Рок-звезда Истон Биби
Я изо всех сил прижалась к нему, стараясь пробиться в его поры каждой своей клеточкой. Так же, как и с домом, я часто думала, смогу ли когда-нибудь привыкнуть к тому чуду, которым был Ганс. Его забота и доброта постоянно застигали меня врасплох, на каждом шагу вскрывая плохо зажившие раны моего прошлого.
Я даже не понимала, что раньше никто не покупал мне цветы, пока не пришла однажды с работы и едва не споткнулась о букет красных роз, поджидавший меня в фойе. Мне и в голову не приходило, что никто никогда не приглашал меня на настоящие свидания, пока я не увидела Ганса возле туалета Стадиона Джорджии с плюшевым грузовиком. И вот сейчас, стоя возле джакузи, освещенного свечками и старым добрым фильмом Вуди Аллена, я поняла, что никогда раньше не встречалась с настоящей романтикой.
Я растратила себя на каких-то козлов, а теперь вот Гансу не осталось ничего, кроме пустой оболочки.
– Ты в порядке? – спросил он, целуя меня в спутанную, высветленную макушку.
Я кивнула ему в грудь.
– Хочешь об этом поговорить?
Всхлипнув, я помотала головой.
Ганс провел рукой – крепко, а не едва касаясь, – по моей спине.
– Хочешь залезть в ванну и сказать мне, кто из Черепашек Ниндзя расписал Сикстинскую Капеллу?
Слегка фыркнув, я ответила:
– Микеланджело.
– И он больше всех любил пиццу, да?
Я снова кивнула.
– Мне он нравится.
Я стиснула Ганса еще крепче.
– И мне тоже, – всхлипнула я в его майку. – Прости, что я такая стерва. Я просто… Я, блин, так сильно тебя люблю, что мне хочется плакать, а я вообще-то не плакса. – От смущения я рассмеялась и отпустила его, чтобы вытереть глаза свободной рукой.
– Я чувствую совершенно то же самое, – голос Ганса срывался от чувств. Он резко сглотнул, его кадык дернулся вверх и вниз по моей макушке, и он глубоко вздохнул. – Прошлой ночью, когда мы в подвале закончили репетировать, я пришел в спальню, а ты спала на моей стороне кровати. И я… я сам не знаю почему, но я сел рядом и расплакался.
– Боже мой, милый, – я поглядела на его суровое лицо, которое больше не скрывало внутренней нежности. – Почему ты не разбудил меня?
Покачав головой, он слегка улыбнулся.
– Нет. Ты была так прекрасна, такая крошечная в этой огромной кровати. Я не мог тебя разбудить. Я даже не мог все это осознать. Понимаешь? Что-то настолько совершенное лежит и ждет меня. Я чувствовал себя одновременно самым большим дерьмом и самым счастливым парнем на свете.
«Прекрасна».
«Совершенное».
«Счастливым».
Каждое его слово трепетало у меня в ушах, освещая самые темные, самые неприглядные уголки моего разума, и прилеплялось к моему сердцу, как пластырь, исцеляя меня изнутри. Я привстала на цыпочки, чтобы поцеловать источник этих слов, но натолкнулась на неожиданное препятствие.
Когда я опустила глаза на бугор, выросший между нами, а потом подняла их навстречу смущенным серо-голубым глазам, мое лицо просияло.
– Ганс! – хихикнула я, хлопая его по груди.
– Что? – отозвался он, сияя ямочками на щеках.
– У тебя эмоциональный подъем. Знаешь, как это круто?
Если бы его щеки не были покрыты трехдневной щетиной, я уверена, они бы вспыхнули.
– Не особо соответствует моменту, – хохотнул он, пока я расстегивала его ремень. Даже когда я встала на цыпочки, Гансу пришлось наклониться, чтобы поцеловать меня.
Расстегнув его штаны, я взяла в руки член и прошептала «я тебя люблю» прямо в раскрытые губы Ганса.
– Я тоже тебя люблю, детка, – прошептал он в ответ, а его член согласно набух у меня в руках.
Ганс слегка застонал, и я внезапно точно поняла, что могу для него сделать. Чем могу отплатить ему за все, что он для меня сделал.
Я опустилась на колени. Плитка пола была прохладной – на мне были только тоненькая маечка и трусы-боксеры Ганса, – но мягкий свет свечей, легкий флирт между Дрю Бэрримор и Эдвардом Нортоном, плоть на моем языке, все было теплым и бархатистым. Я не спешила, с абсолютной уверенностью зная – возможно, впервые в своей жизни, – что мне некуда больше спешить и меня не ждет ничего, что может быть лучше.
Я пришла.
Длинные жесткие пальцы зарылись в мои короткие волосы, пока я медленно воздавала хвалу мужеству Ганса своими губами. И руками. И языком.
– Черт, – выдохнул Ганс, стискивая мою голову. Его бедра начали слегка покачиваться, а все тело напряглось.
Я видела, что он сдерживается. Он хотел трахать меня в рот, но он был слишком большим, а я – слишком неопытной.
Ну, или он так думал.
Я схватила его руками за бедра и поглядела на него из-под ресниц. Ганс наблюдал за мной. Уже стемнело, и комната была погружена в темноту, но его глаза пылали, как два голубых огня. Я и забыла, как зловеще он выглядел, когда не улыбался. Как мощно. У Ганса была другая сторона, с которой я пока не была знакома; я это чувствовала.
Я взяла его в рот на всю длину, давая понять, что он может не сдерживаться. По моим рукам побежали мурашки.
Он не сломает меня.
«Он не будет меня ломать».
Ганс смотрел в мои налитые слезами глаза, проверяя мою решимость, перенимая контроль, направляя мои движения. Я вцепилась в его бедра, пока он вонзался в мой рот, с каждым разом немного глубже, с каждым выходом – немного дальше. Задыхаясь, я обхватила член правой рукой у основания, предлагая ему продолжать. Но едва я почувствовала, как он твердеет у меня в руке, Ганс отстранился.
– Черт, детка, – выдохнул он, проводя рукой по спутанным черным волосам. – Ты меня так угробишь.
Я улыбнулась распухшими губами. Его яростный член торчал из расстегнутых джинсов. Мы уставились друг на друга с расширенными глазами, вздымающимися телами, и тут оба, одновременно, посмотрели на ванну.
Сорвав одежду, мы с Гансом рухнули в воду, которая остыла до комнатной температуры. Одним нажатием кнопки он вызвал к жизни мощные струи, и тихая вода забурлила тысячами пузырей. Ганс сел, прислонившись спиной к дальней стороне овальной ванны, и вытянул свои длинные, мускулистые ноги. Я хотела оседлать его, но его руки на моих бедрах остановили меня.
– Нет, детка, не так. Повернись.
Мое сердце билось почти так же, как плотные струи воды вокруг нас, когда я сделала, что он сказал, поднялась и повернулась к нему спиной. Две руки взяли меня за голый зад, сжимая единственное мягкое место в моем организме. Я затаила дыхание, когда Ганс развел их в стороны, и изумленно ахнула, когда почувствовала между ними его язык, скользнувший по шву. Все началось спереди.
А закончилось сзади.
Когда он сделал так снова, у меня подогнулись коленки. Не прекращая, Ганс убрал одну руку, положил ее мне на изгиб спины и нажимал, пока я не наклонилась. Вцепившись руками в край ванной, я захныкала, но он не переставал терзать меня своим ртом. Для Ганса не существовало пределов. Он хотел меня всю, без остатка, и я была более чем готова отдать ему это.
Нежные, посасывающие движения сменились длинным, жадным лизанием.
Поглаживающие ладони – любопытными пальцами.
И эти пальцы наполнили меня, став скользкими.
Скользкие пальцы гладили те места, которых раньше никто даже не касался.
Теплый язык следовал за ними легкими касаниями.
Этот путь желания спустился вниз по моему бедру.
Мой рот наполнился слюной.
Что-то шершавое, как наждак, царапало мою чувствительную кожу.
Жадный язык нырнул туда, где я ждала его.
Большой палец Ганса, смазанный смесью его слюны и моей страсти, теребил мою выпуклость, пока он трахал меня языком. Выгнув спину, я вся дрожала, всей позой умоляя его о большем. Я даже не представляла, что мне может быть так хорошо. Так много ощущений сразу, и, когда Ганс дал мне то, чего я так хотела, когда он прижался к моему тесному входу и наполнил меня по-новому, все мое нутро свело судорогой.
У меня в горле зародился крик, но прежде, чем он вырвался из меня, Ганс вышел, обхватил мои бедра обеими руками и утянул меня к себе в бурлящую, пенную воду.
Прижав меня спиной к себе, Ганс поцеловал меня, погладил руками и тут же, не давая опомниться, вошел в меня снизу, наполнив своим невыносимо твердым стержнем.
Я тут же кончила. Мое нутро стиснуло и сжало его, пытаясь принять его во всей длине, но желая все больше и больше. Вцепившись в край ванной, я укусила его за губу, и ураган, круживший нас в своем танце, передался от меня Гансу. Когда буря во мне начала утихать, Ганс обхватил меня обеими руками, приподнял мои бедра и с криком и поцелуем наполнил меня до краев.
Когда мы спустились с небес на землю, из ванной выплеснулась вода, залив мой рюкзак.
Ганс обнимал меня, уткнувшись небритым подбородком мне в шею. Прижавшись щекой к его виску, я улыбалась, возможно, впервые в жизни совершенно довольная и умиротворенная. На светящемся экране люди плясали и пели, но я не обращала на них внимания. Я плавала в любовном пузыре только для нас двоих.
Пока он не лопнул.
Пока мрачные мысли не подкрались ко мне, как пауки, и не начали плести свою паутину сомнений в темных уголках моего разума.
«Ничто никогда не сравнится с этим. Ты это понимаешь?»
«Ты никогда не будешь счастливее, чем сейчас. А тебе всего-то семнадцать».
«Ты пропала».
«Ганс только что разрушил всю твою жизнь. Все оставшиеся восемьдесят три года. Напрочь».
«Вы вместе всего-то месяц, а ты уже не можешь без него жить».
«А что ты будешь делать, если он бросит тебя, как Рыцарь? Если изменит, как Харли?
«Да ты просто сдохнешь, вот что».
«Так что тебе предстоит жизнь в мучениях или смерть».
«Ну, поздравляю».
– Ганс?
– М-м-м-хм-м?
– Это было… Сильно. Невозможно. Душераздирающе. – Ну, в смысле, никто никогда… Так меня не любил. – Я… не могу потерять тебя.
– Я знаю, детка, – пробормотал Ганс в теплое место у меня за ухом, словно прочитал мои смятенные мысли. – Я знаю.
Мы нырнули глубже в пульсирующую, еле теплую воду. Сквозь шелест струй и удары собственного сердца я начала различать безошибочный звук дурного пения. Взглянув на мерцающий экран, я увидела Тима Рота, одетого, как оборванец, и поющего серенаду очень важной Дрю Бэрримор.
– Это что, чертов мюзикл? – вырвалось у меня.
Ганс фыркнул.
– Ты серьезно? Да он почти кончился.
– Тем хуже, – не сдавалась я.
– Ага. Он просто ужасен, – согласился Ганс.
– Надо включить его в гостиной и заставить Трипа просмотреть его задом наперед в качестве наказания за то жуткое порно, где кончали на лицо.
– О, черт! – захохотал Ганс. – Трип включил порно! Ты сможешь это пережить?
– Нет, у меня теперь травма, на хрен. И все, что я вижу, стоит закрыть глаза, это…
Подняв руку, Ганс прижал ее к моим губам.
– Ш-ш-ш. Теперь ты в безопасности.
Хихикнув, я поцеловала его мозолистую руку, чувствуя, как смысл этой фразы проникает мне в самые кости.
«Теперь ты в безопасности».
На какую-то секунду я почти поверила в это.
16
– Для жизни нам нужны овощи, милый. То есть буквально. Чтобы выжить.
Изучая продуктовую витрину, Ганс сморщил нос.
– Но они такие… овощеподобные…
Мы неделями жили на пицце и сосисках в тесте. Ну, по крайней мере, Ганс. Я-то жила на диетической коле, виски и сигаретах, как всегда.
– Выбери один овощ. И один фрукт.
– Еще и фрукт? – надулся Ганс. И, погрузившись в раздумья, рассеянно сунул левую руку в задний карман моих джинсов.
Мы никогда не переставали касаться друг друга. Если мы находились в одном квартале, мы всегда соприкасались.
Отвратительно.
Мы бродили в пестром, загадочном и чуждом мире свежей еды до тех пор, пока Ганс не выбрал наконец пакет мини-морковки и большую коробку нарезанного фруктового салата.
– Только не это, – сказала я, отбирая у него коробку и возвращая ее на полку.
Ганс недоуменно приподнял брови. Я указала ему на ценник.
– Двадцать баксов??? Серьезно? Я тоже всегда хотела эту нарезанную дрянь, но мама в жизни мне этого не покупала, потому что это обдираловка. Если ты хочешь фруктовый салат, я тебе сама его нарежу.
– Ты правда сделаешь мне фруктовый салат? – Ганс просиял и чмокнул меня в губы. – Ты меня действительно любишь.
– Может быть. А может, я просто хочу сэкономить и купить целый блок сигарет, раз уж мы здесь.
Ганс покосился на меня и подмигнул.
– А я-то думал, ты пытаешься позаботиться о моей жизни.
Я ухмыльнулась.
– Это называется баланс. Чтобы получить сигареты, нужно есть фрукты.
После того как я собрала в тележку все необходимое для того, чтобы спасти своего парня от истощения и авитаминоза, я вытащила ручку и список покупок и зачеркнула в нем «ПОЛЕЗНАЯ ДРЯНЬ».
Придерживая тележку за ручку, Ганс посмотрел на список через мое плечо. Подняв глаза, я уперлась взглядом прямо в глаза Графа Дракулы у него на плече. Мне не понравился этот злобный взгляд, так что я протянула руку и нарисовала графу усы.
– Эй, что Бела тебе сделал? – хохотнул Ганс, изучая мое произведение.
– Кто?
– Бела Лугоши, актер, который играл Дракулу.
– Ах, извини. Но ты ошибся. Есть только один подлинный Граф Дракула, и это Гэри Олдмен. А в версии Гэри Олдмена есть усы. Так что давай сюда руку. Ему надо еще и бородку дорисовать.
Я ухватила его за локоть, но Ганс другой рукой выхватил у меня ручку, спасая беднягу Белу от дальнейшего издевательства.
– Этот Дракула мне тоже нравился, но когда я был маленьким, это кино еще не вышло, – сказал Ганс, защищая свои предпочтения в боди-арте.
– И что? Когда ты делал тату, оно же уже было.
– Да, но дело не в этом, – сказал Ганс, когда я наконец убрала ручку и список и покатила тележку в отдел гастрономии. – Я придумал это тату, когда мне было, наверное, лет десять.
Я остановилась перед витриной с мясом и задрожала от холода.
– Хм, не то чтобы я осуждаю, но чем занимались твои родители, пока ты смотрел, – я оглядела его снизу вверх, – «Восставшего из Ада» и «Резню Бензопилой в Техасе»?
Я взяла пачку нарезанной индюшиной грудки. У меня был на нее скидочный купон. На пятьдесят центов. На сэкономленное можно было купить примерно две с половиной сигареты.
– Ссорились.
Я бросила мясо в тележку и посмотрела на Ганса.
– Когда они ссорились, я уходил наверх и смотрел там кино, – пояснил он.
Я вгляделась в его лицо, но его мрачные черты оставались спокойными.
Переведя взгляд на его руку, откуда на меня взирало одно искаженное, злобное лицо за другим, я спросила:
– Похоже, они часто ссорились, да?
Когда я снова перевела взгляд на его лицо, я словно посмотрела на шторм сквозь иллюминатор на корабле. Крошечный кусочек бушующего моря.
– Ну да, – сказал Ганс, встречая мой взгляд.
Я ощутила всплеск адреналина, мой инстинкт борись-или-беги снова поднял голову. Единственным человеком, обсуждавшим со мной свое травматичное прошлое, был Рыцарь, и справляться с ним в таком эмоционально неуравновешенном состоянии было все равно что заговаривать гремучую змею. Одно неверное движение, один неправильный ответ, один взгляд не туда – и он укусит.
Но этот взгляд не был змеиным; он был вменяемым. Он не прогонял меня, он был мне рад. Это был Ганс, мой Ганс, человек, носящий сердце на своем татуированном рукаве. Я могла больше не бояться. Мне просто нужно было это осознать.
– Значит, когда твои родители ссорились, ты убегал и смотрел ужастики? – спросила я, стараясь применить то немногое, что успела выучить на курсе межличностных коммуникаций.
«Обобщай. Оценивай. Слушай и кивай».
– Ну да, – говорил Ганс, хмуря брови и кусая ноготь на большом пальце. – Странно, да? Не знаю, почему я не смотрел те же мультики. Может, потому, что мне было страшно? Ну знаешь, типа, может, мой мозг как-то думал, что мне страшно из-за кино, а не потому, что папа там, внизу, крушит кулаками стены.
У меня заныло сердце при мысли о том, как напуганный малыш с большими глазами и спутанной копной волос прячется в своей комнате, заменяя один кошмар другим. Это было так нечестно. Ганс был добрейшим, самым любящим существом, какое я знала. Он заслуживал того, чтобы ему каждый вечер подтыкали одеяло и читали сказку. Он заслуживал объятий и утешений, типа – все эти монстры ненастоящие. А вместо этого он искал у монстров утешения.
Моя жалость, вскипев, перешла в ярость. Мысли заметались. Я представила, как крушу и ломаю все драгоценное дерьмо в их роскошном доме. Картины в рамах. Фарфоровые вазы. Тонкий фарфор на накрытом по всем правилам сервировки столе в столовой, который никто никогда в жизни не использовал. Я вообразила, как выхватываю телефон у Ганса из кармана, звоню им и говорю, что они дерьмо и не заслуживают такого сына.
«Стоп, Биби. Остановись. Кивай своей чертовой головой и анализируй чувства этого человека».
– Ничего странного, – сказала я, глотая свою ярость и ласково кладя руку на новые усы Белы Лугоши. – Я думаю, это как раз очень даже имеет смысл.
Одна из ямочек Ганса стала глубже, но он все еще не улыбался.
– И это сработало. После того как я пересмотрел все страшилки, которые только мог найти, я в какой-то день понял, что больше не боюсь. Мне было только двенадцать, но я уже был ростом почти с отца. Так что, вместо того чтобы прятаться в своей комнате, я решил, что наконец спущусь к ним и прекращу все это.
Сглотнув, Ганс уставился куда-то вдаль.
– Я спустился и увидел, как отец бьет маму по лицу. Я никогда раньше не видел, чтобы он ее бил, и… – он поглядел на меня. – Биби, она же крошечная. В ней и полутора метров нет. А отец – чертов злобный огромный немец. Не знаю. Во мне… что-то взорвалось. Я прыгнул на него, и мы начали буквально драться там, на полу, и чуть не поубивали друг друга, пока не приехала полиция и нас не растащили.
– О, господи, м-м-милый. Мне так ж-жаль, – я даже не заметила, что начала стучать зубами.
Ганс обхватил меня за плечи и свободной рукой выкатил тележку из мясного холодильника.
– Нет, ничего. Для мамы это стало последней каплей. Она дала ему провести ночь в каталажке и сказала, что он не сможет вернуться домой, пока не прекратит пить. Он все равно козел, и они с мамой часто ругаются, но все равно все стало гораздо лучше, чем было.
– Так вот почему ты сделал эти тату?
– Ага, – сказал Ганс, останавливаясь, чтобы взять пару десятков коричных «хрустиков» с полки с хлопьями. – У меня всегда была повышенная тревожность. В школе я вечно все забывал и путал, потому что у меня СДВГ, а потом я боялся, что сделает отец, когда узнает про мои отметки. Я даже риталин не мог принимать, потому что от него тревожность только увеличивалась. Единственное, что помогло мне справиться со страхами, когда я был маленьким, это кино, так что, как только мне исполнилось восемнадцать, я пошел в тату-салон «Терминус» и начал делать это тату, – он улыбнулся и поглядел на свою руку, – чтобы эти ребята всегда были со мной, куда бы я ни пошел… Может, это звучит безумно, но это, типа, меня исцелило. У меня уже больше года не было панических атак.
Я хотела кивнуть, подытожить и оценить, но не смогла. Я, на хрен, даже дышать не могла. Это у меня вот-вот могла начаться паническая атака, и все из-за трех простых слов.
Тату-салон «Терминус».
На меня обрушился поток воспоминаний. И все – про Рыцаря. Все – про боль. Его тату-кресло, где он трахал меня, делал мне пирсинг и тату, поил меня, спал со мной. Как оно выглядело, опрокинутое, с выдранной начинкой, когда Рыцарь изрезал его в клочья своим выкидным ножом в припадке посттравматического психоза. Пожарная лестница, на которой Рыцарь признался мне в любви – и с которой столкнул меня несколько месяцев спустя. Обои в туалете, разрисованные сисястыми голыми дьяволицами, из-за которых я вечно чувствовала себя неполноценной, пока писала или блевала, выпив лишнего на пустой желудок.
– Стоп, – я щелкнула пальцами и поморгала.
Ганс замер возле тележки и уставился на меня, держа в руке коробку кексов.
– Малыш, ты в порядке?
Я повернулась к нему, тяжело дыша и прислушиваясь к стуку пульса у себя в ушах. Я хотела рассказать Гансу, что со мной. Что я знаю, как это – любить того, кто нездоров и агрессивен. Кого-то, кто никогда не сможет стать таким, как ты хочешь, даже в свой самый лучший день. Но я не могла найти слов.
Ганс бросил коробку в тележку и, наклонившись, заглянул мне в глаза. Между бровями у него появилась глубокая складка, серо-голубые глаза всматривались в меня.
– Детка, поговори со мной.
Я хотела. Я хотела разделить с кем-нибудь свою травму так же легко, как Ганс только что разделил со мной свою. У меня было столько боли, которую я даже никогда не называла вслух, потому что всегда старалась защитить Рыцаря. Я боялась, что люди не поймут этого, подумают, что он был просто еще одним агрессивным придурком.
«А может, он таким и был?»
Едва я раскрыла рот, чтобы сказать хоть что-то, в моих ушах зазвучал девичий голос. Голос счастливой девушки. Девушки, которая знала дурацкое прозвище моего парня.
– О, господи! Боже мой! ГДЧ? Это ты?
Обернувшись, мы обнаружили грудастую брюнетку в красной коротенькой маечке и свободных джинсах, которая проталкивалась к нам с продуктовой корзинкой в руках. Она напомнила мне Красную Шапочку, блуждающую в лесу.
Только гораздо страшнее.
– Боже мой, это действительно ты! Я так и знала! – Красная Шапочка обхватила Ганса за шею и вдавила свои сиськи ему в грудь. Он хохотнул на ее восторг и осторожно похлопал ее по спине. Наконец отпустив его, она заверещала: «Я обожаю твою музыку! Я каждый месяц хожу в “Маскарад” и Табернакль, только чтобы посмотреть на вас!»
– Черт! – воскликнул Ганс, и в его глазах зажглась искра узнавания. – Да ты же в прошлый раз была на сцене в поцелуйном соревновании!
– Каждый месяц! Но Трип пока еще не выбрал меня, – надулась она. И тут ее взгляд упал на меня. – О боже! Я тебя помню! Ты та девушка, что всем показала!
«Если я еще раз услышу это “О боже”…»
Я улыбнулась сквозь стиснутые зубы.
– Ну да. Это я.
– Ты просто потрясная! – Красная Шапочка воздела ладонь в воздух.
«Черт возьми. Теперь я еще должна с ней бить по рукам».
Стараясь не закатывать глаза, я без энтузиазма хлопнула своей ладошкой по ее ладони.
Снова обернувшись к моему парню, Красная Шапочка сказала:
– А что ты тут делаешь? Ты где-то тут живешь? О боже! Мы соседи?
Ганс открыл рот, но я перебила его, прежде чем он успел выболтать этой случайной фанатке свой домашний адрес:
– Он тут записывает альбом. Тут живет его продюсер.
– О боже! Правда? Это потрясающе! Жду не дождусь услышать новый альбом!
– Спасибо, – сказал Ганс, искоса глядя на меня. – Он скоро выйдет.
– Боже мой! А можно получить автограф? – спросила Шапка, роясь в сумке в поисках ручки и бумаги.
В конце концов Гансу пришлось расписаться на обороте чека с бензозаправки, на салфетке из «Макдоналдса» и на обертке от жвачки, прежде чем Красная Шапочка наконец от него отстала. Но перед этим она еще раз заключила его в особо тесные объятия с прижиманиями.
Как только она ушла, нарочно раскачивая своими выпуклыми бедрами, Ганс подхватил меня и закружил вокруг себя. Мои взлетевшие в воздух ноги в бойцовских ботинках едва не сшибли всю полку с кексами.
Ганс был так искренне счастлив, что я больше не могла дуться. Его в первый раз узнали на публике. Это был очень важный момент. Если он хотел зарабатывать на жизнь музыкой, ему просто необходимо было иметь фанатов. Много.
Даже таких симпатичных, с сиськами и ограниченным словарем.
Когда он снова опустил меня на ноги, я улыбнулась, радуясь его восторгам. Радость Ганса была заразительной, и я вскоре обнаружила себя блуждающей с ним между полок в мечтах о классных вещах вроде своего агента, студий записи и концертных туров. Вся важность нашего предыдущего разговора полностью испарилась. Нахлынувший на меня кошмар тоже был позабыт.
По крайней мере, Гансом.
17
«Пузырь любви?»
«Кокон любви?»
«Саван любви. О-о-о, точно. Это звучит макабрически, прямо как песни “Фантомной Конечности”».
Я было открыла рот, чтобы сказать Гансу, в чем таком мы тут парим, но тут же захихикала, потому что забыла, что хотела сказать.
– Чего смеешься? – прошептал он мне на ухо, еле слышно из-за рева костра и шума остальных накурившихся гостей.
– Сама не знаю! – хихикнула я в ответ, зарываясь лицом в его шею, скрытую под мягким капюшоном. – Просто мне очень хорошо.
– И мне, – прошептал Ганс, поворачиваясь ко мне лицом. Его низкий голос отрезонировал во мне, и, когда его губы коснулись моих, окружающая нас невидимая пелена мягких, щекочущих, пульсирующих электрических импульсов стала вдесятеро плотнее.
Когда язык Ганса, скользнув по моим губам, проник в рот, мне показалось, что все волосы у меня на голове встали дыбом. В моей голове не было ни одной мысли. Остались только чувства, и все они казались страшно важными. Потрясающими. Симбиотическими.
Мы не смогли бы подняться из этого шезлонга, даже если бы захотели. Мы с Гансом срослись в единое существо с восемью конечностями. Этакое восьмилапое чудище. От шеи до колен мы стали единым организмом, и нам было совершенно насрать, кто мог нас увидеть в таком виде.
Читать бесплатно другие книги:
