Жена психиатра. Когда любовь становится диагнозом Померанц Диана

Глава 11

Стая птиц летела на юг.

— Мама, смотри, вот та маленькая птичка сильно отстала от остальной стаи.

Я съехала с дороги на обочину, чтобы мы могли посмотреть, как будут разворачиваться драматические события над нашей головой.

— Птичка пытается догнать остальных, мама. А если она отстанет?

— Сэмми, я не думаю, что это произойдет.

— А что, если птичку съест коршун или другой хищник?

— Мама этой птички ее защитит.

Тонкая игра нежного августовского света всегда говорила мне о том, что круговорот времени вскоре принесет сентябрьскую мягкость. Всегда. Не воспоминания, а ощущения: прохлада ветерка, чистое синее небо с легкой примесью северной серости, звуки, которые кажутся более приглушенными. Только сейчас, спустя много лет, я понимаю, что после нежности неизбежно приходит всепоглощающее чувство тоски.

Мы смотрели, как в белесо-синем небе одинокая птичка изо всех сил старалась нагнать далеко улетевшую от нее стаю. Сидели и слушали тишину, ощущая дувший из открытого окна свежий ветерок.

— Мама, смотри, кажется, птичка нагоняет остальных!

— Ух ты! Судя по всему, ты прав. Быстро летит, да? Потрясающе!

— Мама, глядя на это, мне хочется плакать от счастья.

— И мне тоже, Сэмми. Нам надо запомнить эту птичку, верно, сынок?

Я радовалась тому, что мой мальчик умеет так сопереживать живому и так глубоко чувствует. И надеялась, что у дочери тоже будут моменты, когда ей захочется плакать от счастья.

Глава 12

Мне совершенно не хотелось ехать в Вашингтон. Дорога не близкая, ехать долго. И потом я только полгода назад делала маммографию у прекрасного специалиста, и он заверил, что все в порядке.

Если бы я просто что-то нащупала, то, пожалуй, не стала бы сильно переживать. Но мой сосок стал меньше — по сравнению со вторым, по сравнению с тем, каким был пару недель назад. И эту разницу сложно было игнорировать.

Прием у доктора был назначен на понедельник, и я на несколько дней «отпустила» ситуацию. За последние годы я научилась загонять проблемы в самые далекие уголки подсознания и не подавать вида, что что-то не так. Я настолько хорошо умела сдерживать свои чувства и показывать окружающим то, что я сильная и непобедимая, что привычка стала второй натурой. Многие знакомые видели во мне человека, способного преодолеть любые сложности. Что говорить, даже Чарльз воспринимал меня именно так.

Доктор Сагер был тучным, похожим на медведя мужчиной с окладистой бородой. Он тепло поприветствовал меня и даже пошутил. Никогда не забуду выражение лица моего врача, когда он увидел уменьшившийся сосок. Наши глаза встретились, и я поняла, что мысленно он уже поставил диагноз.

— Диана, вам сегодня же надо сделать маммографию. Мы можем выполнить ее здесь, но я бы предпочел, чтобы вы обратились туда, где проходили обследование в прошлый раз, потому что там есть ваши старые снимки. Я позвоню им и закажу время на вторую половину дня.

Врач вышел из кабинета, а медсестра принялась болтать о погоде и еще о чем-то несущественном. Я застегивала пуговицы на блузке и пропустила одну.

— Диана, вас примут сегодня, но говорят, что не могут найти старые рентгенограммы… Может быть, они лежат у вас дома? — произнес доктор Сагер через приоткрытую дверь.

— Черт. Наверное, лежат. Я сначала заберу снимки, а потом поеду на обследование.

Уже сидя в машине, я позвонила доктору Бракен и сообщила, что опоздаю, потому что должна заехать домой.

— Пожалуйста, приезжайте до трех часов, — предупредила меня секретарша. — Врач сегодня заканчивает раньше обычного из-за праздника Йом-Киппур[17].

Я обещала успеть. Потом позвонила Чарльзу. Не помню, что он мне сказал, но точно не предложил отменить своих пациентов, чтобы составить мне компанию. А я не попросила. Как и все остальное в жизни, я и это была в состоянии сделать сама.

Я заехала домой, нашла распечатки и негативы, после чего успела до трех часов на маммографию. На меня немедленно напялили дурацкий халат, сделанный из бумаги и пластика. Я всей душой ненавидела эти халаты. Сделали двадцать или тридцать снимков, для которых я принимала неудобные и даже болезненные позы. Я практически стала экспертом в том, чтобы заставлять себя не чувствовать дискомфорт. Переодевшись, я устроилась в коридоре возле стопки журналов и листала их один за другим, как будто искала что-то конкретное.

Наконец, меня приняла доктор Бракен. Мы были хорошо знакомы. Я делала у нее свое первое УЗИ, когда была беременна Сэмми. Наши дети учились в одном классе. В довершение всего, мы ходили в одну и ту же синагогу. Когда я вошла в кабинет, вид у нее был немного ошарашенный.

— Диана, надо сделать биопсию. Необязательно сегодня, но, если ты уже здесь, мы можем начать — много времени процедура не займет. Я бы рекомендовала выполнить ее сейчас.

Это было предложение, от которого я не могла отказаться, даже если бы очень хотела. Во время короткой процедуры доктор Бракен вела со мной светский, ни к чему не обязывающий разговор и потом произнесла:

— Диана, в наши дни реконструкцию груди делают просто замечательно.

Как только я это услышала, то поняла, что дело плохо. Врач сообразила, что сказала лишнее, и поспешила добавить:

— Но давай не будем бежать впереди паровоза. Сегодня вторник, и результаты должны быть готовы утром в четверг. Я тебе позвоню, как только их получу.

Когда я вышла из офиса доктора Бракен, была уже почти половина пятого. На небе появились розовые полоски, и на улицах казалось тише, как обычно бывает в предпраздничные дни. Эта тишина была созвучна ощущению пустоты и одиночества в моей душе.

Я ехала в школу, чтобы забрать Элли и Сэма, а в голове у меня стучала фраза: «Они слишком маленькие, чтобы потерять мать. Слишком маленькие, чтобы потерять мать».

В четверг, 1 октября 1998 года, стояла неожиданно теплая погода. Не в силах просто сидеть и ждать результатов, я позвонила психоаналитику доктору Путман и уговорила принять меня через полчаса. После того как я озвучила ей причину своей просьбы, она не смогла отказать.

В кабинете доктора Путман я сразу же легла на диван и молча уставилась в потолок.

— Ты получила результаты анализов? — спросила она после долгого молчания.

— Еще нет, — мне показалось, что мой собственный голос звучит как бы издалека, словно говорю не я, а кто-то другой. — Но у меня нет никаких сомнений… — я помолчала и через некоторое время продолжила: — В том, какими они будут.

Потом я громко разрыдалась. Рыдания вырвались откуда-то из самой глубины моего тела, стенки которого показались мне тонкими и эфемерными.

Я знала, что надо выплакаться здесь и сейчас, чтобы потом снова притворяться сильной при детях и даже при Чарльзе.

— Элли и Сэмми всего десять и семь. Дети в таком возрасте обязаны иметь маму. Я не готова их оставить.

Каждое сказанное слово резало горло, словно наждачная бумага. В тот момент я была настолько охвачена тревогой за сына с дочерью, что не могла думать о чем-либо другом. Когда пришло время уходить, я с большим трудом поднялась с дивана. Не хотела возвращаться домой, знала, что меня там ждет.

Так и случилось. Красная лампочка на автоответчике — мне пришло сообщение.

— Диана, это доктор Бракен. Я получила результаты анализов. Позвони мне и попроси секретаря соединить.

Я сделала глубокий вдох и набрала номер. Меня моментально соединили. Голос доктора был мягким, ровным и уверенным.

— Диана, это рак. Ты можешь подъехать, чтобы мы поговорили?

Я отменила пациентов, назначенных на тот день, и поехала к ней. Все, что я помню из той поездки: на мне были сандалии, и я нервно шевелила пальцами ног. Чарльзу звонить не стала, зная, что ему понадобятся подробности, которых у меня пока не было.

Мы достаточно долго говорили с доктором Бракен. Я помню ее доброту и то, что она старалась меня поддержать. Я была спокойной, потому что находилась в шоковом состоянии, и помню только урывками содержание нашего разговора.

— Диана, в первую очередь тебе надо встретиться с хирургом. Я рекомендую тебе проконсультироваться, по крайней мере, у трех. Я дам тебе контакты хирургов — женщин и мужчин, и ты решишь, с кем тебе комфортней работать.

Я рассеянно глядела в окно, потерявшись в белых кучевых облаках. По небу на юг пролетела стая птиц, убегающих прочь от приближающейся зимы. Я смотрела стае вслед, пока она не скрылась из виду, и жалела, что так же не могу сбежать от того, что ждет меня впереди.

— До операции тебе предстоит сдать массу анализов и сделать много тестов, но все рекомендации по лечению ты услышишь только после нее, — произнесла доктор и снова принялась забрасывать меня информацией. Она говорила о генетическом тестировании и о результатах гистологических исследований. Слова, слова, слова.

Я вышла из офиса доктора Бракен, спустилась на лифте на первый этаж и выбралась из лобби на залитую солнцем улицу. От яркого света у меня начали слезиться глаза, и мне показалось, что я ослепла. А может быть, в них просто попала тушь для ресниц.

Глава 13

Как и обещала доктор Бракен, мне назначили кучу анализов. Я завела специальный ежедневник, где расписывала, где и во сколько должна быть. С учетом пациентов и детей, которых надо было возить в школу и на кружки, мой график стал настолько плотным, что думать о болезни было совершенно некогда.

Конечно, я рассказала папе и ближайшим друзьям. В своем стремлении поддержать они иногда сопровождали меня в клинику или, если я не успевала, брали на себя детей. Чарльз ни разу не поехал со мной ни на одну из процедур, не изменил ничего в своем расписании. В приоритете всегда были его пациенты, его работа. Я убеждала себя, что это нормально. Что это участь любого, кто живет с успешным врачом.

Чаще всего мне помогал папа. К сожалению, я не была благодарной дочерью и зачастую вела себя с ним раздраженно и грубо. Лишь гораздо позже я поняла, почему так внутренне противилась тому, что отец хотел помочь: в те минуты мне был необходим муж. В отличие от Чарльза, папа обожал свою жену и готов был ради нее на все. Я и представить себе не могу, чтобы он уехал на работу, а мама одна поехала в больницу.

Однако на первую операцию Чарльз со мной поехал. Чтобы не торчать в коридоре, муж ушел в больничную библиотеку, поэтому когда операция закончилась и хирург к нему вышел, то не смог его найти.

— Да я же говорил доктору, где буду, — удивленно сказал Чарльз.

С цветами получилось неловко. Когда мне в палату принесли букет, я подумала, что он от мужа, и поблагодарила его. Оказалось, цветы прислала Эллисон, моя подруга. Чарльза, похоже, этот эпизод не смутил.

Просто удивительно, сколько людей тогда захотели мне помочь. Кто-то брал детей, кто-то приносил готовые домашние обеды. Однажды вечером я сказала Чарльзу о том, что все очень ко мне добры.

— Я не думаю, что это имеет какое-либо отношение к твоей собственной персоне. Услышав слово «рак», люди начинают нервничать. Именно поэтому они звонят и привозят нам готовые обеды.

Никогда не забуду этих слов. Чарльз во многом считал себя лучше меня, но из нас двоих меня всегда любили больше, чем его. При любой возможности муж стремился это обесценить. Даже тогда, когда мне критически нужна была поддержка, если не от него, то хотя бы от других.

Позже выяснилось, что лампэктомия[18] не решила проблему. На краях раны остались раковые клетки. Нужно было делать мастэктомию — удаление молочной железы.

Следующую операцию, запланированную через две недели, назначили на полдень. В то утро я напекла брауни, а также приготовила ужин. Я должна была вернуться домой на следующее утро. Вспоминая то время, мне кажется, что я вела себя так, как будто мне собирались удалять бородавку.

Я приехала в Женский хирургический центр и была приятно удивлена заботе и вниманию, с которыми со мной там обращались.

— Вот тебе, дорогуша, халат, ночнушка и тапочки. Я зайду, как только ты переоденешься, — сказала медсестра Тина. Это была женщина чуть старше пятидесяти, с добрыми глазами и мягким голосом. Медсестра вернулась через несколько минут и дала мне подогретое одеяло.

— Вот, завернись в одеяло, здесь может быть даже очень прохладно, — сказала она и набросила мне его на плечи.

В бригаде хирургов и медсестер были только женщины, и все они окружили меня добротой. Кто-то пару минут помассировал шею, кто-то нежно погладил и легонько сжал мою руку, кто-то накинул второе одеяло, потому что в операционной всегда прохладно. Такая забота помогла мне спокойно пережить то, что Чарльз не стал сопровождать меня в Центр, ссылаясь на утреннего пациента, зато пообещал навестить после операции.

Муж действительно приехал, но не один, а с Элли. Не знаю, о чем он говорил с доктором и что из этого услышала дочь, но с ней случилась истерика, и потом девочку долго успокаивали, сначала мой папа, а потом сам Чарльз. Когда я вернулась домой, Элли была молчаливой и угрюмой. Когда я думаю об этом сейчас, то готова кричать от злости на мужа, но больше на себя за то, что была словно парализована собственной беспомощностью.

Приблизительно через десять дней после мастэктомии мне надо было снять швы и узнать результат гистологического исследования. Тридцать лет назад моей маме делали похожую операцию на груди и удалили три узла, после чего она прекрасно прожила еще двадцать пять лет. Я предполагала, что меня ждет такая же участь. Как обычно, Чарльз уехал на работу, а меня отвезла к врачу еще одна близкая подруга, Лиза.

— А ваш муж разве не приехал? — удивилась доктор Карлтон и после короткой паузы продолжила: — Диана, есть проблемы. Распространение раковых клеток оказалось шире, чем мы предполагали. Глубина поражения более шести сантиметров, и у вас десять подтвержденных узлов.

— Десять?! Да как такое может быть?! — я была просто в ужасе. — Шесть месяцев назад ничего не было, маммография была абсолютно чистой!

Я не могла удержаться и заплакала. Казалось, мне только что зачитали смертный приговор. Когда я зашла в комнату, в которой меня ждала Лиза, я была не в состоянии вымолвить и слова. Подруга все поняла по выражению моего лица. Мы доехали до дома в гробовом молчании.

Я не имела права раскисать. Не могла позволить себе терять время. Я записалась на прием к четырем онкологам, чтобы в итоге выбрать одного из них. Сказала Чарльзу, что мне нужно его мнение, что сама я не смогу определить, кто больше подходит, и муж поехал на все четыре консультации. Доктора рекомендовали одно и то же: операция, восемь курсов химиотерапии, потом высокодозная химиотерапия, пересадка стволовых клеток и тридцатидневный курс лучевой терапии. На лечение должен был уйти приблизительно год.

Чарльз задавал вопросы, выбирал. В тот период своей жизни я хотела, чтобы обо мне заботились, все за меня решали. Хотела чувствовать себя зависимой от кого-то.

Когда выбор был сделан и даты определены, у меня возникло желание поблагодарить Чарльза за участие, и я приготовила его любимые блюда, дополнив их бутылкой дорогого вина. Я подняла бокал и сказала, что теперь, как никогда прежде, стараюсь найти ценность в каждом прожитом дне. Муж поднял глаза от своей тарелки и спросил:

— На протяжении всего следующего года мы только и будем говорить о раке, да? До того как ты в очередной раз начнешь выступать на эту тему, не могла бы спросить меня, хочу ли я об этом говорить?

Я так мечтала, чтобы Чарльз меня поддержал, и мне так была нужна его помощь, что я игнорировала слишком многое. После этих фраз я больше не говорила с мужем о своей болезни.

Как-то, воскресным осенним днем, вскоре после операций, солнце ненадолго выглянуло из-за туч. Мы с Чарльзом отвезли детей в парк, чтобы они могли покататься на велосипедах и поглядеть на лягушек в пруду.

Мы сидели на скамейке. Я потянулась к его руке. Мускул на его щеке задергался.

— Ты очень напряжен, — произнесла я и дотронулась до его ладони.

Он брезгливо поморщился.

— Мне неприятно. У меня на это нет времени. Я не могу делать больше того, что уже делаю.

Я убрала свою руку. И поняла, что как женщина я Чарльзу уже не нужна.

Глава 14

В течение долгого периода времени я убеждала себя, что именно из-за рака наши отношения с мужем окончательно испортились. Что из-за операции на груди я перестала возбуждать его, а до этого наша интимная жизнь была вполне нормальной. Но сейчас, просматривая свои дневниковые записи, я вижу, что еще до диагноза находилась на грани серьезной депрессии. Поэтому и начала посещать психоаналитика доктора Путман.

От Чарльза я это скрыла. Он бы тут же начал жаловаться на то, что я транжирю деньги, что мы и так находимся «на грани финансовой катастрофы» (эту фразу он часто использовал с момента покупки первого дома) и что на приеме у психоаналитика я не могу услышать ничего нового для себя.

Я и правда не слышала. Зато говорила. Мы встречались три, а иногда четыре раза в неделю, и каждый раз у меня были новые истории.

— В воскресенье я нашла в магазине Great Finds & Designs чудесное небольшое керамическое панно. Очень милое, моей маме оно бы точно понравилось. Вещица стоила всего 35 долларов, и я ее купила, — рассказывала я доктору Путман во вторник. — В тот же вечер я повесила панно в столовой и попросила Чарльза прийти посмотреть. Конечно, мужу не понравилось, где именно я повесила эту вещь, и он предложил перевесить ее на противоположную стену. Чарльз постоянно так себя ведет. Ему надо что-то изменить только для того, чтобы сделать по-своему. Я перевесила панно и снова позвала его взглянуть. Он вернулся в столовую, ничего не сказал, изобразил на лице недовольство.

Я замолчала.

— И что было потом? — спросила доктор Путман.

— Я даже не успела ничего сказать, потому что муж тут же произнес: «Если бы ты сразу повесила правильно, этого бы не произошло». Чарльз не извинился, а просто снова переложил вину на меня. Я, конечно, дико разозлилась и заорала: «Черт тебя подери! Гребаный урод!» Я махнула рукой и задела стул, он упал, и спинка раскололась. Получается, это я вела себя неадекватно, — я рассмеялась, хотя ничего смешного в моем рассказе не было.

— Мне кажется, что я еще не говорила тебе об «автокатастрофе на 95-м шоссе», — сказала я в четверг во время следующей встречи. — Когда в первый раз я услышала от Чарльза эту фразу, то ничего не поняла и попросила объяснить. На его лице появилась странная застенчивая улыбка, и муж ответил: «Ну если бы мои родители по пути к нам попали в аварию и погибли, то мы бы получили наследство, и это избавило бы нас от финансовой катастрофы».

Рассказывая эту историю, я переживала о том, что подумает доктор Путман. Шокируют ли ее слова Чарльза, как шокировали меня, когда я их услышала? Психоаналитик молчала.

— Сейчас я думаю, интересно, а он уже просчитал выгоду от моей смерти?

Я снова нервно засмеялась. Серая полосатая кошка доктора, по кличке Марго, запрыгнула ко мне на диван и прилегла рядом.

Неожиданно меня словно передернуло, я быстро встала и пересела в кресло с обивкой персикового цвета, стоявшее напротив моего психоаналитика. Я почувствовала, что мне срочно надо ей кое-что сказать и услышать ее реакцию.

Когда я, наконец, почувствовала в себе достаточно сил, чтобы высказать свою мысль, то произнесла:

— Я долго игнорировала злость Чарльза, но теперь абсолютно уверена, что муж презирает меня.

Но у меня словно нет доказательств его ненависти, понимаешь? Нет улик. Он всегда говорит спокойно, рационально и уравновешенно, это я ору и кидаю мебель. Если я избегаю конфликта и ухожу в другую комнату, пытаюсь чем-то себя отвлечь, Чарльз идет следом. Еще одно «пожелание» от него, что я должна делать или чувствовать, и я взрываюсь. А он уходит с таким выражением умиротворения на лице, словно через мои истории он избавляется от собственного напряжения. Я вижу в этом определенный паттерн.

Благодаря психотерапии мои взрывы и истерики вскоре сошли на нет, я все реже срывалась на крик, и в моем поведении появилось больше достоинства. А еще я стала «разруливать» некоторые ситуации.

Например, с нашей общей секретаршей Джери, которую Чарльз использовал, чтобы отчитывать меня за траты. У меня был открыт кредитный счет в мебельном магазине Pier One. Этим счетом я воспользовалась всего лишь один раз: приобрела стол, который мне был нужен для офиса. Стол стоил 129 долларов. На следующий месяц после покупки в своей ячейке для входящих писем я нашла счет от Pier One, к которому Джери прикрепила записку с текстом: «Пожалуйста, распишитесь для оплаты счета. Немедленно его закройте и больше не используйте для покупок».

Я зашла в кабинет Чарльза, но не стала кричать, как он, возможно, ожидал, а пригласила Джери и спокойно напомнила ей, что она работает в том числе и на меня, поэтому не имеет права указывать, что я должна делать. А еще добавила, что начиная с сегодняшнего дня хочу раз в неделю получать отчет о всех финансовых операциях, которые были осуществлены в офисе. Чарльз кивнул, не сказав ни слова.

Я задумалась, почему именно после постановки диагноза Чарльз спустил на меня всех чертей и сделал объектом ненависти и злости. А потом поняла: моя болезнь поставила мужа в положение, в котором ему оказалось сложно меня бросить. А, как я тогда начинала подозревать, приблизительно за год до получения диагноза, именно это Чарльз и планировал сделать.

Глава 15

После всех операций, за неделю до начала курса химиотерапии я решила отрезать свои длинные темные волосы и коротко подстричься. Близкие сочли мой поступок странным и преждевременным. Да, я никогда не любила короткие стрижки, но мне предстояло облысеть — с этим я ничего поделать не могла. Короткая стрижка была моим ответом злой судьбе: «Нужны мои волосы? Забирай, я не слишком-то ими дорожу».

Вот уже много лет моим парикмахером был Эдвард. Я объяснила ему причину, по которой хочу отрезать волосы. За восемь месяцев до этого мама Эдварда умерла от рака груди, и он очень горевал. Мы неоднократно говорили о его потере. Он очень расстроился, когда я сказала ему, что у меня тоже рак.

— Значит, все отрезаем? — уточнил парикмахер, глядя мне в глаза. Все, кто был в салоне, смотрели на меня.

— Да, делаем очень коротко, — ответила я. Внешне я была спокойна, как слон.

Эдвард улыбнулся, расчесал мои длинные волосы и потом в первый раз щелкнул ножницами. Я увидела, как, по меньшей мере, 30-сантиметровая прядь упала на белый мраморный пол. В салоне стало тихо, а потом комната взорвалась аплодисментами. Я сделала глубокий вдох, улыбнулась и почувствовала, что щеки стали мокрыми от слез.

Через неделю, 30 октября 1998 года, Эллисон оставила своих детей с няней и приехала в Мэриленд, чтобы отвести меня на первый сеанс химиотерапии. Я надеялась, что на следующий вечер наряжусь ведьмой и вместе с детьми буду ходить по дворам соседей и кричать: «Кошелек или жизнь», но этого не случилось. Через несколько часов после возвращения домой я заснула и проспала двое суток. Чарльз не повел детей выпрашивать угощения, но я заранее договорилась с семейной парой, живущей неподалеку, что они на Хэллоуин возьмут к себе Элли и Сэма.

Настал конец ноября. В воздухе чувствовалось приближение холодной зимы. Так как я заранее коротко подстриглась, мне не пришлось каждый раз после душа выгребать из ванной длинные пряди выпавших волос. Но когда кожа головы начала чесаться, я попросила Чарльза побрить меня, однако он отказался. Пришлось делать это самой. Сперва я использовала электробритву, но, так как результат ее работы оставлял желать лучшего, мне пришлось взяться за обычную. Я заказала парик и ждала, когда его доставят.

Я носила шляпы и шарфы. Обвязывала голову банданой, как делала в 1970-е, с той лишь разницей, что тогда у меня под ней были длинные волосы. С лысой головой все смотрелось совсем иначе. Сэм смеялся и подтрунивал надо мной. Элли же пугал мой внешний вид.

В тот год в День благодарения я не готовила праздничный обед. Мы должны были весь день провести с Эллисон, Гарри и их девочками в Нью-Джерси. Тогда в своем дневнике я написала, что мы хорошо и расслабленно, практически идеально провели время. Но год спустя Гарри слово в слово пересказал некоторые эпизоды того дня, связанные с Чарльзом, и я еще раз поразилась тому, насколько избирательно было мое внимание и память.

Стол был накрыт красиво и богато, в воздухе витал запах индейки и сладкого картофельного пюре. После короткой молитвы я предложила взяться за руки и по очереди сказать, за что мы благодарны.

— Я благодарен за то, что скоро пришлют мамин парик. Надеюсь, он будет смешной, — пошутил Сэмми и обнял меня.

— Я благодарна за то, что мы собрались на этот праздничный ужин, — произнесла Элли. — Мне здесь все очень нравится, в особенности бильярдный стол дяди Гарри, — потом она добавила: — Я хочу, чтобы у мамы все было хорошо.

Когда настала моя очередь, я выразила свою благодарность Чарльзу, Элли, Сэмми, своему папе и моим верным друзьям. Я говорила о том, что ценю все, что имею в жизни.

Потом пришел черед Чарльза, который, по словам Гарри, отпустил мою руку и сказал:

— Мне совершенно нечего сказать. Я ни за что не ощущаю благодарности.

Гарри признался, что его тогда шокировало, как грубо это звучало, тем более в присутствии детей. По крайней мере, он мог сказать, что благодарен хотя бы за их существование.

В начале декабря муж обещал мне, что заедет за мной и отвезет на химиотерапию. Когда к назначенному времени он не появился, я позвонила в офис. На звонок ответила секретарша Джери.

— Ди, я уже еду за вами. Я вас отвезу, — она повесила трубку раньше, чем я успела что-либо сказать, и была у нашего дома через пятнадцать минут.

— А где Чарльз? — спросила я, хотя и без того знала, что Джери ответит.

— У него целый день расписан, пациенты один за другим. Я вас отвезу, — секретарша замолчала, но по лицу было видно, что ей есть что добавить, но она сомневается, стоит ли говорить.

— Знаете, — все-таки не выдержала она спустя минут десять после начала поездки, — мне ужасно неприятно видеть, как Чарльз к вам относится. Это совершенно неприемлемо.

— Послушай, Джери, я сама могла бы добраться. Я начинаю себя плохо чувствовать только через несколько часов, и тогда я просто засыпаю.

— Вам не стоит ехать самой, — настаивала она и отвезла меня на третий сеанс химиотерапии, после которой мы пили шоколадные молочные коктейли и много смеялись.

Через несколько недель после этого Джери уволилась и перешла на новую работу.

— Мне кажется, что ей было психологически сложно, потому что у тебя рак, — сказал мне Чарльз, которому даже в голову не пришло то, что секретарша могла уволиться из-за него, а не из-за меня.

Вскоре после этих событий мне исполнилось пятьдесят лет. Я с трудом уговорила Чарльза отметить юбилей в ресторане. К тому времени он, по соображениям экономии, уже не позволял тратиться на няню, поэтому детей мы оставили на моего папу. Я сама заказала столик в ближайшем заведении. Меня поразило отсутствие на столе каких-либо цветов, даже букетика за 3,98 доллара из местного супермаркета. У меня был пятидесятилетний юбилей, мне делали химиотерапию от рака, который частично развился из-за большого количества гормонов, которые я принимала для того, чтобы забеременеть. Чарльз мне практически не помогал ни с лечением, ни с детьми. И вот теперь не было даже цветов.

Разговор за столом не клеился. Когда мы вышли на улицу после ужина, начинался снегопад.

— Чарльз, раньше мы так легко общались с тобой на самые разные темы. Сейчас ты перестал со мной разговаривать. Мне очень не хватает твоей близости, — сказала я, глядя, как сказанные слова паром вырываются изо рта в холодную темноту салона машины.

— Я не могу с тобой вести беседы. Ты полностью занята своей болезнью и совершенно меня не слушаешь, — резко ответил он.

Конечно, это было не так, но я не стала возражать.

— Я не хочу спорить, Чарльз. Если ты действительно так чувствуешь, я прошу прощения. С удовольствием послушаю о твоих проблемах.

Мы подъехали к дому, но не спешили выходить из машины и некоторое время смотрели, как снежинки надают на ветровое стекло.

— Хорошо, Ди. Вот тебе мои проблемы, — произнес Чарльз. — Вот уже год, как я занимаюсь бартером услуг с женщиной из Вашингтона по имени Хейли. Она мне делает иглоукалывание, а я за это выписываю ей рецепты на лекарства.

Меня словно окатили холодной водой. Муж всегда высказывался резко против подобных схем, мы вместе осуждали знакомых врачей, которых на этом поймали. Но я не хотела спугнуть его и поэтому изобразила заботливого психотерапевта.

— Ты боишься, что все раскроется?

— Нет. Хейли попала в автокатастрофу и находится в тяжелом состоянии в больнице. Я боюсь, что она вообще не выживет.

В ту ночь я практически не спала. Пыталась вспомнить, упоминал ли Чарльз хоть раз имя Хейли, а также гадала, когда он успевал ходить на эти иглоукалывания. Сколько всего еще муж от меня скрывает? У него явно была жизнь, в которой не было места для опостылевшей, да к тому же еще и больной жены.

Следующий день был воскресеньем. Мы позавтракали, и дети ушли в другую комнату смотреть телевизор. Я спокойным тоном выразила Чарльзу свое удивление тем, что он уже год ходит на иглоукалывание, но сказал мне об этом только сейчас.

Тут его прорвало. Желчь просто брызгала во все стороны.

— Я так и знал, что ты будешь недовольна, фальшивая ты актриса! А я еще вчера удивился, как это ты умудрилась не разразиться по этому поводу! Всю ночь репетировала допрос, да, змея?! — Чарльз с силой бросил сковородку, которую мыл, в раковину и стремительно выскочил из кухни. Схватил ключи от машины, накинул куртку, грохнул дверью и уже через минуту заводил мотор.

В течение дня я несколько раз звонила мужу, но он не отвечал. В глубине души я понимала, что это начало конца.

Глава 16

Врачи, с которыми я консультировалась, настоятельно рекомендовали трансплантацию стволовых клеток. Я боялась последствий, связанных с этой процедурой, особенно возможного смертельного исхода. Чарльз считал, что я должна согласиться, мнения ближайших друзей разделились. Я стояла на перепутье и отчаянно искала подсказки, как поступить. Мне дали телефон женщины, которая чуть не умерла от этой процедуры, и через девять месяцев у нее снова обнаружили рак. Мне посоветовали аудиокнигу Берни Сигела «Любовь, медицина и чудеса»[19]. Голос звучал успокаивающе, а его слова дарили надежду. В каждом упражнении Сигел повторял, что интуиция, внутренний голос помогают найти правильный путь. Но пока я понятия не имела, какой путь правильный. Мне казалось, что я увязла в болоте, тону в нем и скоро задохнусь.

Я съездила на встречу раковых больных и их родственников. Сама выступить я не решилась, но внимательно слушала, как другие участники делились своими переживаниями. Одна немолодая женщина говорила и плакала, голос ее дрожал.

— Моя дочь умирает. Ей всего тридцать восемь лет, и у нее трое детей в возрасте от года до пяти лет, — от этих слов мне стало нестерпимо больно. — Дочка думала, что уже победила рак. Первый узелок в груди у нее нашли пять лет назад, сразу после рождения первой внучки. Сейчас у дочери метастазы по всему телу. Она умрет, и ее дети останутся сиротами…

Я не смогла сдержать слез. Чувствовала боль этой женщины и плакала вместе с ней.

Потом поехала забирать детей из школы. Февральское небо было серым и безжизненным. Подошла к школе, и тут меня осенило. Я сделаю трансплантацию, должна сделать. Это правильный путь для меня. Даже если она не поможет остановить болезнь, не хочу умирать, думая, что не испробовала все возможные способы. Буду бороться до конца и сделаю все, чтобы у Элли и Сэма была мама.

Спустя несколько дней, как я объявила о принятом решении Чарльзу, он как бы между прочим поделился своими мыслями:

— Сегодня по пути домой я видел аварию на трассе I-83. Машина перевернулась, и люди в ней скорее всего погибли. — Муж помолчал и потом продолжил: — И я подумал о том, что я сам, в принципе, готов умереть хоть сегодня. Если бы я попал в такую аварию, я не хотел бы, чтобы меня спасали или искусственным образом поддерживали во мне жизнь, если бы я впал в кому или стал инвалидом. Моя страховка дала бы детям достаточно денег, и их будущее было бы обеспечено. Так что я мог бы умереть со спокойной душой.

После этого Чарльз вышел из кухни, а я еще несколько минут не могла пошевелиться. Он готовил меня к смерти. Эта история должна была подтолкнуть меня к мысли, что лучше умереть и, благодаря своей страховке (а она у меня тоже была), обеспечить детям хороший старт в жизни, чем бороться за собственную. Муж уже списал меня. Я понимала, что он давно перестал ценить меня как женщину и жену, но в этот момент стало очевидным, что и мои материнские заслуги Чарльз оценивает ниже выплат по страховке.

На протяжении моей профессиональной деятельности я сталкивалась с большим количеством людей, которые в детстве потеряли одного или обоих родителей. Во всех случаях это оказалось травмирующим психику переживанием вне зависимости от возраста, в котором умер родитель, или обстоятельств смерти. Чарльз этого совершенно не понимал.

Прокручивая в голове все, что он когда-либо говорил о своих родителях, я понимала, что он наверняка тоже предпочел бы выплаты по страховке или наследство. И теперь то же отношение я получила уже в нашей семье.

Глава 17

Чарльз часто повторял, что мы находимся на грани финансовой катастрофы. Мне всегда казалось, что он преувеличивает, пугает меня, чтобы я поменьше тратила и не отказывалась от пациентов под предлогом лечения и усталости. Но летом муж объявил, что мы более не в состоянии платить по ипотеке и поэтому должны отдать дом банку, а сами снять жилье и перевести детей в бесплатные государственные школы.

Я подумала о том, сколько может вынести один человек. Я работала, практически в одиночку заботилась о детях, боролась с раком, а теперь еще и лишилась дома и должна заниматься переездом? Но это было далеко не последним испытанием.

Однажды вечером, когда Чарльза не было дома, я решила воспользоваться его компьютером, потому что мой ноутбук разрядился, а зарядка осталась в машине. Его почта оказалась открыта, и я обратила внимание на несколько писем от женщины по имени Марисса. Так звали пациентку Чарльза, которая несколько раз звонила на наш общий рабочий номер, и я отвечала на ее звонки. У этой женщины был запоминающийся глубокий, хриплый и резкий голос, в тоне которого чувствовалась жесткость и агрессия, что плохо сочеталось с ее благозвучным и женственным именем. Однажды, после того как я перевела звонок Мариссы на Чарльза, я спросила, соответствует ли голос ее внешнему виду. Тот рассмеялся и ответил: «Да».

Повинуясь интуиции, я открыла одно из писем и из его содержания поняла, что у Мариссы с Чарльзом было свидание во время ланча. Подписано письмо было: «XOXO[20], Марисса».

В течение нескольких дней я ничего не говорила мужу о том, что знаю об этой переписке, но внутри я просто кипела. Помимо того, что Чарльз, скорее всего, завел полноценный роман на стороне, он выбрал для этого свою пациентку. За это он мог лишиться лицензии и работы.

В конце концов я спросила Чарльза, какие отношения связывают его с Мариссой.

— Мне нужен человек, с которым я могу поговорить. Ты в последнее время кроме своего рака ничем не интересуешься. А с этой женщиной у меня много общих тем для обсуждения: она экстрасенс, интересуется астрологией и НЛО.

— Но, Чарльз, встречаясь с пациентами во внерабочее время, ты сильно рискуешь своей лицензией и ставишь под угрозу финансовое обеспечение нашей семьи! Обещай, что закончишь отношения с этой женщиной, — сказала я.