Вейн Суржевская Марина
– Вот как. Значит, у тебя нет корней. Нет рода.
– Я прекрасно обхожусь без него.
– Тогда понятно.
Йорина снова занялась свечами. Вейн сжал зубы, перекатывая желваки. Понятно ей! Между прочим, у него есть отец Михаил. Лично ему – хватает.
Звякнул засов, кто-то толкнул снаружи двери храма. Замерла жрица, горячий воск потек по ее пальцам. Глухо донеслись голоса. Кажется, заплакала женщина.
– Зачем он нужен арерам?
Дан давно хотел спросить, но не мог при Оуне, тот счел бы это первым шагом к капитуляции.
– Есть две причины. Одна – материальная, другая – духовная. Какая тебя интересует?
– Обе.
Йорина протянула руку, и Дан подставил ладонь, помогая ей перешагнуть ручей. Прикосновение было невесомым. Туфелька соскользнула с острого края желоба, вода плеснула на подол, но Дан успел подхватить девушку. У жрицы дрогнуло лицо. Казалось, она принюхивается, и запах вейна ей нравится, как обычной женщине нравится запах любовника.
Жрица высвободилась из его рук.
– Йкам славен не только целителями, у нас богатые рудники. За возможность вернуть дар мы отдадим что угодно. Тем более – камни.
Она говорила равнодушно, но перед глазами Дана вспыхнули огни, ослепившие его, когда он впервые пришел в гостиные ряды вместе с Дери-зеном. Изумруды, алмазы, топазы, аметисты, рубины – ограненные и только вышедшие из недр. Камни удивительной чистоты. Такие прекрасные, что казалось кощунством загнать их в оковы из золота лишь ради того, чтобы повесить на женскую шейку. И тут же, затмевая их, распахнулась шкатулка жрицы Йкама… Вейн мотнул головой, отгоняя видение.
– А вторая?
– Дар – не просто исцеление, он – намного большее. Пройдет несколько поколений, и нас не станет. Мы, йоры, исчезнем. Мы станем – как они. Мы будем – ареры.
Ресницы Йорины вздрагивали, точно она и впрямь видела страшное будущее.
– Суеверие, – пробормотал вейн.
Жрица тронула связку амулетов на его груди и повернулась туда, где ручей брал начало.
– Давным-давно, когда боги спускались из других миров и ступали под человеческий кров как гости, далеко отсюда, на зеленых холмах, жил народ, славящийся своими охотниками. Они были так ловки и неутомимы, что могли загнать даже золотого оленя. Приезжали купцы из богатого города, меняли мясо на монеты, а за золотую шкуру платили чистым золотом. Но однажды купцы привезли не только деньги. Они привезли черный мор. Небо стало беспросветным от дыма погребальных костров. Умереть должны были все. Так случилось бы, но с самого высокого холма спустился бог, который не хотел, чтобы его называли богом. Он был един в двух лицах, и мужское дарило исцеление, а женское – надежду и успокоение. Но даже у этого бога не хватало сил на всех. Тогда он открыл дорогу от зеленых холмов в скалистые горы и повелел тем, кого не тронул черный мор, уйти. Обещал, что там помогут, но не все верили чужому богу. Во благо неразумных он силой вытолкнул их с родной земли.
– Какой добрый бог, – пробормотал Дан.
Йорина даже бровью не повела.
– Придя в горы, одни восхвалили бога, сохранившего им жизнь. Другие прокляли, ибо жизнь эта оказалась не похожей на ту, что осталась на зеленых холмах, и о золотых оленях здесь даже не слышали. Одни построили храм Двуликого и поклялись служить во имя здравия и исцеления. Другие ушли, сказав, что сами распорядятся своей судьбой и ни один бог им более не указ. Одни жили воспоминаниями о зеленых холмах, надеясь, что смогут вернуться. Другие возненавидели земли, на которых были счастливы, за то, что путь к ним закрыт. Так единый народ раскололся на два – йоров и ареров. Как символ служения Двуликому мы приняли раскрытую ладонь – руку, протягивающую помощь. Ареры даже в этом пошли поперек. Их знак – кулак. Его носят…
– Наемные убийцы, – перебил Дан.
– Да. И палачи. Те, кто отнимает жизнь, против тех, кто спасает.
– Ну и что? Я слышал эту легенду.
– А знаешь, сколько в ней правды?
– Жаждешь просветить меня?
Йорина покачала головой:
– Не сейчас. Я расскажу, когда ты будешь готов услышать. – Она поправила намокший подол и велела: – Пойдем. В больнице не хватает рук. Ты же искусный вор, значит, у тебя они должны быть ловкими.
Придумала, стерва!
Йорина смотрела в лицо, ожидая отказа, и на дне ущелий-зрачков сгущалось презрение.
Дан ухмыльнулся:
– А роды принимать меня пустят?
У жрицы дрогнули ноздри.
– Знаешь, о чем я мечтаю?
Ее голос ударился о купол и вернулся эхом. Дрогнули огоньки свечей.
– Чтобы твой бог отвернулся от тебя. Чтобы он лишил тебя дара. Навсегда. Навечно!
Вот… дрянь. Дан нашарил в связке амулетов крестик и сжал в кулаке.
Глава 16
«1 сентября.
Через два года в такой же день, как сегодня, я опять приду в школу, но уже учительницей. И первоклашки с белыми бантами принесут мне букеты. Я загадала: пусть непременно астры.
Надеюсь, из меня выйдет хорошая учительница. Это так важно – хорошая именно первая учительница. Иногда смотрю на девчонок из нашей группы и думаю: вот эта точно сможет, а эта – нет. Зачем она пришла в институт? Поступить было легче? Учителем нужно становиться только по призванию. Вот плохой продавец, допустим. Нагрубил. Испортил настроение – на час, на два. А плохой учитель? Все может испортить! Всю жизнь!»
Рядом на полях приписка: «Фу, Дашка! Сколько пафоса!»
«8 сентября.
Проучились только неделю, и отправили на картошку. Даже не знаю, хочу или нет. Иногда там весело. Но у нас на факультете сплошные девчонки!»
«12 сентября.
Сегодня с нами поехали «инженера» из технологического. Четвертый курс. Татьяна распереживалась: знала бы, говорит, надела другую куртку. Можно подумать, остальные лучше вырядились. А у меня синяя косынка была, я ее на шею повязала – и ничего так получилось! Татьяна пыталась выклянчить, я не дала.
Сели в автобус. Впереди нас двое. Один светленький, уши круглые, на солнце просвечивают. Второй – темноволосый, худощавый, смуглый. И где успел загореть? Лето в этом году дождливое выдалось. Повернулся, Таньке подмигнул. Она давай хихикать на весь салон. Неестественно так, тоненько: «хи-хи!». Я ее даже в бок пихнула.
На поле мы их не видели, парни машины грузили. Потом, я думала, снова в тот же автобус сядут, но их не было».
Прочитав, Юрка потрогал страницу пальцем. И это писала его мама?!
«26 сентября.
Вчера последний день на картошке. Холодно, сыро. Земля на сапоги комьями липнет. Устали и замерзли.
Эти, из технологического, на обратном пути сели за нами. Танька сразу крутиться начала, вроде кого потеряла. А я в окно уставилась. Вот чувствую, смотрит. А потом говорит: «Девушка, у вас щека запачкана». Я сразу покраснела. Что за невезение мне с кожей! Чуть что – в краску бросает. Боюсь первой практики, зайду в класс и стану красной, как помидор. А тот мне: «Чаю хотите? У нас термос есть». «Обойдемся», – говорю. Танька на меня из-за этого обиделась. Мол, хорошие парни, зачем отшила?
Автобус через Обводную шел, мне было первой выходить. Ну, я и вышла. Как-то глупо все получилось».
«17 октября.
Писать некогда, весь сентябрь ездили на картошку, теперь нагоняем план. Не высыпаюсь. Уже октябрь к концу, а там не успеешь оглянуться – сессия. Боюсь! Особенно «методики». Галина Андреевна преподает, мы ее Горыной Андреевной прозвали. Танька один раз чуть у доски не оговорилась.
В субботу, после лекций, ходили в «Ткани» на Индустриальную. Какой там выбросили голубой крепдешин! Яркий-яркий, в мелкий горошек. Я успела купить. Буду шить платье на новогодний бал. Танька обещала достать выкройку. Чтобы юбка-солнце, вытачки под грудь и вырез мысиком. А еще у меня есть белые «лодочки» на каблучках.
Ходят слухи, что на этот раз бал будет не в актовом зале, а в ДК, раз мы уже третий курс».
«26 декабря.
Не получается связно, не получается!
Мы стояли в коридоре. Окно сплошь в инее. Холодное-холодное. В стекле отражались гирлянды. Пахло мандаринами, их продавали в буфете.
Ему на пиджак прилипло конфетти, мне очень хотелось стряхнуть. Протянуть руку, и… Как будто право такое имею. Не решилась. Приятель его, беленький, с оттопыренными ушами, крутился рядом, хохмил. Виктор разозлился и сказал: «Жека, шел бы ты, погулял». Тот замолчал и покраснел одними ушами. Ушел. А Виктор меня за руку взял. Я испугалась, что тоже, как Жека, покраснею.
– Потанцуем? – говорит.
У меня сердце громко: тук-тук, тук-тук.
В зале было тесно, нас толкали, и он прижал меня к себе. Я виском его дыхание чувствовала. Даже неловко стало. Со мной никто так не танцевал.
Потом пошел меня провожать. А я ведь загадала: если пойдет, то все, что мне кажется, – правда. Жека пытался увязаться с нами, но Виктор его шуганул.
Автобуса долго не было, мы ждали на остановке. Подъехала «тройка», а мы стоим, и кондукторша крикнула:
– Эй, молодые, заходите! Последний рейс делаем.
Я, кажется, все-таки покраснела.
Дура ты, Дашка, ну какая ты, Дашка, дура!
С Новым годом!
С новым счастьем…»
«4 февраля.
Мне страшно. Кажется, внутри надувается огромный шар. Я стала легкой-легкой и вот-вот взлечу. Или уже взлетела? Во сне все время летаю, и не страшно. А проснусь, пугаюсь: вдруг он лопнет? Потому что все слишком… Ну, много. Не помещается во мне. Оно, счастье. Огромное, легкое, воздушное.
Я не верю, что так бывает. Всегда хотела, чтобы было, а вот случилось – и не верю.
Он самый лучший, самый нужный, самый родной – и выбрал меня? Не Таньку, не Ольгу Лозовую, первую красавицу в институте, а именно меня. Он – меня, я – его. Это совпадение, как чудо. Одно на миллион. Разве так бывает?
Получается – да.
А как жить, если шар вдруг лопнет? Как жить, если знаешь теперь, какое оно – счастье?»
Юрка рывком перевернул страницу. Получается, мама любила не только его отца? Был еще другой мужчина?
«2 марта.
Шли вечером из кино. Поздно, я торопилась, а Виктор хотел прогуляться. Погода такая хорошая, тихо-тихо, и снег крупными хлопьями. Но времени-то уже много! Я рассердилась, говорю: «Меня родители ругать будут!» А он засмеялся: «Дашка, какой же ты еще ребенок!»
Обидно стало. Подумаешь, всего на один курс старше! Ну, слово за слово…
До калитки проводил и ушел. Даже не оглянулся, вошла я в дом или нет.
Сижу и думаю: а вдруг больше не позвонит? Вообще никогда. Страшно. Но как-то… Ну, как в детстве в темной комнате. Когда и жутко, и понимаешь, что ты дома, кругом родное, знакомое. Так и сейчас. Я боюсь, но знаю: он позвонит. У нас все будет хорошо.
Странно, но Виктор на самом деле кажется старше, и не на один год. Он увереннее, иначе смотрит на людей и запросто, как с однокурсниками, разговаривает с преподавателями. Удивляется, что мне неловко. Говорит: деление формально, захочешь – через несколько лет сама придешь на кафедру, и разве от этого перестанешь быть нормальным человеком? Я умом понимаю, но вот так, как он, не могу.
И проблемы Виктор тоже оценивает по-другому. Как взрослый – детские. Нет, не так. Вот, допустим, я знаю, что по сравнению с болезнями близких все мои институтские огорчения – ерунда. Но папа сейчас чувствует себя хорошо, с мамой все в порядке, и я из-за тройки расстраиваюсь полной мерой. А Виктор – нет. Он говорит, нельзя отменить только смерть, все прочее – проходит. Он на самом деле так живет! Он… свободнее, да. У нас у всех есть правила и ограничения, везде – дома, в институте (особенно – в институте!). И мы соблюдаем их. А для Виктора это как игра. Условность. Кажется, он знает нечто более важное, чем все мы. Но что?
Мне тоже хочется быть такой же свободной, но я – как шахматная фигурка на доске, привыкшая мыслить в черно-белой плоскости. И только рядом с Виктором ощущаю: мир не ограничен этими квадратиками».
«7 марта.
Конечно же, он позвонил! Позвал к ним в институт на вечер. Зашел к папе и отпросил меня. Так и сказал: «Здравствуйте, я Виктор Зеленцов. Даша, наверное, про меня говорила. Георгий Константинович, вы не будете против, если я сегодня приведу Дашу к двенадцати?» Я думала, не отпустят, но папа…»
Юрка разлепил следующие страницы, и ему на колени выпал пожелтевший листок. Разгладил его на столе. Кажется, схема. Улица, с одной стороны нарисован корявый домик с оконцем и трубой. С другой – кособокая многоэтажка. Обводная? Похоже. Вот и перекресток, магазин на углу. Остановка. Крестик посреди дороги взят в кружочек.
Оглушительно забилось сердце. То самое место, где погибла мама.
Кто это нарисовал? Точно не дед. Может, в милиции? Но зачем? Почему спрятано в дневнике?
Юрка потер лоб и поднял голову. В берлоге уже стемнело. Он щелкнул выключателем настольной лампы, и желтый круг высветил разбросанные фотографии. Улыбалась девочка Даша, короткие косички торчали из-под берета. Студентка-первокурсница серьезно смотрела в объектив. Мама, прижимая к груди сверток, стояла на ступеньках роддома.
Зачем она пошла ночью на шоссе?!
Юрка торопливо листнул дневник, замелькали страницы: Виктор держал ее за руку в кино, Виктор водил в кафе, Виктор сказал, Виктор сделал… А потом началось странное.
«17 марта.
Пишу и сама себе не верю. Он знал, что я не поверю. Отпросил меня у папы на последний сеанс, а сам повел к Обводной. Говорит, не бойся, если меня долго не будет. Я засмеялась. Думала, розыгрыш.
Мы ждали, когда машин станет поменьше. Почему-то было очень весело. Виктор рассказывал смешные истории. Грел мои руки в своих. Говорил, что я в желтой шапке похожа на озябшего цыпленка. А потом сказал: «Пора!»
Вышел на дорогу, помахал мне. И исчез. Совсем. Я сама это видела! Вот только что стоял. И нету. Только снег идет. Проехал грузовик, осветил фарами улицу, а Виктора не было. Я подумала, что сплю. Ущипнула себя, сильно-сильно. Стало больно. Я испугалась. Никого кругом, магазин уже не работает, и на остановке пусто. Из-под фонаря выйдешь – темно. Только там, далеко, в пятиэтажках, свет. И я стою. Так жутко! Будто одна на всей планете, а Виктор пропал неизвестно куда и никогда больше не вернется.
Потом он появился. Смеется, говорит: «Ну, теперь веришь?» И ромашка в руках, живая, летняя. А мне захотелось его ударить. Мне – Виктора! Мне было так страшно, а он смеялся.
Я ничего не понимаю! Куда он пропадал? Как?»
«18 марта.
Утро. Почти не спала. Было ли это?
В стакане – ромашка. Настоящая. Потрогать можно. Я принесла ее под пальто. У нас еще снег лежит.
Открыла дневник и прочитала то, что написала вечером. Значит, на самом деле существуют другие миры?
Но этого не может быть!»
Юрка перевел взгляд на листочек со схемой. Дорога, магазин, остановка. То самое место? Дырка в параллельное пространство? Или так, или его мама – сумасшедшая. Второе вероятнее. Тогда понятно, почему дед прятал дневник. И что она делала ночью на шоссе.
– Прикольно! – громко сказал Юрка.
Старательно рассмеялся и с досадой прикусил губу – очень уж фальшивым вышел смех. Решительно перевернул страницу. Там размашисто, без указания даты, было написано:
«Ну, вейн. И что? Я все равно его люблю».
Потом буквы снова начали мельчить, выстраиваясь в аккуратные строчки.
«2 апреля.
Не могу свыкнуться. В школе у нас учился Сережка Храмин, он фантастикой увлекался. Наверное, ему было бы легче.
Когда Виктор говорит, кажется, все просто. Ну, миры. Ну, множество. Даже не сосчитать сколько. Верхние, нижние. Основной как точка отсчета. Через этот основной – мамочка, что я пишу! – Виктор уходит в другие и возвращается обратно. Выход посреди шоссе, он даже схему нарисовал. Да я и сама видела!
Мир, к которому я привыкла, стал каким-то не таким. Не знаю, как сказать. Я словно жду подвоха от самых обыденных вещей. Вот сахарница, например. Тысячу раз ее видела, сахарница – для сахара. А может, все не так просто? Может, она на самом деле черная дыра со специальным фильтром? Сахар не исчезает, а какая-нибудь маленькая планетка провалится запросто. Глупо? А думать про Обводную, что там дверь в другие миры, не глупо? Если можно Обводной, почему нельзя сахарнице?
Ерунду какую-то пишу».
Точно, ерунду, согласился Юрка.
«3 апреля.
Рассказала Виктору про сахарницу. Он сначала смеялся, а потом сказал, что в этом что-то есть. И спросил, не хочу ли я сама сходить в другой мир. Говорит, у него получается быть поводырем.
Мне и хочется, и страшно.
Если я соглашусь, значит, я поверила? До конца, до самого донышка? Но как я могу ему не верить?
Принес кувшинки. Всю дорогу прятал под курткой. Мама ахала и допытывалась, где он их взял. Виктор отшучивался.
Он нравится папе, это заметно.
Сегодня они сидели возле печи, папа курил, а Виктор так, рядышком, на подоконнике. Обсуждали что-то из газет. А я газеты не читаю, хотя папа и ругает, мол, непозволительно это учительнице. Я после ужина посуду вытирала и смотрела на них. Виктор такой красивый в черном свитере с оленями и так внимательно слушал папу. Серьезно, даже складочка между бровей появилась. Волосы прядками упали на лицо. Обнять бы его, прижаться щекой к свитеру… Но я же не могла при родителях!
В сенях было холодно. Я пошла Виктора провожать, и мы долго целовались. Я боялась, что мама догадается, чем мы тут занимаемся. Он ушел, а я все стояла в сенях, и щеки у меня горели. А потом мама позвала: «Дашка, застудишься». Пришлось вернуться».
Потом то самое, про женское и мужское счастье, и дальше:
«9 апреля.
Руки до сих пор дрожат. Мы должны были встретиться, но Виктор позвонил и сказал, что заболел. Я, конечно, отправилась к нему, мед прихватила. Мне и в голову не могло прийти!
До его дома четыре остановки на автобусе. Живет в старой пятиэтажке, от тетки квартира досталась. Родители у него на Севере, Виктор давно с ними не виделся, его тетка воспитывала. Тут и школу окончил. А потом тетка умерла.
Ну вот, приехала. Постояла перед дверью, еще причесалась на лестничной площадке, дурочка! Звоню. Открывает. Лицо бледное, аж зеленым отливает, и голова, как у старика, трясется. Я испугалась, хотела «Скорую» вызвать, но Виктор запретил.
Оказывается, если проводить из мира в мир несколько человек разом или слишком часто, то наступает истощение. Говорит, с гор сошел селевой поток. Бежать некуда. Вот он и увел, скольких смог. Рассказывал виноватым голосом. Те, кто остался, – погибли.
Мне казалось, больше, чем любила, любить нельзя. Ошибалась. Оказывается, можно.
Виктор показал длинный шрам на боку. В том году ранило. Война была, он беженцев прятал. Я наклонилась и поцеловала.
Ничего не могло случиться, он слишком слабый. А я хотела, чтобы случилось. Вот так, и не нужно мне ничего, ни штампа в паспорте, ни вообще. Просто быть с ним. Пусть я испорченная, пусть! Но я представила на мгновение, что его – убили. Давно, еще до этой осени, и мы не встретились.
Виктор уснул. Пил чай с медом, поставил кружку, сказал: «Я сейчас, минутку», прилег на подушку – и готово. Я сидела в кресле, смотрела на него, моего любимого человека. У него широкие темные брови и длинные ресницы. Нос крупный. Ямочка на подбородке. Волосы непослушные, падают на лицо. Щетина пробивается. А губы во сне приоткрыты, как у ребенка. Смотрела, и горло сжималось, не вздохнуть. Какое это счастье, что он – есть. Что он – такой. Что я могу к нему прикоснуться. Вдохнуть его запах.
Пришла домой поздно. Мама говорит: «Смотри, девка, доиграешься!» А разве это игра?
Как мне теперь его провожать, зная, что может и не вернуться?
Раньше казалось – приключение. Другие миры – это же так интересно! А Виктор рискует собой. Зачем?! Разве можно помочь всем? Спасти – всех? Их, вейнов, много. Живут, как хотят. Конечно, тоже рискуют, но не так. А Виктор… Я понимаю, когда война и на твою страну напали. Когда погибает твой город и нужно спасти… Что я пишу! Твой – нужно, а соседний? Тоже нужно? А тот, который на несколько километров дальше? Где грань, за которой твоей ответственности уже нет? За которой можно сказать: «Я не буду рисковать собой»? Получается – нет. А что есть?
Мой страх. Моя любовь.
Витенька, я не смогу без тебя!»
«Герой!» – с неприязнью подумал Юрка. Расхвастался перед девчонкой! Было обидно за Дашу, что она так легко попалась на крючок. И за отца, с которым мама еще не успела встретиться. Даже хотел пролистнуть дальше, найти – ну где же? Но удержался и стал читать по порядку.
«14 апреля.
Не виделась с Виктором четыре дня. То стенгазету рисовали, то торжественное собрание, то в школе, на практике, проводили уроки, посвященные Дню космонавтики. Завуч нам: «Молодцы, девочки!» А мне кажется, ребятишки, особенно мальчики, больше нас об этом знают. Стыдно, прав папка! Но что делать, если могу думать только об одном?
Как же я соскучилась!»
«18 апреля.
Я пойду с ним. Я не испугаюсь. Завтра. Он снова скажет, что в кино. Днем нельзя – машин много, да и вдруг кто заметит.
Уже завтра».
«19 апреля.
Не получилось.
Мы долго стояли на шоссе, Виктор пытался, но никак. Сказал виновато: «Так бывает, из родного мира очень трудно уводить, слишком многое держит». Конечно, держит, как же иначе? Мама, отец, дом, практика в школе и то, мое будущее первое сентября.
Он говорит: «Индивидуальная сопротивляемость».
Я, конечно, расстроилась. Даже заплакала. Ведь как думала: вдруг смогу чем-нибудь помочь ему там?»
«23 апреля.
Мне хочется накричать на него, ударить, запереть дверь и никуда не пускать. А он говорит, у меня повышенная мнительность.
Иногда мне кажется, что я его ненавижу. Я – Виктора!
А если бы он был другим, любила бы я его?»
«26 апреля.
Была у него дома. Стемнело, а мы и шторы не раздернули, и свет не включили. Виктор лежал на диване, головой у меня на коленях. Осунулся, как после долгой болезни. Все время мерз. Притащил оттуда горький шоколад. На обложке нарисована карета и написано что-то не по-русски. Я поила его чаем, он жевал плитку и морщился. Ему нужно часто пить горячее, это помогает при истощении. И шоколад очень полезен, да разве достанешь! Еще гематоген хорошо, но он тоже редко бывает. Может, хоть аскорбинку купить? И настойку элеутерококка.
Я хотела встать, снова вскипятить чайник, но Виктор попросил:
– Посиди еще.
Пальцы у него дрожали. Голову запрокинул, на меня смотрит.
– Дашка, если бы ты знала, какой я счастливый! Все получилось, понимаешь, все! А потом прихожу домой, и ты меня ждешь. Дашка ты, Дашка.
А мне хотелось плакать. Видела я, каким он пришел. Через порог тащила, сил у него не осталось перешагнуть.
Что же ты делаешь с собой, Витенька?
Положила руку ему на лоб, он вздохнул… Ну вот Дик набегается по улицам, придет и валится у будки с таким же вздохом. Мол, все, можно отдохнуть. Думала, снова уснет, но Виктор, не открывая глаз, сказал:
– Я люблю тебя, Дашка.
У меня слезы потекли.
– Знаю, – говорю.
А он так сердито спрашивает:
– Чего тогда ревешь?
От счастья, наверное. От того, что оно такое, и другого мне не надо. Да и быть другого не может».
«А папа?» – сердито подумал Юрка.
«2 мая.
Вчера ходили на демонстрацию. Потом встретились с Виктором. Город весь во флагах, почки на деревьях набухли, весной пахнет. И так мне легко, точно летаю.
Посмотрела на него и решилась. Пусть. Сегодня.
Да, все случилось, я доверилась ему.
Не могу писать. Не знаю – как. Больно, кстати, почти не было.
Это новое измерение любви, она не стала больше, она стала объемнее.
Теперь я тоскую по нему еще сильнее».
Значит, Виктор все-таки смог. Он сводил Дашу в другой мир. Но как? Почему она об этом так мало написала! Любовь да любовь… Юрка листнул страницу, и ему стало жарко.
«Совсем не боюсь забеременеть. Наоборот, очень хочу сына, чтобы был на него похож. Чтобы у меня было два Виктора – большой и маленький».
Черт возьми… Она, оказывается, имела в виду совсем другое.
С неприязнью посмотрел на фото, то, на котором – студентка Даша. Значит, тогда мама хотела не его, Юрку, а совсем другого мальчишку. Тошно стало. Может, она и отца не любила? Мало ли почему люди сходятся! Потому и бросила сына, ушла ночью на Обводную. Юрка переплел пальцы и с хрустом сжал. А если водитель и свидетели ошиблись? Не заметили, что на дороге был еще один человек? Тот, который успел сбежать в другой мир.
Вскочил, уронив со стола бумаги. Бросился к книжным полкам. Где-то видел телефонный справочник… Вот! Голубая книжица с трудом вылезла из плотного ряда. Замелькали разлохматившиеся от времени страницы. Зевалев… Зекарцев… Зеленцов. Таких в городе оказалось много, но Виктор Аркадьевич нашелся только один. И проживал он на Героев Труда, не так уж далеко от Обводной.
Со справочником в руке Юрке побежал вниз. С грохотом налетел на стул, выругался. Нашарил на стене выключатель. Вспыхнула люстра, свет ее отразился в телефонной трубке.
Кнопки отщелкали цифры. Длинные гудки. Один, два, три… двенадцать…
– Алло! – сказал сонный мужской голос.
У Юрки пересохло в горле, он откашлялся.
– Алло! Ну, в чем дело, говорите!
– Вы – Виктор Зеленцов?
– Сдурел, пацан? Второй час ночи!
– Зеленцовы тут живут?
– Нет тут ни зеленых, ни серо-буро-малиновых! Прекрати хулиганить!
Юрка положил трубку, в которой булькал возмущенный голос.
Прошло столько лет, тот Виктор Зеленцов мог давно переехать.
…И намного дальше, чем он думал. Юрка с досадой пнул сосну. Осыпались пожелтевшие хвоинки.
Не могли скит в другом месте устроить! Хотя Евсей, кажется, счастлив. До рассвета уходит к каменному кресту и там молится, не обращая внимания на гнус. Вся физиономия распухла, а он улыбается. Юрка с остервенением почесался. В баню бы сейчас.
Взобрался на холм, скользя кроссовками по хвое. В траве виднелись оранжевые ягоды. Юрка приметил их несколько дней назад, когда они были алыми, и купился – потянул в рот. Ох, ну и дрянь оказалась, аж скулы свело! Евсей объяснил, добродушно посмеиваясь, что хитрая морошка спеет наоборот и во вкус входит, когда желтеет. Вот как сейчас.
Долго ползал по траве, выбирая янтарные ягоды, пока уголки рта не начало пощипывать от кислинки. Пару горстей насобирал в тряпицу и сунул в карман – отнесет Евсею. Вроде морошка при авитаминозе полезна, значит, поможет и при вейновском истощении.
Подобрал арбалет и снова углубился в чащу, ориентируясь по заломленным веткам. С тихим шорохом крошился под ногами сухой мох. Зудели комары.
Читать бесплатно другие книги:
