Вейн Суржевская Марина

– Полумесяц у разных народов символизирует разное. И возрождение, и очищение, и покаяние. Камень – гранит. Хорошая структура, может долго держать заговор.

– На этом есть?

Монах положил амулет между ладоней, коснулся их губами и замер на мгновение.

– Да. Надежда. Исцеление. Дорога.

– Целых три?

– Триада, – поправил Ермил.

– И в чем разница?

Монах вернул амулет Юрке и пояснил:

– Это не просто суммирование разных свойств, а их сплетение и приумножение.

– А для чего он? С практической точки зрения. Помогает вылечиться?

– В том числе. Иногда, чтобы выздороветь, нужно всего лишь поверить, и он дает надежду. Надежда нужна в дороге. Нужна, чтобы вернуться. И наоборот: нет без дороги надежды, и если душа твоя больна, ты не сможешь найти ответ, который исцелит ее. Он поможет в пути или поможет выбрать правильный путь, смотря как толковать.

– А поконкретнее?

Ермил улыбнулся.

– Заговор на исцеление есть. Кроме него еще куча всяких, самое интересное – «поводырник». Иногда его называют «подорожником» или «перышком вейна». Считается, что человека с таким заговором вейну легче провести через узел. Но это только один из компонентов, хотя и довольно сильный. Хочешь, оставь, я поразбираюсь на досуге.

Юрка опустил каменный полумесяц под футболку.

– Да нет, спасибо.

Егор успел шагнуть за стеллаж, не желая встречаться с соседом…

Интересно получается: все время носит амулет, часто крутит его в пальцах, а зачем он – не знает. Егор почесал карандашом вмятинку на подбородке. Ладно, не его это дело. Точнее, было бы не его, если бы не Грин!.. Сердито дернул плечом и снова склонился над работой. Не получалось. Не выходила Морская девка, заклинающая шторм. Надо – кудри по ветру, бешеные глаза, лицо узкое и белое, как обломок раковины. А все рисуется Хельга с ее короткими косами, в широкой рубахе, расшитой по подолу рыбами и лодками. Круглоглазая и скуластая. Егор чертыхнулся. Хотел уже смять лист, но в последний момент остановился. А кто, собственно, сказал, что Морская девка не может походить на девчонку из рыбацкой деревни? Карандаш скользнул сначала неуверенно, потом все быстрее. Появилось лицо – торжествующее и немного испуганное.

Кто-то мелькнул за окном, Егор вздрогнул. Показалось – и впрямь Морская девка, но это была сама Хельга. Поморка стрелой пронеслась по двору, не разбирая дороги, и полезла на мокрый холм.

Егор вскочил, папка упала на пол. Что-то случилось.

Выбежал, не накинув куртку. Ветер бросил в лицо пригоршню холодной воды. Футболка мгновенно промокла. Доски, перекинутые через лужи, хлюпали под ногами и скользили. Ругнувшись, Егор тоже побежал напрямик.

На церковное крыльцо вышел Михаил Андреевич в развевающейся рясе, за его рукав цеплялась Хельга, рядом суетился наставник Евсей, виднелись еще монахи. Гудел лоцманский бас:

– Двух братьев покрепче дайте, и чтоб плавать умели.

– Вы от берега не отойдете!

– Да и не в такую погоду…

– Может, я так, сразу туда?

Это сказал Евсей. Заглянул просительно в лицо отцу-настоятелю.

– И тащи потом обоих, я же говорю – покрепче, – басил лоцман.

Они торопливо шли к берегу. Егор дернул Хельгу:

– Что случилось?

– Юрка в узел полез!

Пробежал с веслами наставник Дмитрий. За ним – Рамиль. Он вытягивал от любопытства шею:

– А чего там, а? Чего?

От него отмахивались.

– Выход где? – спросил Егор у Хельги.

– Там, – мотнула головой девушка.

Егор присвистнул. Там – это перешеек, из-за которого полуостров на одиннадцать месяцев в году превращается в остров. Сейчас вода на нем бурлила и вскипала пеной.

– Во дает, – восхищенно сказал Рамиль.

Лодка с трудом, но отошла от мостков. Лоцман выкрикивал, начиная тоненько:

– И-и-и… – а потом басом: – Раз!

Монахи гребли, стараясь попадать в счет. Лодка вскарабкалась на волну. Мутным гребнем захлестнуло нос. Взвизгнула Хельга.

– Вот он, – сказал кто-то громко.

Егор всмотрелся и заметил, как мелькнула в воде Юркина голова. Снова пропала. Черт, да где же?

– Девка морская, – попросила Хельга, – отпусти. Зачем тебе такой дурак? Морян-покровитель, вразуми ее.

Лодка подходила, лавируя, стараясь не подставить под волну борт.

Егор обхватил себя за локти. Футболка прилипла к телу, по спине текло. Трусы и те промокли. Хельга смахнула с лица капли.

– Как ты узнала? – спросил Егор, стараясь не стучать зубами. Видела? Но что делать на берегу в такую погоду?

Хельга не ответила.

Лоцман, перегнувшись, протянул багор. Тащить старику было трудно, а монахи помочь не могли, они с трудом удерживали лодку. Шла волна, угрожая опрокинуть. Вот Юрка подтянулся – лоцман сгреб его за шиворот – и перевалился через борт. Лодка качнулась, зачерпнув воды.

– А ну марш в дом, – услышал Егор голос Михаила Андреевича. – Живо! И немедленно под одеяла!

Егор не хотел уходить, но наставник Дмитрий взял за плечо и развернул спиной к берегу.

– Во дает, – повторил Рамиль, когда они карабкались на мокрый склон. Добавил с обидой: – Мог бы позвать, я тоже…

Хельга коротко размахнулась и дала ему по шее.

– Ты! Чего! Скажи спасибо, я девок не бью!

Опять собачатся. Егор ускорил шаг и первым заскочил в дом. Потоптался на коврике, но на янтарно-желтых половицах все равно остались грязные следы.

В комнате стянул мокрую одежду и бросил на вешалку, заметив, что пестрая сумка на месте. Нырнув под одеяло, закутался с головой.

Вот интересно, зачем Юрка туда полез? Не удрать же собирался! Так – не бегут. Егор усмехнулся, вспоминая. Да, он-то подошел к делу обстоятельно.

…Протаивали тропинки, и сугробы становились серыми, ноздреватыми. Солнце лезло в окна, отвлекая от учебы. Все чаще ругались учителя – мальчишки выскакивали во двор без курток. А ночью вдруг ударили заморозки. Батареи стояли чуть теплые, зима выдалась лютая и основательно подчистила угольный склад.

Егор лежал возле холодной стены, за которой гулял ветер, и смотрел, как качается за окном тополь. Долго шептались в дальнем углу, пока наконец не затихли. Кто-то пробежал по коридору в туалет и с топотом вернулся обратно. Перестал ворочаться сосед.

В учебке захрипели и начали бить часы. Одиннадцать. Пора.

Вытащил спрятанную в книге записку и положил на подушку. Одеваться не стал, как был, в трусах и майке, на цыпочках прокрался к двери. Выглянул в щелку. Ага, воспитательницы на посту нет. Наверняка сидит возле самовара.

Стараясь не скрипеть половицами, Егор спустился на первый этаж. Шевелились от сквозняка шторы. Потрескивала, остывая, печь. Не дыша, он проскользнул мимо учительской. Там горел свет и звякала посуда.

Бетонные ступеньки, ведущие в подвал, обжигали подошвы. Нашарил выключатель, под потолком загорелась тусклая лампочка. Дверь с надписью «Гардеробная» его не интересовала, пошел дальше, к кладовой. Конечно, заперта. Егор вытащил из-под майки цепочку с отцовской биркой и снял с нее пару изогнутых проволочек. Запустил одну в замочную скважину.

Он не вор. Он просто заберет свое.

Время утекало. На руке не было «командирских», чтобы узнать, сколько еще осталось. Замок – гадская рухлядь! – не поддавался. Егор даже взмок, пританцовывая на ледяном бетоне. Наконец-то! Клацнув, дужка вышла из пазов.

Открылись длинные ряды полок с «домашним». Сюда, в образцовый интернат, редко отправляли сирот. Тут жили дети тех, кто работал слишком далеко, чтобы отдать ребенка в приличную школу. Это слово – «приличная» – Егора бесило.

Он нашел свою сумку, сверху на ней лежала куртка. Быстро оделся, с наслаждением засунув ноги сначала в шерстяные носки, потом в ботинки. Вытащил из бокового кармана «командирские» и застегнул ремешок на запястье. Стрелки не шевелились, кончился завод. Егор вскинул на плечо полупустую сумку – собирая вещи, уже знал, что надолго в этом заведении не останется.

Теперь снова на первый этаж, в туалет в конце коридора. Окно только выглядит надежно заколоченным, на самом деле достаточно вытащить несколько гвоздиков – и на свободу!

До остановки Егор бежал, точно сдавал кросс. Последний трамвай уже закрывал двери, но все-таки сжалился и пустил в салон. Грохоча по сонным улицам, привез на площадь и высадил у старой водокачки. Днем в ней продавали билеты и карты Ольшевска, сейчас окошко было закрыто. Милиционер на ступеньках вокзала покосился на мальчишку, но ничего не сказал.

Егор глянул на башенку с часами – успел.

Обледеневшие ступеньки виадука поскрипывали под ногами. Стоило подняться – накинулся ветер, выдувая последнее тепло. Гудели провода. Егор пристроился за спиной толстяка в драповом пальто и лохматой шапке. Захрипел динамик: «Поезд номер десять Ольшевск – Лучевск…»

Шестой путь. Толстяк пошел вниз, волоча чемодан. Егор остался наверху, ежась от ветра. Он навалился на перила и вглядывался в освещенный перрон. Проводница первого вагона куталась в плащ. Толстяк бухнул рядом с ней поклажу и полез за билетом. У второго курили парни с рюкзаками и гитарой в чехле, один что-то рассказывал, и все смеялись. Литерный прицепили третьим. Возле него стоял военный в шинели и без фуражки.

Отец.

Снова хрипло заговорил динамик. До отправления – пять минут. Егор поддернул на плече сумку и зашагал вниз.

Толстяк уже поднялся в вагон и пыхтел в тамбуре, борясь с чемоданом. Егор прошел мимо веселой компании, мельком позавидовав. Он бы тоже хотел поехать вот так с друзьями.

В литерном ярко светились окна. За ними суетились, укладывая вещи. Молоденький лейтенант обнимал девушку. Пацаненок лет пяти прижался лицом к стеклу и корчил рожи. И вдруг Егор заметил маму. Она стояла в коридоре и удивленно смотрела на него. Потом махнула рукой и побежала в тамбур.

– Папа, – сказал Егор в шинельную спину с перекрещенными ремнями. – Я поеду с вами. Я в интернате не останусь.

Отец обернулся, соскочила с подножки мама в распахнутом пальто…

Ох, как ему тогда попало! Егор не перебивал. Но, когда отец сердито спросил: «Ты понял? Марш в интернат!» – ответил:

– Я там жить не буду. Хоть что делайте.

И тут дали отправление.

Мама с Егором остались на перроне. Поезд простучал колесами, увозя отца в пограничный гарнизон.

– Я туда не вернусь, – упрямо сказал Егор, хотя ему было очень жалко маму. Отвел глаза, чтобы не видеть, как у нее подрагивает нижняя губа.

Конечно, он вернулся. Но только под честное слово, что в первый же день каникул заберет документы и отправится в Верхнелучевск.

…послышались шаги, и в комнату ввалился сосед. Его успели растереть – остро запахло травами и спиртом. Закутанный в одеяло, Юрка походил на кулек, из которого торчали ноги в больших, не по размеру, ботинках. Следом шел настоятель в мокрой понизу рясе.

Сосед сбросил обувку и забрался на кровать. Нахохлился, подтянув колени к груди. Михаил Андреевич сел на табурет и внимательно посмотрел на Юрку.

– Странно. Мне казалось, подобные шалости не в твоем характере.

– Это не шалость.

– Тогда зачем?

Юрка ответил нехотя:

– Проверял. А вдруг я… ну, не совсем вейн. Может, у меня случайно получилось. Я же не думал, что в воду!

Настоятель ткнул ему пальцем в лоб.

– Умная твоя головушка! Что же ты мне не сказал? Неужто не пособили бы? На то у нас и школа.

Юрка растерянно поднял глаза на Михаила Андреевича.

– Спасибо Всевышнему, успели с лодкой. А то потонул бы, как кутенок.

– А как вы узнали? – спросил Юрка и с подозрением покосился на Егора.

Тот хмыкнул. Вот еще, следить за ним! Очень надо!

– Вам объясняли, что можно взять ориентиры на человека? – спросил Михаил Андреевич.

Юрка кивнул.

– Тут, собственно, как с поводырями: один не в силах, а другой и трех проведет. Порой взятые на человека ориентиры так прочны, что устанавливается односторонняя связь. И если этот человек пройдет через узел, вейн уловит колебания, а то и следом шагнуть сможет. Такие ориентиры называют маячками.

Юрка слушал, неприязненно глядя на отца Михаила.

– Ну и чей на мне? Ваш?

– Нет. Хельги.

Сосед опешил.

– Ей-то зачем?!

– Себя проверяет, тренируется. Не беспокойся, я велю, чтобы сняла.

По стеклу барабанили капли – дождь разошелся не на шутку. Гудело и грохотало возле Красных камней. Егор лежал тихо-тихо, как мышка.

– Юра, может, ты все-таки расскажешь, что с тобой случилось? – спросил настоятель. – Вдруг я сумею помочь?

– А вы знаете такого: Виктор Зеленцов, вейн?

Михаил Андреевич покачал головой.

– Ну вот и все! – отрубил Юрка.

– Что же… Спокойной ночи.

Настоятель ушел. Сосед лег, завернувшись в одеяло, и сказал глухо:

– Я чего еще полез: у меня один раз получилось на Дана выйти. Хотел проверить: чую его или нет.

Шмыгнул сердито носом. Егор ждал, готовый к разочарованию.

– Ни хрена. То ли я дурак, то ли нужно, чтобы Дан рядом с узлом был.

Скрипнула койка – Юрка отвернулся к стене. Засопел. А Егор еще долго смотрел в потолок.

…Когда впервые поднялся на крепостную стену – дух захватило. Будто в прошлое перенесся, того и гляди, выплывет из-за холмов ладья, и покажется на дороге конный отряд под развевающимися знаменами.

Родька Массель панибратски похлопал каменный зубец.

– Жуть какая старина! Говорят, реставрировать собираются, а потом откроют музей. Пушки привезут, настоящие. Которые ядрами стреляли. Тут в древности такие бои были – ого-го!

В «ого-го какие» бои Егор не поверил, но спорить не стал.

Это случилось весной, а летом вместо реставраторов крепость заняли военные. Мальчишки сунулись, но их погнали часовые, еще и по шее пригрозили дать.

– Ну и подумаешь! – проворчал Родька. Крикнул: – Мы вообще купаться идем!

Никуда, конечно, они не ушли. Громко переговариваясь, скрылись из виду, а потом по-пластунски вернулись и залезли на деревья. Ждать пришлось долго. Уже стемнело, когда подошли грузовики, и солдаты начали выгружать длинные тяжелые ящики.

– К учениям готовятся, – с завистью шепнул Родька.

Тогда Егор согласился, подумав, что солдат разместят в крепости. Но сейчас «букашка» проскочила сверток. Натужно гудя мотором, машина форсировала крутой склон и выехала на берег.

Лагерь разбили тут, в окружении сосен и редкого березняка. Ни старый деревянный мост, ни новый, который к осени обещали сдать, отсюда не просматривались – прятались за излучиной. Зато виднелась угловая западная башня крепости.

Командовал в лагере, к радости Егора, лейтенант Миддель. Он знал, что Натадинель-младший не какой-нибудь лопух, а в прошлом году сдал на серебряный значок ГТО воинской ступени. На стрельбы допустил, и результат Егор выбил четвертый по роте.

Отца он почти не видел, тот уезжал затемно, возвращался ненадолго и снова пропадал до сигнала «отбой». Пару раз за подполковником Натадинелем присылали капитана с лычками безопасника, но чаще его сопровождали местные пограничники. А как-то отец появился с незнакомым майором инженерных войск.

Егор не собирался подслушивать. Он лазил в кустах, разыскивая гильзу, и, услышав голоса, не стал высовываться.

– …перестраховка. Вспомни, хуже было.

– Каждый раз и надеемся, – процедил отец. – А когда-нибудь боком выйдет.

– Сам знаешь: не поддаваться на провокации.

– Я знаю, они знают – вот и обнаглели. Соседи передавали, на той неделе двух разведчиков засекли. У нас тоже летали. Я считаю, нужно жестко пресекать…

Голоса затихли. Егор выбрался из укрытия и хмуро потер расцарапанную щеку. Это они про Зейден. Раньше между ним и Пшелесом лежали крохотный Ромелец и Балесс, сотрясаемый забастовками, но их Зейден подмял в считаные месяцы. У Егора кулаки сжимались, когда читал в газетах, что делается на оккупированных территориях. Сбежать хотел на войну, но их компанию сняли с поезда в трех станциях от Ольшевска. Влетело тогда от отца!

Егор подкинул на ладони найденную гильзу и пошел в сторону лагеря, размышляя, все ли так чисто с учениями. Пока три взвода усердно тренируются на стрельбищах, осваивают станковые пулеметы и носятся по холмам-оврагам, четвертый все время шуршит в Старой крепости. Даже ночевать в лагерь не являются, и полевая кухня у них своя. Изнывая от любопытства, Егор как-то сбегал туда до сигнала «подъем». Старый мост, по которому изредка ходил рейсовый автобус и мотались легкие «букашки», взяли под охрану. Подъезды к стройке перекрыли шлагбаумами. На воротах крепости стояли часовые. Подобравшись кустами ближе к дороге, Егор разглядел отпечатки шин – со стороны гарнизона проехал тяжело нагруженный грузовик с прицепом. А может, это и не прицеп был вовсе, а, например, пушка, если судить по расстоянию между колесами. В общем, интересные дела творились на границе.

Утром третьего дня Егор проснулся по сигналу, но, вместо того чтобы вскочить, продолжал валяться, глядя в брезентовый потолок. Громко стучал дятел. Орала сойка. «За водо-о-ой», – грустно сказал кто-то и утопал. Прошуршали ветки. Лейтенанта Мидделя в палатке не было, и никто не приставал с глупыми вопросами. «Хочу и лежу!» – сердито подумал Егор. Как быстро все закончилось! Кажется, только вчера приехал, а уже обратно.

Он шумно перевернулся на живот и уткнулся подбородком в кулаки. Брякнула, скатившись, отцовская бирка. За стенками палатки бухали сапоги и гремели миски. Пахло пшенной кашей с мясными консервами. Низко прошли самолеты. Егор удивленно прислушался. Вроде «стрижи», но без знакомой тоненькой нотки.

«Командирские» показывали шесть десять.

Егор натянул камуфляжные штаны и майку, взялся за полог – и в этот момент громыхнуло, а через пару секунд качнулась земля. На туго натянутый брезент с шорохом упала ветка.

Учения? Уже?!

Егор выскочил из палатки. За деревьями, в той стороне, где стояла полевая кухня, поднимался дым. Под ноги подкатилась железная кружка.

Пробежал лейтенант Миддель, расстегивая портупею. Он был без фуражки.

Загудело – самолеты возвращались. Егор задрал голову и увидел чужие, остроносые силуэты. От одного отделилась темная капля и, стремительно увеличиваясь, полетела вниз. Бухнуло! Егора швырнуло вперед, на спину посыпалась хвоя. Он зажал уши, чтобы не слышать густой самолетный гул, но все равно чувствовал его – затылком, позвоночником, всем незащищенным телом.

– Трус, – сказал Егор и рывком поднял себя с земли.

Дым от сгоревшей кухни стал гуще. Высокую сосну расщепило, и она угрожающе скрипела.

Егор побежал туда, где слышался отцовский голос. Выскочил на опушку и едва не скатился в воронку. Посыпались из-под ног комья.

На краю воронки чудом удержалась штабная палатка. Брезент тлел, из-под него торчали сапоги. Кашляя от едкого дыма, Егор присел на корточки и отвел полог. Там лежал отцовский ординарец. Гимнастерка вмялась в живот и пропиталась кровью.

– Макс!

Ординарец смотрел удивленно, точно хотел спросить: «Чего это, а?» Он был мертв.

Егор задом выбрался из палатки и наткнулся на отца.

– Пап, это война, да? Папа!

Тот схватил за плечи:

– Слушай внимательно. Сейчас пойдешь в городок. На дорогу не суйся, только через лес. Понял? Только через лес!

– А ты?

– Слушай! Найдешь мать, и уходите в Лучевск.

– А ты?!

– У меня приказ занять Старую крепость.

– Я с вами!

– Нет.

– Но почему? Я же хорошо стреляю!

– Егор, ты отвечаешь за маму.

– Но я должен с тобой!

– Вы должны уйти из города. Обязательно. Считай это приказом. Все!

Отец прижал его к гимнастерке – Егор услышал, как стукнуло сердце, – и оттолкнул.

В небе снова загудело, но на этот раз самолеты прошли стороной. Они направлялись к гарнизону.

Егор был уже на холмах, когда донесся отзвук взрыва. Оглянулся: там, где поблескивала река, оседало белое облако. Старый мост! Так вот зачем приезжали саперы… А новый? Подождал, но нет – тихо. Вытер мокрый от пота лоб. До него только сейчас дошло, почему отец велел убираться из города. Дело не только в авианалетах. Зейденцы перешли границу.

На дорогу Егор все-таки попал. Тропка сворачивала в обход ельника, он решил срезать и заплутал. Пришлось идти к линии электропередачи, видневшейся над деревьями. Продравшись сквозь кусты, вывалился на обочину.

Шоссе, как обычно в ранние часы, пустовало. На столбе пристроилась сорока, она с любопытством посмотрела на исцарапанного мальчишку. Впереди что-то горело, выпуская тяжелые клубы дыма. Справа они цеплялись за кусты, а слева тянулся луг, усыпанный желтыми цветочками львиного зева. Дым уползал туда.

Егор шагал, стараясь держаться ближе к краю, и вскоре понял: горит рейсовый автобус. Языки пламени лизали железные бока, оранжевая краска вспучилась и пошла волдырями. Вокруг блестели стекла. Они хрустели под ногами, когда Егор бежал к открытой двери. «Дурак, сейчас взорвется!» – взвизгнуло тоненько. От жара, казалось, потрескивают волосы. Прикрываясь руками, заглянул в салон. Там никого не было, скорее всего, только вышли на маршрут. Егор отскочил в кусты и прокашлялся, сплевывая горькую слюну. Так, а водитель?

Ветровое стекло осыпалось крошевом. Мужчина сидел, навалившись на руль. Затылок – черно-бурый, и посредине виднеется что-то серое. Егора затошнило, он попытался вдохнуть и поперхнулся дымом.

Отбежав, плюхнулся на бровку. Провел ладонью по лицу, размазывая копоть, и снова заметил сороку. Она качалась на проводах, разглядывая автобус.

– Кыш! Пошла!

Егор не знал, зачем прогоняет птицу, но кричал, срывая голос:

– Пошла вон!

Сорока снялась и полетела к лесу. Проводил ее взглядом и увидел на лугу голубое пятно. Идти туда не хотелось, но Егор все-таки поднялся. Побрел, еле переставляя ноги. Сначала попалась кондукторская сумка. Мелочь высыпалась и поблескивала в траве. Потом разглядел женщину. Наверное, она успела выскочить и бежала, спасаясь, но сверху хлестнули очередью. Между лопаток расплылось красное пятно, похожее на раздавленную ягоду. Темно-синяя косынка сбилась на шею, открывая узел черных, как у мамы, волос.

Егор вцепился зубами в кулак, чтобы не закричать. Ему не было так жутко, даже когда нашел мертвого ординарца, который частенько приходил к ним домой, неловко набивался на ужин, а после клятвенно обещал, что женится только на южанке. В горле пискнуло. Егор, спотыкаясь, побежал к дороге. Он никогда раньше не боялся за родителей, наоборот, сердился, что родители вечно волнуются за него. Сейчас же ноги стали ватными. «Мама! Мамочка!»

Дважды пролетали самолеты. Егор падал в траву и закрывал затылок руками. Спину корежило судорогой в ожидании очереди. Но самолеты уходили в сторону гарнизона, и вскоре там поднялся густой черный дым.

К городку Егор добрался ближе к полудню. Вышел узкой проселочной дорогой на окраину и удивился тому, как здесь спокойно. Вон тетка копается на грядках. Пацан разложил велик и подкачивает колесо. Хотел крикнуть: «Вы что! Война!» Но тут заметил, как из другого дома вытаскивают узлы. Мычит привязанная к воротам корова. Стучит молоток – заколачивают окна.

Егор жадно напился у колонки, набирая воду в горсти. Отпустив рычаг, понял, что не может сделать ни шагу. Постоял, навалившись на железную трубу. Вода подпирала горло и мешала вдохнуть.

Две бабки протащили по обочине тележку, полную барахла. Из открытого окна на них удивленно смотрела девушка. Егор слышал, как она сказала, обернувшись в комнату:

– Мам, они уезжают! Правда! Ну какой магазин? Какая соль? Мама!

Егор оттолкнулся от колонки и медленно пошел в сторону центра.

Протарахтел грузовик. В кузове сидели мужчины, в кепках и пиджаках, но с оружием. Грузовик рявкнул клаксоном, напугав тетку с мешком.

На площади перед горсоветом отчаянно гудела «букашка» и матерился шофер. Он не мог выехать, на перекрестке столкнулись телеги. На крыльце стояли парни лет по восемнадцать, с повязками на рукавах. У одного на плече висела винтовка, и он старательно закрывал ладонью просверленный патронник. Винтовка была учебная. На задах за горсоветом что-то жгли, поднимался дым. Горело и на западе, там, где склады.

Возле кинотеатра «Родина» стояла толпа. Распахнув окно, на подоконник взгромоздили радио, обычно игравшее в вестибюле. Оно передавало бравурные гимны. Никто не расходился, чего-то ждали.

Промаршировала рота. В последних рядах шли безоружные штатские. Старлей часто на них оглядывался и командовал зло:

– Подтянись!

Не выдержав, Егор снова побежал. Перед глазами мелькали черные мушки, воздух с хрипом вырывался из горла.

Вот и дом. Заперто. Шторы на веранде задернуты. Где мама? Ушла на рынок? Нашарил под крыльцом ключ. Торопясь, с трудом попал в замочную скважину и отпер дверь. Влетел в прохладный сумрак, пахнущий свежим вареньем и мятой. Не разуваясь, побежал в комнату, заметив мельком – маминой сумки нет.

На столе белела записка, она бросилась в глаза с порога. Егор наклонился, не решаясь взять листок в руки. «Дорогие, не теряйте, поехала в Лучевск. Буду послезавтра, в среду. Егорушка, если вернешься раньше – в погребе, на леднике, котлеты. В шкафу макароны. Свари, не сиди на сухомятке. Люблю, ваша мама-Ола».

Егор с размаху опустился на диван, жалобно скрипнувший пружинами.

Так, сегодня вторник. До Лучевска шесть часов поездом, и утренний давно ушел. Попутки наверняка забиты. Идти пешком? Но зачем? Мама уехала, это главное. А его место тут.

Егор снял телефонную трубку. Гудков не было слышно. Подергал рычаги, проверил розетку, но телефон не ожил. Отключили? Обрыв линии? Закаменевшая тишина казалась такой осязаемой, что он торопливо бросил трубку. Так, спокойно! Нужно найти удостоверение ГТО и вернуться на площадь. Где-то должны формировать ополчение, а серебряная воинская ступень кое-что значит… Черт, оно же осталось в рюкзаке, там, в лагере! Без документов оружие не дадут. Выставят, чтобы не путался под ногами, и все. В крайнем случае пошлют рыть окопы. Нет, так не пойдет. К отцу, вот где он будет при деле!

Запер дверь. Ключ под крыльцо прятать не стал, сунул в карман. Вышел за калитку, но вместо того, чтобы свернуть направо, пошел в другую сторону, к дому майора Карагарлицкого.

– Эй, паренек! Как тебя…

За забором топталась тетка Лоза.

– Слышь, правду говорят, война началась?

Она смотрела со страхом, прижав к груди широкую руку с набрякшими венами.

– Да, правду.