Невеста Смерти Летняя Лена
Дверь закрылась, и Маркета перевела дух. От пола пахло воском, а в воздухе еще витали ароматы жареной баранины и красного вина. В светильниках на стене трепетал огонь. Как и несколько часов назад, дон Юлий сидел, привязанный, в новом кресле для кровопускания. Лицо его освещала горящая свеча.
– Добро пожаловать, Маркета! Чем обязан твоим вечерним визитом? – поинтересовался он.
У девушки же вдруг не нашлось нужных слов для ответа. А знала ли она вообще, зачем пришла сюда? Из-за матери, которой не терпелось сделать ее любовницей Габсбурга? Или ей самой так хотелось сказать ему, что она через два дня уезжает в Прагу? А может, она пришла извиниться за случившееся утром? Или потому, что ей так хорошо запомнился вкус его поцелуев?
– Я… я принесла вам пирожков, – произнесла она наконец. – Моя мама испекла днем…
Ее пациент снова рассмеялся.
– Пирожков? Ах, эти деревенские пирожки, такие свеженькие, такие сладенькие! Как и кое-кто еще в Чески-Крумлове. Разве я не говорил, что сегодня утром ощутил вкус сахара на твоих губках?
– Ш-ш-ш! – Маркета с опаской оглянулась на дверь.
– О, не беспокойся, твоему секрету ничто не угрожает! Они услышат тебя, только если закричишь. Подойди поближе, тогда мы сможем перешептываться.
Девушка села на стул, но на некотором удалении от принца.
– Ну же, сядь ближе! – принялся уговаривать ее тот. – Как ты собираешься кормить меня пирожками на таком удалении? Посмотри, я связан и не смогу тебя обидеть!
Гостья пододвинула стул поближе, царапнув при этом ножками по полу, и сама вздрогнула от раздавшегося скрежета. Запах вина в дыхании Юлия сделался сильнее. Он, должно быть, много пил.
– Вот так. А теперь будь хорошей девочкой и покорми меня пирожком. – Глаза его блеснули отсветом свечи. Сейчас они были того же цвета, что и Влтава в облачный день, темно-зелеными и грозными, но при этом загадочными и прекрасными.
Маркета достала из корзинки пирожок и подалась вперед, но в последний момент остановилась.
– Не хочу, чтобы вы подавились. – Она отломила кусочек пирожка и поднесла его к губам дона Юлия. Тот вдруг щелкнул зубами, и она в ужасе отпрянула назад.
Больной же громко рассмеялся.
– Все еще не доверяешь мне, мой ангел? Давай попробуй еще раз. Клянусь, я буду вести себя примерно!
Приняв кусочек сладкого пирожка, сын короля покатал его во рту и облизал испачканные сахаром и мукой губы. Со стороны могло показаться, что он впал в транс, но вблизи было видно движение его рта и слышно мягкое причмокивание.
– Моя мама хорошо готовит, – сообщила, запинаясь, Маркета. – Дядя Радек говорит, что она лучшая во всем городе.
– Мне наплевать, как готовит твоя мать. – Юлий наконец открыл глаза.
Два глубоких озерца мерцали перед девушкой тревожно и призывно. Более красивого мужчины ей никогда еще не встречалось.
– Мне нет никакого дела до всех прочих женщин, кроме тебя, – добавил королевский бастард.
Девушка поймала себя на том, что не может отвести от него глаз. Она моргнула и отвернулась.
– Почему вы говорите, что я – та женщина из вашей книги? Вы же видите, что я – живая, настоящая, из плоти и крови. Обыкновенная богемская банщица.
– Да, банщица. Ты и в книге тоже банщица… Обыкновенная? Ну уж нет! Ты – ангел, посланный мне во спасение.
– Нет, мой господин, во мне нет ничего магического, – сказала дочь цирюльника, разглядывая алый коврик под ногами. – Я – бедная девушка из Чески-Крумлова. Слишком многого вы от меня хотите – чтобы я была каким-то фантастическим существом, чтобы лечила вас и защищала… Ничего такого я не могу.
– Это ты думаешь, что не можешь, но знаешь ли ты о том, что знаю я? Ты всегда была со мною, с самого детства, хотя, может быть, и не знаешь об этом. Есть вещи, знать которые нам не дано. Ты спрашивала, верю ли я в Бога, и я ответил, что не верю. Но я верю в духовный мир, существующий за гранью нашего понимания. И я верю: то, что ты называешь «совпадениями», – это сигналы из другого мира.
У юной целительницы вдруг закружилась голова – да так, что ей пришлось схватиться за край стола. Маркета не привыкла к таким разговорам, а дон Юлий вещал почти как священник о невидимом мире, которого нельзя коснуться, который нельзя увидеть…
– А вы не допускаете, что это фантазии больного разума? – спросила она.
Сын короля ответил не сразу. Взгляд его ушел куда-то вверх.
– Фантазии? – повторил он наконец. – Если хочешь, называй их мечтами. Но все дело в совпадениях, и вот за них нам и надо держаться. Ты – банщица. И в детстве меня утешала как раз книжная банщица. И вот теперь ты здесь, и только ты одна можешь утешить меня. Это послание из другого, духовного мира. Эти послания – события, происходящие под видом тайны. Мы, смертные, можем лишь дивиться. «Что это? Какое странное совпадение – банщица в загадочной книге и банщица в Чески-Крумлове. Простая гримаса судьбы, не более чем случайность», – смеемся мы. Мы – глупцы! Нет, мы – трусы, не желающие принять существование Иного мира. В мирской суете мы оставляем без внимания божественные послания, не замечаем идущих оттуда вестей и беспокоимся о том, получим ли к обеду вареную репу.
В глазах молодого человека пылала страсть. Над верхней губой у него выступили капельки пота.
– Я же поставил целью замечать эти послания, – продолжал дон Юлий. – Ты – моя спасительница, единственная на земле, кто в силах мне помочь.
Маркета подошла к нему осторожно, едва смея дышать. Она с трудом следовала логике его рассуждений, но он говорил о Боге и смысле жизни. А девушка думала о собственной судьбе – как будет жить с пивоваром, как он отнимет у нее девственность, дыша ей в лицо своей кислятиной и шаря по ее телу короткими, тупыми пальцами… Здесь же Габсбург говорил с нею о возвышенном.
– Вы действительно верите, что я – посланница небес? – прошептала она. – Что я не просто банщица из Чески-Крумлова?
– Иди ко мне, мой ангел.
Маркета утонула в глазах Джулио. Она подалась вперед, и их губы встретились. Все, что было с ней утром – все телесные ощущения и эмоции, – вернулось, нахлынуло, подхватило ее, и в следующее мгновение она уже держала аристократическое лицо больного в своих руках. Лицо такое прекрасное, такое точеное… словно оно вышло из-под резца искусного скульптора.
Юлий устремился к ней, натягивая путы.
– Освободи меня, Маркета, – прошептал он влажными губами. – Ты ведь принесла с собою тот острый нож, чтобы разрезать веревки?
Девушка кивнула и отстранилась.
– Я так и знал, что принесешь. Знал, что ты меня любишь. – Глаза королевского сына сияли. – Никогда в тебе не сомневался.
Маркета сунула руку в кармашек передника, вынула ланцет и быстро перерезала путы у него на руках. И уже в следующее мгновение эти руки грубо схватили ее и перенесли к нему на колени. Ее лицо, горло, грудь – все прижалось, вдавилось в него с такой силой, что она едва не задохнулась.
– Режь остальное. Режь все! – прошептал молодой человек ей в ухо, горячо и требовательно.
Не задумываясь, дочь цирюльника принялась резать путы, и еще даже не закончила освобождать лодыжки пациента, как он уже вырвался, сбросил остатки веревок и накрыл ее рот ладонью. Ланцет выпал у нее из пальцев.
Еще через секунду Юлий вскочил и обнял ее со всей силой.
– Ты! Да, ты – мой ангел. Пусть только кто-то тронет тебя или обидит – я его убью. Клянусь тебе!
Девушка чувствовала, как стучит его сердце.
– Я знал, что могу доверять тебе, – шептал Юлий, гладя ее по волосам. – Я всегда знал, что ты – та. Мой ангел!
Он упал перед ней на колени и обхватил ее ноги.
– Ты одолеешь демонов, что нападают на меня со всех сторон. Они услышат твой голос и не смогут приблизиться.
Маркета стояла как вкопанная – сам сын короля был у ее ног! А потом она и сама опустилась на колени.
– Вы слишком многого у меня просите, дон Юлий, – прошептала она. – Я буду стоять вместе с вами против демонов, но, боюсь, во мне нет той силы, что видите вы.
Бастард поднял руку к ее щеке и убрал с ее лица прядку волос.
– Ты сама не знаешь, какой обладаешь силой, потому что сейчас ты в форме смертной. Ты должна оставаться скромной и покорной. Ты ничего не знаешь о темном мире, и в этом твоя сила.
Маркета плохо понимала смысл этих слов, но слышала главное – принц преклоняется пред нею, верит в ее силу. Она думала о вонючих телесах в бане. О пивоваре. Она думала о них, и ее передергивало от отвращения.
Юлий взял ее руку и пальцем начертил что-то на ее ладони. Девушке показалось странным, что он так внезапно перешел от слов обожания и любовных ласк к какой-то детской игре. Сначала он поводил подушечкой пальца по ладони – получилось немного щекотно, – потом изобразил что-то вроде серии волнистых линий, а закончил тем, что с силой ткнул пальцем в ладонь. Она моргнула от боли.
– Что это, мой господин? – спросила дочь цирюльника.
– Это иллюстрация из Книги Чудес, – рассмеялся Юлий, глядя на нее расширившимися от возбуждения глазами. – А какая – скажи ты.
– Как я могу сказать, если никогда не видела эту чудную книгу?
– Не смейся надо мною, – сухо отрезал Юлий. – Говори!
– Я не знаю, господин. Белка?
– Белка?.. Да ты смеешься надо мной, чертовка! Говори! Ты знаешь!
Больной стиснул руку девушки еще сильнее, так что ее ладонь закрылась, подобно раковине. Посередине его лба набухала пульсирующая вена.
– Ты знаешь. Что это?! – требовательно выкрикнул он.
– Нет!
– Это турецкая купальня с черепичной арочной крышей гарема. Ты там, среди других.
Внезапно Юлий замер, выпучив глаза, как будто увидел что-то ужасное. Однако уже в следующее мгновение эти глаза сузились в злые щелочки.
– Ты… ты – шлюха! Ты стоишь между ними в зеленой воде, ожидая своей очереди! Ожидая, когда султан возьмет тебя!
– О чем вы говорите? Какой султан? Какая зеленая вода? – воскликнула Маркета. – Отпустите мою руку… пожалуйста!
Больной схватил ее за плечи и встряхнул так, что у нее качнулась голова.
– Ты предала меня!
Он потащил ее к кровати, хрипло, шепотом, повторяя:
– Ты – шлюха! Но ты не достанешься ему. Ты никому не достанешься! Только мне!
Бастард швырнул ее на постель, прижался лицом к ее горлу и груди, накрыл ее собой. Всю. Он целовал ее, лизал, а потом стал кусать. Кусать ее груди.
– У-у-у! Вы делаете мне больно! Дон Юлий! – едва сдерживая крик, пробормотала Маркета.
Пациент зажал ей рот широкой ладонью.
– Молчи! – Голос его звенел холодной злостью. – Ты все испортила.
Он задрал ей юбки, верхнюю и нижнюю, и принялся рвать белье.
– Дон Юлий! Нет! Нет!
Не такой любви ждала Маркета.
Что-то ударило ее между бедер.
– Нет!
Джулио не ответил – он только сопел. Как зверь.
Резкая, обжигающая боль пронзила его жертву внизу, между ног. Она почувствовала, как порвалась ее тонкая, нежная плоть.
Маркета вертелась, дергала из стороны в сторону бедрами, отталкивала руки и плечи больного, но он все сильнее и сильнее давил ее внизу, врывался все яростнее, врезался все глубже. И рычал, рычал.
– Отдай мне тайну Книги! – прохрипел он ей в ухо. – Ты, сука Темного мира, дай мне ответы!
– Я не знаю! Клянусь! – пыталась вырваться целительница.
– Ты отдашь мне код! Отдашь! – Принц стал двигаться еще резче, словно хотел пронзить ее всю. – Как ты смиряешь голоса? Как заставляешь их умолкнуть? Говори!
Маркета всхлипнула от боли и посмотрела в его глаза, горящие яростью и безумием. Она слышала только его хриплое дыхание, рваное, обжигающее ей уши…
Несчастная зажмурилась, отказываясь смотреть на чудовище, зверя, который насиловал ее.
Потом он вдруг затрясся.
Этого ли хотела для нее мать? Вот он, Габсбург, у нее между ног. Она не чувствовала ничего, кроме боли и пустоты. И ужаса.
Тяжело дыша, Юлий скатился с нее. Теперь в его дыхании было что-то протухшее.
Горячие слезы текли по щекам девушки. Безумие ушло из глаз больного, мышцы на его лбу расслабились, пульсирующая вена сузилась до едва заметной зеленовато-голубой ниточки.
Он поднялся и посмотрел на целительницу – пристальным, растерянным взглядом.
– Почему… почему ты плачешь?
– Я… я не хотела этого. Не хотела, чтобы это случилось… так.
– Ты развязала меня!
– Я думала… вы обещали… любовь…
Юлий протянул руку и вытер пальцами слезы девушки.
– Я люблю тебя. И буду любить вечно. Разве этого недостаточно?
Нет! Нет!
Так вот какой любви он хотел! Теплой крови на простынях. Сувенира на память о жестоком насилии.
Маркета посмотрела на него в упор.
– Я пришла сказать вам что-то. – Откуда-то из темной глубины внутри нее вырвалась слепая ярость. Теперь она хотела сделать Юлию больно. Ударить его в самое сердце, пронзить насквозь. Растоптать его так, как он растоптал ее. Какая же она была глупая! И не просто глупая. Поверила в любовь… Поверила, что она – его ангел. А он изнасиловал ее.
– Сказать что? – переспросил королевский бастард.
И тогда дочь цирюльника бросила прямо ему в лицо:
– Я уезжаю в Прагу. Я не желаю видеть вас больше. Никогда! И я всем расскажу, что вы сделали со мною!
Тишина. Долгая, ужасная тишина, какая бывает перед самой грозной летней бурей.
– Что… что ты сказала? – прошептал больной.
– Я уезжаю в Прагу с доктором Мингониусом и…
Дон Юлий ударил девушку по лицу – сильно, с размаху, открытой ладонью. Дьявол вернулся, и она почувствовала запах серы.
Тьма с проблесками желтого и голубого… В темном водовороте красок мелькали лишь какие-то фрагменты комнаты. И звучал голос с пронзительной нотой бешенства:
– Ты хочешь меня оставить? Ты… единственная, кто может заставить их замолчать! Голоса! Ты нужна мне! Я люблю тебя!
Маркета попыталась позвать на помощь.
– Молчи! – Сын короля снова накрыл ей рот ладонью. – Предашь меня? Предашь моим врагам? – Он оглянулся на дверь. – Оставишь на милость голосам? Нет! Ты никуда и ни с кем не поедешь! Ты только что любила Габсбурга, и теперь ты – моя! Ты больше не выйдешь из этой комнаты без меня! Слышишь? Никогда!
Он толкнул девушку, и она пролетела через всю комнату.
– Я не позволю, чтобы какая-то шлюха, банщица делала из меня дурака! – Юлий шел на нее, на его губах уже выступила пена.
Защищаясь от ударов, дочь цирюльника закрыла руками лицо, а потом вдруг почувствовала какое-то движение и услышала тяжелый стук – один из стражников бросил дона Юлия на пол.
– Что случилось? – спросил он, растерянно озираясь. – Слечна Маркета, что с вами?
– Посмотри! Посмотри, что ты наделала! – крикнул бастард. – Это же был наш секрет!
– Берите его, – приказал стражник своим товарищам.
Сквозь завесу тьмы девушка уловила какое-то движение. Юлий отчаянно искал что-то на полу.
– Ланцет! – крикнула она.
Но было поздно. Одним ударом королевский сын отсек стражнику ухо и снова схватил Маркету.
– Не оставляй меня! – Он просительно заглянул ей в глаза.
Она попыталась вырваться, и его глаза снова вспыхнули безумием и заметались по сторонам.
– Ты чувствуешь? – захрипел он. – Их крылья касаются твоего лица… Когти впиваются в грудь… Не дай им войти в твое сердце!
Прижимая дочь цирюльника к себе, бастард махал ланцетом, отражая наскоки невидимых демонов. Острое, как бритва, лезвие едва не задело ухо Маркеты и зацепило ее щеку.
– Прочь! Не трожьте ее! – бушевал Юлий. – Это я вам нужен!
Теперь нож задел грудь девушки, и она, отпрянув, пошатнулась и свалилась на пол.
Второй стражник ухитрился огреть больного дубинкой. Оглушенный, тот сделал несколько неверных шагов и упал на колени, все еще сжимая ланцет.
Стражник помог окровавленной Маркете подняться.
– Ты цела, слечна? – спросил он испуганно.
Юлий рванул ее за руку и с силой толкнул к стене и открытому окну. И тут же устремился к ней сам, замахнувшись медицинским ножом.
– Я защищу тебя, мой ангел! Демоны тебя не тронут!
– Нет, Юлий, нет! – завизжала целительница.
– Прекратите, дон Юлий! – прогремел властный голос доктора Мингониуса.
Последовала короткая стычка, и Маркета снова ощутила на лице отдающее прокисшим вином дыхание. Она отпрыгнула назад, и внезапно все исчезло, кроме холодного и темного, свистящего в ушах ночного воздуха.
Падая, девушка вскрикнула. Крик получился негромким, и услышала его только она сама. Ничего больше для мира у нее не было.
Часть 2. После падения
Глава 31. Полуночный отъезд
– Маркета! Маркета!
Что это был за голос? Она знала, что умерла. Но тогда почему она все еще чувствует боль? Каждая частичка ее тела буквально кричала от боли. Трудно было дышать. Грудь, казалось, сплющилась.
– Маркета, дорогая девочка, скажи что-нибудь!
Она открыла глаза и увидела дрожащее и расплывающееся лицо доктора Мингониуса.
Потом ее ноздри наполнил неприятный запах, и та капля воздуха, что еще оставалась в легких, вылетела наружу вместе с кашлем. Что-то тяжелое и пушистое пробежало по ее ноге.
– Ты упала на груду мусора, – сказал медик. – Лежи спокойно, постарайся дышать.
Прошло нескольких долгих минут. Томас заставлял ее дышать и шептал ей на ухо слова ободрения, стоя рядом с нею на коленях посреди зловонной кучи. Он положил ей на грудь ее же руку, чтобы она могла чувствовать, как та вздымается и опускается при каждом отдающемся болью вдохе.
Потрясенная, девушка смотрела на нависшего над ней мужчину. Кровь от глубокой, через всю щеку и выше, раны все еще сбегала вниз по ее лицу. Когда врач наконец помог ей подняться, она увидела, что ее новая белая рубашка вся пропиталась кровью, вытекающей из пореза на запястье.
– Я попыталась поверить ему, – пробормотала Маркета и, упав на колени, расплакалась. Она чувствовала вонь от прилипших к рукам гниющих кухонных отбросов и человеческих экскрементов, и это зловоние лишь усилилось, когда она предприняла новую отчаянную попытку вдохнуть.
Господь приговорил ее к преисподней еще прежде, чем ее душа покинула землю.
Доктор снова опустился перед ней на колени и притянул к себе. Девушка разрыдалась, дрожа от горя и боли.
– Никогда не следует доверять сумасшедшему, – сказал Томас. – Никогда. Но я корю за это себя. Я не должен был позволять тебе ухаживать за ним. Я беспокоился о своей репутации, боялся оплошать как доктор… А теперь посмотри: все эти муки – моих рук творение!
– Нет, я хотела излечить его. И думала, что излечила, – возразила девушка. – Думала, что…
– Что твой пациент сможет полюбить тебя. Это также моя вина. Я подвел твою семью, подвел короля. Но хуже всего то, что я подвел тебя, Маркета. Давай-ка поднимем тебя и отведем в баню, где твоя мать сможет о тебе позаботиться…
– Нет! Только не к ней – видеть ее не желаю! Это была ее затея: она думала, что я смогу стать его любовницей, и ей никогда больше не придется работать.
Некоторое время Мингониус молчал.
– Ты по-прежнему хочешь уехать со мной, Маркета? – прозвучал наконец в темноте его голос.
Дочь цирюльника повернулась и подняла к нему лицо так высоко, как только позволяла ей боль.
– Ничего другого в этом мире я не желаю так сильно, как уехать в Прагу!
Доктор взглянул на луну, сморгнув первые попавшие в глаза зимние снежинки.
– Маркета, я не могу взять тебя в Прагу. Особенно теперь. Нам нужно найти для тебя безопасное убежище. Тебе нужен уход… ты сильно разбилась…
– Я… я должна поехать в Прагу! Мне нужно сбежать от него!
– Ш-ш-ш! – сказал медик, гладя ее по голове.
Он посмотрел вверх, на окно – факелы все еще горели. Было слышно, как завывает в замке дон Юлий.
– Ничего больше не говори, слечна. Передохни. Вернемся к разговору о Праге позднее, – решил Томас.
Они хранили молчание до тех пор, пока наконец доктор Мингониус не решил, что девушке ничто не угрожает, и не помог ей встать – сначала на колени, а потом и на ноги. Он испытал огромное облегчение, когда увидел, что она может идти, или по крайней мере, ковылять с его помощью. Когда они вернулись в замок, в его покои, врач приказал экономке Вере вымыть Маркету и одеть ее в какие-нибудь из своих одежд.
Переговорив со стражниками, доктор взял с них клятву – они будут молчать о случившемся. Меньше всего Мингониус хотел, чтобы обо всем прознал священник. Стражники, в свою очередь, были столь напуганы тем, что на них могут возложить вину за произошедшее с Маркетой, что с радостью пообещали держать рот на замке.
– Мы должны внушить ему мысль, что она мертва, – сказал Томас. – Она и выжила-то лишь по Божьей милости…
Было два часа ночи, когда к замку подъехала карета. Лошади с безумными глазами храпели, с похрапыванием выпуская из ноздрей на холодный воздух большие клубы белого пара, и нетерпеливо били копытами, спеша поскорее умчаться прочь. Багаж спешно побросали на задки кареты, и двое стражников вынесли Маркету. Доктор Мингониус и Вера помогли усадить девушку на обитое бархатом сиденье.
Дорога оказалась заснеженной и изрытой колеями. Экипаж трясло и бросало из стороны в сторону, из-за чего ехавшие в нем люди наталкивались друг на друга, словно кости в руке игрока.
У избитой Юлием Маркеты все лицо было в синяках и резаных ранах, которые то пульсировали, то немели, но вскоре она уже не чувствовала ничего, кроме глубокой ноющей боли в голове.
Доктор дал ей обезболивающее, и девушка, несмотря на жесткий, раздражающий ход кареты, уснула.
Когда она снова открыла глаза, сквозь шторы кареты уже пробивался солнечный свет. Маркета увидела замерзшие пруды Рожмберков, где в глубокой холодной воде дремали жирные карпы. Скоро их станут собирать для рождественского пиршества и продавать по всей Богемии – едва ли хоть один истинный христианин откажется отведать белой плоти этой рыбы в честь святого дня.
Веки девушки потяжелели после сна, а лицо пульсировало в барабанном ритме. Врач, увидев, что она проснулась, придвинулся поближе. Его пальцы прошлись по резаным ранам, которые он зашил перед отбытием из Рожмберкского замка. К тому моменту они уже начали морщиниться и протекать, но работа была проделана твердой рукой, и Мингониус полагал, что с Божьей помощью кожа стянется и ранки заживут.
Он мягко улыбнулся дочери цирюльника.
– Мы остановимся в Ческе-Будеёвице. Там есть небольшой постоялый двор, чистый и простой. Я выслал вперед всадника, чтобы предупредить хозяина о нашем приезде. Его жена – прекрасная повариха.
Затем Томас посмотрел на свою новую пациентку с некоторой озабоченностью.
– Ты ведь любишь форель, Маркета? Свежую, прямо из ручья?
Девушка попыталась улыбнуться, но когда кожа на ее лице натянулась, поморщилась.
– Для того, чтобы они зажили, нужно время, Маркета. Вера о тебе позаботится, – заверил ее медик.
Экономка улыбнулась и нежно похлопала ее по руке.
– Тебе пришлось через столько пройти в этой ужасной деревушке!
Интересно, многое ли ей известно, подумала Маркета, все еще не способная мыслить здраво и ясно. Женщина посмотрела на нее с опаской, но в ее голубых глазах сияла доброта.
– В Праге тебе понравится. Другого такого города нет на всем свете. Вот увидишь! – Вера легонько сжала ее руку. – Это мир философии, медицины и науки. – Она украдкой взглянула на доктора Мингониуса. – В нем живут самые лучшие художники, астрономы и поэты. Сама убедишься. Тебе никогда больше не захочется вернуться в Чески-Крумлов!
Томас приложил палец к губам.
– Довольно, слечна. Маркета слишком слаба, чтобы ехать в Прагу прямо сейчас. Пока сойдет и Ческе-Будеёвице.
Огорченная, Вера пригладила влажные, покрывшиеся кровавой коркой волосы раненой.
Маркета закрыла глаза, чтобы хоть как-то приглушить боль. Когда она снова проснулась, карета въезжала в городок Ческе-Будеёвице, и день близился к завершению. С того момента, как, затворив за собой тяжелую деревянную дверь, она вошла в комнату безумца, прошло чуть менее суток.
Глава 32. Ческе-Будеёвице
Глаза так распухли, что почти закрылись, но, не желая упускать возможности увидеть Ческе-Будеёвице, Маркета – пусть и морщась от боли – раз за разом открывала их ровно настолько, чтобы бросить в этот небольшой просвет мимолетный взгляд. До сих пор ей не доводилось бывать ни в каких других городах, кроме Чески-Крумлова, так что Ческе-Будеёвице казался иным миром, полным движения и жизни.
Карета остановилась на главной площади, красочной, как и в родном городе девушки, но значительно превосходящей крумловскую по размерам. Плотно примыкающие один к другому дома с остроконечными крышами ограничивали ее со всех сторон. На площади было полно людей – мальчишек, таскавших ведра с водой из протекавшей неподалеку реки, цыган, продававших пеньковые сумки и бочки соли богатым чужеземцам в дорогих одеждах, мужчин, управлявших длинными повозками, забитыми пивными бочками… В рыночных рядах мужчины и женщины торговали пронзительно кудахтавшими курами, корнеплодами и поношенными шерстяными вещами. Снег, плотно утрамбованный сотнями ног, давно уже превратился в широкую серую полосу льда.
От спин запряженной в экипаж тройки лошадей, похрапывавших на булыжной мостовой, поднимался пар – чтобы попасть в Ческе-Будеёвице до темноты, их пришлось гнать несколько часов кряду.
Вера и доктор помогли Маркете выйти из кареты, передав девушку в сильные руки хозяина постоялого двора и кучера.
– Она в плохом состоянии, – сказал владелец гостиницы. По-немецки он говорил бегло – по всей видимости, именно этот язык, а не чешский, был его родным. – Моя жена присмотрит за ней, если пожелаете.
– Спасибо за доброту, – сказал Томас. – Фройляйн Вера сама о ней позаботится и будет спать рядом.
Все еще крайне слабая, Маркета с признательностью приняла помощь двух мужчин, которые помогли ей доковылять до теплого помещения. В главном зале, где за длинными столами ужинали постояльцы, потрескивал в камине огонь. От дрожжевого аромата прекрасного пива и одного лишь вида жарящегося на огне мяса у девушки заурчало в животе – она ничего не ела уже почти двое суток.
Увидев ее лицо, жена трактирщика вскрикнула, но тут же прикрыла рот рукой. Перестав разливать пиво по кружкам, она отставила в сторону кувшин и вытерла руки о передник.
– Боже, да что же это с нею такое?! – спросила она. – Несчастный случай? Или это ее кто-то ножом?..
Маркета застонала и дотронулась до своего распухшего, побитого лица – неужели она действительно выглядит так ужасно?
Читать бесплатно другие книги:
