Патрик Мелроуз. Книга 1 (сборник) Сент-Обин Эдвард

— Со старым папой так разговаривать нельзя.

Ликование Патрика омрачила виноватая уверенность в том, что отец вот-вот умрет от сердечного приступа.

Однако после того случая отношения изменились, особенно когда Патрик смог выделить лишенному наследства отцу небольшой доход и унизить его своими деньгами, как раньше унизила того Элинор. В последние годы жизни Дэвида страх Патрика почти полностью вытеснили скука в компании «бедного старого папы» и жалость к нему. Порой Патрик мечтал о честном разговоре с отцом, но после минутного общения понимал, что это невозможно. Сейчас Патрик чувствовал, что чего-то не хватает, что он в чем-то не признался ни себе, ни тем более Джонни.

Джонни не решался прерывать молчание Патрика и, ожидая, когда приятель заговорит, съел почти всего выкормленного кукурузой цыпленка.

— Что можно сказать о человеке, который насилует своего ребенка?

— Думаю, тебе будет легче считать его не злодеем, а больным, — вяло предложил Джонни и добавил: — Твои слова из головы не идут. Это ужасно.

— Я пробовал то, что ты предлагаешь, — отозвался Патрик. — Но с другой стороны, что есть зло, если не болезнь, себя превозносящая? Пока у отца была власть, ни раскаяния, ни самообладания он не показывал, а когда стал бедным и брошенным, начал демонстрировать презрение и свою болезненность.

— Может, это его действия надо считать злом, а его самого — больным. Может, самих людей осуждать нельзя, только их действия… — Джонни замялся, не желая превращаться в защитника. — Может, он был не в силах удержаться, как ты не мог удержаться от наркотиков…

— Может, может, может, — передразнил Патрик. — Я своими наркотиками другим людям не навредил.

— Правда? А как же Дебби?

— Она человек взрослый и могла выбирать. Неприятности я ей точно устроил, — признал Патрик. — Я все пытаюсь договориться о перемирии, но потом сталкиваюсь с дикой непримиримой злостью. — Патрик оттолкнул тарелку и закурил. — Я пудинга не хочу, а ты?

— Тоже нет. Только кофе.

— Два кофе, пожалуйста, — попросил Патрик у официанта, который теперь демонстративно молчал. — Простите, что нагрубил вам. Я пытался рассказать приятелю о чем-то непростом.

— А я пытался сделать свою работу, — проговорил официант.

— Да, конечно, — кивнул Патрик.

— Ты когда-нибудь сможешь его простить? — поинтересовался Джонни.

— Разумеется, — ответил официант. — Ничего страшного.

— Да я не вам! — засмеялся Джонни.

— Извините, что вмешался, — сказал официант и ушел за кофе.

— Я о твоем отце.

— Ну, если уж этот вздорный официант способен меня простить, как тут не начаться цепной реакции отпущения грехов? — отозвался Патрик. — Только не месть, не прощение случившегося не изменят. Это дела второстепенные, из которых прощение менее привлекательно, потому что подразумевает сделку с обидчиком. Вряд ли прощение стояло во главе угла для тех, кого распинали на крестах, пока не появился Иисус — если не первый, то самый успешный человек с комплексом Христа. Садисты наверняка возликовали и давай пропагандировать иррациональную идею того, что их жертвы могут обрести душевный покой лишь через прощение.

— А ты не допускаешь, что это духовная истина? — спросил Джонни.

Патрик надул щеки.

— Может, и так, но, по-моему, духовные преимущества прощения очень смахивают на психологические преимущества веры в то, что ты сын Божий.

— Как же тебе освободиться? — спросил Джонни.

— Понятия не имею, — отозвался Патрик. — Наверное, это как-то связано с разговорами начистоту, иначе я не открылся бы тебе. Откровенничать я только начал, но думаю, на определенном этапе это надоедает и этот этап совпадает с твоей «свободой».

— Так вместо того чтобы простить, ты попробуешь выговориться?

— Да, пресыщение откровенностью — вот моя цель. Если словотерапия — наша современная религия, то пресыщение откровенностью — ее апофеоз, — вкрадчиво проговорил Патрик.

— Но ведь откровенность включает попытку понять отца.

— Я прекрасно его понимаю, но по-прежнему ненавижу то, что он сделал.

— Конечно ненавидишь. Кроме «вот ублюдок!», тут и сказать нечего. Я просто нащупываю альтернативу, ведь ты говорил, что устал от ненависти.

— Устал, но пока не представляю, как от нее освободиться. Если только через потенциальное безразличие.

— Или через отрешенность. Не думаю, что ты сможешь стать безразличным, — проговорил Джонни.

— Да, через отрешенность, — согласился Патрик, на сей раз не возражавший против корректировки своей лексики. — Просто «безразличие» звучнее.

Друзья пили кофе. Джонни чувствовал, что позволил увести себя слишком далеко от самого откровения Патрика, чтобы спрашивать: «Так что именно случилось?» Патрик, со своей стороны, чувствовал, что покинул берег своих воспоминаний, где осы до сих пор пировали над лопнувшим инжиром, а сам он в бешенстве смотрел сверху на пятилетнего себя, чтобы избежать неловкости, лежащей куда глубже неловкости признания. Истоки его фантазии тянулись на Языческий Юг, к непристойному раскрепощению, которое он породил в отце. А разговор с Джонни застрял на Котсуолдских холмах под сенью грубых английских вязов. Возможность сделать широкий жест и объявить: «А это порожденье тьмы — мой раб»{136} — незаметно выродилась в спор о морали.

— Спасибо, что поделился со мной тем, чем поделился, — сказал Джонни.

— Нечего включать калифорнийца. Это ведь чистой воды обуза.

— Нечего включать суперангличанина, — парировал Джонни. — Для меня это честь. Захочешь поговорить об этом — я к твоим услугам в любое время.

Обезоруженному Патрику на миг стало очень грустно.

— Ну что, поехали на дурацкую вечеринку? — спросил он.

Они вместе вышли из обеденного зала, прошагав мимо Дэвида Уиндфолла и Синди Смит.

— Произошли неожиданные колебания обменного курса, — пояснил Дэвид. — Бешено запаниковали все, кроме меня, по той причине, что мы с Сонни устроили долгий пьяный обед у него в клубе. В конце дня я заработал кучу денег, не делая абсолютно ничего, а все остальные прокололись. Мой босс жутко злился.

— Вы с боссом ладите? — спросила Синди, которую это не интересовало нисколечко.

— Разумеется, — ответил Дэвид. — Вы, американцы, называете такое внутренним нетворкингом, мы — просто хорошими манерами.

— Вот так так! — отозвалась Синди.

— Нам лучше поехать на разных машинах, — сказал Патрик, проходя с Джонни через бар. — Вдруг я уеду рано?

— Хорошо, — кивнул Джонни. — До встречи в Читли.

Близкое окружение Сонни, сорок гостей, ужинавших в Читли до начала вечеринки, слонялись по Желтому залу, не в состоянии сесть, пока не усядется принцесса Маргарет.

— Николас, ты веришь в Бога? — спросила Бриджит, подключая Николаса Пратта к разговору, который вела с принцессой Маргарет.

Николас закатил глаза, словно кто-то пытался раздуть старый скандал.

— Меня, дорогая моя, интересует, верит ли Он до сих пор в нас? Или мы довели всевышнего наставника до нервного срыва? По-моему, кто-то из Бибеску{137} сказал, что «для светского человека вселенная как предместье».

— Не нравятся мне слова этих ваших Бибеску, — заявила принцесса Маргарет, морща нос. — Как можно сравнить вселенную с предместьем? Это полная глупость.

— Мэм, по-моему, в виду имеется то, что порой самыми важными становятся самые банальные вопросы, потому что на них нет ответа, — сказал Николас. — А вот вопросы, кажущиеся банальными, например кто где сидит за ужином, — Николас глянул на Бриджит, подняв брови, — наиболее интересны.

— Люди очень странные, да? Мне вот совершенно неинтересно, кто где сидит, — соврала принцесса. — Кроме того, как вам известно, моя сестра — глава англиканской церкви, и мнение атеистов я слушать не желаю. — Заткнув рты Николасу и Бриджит своим неодобрением, принцесса хлебнула виски из стакана. — Очевидно, число случаев растет, — таинственно изрекла принцесса.

— Каких случаев, мэм? — уточнил Николас.

— Случаев насилия над детьми, — ответила принцесса. — В прошлые выходные я была на благотворительном концерте в пользу Национального общества предупреждения жестокого обращения с детьми, и мне сказали, что число случаев растет.

— Возможно, сейчас людям больше нравится выносить сор из избы, — предположил Николас. — Если честно, эта тенденция беспокоит меня больше шумихи вокруг насилия над детьми. Дети, вероятно, не подозревали бы, что стали жертвами насилия, если бы каждый вечер не видели его по телевизору. По-моему, в Штатах дети начали подавать в суд на родителей за плохое воспитание.

— Серьезно? — Принцесса захихикала. — Нужно рассказать маме. Ей такое понравится!

Николас расхохотался:

— Если честно, мэм, меня беспокоит не шумиха вокруг насилия, а то, как страшно родители нынче портят своих детей.

— Возмутительно! — воскликнула принцесса. — Мне попадается все больше детей, не имеющих понятия о дисциплине. Это пугает.

— Ужасает, — поддакнул Николас.

— Вряд ли представители Национального общества предупреждения жестокого обращения с детьми говорили о нашем мире, — сказала принцесса, великодушно озарив Николаса светом, который источала своим присутствием. — На самом деле их слова — развенчание мечты социалистов. Те уверены, что любую проблему можно решить деньгами, но это попросту неправда. Даже бедняки были счастливы, когда еще не утратили общности. Моя мать говорит, что в Ист-Энде во время войны ей попадалось больше достойных людей, чем в целом дипломатическом корпусе.

— Красивые женщины как автобусы, — сказал Питер Порлок Робину Паркеру, направляясь с ним в столовую. — Ждешь одну целую вечность, а потом появляются все сразу. Вообще-то, я в жизни не ждал автобус, если только на акции «Британского наследия» в Вашингтоне. Помните ее?

— Конечно помню, — отозвался Робин Паркер, расфокусированные глаза которого напоминали голубых рыбок, мечущихся за толстыми стеклами очков. — Для нас сняли лондонский даблдекер.

— Кто-то ворчал, мол, зачем в лес дрова привезли, — сказал Питер, — а я был рад увидеть то, чего мне столько лет не хватало.

Тони Фаулз — мастер болтать занимательную ерунду. Раз в опере есть ложи, с которых слышно музыку, но не видно сцену, он предлагал устроить звуконепроницаемые ложи, где не мешают ни музыка, ни актеры на сцене, — берешь мощный бинокль и рассматриваешь публику.

Принцесса весело смеялась. Расслабленная беззаботность Тони расслабляла и ее, но, увы, их скоро разлучили. Принцессу усадили за другой конец стола рядом с Сонни.

— В идеале на домашний ужин приглашают гостей числом больше, чем граций, но меньше, чем муз{138}, — заявил Жак Далантур, поднимая указательный палец. — А это… — Он развел руками и закрыл глаза, словно теряя дар речи. — Это что-то совершенно необыкновенное.

Немногие ужинали за столом, накрытым на сорок персон, чаще, чем посол. Бриджит лучезарно улыбнулась и попробовала вспомнить, сколько должно быть муз.

— Каковы ваши политические убеждения? — спросила принцесса Маргарет у Сонни.

— Консервативные, мэм, — гордо ответил Сонни.

— Так я и думала. А сам вы занимаетесь политикой? Мне вот не важно, кто именно входит в правительство, лишь бы правили хорошо. А все эти метания вправо-влево, как дворники на лобовом стекле, — вот это явно лишнее.

Сонни захохотал, представив себе политические дворники.

— Мэм, политикой я занимаюсь только на местном уровне, — ответил он. — То есть в пределах транспортной развязки Литтл-Соддингтона. Слежу, чтобы где попало тропы не протаптывали. Некоторые считают сельскую местность гигантским парком, где рабочим можно бросать фантики. Мы, здешние жители, считаем иначе.

— Ответственные люди необходимы, чтобы следить за делами на местном уровне, — ободряюще проговорила принцесса Маргарет. — Много достопримечательностей разрушается как раз в провинции, а замечаешь это, лишь когда красота исчезает. Едешь мимо и думаешь: «Как чудесно здесь когда-то было».

— Вы абсолютно правы, мэм, — согласился Сонни.

— Это оленина? — поинтересовалась принцесса. — А то под этим странным соусом не разберешь.

— Да, это оленина, — нервно подтвердил Сонни. — Пожалуйста, извините за соус. Вы совершенно правы: он просто отвратителен. — Сонни отчетливо помнил, как удостоверился у личного секретаря принцессы, что оленину она любит.

Принцесса Маргарет отодвинула тарелку и потянулась к зажигалке.

— Мне присылают ланей из Ричмонд-парка, — самодовольно заявила принцесса. — Для этого нужно значиться в особом списке. Королева так и сказала мне: «Запишись», и я записалась.

— Очень разумно, мэм, — отозвался Сонни, фальшиво улыбаясь.

— Оленина мне не нр-равится, — признался Жак Далантур Кэролайн Порлок. — Но дипломатический скандал я провоцировать не хочу, поэтому… — Он закинул кусок мяса в рот с наигранно страдальческим видом, который Кэролайн впоследствии называла «немного чересчур».

— Это же оленина. Любите ее? — спросила принцесса Маргарет, чуть наклонившись к месье Далантуру, который сидел справа от нее.

— Оленина пр-рекрасна, мэм, — заявил посол. — Я не пр-редставлял, что у вас в стране умеют так готовить. Соус — сама нежность. — Жак зажмурился, показывая, насколько нежен соус.

Принцесса решила поступиться своим мнением о соусе ради удовольствия слышать, как Англию называют «ее страной». Разве это не подтверждение ее собственных чувств, что страна если не по закону, то на каком-то более глубоком уровне принадлежит ее семье?

Страстно желая продемонстрировать любовь к оленине из старой доброй Англии, посол поднял вилку в жесте одобрения настолько вычурном, что стряхнул блестящие капли коричневого соуса прямо на синее тюлевое платье принцессы.

— Я ср-ражен ужасом! — воскликнул Жак, чувствуя, что вот-вот грянет дипломатический скандал.

Принцесса мрачно поджала губы, но не проронила ни слова. Отложив мундштук, в который вставляла сигарету, она кончиками пальцев взяла салфетку и протянула месье Далантуру.

— Вытирайте! — сказала она с пугающей простотой.

Посол отодвинул свой стул и покорно опустился на колени, для начала смочив салфетку в стакане воды. Пока он вытирал с платья капли соуса, принцесса закурила и повернулась к Сонни.

— А я-то думала, что окончательно разочаровалась в соусе, когда он лежал у меня на тарелке, — съязвила она.

— Соус — просто беда, — пролепетал Сонни, лицо которого стало темно-бордовым от прилива крови. — Мэм, я не знаю, как перед вами извиняться.

— Вам извиняться не за что, — процедила принцесса.

Жаклин Далантур, опасаясь, что действия супруга несовместимы с величием Франции, встала и обошла стол. Половина гостей притворялась, что ничего не заметила, другая половина не сочла нужным притворяться.

— Что меня восхищает в ПМ, так это ее умение создавать непринужденную обстановку, — сказал Николас Пратт, сидевший на другом конце стола слева от Бриджит.

Джордж Уотфорд, сидевший по другую сторону от Бриджит, решил проигнорировать вмешательство Пратта и продолжил объяснять ей цель Британского содружества.

— Боюсь, Содружество совершенно неэффективно, — посетовал Джордж. — Как дружить, если нас объединяет только бедность? Впрочем, оно радует королеву, — добавил он, глянув через стол на принцессу. — Это веская причина для его существования.

Жаклин, еще не разобравшаяся в ситуации, с изумлением обнаружила, что супруг заполз еще дальше под стол и лихорадочно трет платье принцессы.

— Mais tu es compltement cingl![44] — прошипела Жаклин.

Посол, вспотевший, как конюх в авгиевых конюшнях, даже голову не поднял.

— Я совершил нечто непростительное! — объявил он. — Я забрызгал этим чудесным соусом платье ее высочества.

— Ах, мэм, он так неловок! — воскликнула Жаклин, изображая женскую солидарность. — Позвольте, я вам помогу.

— Я вполне довольна тем, как справляется ваш муж, — отозвалась принцесса. — Он пролил соус, ему и вытирать! Чувствуется, он мог сделать прекрасную карьеру в химчистке, если бы не сбился с пути истинного, — едко добавила она.

— Мэм, позвольте нам подарить вам новое платье! — проурчала Жаклин, чувствуя, как ногти превращаются в когти. — Allez, Жак, достаточно! — засмеялась она.

— Вон еще пятно, — командным тоном проговорила принцесса Маргарет, показывая на пятнышко на коленях.

Посол замялся.

— Ну, вытирайте!

Жак снова макнул край салфетки в стакан с водой и давай быстро-быстро тереть пятно.

— Ah, non, mais c’est vraiment insupportable[45], — не выдержала Жаклин.

— Insupportable, — повторила принцесса с гнусавым французским акцентом, — это когда тебя окатывают отвратительным соусом. Не стоит напоминать вам, что ваш супруг — посол при Сент-Джеймсском дворе, — изрекла она таким тоном, словно это автоматически делало Далантура ее личным слугой.

Жаклин, коротко кивнув, вернулась на свое место, но лишь для того, чтобы взять сумку и выйти из столовой.

За столом воцарилась тишина.

— Тишина, — проговорила принцесса Маргарет. — Не люблю тишину. Будь здесь Ноэль, мы катались бы по полу от смеха, — добавила она, поворачиваясь к Сонни.

— Ноль, мэм? — спросил Сонни, у которого от страха путались мысли.

— Ноэл Кауард{139}, глупец вы эдакий, — ответила принцесса. — Над его шутками смеялись часами. Острее всего не хватает тех, кто умел смешить, — с чувством добавила она, дымя сигаретой.

Сонни, и без того подавленный присутствием оленины на столе, окончательно расстроился из-за отсутствия Ноэля. То, что Ноэль давно умер, никак не смягчило ощущение провала — Сонни погрузился бы в мрачное уныние, не выручи его принцесса, которая вернула себе отличное настроение, после того как отстояла свое достоинство и столь эффектно напомнила, что самая важная персона здесь она.

— Сонни, у вас ведь есть дети? — непринужденно спросила принцесса.

— Да, мэм. У меня дочь.

— Сколько ей? — любезно поинтересовалась принцесса.

— Трудно поверить, но уже семь, — ответил Сонни. — Еще немного — и начнется джинсовый период, — зловеще добавил он с дурным предчувствием.

— О-о! — простонала принцесса и сделала неприятное лицо, что получилось без особого труда. — Разве джинсы не ужас? Они же как форма! И очень грубые… Не понимаю, почему люди хотят выглядеть как все. Просто не понимаю.

— Совершенно верно, мэм, — отозвался Сонни.

— Когда мои дети достигли такого возраста, я сказала: «Только, ради бога,не надевайте эти жуткие джинсы», — поделилась принцесса Маргарет. — Так они пошли и благоразумно накупили брюк цвета хаки.

— Очень благоразумно, мэм, — поддакнул Сонни, до истерики радуясь, что принцесса сменила гнев на милость.

Жаклин вернулась через пять минут, надеясь, что ее отсутствие объяснят тем, что, как выразилась одна специалистка по современному этикету, «естественные потребности лучше справлять без свидетелей». На деле она гневно мерила шагами свою комнату, пока с неохотой не признала, что показная несерьезность в данной ситуации менее унизительна, чем демонстративное негодование. Еще Жаклин чувствовала: дипломатические скандалы — то, чего ее супруг панически боится и ловко избегает на протяжении своей карьеры. Поэтому она спешно подкрасила губы и бегом обратно в столовую.

Заметив, что Жаклин вернулась, Сонни снова встревожился. Впрочем, принцесса Маргарет начисто ее проигнорировала и завела очередную байку о «простых англичанах», в которых «бесконечно верила», потому что ничего не знала об их жизни, но в их роялистских симпатиях не сомневалась.

— Однажды я ехала в такси, — начала принцесса с явным намеком на то, что нужно восхищаться ее отвагой; Сонни послушно вскинул брови, надеясь продемонстрировать корректное сочетание изумления и восхищения. — Тони сказал водителю: «Отвезите нас в „Роял-гарден-отель“». Он, как вы знаете, в конце нашей улицы. А водитель ему в ответ… — Принцесса подалась вперед и резко вскинула голову, чтобы произнести ключевую фразу, подражая не то кокни, не то китайцу: — «Я знаю, где она живет». — Она улыбнулась Сонни и закудахтала: — Разве не чудесные люди? Разве не замечательные?

Сонни запрокинул голову и расхохотался.

— Какая прекрасная история, мэм! Какие замечательные люди!

Принцесса с удовлетворением откинулась на спинку стула: она очаровала хозяина дома и придала вечеринке благородный блеск. Что касается неловкого француза по другую сторону от нее, просто так она его не извинит. Допускать промахи в присутствии сестры королевы — это не пустяки. Сама конституция зиждется на уважении к Короне, и ее долг (как же принцессе порой хотелось им пренебречь! как она порой пренебрегала, а потом еще строже отчитывала тех, кто поверил, что она пренебрегает) — поддерживать это уважение. Такую цену принцесса платит за то, что обыватели наивно считают огромными привилегиями.

Посол рядом с ней, казалось, пребывал в трансе, а сам, спрятавшись за безучастной маской, с беглостью профессионального составителя депеш сочинял доклад в Ке д’Орсе{140}. Он не опозорил Францию своей маленькой ошибкой — напротив, предотвратил развитие щекотливой ситуации, блестяще продемонстрировав ум и галантность. Посол запнулся, подыскивая меткую фразу, которую мог бы тогда использовать.

Пока Далантур размышлял, дверь столовой медленно открылась и из-за нее выглянула Белинда, босая, в белой ночной сорочке.

— Ой, смотрите, малышке не спится, — прогудел Николас.

Бриджит повернулась к двери и увидела дочь, просительно заглядывающую в столовую.

— Это еще кто? — спросила принцесса у Сонни.

— Боюсь, мэм, это моя дочь, — ответил Сонни, свирепо посмотрев на Бриджит.

— До сих пор не в постели? Ей спать пора! Кто-нибудь, уложите ее немедленно! — рявкнула принцесса.

«Уложить» она велела таким тоном, что Сонни тотчас забыл правила этикета и возжелал защитить дочь. Он снова попытался перехватить взгляд Бриджит, но Белинда уже скользнула за дверь и направилась к матери.

— Милая, ты почему не спишь? — спросила Бриджит.

— Не могу, — пожаловалась Белинда. — Вы все здесь, и мне одиноко.

— Это ужин для взрослых.

— А где принцесса Маргарет? — спросила Белинда, игнорируя объяснение матери.

— Так пусть твоя мать представит тебя ей, — вкрадчиво предложил Николас. — А потом ты, как хорошая девочка, пойдешь спать.

— Ладно, — согласилась Белинда. — Кто-нибудь мне сказку почитает?

— Не сегодня, милая, — ответила мать. — Но я представлю тебя принцессе Маргарет.

Бриджит встала, прошла к концу стола, где сидела принцесса Маргарет, и, чуть подавшись вперед, попросила разрешения представить ей дочь.

— Нет, не сейчас, так будет неправильно, — сказала принцесса. — Девочке пора спать, а она разволнуется.

— Разумеется, вы абсолютно правы, — поддакнул Сонни. — Если честно, дорогая, тебе следует отчитать няню за то, что позволила Белинде сбежать.

— Я сама отведу ее наверх, — холодно сказала Бриджит.

— Вот умница! — похвалил Сонни, страшно злой на няню. Она так дорого обходится и так подвела его при принцессе!

— Я очень рада, что на завтра вы пригласили сюда епископа Челтнемского, — сказала принцесса, улыбнувшись хозяину дома, едва закрылась дверь за его женой и дочерью.

— Да, по телефону он разговаривал очень мило, — отозвался Сонни.

— То есть вы с ним незнакомы? — спросила принцесса.

— Не так близко, как хотелось бы, — ответил Сонни, испугавшись перспективы снова навлечь на себя ее гнев.

— Он просто святой! — с чувством произнесла принцесса. — Я действительно думаю, что он святой. Еще епископ — чудесный ученый: я слышала, что он предпочитает говорить на греческом, а не на английском. Разве это не замечательно?

— Боюсь, моего греческого на такое не хватит, — признался Сонни.

— Не волнуйтесь, — успокоила принцесса. — Епископ — человек скромнейший. Заноситься не будет, вовсе нет. Просто временами он впадает в греческий транс. Видите ли, мысленно он не прекращает беседу с апостолами, поэтому не сразу замечает, кто вокруг него. Восхитительно, да?

— Невероятно, — пробормотал Сонни.

— Разумеется, гимны мы петь не будем, — сказала принцесса.

— Нет, если вы желаете, то можно, — запротестовал Сонни.

— Это же святое причастие, глупышка! Иначе вы все пели бы гимны, чтобы уяснить, какие мне особенно по душе. Людям нравится петь гимны — это отличное занятие для субботних вечеров.

— Так можно сегодня попеть, — предложил Сонни.

— Ну, не знаю, — отозвалась принцесса. — Мы могли бы пойти в библиотеку небольшой компанией. — Принцесса Маргарет лучезарно улыбнулась Сонни, понимая, какую честь оказывает ему, позвав в группу избранных. Сомнений не оставалось — при желании она может быть самой очаровательной на свете. — Мы так веселились, распевая гимны с Ноэлом. Он придумывал новые слова, и мы умирали со смеху. Да, в библиотеке, наверное, уютно. Ненавижу большие вечеринки!

Патрик захлопнул дверцу машины и посмотрел на звезды, сияющие в прорехе меж тучами, как свежие дорожки на темно-синих руках ночи. По сравнению с этим собственные проблемы сразу казались такими мелкими.

Ряды свечей по обеим сторонам подъездной аллеи обозначали дорогу от места парковки к большому гравиевому кругу перед домом. В свете прожекторов серый фасад с крытой галереей напоминал театральные декорации — мокрый картон, забрызганный мокрым снегом, выпавшим после обеда.

Гостиная казалась пустоватой, в камине потрескивала растопка. Раскрасневшийся бармен наполнял шампанским пирамиду бокалов. По туннелю из брезента, натянутого на обручи, Патрик направился в шатер. Вдруг послышались громкие голоса и смех, — казалось, ветер подхватил звуковую волну и несет по столовой. В той столовой, по мнению Патрика, собрались слабохарактерные идиоты, в надежде, что любовная интрижка или розыгрыш оживят их бесцельное существование. Патрик вошел в шатер. Справа от входа в кресле сидел Джордж Уотфорд.

— Джордж!

— Патрик, дорогой мой, какой приятный сюрприз! — воскликнул Джордж и, морщась, поднялся. — Я сижу здесь, потому что среди шума совсем плохо слышу.

— Я думал, жизнь следует проводить в тихом отчаянии{141}! — прокричал Патрик.

— Не в таком уж тихом! — прокричал в ответ Джордж, слабо улыбаясь.

— Ой, смотрите, Николас Пратт! — сказал Патрик, усаживаясь рядом с Джорджем.

— Да, это он, — проговорил Джордж. — С ним нужно быть готовым ко всему. Если честно, я никогда не разделял симпатии твоего отца к Николасу. Патрик, мне очень не хватает твоего отца. Он был прекрасным человеком, но, по-моему, несчастным.

— Я его сейчас почти не вспоминаю, — сказал Патрик.

— Ты нашел себе дело по душе? — спросил Джордж.

— Да, но карьеру на нем не построишь, — ответил Патрик.

— В жизни нужно сделать что-то полезное, — изрек Джордж. — Я вот с удовлетворением вспоминаю пару законодательных актов, которые помог провести через палату лордов. Еще я помог сберечь Ричфилд для следующего поколения. Такими вещами утешаешься, когда кончается все веселье. Люди не острова{142}, хотя мне знакомо на удивление много людей, владеющих островами, и не только в Шотландии. Нет, что-то полезное должен сделать каждый.

— Вы абсолютно правы, — сказал Патрик, слегка напуганный искренностью Джорджа. Вспомнилась одна неловкая ситуация, когда отец, явно без задней мысли, схватил Патрика за руку и сказал: «Если у тебя есть талант, используй его, не то будешь жалеть всю жизнь».

— Смотри, вон Том Чарльз берет напиток у официанта. У Тома чудесный остров в штате Мэн. Том! — позвал Джордж. — Интересно, он нас заметил? В свое время Том был главой МВФ и с тяжелейшей работой справлялся блестяще.

— Мы с ним виделись в Нью-Йорке. Вы познакомили нас в клубе, когда я приезжал сразу после смерти отца, — напомнил Патрик.

— Ах да! А мы тогда гадали, что на тебя нашло, — проговорил Джордж. — Ты бросил нас на произвол судьбы с этим занудой Баллантайном Морганом.

— Я с чувствами не справился, — сказал Патрик.

— Наверное, очередная байка от Баллантайна подкосила. Кстати, его сын сегодня здесь. Боюсь, он, как говорится, весь в отца. Том! — снова позвал Джордж.

Том Чарльз огляделся по сторонам, не понимая, откуда его зовут. Джордж снова помахал ему. Патрик тотчас узнал собачьи глаза с нависающими веками. Лица с такими чертами преждевременно стареют, зато потом не меняются. Лет через двадцать Том даже молодым покажется.

— Я слышал про ваш ужин, — сказал Том Джорджу. — По-моему, это что-то с чем-то.

— Да, — отозвался тот. — Думаю, это лишний раз демонстрирует, что младшие члены королевской семьи должны взяться за ум, а мы — молиться за королеву в эти трудные времена.

Патрик понял, что он не шутит.

— Как прошел ужин у Гарольда? — спросил Джордж. — Гарольд Грин родился в Германии, — объяснил он Патрику. — Мальчишкой он хотел вступить в гитлерюгенд — бить окна и носить ту чудесную форму. Это же мечта каждого мальчишки! Вот только отец сказал, что в гитлерюгенд нельзя, потому что он еврей. От этого разочарования Гарольд так и не оправился. Он настоящий антисемит с налетом сионизма.

— Ты к нему несправедлив, — заявил Том.

— Да, наверное, — отозвался Джордж. — Но какой смысл доживать до старческого маразма, если всегда поступать справедливо?

— За ужином много обсуждали заявление канцлера Коля о том, что его абсолютно шокировала война, разразившаяся в Персидском заливе.

— Думаю, бедных немцев шокировало то, что войну развязали не они, — вставил Джордж.

— За ужином Гарольд удивлялся, что ООН не переименуют в ОБН, Организацию бесполезных наций, мол, практической пользы от нее нет, — сказал Том.

— Лично меня интересует, — Джордж поднял подбородок, — какие шансы против японцев у страны, в которой «индустриальная акция» означает забастовку. Боюсь, я живу слишком долго. Я ведь помню времена, когда наша страна чего-то стоила. Я только что говорил Патрику, что каждому человеку необходимо сделать что-то важное. А тут слишком много пустых прожигателей жизни, которые ждут не дождутся смерти родственников, чтобы позволить себе отпуск подороже. И к моей снохе это, увы, тоже относится.

— Стервятники! — буркнул Том. — А в отпуск пусть едут поскорее. Если банковская система и выдержит, то лишь на какой-то религиозной основе.

— Валюта всегда держалась на слепой вере, — вставил Джордж.

— Такого, как сейчас, не было никогда, — возразил Том. — Никогда так много не принадлежало столь немногим.

— Я слишком стар, чтобы волноваться из-за такого, — сказал Джордж. — Знаете, что я думал? Если попаду на небеса, а я на это рассчитываю, то хотел бы встретить там Кинга, своего старого дворецкого.

— Чтобы багаж вам распаковал? — спросил Патрик.

— Нет-нет, — запротестовал Джордж. — Он и в этом мире распаковал достаточно багажа. Я вообще не думаю, что на небеса берут багаж. Вы согласны? Там, наверное, как прекрасный уик-энд налегке, без багажа.