Свои-чужие Пэтчетт Энн

Франни снова залезла в сумочку Терезы, вынула и поставила на стол два оранжевых пластиковых пузырька, которые нашла на раковине, лизиноприл и ресторил.

Тереза посмотрела на пузырьки, потом на Франни. — Я подумала, что могут спросить, — сказала Франни, хотя, возможно, хватать лекарства было уже чересчур. Она бы не хотела, чтобы кто-то рылся в ее аптечке.

— Я всегда учил девочек все делать как следует, — сказал Фикс.

— Ближайшие родственники?

Они переглянулись.

— Элби, надо полагать, — сказала Франни.

— Проживающие поблизости? — спросила девушка, занеся пальцы над клавиатурой.

— А, тогда я. Франсис Мета.

Она продиктовала девушке свой телефон.

— Степень родства?

— Падчерица, — сказала Франни.

— Погоди, — перебил Фикс.

Он производил в уме вычисления, пытаясь сообразить, кем Тереза и его дочь на самом деле друг другу приходятся.

— Все верно, — сказала девушке Кэролайн.

Закончив с бланками, регистраторша велела им ждать.

— За вами придет медсестра.

— Пусть поторопится, — по привычке без обиняков сказала Кэролайн. — Ей очень плохо.

— Я понимаю, миссис, — сказала девушка.

Ресницы у нее были неподъемные. Казалось, что она вот-вот заснет.

Франни откатила Терезу, а Кэролайн — отца как можно дальше от телевизора. На улице было еще светло.

— А теперь поезжайте домой, — сказала Тереза, когда они устроились в углу. — Вы меня довезли, медсестра сейчас придет. Не волнуйтесь, я не сбегу.

— Я отвезу папу домой, — сказала Кэролайн. — А потом вернусь за Франни.

— Слишком много разъездов получается, — сказал Фикс. — Давайте уж держаться вместе. Если мне станет совсем скверно, меня всегда могут положить. Люблю Торранс. Тут жило много копов.

— Расскажите, что было дальше, — попросила Терезу Франни.

Вместо нее отозвался Фикс:

— Я один раз работал на происшествии: парень остановился на светофоре с открытым окном, в машину залетела пчела и укусила его. И все. Нога дернулась, сдвинулась с тормоза, машина выехала на перекресток, в нее под прямым углом воткнулась другая. Он, наверное, к тому моменту уже умер. Никто не понимал, как так получилось, пока не сделали вскрытие. Я через пару дней вернулся на место, не то чтобы пчелу искал, но решил осмотреться. Там неподалеку рос краснотычиночник, прямо перед светофором, так он весь кишел ими. В смысле, пчел там было полкуста.

Тереза кивнула, словно история имела прямое отношение к делу.

— Кэл вернулся со двора бледный как смерть. Помню, личико у него было такое напуганное, и я, честно говоря, решила — что-то с Холли. Они вечно гонялись друг за другом с граблями и щетками, и я подумала, что с ней что-то стряслось. Я сказала: «Кэл, где Холли?» Повернулась, чтобы выйти во двор поискать ее, и тут он издал этот жуткий свистящий звук, словно через игольное ушко воздух втягивал. Потянулся ко мне, чтобы я не уходила, а потом повалился навзничь. Губы стали раздуваться и руки. Я подхватила его, а у него на рубашке пчела. Прямо на нем, как убийца, который приходит на место преступления.

— Да, и так в жизни бывает, — сказал Фикс.

Кэролайн взяла сестру за руку. Обычный жест, никто бы ничего не подумал. Они слушали жуткий рассказ, вот и разволновались. Франни переплела пальцы с пальцами Кэролайн.

— Не увидь я пчелу, он бы наверняка тогда и умер, в семь лет, но тут я как-то догадалась, что произошло. Вылетела из дома как молния. В две секунды сунула его в машину. До больницы от нас не так уж далеко, вы знаете, а в те дни дороги и вполовину не были так загружены. Я все время повторяла ему, чтобы успокоился, успокоился и дышал.

— А остальные дети? — спросила Кэролайн.

— Оставила, где были. Кажется, даже и дверь-то не закрыла. Берт так на меня разозлился, когда я ему все рассказала. Я тогда испугалась до смерти, но и гордилась собой тоже. Я ведь Кэлу жизнь спасла! А Берт сказал, что нельзя вот так бросать детей одних. Надо было посадить их в машину. Сам бы попробовал! Ну да я у него всегда была ужасная мать. Врач так и сказал — если бы я собирала всех детей и сажала их в машину, Кэл бы умер. Сказал, что для Кэла пчелиные укусы очень опасны и что в следующий раз будет еще хуже. Но нельзя всю жизнь держать мальчика в четырех стенах — такого, как Кэл, уж точно нельзя. Я вечно шпыняла его, чтобы брал с собой таблетки, и в доме у меня всегда был пузырек эпинефрина и шприц, но Берт в родительский дом эпинефрин не привез, да я и не думаю, что они сумели бы сделать укол. И никто там не проверял, есть ли у Кэла таблетки.

Тереза покачала головой:

— Но Берта я не виню. Раньше винила, теперь нет. Так всегда бывает: в самый нужный момент самого необходимого под рукой и не оказывается. Уж теперь-то я знаю. Так могло получиться и когда он был дома, со мной.

— Никого не защитишь, — сказал Фикс и, потянувшись со своей коляски, накрыл ее руку своей. — Это мы себе сказки рассказываем, будто можем кого-то уберечь.

— Берт клялся, что спилит апельсиновые деревья на заднем дворе. Они вечно кишат пчелами, когда цветут. Берт так бесновался из-за этих деревьев, словно они были во всем виноваты, а через пару дней про них забыл. Мы все забыли.

Она замолчала и огляделась по сторонам.

— Неотложка в те дни была в задней части больницы. Сейчас куда лучше. И тут все новое.

После томографии и осмотра к ним вышел врач.

— Мистер Казинс? — обратился он к Фиксу.

— Не-а, — сказал Фикс.

Это врача, похоже, нисколько не смутило. Он пришел сообщить результаты обследования, поэтому продолжил:

— Похоже, у миссис Казинс дивертикулярный абсцесс в сигмовидной кишке. Мы немножко притормозим это дело антибиотиками, дадим ей что-нибудь, чтобы ей стало полегче. Будем следить за уровнем лейкоцитов и температурой в течение ночи. Подержим до утра на внутривенных, а затем повторно осмотрим, и станет ясно, как у нее дела. Она давно болеет?

Кэролайн посмотрела на Франни.

— Где-то дня три, — сказала та.

Врач кивнул. Сделал пометку у себя на листке, сообщил, что Терезу уже перевели в палату, и, извинившись, ушел. Страшно подумать, что он о них подумал — бессердечные родственники. Уж порядочные люди побыстрее бы довезли до врача такую больную, такую старую женщину. Но был ли смысл объясняться?

— Это не рак, — сказала Тереза Китингам, когда они зашли попрощаться. — Но, похоже, мне все равно придется остаться на ночь.

Ей поставили капельницу и подключили к сердечному монитору.

— Везучая ты, — сказал Фикс. Он был за нее рад.

— Ох, — свободной рукой Тереза схватилась за голову. — Прости. Не надо было говорить про рак. Это у меня из-за морфина котелок не варит.

Фикс легонько отмахнулся, мол, забудь.

— Я заеду попозже вечером, навещу вас, — сказала Франни.

Тереза воспротивилась.

— Я говорила с Элби. Он приедет сразу с утра. До тех пор я буду спать. Честно говоря, я ужасно устала. И потом, вы приехали побыть с отцом, а не со мной. Вы и так потратили на меня полдня.

— Лучше бы мы его весь на вас потратили, — сказала Кэролайн. — Вторая половина определенно удалась больше первой.

— Мы можем подождать, пока ты заснешь, — по-рыцарски, но немножко неуверенно предложил Фикс.

Он слишком много времени провел в коляске. Ему нужно было домой, в кресло. Неплохо было ради разнообразия отвезти в больницу кого-то другого, поволноваться о состоянии Терезы, а не о своем. Но боль долго обманывать нельзя. Она уже вернулась — и бейсбольную биту с собой прихватила.

— Я сейчас закрою глаза. Пока вы доберетесь до двери, я уже засну.

Она улыбнулась сидевшему в коляске Фиксу, а потом, как и обещала, закрыла глаза. Надо было ей выйти замуж за Фикса Китинга — вот о чем она думала, когда сон заключил ее в мягкие объятия. Фикс Китинг был хорошим человеком. Но он болен, а теперь и она тоже. Как бы она о нем заботилась?

Кэролайн и Франни выкатили Фикса к лифту. Теперь они были в другой части больницы — зашли через неотложку, а потом путь привел их на другой край больничной страны, к палатам. Выйдя из здания, они оказались там, где прежде не бывали, и Кэролайн не сразу нашла машину. К тому времени, как они загрузили коляску в багажник и нашли выезд с парковки, Фикс уснул на переднем сиденье, и Франни пришлось ввести адрес дома в Санта-Монике в навигатор.

Ни Кэролайн, ни Франни долго не произносили ни слова. Обе будто ждали, хотели убедиться, что отец их не услышит, но зачем? Разве они что-то натворили? Голова Фикса откинулась на подголовник. Рот был открыт. Если бы не тихий-тихий храп, могло показаться, что он умер.

— Помнишь, когда она рассказала, как Кэл побелел, а потом был этот звук… — сказала Кэролайн.

Франни кивнула. Старший сын Кумара, Рави, страдал астмой. Однажды летом на озере в Висконсине она судорожно рылась в его рюкзаке, ища ингалятор. Он издавал те же самые звуки, что и Кэл перед смертью, тот же мучительно тонкий свист, обозначающий границу, за которой дыхание кончается, или даже самое антидыхание.

— Так трудно вспомнить, о чем я тогда думала, — сказала Кэролайн. — Кэл уже умер, а мне все казалось, что я могу как-то все исправить. Позаботиться, чтобы никто не узнал, что мы давали Элби бенадрил. Положить револьвер обратно в машину. Зачем Кэлу понадобился этот чертов револьвер? — спросила Кэролайн, обернувшись к Франни. — И как вообще можно было оставить револьвер в машине и даже не знать, что твой сын-подросток его забрал и таскает примотанным к ноге? И какое мне до этого было дело? Кэл умер, и револьвер тут был ни при чем. Словно на дом рухнуло огромное дерево, а я подбирала листья, чтобы никто не заметил, что произошло.

— Мы были дети. Мы понятия не имели, что делаем.

— Я сделала только хуже, — сказала Кэролайн.

Франни покачала головой:

— Ты не могла сделать хуже. Хуже было уже некуда.

Она уперлась лбом в переднее сиденье.

— Может быть, нужно было ей рассказать.

— О чем рассказать?

— Не знаю, о том, что Кэл был не один, что мы все были рядом с ним, когда он умирал.

— Холли и Джанетт тоже там были, и они ей ничего не сказали. Или, кто знает, может, и сказали. Откуда нам знать, что Терезе известно о том лете в Виргинии.

— Узнаем, если она пойдет на выходных в кино.

— Твоя вина по сравнению с моей — ничто, — сказала Франни. — Даже рядом не лежала.

Отцу Кэролайн и Франни так и не удалось отпраздновать свой восемьдесят третий день рождения. Дорога, по которой можно было сносно передвигаться, когда они ехали к Терезе, теперь на выезде из Торранса встала намертво, и домой они добрались, когда уже давно стемнело. Расплачиваясь за их доброту, Фикс слишком долго просидел в кресле и слишком много — в машине. Боль отдавалась в руках и ногах, ныла в лицевых костях, хотя все это было ничто по сравнению с болью, раздиравшей его раскаленное добела нутро.

— Просто дайте мне уснуть, — попросил он Марджори, когда его ввезли в дом.

Ей пришлось наклониться, чтобы расслышать, — так тихо звучал его голос.

— Невыносимо, — пробормотал он.

Он дергал воротник рубашки, пытаясь ее снять. Марджори помогла ему расстегнуть пуговицы.

За время болезни Фикс растерял запас сил. И лишился умения переживать непривычное. Он слишком долго не был дома и теперь превратился в какой-то мешок костей.

— Вы были с Терезой Казинс? — спросила Марджори у Франни тем же тоном, каким могла бы спросить: «Вы возили его в Южный Централ курить крэк?»

— Как раз когда мы вышли из кино, позвонил ее сын. Ее нужно было срочно доставить в больницу, — сказала Франни.

Всего-то и надо было — сперва завезти его домой. Они были уже практически возле дома, когда позвонил Элби, но ей не пришло в голову, что решение должна принимать она, а не Фикс.

— Мы не знали, что это займет столько времени. Кэролайн положила лортаб в ложечку яблочного мусса и дала отцу. Так таблетки было легче глотать.

— У нее что, своей семьи нет?

Марджори всегда, с самого начала, с тех самых пор, когда Фикс приводил Франни и Кэролайн в дом ее матери поплавать, была очень терпелива с девочками. Но тащить умирающего отца помогать неизвестно кому — лучше бы они сразу его прикончили.

— Есть, — сказала Франни. — Но никто из них не живет в городе. Папа сказал, что хочет ее повидать.

— Они не были знакомы. Зачем ему с ней видеться? — Марджори провела ладонями по мятым плечам его футболки. — Я тебя уложу, — сказала она.

Франни взглянула на сестру: они вдвоем остались в кабинете, когда Марджори укатила Фикса прочь.

— Если еще где-то надо налажать сегодня, ты мне скажи.

— Ты не виновата, — сказала Кэролайн и потерла лицо. Ни та ни другая так и не поели, но, впрочем, им и не хотелось. — Ты не знала, что все так выйдет. И потом, мы должны были поехать все втроем. Это был наш долг перед ней. Марджори, конечно, не поймет наших резонов, но, даже если мы поступили неправильно, все равно это был долг.

Франни устало улыбнулась сестре.

— Ох ты господи, — сказала она. — Каково же тем, у кого ни братьев, ни сестер?

— Нам этого узнать не придется, — ответила Кэролайн.

Кэролайн поднялась в спальню, где они обе ночевали, чтобы позвонить Уортону, пожелать ему спокойной ночи. Франни вышла на задний двор позвонить Кумару.

— Ты нашел чековую книжку? — спросила она.

— Нашел, но ты могла бы мне написать эсэмэс шесть часов назад, когда я спрашивал.

— Нет, никак не могла. — Она зевнула. — Знал бы ты, что у меня за день выдался, от жалости бы разрыдался. Мальчики нормально добрались домой с тренировки?

— Да кто ж их знает, — сказал Кумар.

— Не придуривайся. Я сейчас не в том настроении.

— Рави в дше. Амит притворяется, что делает за компьютером уроки, но стоит мне отвернуться, переключается на какую-то жуткую видеоигру.

— Сейчас ты на него смотришь? — поинтересовалась Франни.

— Смотрю, — ответил муж.

Марджори постучала по стеклу в кухне и махнула, чтобы Франни зашла в дом.

— Мне пора, — сказала Франни.

— Ты возвращаться-то собираешься?

— Ну уж насчет этого не волнуйся, — сказала она и отключилась.

— Отец хочет, чтобы ты зашла пожелать ему спокойной ночи, — сказала Марджори; вид у нее был усталый. — Он все никак не уснет.

— Кэролайн там?

Марджори покачала головой:

— Он сказал, что хочет поговорить с тобой.

Франни пообещала, что не будет засиживаться.

Марджори сдвинула две кровати и накрыла их огромным одеялом и покрывалом, чтобы казалось, будто это все еще единое семейное ложе, пусть со стороны Фикса и стояла теперь больничная койка. Фикс спал полусидя — в таком положении боль в груди немножко отпускала и было легче глотать слюну. Так Франни его и застала — в голубой пижаме, глядящим в потолок.

— Закрой дверь, — сказал Фикс и похлопал рядом с собой по постели. — Это только между нами.

Она подошла и села рядом с отцом.

— Прости, что потащила тебя в Торранс, — сказала Франни. — Я все беспокоилась об Элби и Терезе, а надо было — о тебе.

— Не слушай Марджори, — ответил Фикс.

— Марджори о тебе заботится. Потому-то мы прежде всего и должны были поехать к Терезе, ведь у нее такой Марджори нет, и присматривать за ней некому.

— Забудь обо всем этом на пять минут. Нам нужно серьезно поговорить. Ты можешь меня послушать?

В постели Фикс казался особенно высохшим и маленьким — не отец Франни, а пустая оболочка.

— Подними кровать чуть повыше, — сказал он и, когда Франни подняла, добавил: — Хорошо. Так. Теперь открой ящик в тумбочке.

Ящик был большой, глубокий и длинный, битком набитый сборниками кроссвордов и конвертами, еще там лежали дешевый справочник по лучшим пешеходным маршрутам Калифорнии, сборник стихов Киплинга, пара эспандеров для укрепления рук, мелочь, бальзам для растираний «Викс», четки. Четки Франни увидеть совсем не ожидала.

— Что я ищу?

— Он в глубине.

Франни выдвинула ящик посильнее и разгребла бумаги. Под ними нашелся револьвер. Спрашивать было не о чем. Франни вынула его и положила себе на колени.

— Так, — сказала она.

Фикс потянулся и коснулся ее кисти, потом положил руку на револьвер и улыбнулся.

— Марджори заставила меня пообещать, что я сдам все, когда выйду на пенсию. Сказала, как переедем на пляж, чтобы никакого оружия, так что я не ставил ее в известность.

— Ладно.

Франни накрыла руку отца ладонью. Ощутила его хрупкие кости под пергаментной кожей. Наверное, подумала она, такое на ощупь крыло у летучей мыши.

— Тридцать восьмой, «смит-и-вессон». Долго служил мне, очень долго.

— Я помню, — сказала она.

— Я никогда не выходил из дома без него.

— Ты хочешь, чтобы я взяла его себе?

Франни сомневалась, что это у нее получится. Не могла же она положить оружие в багаж. Не могла взять его в самолет и привезти домой в Чикаго, к Кумару и мальчикам. И не нужно ей никакого револьвера, но она, конечно же, что-нибудь придумает.

— Мне его уже не поднять, — сказал Фикс. — Слишком тяжелый. Не могу вынуть его из ящика. Это дело, конечно, можно по-всякому провернуть, но я так не хочу.

Когда они с Кэролайн были маленькими, летом их брали на стрельбище полицейской академии, и они палили по бумажным мишеням. Лишь в одном Франни удалось превзойти Кэролайн — в умении стрелять. Друзья Фикса подходили повосхищаться ее мишенями, когда те подтягивали к рубежу. «Наш человек растет!» — говорили копы, и Франни — зоркий глаз, верная рука — сияла.

— Папа, не надо тебе об этом думать, — сказала Франни.

— Ты сможешь меня пристрелить, а? — спросил ее отец.

— На тебя лортаб действует, папа. Спи.

Она сняла отцовскую руку с револьвера, наклонилась и поцеловала отца в лоб.

— Действует, но ты уж меня выслушай. У нас больше не будет времени поговорить с глазу на глаз. Что я не могу поднять ствол, знаешь одна ты. Никто на тебя не подумает. Многие копы стреляются, если уж конец такой. Ничего дурного в этом нет.

Револьвер тяжело давил ей на колени.

— Я не стану в тебя стрелять, папа.

Тогда он взглянул на нее: рот открыт, очки он снял, и стало заметно, что глаза затуманены катарактой. Так ли Кэл смотрел на Терезу в то лето, когда ему было семь и по его рубашке ползла пчела? Так ли Кэл смотрел на нее, умирая? Она не помнила.

— Мне нужна твоя помощь. Твоя помощь, Франни. Таблетки Марджори прячет. Я не знаю, где они, а если бы и знал, не могу встать и взять их. Да и не знаю, какие пить. Она заливает все через этот шланг, будто я машина какая. Если я застрелюсь, никто против не будет.

— Поверь мне, будет. Я буду против.

— Марджори и Кэролайн завтра поедут в магазин, а ты останешься со мной. Надень две пары таких перчаток, одноразовых, одну поверх другой. Вложишь ствол мне в руки, сама возьмешься сверху.

Франни взяла его руки в свои. Нет, сейчас в нем говорил не лортаб. И не боль.

— Папа…

— Рукояткой наружу, не к горлу, а от горла. Понимаешь? Я буду тебе помогать. Отработаем все шаг за шагом. Приставить надо прямо под подбородок, потом немножко отклонить назад, градусов, может, на двадцать. Как только все установишь, отстранись. Чтобы тебя не задело.

Почему он не попросил Кэролайн? — крутилось в голове у Франни. Кэролайн была его любимицей. Ей он доверял. Но Кэролайн не стала бы его слушать.

— Я не могу, — сказала она.

— Когда выстрелит, отпусти его. Оставь там, куда упадет. Снимешь перчатки, сунешь в карман. Пойдешь посмотришь в зеркало, не осталось ли чего на лице, потом позвонишь девять-один-один. Вот и все, что тебе нужно сделать. Никто в жизни не подумает, что это ты. Это и не будешь ты, это буду я. Просто ты мне подсобишь. Я тебя не подставлю.

Он уже задремывал — веки опускались, поднимались, опускались опять.

— Ты уже меня подставляешь, — сказала Франни.

Ей вечно казалось, что она подводит отца — тем, что живет с матерью, тем, что живет с Бертом, тем, что живет на другом конце страны. Удивительно, это чувство и сейчас никуда не делось — пусть на мгновение, но Франни показалось, что, если она не застрелит отца, она снова его подведет.

— Люди не того боятся, — сказал Фикс, закрыв глаза. — Копы не того боятся. Мы живем, думая, что беда ждет по ту сторону двери, что она снаружи, в шкау, но все не так. То, что случилось с Ломером, исключение. Большинство живущих на земле людей носит свою смерть внутри себя. Ты ведь понимаешь, правда, Франни?

— Понимаю, — сказала она.

Он дотянулся до руки Франни и снова похлопал эту руку и револьвер под ней.

— Я очень на тебя рассчитываю, — пробормотал он.

Рот у него открылся, словно для какой-то последней фразы, но было поздно, он уже спал.

Сидя на краю отцовской кровати, Франни разрядила револьвер. Разряжать, чистить, заряжать — всему этому ее обучили в детстве. В барабане было шесть пуль, он сунула их в карман джинсов, а револьвер за пояс сзади, под рубашку. Штаны сейчас плотно сидели у нее на талии, и в кои-то веки она была этому рада.

Когда она вернулась в кабинет, Кэролайн и Марджори смотрели «Человека, который пришел к обеду». Кэролайн отключила звук, пока Монти Вулли, сидя в инвалидном кресле, тиранил второстепенных персонажей.

— Как отец? — спросила Марджори.

— Уснул.

Поясницей Франни чувствовала холод металла. Как это дико — пройти по комнате вооруженной и ни словом об этом не обмолвиться, но она решила, что Марджори лучше не знать ни об оружии, ни о просьбе Фикса. Утром она расскажет Кэролайн, но на сегодня с разговорами покончено, хватит с нее разговоров. Франни сказала, что пойдет ляжет и почитает в постели.

В ту ночь, спрятав револьвер в чемодан, а пули в носок, Франни увидела во сне Холли. Прошло столько лет с тех пор, как они виделись в последний раз, но вот она, и ей по-прежнему четырнадцать, темные прямые волосы разделены на два хвостика, короткий желтый топ завязан узлом на голом белом животе. По-прежнему девочка, веснушки не выцвели, на зубах скобки. Они снова были в Виргинии, в доме родителей Берта, они шли по длинному полю, лежавшему между домом и амбаром. Холли все говорила, говорила, как всегда, рассказывала об истории содружества, об индейцах мэттапони, населявших когда-то берега реки. Мэттапони, сказала она, сражались с англичанами во второй и третьей англо-поухатанских войнах.

— Вот здесь все было, — сказала она, вытянув вперед руки. — Их и так было немного, а из-за этих двух войн и болезней, которые принесли с собой англичане, почти все мэттапони вымерли. Помнишь, как Кэл искал наконечники стрел? У дедушки их целая тарелка на письменном столе, но нам он ни одного не дал. Говорит, бережет. Для чего он их бережет, как ты думаешь? Для восстания?

Франни взглянула на зеленый, поросший травой склон. За амбаром был мелкий пруд, в жару там прохлаждались лошади, и сами они иногда забирались в воду, несмотря на густой, топкий ил на дне. Она посмотрела на далекую линию деревьев, окаймлявших поле слева, и на сено на дальнем правом краю, который Казинсы отдавали в аренду. Она пыталась осознать, как прекрасно все это было: трава, солнце, деревья, вся долина. Здесь умер Кэл, отсюда Холли, Кэролайн и Джанетт побежали через поле, когда поняли, что случилось, обратно в дом, за Эрнестиной, а Франни Кэролайн велела остаться, вдруг Кэлу понадобится помощь. Почему Кэролайн велела ей остаться?

— Ты тогда взяла револьвер, помнишь? — сказала Холли. — Потом, вечером, ты его принесла Кэролайн.

Глаза Кэла были закрыты, но рот открыт, словно он все еще пытался втянуть воздух. Губы раздулись, язык вывалился изо рта. Франни стояла над ним, смотрела в сторону дома, а потом взглянула вниз. Вспомнила про револьвер и задрала штанины Кэла. Вот он, засунут в носок, привязан к лодыжке красной банданой. Франни твердо решила: Эрнестина, или Казинсы, или кто там придет ее спасать, не должны найти револьвер. Детям влетит за него.

— Не знаю, зачем я его взяла, — сказала она.

Она и правда не знала.

Холли покачала головой:

— Ты не могла его там оставить. Мы все помешались на этом револьвере. Больше ни о чем не думали.

Франни развязала бандану и осторожно, развернув дулом от себя и от Кэла, разрядила револьвер, как учил ее отец. Положила пули в передний карман шортов, поднесла открытый револьвер к свету, провернула барабан и заглянула в ствол на просвет, чтобы убедиться, что он пуст. Завернула в красную ткань, но поняла, что положить его совсем некуда. Попыталась сунуть за пояс, но его, разумеется, было видно. Наконец, решила спрятать неподалеку, под деревом. Когда все уйдут, она вернется и отнесет револьвер в дом. Возьмет с собой Джанетт, они положат револьвер к ней в сумочку. Никто ничего не заподозрит, потому что Джанетт всегда ходит с сумочкой. Франни вспомнила, как обрадовалась, что можно тревожиться о чем-то еще, о чем-то, кроме Кэла.

Франни посмотрела на амбар.

— Я всегда считала, что поступила неправильно.

— А как было бы правильно? — Холли обняла Франни за талию. — Мы понятия не имели, что происходит. Мы даже не знали, что его укусила пчела.

— Не знали?

— Только потом узнали. В ту ночь, когда папа вернулся из больницы, а до этого ничего не понимали.

— Мне здесь нравилось, — сказала Франни, хотя раньше и не подозревала об этом.

Холли, казалось, удивилась:

— Правда? А я ненавидела сюда ездить.

Франни разглядывала ее. Холли была такая хорошенькая. Почему Франни прежде этого не замечала? И ведь все-таки они с ней сестры.

— Тогда почему ты вернулась?

— Чтобы удостовериться, что с тобой все будет хорошо, — сказала Холли. — Мы всегда держались вместе. Не помнишь? Бешеное маленькое племя.

— Ты слышишь? — спросила Франни, взглянув наверх. — Слышишь птиц?

Холли покачала головой:

— Это твой телефон. О нем я и пришла тебе сказать. Не волнуйся.

— Из-за птиц? — спросила Франни, но тут Холли исчезла, и в комнате снова стало темно.

Она по-прежнему слышала птиц.

— Возьми трубку, — сказала Кэролайн с другой кровати.

В комнате был мрак, светился только телефон Франни. Она подняла его, хотя ничего хорошего ночные звонки никогда не приносили.

— Алло?

— Миссис Мета? — спросила какая-то женщина.

— Да, это я.