Патрик Мелроуз. Книга 1 (сборник) Сент-Обин Эдвард
— А как же Бэтмен? — спросил Патрик. — Это не о природе телевидения.
— На каком-то уровне как раз о ней.
— Где-то на уровне под Бэт-пещерой.
— Верно, — подбодрил Алан, — где-то на уровне под Бэт-пещерой. Именно это ощущают многие молодые: культурную пустоту.
— Поверю вам на слово, — ответил Патрик.
— Я-то как раз считаю, что о бытии еще есть что сказать новое, — проговорил Алан, забирая две бутылки «Бекс». — Любовь Уитмена драгоценнее золота{106}, — широко улыбнулся он.
Фу ты, блядь, подумал Патрик.
— Хотите выпить с нами?
— Нет, я, вообще-то, уже ухожу, — сказал Патрик. — Смена часовых поясов совсем из колеи выбила.
— О’кей, — без тени огорчения ответил Алан.
— Всего хорошего.
— Пока.
Патрик допил свой бурбон, дабы убедить Алана, что впрямь уходит, и направился в нижнее помещение.
Да, плоховаты дела. Мало что он не снял девчонку, так еще пришлось отшивать этого чокнутого педика. Какая фраза для завязывания интимного знакомства: «Любовь Уитмена драгоценнее золота»! Патрик коротко хохотнул. По крайней мере, внизу он разыщет ту фиолетовоглазую панкушку. Она ему нужна. Безусловно, она и есть счастливица, которой суждено делить с ним гостиничную постель в последние несколько часов до отлета.
Атмосфера внизу была иная, чем в застланном коврами баре. На сцене музыканты в черных футболках и рваных джинсах создавали бренчащую стену звука, на которую безуспешно карабкался голос солиста. В длинном голом помещении, бывшем складе, не было ни декора, ни навороченной подсветки, только гордость за первозданную простоту. В этой громкой полутьме Патрик различил голубые и розовые шипастые прически, зебровые, леопардовые и тигровые ткани, узкие черные брюки и остроносые туфли, чудиков, которые, стоя компаниями вдоль стен, что-то нюхали, одиноких танцоров, с закрытыми глазами кивающих самим себе, роботоподобные пары и, ближе к сцене, группки прыгающих тел.
Патрик стоял на цыпочках, пытаясь высмотреть фиолетовоглазую куклу-наркоманку. Ее нигде видно не было, но вскоре его отвлекла спина блондинки в черной кожаной куртке поверх самодельного платья из розового шифона. Он прошел мимо нее, оглянулся и со злобой пробормотал:
— Это ведь ты, бля, так шутишь, да?
Патрик чувствовал себя обманутым, как если бы ее лицо было нарушенным обещанием.
Почему он такой непостоянный? Он ведь искал фиолетовоглазую куколку. Дебби как-то заорала в пылу ссоры: «Ты хоть знаешь, что такое любовь, Патрик? У тебя есть хоть малейшее представление?» И он ответил устало: «Сколько у меня попыток, чтобы угадать?»
Вот она! Стоит спиной к колонне, сцепив руки позади себя, как будто привязана к столбу, и с восторженным любопытством смотрит на музыкантов. Патрик сосредоточился изо всех сил, воображая, как она скользит к нему, притянутая магнитным полем его живота и груди. Яростно хмурясь, он набросил на нее нейронную сеть и потащил, как тяжелый улов. Накинул мысленные лассо на колонну, у которой стояла девушка, проволок ее по полу, точно связанную рабыню. И наконец, закрыл глаза, воспарил, спроецировал свое желание и покрыл поцелуями ее шею и грудь.
Когда он открыл глаза, ее уже не было. Может, надо было попытаться завязать разговор? Патрик возмущенно огляделся. Куда, черт побери, она делась? Его телепатические силы слабели, несмотря на действие спида.
Он должен с ней переспать. С ней или с кем-нибудь еще. Соприкоснуться кожей, мускулами. А главное, ему нужен был тот миг вхождения в женское тело, когда, на секунду, он переставал думать о себе. Если только, как это часто случалось, иллюзия близости не вызовет еще большую отстраненность и замыкание в себе. Не важно. Пусть даже секс обрекает его на изгнание, в котором к обычной меланхолии прибавляется досадная немая укоризна другого человека, все равно победа будет упоительной. А будет ли? Кто ему остался? Красавицы всегда с кем-нибудь, если только не поймать их в долю секунды между неизбывным горем расставания и утешением в новом романе, или в такси по пути от главного любовника к какому-нибудь из второстепенных. А если ты добился красавицы, она постоянно заставляет ждать и мучиться сомнениями, потому что для нее это единственный способ знать наверняка, что ты думаешь именно о ней.
Доведя себя до горькой обиды на женский пол, Патрик подошел к бару.
— «Джек Дэниелс» со льдом, — сказал он бармену, потом глянул на девушку слева.
Чуть полноватая брюнетка, не то чтобы страшная. Она не отвела взгляда. Хороший знак.
— Тебе не жарко в пальто? — спросила она. — Май месяц как-никак.
— Ужасно жарко, — с полуулыбкой признался Патрик. — Но без него я чувствую себя словно без кожи.
— Это вроде защитного механизма, — сказала девушка.
— Да, — процедил Патрик, чувствуя, что она не оценила всей утонченной значимости его пальто. Потом спросил как можно небрежней: — Тебя как зовут?
— Рейчел.
— Меня — Патрик. Можно тебя угостить?
Черт, он говорит, как актер, пародирующий сцену знакомства. Все приобрело угрожающе-дробный аспект, из-за которого труднее обычного было спуститься с позиции наблюдателя. Может, девушка воспримет вязкую скуку как ободряющий ритуал.
— Конечно. Я бы выпила пива. «Дос экис».
— Отлично, — сказал Патрик, кивая бармену. — И кем ты работаешь? — продолжал он, чувствуя тошноту от усилия поддерживать разговор и разыгрывать интерес к другому человеку.
— Я работаю в галерее.
— Правда? — спросил Патрик, надеясь, что она поверит, будто произвела на него впечатление. Он почти совсем утратил контроль над своим голосом.
— Да, но, вообще-то, я хочу открыть собственную галерею.
Ну вот опять, подумал Патрик. Официант считает себя актером, актер считает себя режиссером, таксист считает себя философом. Пока все складывается удачно, сделка идет к завершению, звукозаписывающие компании проявляют большой интерес… полный город фальшивых агрессивных фанатиков, среди которых встречаются по-настоящему неприятные носители власти.
— Мне не хватает только финансовой поддержки, — вздохнула она.
— А зачем тебе собственная галерея? — спросил он озабоченно и в то же время ободряюще.
— Не знаю, знаком ли ты с неообъективным искусством, но, я думаю, это новый большой тренд, — сказала Рейчел. — Я знаю много художников и хотела бы помочь им в начале карьеры, пока все остальные их еще не оценили.
— Я уверен, скоро оценят.
— Потому-то мне и нужно торопиться.
— Мне бы хотелось посмотреть неообъективное искусство, — с жаром сказал Патрик.
— Это можно устроить, — ответила Рейчел, глядя на него с новым интересом.
Может, эта та самая финансовая поддержка, которой она ждала? Пальто, конечно, чудне, но на вид дорогое. Круто было бы завести эксцентричного английского спонсора, который не будет дышать ей в шею.
— Я сам немного коллекционирую живопись, — соврал Патрик. — Кстати, хочешь кваалюд?
— Я не употребляю наркотиков, — сказала Рейчел, морща нос.
— Я тоже, — ответил Патрик, — просто таблетка завалялась в кармане. Кто-то дал мне ее давным-давно.
— Чтобы получать удовольствие, мне наркотики не нужны, — холодно заметила Рейчел.
Она готова, она точно готова, подумал Патрик.
— Ты права. Они портят магию — делают людей нереальными. — Сердце у него забилось быстрее. Надо ковать железо, пока горячо. — Хочешь поехать со мной в отель? Я остановился в «Пьере».
«Пьер», подумала Рейчел. Все знаки очень благоприятные.
— Конечно, — улыбнулась она.
Два тридцать на часах рядом с образком святого Христофора. Примерно пять часов до отъезда в аэропорт. Больше чем достаточно. И больше разговора с Рейчел, чем можно выдержать за всю жизнь. Он неопределенно ей улыбнулся. Что сказать? Что у него только что умер отец? Что он наркоман? Что через пять часов уезжает в аэропорт? Что его девушка не против? Патрик точно не хотел ни о чем ее расспрашивать. Не хотел слышать ее мнение о Ниагаре.
— Мне чего-то есть хочется, — беспокойно заметила Рейчел.
— Есть?
— Ага. Жутко захотелось чили.
— Ну, закажем тебе в номер, — сказал Патрик.
Он прекрасно знал, что в ночном меню «Пьера» чили нет, и не одобрил бы, если бы оно там оказалось.
— Но есть место, где готовят лучшее чили в мире. — Рейчел выпрямилась на сиденье. — Я правда туда хочу.
— Ладно, — терпеливо ответил Патрик. — Это где?
— Угол Одиннадцатой авеню и Тридцать восьмой улицы.
— Извините, мы передумали, — сказал Патрик таксисту. — Можно поехать по другоу адресу? Угол Одиннадцатой авеню и Тридцать восьмой улицы.
— Одиннадцатой и Тридцать восьмой? — повторил таксист.
— Ага.
Заведение располагалось в рифленом серебристом ангаре под вывеской: «Попробуй наши знаменитые чили и тако». Это было предложение, перед которым Рейчел не могла устоять. Зеленый неоновый перец-чили задорно мигал рядом с желтым сомбреро.
Когда подали огромную овальную тарелку с кусочками мяса в соусе из перца с пережаренными бобами, гуакамоле и сметаной под ярко-оранжевым тертым чеддером в сопровождение рябых тортилий, Патрик закурил в надежде отгородиться дымовой завесой от запаха острой еды. Он отпил еще глоток тепловатого кофе и задвинулся как можно дальше в угол красной пластиковой скамьи. Рейчел, очевидно, была из тех, кто переедает на нервной почве, и старалась запихать в себя как можно больше еды перед перепихом, а может, и вовсе пыталась отбить у него желание, расстроив себе желудок и отравив свое дыханье смрадом чили и сыра.
— Ммм, — с удовольствием проговорила она. — Обожаю это блюдо.
Патрик слегка поднял бровь, но ничего не сказал.
Она навалила чили на тортилью, положила сверху гуакамоле и вилкой размазала сметану, потом взяла пальцами щепотку чеддера и посыпала это все. Тортилья раскрылась, и мясная масса хлынула Рейчел на подбородок. Та со смехом пальцем затолкала все обратно в рот.
— Объеденье! — воскликнула она.
— Выглядит омерзительно, — мрачно заметил Патрик.
— Зря ты не хочешь пробовать.
Она нагнулась над тарелкой и нашла угол, под которым кусать рвущуюся тортилью. Патрик потер глаз. Зудело снова нестерпимо. Он смотрел в окно, но его опять затянуло в раздумья. Тюльпаны красных барных табуретов на хромированных стеблях, окошко в кухню, старик, сгорбившийся над чашкой кофе и, конечно, Рейчел — как свинья мордой в корыте. Это напоминало ему знаменитую картину Как-его-там. Память выгорает. Страх забыть все.
Хупер… Хоппер{107}. Вспомнил. Не все еще потеряно.
— Закончила? — спросил Патрик.
— Здесь делают отличный банановый сплит, — мечтательно проговорила Рейчел, дожевывая чили.
— Ни в чем себе не отказывай, — сказал Патрик. — Одного хватит?
— А ты разве не хочешь?
— Нет, я не хочу, — важно ответил он.
Скоро принесли длинную стеклянную тарелку, на которой комья шоколадного, ванильного и клубничного мороженого были заключены между половинками банана и погребены под волнами взбитых сливок, украшенных бусинками розовой и зеленой карамели. Посередине, словно ряд клоунских пуговиц, алели вишенки.
У Патрика непроизвольно задергалась нога, когда Рейчел принялась эксгумировать кусочки банана из кургана разноцветного мороженого.
— Я отказалась от молочного, — сказала она, — но иногда позволяю себе такие пиршества.
— Оно и видно, — мрачно заметил Патрик.
Его душили омерзение и презрение. Девка совершенно себя не контролирует. Наркотики, по крайней мере, поддаются рекламированию: жизнь на краю, исследования внутреннего Конго, сердце тьмы, переиграть смерть в гляделки, вернуться со шрамами и орденами страшного знания, Кольридж, Бодлер, Лири… и даже если любой, всерьез употреблявший наркотики, понимает всю фальшь этой рекламы, в случае еды невозможно даже и такое притворство. И все-таки в маниакальной жадности и нелепом вранье Рейчел было что-то неприятно знакомое.
— Можем мы уже ехать? — рявкнул Патрик.
— Да, хорошо, — робко ответила Рейчел.
Он потребовал счет, бросил на стол двадцать долларов и выбрался из кабинки, думая с тоской о следующей поездке в такси.
— Меня что-то подташнивает, — сказала Рейчел, когда они входили в гостиничный лифт.
— Не удивляюсь, — сурово ответил Патрик. — Меня тоже подташнивает, хотя я только смотрел.
— Ты злой.
— Извини, — сказал Патрик. — Я очень устал.
Не хватало только упустить ее прямо сейчас.
— Я тоже, — сказала Рейчел.
Патрик отпер дверь и включил свет.
— Извини за разгром.
— Видел бы ты мою квартиру!
— Может, еще увижу, — сказал Патрик. — И неообъективное искусство.
— Обязательно, — ответила Рейчел. — Можно я зайду в туалет?
— Конечно.
Время быстренько двинуться, подумал Патрик, когда дверь за ней захлопнулась. Он достал кокс из чемодана и смэк из внутреннего левого кармана, взял ложку из нижнего ящика комода и вытащил полбутылки воды «Эвиан», которую из ненужной предосторожности спрятал за шторой. Других возможностей почти не будет, и лучше сделать мощный спидбол, чтобы свести число уколов к минимуму. Он смешал смэк и кокс, растворил и набрал раствор в шприц.
Все было готово, но сколько у него времени до появления Рейчел? Напрягая слух, словно человек, силящийся различить шаги на скрипучей лестнице, он сосредоточился на звуках из уборной. Они убедили его, что Рейчел блюет и будет блевать еще некоторое время.
Чтобы не рисковать, Патрик вогнал иглу в толстую вену на тыльной стороне ладони. Запах кокаина ударил в нос, нервы натянулись, как рояльные струны. Доля секунды — и героин мягким дождем фетровых молоточков заиграл на его позвоночнике, отдаваясь в мозгу.
Патрик блаженно застонал и почесал нос. Это было так приятно, так офигенно приятно. Ну разве можно с таким завязать? Это была любовь. Возвращение домой. Итака, конец скитаний по бурным морям. Он бросил шприц в верхний ящик комода, шатаясь, прошел через комнату и рухнул на кровать.
Наконец-то покой. Трепет полуприкрытых ресниц, медленная дрожь складываемых крыльев, по телу стучат фетровые молоточки, пульс скачет, как песок на барабане, любовь и яд долгими выдохами забирают его дыхание, он проваливается в собственный, закрытый от всех мир, который никогда не мог ни по-настоящему вспомнить, ни хоть на мгновение забыть. Мысли текли неуверенным ручьем, собираясь в лужи обрывочных ярких образов. Патрик воображал, как ступает по мокрому лондонскому парку, впечатывая мокрые листья в асфальт. Рядом тлеют, сгущая воздух, кучи палой листвы; струйки желтого дыма дробят солнечный свет, будто спицы сломанного колеса, разбросанные над облетающими платанами. Лужайки усеяны сухими ветками, и Патрик слезящимися от дыма глазами наблюдает печальную церемонию.
Он часто заморгал, возвращаясь в явь, потер глаз и сосредоточился на картине над столом. Она изображала морской берег в Нормандии. Почему женщины в длинных платьях и мужчины в соломенных шляпах не заходят в море? Одни лишь веселенькие парасольки удерживают их на берегу или срок, который они должны отбыть, прежде чем совлечь покровы тела в безразличной воде?
Все умирало, под каждым перевернутым камнем копошились слепые белые червяки. Надо покинуть сырую гнилостную землю и всепожирающее море, устремиться в горы. «Приветствую вас, горы-исполины! — нараспев прошептал он. — Высокие и гордые! С которых так славно прыгать в пропасть!»
Патрик слабо хихикнул. Эффект кокса затухал, и ощущения уже были довольно гадкие. Впереди только две дозы кокаина, и дальше он будет обречен на усиливающиеся муки разочарования. Героин, вероятно, лишь временно приглушил действие спида, но все равно оно будет ослаблено долгим бодрствованием. Самое разумное в такой ситуации, когда тело превратилось в поле боя, усеянное жертвами межнаркотических войн, — принять кваалюд, от которого высокомерно отказалась Рейчел, и попытаться уснуть в самолете. Определенно есть довод за то, чтобы поспать, а именно — после пробуждения действие наркотиков усилится.
Как всегда, печенка ныла, словно под ребра загнали футбольный мяч. Страсть к наркотикам, подобно лисице под туникой спартанского мальчика, грызла его внутренности. Перед глазами двоилось, и два изображения разъезжались все дальше. Это плюс чувство, что его тело держится на скрепках и английских булавках и рассыплется от малейшего напряжения, наполняло Патрика ужасом и сожалениями. Как всегда, на заре третьего дня им овладело отвратительное желание завязать с наркотиками, но он знал, что первые признаки ломки обнаружат еще больший ужас отсутствия наркоты.
Вид Рейчел, виновато стоящей в ногах кровати, застал Патрика врасплох. Она быстро изгладилась из памяти за то время, что блевала в туалете, теряя индивидуальность и становясь просто Другими Людьми, кем-то, кто может помешать уколу или переживанию прихода.
— Я чувствую себя такой раздутой, — пожаловалась она, держась за живот.
— Может, просто ляжешь? — прохрипел Патрик.
Рейчел села на кровать, подползла к дальнему краю и со стоном рухнула на подушку.
— Иди ко мне, — сказал Патрик, силясь изобразить нежность.
Рейчел перекатилась на бок. Он нагнулся, надеясь, что она почистила зубы, и пытаясь вспомнить, когда чистил их сам. Из-за неудобного угла они при попытке поцеловаться столкнулись носами и, спеша уладить эту неловкость, стукнулись еще и зубами.
— Господи, чувствуешь себя двенадцатилетним, — сказал Патрик.
— Извини.
Он приподнялся, подперев рукой голову, а другой рукой провел по ее вязаному белому платью. Рейчел выглядела несчастной и нервной. Внизу живота у нее сейчас появилась жировая складка, которая была не видна, когда она стояла. Патрик, обходя эту складку, мягко провел рукой по бедру Рейчел.
— Извини, — повторила она. — Я так не могу, слишком нервничаю. Может быть, мы проведем какое-то время вместе, лучше друг друга узнаем.
Патрик убрал руку и плюхнулся на подушку.
— Конечно, — сказал он без всякого выражения и глянул на часы рядом с кроватью.
Без десяти пять. У них два часа сорок минут, чтобы «лучше друг друга узнать».
— В ранней юности я ложилась в койку с кем угодно, — проскулила Рейчел, — но потом у меня всегда оставалось чувство опустошенности.
— Даже после тарелки чили и бананового сплита? — спросил Патрик.
Если нельзя ее трахнуть, можно хотя бы помучить.
— Ты правда злой, знаешь? У тебя проблемы с женщинами?
— Мужчинами, женщинами, собаками. Никакой дискриминации, — ответил Патрик. — Они все меня раздражают.
Он встал и подошел к столу. И зачем только он притащил к себе эту жирную зануду? Невыносимо, все невыносимо.
— Послушай, я не хочу с тобой спорить, — сказала Рейчел. — Понимаю, ты огорчился. Просто надо, чтобы ты помог мне расслабиться.
— Расслаблять — это не по моей части. — Патрик сунул ложку и кокс в карман брюк, затем полез в дальний конец ящика за вторым шприцем.
Рейчел тоже встала и подошла к нему.
— Мы оба очень устали, — сказала она. — Давай ляжем и поспим. Может, утром все будет иначе.
— Будет ли? — спросил Патрик.
Ее рука жгла ему спину. Он не хотел, чтобы Рейчел его трогала. И вообще кто-либо. Он вывернулся, ища возможности выскользнуть в туалет.
— А что в этом ящичке? — Рейчел в новой попытке приободрить его тронула гробик на телевизоре.
— Прах моего отца.
— Прах твоего отца, — ойкнула она и убрала руку. — Мне не по себе.
— Я бы из-за него не опасался, — сказал Патрик. — Как ты думаешь, он же сойдет за ручную кладь?
— Наверное, — ответила Рейчел, слегка озадаченная ходом его мысли. — Я хочу сказать, мне правда жутко. Твой отец с нами в комнате. Может, я именно это и почувствовала.
— Кто знает? Во всяком случае, он составит тебе компанию, пока я буду в ванной. Может быть, я там задержусь.
У Рейчел округлились глаза.
— Мне страшно.
— Не тревожься. Все говорят, он был очень обаятельный человек.
Патрик ушел в ванную и запер за собой дверь. Рейчел осталась сидеть на краешке кровати, с тревогой глядя на ящичек, словно опасалась, что он сдвинется. Она воспользовалась этой прекрасной возможностью сделать дыхательные упражнения, которые смутно помнила по двум занятиям йогой, но через пару минут устала. Ей по-прежнему очень хотелось уйти. Проблема состояла в том, что она жила в Бруклине. Такси обойдется в десять-двенадцать долларов, а через два часа придется ехать на метро в галерею. Если остаться здесь, возможно, удастся поспать и позавтракать. Она устроилась в постели с меню завтрака. Сперва ее охватило радостное возбуждение (и чувство вины) при виде, сколько всего вкусного можно будет съесть, но даже оно не прогнало усталость.
Патрик лежал в ванне, свесив одну ногу через край, по руке у него текла кровь. Он вколол себе весь оставшийся кокс за один раз и, не устояв на ногах, упал в ванну. Теперь он смотрел на хромированный душ и белый матовый потолок, неглубоко вдыхая через сжатые зубы, как будто его придавило балкой. На рубашке выступили темные пятна пота, в носу першило от героина. Патрик вдохнул прямо из пакетика, который теперь, пустой и смятый, лежал у него на шее.
Левой рукой он ударил иголкой шприца о край ванны. Надо перестать колоться — особенно теперь, когда ничего не осталось.
Весь причиненный себе вред столпился в нем, словно падшие ангелы на средневековой картине, гонящие его в ад раскаленными вилами, их злобные ухмылки окружали его со всех сторон. Он чувствовал неодолимое желание дать вечный зарок, принести благочестивую и невозможную клятву больше не прикасаться к наркотикам. Если он выживет, если ему позволят выжить, он никогда не будет колоться.
В эту трудную минуту пылкая решимость перевешивала сознание собственной неискренности, хотя он уже различал, как звук далекой перестрелки, скребущее чувство: что-то не так. У него закончились наркотики. Один шприц испорчен, в другом засохла кровь. Оно бы и к лучшему, но до чего же грустно! Очень скоро все синапсы начнут орать, как голодные дети, а каждая клетка тела — жалобно тянуть его за рукав.
Патрик осторожно опустил ногу и встал. Опять чуть не умер. Это всегда такое потрясение. Стоит принять кваалюд. Он приподнялся, чуть не потерял сознание и, держась за стену, как старик, выбрался из ванны. Пальто лежало на полу (он часто думал попросить портного, чтобы тот сделал в рукавах отстегивающиеся клапаны). Очень медленно Патрик поднял его, очень медленно достал кваалюд, положил в рот и запил глотком воды.
Потом, плохо соображая, сел на унитаз и взял телефонную трубку. 555–1726.
«Сейчас я не могу подойти к телефону, но если вы оставите сообщение…» Блядь, спит.
— Пьер, это Патрик. Просто звоню попрощаться, — соврал он. — Как только снова буду в Нью-Йорке, сразу тебе позвоню. Пока.
Затем он позвонил Джонни Холлу в Лондон — убедиться, что к его приезду хоть что-нибудь будет. Подождал несколько гудков. Может, Джонни согласится встретить его в аэропорту. Еще несколько гудков. Господи, и Джонни не берет трубку. Невыносимо.
Патрик попытался повесить трубку обратно и промахнулся несколько раз, прежде чем у него получилось. Он чувствовал себя слабым, как ребенок. Тут он заметил в ванне шприц, устало поднял его, завернул в туалетную бумагу и бросил в мусорное ведро под раковиной.
В спальне Рейчел разметалась на кровати, всхрапывая через неравные промежутки времени. Будь он в нее влюблен, подумал Патрик. И не закончил мысль. Отблески пламени на воде под аркой моста, приглушенное эхо, поцелуй. Снег, стряхиваемый с ботинок перед печкой, кровь, возвращающаяся в заледенелые пальцы. Будь он влюблен.
А так, белобрюхая, тяжело дышащая, она казалась Патрику выброшенным на берег китом.
Собираться несложно, если сгрести все в ком, затолкать в чемодан, сесть на него и застегнуть молнию. Правда, ее тут же пришлось расстегнуть, чтобы убрать книгу Виктора. «Я мыслю себя яйцом, следовательно, я существую в форме яйца», — пропищал он с французским акцентом Пьера. Потом надел последнюю чистую рубашку и пошел обратно в ванную звонить на ресепшен.
— Алло? — протянул он.
— Да, сэр, чем я могу вам помочь?
— Мне нужен лимузин на семь тридцать. Большой, с темными окнами, — по-детски добавил он.
— Хорошо, сэр.
— И приготовьте мой счет, пожалуйста.
— Да, сэр. Прислать портье за багажом?
— Через четверть часа, спасибо.
Все было под контролем. Патрик закончил одеваться, нацепил повязку и сел в кресло ждать, когда придет портье за чемоданом. Надо ли оставить записку Рейчел? «Я никогда не забуду нашу ночь» или «Давай в самом скором времени повторим». Иногда молчание красноречивее слов.
В дверь тихонько постучали. Портье был лет шестидесяти на вид, одетый в самую простую серую форму.
— Только один чемодан.
— Так точно, сэр. — У портье был ирландский акцент.
Они пошли по коридору. Патрик чуть согнулся, оберегая печенку, и перекособочился от боли в спине.
— Жизнь не просто мешок с дерьмом, — светски заметил он, — а еще и дырявый. Невозможно не замараться, как по-вашему?
— По-моему, многие так думают, — приятным певучим голосом ответил портье. Затем остановился и поставил чемодан Патрика. — И будут реки крови. И грешники утопнут. И даже высоты не устоят.
— Одно из ваших пророчеств? — вкрадчиво спросил Патрик.
— Это из Библии, — ответил портье. — И все мосты смоет. — Он посмотрел на потолок и прихлопнул невидимую муху. — И люди скажут, что настал конец света.
— И будут в чем-то правы, — ответил Патрик. — Но мне правда пора.
— Так точно, сэр, — сказал портье, все еще взвинченный. — Подойду к вам на первом этаже.
Он заспешил к служебному лифту. Как ни пытайся жить на краю, думал Патрик, входя в другой лифт, тебе все равно не угнаться за людьми, верящими тому, что говорит им телевизор.
Счет на две тысячи сто пятьдесят три доллара оказался даже больше, чем Патрик рассчитывал, и это принесло ему тайное удовольствие. Расходовать капитал — еще один способ истончить свою материальность, стать таким же пустым и тонким, каким он себя чувствовал, облегчить бремя незаслуженного богатства и совершить акт символического самоубийства, пока настоящее все еще его страшит. Кроме того, Патрик лелеял и противоположную фантазию: может быть, оставшись на мели, он обретет некую яркую цель, рожденную из необходимости зарабатывать на жизнь. Помимо гостиничного счета он потратил две — две с половиной тысячи на такси, наркотики и рестораны, плюс шесть тысяч на авиаперелет. В сумме получалось больше десяти тысяч долларов, и это еще не считая похоронных расходов. Патрик чувствовал себя победителем телевикторины. Как было бы досадно, потрать он всего восемь с половиной или девять тысяч долларов. Десять тысяч за два дня. Никто не скажет, будто он не умеет развлекаться. Патрик бросил на стойку карту «Американ экспресс», не удосужившись проверить счет.
— И кстати, — зевнул он, — я подпишу квитанцию, но не могли бы вы оставить итог открытым? В номере осталась моя подруга. Может быть, она захочет позавтракать, я даже уверен, что захочет. Пусть заказывает что угодно, — великодушно добавил он.
— О… кей. — Девушка за стойкой не могла решить, затрагивать ли вопрос проживания второго постояльца. — Она ведь освободит номер к двенадцати часам?
— Да, наверное. Понимаете, она работает, — сказал Патрик таким тоном, будто это что-то исключительное. Он подписал квитанцию.
— Я отправлю копию итогового счета на ваш домашний адрес.
— О, не затрудняйте себя. — Патрик снова зевнул, заметил рядом портье с чемоданом и улыбнулся: — Реки крови, а?
Портье глянул на него с подобострастным непониманием. Может, Патрику все это померещилось? Наверное, действительно надо поспать.
— Надеюсь, вам у нас понравилось, — сказала девушка, протягивая ему копию счета в конверте.
— Понравилось — не то слово, — ответил Патрик с самой обворожительной улыбкой. — Я в полном восторге. — Он отмахнулся от счета и тут же воскликнул: — Я кое-что забыл в номере. — Он повернулся к портье. — Не могли бы вы принести мне ящичек, который стоит на телевизоре? Желательно вместе с бумажным пакетом.
Как мог он забыть ящичек? Нет надобности обращаться в Вену за толкованием. Что бы они делали в Корнуолле, в угрюмом устье реки, где отец просил развеять его прах? Пришлось бы за взятку добывать пепел в местном крематории.
Портье вернулся через десять минут. Патрик затушил сигарету и взял пакет. Они вместе с портье двинулись к вращающейся двери.
— Молодая особа спросила, куда вы ушли, — сказал портье.
— И что вы ответили?
— Что вы едете в аэропорт.
— А что она сказала?
— Мне не хотелось бы повторять, сэр, — почтительно ответил портье.
Ну вот и все, подумал Патрик, выходя через вращающуюся дверь. Вырубить, сжечь, жить дальше. В пульсирующий свет, под более просторное бледное небо, со зрачками, высверленными, как у римских статуй.
На другой стороне улицы стоял мужчина с ампутированной у запястья левой рукой, на культе было покраснение там, где кость выдавалась сильнее всего. Четырехдневная щетина, мрачное лицо, желтые очки, горький изгиб губ, грязные волосы, забрызганный плащ. Культя непроизвольно подергивалась. Курильщик. Ненавистник жизни. Mon semblable[38]{108}. Чужие слова.
Впрочем, была и существенная разница. Патрик сунул купюры девушке и портье. Таксист открыл дверцу. Патрик залез в машину, распластался на черном кожаном сиденье и притворился спящим.
Робкая надежда
Посвящается
моей матери и моей сестре
Когда Патрик проснулся, он помнил, что ему снился сон, только вот о чем? С хорошо знакомым саднящим чувством он пытался восстановить то, что миг назад ускользнуло за грань сознания, оставив пустоту характерной формы. Так, если на улице вихрем кружатся старые газеты, значит здесь недавно промчалась машина.
Читать бесплатно другие книги:
