Безмолвие Харт Джон
Потом свежий воздух…
Потом…
Джонни смахнул лезущий в глаза липкий пот.
Все липкое, склизкое, влажное…
Как кожа у той твари.
Как мешанина у нее в черепушке.
— Джонни?
— Не сейчас, Джек.
— Джей-мэн…
— Господи…
Джонни открыл глаза и еще успел увидеть, как рушится стена тумана. Она обваливалась сверху вниз, и клубы уползали по земле к деревьям.
— Что происходит? Что нам делать?
Ответа у Джонни не было. Он не знал даже, жив ли еще Леон. Луана — да, она точно умерла — он это чувствовал, — но Леон, как и Вердина, оставался неясным, размытым пятном. Он воспринимал их как мерцания, то вспыхивающие, то почти исчезающие. Задержавшись с минуту на них, Джонни попытался найти Кри, но не обнаружил ни малейшего ее следа.
— Копы зашевелились. — Джонни ощущал их страх как пульсацию красного. — Они близко.
— Хорошо. Пойдем к ним.
Но страх полицейских беспокоил Джонни.
— Ну же, Джей-мэн. Копы, оружие. То, что нам сейчас надо. — Джек смотрел на друга умоляющими глазами. — Чего мы ждем?
Джонни ждал вдохновения, но, конечно, Джека такой ответ не устроил бы. Глядя на друга, он видел страх, который не проходит сам по себе. Джек пережил потрясение, опрокинувшее его мир, выбившее фундаментальные опоры.
— Ты прав. Это самое логичное решение.
— Вот именно. Логичное. Пожалуйста, бога ради, идем.
— Да, идем. — Джонни положил руку Джеку на плечи и повел его к церкви. Деревья по обе стороны тропинки будто отступили, чтобы дать им больше места. Вдалеке появились огни. Кто-то развел костер. — Видишь? Все хорошо. Идти надо прямо. Ты понял?
— Что мы им скажем?
— Не знаю. Ты же юрист.
— Да, юрист.
— Прежде чем войти, предупреди. Ясно? Подай голос. Ты понял?
— Подожди. Что?
Джонни почувствовал, как задрожал Джек, но мерцание костра придало ему уверенности. Повернув друга в нужном направлении, он подтолкнул его вперед, свернул с тропинки и исчез. Джек разозлится, ему будет страшно, но где-то тут разгуливал Джон Мерримон, и Джонни подумал, что знает место, где стоит поискать его. На третьем холме от начала гряды.
Место, помеченное дымом.
Место, помеченное огнем.
Старуха прямилась, и Леон застыл как вкопанный. Вердина была такая маленькая и сухонькая, но в руке она держала револьвер, и Леон не поручился бы за свою безопасность.
— Ты их отпустил, этих мальчишек.
— А надо было задержать?
— Свидетелей не оставляют. — Вот такие простые, но страшные слова услышал Леон. Старуха плюнула на землю и едва не попала в мертвое лицо кузины. — Какого черта, малыш? Чего ты ждешь? Скидывай их в яму.
— Что?
— Хочешь, чтобы тела нашли копы? — Она махнула револьвером в сторону старой церкви, до которой было не больше полумили. — И пошевеливайся.
Неохотно, однако Леон взялся за дело. Мать умерла при родах, отец ушел, когда ему исполнилось семнадцать. Вердина как единственная родственница присутствовала в его жизни всегда. Наклонившись к останкам той, которую называли Айной, он опустил их на дно ямы.
— Эту тоже.
Леон замешкался. Луану Фримантл он знал. Бывал в ее доме.
— Это неправильно.
— Делай, что говорят. Нас ждет долгая ночь.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что тебе нужно работать быстрее.
Леон осторожно опустил в яму и второе тело.
— А теперь закопай.
Он подчинился.
— Быстрей, быстрей, — нетерпеливо подгоняла Вердина. — Быстрей, черт бы тебя побрал.
Он весь вспотел, и осевшая на кожу пыль превратилась в грязь. Мысль о револьвере не давала покоя.
— Хватит, сойдет и так. Надо найти девчонку.
— Кри?
— Далеко она уйти не могла.
— Этого ты не знаешь.
— Ее мать только что умерла. Дальнейшее займет какое-то время.
Этого Леон не понял. Происходящее давно уже потеряло для него всякий смысл.
— Что ты с ней сделаешь?
— Тебя это не касается.
— А с Джонни?
— Не переживай. Я обо всем позабочусь.
Леон посмотрел в высокое звездное небо.
— И как, по-твоему, я ее найду?
— Не дури мне голову! Ты с восьми лет по следу ходишь.
Насчет следов она была права. Искусство следопыта передалось ему от отца. След он мог найти везде. Хоть в глубоком лесу. Хоть на каменистом склоне.
— Кри побежала вон туда. Видишь? — Старуха протянула руку, и Леон кивнул. — Молодчик. А теперь отведи меня к этой сучке-воровке. Я хочу забрать свое.
Идти по следам девчонки было нетрудно даже в темноте, с одним лишь только фонарем. Кри бежала по сырой земле, густо усеянной лесным мусором. Довольно быстро Леон отыскал и место, где она лежала. Он коснулся двумя пальцами вмятин на дерне, оставленных бедром, локтем, плечом.
— Она тут отлеживалась. Боялась, наверное… Пряталась.
— Когда ушла?
Леон потер землю между пальцами и посмотрел в глаза своей бабушке, где уже мерцали знакомые искры неутоленного голода. Налегая на палку, старуха подалась вперед, привстав от нетерпения на мысочки.
— Недавно. Может, несколько минут.
— Найди ее.
— Чтобы ты ее убила?
— Меньше думай.
Но Леон думал. Выпрямившись, он поднял фонарь и повернул на запад. Следы вели на север, к холмам.
— Идем. Я отведу тебя, куда надо.
Никталопия[22] помешала старухе вовремя понять обман. Лишь когда впереди замаячили огни, а под ними обозначились контуры машин, когда появились намеки на движение и проступили силуэты людей, Вердина сказала:
— Это же церковь.
— Да.
— Кри не подошла бы так близко.
— Ты просто иди.
Леон шел позади и, когда Вердина остановилась, шагнул вперед и крепко взял ее за руку.
— Отпусти меня.
— Ты убила тех женщин.
— Так было нужно.
— Ты планируешь убить Кри и Джонни.
Она презрительно рассмеялась.
— Не забудь про адвоката.
— Я эту ночь никогда не забуду. Никогда.
Только после этих слов Вердина поняла, насколько серьезно настроен внук.
— Убери от меня руку, мальчишка.
Но Леон лишь крепче сжал пальцы. Он тащил ее к церкви, и из-за деревьев уже доносились крики. Полицейские заметили свет и шли на него.
— Отпусти меня.
— Скоро все кончится.
Вердина взвела курок револьвера. Ствол ткнулся Леону в ребра.
— Ты не станешь в меня стрелять.
— Откуда тебе знать… Как был дурнем, так и остался.
— Если так, стреляй. Давай.
Он остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Старуха ответила твердым немигающим взглядом и потянула за спусковой крючок. Ничего. Она повторила попытку. Леон забрал револьвер.
— Я же тебе говорил, что стрелял из него дважды двадцать лет назад.
— Ты уже должен был сдохнуть.
— Дело в том, — сказал Леон, — что у меня было всего шесть патронов.
Джонни увидел огонь с вершины своего «спального» дерева. Уловив запах дыма, он обнаружил огонек на третьем от начала холме. Только на этот раз, в отличие от прошлых, огонек не прятался. Костер пылал открыто, словно приглашая к себе, так что Джонни спустился с дерева и, следуя знакомым маршрутом, направился к месту. У подножия третьего холма перебрался через валуны и стал подниматься по каменистой осыпи. Костер развели примерно на второй трети подъема, и Джонни, помня, как едва не погиб здесь в прошлый раз, сбавил шаг. Но теперь тропинки не путались и не исчезали, огонь не перемещался, а оставался на одном месте. Подъем закончился на уступе, с которого открывался вход в пещеру со скошенным, уходящим вниз потолком. Обойдя костер, Джонни увидел слабый свет в самой глубине. Что-то двигалось там, какая-то тень.
— Джон Мерримон? — Никто не ответил, но желтый свет сделался ярче. Наверное, Джонни не смог бы сказать, что почувствовал в пещере, кроме, конечно, страха. — Я иду.
Впереди был поворот, но Джонни заметил его едва ли не в самую последнюю секунду. В том месте, где пещера уходила в сторону, зияла уже знакомая ему пустота.
— Джон Мерримон?
Вздох тронул воздух, а потом прозвучал голос, такой усталый и тихий, что его было едва слышно:
— Так ты меня видишь?
— Вижу мерцание.
— Это трюк, которому я выучился. Обман. — Мерцание рассыпалось, и Джонни увидел каскад образов: старик, мальчик и нечто ужасное, скрюченное и переломанное. Они пробежали один за другим и исчезли, оставив только мерцание.
— Люди бесконечно предсказуемы. Игра света. Старая любовь. Еще более старый страх. Напрягаться почти не приходится, что, наверное, хорошо, учитывая все обстоятельства.
— Все обстоятельства?
— Время, усталость, возраст.
Вглядываясь в пустоту, Джонни подошел ближе.
— Уже достаточно близко.
Не подумав как следует, он сделал еще два шага вперед, и его вдруг схватила, подняла над землей и подвесила в воздухе невидимая сила. Шевельнуться он не мог и лишь едва дышал.
— Мой дом, — произнес голос. — Мои правила.
— Твой дом — да.
— Уверен, что понимаешь?
— Пожалуйста.
Невидимые пальцы разжались. Джонни упал на землю и потер горло.
— Это ведь Джон, да?
— Сейчас это имя мало что значит для меня.
— Но я тебя знаю.
— Ты знаешь, каким я был. Это не одно и то же.
Мерцание снова рассыпалось, и Джонни увидел согбенную фигуру старого во всех отношениях человека. Кривые, высохшие ноги, перекрученные руки. Серая, в пигментных пятнах кожа. Было и что-то еще, залегающее глубже, какая-то порча, выражающаяся в форме черепа, во вздутиях под кожей. С человеком, которого Джонни видел в снах, у него не было ничего общего.
— Что, и вправду так плохо? — Старик поблек, растаял, но появился Джон Мерримон, такой, каким знал его Джонни: чуть повыше, чуть пошире. Он даже попытался улыбнуться, но не получилось. — Какой образ предпочитаешь ты?
— Я привередливым никогда не был.
— Это да, не был. — Перед Джонни снова возник старик. — Ты и не просил для себя ничего, и не брал лишнего. Я даже восхищался тобой одно время: твоим ощущением своего «я», твоей любовью к этому месту. Поэтому и принял тебя здесь. Исцелял твои раны. Сделал так, что Пустошь стала твоим домом. Я одарил тебя…
— Восприимчивостью…
— И снами.
— Почему?
— Ты любил бы эту землю, как любишь ее сейчас? Ты принял бы это все без дара предвидения?
Он имел в виду пещеру, себя самого, свою уродливость. Но Джонни видел картину немного по-другому. Он думал об Айне в грязной яме, о том, с какой яростью Джон сорвал камень с шеи женщины и как закопал ее заживо.
— И все это время ты пробыл здесь?
Глаза, смотревшие на него из темноты, прищурились.
— О чем ты спрашиваешь? — В голосе прозвучали опасные нотки.
— Я не… Просто…
— Она не твоя.
— Что? Кто?
Старик повернулся и раздраженно посмотрел куда-то вбок. Воздух в пещере пришел в движение, как перед грозой. Волоски на руке зашевелились. Дохнуло электричеством.
— Просто спросил, — попытался оправдаться Джонни. — Я… ну, стараюсь понять.
Скрыть страх было невозможно. В старых черных глазах ворочалось безумие, блеснул темный оскал, и Джонни невольно вспомнил Уильяма Бойда, скрученного, раздавленного, переломанного. Он даже представил, как ухмылялся старик. Представил его гнилые зубы, пляшущие глаза…
— Мэрион все еще моя жена, — процедил Джон.
— Хорошо.
— Думаешь, несколько снов сравнятся с этим? — Старик надвинулся на Джонни. — Думаешь, это что-то значит?
— Успокойся, ладно.
Старик не успокаивался. Что-то дикое, необузданное росло и бурлило в темных глазах. Если Джон Мерримон и был здесь, Джонни его не видел. Он видел ревность, возмущение и столетнее безумие.
— Она еще не твоя.
— Что?
— Прикоснешься к ней — убью.
Ни малейшего желания прикасаться к чему-либо Джонни не испытывал. Здесь, в этой каменной пещере с затхлым воздухом, все казалось нереальным. Некоторое время сумасшедший старик распинался о призраке, тени, а потом повел Джонни вглубь пещеры. Потолок понижался, так что приходилось пригибаться, и свет сходил на нет. Джонни лишь видел перед собой кривые ноги и сгорбленную спину.
У последнего поворота старик остановился и нацелил на Джонни взгляд темных глаз, в которых еще кипела ярость. Слипшиеся в нити грязные волосы упали на лицо.
— Я не сумасшедший, — сказал он.
— Верю.
— Нет, не веришь.
Понимание пришло в тот момент, когда они оказались в помещении, похожем на комнату. Здесь горел второй костер, и в его свете Джонни увидел…
Мэрион.
Она лежала на постели из кож и мехов, совершенно не изменившаяся ни фигурой, ни лицом, и при виде ее Джонни испытал неожиданное чувство. Она была перекрестком прошлого и настоящего, отсветом сна, но Джонни помнил их общее детство и блеск в ее глазах, когда она сказала, что однажды они станут мужем и женой. На ней было голубое платьице с цветком, который он сорвал у реки. Джонни помнил ее родителей и сестру, помнил колечко, которое купил для нее в Бостоне. Вообще-то воспоминания принадлежали Джону, но это не имело значения. Джонни знал ее надежды и мечты, тайные улыбки и обещания, тысячи ночей страсти.
Она была его — и не его.
Это уже слишком.
— Теперь ты понимаешь, почему я привел тебя сюда?
— Я не могу.
Тяжело, волоча ноги, Джон подошел к лежанке, провел ладонью по волосам лежащей женщины.
— Разве ты ее не любишь? Разве не знаешь так, как знаю я?
Джонни не знал, что сказать. Грудь ее поднималась и опускалась. На щеках лежал румянец.
— Зачем я здесь? — наконец спросил он.
— Затем, что я умираю.
— Но ведь камень…
Старик покачал головой.
— Не родился еще мужчина, который смог бы принять душу Массасси. Это, по крайней мере, я обязан тебе сказать. — Он вынул камень из-под рубашки, и последняя иллюзия развеялась. Кожа под одеждой, сшитой кое-как из шкур, сгнила сильнее, чем Джонни мог подозревать, и висела клочьями. Глаза затягивала мутная пелена. Джон Мэрримон умирал на глазах у Джонни.
— Разве ты не любишь ее? — снова спросил он. — Разве ты не заплатишь любую цену, чтобы уберечь ее от бед?
Джонни посмотрел на Мэрион, на вытянутые вдоль туловища неподвижные бледные руки. Его собственное детство, жизнь родителей, бабушек и дедушек — это же марш истории. И все это время, пока поколения сменялись одно другим, эти двое были здесь, вместе.
Столько лет…
Такое одиночество…
— Возьми камень.
Джонни покачал головой.
— Ты должен.
Он протянул камень, и даже на расстоянии Джонни ощутил его силу. В пальцы как будто воткнулись невидимые иголки; восприятие обострилось. Он ощутил запах разложения под старческой кожей и теплый румянец Мэрион.
— Я следил за тобой, — продолжал Джон. — Я наградил тебя дарами. — Он еще ближе поднес камень, и в его глазах снова вспыхнули огоньки безумия. — Ты у меня в долгу.
Взгляд Джонни проник еще глубже в тело старика. Рак изгрыз кости, но сила его была огромна, ужасна и темна. Словно ядом, она заполняла его кровь и постепенно убивала.
— Я не всегда был таким, — сказал Джон. — В твоем распоряжении десятки лет, прежде чем ты станешь таким, как я. Сто пятьдесят лет. У тебя будет земля, Мэрион и вся жизнь. Возьми камень. Береги ее. — Джонни отступил на шаг. Старик подался вперед. — Ты не представляешь, какую силу он даст тебе, какие возможности откроет. Ты думаешь, что знаешь Пустошь? Нет, ты ничего не знаешь. Возьми.
Джонни покачал головой.
— Просто прикоснись к нему.
— Нет.
— Я не позволю, чтобы она умерла из-за твоей слабости.
— Не подходи ко мне.
— Из-за твоей трусости и неуступчивости.
— Я же сказал, держись от меня подальше!
И все же Джонни промедлил. С невероятной быстротой старик метнулся вперед и железной хваткой сжал его запястье.
— Она важнее каждого из нас. — Джонни сопротивлялся, но старик оказался невероятно силен. В конце концов кулак разжался, и Джон всунул камень в раскрытую ладонь и предупредил: — А теперь тихо.
Но мир уже взрывался.
Джонни взрывался.
На мгновение, буквально на долю секунды, он почувствовал гниение и безумие старика, и уже в следующий миг прожил десятилетия чужой жизни. Он испытал любовь Джона к Мэрион, такую могучую и многообразную, что его собственные представления о любви выглядели на фоне этого чувства бледными, как роса. Столько лет жертв, нужды, заботы… Мир пролетел в череде войн, перемен и угроз, и все это время Джон был здесь, с Мэрион, поддерживая в ней жизнь, оберегая ее, защищая от вторжений извне. Джонни узнал его мысли и глубины океанов одиночества. Великие перемены прошли перед его глазами: первый аэроплан в небе, первый автомобиль в Пустоши. Джонни увидел людей, убитых Джоном, и тех, кого он оставил жить и распространять страх перед болотом. Вместе с ним Джонни приходил к себе в хижину, всматривался в собственное лицо и думал о Мэрион. Преданность и нежность остались — но не любовь; надежда сохранилась, но только как тень. Джон боялся живших в поселке старух. Они могли отнять камень, забрать жизнь и у него, и у Мэрион. Он ненавидел этих женщин за их силу, но за ненавистью всегда шло чувство вины. Все, чем он владел, принадлежало им: украденные годы, неувядающее совершенство Мэрион. Вихрь красок и эмоций пронесся через Джонни, но с ним пришел и новый страх: понимание того, что со временем камень так или иначе убьет его. Убьет, но прежде одарит силой.
Господи…
Ничего такого Джонни не знал и ни о чем подобном никогда не мечтал. Он любил Пустошь и сам был Пустошью. Не обитателем ее, не каким-то живущим в ней существом, но всей Пустошью, каждым ее растением, каждым бьющимся в ней сердцем, каждой вибрацией в почве. Он знал место, где остановился Джек, и цвет его мыслей. Мог бы, если б постарался, найти Леона и Вердину и узнать цвет их мыслей: красный — неистовой ярости женщины, бледно-серый — печали Леона. Джонни мог дотянуться до всего, ко всему прикоснуться. Такова была сила камня, и эта сила выходила за пределы обычного знания. Он мог стать обманщиком, как Джон, мог исцелять и убивать.
А есть ли границы?
Джонни снова сосредоточился на Джоне, опухолях и новообразованиях в его костях, печени и легких, на тех усилиях, которые требовались ему, чтобы и удерживать Джонни, и делать очередной вдох. Джон уже переступил черту.
Хватит…
Это слово прозвучало у него в голове, и он знал, что произнес его Джон. Старик пытался отступить, но Джонни чувствовал шрамы 1853 года, раны от потерь и гнева, отчаяние, пришедшее вместе с камнем. Он видел годы гнева и лишений, видел возвращение к земле. Джон любил Пустошь так же, как любил ее Джонни, и более сотни лет заботился о больших деревьях и милых сердцу существах. В этом они были одинаковы.
Да, да…
Он думал, что Джонни еще можно как-то убедить, и последние крохи воли пустил на то, чтобы объяснить, добиться своего. Пустошь будет принадлежать ему во всех отношениях и смыслах. Он сможет заботиться о ней, как делал Джон, сможет оберегать так, как он не мог и представить. И это касается не только Пустоши.
Я был привязан к этой земле так же, как и Айна. У тебя может быть по-другому.
Теперь задний ход дал уже Джонни. Появился соблазн…