Жена психиатра. Когда любовь становится диагнозом Померанц Диана

Глава 25

Однажды в воскресенье, в начале ноября 1999 года, я сидела на веранде с чашкой чая. От массы желтых и красных опавших листьев солнечный свет казался ярче. Мне предстоял хороший и спокойный день. Чарльз сказал, что хочет больше времени проводить с детьми, и увез их на целый день. Предполагалось, что они устроят мини-турпоход, а потом перекусят в кафе. У меня уже давно не было так много свободного времени, и я размышляла, не сделать ли мне маникюр. Я больше года не была в салоне. А может, сходить на массаж? Я предвкушала, что сегодня себя чем-нибудь порадую.

Я вошла в дом, спокойно и расслабленно позавтракала, почитала газету (чего я никогда не делала), приняла душ, оделась и начала планировать свой день. В одиннадцать часов, когда я только собиралась позвонить в маникюрный салон, входная дверь открылась, вбежали дети, а потом вошел Чарльз. Элли взяла журнал, банан и плюхнулась в кресло. Сэм прыгнул мне на колени. Чарльз ушел в подвал.

— Так быстро вернулись? — спросила я.

— Да, турпоход был скучным.

— Ну вы хотя бы перекусили в кафе?

— Не-е, папа сказал, что ему надо работать. Все как всегда, — Сэм вздохнул, спрыгнул с колен и пошел в гостиную смотреть мультики.

Мы остались с Элли вдвоем, и она посмотрела на меня как взрослый человек, который все понимает.

— Мам, папа всегда нас так подставляет. Говорит, что проведет с нами целый день, а на самом деле проводит от силы пару часов и уезжает в офис, или куда там он еще уезжает. Поэтому Сэм обиделся. И мне не нравится, когда папа делает ему больно.

— А тебе он тоже делает больно?

— Я старше, а Сэм — мой младший брат, ему сложнее с этим справиться.

— Очень хорошо, что ты переживаешь за брата. Не волнуйся, я о вас позабочусь. Мы придумаем что-нибудь интересное.

Я вышла на крыльцо, и на моих глазах навернулись слезы. Каждый раз я давала себе слово не реагировать на подлости Чарльза, но, когда он обижал детей, сдержать эмоции было просто невозможно.

Я позвонила Каре, женщине, чьи сын и дочь дружили с моими. Ее дети тоже скучали дома, и я предложила заехать за ними и всех четверых отвезти на ярмарку.

Через час мы были уже в пути. В воздухе чувствовалась осенняя прохлада. Девочки помогли провести мальчиков по лабиринту, потом мы долго катались на телеге с сеном, а также делали и ели глазированные яблоки. К счастью, в тот день все прошло гладко, без каких-либо инцидентов, синяков или драк. Мы купили пару мешков яблок, несколько тыкв и кувшинов свежего сидра. Солнце уже садилось, и мы выдвинулись домой. На середине пути я поняла, что мотор барахлит, а стоило мне свернуть к обочине, как он и вовсе заглох. Микроавтобус никак не хотел заводиться. Температура на улице падала. В салоне сидели четверо голодных и усталых детей, и батарейка моего мобильного практически умерла.

Я не хотела звонить Чарльзу, но выбора не было. Наша автомобильная страховка не включала услуги эвакуатора. Раньше мы всегда за нее платили, но с недавних пор муж перестал это делать. И вечером в воскресенье мне надо было найти транспортное средство, которое эвакуировало бы сломанный микроавтобус.

Много раз набирала номер Чарльза и оставила ему несколько сообщений. Я звонила на его мобильный, в офис и к нам домой. В глубине души мне очень хотелось, чтобы муж приехал и выручил нас, как он бы сделал в старые добрые времена, которые быстро забывались, исчезая из моей памяти. Я пыталась дозвониться папе, но того не было дома, а мобильного телефона у него не было. В конце концов я позвонила Каре, которая примчалась, чтобы забрать всех детей к себе домой, пока я не разберусь с эвакуацией, и даже оставила мне свой заряженный телефон, потому что мой уже сдох.

— Не волнуйся за Элли и Сэма, — сказала Кара. — Когда я выходила из дома, Роб заказывал по телефону пиццу, так что мы всех накормим. У тебя есть наш домашний, а вот и мобильный номер мужа. Когда приедет эвакуатор, позвони мне, я тебя заберу.

Кара обняла меня и позвала детей в свою машину, но Элли осталась на своем месте.

— Мама, я не хочу бросать тебя здесь одну, — прошептала она мне.

— Дорогая, поезжай с остальными. За меня не волнуйся, уже скоро приедет эвакуатор. Мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты приглядываешь за Сэмом, — я обняла дочку, и Элли уехала вместе со всеми.

Мне так и не удалось вызвать эвакуатор. Через два часа я дозвонилась до отца, который приехал и помог мне переложить вещи из микроавтобуса в свой автомобиль. Мы заперли мою машину и поехали к Каре за детьми. Я видела по выражению папиного лица, что он с большим трудом сдерживается, чтобы не высказать мне все, что думает о моем муже и его поведении.

Чарльз тогда так и не ответил. Когда в одиннадцать вечера он вернулся домой, то даже не спросил, почему я так настойчиво ему звонила. Отсутствие микроавтобуса супруг просто не заметил. Вся эта семейная жизнь его не сильно интересовала. Разговор о машине случился только тогда, когда муж увидел счет за новую трансмиссию.

Через некоторое время наши адвокаты попросили предоставить список людей, которые могли бы в суде выступить на стороне каждого из нас и рассказать, как я и Чарльз заботимся о детях. Муж внес Кару в свой список, о чем я при случае ей рассказала.

— Но он даже не спросил моего согласия, — возмутилась она. — Хотя, знаешь, я даже рада, что Чарльз так сделал. Я много чего могу рассказать суду о том, как он любит своих детей и заботится о них.

— Например, что?

— Я с удовольствием расскажу о том вечере, когда сломался микроавтобус и твой муж не отвечал на звонки. Тогда в машине было четыре ребенка, включая двух собственных его детей. Вы ждали больше часа, а он так и не приехал — приехала я!

Казалось, что ноябрь тянулся бесконечно. Я все никак не могла запретить себе читать его письма.

«Она омерзительна, от одного звука ее голоса мне становится дурно».

Это один из немногих примеров того, что муж писал, а я прочитала. Я не могла взять в толк, за что он меня так сильно ненавидит. Тогда я еще не чувствовала, что полностью себя контролирую, хотя внешне это уже никак не проявлялось. Я больше не позволяла себе истерик и едких замечаний.

В день рождения Чарльза Виктория и другие его «музы» организовали праздник в Вашингтоне. Утром муж вел себя неожиданно дружелюбно. Меня это внутренне разозлило, но я ничего не сказала. Дети хотели сделать ему подарки и устроить ужин, и я не стала возражать.

Поведение Чарльза становилось все более странным. В течение дня я несколько раз безрезультатно ему звонила, чтобы узнать, приедет ли он на ужин домой и во сколько. Я дозвонилась до мужа около 16.30 и заметила, что его трудно поймать у телефона, но что он ответил: «Ретроградный Меркурий, поэтому общение затруднено». Чарльз заверил меня, что будет дома в 18.30.

Муж действительно приехал приблизительно в это время, надел бумажный колпак, который дети поставили на стол рядом с его тарелкой. Чарльз вел себя вежливо, но был настолько усталым, что у него буквально слипались глаза. Супруг посидел за столом совсем недолго, а потом извинился, сказав: «Спасибо за прекрасный ужин. Но я так устал, что пойду вниз и отдохну». Он быстро обнял каждого из детей, с каким-то отсутствующим видом встал из-за стола и спустился вниз.

Мы удивленно молчали. Потом Сэм вскочил со стула:

— Папа, ты даже подарки не открыл!

Сын сбежал вниз на несколько ступенек, крича «Папа!». Если Чарльз его и слышал, то никак не отреагировал.

Сэм бросился к тому месту на столе, куда дети положили подарки. Он схватил подарок, который сам аккуратно завернул в бумагу, не говоря ни слова, бросил на пол, наступил на него и ногой зашвырнул в угол комнаты. Сын хотел вручить Чарльзу скворечник, который красиво разрисовал. Теперь ярко раскрашенные дощечки в беспорядке лежали на темном паркете.

Сэм расплакался, убежал наверх в свою комнату и громко хлопнул дверью. Мы с Элли пошли за ним. Увидев брата на кровати, Элли подошла, села рядом и начала гладить его по спине, приговаривая:

— Все нормально, Сэмми. Папа ведет себя глупо. Когда мы перестанем дарить ему подарки, он об этом пожалеет.

Сэм медленно поднял кудрявую голову. Его глаза были красными и опухшими.

— Почему папа нас больше не любит? — спросил сын, глядя на меня.

Я поняла, что не должна показывать свою горечь и боль. Поэтому сделала глубокий вдох, пересела со стула на кровать и обняла детей.

— Я не знаю ответа на этот вопрос. Сама не понимаю многое из того, что папа в последнее время говорит и делает. Но я вот что могу сказать: папа любит вас так, как может. Сейчас по каким-то причинам он не в состоянии показывать свою любовь так, как нам хотелось бы, но это не значит, что отец вас не любит. Уверяю, что папино поведение не имеет никакого отношения к вам самим и вашим поступкам. Людям иногда бывает сложно разобраться со своими собственными чувствами, и мне кажется, что у папы именно такая проблема. Но я знаю, что он вас любит.

— Если папа нас любит, то как-то странно показывает свою любовь, — произнесла Элли, закатив глаза.

Мы помолчали. Внутри я закипала от гнева. То, как Чарльз обходился с нашими детьми, казалось мне омерзительным. Я догадывалась, что его настроение менялось в зависимости от того, как в данный момент складывались отношения с Викторией.

Вполне возможно, что день рождения в Вашингтоне отметили не так, как хотелось бы Чарльзу.

— Послушайте, если папа не желает, чтобы мы устраивали ему праздник, это еще не значит, что мы не можем съесть шоколадный торт. Первый, кто спустится вниз, получит больше глазури! — улыбаясь, сказала я, мы вскочили на ноги и бросились вниз.

Сэм молчал. Мы ели торт, запивая молоком. Неожиданно в дверях появился Чарльз.

— Эй, вы на торт меня не позвали! — сказал он со смехом.

Мне показалось, что голос мужа звучал неуверенно. Хотя на самом деле это могло быть и не так.

— Откроем подарки, которые я видел в гостиной? — сказал он потом и подмигнул Элли. Дочь отвернулась.

— Смотрите, Сэм утомился и заснул, — произнес Чарльз, обошел стол, наклонился и с нежностью поднял уснувшего на полу мальчика.

— Ну все, дорогой, — сказал муж, — пора в кровать. — Он поднял сына, повернулся к нам с Элли и произнес: — Я скоро вернусь.

Я увидела заботливого и любящего Чарльза, которым он был ранее. А может быть, я все это придумала и муж не был таким никогда?

Глава 26

Дом, в котором мы тогда жили, был просторным, но расположение комнат, интерьер казались какими-то нездоровыми, вгоняющими в тоску. Оловянно-серое небо проглядывало через бессистемно расположенные окна, отбрасывая причудливые пятна света на стены. Из-за высоких потолков в доме всегда было эхо. На второй этаж вели сразу три лестницы, расположенные в разных частях дома. Ступени поскрипывали, а темные углы под ними пугали, как в фильмах ужасов. Впрочем, я могу списать все эти тревожные чувства на свое психическое состояние. Возможно, я просто не любила дом, потому что в нем я не была счастлива и никогда не чувствовала себя защищенной. А еще я никак не могла заставить себя сделать мелкий ремонт, создать больше уюта, потому что понимала, что, скорее всего, мы съедем отсюда, как только разведемся.

Я любила осень и особенно время перед Днем благодарения. Мы всегда устраивали пышный праздник, приглашая родственников, друзей и просто знакомых, кому в этот день некуда было пойти. В прошлом году, из-за лечения, у меня не было сил что-либо готовить, и мы поехали к Эллисон и Гарри. В этом у меня не было настроения звать гостей. Поведение Чарльза стало непредсказуемым, вернее, оно стало предсказуемо садистским и подлым, и я не хотела испытывать неловкость и стыд за него перед приглашенными. Однако у мужа были другие намерения.

— Сегодня утром я разговаривал с моими родителями, — заявил он однажды вечером, вернувшись с работы, — и пригласил их на День благодарения. А ты позвала своего отца?

— Нет, — ответила я после долгой паузы, — не позвала. Его пригласила подруга Лидия, и я сказала папе, чтобы он согласился, потому что там получит от вечера больше удовольствия. У меня нет сил готовить праздничный обед, Чарльз. Я бы вообще в этот день никого постороннего не хотела видеть.

Я не смотрела ему в глаза.

— Мы можем пойти в ресторан, и тебе не надо будет готовить.

— Я вообще не хочу никого развлекать. Я бы предпочла, чтобы на праздник к нам никто не приезжал. Ты совершенно четко дал понять, что не хочешь со мной жить, поэтому я не вижу смысла изображать перед кем-то, что мы семья. Я не желаю этим заниматься.

— Ты не хочешь показать людям свою благодарность? После всего того, что для нас сделали мои родители, ты даже не желаешь пригласить их на обед? Это просто невероятно!

Несмотря на то что я знала: все, что говорит Чарльз, — искаженная проекция его собственных чувств, муж добился-таки своего, и я начала ощущать вину. В итоге Марси и Альберт приехали к нам на День благодарения. Они остановились в отеле, я не готовила обед, и мы заказали еду. Не уверена, что Чарльз рассказал родителям о том, какие у нас сложились отношения. Свекор и свекровь, как и прежде, ничего не замечали и были полностью погружены в свою собственную жизнь. По крайней мере, на этот раз Чарльз развлекал их сам, а не повесил мне на шею, как всегда делал до этого.

Периодически, словно на автомате, я стремилась добиться его одобрения и поддержки. Иногда мне хотелось восстановить нашу былую душевную связь. Я думаю, что это происходило оттого, что я чувствовала себя ужасно одинокой. К тому же мне нравилось быть замужем, нравилось, что меня окружают члены семьи. При этом в душе я понимала: хотя внешне Чарльз часто производил впечатление абсолютно здравомыслящего человека, у него были серьезные психологические проблемы, и по отношению ко мне он вел себя все больше и больше как подлец и садист. Я осознавала, что в лучшую сторону муж уже не изменится, и если хочу сберечь свой рассудок и желаю нашим детям лучшей доли, то обязана с ним расстаться.

— Мама, дедушка с бабушкой уезжают. Выйди, чтобы с ними попрощаться, — с этими словами Сэм подбежал ко мне и потянул за руку.

— Хорошо, хорошо, уже иду, — я вышла на улицу, обняла Марси и Альберта и вместе с детьми и Чарльзом махала рукой вслед их отъезжающему автомобилю. Начался снегопад.

Оба ребенка совершенно неожиданно захотели посмотреть один и тот же фильм — «Звездные войны». Пока они были заняты, я решила пойти в офис и сделать кое-что по работе.

— Давай сходим к семейному психологу, — предложил внезапно появившийся в дверном проеме Чарльз. Выражение его лица было вопросительным.

Я посмотрела на мужа пустым и бесчувственным взглядом.

— Зачем ты хочешь идти к семейному психологу?

Я вспомнила ужасные слова обо мне, которые супруг написал в одном из последних писем Виктории:

«Единственный плюс от того, что она не умерла, — она занимается детьми…»

Чарльз никак не мог ответить на мой вопрос, и я сделала это за него:

— Не думаю, что наши отношения улучшатся.

— Хм… Наверное, не улучшатся. — Я почти уверена в том, что уловила на его лице чувство облегчения.

Он посмотрел на меня и произнес неожиданно мягким тоном, которым уже давно со мной не говорил:

— Я не хотел, чтобы все так вышло. Ты не сделала ничего плохого. Это просто судьба.

Я промолчала, но в моей голове пронеслось: «СУДЬБА??! Ты годами изменял мне! Пренебрег мной, когда больше всего был нужен! Свои интересы всегда ставил выше меня и детей! А теперь говоришь про судьбу?!»

Элли начала чаще болеть. Стоило ей выздороветь и неделю походить на занятия, как звонила школьная медсестра и говорила, что у дочери поднялась температура. Еще у Элли стремительно менялось настроение. Раньше она была веселым, активным, спортивным ребенком, с массой интересов и увлечений, но теперь стала молчаливой и мрачной. Дочке все время было скучно, и она не могла придумать, чем себя занять. Школа Элли не интересовала, она часто забивала на домашку, успеваемость снизилась. Она закрывалась и пряталась в своей комнате. Во время уборки я находила у нее мои вещи, которые она брала без спроса.

Однажды вечером мы ждали к ужину Чарльза, который сказал, что будет в шесть. В четверть седьмого муж позвонил с сообщением, что задержится минимум на час и чтобы мы начинали без него.

— Папа постоянно врет! — закричала Элли, убежала, хлопнув дверью, закрылась у себя и не открыла мне, даже когда я несколько раз стучала.

Весь год, в течение которого я проходила курс лечения, Чарльз палец о палец не ударил для того, чтобы поддержать детей и помочь им разобраться со своими чувствами по поводу моей болезни. И пусть Сэмми был еще маленьким и мало чего понимал, но Элли явно была в ужасе от всего, что происходило со мной. Тогда же у нее появилась боязнь высоты. Началось с того, что дочка однажды проехалась в стеклянном лифте в больнице, в которой навещала меня, когда мне делали пересадку стволовых клеток. После этого она к нему вообще не подходила и начала заметно напрягаться каждый раз, когда вступала на эскалатор или входила в лифт. В машине Элли боялась проезжать по мостам. Еще ее пугали насекомые и мелкие грызуны.

Я решила обсудить это с Чарльзом и предложила показать дочку специалисту. Даже не дослушав до конца, муж закатил глаза, а потом с неприязнью на меня посмотрел.

— Господи, Ди, она обычный одиннадцатилетний подросток, у которого начинается переходный возраст. Оставь ее в покое, и все будет нормально.

— Но, Чарльз, это не просто переходный возраст. Дочери пришлось сменить школу, она видела, как серьезно я болею, и переживала за меня. Элли замечает, как изменились наши с тобой отношения. Это для нее большой стресс, и я бы хотела помочь ей с ним справиться.

— Все, чего ты хочешь, — это разорить нас! У тебя всегда есть идеи, куда еще потратить деньги! Ты сама детский психолог! Почему бы тебе просто не проводить с детьми больше времени! Вместо того чтобы приставать ко мне с идиотскими предложениями!

Я сделала глубокий вдох, повернулась и поднялась по лестнице из подвала. В то время мы еще не разошлись и не жили отдельно, поэтому я не была обязана получать разрешение Чарльза на прохождение детьми курса лечения. Я решила найти специалиста, который возьмется работать с Элли по медицинской страховке и с кем дочь сможет откровенно говорить. Учитывая наши ограниченные финансовые возможности, этот психолог, возможно, будет не тем, кого бы я выбрала, если бы у меня были деньги, но я в любом случае собиралась его найти, несмотря на мнение мужа о том, что у Элли все в порядке. Будучи детским психологом, я видела, что моей дочери необходима специализированная помощь.

Глава 27

На фоне того, что мой брак разваливался и Чарльз даже не скрывал свои связи на стороне, я ощущала себе некрасивой и абсолютно нежеланной. И я решила не откладывать операцию по реконструкции груди и сделать ее в ближайшее время. Я понимала, что после развода мое финансовое и психологическое состояние, скорее всего, будет сложным. Благодаря операции я хотя бы не буду чувствовать физической ущербности.

Операцию назначили на восемь утра 17 декабря. Папа заехал за мной в семь, чтобы отвезти в больницу. В отличие от предыдущих случаев хирургических вмешательств, в этот раз я не чувствовала страха, а ощущала как будто даже приятное волнение.

Когда я очнулась, за окном был поздний вечер. Не считая звуков капельницы, в палате стояла тишина. Вскоре вошла медсестра и спросила, нужно ли мне подогретое одеяло. Я улыбнулась и кивнула, а сама положила ладонь на грудь, даже под повязками ощущая появившуюся симметричность окружностей. Я так и лежала с руками на груди, наслаждаясь ощущением собственного тела. В тот момент я поняла, что решение сделать реконструкцию груди было правильным. Наконец-то я чувствовала себя полноценным человеком, то есть именно такой, какой я хотела быть во время развода.

На кровати стоял поднос со стальными контейнерами, в которых были неаппетитный бульон желтого цвета и трясущееся сладкое желе. Я не была голодна и, приподнявшись, накрыла их крышками, чтобы не видеть содержимое. Внезапно я ощутила острую боль в животе и груди. Я поморщилась и снова откинулась на подушку.

На следующее утро ко мне заехал Чарльз с бумажным пакетом в руке. Я удивилась и принялась гадать, что он привез. Возможно, какую-то вкусную еду.

— Сегодня пациентка сделала мне подарок, — сказал он. — Мне это не нужно, и я решил отвезти сюда, чтобы поднять тебе настроение.

Муж передал пакет, и я начала разворачивать бумагу, в которую была завернута одна из керамических статуэток.

— Спасибо, — сказала я, уже подозревая, кто именно мог сделать Чарльзу такой подарок. Пациентку звали Дара, и она уже много лет дарила мужу керамические фигурки на Рождество. Обычно женщина вручала ему статуэтки собак, кошек, гномов и эльфов. Иногда могла подарить фигурку Санта-Клауса.

Первым, что я развернула, оказалась статуэтка ирландского сеттера. С удивлением я увидела, что на спине животного есть крылья. Это была собака-ангел. Я горько вздохнула.

— Спасибо. Мило.

По тому, как фигурки были завернуты, стало ясно, что Чарльз их уже разворачивал и знал, какие они. Когда я распаковала вторую, более тяжелую, мне стало немного не по себе. Краем глаза я видела, что он начал разбирать сумку, с которой я приехала в больницу. В груди сдавило. Я не хотела, чтобы он копался в моих вещах. Муж посмотрел на часы. Я продолжала медленно снимать упаковку. Наконец сняла и широко раскрыла глаза от удивления. Это была фигурка серой, морщинистой женщины, сидящей на темной, сломанной скамейке. У ног женщины стоял большой пакет. А за плечами были крылья.

«Зачем Чарльз притащил мне фигурку женщины-бомжа с крыльями? — гадала я. — Неужели он опять рассчитывал, что я умру на операционном столе и окажусь на небесах?..»

Часом позже в палату вошла заступившая на смену новая медсестра.

— А что это такое? — поинтересовалась она, указывая на керамику.

— Это мой муж решил меня взбодрить, — попыталась улыбнуться я.

— Вам они нравятся?

Я покачала головой.

— Эти статуэтки очень странные. Я думаю, что их лучше убрать. Давайте я спрячу фигурки в шкаф. Когда будете выписываться, сможете взять… или выбросить. Сделаете все, что хотите, но я бы на вашем месте от них избавилась.

В клинике я провела пять дней. Врачи предупреждали, что выздоровление может быть долгим и болезненным, но я чувствовала себя вполне прилично, возможно, потому что радостно предвкушала момент, когда увижу свою грудь без бинтов.

Домой из больницы меня привез не муж, а подруги Пег и Сюзан. Дома меня никто не ждал, разве что пустой холодильник и раковина, полная грязной посуды. Я убедила приятельниц, что с минуты на минуту придет наша помощница Камилла с детьми и она поможет мне прибраться, но как только за Пег и Сюзан закрылась дверь, я встала к раковине с желанием снова плакать и жалеть себя.

Ужин прошел на удивление хорошо. Дети были счастливы меня видеть, Чарльз пришел вовремя, а Камилла действительно помогла приготовить жаркое.

— Надеюсь, что вы, ребята, будете помогать своей маме. Ей в ближайшие дни надо отдыхать и поправляться, — сказал Чарльз.

Позже, когда Элли и Сэм разошлись по своим комнатам, муж сказал мне очень официальным тоном:

— У меня все меньше пациентов, Ди. По сравнению с третьей неделей ноября моя занятость сократилась на десять часов.

— Ты все еще работаешь 31–33 часа в неделю. Это вполне нормальный показатель, — заметила я.

Дыхание мужа стало учащенным.

— Нас вновь ждет финансовый крах. Надо понять, где можно занять денег. Этот вопрос мы должны решить с тобой вдвоем.

«Я ничего не хочу решать с тобой вдвоем, — подумала я. — Я просто хочу как можно скорее с тобой развестись».

— Ты сделала себе операцию. И в этом причина наших денежных проблем, — заявил Чарльз.

Я чуть не задохнулась от возмущения. Он всегда безрассудно брал ипотеки, тратился на звонки любовницам и несколько подписок журналов, которые едва ли читал, покупал годовой абонемент в фитнес-клуб премиум-класса, его офис был современно и дорого обставлен. Но я сдержалась, сделала пару глубоких вдохов и предложила:

— Самый простой и быстрый способ — сдать два офиса наверху.

— Ну что за чушь, Ди! Ты подумала, как негативно это отразится на энергии всего здания! — с этими словами Чарльз пошел спать, а наутро уехал на работу, не прихватив с собой обед. То есть планировал взять ланч в ресторане. «Уже включил режим экономии», — с горечью подумала я про себя.

Глава 28

На следующий день Чарльз заболел и отменил пациентов. На улице сильно похолодало, завывал ветер. На ветках, в солнечных лучах, словно игрушки на рождественской елке, блестели сосульки. Периодически сильный порыв сдувал их, и некоторые со звоном ударялись друг о друга и разбивались об оконное стекло.

Мне не хотелось, чтобы дети весь день провели у телевизора. Сама же я еще не отошла от операции настолько, чтобы развлекать их с утра до вечера. Поэтому я позвонила родителям друзей Элли и Сэма и договорилась, чтобы мои дети провели у них вторую половину дня с ночевкой и вернулись завтра утром. Сразу после обеда Камилла заехала за ребятами, чтобы развести их по гостям. А мы с Чарльзом остались в доме вдвоем.

Я растопила камин. Мне нравилось тепло огня и потрескивание пахучего дерева. Я сделала себе рисовый пудинг, легла на диван и слушала пластинки Джона Колтрейна[23] и Клео Лэйн[24]. «Вот именно так должен выздоравливать человек после тяжелой операции», — подумала я, наслаждаясь покоем.

Около пяти ко мне присоединился Чарльз. Мужа знобило, и он предложил сделать нам глинтвейн. От этого напитка он совершенно расслабился и положил голову мне на колени. За последние месяцы это был первый интимный момент между нами.

Чарльз безостановочно говорил, слова лились потоком, который он, по всей видимости, совсем не контролировал. В основном муж стенал и жаловался. Его тирада продолжалась несколько часов.

Некоторые из высказываний Чарльза можно было воспринять в качестве извинений: «Я не хотел сделать тебе больно». Другие звучали как обвинения в мой адрес: «У немощных людей больше всего власти, они оттягивают на себя все внимание». Были и сожаления: «Моя самая большая ошибка — то, что я не смог отговорить тебя от операции. Если бы я позвонил твоему врачу и ее отменил, ты не смогла бы поставить нас на грань банкротства».

Это была грандиозная драма, разыгрываемая единственным актером, самовлюбленным манипулятором. Чарльз искренне верил, что мог одним звонком отменить мою операцию. Что только она, а не годы бездумных трат привели нас к разорению.

Все это время я молчала и лишь раз позволила себе вставить слово.

— Тебе стоит подумать о том, чтобы отказаться от аренды офиса в Вашингтоне. Посчитай, сколько пациентов не могут приехать сюда: возможно, их так мало, что они совершенно не окупают аренду.

Муж никак не прокомментировал это предложение, а только сказал:

— Мне надо подняться. Я совсем раскис.

Но при этом остался на диване. Чарльза и правда разморило, и уже с закрытыми глазами, перед тем как провалиться в сон, он добавил:

— Если бы мы только могли с тобой помириться и наладить отношения… Но… боюсь, мы слишком разные.

Мы так и заснули у камина, я — положив голову на спинку дивана, он — на мои колени.

Утром я проснулась от запахов яичницы и кофе на кухне. Чарльз приготовил нам обоим завтрак.

— Мне уже гораздо лучше, — бодро сообщил он. — Но я планирую не работать еще пару дней, не хочу никого заразить. После завтрака сам заеду, заберу детей.

И я снова поддалась! Снова начала думать: «Что, если Чарльз и правда готов работать над отношениями, чтобы сохранить брак?! Что, если у нас и правда может получиться?! Предыдущий вечер показал, что в чем-то муж готов взять вину на себя, в чем-то готов пойти на компромисс. Может быть, стоит ухватиться за эту его готовность?»

К возвращению Элли, Сэма и Чарльза я сделала всем горячий шоколад. Дети обрадовались и побежали мыть руки, а муж даже не снял обувь.

— Я, пожалуй, проветрюсь. Скоро не жди, буду гулять долго, много о чем надо подумать.

Он ушел, оставив меня в недоумении. Обдумывает ли Чарльз все, что наговорил вчера? Хочет ли принять какое-то важное решение?

Муж вернулся спустя четыре часа, когда на улице начало темнеть и сильно подморозило.

— Какая же холодрыга снаружи, — произнес он, дрожа и подходя ближе к камину. Он снял перчатки и шапку. — Хорошо прошелся. Это именно то, что было нужно моей голове.

Чарльз не смотрел на меня, когда говорил.

— Ты так долго был на холоде, что я начала волноваться.

— Я не замерз. Я просто шел. Я очень тепло оделся. Не могла бы ты сделать мне горячего шоколада, который готовила днем? Я пока переоденусь, — сказал муж и спустился в подвал.

Когда я принесла ему шоколад, Чарльз все еще сидел в той же одежде и быстро строчил что-то в своем дневнике.

— О, большое спасибо. После я лягу спать, что-то вконец умотался. Так что спокойной ночи, Ди.

Я вышла, чувствуя себя идиоткой, в полном недоумении от его действий и слов.

Утром следующего дня он снова пошел гулять, а я спустилась в подвал, чтобы почитать его дневник. Я давно этого не делала, потому что, как мне казалось, уже приняла окончательное решение, но теперь снова была в смятении. И еще я думала, что прошлым вечером муж специально продемонстрировал мне, что пишет в дневник, а в это утро оставил его на видном месте.

Чарльз описал свою встречу с Викторией. Она заехала за ним на машине, так что пешком он успел пройти метров триста, не больше. Какой лжец! А я-то решила, он думает о нас. Как же! О событиях предшествующей ночи я не нашла ни слова.

Муж опять меня обманул. Я вспомнила своего первого психоаналитика, к которому ходила задолго до того, как познакомилась с Чарльзом. Он так говорил по поводу одного действия, которое я неоднократно повторяла: «Ты бьешься головой о стену. Как долго ты собираешься это делать?»

И сейчас я вела себя точно так же, как и тогда.

Я много раз воспроизводила одну и ту же цепочку действий: давала мужу шанс, разочаровывалась и злилась, принимала решение расстаться, замечала его колебания (или воспринимала его слова и поступки как колебание) и снова давала шанс.

Когда через пару часов Чарльз вернулся домой, я спросила в лоб:

— Ты сегодня виделся с Викторией?

Он немного подумал, а потом ответил:

— Да.

— Чарльз, в следующий раз, когда у тебя будет депрессия, будешь плохо себя чувствовать или впадать в панику, как с тобой недавно произошло, то не надо ко мне обращаться. Обращайся к Виктории.

Я говорила ровным и сдержанным тоном, глядя ему прямо в глаза. Я не могла быть уверена, что этой твердости и спокойствия мне хватит в следующий раз. Что толку давать себе обещания каждый раз и нарушать их. Все, что я могу, — защищать свое достоинство здесь и сейчас.

Глава 29

Вот и настал Новый год. Всего восемнадцать месяцев назад мне поставили диагноз, и я начала лечение. Я была по-прежнему жива. Процесс отнял много времени и сил. Выздоровление дало мне цель, направление развития и не оставляло времени на то, чтобы впадать в депрессию. Но, когда курс интенсивной терапии закончился, я снова столкнулась с неприглядной реальностью своего брака.

Последняя операция и резко негативная реакция на нее Чарльза высосали мои силы. У меня было чувство, словно я сдала по всем фронтам. Когда по утрам я открывала глаза, первым, что приходило мне в голову, было: «Я хочу умереть». Следом я будто обращалась к небесам: «Помоги мне, мама». И уже с мыслью «Я нужна детям» вставала с кровати.

У меня не было пациентов и, соответственно, не было дохода. Я ждала, когда Чарльз выдаст мне деньги на продукты и средства гигиены, что он делал не чаще чем два-три раза в месяц. Иногда этих сумм хватало всего на несколько дней, и я была вынуждена «прийти за добавкой» с чеками, подтверждая, на что так быстро ушли деньги.