше родов и племён из других стран, чтобы их воины вставали в наш строй!
– Так мы и действуем. Из таких, перешедших к нам, даже создано несколько «чёрных» войсковых соединений.
– А почему они зовутся «чёрными»?
– Да всадники из них слабые: непривычны они к верховой езде. Кроме того, опасаемся, что если они смешаются с нашими воинами, то наши ряды станут рыхлыми, потеряют монгольскую стойкость… Говорят же старики: у тех, чьё племя или род лишены будущего, нет крепости духа, они переменчивы и непредсказуемы, их мучают сомнения, с ними трудно сговориться, и часто они бывают склонны ко всяким бесчестным деяниям.
– Вот как?! – хотун была поражена этой новостью. – Но… не может ли случиться такое, что когда-либо и с нами произойдёт то же, и к нам придут упадок и поруха?
– Кто знает… Я как-то не думал над этим. Опять-таки старцы говорят: у нас уже такое бывало, но мы пережили, превозмогли эти бедствия…
– Хорошо, если так, – произнесла ханская дочь с грустью и вновь смолкла, повернув лицо к дальним сияющим вершинам гор.
И Сюбетей тоже ощутил потрясение – от неожиданных мыслей ханской наследницы. Оказывается, она смотрит далеко вперёд. А он, воитель, даже и не задумывается над многими вещами, кроме повседневных воинских забот… Но если принимать какое-то решение с наскоку, не разобравшись ни в прошлом, ни в настоящем, не растолковав себе самому, в чём корни бед и трудностей, которые надо преодолеть – такое решение приведёт к ещё большим несчастьям…
А потом они вдвоём смотрели, как мэгэн стрелков-лучников проводит свои учебные стрельбы.
Сотня всадников, нежданно вылетев из-за холма, встала как вкопанная на заранее определённом рубеже, – и вот нукеры прямо с седла посылают в полёт по пять стрел. Воздух словно насыщен сплошным хриплым пением тугих тетив. Израсходовав весь запас стрел, нукеры тотчас же мчатся обратно. На их место тут же встаёт другой сюн. Земля дрожит и гудит от топота сотен конских копыт. И взметнувшаяся из-под них пыль плотным слоем затмевает безветренное небо.
– Почему у них такие большие луки? – спросила ханская дочь. – Ведь у большинства других нукеров луки намного меньше.
– То обычные боевые луки. А эти – особые, дальнобойные. Но есть у нас и ещё более мощные луки, зовутся они – ангабылы. Правда, их тяжело носить с собой, но стрелы у них что вилы, и от удара такой стрелы, издалека пущенной, никакая кольчуга не спасёт.
– Вот здорово! – воскликнула хотун. – Значит, мы сильнее других и в мощи оружия, так?
– Пожалуй, так. Но есть у нас и другие преимущества.
– А всё же, вдруг произойдёт худшее, что будет, если наше оружие попадёт в руки врага? Разве недруги наши не могут по этим образцам такое же оружие смастерить? И станут равными нам, а то и сильней…
– В битве всякое бывает. Но такой лук непросто сделать. Нужно в определённом порядке склеить тончайшие слои нескольких древесных пород, корней, роговых пластин и даже усы одной великой рыбы, что водится лишь в далеких восточных морях. И всё это надобно заранее доставить из разных земель, а потом годами высушивать, выдерживать, закаливать. А способ изготовления мастера держат в глубочайшей и строжайшей тайне. Поэтому вот так запросто, всего лишь по образцу, подражая, добротное оружие не смастерить…
– Ладно, если так, – облегчённо вздохнула Алтынай.
– К тому же тот, кто с самых ранних лет не брал наше оружие в руки, вот хоть такой лук, и не напрягал свои силы в стрельбе каждодневно, подобно нам, монголам, тот не натянет тетиву даже до своего подбородка, – сказал Сюбетей и, попросив лук у сопровождавшего их тойона, начальника сюна, протянул его ханской дочери. – А ведь надо натянуть до мочки уха!
Хотун взяла в руки громадный, больше маховой сажени, но невероятно легкий при столь внушительном виде лук, и попыталась натянуть тетиву, что была толщиной с её мизинец. Отпустив тетиву, она прислушалась к её гулкому гудению.
– Какое чудо! Чувствуется, что в этом луке заключена какая-то незримая, но страшная сила! – И хотун протянула лук Сюбетею.
– Ещё бы! В опытных руках эта сила убийственна, – горделиво заметил Сюбетей, возвращая лук сюняю. – А, может, испробуем эту силу на живом мясе?
– Это как?
– А поедем к Додой-Чербию. Он скоро спустится с гор, где прочёсывают склоны его два сюна. Кого-то из пасущихся там животных он наверняка пригонит.
– Ах, ты про облаву? Я так люблю облавную охоту! – И Алтынай радостно заулыбалась.
– Знаю, слыхал. Потому и условился о ней заранее, – пояснил Сюбетей и повернулся к владельцу лука. – Ты поедешь с нами!
– Ты сказал, я услышал!
Сначала они двигались по широкой дороге к северо-востоку, потом свернули направо. Прекрасным скакуном показал себя в том пути чубарый конь ханской дочери. Нёс свою наездницу так, словно та по водной глади плыла – столь ровной была его иноходь. А конь Сюбетея то шёл рысью, то летел вскачь: он не привык, чтобы его обгоняли, норовил вырваться вперёд, и всадник сдерживал его, натягивая поводья.
Хотун метала взоры во все стороны, ей всё хотелось увидеть. Губы её слегка шевелились: похоже, она что-то про себя напевала. Удивительную гибкость и стройность девичьего стана не могла скрыть и железная кольчуга. До людей Додой-Чербия, стоявших в засаде и ждавших, когда покажутся загонщики, доскакали быстро: мясо в котле успело бы за то время свариться всего лишь раз.
Вскоре послышались крики загонщиков, спускавшихся по крутому оврагу. Ожидавшие приготовили оружие и замерли, готовые встретить выбегающих из чащи животных. Низкие тёмные тучи затмили и без того завечеревшее небо.
«Слишком велик у них охват облавы, вот и припозднились, а скоро стемнеет. В сумерках ещё упустят добычу, не смогут в цель попасть», – затревожился Сюбетей.
В то время на землю упали первые крупные капли дождя. Нукеры накрыли шатровым пологом приготовленные для костров дрова, чтоб не отсырели. Но, к общей удаче, дождь стих, даже не намочив землю как следует. А окрепший ветер с востока стал разгонять тучи, и лучи заходящего солнца снова прошили их.
– Идут! – шепнула хотун, не отрывая взгляда с подножия горы. И действительно – в глуби оврага завиднелось стадо куланов, издали схожих с лошадьми. Выскочив на открытую местность, животные замерли, чутко вслушиваясь, а люди, стоявшие в засаде, тоже замерли, даже затаили дыхание.
Куланы постояли, навострив уши, и наконец рванулись вперёд, понеслись прямо на поджидавших их людей. Те, подпустив куланов на полсотни шагов, все разом начали стрельбу. Сразу же кувыркнулись через голову пять куланов, трое повернули обратно, но тут же рухнули под стрелами, а ещё двое, прорвавшись сквозь строй людей, чуть было не умчались в степь. Их достал стрелами Сюбетей.
– О, ещё олени идут! Как же они красивы…
– Не двигайтесь! – шёпотом предупредил Сюбетей ханскую дочь.
Из оврага показались шестеро пятнистых оленей, а за ними – ещё с десяток. И на этот раз им дали подойти поближе.
Но тут хотун почему-то вдруг помрачнела. С её лица улетучилось недавнее горячее оживление от удачной охоты, она молча отвернулась. Сюбетей почуял: ей жалко оленей, но она тщательно скрывает эту жалость, и потому он решил отвлечь её:
– Ну, охоте конец! Сейчас будут разделывать туши, так что не лучше ли нам поторопиться к месту ночлега?
Хотун молча кивнула. Они подъехали к суртам, поставленным на крутояре над речной излучиной… Добытое мясо уже было сварено и поджарено, вкусный запах щипал ноздри. Но хотун ужинать не пожелала. Отпустив служанок, она села на меховую подстилку перед костром. В раздумьях, ни слова не говоря, смотрела в огонь… Потом заговорила:
– Что ждёт нас впереди?.. Сколько себя помню, всегда – война. Все мои старшие, и отец, и братья – едва с одной войны вернутся, тут же на другую идут. И опять тревоги, опять ждём вестей с войны, и так всегда… Вот и сейчас конца войнам не видать.
– Это так… Я сам впервые оказался с отцом и старшими братьями на войне, едва мне семь лет стукнуло. Вот так с тех пор и воюю… – И Сюбетей пожал плечами, дивясь тому, какие слова говорит он ханской дочке. – Настолько привык к походам, что кажется: иной жизни и не бывает, да и не было никогда.
– Неужели можно привыкнуть к постоянным битвам, смертям и потерям?
– Можно… если нет в жизни ничего иного.
– Но ведь человеческому существу война должна быть противна! У человека – иное предназначение!
– Какое?
– Скот разводить, рожать и растить детей, жилища строить…
– О-о, было это: пытались предки наши вести такую жизнь, да им не дали. Вот и сейчас – не с той стороны, так с этой враги нагрянуть могут. Нагрянут – непременно скот угонят, а из людей кого не поубивают, так в рабство угонят на чужую сторону. Вот потому и пришлось нам стать народом-воином. Войну можно остановить только другой войной. Уговорами, словами ничего не добьёшься. Все видят: стоило нам объединить и крупные и малые племена в единый Ил – сразу же в Степи воцарился мир, спокойная жизнь пошла.
– Но с другими-то, с другими великими народами – всё равно идут постоянные войны. Вечно, что ли, так будет?
– Говорю, мы должны опережать врагов в нападении. Не опередим Алтан-Хана, он нам не даст мирно жить.
– Ладно, что гадать о дальнем будущем, но вот – положим, одолели мы Алтан-Хана. Так ведь есть ещё и сарацины под водительством Мухаммет-султана! А за ними – другие Илы. И когда же это кончится, когда перестанем воевать с теми, кого страшимся?!
– Когда? – переспросил Сюбетей, пораженный волнением и пронзительной тоской в голосе Алтынай. И ответил с горькой усмешкой:
– Предки наши, древние хунны и тюрки, говаривали так: пусть наша жизнь в боевом седле тяжка, пусть мы устали от непрестанных сражений, но зато наши потомки станут повелителями повелителей!
– Да… – Хотун грустно улыбнулась. – Думается только, что не позавидуешь личной жизни повелителей: тяжкая она, если не проклятая… И лишь те, кто этого не ведают, могут говорить об их славном грядущем…
Сюбетей был глубоко тронут столь мрачными мыслями юной девушки, делавшей лишь первые шаги по жизненному пути: она рассуждала, как старый мудрец, немало горя повидавший на своем веку. И высказался осторожно, подбирая слова:
– Скорее всего, говорили они, предки наши, не впрямую, а иносказательно: мол, наши потомки станут столь достойными людьми, что достойны будут и самыми великими народами управлять.
– Вряд ли… – не поддержала его хотун. – Править другим народом, всё решать за него – это же не стадом баранов управлять! Ведь любое дело, даже малое, успехом увенчается лишь тогда, когда ты ради него забываешь о себе и всего себя отдаёшь трудам, покуда из сил не выбьешься, так?
– Выходит, что так…
– Да не выходит, а именно так и не иначе!
– Вы сказали!.. – Сюбетей, привыкший к приказам, при этих резких и жёстко произнесённых словах собеседницы чуть было не вскочил на ноги, словно при получении приказа. Но вовремя спохватился и в смущении почесал затылок, не зная, как быть. А хотун усмехнулась:
– Ну вот… Даже такой тойон, такой высший военачальник – и то вместо раздумий готов вскочить и помчаться выполнять любой приказ!
– Так нас воспитывали с первых дней жизни…
– Пусть так. Но человек от животного чем отличается? У него есть свои собственные мысли, свои желания и стремления, свои мечты, и потому он с чем-то бывает согласен, а с чем-то нет. Вот что страшит меня: что надобно ради людей, ради своего Ила отказываться… от себя! Стало быть, превратиться в какое-то вьючное животное, без своего разумения и без личной воли своей! – так, с горячностью, словно споря с кем-то, выпаливала свои слова ханская дочь.
Сюбетею же эти слова были не только в диковинку – они казались ему крамолой. Что значит своё разумение? Своя личная воля? Правитель сказал – и всё тут! И всё в тебе должно быть нацелено лишь на одно – как можно скорей и точней выполнить его волю. И даже не задумываешься, по нраву ли тебе его приказ или нет. Тем более – верен он или ошибочен. Приказ должен быть выполнен без всяких раздумий! Иначе и не должно быть… Иначе что же получится, если каждый будет размышлять над сутью приказа? – ничего, кроме разброда, беспорядка во всём и неразберихи. А уж для воина такие сложные раздумья могут стать смертельно пагубными…
Так подумал Сюбетей в тот миг, но – промолчал. А хотун, словно прочитав его мысли, молвила:
– Мысль человеческая есть самая великая сила. Её ничем не обуздать и не стреножить. И нет ей преград и границ. Так что будет, если с самого начала пускать мысль на волю, а? Или тебе такое неведомо?
– Да с чего мне даже задумываться было б над этим? Ведь я, кроме военного ремесла, кроме ратного дела, ничего не знаю и ни к чему не приучен, – ответил Сюбетей, поникнув головой. – Но вот помнится мне одно из наставлений старика Аргаса: если не взнуздать мысль с самого начала, она может унести тебя туда, откуда ты не воротишься.
Хотун долго и задумчиво смотрела на Сюбетея светло-голубыми, как у её отца, очами. Потом вздохнула:
– Счастливый ты человек!
– Почему вы так думаете?
– А у тебя нет ни в чем сомнений. Всё для тебя просто и ясно, так ведь?
– Наверное… – Сюбетей смутился, не зная, что ей сказать.
– А я вот всё мучаюсь от разных дум своих… Многие мои сверстницы уже устроены, все замужем. А для меня всё еще неясно. Неведомо, в какие края отправлюсь. Тяжко даже и представить, что, вот поеду в чужую сторону какую-то, буду там кому-то снохой и невесткой, нарожу там детей и – всю жизнь там до смерти проживу! – голос ханской дочки задрожал, она ненадолго умолкла, потом вновь заговорила со страстью:
– Но что я могу поделать, что?! Такова наша доля, наше предназначение. Мы должны отправляться в чужедальние края, чтоб склонять тамошних жителей к дружелюбию, чтобы и повелители их, и народ с нашим народом не враждовали…
– Значит, ещё не решено, за кого тебя замуж выдадут?
– Нет ещё… Всё зависит оттого, как сложатся дела в Иле, как проложит его путь мой отец. Наверно, простолюдинам думается: нет никого капризней, своевольней, счастливей ханской дочери, мол, её любую прихоть все бегут исполнять, чего захочет, то ей судьба тотчас на золотом блюде подносит… Если бы! На деле всё иначе…
– Эх, в чужих руках лепёшка вкусней кажется!..
…Обидно, что не можешь человеку выразить словами свое самое сокровенное. Он пытается это выразить – получается же что-то совсем не то, нелепое и даже грубоватое. И порой превращается человек в бессловесное нечто. А порой – в слепца, а то и в глухонемого… И немощным он бывает, и раны кровоточат, вот чтоб выразить это всё – нет у него слов!..
Глава одиннадцатая
Кехсэй-Сабарах
«Переживать превращение в группе и переживать его лично в себе – две совершенно разные вещи. Если в какой-либо значительной группе люди объединяются и идентифицируются друг с другом по особому складу ума, получающийся в результате опыт превращения имеет лишь очень отдаленное сходство с опытом индивидуального превращения. Групповой опыт предполагает более низкий уровень сознания по сравнению с индивидуальным. Это связано с тем, что когда много людей собирается вместе, чтобы разделить общие эмоции, общая психика будет подобна скорее психике животного, по какой причине этические установки больших организаций всегда сомнительны. Психология больших масс людей неизбежно опускается до уровня психологии толпы. Поэтому, если я в качестве члена группы имел так называемый коллективный опыт, то по сравнению с опытом, полученным мною индивидуально, он находится на более низком уровне сознания».
Карл Густав Юнг, «Душа и миф» (ХХ в.)
Кехсэй-Сабарах ног не чуял от радости. Лишь теперь он понял, что означает присловье «кровь ходит ходуном»: по всем жилам, по всему телу пролетает какой-то трепет, колотит мелкая дрожь. А силы его словно истаяли враз, ему всё время хотелось присесть или к чему-то прислониться, отдышаться.
Слишком уж нежданно всё получилось!
Его питомец, его вскормленник, от которого он последние лет десять после найманской трагедии ни на шаг не отходил, в один прекрасный день превратился почти в могущественного правителя. Более того – стал одним из главнейших людей славного Кара-китайского ила.
И – вмиг вокруг Кучулука началась круговерть бесчисленных услужливых придворных, всяческих советников и советчиков, в чьём ведении находились незримые ключи различных державных дел.
Кехсэй-Сабарах, не раз подолгу за свою большую жизнь служивший на высших военных и государственных должностях, прекрасно понимал: эти людишки подлинной верностью не обладают, и вокруг нового предводителя войск завертелись скопища обмана и хитрости. Каждый из них жаждет пролезть поближе к ханскому столу, сесть рядом с новым сегуном[37], заслужить его благосклонность…
Но откуда Кучулуку знать, как управлять народом и войском? Сразу же он увидел, что столького ещё не ведает и не умеет, что попадает впросак и в тупик, за что ни возьмётся. И единственным выходом для него было обратиться за помощью к тому, кому он единственно и верил, даже безгранично доверял. К тому, кто, как думалось Кучулуку, знает и понимает всё на свете – к Сабараху…
Старик сразу понял: местной знати это не по нраву. Потому и старался держаться от своего питомца в стороне. Но тот, стоило его старому наставнику исчезнуть из его поля зрения, тут же отправлял людей на его поиски.
– Зачем ты столь часто меня к себе кличешь, зачем прилюдно всё время просишь у меня совета? – однажды спросил старый воитель, когда они как-то остались вдвоём.
– А что ещё мне остаётся? Не бегать же мне самому за тобой каждый раз. А у меня столько дел, которые требуют незамедлительного решения!
– Но ты должен понимать, что местным тойонам претит моё постоянное присутствие возле тебя. Как только они это видят, начинают косо на нас глядеть: ведь они сами себя считают большими мудрецами, а чужакам подчиняться не хотят.
– И как же быть тогда? – с горечью выдохнул Кучулук. – Как я смогу без тебя таким войском управлять?
– Придётся! Другого выхода нет. Сам учись!
– Учись… Легко сказать! Я же спотыкаюсь на каждом шагу. Мо-гу ошибок наделать…
– Это еще не смертельно. Поначалу ни у кого ничего без промахов не получается. Ну, споткнёшься, – и увидишь, обо что споткнулся. А если стукнешься – уж тем более не забудешь. И в следующий раз ошибку не повторишь, будешь осмотрительней. Только так и учатся любому делу… А если каждый раз будешь у меня совет просить, наставлений моих ждать, то самостоятельным, самодержавным правителем никогда не станешь. Не вырастешь… Если упустишь сейчас возможность учиться на собственном опыте – потом ещё тяжелее тебе будет.
– Но… С чего же начать? Я ведь толком ни в воинском ремесле не разбираюсь, ни в людях…
– Так возьми нескольких советников из местных тойонов. Пусть они сами осуществляют правление над своими людьми, но – ты должен будешь следить за ними, за их действиями, ошибками или успехами. Сам!
– А ты?
– А мне бы уехать в горы, к себе…
– Значит, оставишь меня здесь одного, среди чужих? – Кучулук обиженно, как мальчик, надул губы.
– Но кара-китаи тебе не чужие. Гони от себя такие мысли. Ты им зять, значит – отныне ты один из них, свой.
– Ну, ладно… Но хоть в дальнюю даль не уезжай, будь где-либо вблизи, чтоб я тебя смог отыскать, а?
– Эх!.. – и на какой-то миг Кехсэй-Сабарах поддался жалости к своему питомцу, но взял себя в руки и твёрдо ответил:
– Нет! И нечего тебе плакаться, подобно малому ребёнку, не желающему отпускать от себя мать. Ты – воитель, вождь, привыкай править сам! А я уже полвека назад был нукером в войске твоего деда. Ныне же мне уже за семьдесят… До сих пор я ради вас жил, себя забывал; теперь же чувствую – устал, всё-таки живой человек. Хоть немного бы мне отдышаться…
– Вот как… – Кучулук вздохнул с обидой. – Что ж, делать нечего, поезжай… Хотя ума не приложу, как без тебя жить буду!
И в тот же день, хоть уже стало смеркаться, Кехсэй-Сабарах собрался в путь. Прибывших с ним в ставку сегуна воинов он оставил нести охрану ставки. Так что сам возвращался всего лишь с двумя нукерами… Когда солнце закатилось, поели всухомятку, не разжигая костра. Привязав к запястьям поводья лошадей, спали вполглаза, сторожко.
А едва забрезжил рассвет, поднялись и двинулись дальше. Пока стояла утренняя прохлада, ехали скорой рысью, чтобы одолеть как можно больший отрезок пути. Когда же солнце поднялось высоко, остановились в глубоком овраге с родником на дне, разожгли костёр. Не спеша поели, а потом нукеры провалились в краткий и глубокий сон.
Кехсэй-Сабарах отвёл коней на высокие травы, стреножил их… Затем стал неспешно прохаживаться меж плодоносными деревьями, заложив руки за спину. Поднявшись на холм, задумчиво смотрел на благодатную долину, которую взор не охватывал. И думал: кому же не захочется владеть такой богатейшей страной?
Но до чего же самоуверенны и смелы потомки великих киданей! Изгнанные из своей родной стороны, из Кара-Китая, с северных китайских земель, они преодолели расстояние в полтысячи конных переходов и завоевали этот прекрасный долинный край, равного которому по тучности и плодоносности земель нет нигде в окружающем мире. И теперь собирают дань с десятков народов, живущих вокруг.
Найманы, восемь племён, отделились от них, отстали и обжили южную сторону Алтая, склоны невысоких гор. Почему же они отделились? Скорей всего, вожди племён и народов не нашли один с другим общего языка, рассорились – и повернули в разные стороны, хоть до того держались одного пути. Иначе бы пришли сюда все вместе, и у всех была бы единая судьба.
Ладно, всё это – в прошлом. Но, ведь когда меняется настоящее, то и на прошлое люди смотрят по-иному…
В давние годы, когда Найманский ил считал себя самым могущественным, ибо обладал самым сильным войском, найманы царили единовластно, никому не давая поднять голову в окрестном мире. И все считали, что это единственно правильный образ правления… А теперь?! Теперь, после такой цепи позорных поражений, становится ясным: былой раскол меж найманами и кара-китаями, хоть у него и были немалые поводы, стал сам причиной многих бед, пришедших позже. Стал нарушением целостности и силы некогда единого великого народа.
Кехсэй-Сабарах вздохнул и вспомнил своего Кучулука: «Что значит – нынешнее время? Как бы ты сам ни ошибался или ни преуспевал, это – лишь твоё. Но если ты правитель, то за тобой – люди, для которых твоя победа или твоё поражение могут обернуться радостью либо тяжким бедствием. А последствия державных промахов сказываются не сразу, но со временем. Зато со временем же они и всё тяжелее сказываются. И обычному человеку не просто объять его приземлённым умом всю эту громаду причин и следствий… У него – лишь предчувствия, от которых, правда, душа в пятки уходит… А, с другой стороны, тот, кто способен глубоко и объёмно мыслить, кто охватывает своими думами эту громаду времён и деяний – он словно в кандалы закован. Он скован сомнениями… Вот потому, думалось Кехсэй-Сабараху, я и убежал из ханской ставки. Пусть Кучулук, начиная жизнь державного деятеля, учится сам и думать, и действовать державно. А всё прочее решит судьба, рок решит, предназначение. Ведь Кучулук – не без роду-племени, напротив: он потомок славного древнего рода!
…Когда старик вернулся к месту привала, нукеры всё ещё спали глубоким сном крепких парней, навёрстывая ночной недосып. «Хорошо им», – подумал старый воин, с завистью глядя на спящих, улыбнулся, потом принёс в котле воду, поставил варить над костром сушёное мясо… Опять взошёл на холм, вновь постоял, вглядываясь вдаль. Но в ровной степи никого не виднелось… Он ещё раз усмехнулся над своими тайными думами – такими, что сам себе в них не хотел признаться: вдруг за ним выслали погоню! Кучулук горяч, и, если придёт ему такое в голову, он немедля пошлёт погоню. Но пока её не видно и не слышно.
Ну и ладно… Ведь всю жизнь трясся в седле. Хоть на старости лет, хоть какое-то время поживет вольно да вволю поохотится. Дух переведет. Как славно!..
Чем выше они поднимались по склону горы, тем становилось прохладнее, а потом и вовсе повеяло холодом. Вспотевшие на жаре внизу, в долине, они быстро продрогли на резком холодном ветру и вынуждены были надеть на себя тёплую одежду.
…В родном стане Сабараха люди пришли в восторг, узнав, что их юный повелитель стал зятем самого гур хана, Дюлюкю-хана. И, хотя никто не скликал народ, все тут же сбежались и закатили пир, длившийся три дня. В христианских храмах священники зажгли лампады и всю ночь читали молитвы во славу Творца, днём же лился радостный перезвон колоколов.
Старики говорили, вытирая слёзы радости:
– Счастливы мы, что дожили до этих дней, когда слышим своими ушами весть о торжестве Найманского ила, о том, что стали причастны к самому великому в мире трону!
Горячая и скоропалительная в суждениях молодёжь предлагала немедля собраться и перекочевать вниз, в долины, в Степь, но их уняли, утихомирили:
– К чему горячиться? Сначала обмыслим, как нам приумножить наши ряды, да и вооружиться нашим воинам тоже надо как следует, – так говорили старейшины родов.
– Но зачем тратить время на эти второстепенные дела – вооружение, припасы и прочее: мы же из-за этого к большим и главным событиям не поспеем! – И молодые воины выжидающе глянули на Кехсэя. Но тот тоже был твёрд в своей многоопытной рассудительности:
– Нет, без повеления и без приглашения самим переезжать не следует ни в коем случае! До осени нам действительно предстоит довершить вооружение и снаряжение наших воинских рядов. Главное для нас – создать настоящее, крепкое войско, такое, чтоб оно в битвах не посрамило бы Кучулука и само имя народа найманов. Согласитесь, позорно будет нам, если мы не подготовим такое войско, если явимся лишь по своей воле из такой дали, чтобы потерпеть поражение в первой же битве! А потому за лето первым делом отберите и подготовьте лучших коней, не забудьте и о тягловых лошадях для обоза. Особое тщание проявите, готовя оружие и доспехи. Ибо нам, судя по всему, предстоят небывалые и невиданные походы!..
…Шла пора весенних охот, и все старались не упустить её. Провели несколько облав с широким захватом, и добыча в них была донельзя богатой. И у всех душа была на подъеме, всюду царил радостный дух.
Кехсэй-Сабарах по старинному обыкновению понуждал всех насушить как можно больше мясных припасов. Но у его сородичей к этому занятию большой охоты не было. Здесь уже отвыкли от привычного и необходимого в степи обычая делать большие запасы провианта, что требовало немалых усилий. Ленились, ведь и мучного печива, и мясного супа-шурпы здесь всем всегда хватало… Вот и не насушили почти ничего из добытого в облавах мясного обилия: оно казалось людям лишним. Когда на трапезе съестное в изобилии, всегда находится много едоков. Вот и стекались в гости к найманам более мелкие племена и роды со всех сторон, оголодавшие, истосковавшиеся по вкусу мяса.
Но была во всём том и своя добрая сторона.
Ведь разом изменили своё отношение к найманам местные малые племена, совсем недавно чуравшиеся их. Узнав, что Кучулук стал сегуном войска в иле кара-китаев, все теперь стремились примкнуть к найманам. И чем дальше разносилась эта весть, тем больше племён и родов селилось близ найманских владений.
Их вожди наперебой шли на поклон к Сабараху. Тот же удивлялся их переменчивости, помня, как в своё время он пускал в ход всё своё красноречие, убеждая их в пользе единения – без толку убеждая; возмущался, но выказывать недовольство считал бессмысленным. Он лишь выказывал свои сомнения и колебания, и то для виду: как более сильный, он мог теперь позволить себе это, чтобы приходящие к нему на поклон ощущали и осмысливали всю важность грядущего объединения, чтобы они осознавали свою ответственность за этот шаг.
Ведь и в самом деле: умножение рядов, увеличение сил – это и есть та цель, которую должно преследовать любое войско. Однако, как и во всём, тут тоже надо быть осмотрительным, не перегибать палку, но обернуть дело с наибольшей для себя пользой. Найти золотую середину…
Но как?
Если брать к себе всех подряд, кто ни пожелает, без разбору, то, конечно, численность войска возрастёт, но возрастёт и опасность: воинские ряды, за немалое время ставшие крепкими и плотными, могут ослабнуть, превратиться в рыхлую большую массу. А потому надо принимать в свои ряды новых людей разборчиво. Так, чтобы не поколебались устои воинства…
Наконец, необходимо отсекать от желающих присоединиться наиболее сомнительных, тех, в ком нет горячей верности общему делу. А ещё лучше – по примеру монголов из воинов присоединённых племён лучше всего создать отдельное «чёрное» войско. Испытать его поначалу в малых походах, закалить в небольших, местного значения боях – и лишь потом зачислить в главный строй, и то не гуртом, а отбирая каждого нукера отдельно…
Ведь теперь стало известно, что монголы строго соблюдают неукоснительную монолитность рядов главного войска. Потому и не берут туда не прошедших военную выучку, чтобы не разжижать ряды. А вот мы, думал Кехсэй-Сабарах, по-прежнему надеемся: «Авось научатся». По-прежнему берём в каждый десяток-арбан двух-трёх неопытных новичков, а то и половину арбана так обновляем… Что тут доброго ждать?
…Сабараху в эти летние дни на родине постоянно вспоминалось его житьё-бытьё у монголов. Казалось бы, человека, всю жизнь проведшего в походах и войнах, ничем уже не удивить, и научить его нечему, а вот монголам удалось и потрясти воображение Кехсэя, и кое-чему научить его. Ведь весь их «Джасак», свод уставов и законов, основан вроде бы на издревле известных и привычных обычаях и правилах жизни, а в то же время он удивительно нов. И сразу не разберёшься, в чём его новизна, однако она поразительно соответствует всему ходу народного бытия.
Потому-то, кто бы ни вступал в ряды монголов, он сразу же воспринимает весь уклад их жизни, беспрекословно ему подчиняется. Уж сколько народов и племён, сколько илов они под себя подмяли, а сколько-либо заметного сопротивления никто им не оказал. Татары, мэркиты – их давние соперники – и те покорны. Разве что тангуты и туматы попытались восстать, но их сопротивление было легко подавлено.
Есть тут над чем задуматься, много тут неясного…
Как бы там ни было, одно определённо: не считают себя присоединённые народы обиженными, обделёнными, порабощенными – живут они в полном согласии с монгольскими, что значит, и со своими исконными обычаями и порядками.
Размышлять над основательностью и внутренней точностью жизни монголов непросто, трудно, порой и мучительно… Прежде всего, человек ратного дела не может всему этому не позавидовать. А ещё – почему-то на душе становится тревожно и жутковато! Ибо веет от монголов глубинной, слепой и всесокрушающей мощью ледохода, такого, какие бывают на самых могучих реках, ледохода, который никто и ничто не сможет остановить…
Восстание тангутов, вспыхнувшее несколько лет назад, монголы почти играючи подавили в самом зародыше. А вослед уходящим мэркитам, войско которых равнялось целому тумэну, они пустили всего два мэгэна, две тысячи нукеров, но преследователи этим малым числом без особых усилий и жертв для себя разметали эту мэркитскую десятитысячную армию так, словно сражались с безрукими и безногими… Теперь же доходят слухи, что монголы уже завоёвывают Китай! Значит, и сюда, на Алтай могут повернуть. Ибо слишком уж окреп султан Хорезма Мухаммет, и завоевал все великие илы этой стороны аж до южного моря.
Тогда кара-китаи, и найманы с ними тоже, попадут меж двух огней. Окажутся в тисках двух могучих орд. А каждая из них столь хищна, что соседствовать с нею по-доброму вряд ли сколь-либо долго удастся…
Что же спасёт нас от кровожадных клыков? – спрашивал сам себя Кехсэй-Сабарах. И не находил ответа, не видел выхода. Надежда одна: хорошее, крепкое войско. Так было во все времена… Так что следует укреплять и усиливать свои воинские ряды. Только это остаётся, только это!
Из-за множества хлопот по войску Сабарах даже не ощущал лета.
Читать бесплатно другие книги:
