Вейн Суржевская Марина
Егору тоже было любопытно. Вчера добрались уже в темноте, осмотреться не получилось.
У изножья креста они нашли сплетенную из веток крышку, отвалили – и открылся темный лаз. Юрка на четвереньках втиснулся внутрь, крикнул:
– Тут нора!
Егор полез следом.
Это действительно больше походило на нору, хотя слева лежала дерюжка с камнем в изголовье, а справа стоял чурбак, на нем – глиняная миска и кружка.
– Да уж, – сказал Юрка. – Спасибо, тут не поселили.
– Думаешь, здесь в принципе можно жить? – засомневался Егор.
– Ну а чего, отшельник какой-нибудь – запросто. Вон, смотри.
Егор заметил жестяную иконку в углу. Сказал:
– Пошли отсюда.
Выбравшись, он с удовольствием набрал в грудь воздуха, вкусно пахнущего хвоей. Запрокинув голову, посмотрел на каменный крест. Солнце уже тронуло его верхушку, но до изножья, поросшего мхом, оно вряд ли когда-нибудь добиралось.
Юрка еще возился с дровами, когда Егор вернулся с полным ведром. Евсей виновато моргнул, глядя, как вода выливается в бочку. На щеках у монаха проступил румянец, нехороший, тревожный.
В чугунке забурлило. Евсей всыпал крупу, отмеряя горстью.
Задом, прижимая к животу поленья, ввалился Юрка. С грохотом уронил дрова в угол.
– Я наколол, надо еще – принесу.
Монах качнул головой.
– Я пошел, – предупредил Егор.
– Эй, я тоже! – заорал вслед Юрка.
Бегать по лесу – свои трудности. Вместо каменистой осыпающейся тропки или вязкого песка – корни, торчащие из земли, скользкая хвоя и шишки. Огибая холм, Егор глянул на часы. Нормально. За спиной шумно дышал Юрка, и это заставило повернуть еще на один круг, хотя у самого уже суматошно колотилось сердце. Ближе к роднику Егор перешел на шаг, оглянулся на спутника. Тот отстал и сейчас упрямо пытался догнать. Физиономия у него покраснела, к щеке прилип размазанный комар.
Вода в источнике была хрустально-прозрачной, ледяной и мгновенно остудила лицо. Капли, стекающие за воротник, заставляли ежиться.
– Зубы ломит, – посетовал Юрка, вытираясь рукавом.
В избушке их ждала каша, но сразу сесть за стол не получилось – монах, повернувшись к красному углу, молился.
Поле завтрака Евсей прилег на лавку. Объяснил, смущаясь, что сон для него сейчас лучшее лекарство. Накрылся выцветшим лоскутным одеялом и задремал.
Юрка подкатил к печи обрубок полена, уселся. Через прогоревшую понизу заслонку виднелись языки пламени. Подумав, Егор тоже притащил чурбачок. Жалко, нет бумаги. Нарисовать бы такое промозглое утро и высоченный крест посреди тайги.
Сосед повернулся к нему, глянул из-под упавших на лицо волос.
– Ты не до конца рассказал. Ну, как вы к рации шли.
Да, тогда монах сменил Юрку, перехватив вожжи, а при Евсее Егору говорить не хотелось. После не до того было. Или он просто выискивал причину, чтобы молчать?
– К дороге на Петухово мы вышли до полудня.
…Мост через балку прикрывали четверо автоматчиков. По эту сторону стояла пара мотоциклов, по ту приткнулся «универсал», развернувшись коротким рыльцем к лесу. Чуть в стороне, на холме, отрыли пулеметную точку.
За полчаса, пока лежали в кустах, прошел грузовик с солдатами и проехала потрепанная «букашка».
– В обход, – решил сержант, почесав небритую щеку. – Лучше кругаля лишнего дадим.
Здешние тропки Егор не знал. Когда-то они добирались сюда на автобусе, и никому в голову не приходило, что мост может превратиться в охраняемый объект.
– Петухово через десять километров, – сказал он, и Дорош вытащил карту. – Если удастся обойти балку ниже, то дальше есть проселочная дорога, ею редко пользуются. От нее я знаю, как идти. Директор Хрумчик хотел «Зарницу» с местными устроить. Ну, мы и старались облазить побольше.
– Значит, потопали туда, – сказал сержант, но подниматься не стал, а на пузе пополз вниз.
Спустившись, попали в чахлый лесок. Оглушительно затрещала сорока и вспорхнула, качнув тоненькую березку. У, паникерша!
Становилось жарко, низкорослые деревца почти не давали тени. Жесткий ворот камуфляжной куртки натирал шею. Давили лямки рюкзака. Егор глянул на часы – привал еще не скоро.
– Стоять, – поднял руку Дорош. – Жди.
Впереди вздыбился склон, поверху засыпанный щебенкой.
Егор скинул с плеча автомат и встал под березу. Прижался для упора спиной к дереву. Дорош, пригибаясь, влез на насыпь. Огляделся, пошарил у себя под ногами. Пошел вниз.
– Узкоколейка, – хмуро сказал он. – На карте ее нет.
– Может, заброшенная?
– Недавно ремонтная бригада прошла. Костыль новенький вбит. И мазут свежий.
Егор задумался, припоминая.
– Хлебокомбинат тут есть. В Петухово, как ветер с запада, всегда выпечкой пахло. Вроде еще какой-то заводик был, если не путаю.
– Или торфяники, – добавил Дорош и ругнулся.
Их маршрут лежал вдоль узкоколейки. Обойти ее не получалось, прижимали заболоченные леса. Пришлось идти рядом с насыпью, прячась за деревьями. Егор впереди, Дорош прикрывающим. Через полчаса послышались стук и клацанье.
– Тихо! – скомандовал сержант.
Проползла дрезина. В ней сидело шестеро.
– Проверяют, – пробормотал Дорош, глядя ей вслед. – Ну, благодарите вашего бога, что нам шуметь нельзя. А то рванул бы к едрене фене.
Подождали, прежде чем идти дальше, – не хотелось болтаться на хвосте у зейденцев. Егор лежал на боку, подперев рукой голову, и смотрел, как взбирается на дерево жук. Дорош вытащил кисет, помял в пальцах.
– Вот интересно, чего они возить собрались?
Егор пожал плечом.
– То-то и оно. Сидим там и ни хрена не знаем.
Сержант понюхал махорку, но курить не стал, сунул обратно в карман.
– Притомился?
Егор мотнул головой.
– Тогда встали.
Лес густел, над березами поднялись острые верхушки сосен. Узкоколейка то показывалась в просветах между деревьями, то скрывалась из виду. Снова проехала дрезина – в обратную сторону.
– Болотина кончится, и дальше я немножко знаю, – сказал Егор. – Мы как раз с того краю подходили. Думали штаб спрятать.
– Через два с половиной километра, – зашуршал картой Дорош.
Егор тоже хотел посмотреть, повернулся – и за спиной сержанта, на насыпи, увидел трех зейденцев. Один держал катушку с проводом, двое других навели на них винтовки.
– Ложись!
За дерево и сразу в сторону. Выстрелы захлестали по ветвям. Егор ссадил локоть о торчащий корень. Пальцы никак не могли справиться с курком, и, когда вспомнил про предохранитель, Дорош уже стрелял.
– Цел?
– Да!
С насыпи крикнули, на ломаном языке предлагая сдаться. Дорош пальнул на голос, и тут же ответили – брызнул щепой ствол.
Сержант вдруг матерно выругался, глядя на узкоколейку. Возвращалась дрезина.
– Значит, так, вали отсюда, – грубо сказал Дорош, стреляя короткими очередями. – Привет передашь вашему директору. Спасибо скажешь. Хорошее место для «Зарницы» выбрал. Гранату одну оставь.
Егор опешил.
– Ты еще тут? – оглянулся сержант. – Пошел!
– Но… – Егор не мог поверить, что должен уйти и оставить Дороша одного.
– Чего уставился, как девственница на… Приказ исполнять! Вон отсюда!
Егор снял с пояса гранату. Растопырил руки-ноги, точно механическая игрушка, и пополз назад.
Щелкало по листьям. Дорош огрызался. На той стороне уже не предлагали сдаваться. Грохнула граната – первая из трех. Загремела дрезина.
Ветки расходились и снова смыкались над головой. Егор приподнялся, прячась за молодым березняком, и тут с насыпи веером полоснули из автомата. Выхлестнуло щепу из-под руки. Толкнуло в спину – Егор не удержался и рухнул плашмя на тонкие деревца. Прикусил язык, чтобы не выдать себя криком.
Как больно, мамочка! Больно!
И как глупо – случайной пулей, на излете, когда Дорош уже остался.
Красные искры, вспыхнувшие перед глазами, погасли. Сквозь туман четко проступил ствол – белый, с черными отметинами. Егор ухватился за него.
Снова хлестнули из автомата, но уже в стороне, и неразборчиво крикнул Дорош.
Жгло под лопаткой, точно воткнули раскаленный прут. Хотел его выдернуть, но стоило повести рукой, и прут вошел глубже, заставив подавиться стоном.
Дорош стрелял все реже, видно, патронов оставалось мало. Но и зейденцы стали экономнее. Громыхнуло – в ход пошла вторая граната.
Егор ткнулся лбом в березу. Он должен встать. До рации уже недалеко. Ну не насквозь же его прострелили! Кряхтя от боли, сбросил рюкзак. Верхний клапан топорщился, прорванный пулей. Не могли чуть-чуть пониже, звякнуло бы по консервным банкам – и все. Без тяжести на плечах стало легче, но от движения сильнее закровило. Надо бы перевязать, но не сейчас. Уходить, пока сержант еще держится. «Пошел!» – приказал голосом Дороша и рывком вздернул себя с колен.
Выстрелы слышались долго, потом громыхнула последняя граната, и затихло. То ли Егор убрался достаточно далеко, то ли все было кончено.
Деревья затеяли бестолковую, не ко времени, игру: двоились, прятались друг за друга и неожиданно выскакивали на пути. Ухватил березу за ветку – та качнулась под рукой.
– Стой!
Береза не желала слушаться.
По спине текло. Санитарный пакет Егор забыл в рюкзаке. А если б и не забыл, то все равно не смог бы сделать перевязку одной рукой. Правая повисла колодой и не желала двигаться. Левая занемела под весом автомата. Сморщившись, Егор сунул его в дыру под корнями и, как смог, подгреб туда листвы. Расстегнул кобуру.
Береза, кажется, присмирела. Оттолкнулся от нее и ухватился за следующую. Осталось не так уж много, километров двадцать. Он дойдет. От дерева к дереву. Солнце должно быть справа и чуть впереди… Или нет? Оно же садится. Егор поднял голову – и небо упало ему в лицо.
Очнувшись, понял, что сидит под березой, навалившись плечом. Знобило, жгло под лопаткой. Очень хотелось пить. Егор облизнул губы и подумал: «Бессмысленно». Ну, дойдет он до рации, а обратно кто приказ передаст? Отправит отец другого связного… Если успеет… А как он узнает, что уже – все? Догадается?
«Вставай! Разнюнился». Может, организуют поддержку с воздуха. Рацию с самолета сбросят, черта лысого в ступе, что угодно! Главное – доложить обстановку.
Поднес к глазам «командирские» и поморгал, пытаясь разглядеть стрелки – они почему-то расплывались. Семнадцать двадцать. Стемнеет еще не скоро. «Я совсем немножко посижу, – оправдываясь, подумал Егор. – Чуть-чуть. До восемнадцати. Нет, до семнадцати сорока пяти». Он повернулся, удобнее приваливаясь к березе, и увидел человека.
Вскинул руку – пистолет показался непривычно тяжелым. Солнце резало глаза, мешая целиться.
– Егор, не стреляй!
– Не подходи!
Правая рука скользнула по гранате, но онемевшие пальцы не смогли нащупать чеку.
– Егор, я от твоего отца!
Человек шагнул на поляну.
– Стоять!
Мужчина поднял руки и сказал медленно, четко выговаривая:
– Я от подполковника Вцеслава Натадинеля. Иду к рации на замаскированный командный пункт.
Егор продолжал целиться. Этого человека не было в Старой крепости, и одет он странно.
– Откуда вы знаете про рацию?
– От твоего отца.
Рука начала подрагивать. Егор согнул ногу в колене и подпер ее.
– А с тобой мы виделись в пошлом году. В Ольшевске, в городском парке. Я еще подарил тебе нож.
Парк Егор помнил. Тенистая дорожка, засыпанная клейкими тополиными почками. Белый пух лежит пушистым ковром. Брось спичку – вспыхнет легкое, быстрое пламя. Но рядом шагает отец, он такое хулиганство не одобрит. Клубничное мороженое в вафельном стаканчике. Тает, капает. Отец в штатском – легких брюках и тенниске. Над деревьями поднимается колесо обозрения. Цветные кабинки кажутся маленькими, не больше спичечных коробков.
– Прокатимся? – подмигивает отец.
Егор торопливо запихивает в рот остатки мороженого.
С боковой тропинки им наперерез выходит мужчина. Окликает:
– Вцеслав!
Отец улыбается, жмет незнакомцу руку. Мужчина, быстро взглянув на Егора, тихо произносит непонятное, а потом протягивает сверток.
– Совсем уже мужчина. Держи.
Сквозь ткань чувствуется что-то твердое. Егор разворачивает – и не может сдержать восхищенного вздоха. В руках у него нож с деревянной рукоятью, лезвие прячется в чехле из плотной кожи.
– Спасибо! Это охотничий, да?
Мужчина кивает.
– Сынок, сбегай, купи билеты, – говорит отец и достает бумажник.
Только у кассы до Егора доходит: сначала мужчина говорил на незнакомом языке, и по звучанию не угадать – на каком. Подносит к глазам подарок: на ножнах вытиснены птица и странные символы. Если это и буквы, то чужого алфавита.
Потом, сидя в кабинке, медленно всплывающей над тополями, Егор спрашивает:
– Пап, а он что, шпион?
Отец взъерошивает ему волосы.
– Нет. Мой старый знакомый. Хороший человек.
Кабинка поднимается выше. Открывается центральная площадь с фонтаном. Серебрится купол Ольшевского университета. Егор смотрит, сжимая двумя руками подарок. Лето. Каникулы. У отца выходной. Разве мало для счастья?
… – Ты носишь жетон Вцеслава.
Егор едва не наклонился проверить: может, выбился поверх футболки. Но вовремя спохватился и качнул пистолетом.
– Скажите, как тогда, в парке. На том языке.
Мужчина произнес короткую фразу. Вроде похоже… Деревья снова начали дурацкую игру – береза брыкнулась, точно жеребенок. Егор не удержался и повалился на листву.
Подхватили, вынули из руки пистолет. Пальцы ощупали спину, и Егор вскрикнул.
– Сейчас, потерпи немножко.
Мужчина нес его. Качаясь, проплывали деревья. Вспыхнуло между верхушками елей солнце и погасло.
– Не бойся. Я тебя в надежное место отправлю, там помогут.
Егор трепыхнулся:
– Надо к рации!
– А потом к рации.
– Нет, сейчас!
– Это быстро, тут совсем рядом.
– Нет…
Егор пытался спорить, но его укачало и начало тошнить. Зажмурился, чтобы не видеть плывущих над головой сосен. Под веками пульсировало.
Пахнуло странным, не лесным. Щекотно скользнуло по лицу. Качка прекратилась – Егора положили на что-то твердое. Он открыл глаза. Комната, одна стена занята книжными полками. Гудело в голове. Нет, это колокола – басовитые, размеренные и звонкие, многоголосые. Старик с белой бородой и в темном одеянии склонился над ним.
– Я… умер?
– Ну что ты. Рана совсем не опасная.
Чьи-то руки потянули с Егора куртку, и он потерял сознание.
– Это был Грин?
– Да.
Покалывало под лопаткой. Но Егор знал, что это обман, не боль, а только память о ней.
Юрка носком кроссовки откатил уголек, выпавший на глиняный пол. Оглянулся на монаха и встал с насиженного места. В углу возле двери висел брезентовый плащ, тулуп, еще какое-то барахло. Юрка, чертыхаясь под нос, покопался там и вытащил серый от пыли ватник. Встряхнул, заставив расчихаться Егора. Заворочался Евсей.
– Блин! Я сейчас.
Юрка выскочил на улицу. Судя по звукам, он колотил ватником по сосне.
Егор потер лицо руками. До сих пор не понять: правильно ли поступил тогда, послушав Дороша? К рации все равно не дошел, вместо него это сделал Грин. А сержант, может, остался бы жив. Но ведь он приказал уходить! И они ничего не знали про вейнов!
Вернувшись, Юрка накрыл монаха ватником и снова устроился возле печи. Почесал шею.
– Не комары, а вампиры какие-то. Слушай, я только не въехал, а откуда там Грин?
– Ему Дан оставил записку у Михаила Андреевича, ну, что мы в крепости. Сам не пошел – струсил. А если бы Грин ее не получил?
…К вечеру поднялся ветер. Он гнал на берег волны и стучал ставнями, раздувал штору. Попытался утащить положенную Егором на стол записку – пришлось сунуть уголок под чернильницу. Михаил Андреевич смотрел с сочувствием, но без жалости.
Егор медленно откинулся на спинку кресла. Под лопаткой тянуло, но это было ерундой по сравнению с утихшей болью. Слегка кружилась голова.
– Подождите, я что-то никак…
Обхватил лоб ладонью, дожидаясь, когда перестанет мутить. Резко, противно кричали чайки.
– Значит, есть какая-то дырка в пространстве, и через нее ходят эти… вейны. Они могут протащить за собой человека, но не всегда. Из Старой крепости бы не получилось взять нашего разведчика.
– Да. Не всякий узел силен настолько, чтобы им мог воспользоваться поводырь.
– Поэтому к рации мог пойти только вейн, через другую дырку. Дан струсил. А Грин согласился. Но не дошел, потому что нашел меня и вернулся сюда, в этот мир.
Священник кивнул.
– И снова ушел к рации.
«Бред какой-то», – подумал Егор.
– Ну, хорошо. Пусть вейны, я не сошел с ума, не умер и не сплю. Хотя, если честно, не верится.
Тронул подбородок с поджившей ссадиной. Не верилось и в то, что идет война. Вот сейчас зазвенит будильник – и все будет как раньше: солнечное утро, запах варенья и отцовского одеколона, мама с кухни зовет их завтракать…
– Ладно, но откуда их знает мой папа?
– Вцеслав – тоже вейн, только бывший.
– Это как? – тупо спросил Егор.
– Видишь ли, сложнее всего вырваться из собственного мира, так же, впрочем, как и увести из него другого человека. Стоит вейну один раз сходить на Середину, и вокруг него начинается плестись сеть, чтобы удержать дома. Постепенно нитей становится все больше, и в конце концов вейну приходится выбирать: остаться навсегда или уйти. Если он остается, то теряет дар и так крепко оказывается привязанным, что его не выведет ни один поводырь. Я не знаю, пытался Вцеслав перевезти сюда семью или не собирался даже, но дара он лишился.
Штора вздулась парусом, зашелестели страницы открытой книги.
– Он мне сказки рассказывал, – вспомнил Егор. – Я думал, сочиняет. Оказывается, нет.
Записка трепыхалась, норовя улететь, но тяжелая чернильница мешала. Егор разгладил листок, снова прочитав последние строчки: «…поводырь из меня хреновый, а узел там еще хуже. И вообще, это чужая война. Мой тебе совет, провести не сможешь – сам не суйся. Убьют ни за грош».
Советует он!
– А у меня есть дар?
– Я не чувствую. Скорее всего, нет.
– И как мне теперь домой?
– Ориентиры твоего мира знают двое – Александр и Дан, но где они сейчас… – Михаил Андреевич развел руками. – Придется подождать, пока Алекс сам не вернется. Ты не беспокойся, он не бросит. А мы пока тебя подлечим. Кстати, у нас не просто приют – здесь школа, где обучаются одаренные дети. Походи на занятия. Это поможет тебе освоиться.
В храме горело лишь несколько свечей из множества прилепившихся к стенам. Тонкие тельца их плавились, капли стекали на подставки и срывались на пол. Качались огоньки. Блики плясали на мозаичных стенах, и лица исцеленных казались живыми. Выше, к лекарям, свет не дотягивался, но Дан и так помнил их, удивительно непохожих на иконописных святых.
Тогда он пришел в храм в толпе паломников, поднявшихся в Йкам с караваном Дери-зена. На голове у вейна был клафт в коричневую полоску, лицо выкрашено до смуглого, вычернены брови и специально отпущенная борода. Мягко ступая чарыками по мраморному полу, Дан приближался к исполинской фигуре, и лекари с мозаичных стен провожали его взглядами. Храм наполняли тихие голоса, вздохи, стук костылей, шелест одежды, но все это не могло заглушить журчания ручья, падающего из сомкнутых рук Двуликого в каменную чашу. В чаше вода вскипала белой пеной, переливалась через край и убегала по выложенному малахитом желобу, чтобы у порога кануть в толщу скал. Опустившись на колени, паломники черпали целительную влагу – деревянными кружками и золотыми кубками, походными флягами, хрустальными сосудами и просто горстями. Вода в ручье оказалась прохладной, чуть солоноватой. Она покалывала ладонь множеством пузырьков. Вейн отпил и осторожно промокнул крашеные усы. В конце концов, если лечебная сила в источнике есть, она останется. Дан усмехнулся, понимая, что найдет сотню оправданий, лишь бы поддаться искушению и сделать то, чего не мог никто до него, – украсть дар Двуликого.
Сейчас, в закрытом храме, журчание ручья казалось особенно громким. Дан опустил в него руку, и крохотные пузырьки взвились к запястью. Вода как вода.
Он поднялся, вытер ладонь о штаны.
– Что же ты не пьешь, вейн? – резко прозвучал голос.
Йорина! Он и не заметил, как в боковом проходе появилась жрица.
Дан пожал плечами. Йорина подошла к нему и остановилась, не переступая ручей. Ее и вейна разделяла вода.
– Ты тоже чувствуешь это. Храм пуст.
Глаза ее светились в полумраке, соперничая с огоньками свечей. Ведьма! Или святая? Вейну захотелось перекреститься, и он завел руку за спину, сжал кулак.
– Впусти людей, и он будет полон.
– Ты понимаешь, о чем я.
Дан понимал, но все равно удивленно задрал брови.
Йорина пошла вдоль стены, снимая с каменных выступов догоревшие свечи. Воск сминался в ее пальцах.
– Гордишься? – спросила она. – Думаешь, ты первый, кто убьет целый народ?
Шэт!
– Ничего, человек – скотина живучая.
Йорина в гневе обернулась:
– Ты…
– Ну? Давай, скажи! И в подвал меня.
У жрицы подрагивала верхняя губа. Казалось, Йорина сейчас зашипит и бросится, точно кошка. Вейн даже отшатнулся.
Йорина выплюнула:
– Я не верю, что тебя родила женщина.
– Какое совпадение, я тоже.
У жрицы стали такие глаза, будто Дан снял посреди храма штаны.
– Меня нашли в амбаре, завернутым в нижнюю юбку. Этакий пищащий обоссанный кулек.